Вокзал

   Добежала до вокзала. Лицо стало неприятным, просило кирпича, хотя минуту назад светилось блаженством от осознания конца рабочей недели — на меня смотрел досмотровый комплекс в лице бугая в форме с электрошокером и пристроившегося рядом рентгена, немытого, угрожающего моему портфелю из красного стать бардовым, как минимум.

   Подошла к бугаю и показала ему банку с соусом в портфеле. Бугай понял правильно: если что, отмывать ленту придётся ему. Пропустил в здание вокзала. А там всё как всегда: спят, попрошайничают, торгуют всем, чем не попадя.

   Дошла до касс. Билет на завтра лучше приобретать сегодня. Очередь кипит, волнуется, возмущается, что я покупаю на завтра. Но я не хочу завтра вот также кипеть, нервничать, волноваться и потеть. Все нервничают. Очередь, кассир, бугай у входа, иначе нельзя. Вокзал обязывает.

   Но а я нет. Иду за кофе в стаканчике. Хочется минутку постоять с ним спокойно, помечтать, вроде не на вокзале, а где-то там в любимом крае, сидишь себе на берегу реки и смотришь на воду...

   — Женщина! — Это мне, оказывается.

   — Женщина, — возмущается дальше истерическая юношеская спина, — Я тут стою, женщина!

  И правда. Стоит. Стоит и мешает проходу, а он тут не один. Нас много. Только все нервничают, а я нет.

  — К чему скандалить? — спрашиваю. Беру сахар и насыпаю в кофе. Молодёжь возмущается даже молча, волнообразно выпуская во все стороны сгустки возмущения. И так каждый выпускает сгустки и кажется, что это не вокзал, а поле брани. Это коловращение гонит на воздух, подальше отсюда, на платформу, там откуда виден краешек неба. 

  Иду туда. Воздуха там не чтобы чист и свеж, но и не тяжёл, как внутри, от него не  сдавливает в груди. Даже клубы сигаретного дыма не сильно его портят. Борьба с курением на платформах по-прежнему идёт на табличках, в мегафонах, потому смолят как смолили.

   Сегодня поезд снова подогнали на шестой путь. Иду спокойно, помню, что впереди тяжёлые двери, установленные чтобы испытывать на прочность пытающихся их миновать. Врата в Чистилище должны быть именно такими. Тем более рядом пытаются пролезть с тремя чемоданами, связанными замызганной верёвкой. Не знаешь от кого получишь — то ли от безмолвного дерева, то ли от обладателя багажа.

   Красуется экспресс. Дорогой. С проводницами у каждой двери. Или почти у каждой.  Вдоль ходят пассажиры. Курят. Беседуют. Дохожу до своего пункта назначения...

   — Сегодня седьмого вагона нет. Вместо него девятый, — совершенно серьёзно, с этим неприступным лицом из равнодушной глупости заявляет мне девушка, стоящая у восьмого, после которого обычно идёт седьмой. 

   — Это как? —  не понимаю. Это что же сатирик Задорнов чёрт его вспомнит в каком году писал про седьмой вагон, сколько ж лет-то прошло? Тридцать? Сорок? А сегодня снова нет седьмого вагона. Обещают найти хорошее место в девятом.

   Но это что. Разве это проблема? Это такая ерунда....  А вот когда утром в гремучей, проржавевшей электричке раздаётся следующее:

   — Я в третьем вагоне с конца! Девятом. Но он второй. Тот, что девятый, сегодня второй. Да нет же, не третий! Он третий с конца! На нём написано второй! Он должен был быть девятым.

    Вообще на экспрессе ехать скучно. Там седьмой не часто отменяют. Едешь себе зимой в тепле, летом в прохладе, чай пьёшь, всё у тебя хорошо, проводницы шугают пассажиров, пытающихся на полную громкость слушать музыку. 

    А вот по утру-то! Ах, эти незабываемые впечатления!!!

    — Леденцы от простуды. Одна упаковка тридцать пять рууублей! — Слово рууублей электропоездной коробейник растягивает так, что спутать его ни с кем другим невозможно.

    Так-с, кто тут у нас невнятно мнётся у двери? Это уже кажется студент кулинарного техникума в исполнении артиста эстрады Геннадия Хазанова. 

    — Уважаемые пассажиры, минуточку внимания! Сейчас я Вам спою. Вы меня извините, я начинающий певец, но я стараюсь.

    Затем раздаётся бренчание на расстроенной гитаре и писклявый голосок, старательно фальшивя, вытягивает Hotel California. Сколько же тебе заплатить, чтобы ты свалил, наконец? Но он не уходит. Он садится передохнуть, чтобы опять:

    — А ещё я разучил Words…. Пока не очень получается, но я всё-таки попробую. Ничего если слова забуду? Можно, да? 

