О национализме. Ч. 1 Совпадения

О Совпадениях и чуть о жидовстве.   Ч. 1  Национализм .
Никогда не был националистом. Хотя есть ведь и национальность, и национальности и отношение к ним есть, - следовательно, есть и национализм во мне, ибо не одинаково я... и небезразличен по этому поводу. Другое дело, что не было радикализма и экстремизма, надеюсь, что не будет и впредь.
Но, дело-то вот же какое.
Однажды, сто лет тому назад, братец мой старший, двоюродный рассказал как-то, а я услышал: Дружок его, умирал, прожив очень ярко и очень яркую жизнь. И куда только не выносила жизнь этого его друга, и чего только он в ней не повидал. И вот спрашивает его братан мой, - расскажи, мол, мне, друг мой, что ты отметил бы в жизни своей как главное, и чему смог бы меня научить в двух словах. Ведь же и был ты богат до одурения, и так же до одурения беден был и гол как сокол, сидел, летал, смерть видел и в множестве и очень близко, и даже вершил чьи-то жизни, не то что судьбы, и вполне долго пожил, несмотря на всё перечисленное. И тот ответил ему, что как главное отметил бы в этой жизни своей «жидовство». – Вот же, - сказал он, - где засада жестокая, и ты опасайся таких... или этих засад. – Так сказал этот друг моему брату двоюродному. А брат это рассказал мне. Но, я тогда ничего в этом не понимал, и собственно и думать даже не стал про это. В окружении моем был люд самого разного и пошиба, и толка, и образования, и вероисповедания, и национальности и т.п.. И никакую из этих особенностей и признаков я не выделял тогда как главенствующую, иди самую важную что ли. Но, годы шли. А и куда ж им деваться-то как не идти? И как это водится – то, что тебе не понятно когда-то становится более ясным и приобретает конкретные очертания с течением хода этого времени.
Первое прикосновение к жидовству случилось еще в конце девяностых. Тогда прислали мне в помощь жидовку одну, Веру Гудьевну. Она была меня старше, и на много изобретательнее, а о жидовстве как таковом я совсем в те времена не задумывался. Очень, однако, удивило меня как быстро и очень тепло мы с ней смогли не только сойтись и сработаться по всем практически вопросам, но и подружится даже. И хорошо так подружиться, как мне казалось тогда по крайней мере.  А через  совсем чуть-чуть еще времени я уже знал, что такое жидовство это. – Она продала меня, с потрохами. Так, в двух словах, разве если, чтоб не подумалось чего, не того, - объяснюсь. – Проворовался сынишко еёйный, Колёк. Сильно проворовался тогда он, а я был в отпуске в аккурат в это время.  Ну, а она, пока я был в отпуске, ощутила, что вполне сможет уже без меня обойтись на этом посту своём, «боевом». А пост, предполагал определенные блага, при определенных способностях и сноровке. И эти способности она тут же явила. А человек, знающий о таких и возможностях, и способностях её, а еще и сынка её невинную слабость тоже познавший, вмиг стал ей как кость в горле. И она меня, со всей, присущей жидам чистоте и сердечности «слила», ни на чуть не смутившись. Скажу сразу еще одно слово, - через несколько лет удалось таки разглядеть и иным, особенно высокопоставленным сотрудникам организации той о её.... жидовстве в общем, в общих чертах... так фрагментарно и минимум узнали, конечно те граждане, но погнали и аж с треском. Я же, получив, первое крещение жидовством принял это как данность ничего к национальности Гудьевны не имеющую. Да оно и было так, и оно так и есть, наверняка. – Так, чистейшее лишь совпадение. Хотя для меня и значимое очень, а то и аж судьбоносное. Ведь же, не случись этого то кто его знает, - не погнали меня бы с этим же треском вместо неё, а то и душу посодействовали бы мне продать вместо неё. А так не погнали, и не посодействовали, и я не продал. И я оказался на той ниве, где со способностями и без обману можно было достичь очень многого, и кое чего я на этой ниве достиг. Ибо же, как и сказал уже, способности мал-мало, а все же имелись.
И вот, ты понимаешь ли, товарищ мой, Спасский.... Хороший такой, добрый и веселый товарищ. Был, к сожалению. Вот только фамилия Спасский, от слова «спасать» и он меня во многом спасал. Это был друг моего брата, старшего, мир душе его, ибо ушёл он, и уже давно в мир иной. И так мы подружились с ним очень быстро и крепко достаточно. И огромная часть положительных моментов в жизни моей происходила благодаря именно же ему, другу этому, Спасскому. 
