Хирург

Алиса Алисова

ХИРУРГ

...Перед входом в операционную было как в предбаннике: на узких скамеечках сидели несколько человек, закутанных в белые простыни, и крутили круглыми головами, придерживая свои одеяния руками у горла. Они бы совсем походили на римских патрициев в белоснежных тогах, ожидающих приглашающего к званому обеду знака Императора, если бы не плохо скрываемый страх и — одновременно — тающая надежда в округлившихся глазах. В такой же простыне он прошел мимо них, сопровождаемый медсестрой и Самим — почти Императором, но не в тоге и не в пурпурном одеянии, — а в большом, ниже колен, фартуке поверх белого халата. В операционной было людно, как на восточном базаре. Около высоких столов толпились сподвижники Самого — в таких же мясницких дермантиновых фартуках почти по щиколотку, зеленоватого цвета. Рукава были закатаны по локоть, белые круглые шапочки сбились набекрень, в глазах горел неутолимый огонь. На столах бездвижно лежали когда-то страждущие тела — теперь молчаливые и покорные всему. В разверстую плоть вторгались хищные руки в длинных перчатках, выдергивая, выцарапывая, выдирая куски чего-то ало-бурого, и бросали их с размаху в рядом стоящие ведра. Жилистые, покрытые темными волосками, виднеющимися между краем перчаток и локтем, руки сновали ловко и быстро; бугрились мышцы; напряженный пот бисером собирался на лбу; в зале стоял гул голосов, сопровождаемый чавкающими шлепками различных частей тела, сбрасываемых в лохани.

Медсестра торопливо развернула сбоку простыню, пытаясь прикрыть священное действо, — «не смотрите туда!», — но он и сам шел, стараясь смотреть под ноги, по серому кафельному полу, украшенному расплывающимися алыми брызгами. Вот и его стол — торцом к окну, забеленному чем-то матовым. Подтянув — по очереди — колени почти к подбородку, он взобрался на него, улегшись животом на твердую и белую гладь, — почти как на сицилийском пляже, даже и включенная вверху лампа, казалось, согревала его обнаженное тело. Правда, руки было сказано вытянуть вдоль тела. Сам, напевая что-то под нос, вдохновенно обколол нечто на спине. И вдруг, прервавшись, спросил: «У Вас тут еще сбоку есть — может, заодно вырежем?» — «Нет уж, Давид Михайлович, договаривались на одну — одну и режем!» — «Да? — недовольно пробасил Сам и вздохнул. — Ну, ладно, как скажете. Одну так одну», — и скальпель ловко захрустел кожей. Ему вдруг подумалось: «Наверное, когда по ночам не спится, Он встает, выкуривает сигарету в открытое окно. — Не помогает. — Дернет следом рюмочку коньяка. — Нет, не то, — все равно свербит в душе. Вот бы резануть сейчас что-нибудь — да побольше! — Сразу бы отлегло.»

Дело было сделано быстро. Сам уверенным движением наложил шов — затянул как следует, не жалея; по-дружески. Пациенту было сказано встать и тем же манером выйти из зала. Голова слегка подкруживалась; уже привычные фигуры в длиннополых фартуках не казались зловещими — они стали почти родными; не смущали даже багровые потеки по зеленому дермантину и окровавленные по локоть руки — будто телят на бойне резали. Глаза их были разные — сосредоточенные, немного усталые, удивленные. Один вдруг стянул перчатки и бросил прямо на то, что лежало на столе — «все!», и развернулся к выходу — другому, не тому, через которые вводили сюда запеленутых в белые простыни. Между ними неслышно и почти невидимо — словно ангелы в аду — сновали медсестры, что-то подавая, кого-то сопровождая и еще что-то незаметно делая. Пространство казалось неимоверно высоким, гулким, какое-то неземное эхо легко витало где-то вверху, отделяя земное от потустороннего. Кто-то еще незримый присутствовал здесь — транзитом, и не один; это создавало не слышный, но вполне ощутимый шум, словно перекличка душ, вырвавшихся уже из тела, но еще никуда не улетевших и недоуменно взиравших на покинутые ими тела. Жизнь, смерть — эти слова не значили здесь ничего, утрачивали всякий смысл и были излишними. Вневременное, необъятное, слегка искрящееся, прохладное — даже и с легким дуновением воздуха, шепчущее пространство обволакивало и выталкивало. Только оно имело здесь реальность; все его подручные в фартуках и даже Сам казались блеклыми тенями, с трудом удерживающимися в этом мире. Внутри начинало покалывать тоненькими иголочками, будто сквозняк — безличный, равнодушный — тянул за собой в это шуршащее безмерное пространство. Казалось, от этого завораживающего ледяного — но не холодного — потока никуда не деться — и хотелось подчиниться ему, так же бездумно и бесчувственно.

Он с трудом перешагнул порог в предбанник, матовая стеклянная дверь за ним закрылась. И все разом кончилось. Он очутился снова здесь, в земном мире, таком обыденном и привычном. И по-прежнему на скамеечках в белых тогах сидели те, кого вскоре призовут туда — за эту дверь. И они еще не знали, какой мир их ожидает, и вернутся ли они оттуда — или, соблазненные иным потоком, навсегда останутся в нем. Он вышел — словно с каким-то новым знанием, которое пока непонятно тем, кто там не побывал. И ему даже стало жаль их — сидящих и ждущих, не знающих сами — чего.

…