   И не дождавшись подтверждения начинает тянуть кота за хвост, коверкая английские слова так, как специально не сделаешь. Нет, слова не  приходят к нему  легко, как он и пытается спеть — words don’t come easy to me...

   Но это вообще-то вечерний пассажир. Редко-редко я езжу вечерами на электричке, потому шоу из певцов и попрошаек минует меня…. Почему он оказался на утренней сказать сложно, ведь дисциплина у этой братии похлеще, чем в армии. За певцом обычно раздаётся….

  — Простите меня грешного...не хотел к вам обращаться, да жизнь заставила….— вопли его не дают задремать, побеседовать с попутчиком. Разбудит, перекричит, толкнёт сумой, пока будет ковылять по переходу, вызовет ещё большую волну раздражения и не успокоится, пока не покажет гражданам хорошим распечатку с номером своего банковского счёта, куда можно направить пожертвования на покупку тетрадочек его нежно любимой доченьки к первому сентября.

   Сочувствуем. Пониманием. Знаем про отлаженный бизнес. Отворачиваемся. Не знаем, кто из них настоящий, а кто профессиональный. Ждём, когда уйдёт.

  Шумов много. Дребезжит подвеска. Прыгают оконные стёкла. Хлопают, впускают порыв ветра. Кто-то в прострации слушает радио на полную мощь. Оно хрипло вещает про новые способы излечить простату. 

   Молодёжь шумная. Дети шумные. Зайцы самые шумные. Сидят, четыре места занимают, гогочут на весь вагон. Заходит контроль, организованно поднимаются и дисциплинированной группой шагают по вагону. Контроль к ним давно привык. И устал бороться. Тем более зайцев четверо, а контролёров трое с охранником, не способным и десяток приседаний сделать, не то что бы настигнуть и одолеть зайцев. Потому контроль в десятом, зайцы в девятом, контроль в восьмом, зайцы в седьмом…. И так до конца. Если к  ним всё же цепляются особенно непонятливые контролёры, зайцы с вызовом заявляют, что этому государству они не должны ни копейки, что акционерное общество, занятое перевозкой, к до сих пор существующему, по их разумению, Советскому Союзу отношения не имеет, а значит и платить не нужно. 

   Эту изумительную теорию один профи долго-долго втирал другому, петляя в философских дебрях революций, переворотов, очарования буржуазии, капитала Маркса, выдыхая свои сентенции с душным запахом перегара и чеснока. Руками рабочего он очерчивал в воздухе теоремы, глаголил доказательства того, что платить никому не надо. А за проезд и подавно.

   Но это всё утром.  А сейчас женщина на сиденье сзади меня громко объявляет непоседливой дочурке:

   — А сейчас мы посмотрим мультики!

Погодите! Я не заказывала мультики! Стойте! Моё возмущение перевешивает интеллигентность, и почему-то вместо вежливого «уберите звук», выходит рявканье, на которое я слышу такое же ответное « и не подумаю». К счастью, проводница носит форму. У людей реакция на таких же как они в форме сразу подчинительская. Неважно какая форма. Это превосходство. Это даёт им право пояснять, что хорошо и культурно, а что нет. Потому проводницы слушаются, извлекаются заранее припасённые наушники и дитё внимает ярким картинкам и крикливым голосам уже без помех для остальных.

   Затаив дыхание наблюдаю за Мадонной. Она показывает сыновьям картинки. На них — репродукции из Третьяковки. Дети гадают, как называется картина. Щиплю себя за щёку. Это мне снится должно быть. Земные женщины нонче не воспитывают детей так, как она. Нет, это не явь. Это Мадонна.

   Ещё немного, ещё каких-то пять минут и я оденусь, чтобы немного постоять в тамбуре в одиночестве, вглядываясь в огни редких домишек на этом перегоне. В глухой тьме при приближении к родной платформе не видно уже не зги. Тормозим. Проводница важно, с достоинством совершает последний ритуал нажатия на кнопку и выпускает во мрак и холод. Прощается. Я тоже прощаюсь, чтобы ещё пару минут пока иду к лестнице понаблюдать за уютом там, в окнах вагона. Мадонна с детьми. Попутчица, которая рассказывала мне о том, как спасла брошенного пса. Крикливая мамаша. Мирно спящие жители отдалённых уголков соседней области. Мужчина с приятным голосом, развозящий кофе и чай. И вот уже поезд трогается, набирает скорость, и я вижу только его хвост, поднимаясь выше, на мост.

   Нет сутолоки. Есть тишь. Вокзал забыт. Внизу светится редкими витринами городок. Обгоняет продавец леденцов. Завтра снова: « Леденцы от простуды. Одна упаковка тридцать пять рууублей!»

Март, 2020 года


Рецензии