Так, например, второй раз в жизни познакомился я со своей женой, с которой знаком был, и  в которую влюблен был еще аж с самой школьной скамейки. Но тогда, в школе в этом ключе не познакомились мы с ней,  а тут... Сидим мы с ним как-то, со Спасским и пьём горькую, ну это обычное тогда дело было у нас с ним. А тут понадобилось на завод сходить, чтоб матушку его встретить. На заводах тогда денег мало платили,  задерживали эту плату зато очень сильно. И вот давали им в счет зарплаты этой продукты. Так себе продукты, конечно, но за неимением ничего почти  и то было благом, большим и серьезным. И вот мы отправились её встречать, и я с женой своей будущей там и встретился. Совпадение же? – Таки чистейшее!!! Однако ж и жизненно важное.
Так и крестился я..., и тоже с его участием. Он тогда на квартире своей тетки квартировался, т.к. та была в отпуске и на выезде, ну а он там охранял и жил, то есть присматривал. И вот священника там попросил его приютить кто-то. Ну, и он приютил, и приютился священник. А я же тогда, и давно уже как раз интересовался душевно всеми этими темами, и эзотериками, и религиями, духовными то есть практиками и искал то есть соприкосновения с ними. И находил, разумеется, коли искал. И они меня находили. Так и в тот раз как раз, - и нашел меня он.  И вот он мне звонит, и: Айда,  - говорит, - приезжай, - аккурат дело такое, мол, есть и  есть повод. И я приехал, конечно же.   Священник из Питера был. Такой, как все обычные священники благообразен и аккуратен во внешности и в словах. Вот с синяком большим только под глазом, и так слега очень не хило побитым выглядел. Ну, поговорили... Поговорили..., и очень долго. И он предложил мне, коли уж скоро искал я этого, принять крещение. Ну, и я, естественно же, согласился. Он рассказал, что необходимо сделать, и чего делать не следует. Назначили время, через дня три,  и он меня окрестил потом, в это время назначенное. Прямо дома, т.е. в той же квартире. Все отчитал, в ванной комнате облил водой меня, им приготовленной. Всё, в общем, сделал как надо и был очень и очень рад тому, и мы оба источали такую очень яркую,  хотя и тихую, и душевную радость. Сидели на кухне потом, пили чаи и разговаривали. О Боге и  о благодати, и о совпадениях.
 – В среду он должен был улететь к себе, в Питер. Но, во вторник, передвигаясь пешком по главной улице нашего города, проспекту Ленина (нет, таки – ленина (с маленько буквы) – так будет правильней) с небольшой скоростью, он был атакован двумя или тремя неизвестными гражданами, именуемыми в простонародье омбалами, атлетического телосложения и атеистического склада характеров. Его немного побили, а заодно  и облегчили ему его жизнь на сумку, и еще что-то, весящее не очень много... - Всё ничего бы, - размышлял он, слегка очнувшись, ведь же на всё воля Божья.  Но, в сумке находились ключи от двух Питерских квартир. Квартир двух его хороших товарищей и друзей, что не побоялись ему свои квартиры доверить; И не ключей, но доверия, естественно, ему было жаль очень. Не ключей, но доверия. И он, повалявшись на той заветной улице самую малость, догнал таки тех грабителей и даже имел намерения вернуть назад утраченное. Омбалы же не разделили этого его намерения, ведь их было и больше, да и проворнее они оказались. И они тогда выдали ему еще «на гора» того же, чего недовыдали, судя по его жажде ко справедливости. – Они тогда уже так, наиболее плотно потрудились ногами, пройдясь по его телесам не очень и мощым, сняли все кресты с него, и даже туфли они с него сняли, и убежали с трофеями.  Чтобы, видимо, не прибежал босиком еще раз, чтоб поглядеть и «третью, заключительную серию»... – Такими сообразительными у нас в те времена были грабители.  - Кресты не мои, - размышлял он, - крест мой – вот где мой крест, а это мне дали, и у меня взяли это – и это совсем не беда. Ключей вот жаль только. И вот вопрос еще – «за что?», или «зачем?!» - так рассуждал он и во вторник и в среду... Он был священником, и он был очень рассудительным, как многие из священников. И он рассуждал тогда так, - раз уже это случилось с ним, то значит и необходимость есть в этом. Вот только не находил ответов на рассуждения эти свои.
Ни в среду, ни в четверг  он не улетел, т.к. милиция, и показания и все такое. А в сумке же и документы лежали, и билет на самолет с серебристым крылом, видимо, там же. И в эту же среду, или в четверг в крайнем случае – такая случайность произошла, или совпадение чистейшее – я на его голову словно осыпался. Всем своим и крепким и здоровым телом, интересующийся, ищущий, и не крещеный. И вот мы сидим в воскресенье, или в субботу, и пьем чаи на кухне, и разговариваем. И, словно бальзам, внутри нас благодать разливается. И он говорит, что понимает теперь как и почему ему так сподобилось  (или его так сподобили), и он оченно рад этому. И я тоже неимоверно торжественно радуюсь, сижу и пью этот же чай. И мы разговариваем, о хорошем, о Боге и о совпадениях, и что пути Господни неисповедимы. И благодарим оба и Бога и друг друга тоже... И даже грабителей тех, чьими руками, собственно, были в том числе обустроены совпадения эти. – И это же как хорошо-то, что все мы тут,  друг у друга нашлись, и собрались, и наладились. И с нами, однако, этот же Паша сидит... И, как я тогда полагал, испытывает аналогичные души состоянья. А толи он их тогда и испытывал... Нет, я определенно тогда ощущал, что и он испытывал тогда именно их... и тоже так же, т.е.  по-настоящему.
Затем, еще чуть позже, случилось еще совпадение:  так совпало, что выпивали мы как-то, а я на следующий день улетал к себе, в Салехард,  в заполярье, где и работал тогда на большом вертолете Ми-6. А он говорит: Эх, кабы и мне в заполярье бы... – Кабы мне, как географу бы... и  в заполярье... бы.  А был он тогда географом, преподавал географию и был этим как раз географом в школе. Ну, и еще писал много всякого, песни там, музыку, прозу, стихи – так, ерунду всякую, собственно, но интересную. И мне это оченно нравилось, и это мне было в нём очень и близко и дорого. - И вот, - говорит он, мечта у меня есть да вот же только несбыточная, как у географа, - побывать на экваторе, и на границе круга полярного...
– Тю, - говорю ему я, - а и чего в ней несбыточного-то? - За экватор-то ничего не скажу тебе, ибо не знаю чего и сказать... Зато уже завтра, при желанья наличья присутствии, будешь как штык из носа в заполярье вместе со мной. – И так, назавтра,  и произошло. – Одел его в форму летчика, провел на поле на летное, договорился с экипажем и улетели с ним, собственно, и ничего хитрого. – Такое тогда было просто, и такое тогда даже приветствовалось. – Так, совпадение тоже, но тоже приятное... же...
А тут еще гуще, - вскорости, эпизод вот какой приключился, по той же части, т.е. по совпадениям... И самый сильный, пожалуй, нет же – совершенно же точно, - ничего сильней этого ни до ни после никогда не было. Сидим с ним, с Спасским на его кухне. Мы там сидели с ним, и даже частенько сидели. И мы там с ним выпивать сильно любили, сидели там и выпивали, т.е. обычное дело. А тут только собрались повыпивать, и уже сели... И тут, на тебе – тема сильнейшая взяла нас, да и «засосала». Обоих. Да так охватила, что и бутылка так и осталась стоять непочатая, а толи початая только, т.е. вот только початая. А повыпивать даже не то чтобы не захотелось, но как будто бы и некогда было, и не до того, - не до этого.... Как-то само собой мат тоже куда-то исчез, - такое бывало иной раз, но редко. Так и просидели чуть ли не до утра. О любви разговаривали. Шепотом и вполголоса, и без матов... – То-то же семья его, могла тогда этому удивляться, семья-то его тут же спала. Семья находилась в апартаментах роскошных соседней комнаты, коих в его квартире и была одна, хотя и не так уж большая. И семья эта всяк иной раз просыпаться имела и удовольствие и привычку, когда мы с ним на кухне посиживали. А тут ни единого тебе просыпания, ни единого крика тебе, ни единого мата, ни одного элемента трагического, а хоть бы и трагикомического, как то падение хоть бы со стола стеклянных предметов, или с табуретки сидельца уставшего, частенько присущих таким ночным посиделкам. Одним словом, - посидели не характерно. И ничего не разбили, и не уронили даже, и не разлили... – то-то и было же тогда, наверняка, у семьи той его удивление. Я возвернувшись домой сразу слёг спать. И уже совсем скоро показали мне... Эту любовь... Настоящую, истинную ли. Так показали, как я не видел, не слышал и не предполагал даже. – Я был словно ураном. Что такое уран я представление имел, хотя и далекое, школьное и поверхностное. Знал, что есть такая реакция ядерная, термоядерная, когда уран распадается на элементы радиоактивные. И вот я и был этим ураном. Я распадался. И чем быстрей это происходило, тем и больше всего становилось. А распадаясь я как бы светился. А ведь же разлетающиеся элементы – это уран и есть же! И вот я разлетался во все стороны света, светясь при этом удивительно  и тепло и ярко, и в то  же время я оставался в виде урана этого здесь же, т.е. там где я и был и сознание было совершеннейшее цельное, ясное, чистое. И я был в сознании, хотя и могло показаться, что был я во сне. Но это не так. Такого сна никогда я прежде не видел еще. К тому же я совершенно четко представлял, где и как располагается моё тело физическое, что я лежу на диване, в своей комнате, дома. Так же четко ощущал я, как бреется в ванной комнате отец мой, собираясь на работу. Ощущал, казалось, что даже на много лучше нежели сам он ощущал это бритьё своё там, в ванной комнате.
Так же четко ощущал я свет еще более мощный и теплый совсем где-то рядом, и я был его частью. Но, он был словно снаружи меня, а я внутри как бы его, и чуть в стороне и ниже этого и основного света. Хотя и был я все равно и отчетливо совершенно самостоятельной единицей. И  в то же время целой, и аж безконечностью, ведь я был ураном светящимся. И в каждой частичке света этого был я тоже. Везде куда свет этот летел. А он не просто летел, но и продолжал распадаться, светить т.е. частички делились и направлялись в другие стороны пространства, и свет этот и я в виде этого света распространялся везде. Никогда, и ни под какими «грибами» ничего и даже близко подобного не удавалось мне переживать прежде. Ни в медитациях, ни в любых иных практиках, включая опасные. Везде куда проникал свет, а он везде проникал, возникало ощущение понимания. Такого ясного  и абсолютного понимания всего и вся, полного и всеобъемлющего. Примерно так же как можно видеть всё в обыкновенном свете: предметы, явления, движения и это видение ведь не вызывает вопросов. Ты просто смотришь и видишь, так как светло и тебе видно все, что освещено и находится в поле видимости. И  эти  любые предметы не вызывают вопросов. А тут так же видно, но по другому,  и глубже, - видно не внешнюю часть, видимую, а всё абсолютно. Ведь в отличие от света элементы радиоактивные проникают везде. Вот этими элементами мне и дали возможность побыть в этот раз. Ощущая  отчетливо, что может случиться так, что и не придется уже возвратиться к своему, лежащему на диване телу, а и не необходимости, ни желания особенного в этом не было совершенно, пришла в голову мне мысль. А толи она там, в голове уже находилась (шутк.), но тогда было совсем не до шуток. – А что если это, собственно, всё уже?! Вообще мыслей в голове находилось безконечное количество, и всё это одновременно. В каждом, повторюсь, элементе, в каждой частице того урана, был я весь целиком, но в каждой частичке, и каждая отдельная или отделившаяся от меня частичка, свет этот, - это тоже был я, и цельный, и вполне самостоятельный, и осознанный. И един, как цельное нечто, и безконечность целая разрозненных и отдельных меня-элементов, и все это одновременно, неимоверно ярко, торжественно. Наверное это тяжело представить, наверняка даже тяжело очень. Но это было со мной. Тогда впервые, ярко, сочно, тепло и уютно, здорово и по хорошему так, по очень и очень хорошему. И вот после той мысли, что если  это и все уже... идет другая, уже сидевшая, и уже давно – «а как же они?». – Это я о родителях. А они уже похоронили моего старшего брата. И я видел как это ужасно, когда хоронят детей. Я за этой видимостью их горя, своего-то горя тогда вкусить не сумел в полной мере, ибо сосредоточен был именно же на них, а не на себе, и ни на горе своем. Но и вкусил, по их части, и так же - по полной. И вот я тогда и обращаюсь к более сильному, несоизмеримо мощному, и здесь же присутствующему свету,  я как бы  начинаю молиться ему. Не словами, конечно но пониманием этим... Что, дескать, нельзя мне еще... Не могу я их тут оставлять, не осилят они горя такого. Ну, если я уже сюда не вернусь, и продолжу свой «полураспад» что ли, хотя мне этого самому и хотелось бы. Ведь любовь в сравнении с её отсутствием – это «всё» в сравнении с «ничего»,  а здесь, т.е. в жизни нормальной – как раз всё – ничего, по сравнению с тем, что мне и удалось «там» увидеть. Тогда пришло ощущение, что я услышан, и понят, и с такой же неимоверной просто таки теплотой и заботой реакция деления моя стала уменьшаться, уменьшаться... и я словно бы задремал. Затем, снова, но уже в меньшей степени случилось примерно то же самое. Только степень и яркости было чуть меньшими, а осознанность и время для детального рассмотрения и анализа наоборот увеличились. То есть времени на осознание, смакование ли, запоминание стало на много больше. И тут я снова осознавал всё. Ощущал совершенно ясно как, где и зачем ходит отец мой по дому, продолжая собираться на свою работу. Как спит в своей спальне моя мама. Как проистекают все процессы в коммуникациях инженерных. И как проистекают процессы в жизни этого мира. Хотя нет, и этого и того. Ибо тот свет показался мне таким же очевидным, как видится нам здесь свет обыкновенный, солнечный, или этот свет. И здесь же, так же совершенно четко, осознавал я, что это всё мне показали, или помогли оглядеть или прочувствовать это... – Вот же, что сие есть эта ЛЮБОВЬ!!!! – восторженно понимал я. И с благодарностью и восторгом продолжал наслаждаться наблюдением этого величайшего и не виданного еще мной никогда ЧУДА. Однако, уже не терпелось мне поскорей донести понимание это до своего друга Спасского...  Дождавшись когда отец уйдет... Дождавшись, ибо, думал я, вдруг да и увидит родитель, что я не в себе. Ведь я не мог знать как я выглядел со стороны в это время. Во время прояснения ли, ясно-видения ли, или иного, измененного или нетрадиционного состояния сознания. А вдруг, думал я, у меня из глаз как из автомобильных фар свет светит,  ближний и дальний одновременно?! И зачем я тогда буду пугать отца своего этими своими «фарами»? Ведь я совсем не хотел никого ни пугать, ни давать даже повода для любого вида тревоги или сомнения.
И потому, как только отец ушел, я торопясь не растерять, не позабыть, сохранив данный «вкус» на сколько это возможно полно, пошел поделиться с товарищем своим, как и чего ЭТО на самом деле. Уже у порога его квартиры я осознал безсмысленность этой затеи. Совершенно четко представилось мне, что если бы даже я мог говорить всю оставшуюся жизнь свою, или несколько лет подряд без остановки, то не смог бы донести и мельчайшую даже часть из увиденного и пережитого только что. Слов, которыми можно было бы выразить пережитое нет просто, как их никогда и нигде не было. А то, что есть – всё не то, и не про то... Все вокруг и около только, и только не то... – Нет таких слов. Чтобы вам было понятно, попробуйте выразить как вы любите кого ни будь. Хоть ребенка, хоть маму, если вы её любите, свою, а хоть  и котенка... Вот скажите словами так, чтобы какой ни будь, глухой особенно, это понял бы. При этом понял так же точно как вы объяснили ему. Как вы это чувствуете. Тут, одна особенность, - он может испытывать аналогичные чувства и сам. И поэтому он сравнит ваши слова с своими чувствами. Поэтому я и упомянул про глухого. То есть такого человека, который слов ваших не слышит и не разбирает. И вот в моем случае – то же самое. Пережитое мной ощущение или жизнь целая не сравнимо ни с чем, встретившимся мне в моей жизни, как до момента этого так и после него. Пришел к Спасскому, как мог рассказал, в корявых и никчемных, не предназначенных для этого словах. Ну, или как из кирпича силикатного балет станцевать, - вот так же примерно, но несовместимо. Ну, вот и все, собственно. – И таким из совпадений  обязан я тому же Спасскому.

19,03,20