Петров и Манифест Коммунистической партии

ПЕТРОВ И "МАНИФЕСТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ"

РАССКАЗ



I. ЛЮБОВЬ К ЗАКРЫТЫМ ДВЕРЯМ

           Валуев открыл дверь кабинета политпросвещения, вошёл и плотно закрыл её за собой.
           Он любил закрытые двери по двум причинам.
           Во-первых, страх перед сквозняками в Иване Мартыновиче сидел с детских лет, когда он, болезненный пацан, шмыгающий носом от не проходящей неделями простуды, получал от матери нагоняй при малейшей попытке открыть форточку в оконной раме и впустить пьянящий поток свежего воздуха.
           По причине необходимости заботиться о часто недужающем первенце, матери приходилось часто менять места работы. Отец, правда, пытался закалять Ванюшку, и сильно удивлялся, когда тот после каждого бурного сеанса закаливания слегал на месяц, поэтому, в конце концов, просто махнул рукой и отстал от сына.
           Ванюшка в дальнейшем всё-таки благополучно вырос, женился, и в глазах супруги  стал служить примером для их общих детей.
           Иван Мартынович любил двери держать закрытыми также по причине страсти к сугубой конфиденциальности, разгоревшейся в нём не так давно, – при переходе на работу, связанную с государственной идеологией. В её общественной необходимости он и сам, пожалуй, не очень разбирался.
           В своём кабинете он с удовольствием садился за массивный рабочий стол, и приучился лёгким движением руки указывать посетителю на стоящий рядом стул добротной работы. В этот священный момент любой гость нутром своей души начинал чувствовать в спине холодок благоговения перед руководством.
           Весь этот напускной начальственный восторг мигом улетучивался, лишь только неожиданно распахивалась настежь дверь, и в образовавшийся проём заглядывали знакомые Ивана Мартыновича, добрые, ухмыляющиеся личности.
           Напускное чувство благородного негодования вскипало тогда в душе Валуева! Во всяком случае, большой двухтумбовый письменный стол, мирно стоящий здесь, кажется, целый век, – конечно, исключительно только в мыслях Ивана Мартыновича, – вполне мог обрушиться на головы несчастных, которые всего-навсего по причине широты души звали его на бокал пива.   
           Огорчало Ивана Мартыновича, и заставляло искренно страдать то, что его виртуальная власть над людьми лишь в малой степени подкреплялась материальными благами, а размер заработной платы, точнее, его мизерность в сравнении с выросшими запросами, в приличном обществе было стыдно произносить.


II. ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ СПОР

           Итак, Валуев закрыл за собой дверь и сразу попал в гущу словесной баталии.
           Шёл теоретический спор. Его вели в основном двое: инженер Петров и научный работник Мусорников. Они сидели друг напротив друга за столами, которые обычно использовались во время собраний и научных конференций подобно партам в школьных классах. Рядом, поддерживая умный вид на своём испитом лице, ходил и иногда бросал реплики временно исполняющий обязанности редактора многотиражки слесарь Иванов. Немного поодаль сидела за столом ответственный работник Клара Савельевна Смурая. Сидела, и хитро улыбалась. Наверно, это она столкнула лбами спорщиков. За дверью, ведущей в помещение библиотеки, изредка раздавался голос библиотекаря Веры Сидоровны Саночкиной.
           За окном светило солнце. Дорогие, но с самой осени нестиранные шторы, даже задёрнутые в пол-окна, не могли сдержать потоки солнечного света, дрожавшие чётко очерченными квадратами на крышках столов. При этом шторы на окнах, казалось, горели изнутри, и каждая их нить словно полыхала ярким разноцветным пламенем. 
           Спор казался обыкновенным – такие в последнее, перестроечное время, возникали во множестве в среде интеллигенции. Валуев отставил стул, присел и начал вслушиваться.          
           Илью Михайловича Мусорникова по причине его двадцатисемилетнего возраста обычно звали просто Ильёй. Перед носом Петрова он потрясал книжкой «Манифеста» Маркса и грозно вопрошал:
           – Да вы почитайте, почитайте последний абзац «Манифеста»!
           – Да? – говорил Петров спокойно. – И что же?
           – Коммунисты считают презренным делом скрывать! – с упоением декламировал Мусорников. – Пусть враги содрогаются перед революцией! Пролетарии приобретут весь мир! Да читали ли вы прежде «Манифест»? Хоть когда-нибудь? Здесь же всё! И как обнажено!
           – Да, – согласился Петров с некоторым удивлением, делая вид, что вчитывается в текст. – Я подзабыл «Манифест».
           – Да, были времена, – нашёл нужным вставить реплику Иван Мартынович. – Конечно, во времена его создания ещё не существовало партий, подобных нашей, а носился по Европе только «призрак». Юность, молодость. Основатели не знали, во что выльется в будущем их идея.          
           По телу Ивана Мартыновича разлилась приятная усталость. Ноги, вытянутые им под передний стол, покалывали от расслабления уставших мышц.
           – «Манифест» нельзя понимать буквально, – возразил Петров, морщась от боли, засевшей внутри тела. – Он для нас не может служить ориентиром на будущее. Здесь только задатки, зародыши, может быть, даже не до конца продуманные.
           – Но они благополучно претворились в жизнь у нас, при Сталине. Вы в «Манифесте» о трудармиях читали? – наскакивал Мусорников, встав и принявшись расхаживать по кабинету.
           Петров сидел за столом и вертел головой вслед манёврам Ильи Михайловича. Звали Петрова Павлом Васильевичем, он был сорокалетний мужчина с серым, болезненным лицом. В среде сослуживцев его принимали за радикала и сторонника обновления.
           – Читал, – сказал он медленно.
           Мысль, рождения которой он ждал с секунды на секунду, никак не выползала на язык, и это доставляло огорчение. Павел Васильевич слыл умным и насмешливым, а равно напористым и беспощадным спорщиком. От него стоило ожидать появления любых, часто непредсказуемых аргументов. Но сейчас он явно отставал в споре. Валуев всмотрелся в лицо инженера и с тревогой подумал, что Петров больше смотрит внутрь себя, чем на окружающих. Не все знали, что Павла Васильевича давно и жестоко мучает язва, заработанная давно, ещё в студенческие годы от постоянного недоедания.
           – А если читали, то как же не догадались сравнить марксовы трудармии со сталинскими лагерями? – не успокаивался Мусорников. – А сталинская ставка на фанатизм масс? А знаменитое «даёшь!» в разных вариантах? Всё это от Маркса.
           – Я согласен с Ильёй, – неожиданно сказал Валуев.
           Так, как Петров продолжал молчать, то Иван Мартынович продолжил:
           – Да, трудармии родились из «Манифеста». Я скажу больше: мы отовсюду слышим, что Сталин извратил Ленина и построил общество, которому и названия-то никак дать не сподобятся. А я говорю, что ничего Сталин не извратил. Он строил такое общество, какое в точности задумал Маркс. Огненной метлой вымел страну и создал её заново теми средствами, что завещал Маркс. Все жители за свой труд получают материальных благ приблизительно поровну. Даже если ты гений, или просто семи пядей во лбу, то и тогда получишь свои две или три сотни в месяц, и не больше. Конечно, демократии здесь не положено никакой, ибо она разъедает мозг и развращает нравы.
           – Но Маркс не собирался строить новое общество в такой отсталой стране, как наша, – наконец возразил Петров. – Он утверждал, что социализм реально возможен только тогда, когда капитализм себя полностью исчерпает после достижения высшей точки развития. Разве капитализм достиг своей высшей точки? Конечно, нет, он динамично развивается. А у нас в то давнее время подпольщики поторопились, в порыве азарта взяли власть в свои руки, допустили уничтожение тринадцати миллионов жизней своих сограждан в гражданской войне, а когда революционная машина начала давать сбои, Ленин опомнился и решил дать задний ход. А дальше – Сталин. И что мы имеем в результате? В деревне – феодальные отношения, в промышленности строй даже дофеодальный – прямой продуктообмен. В системе «товар-деньги-товар» выпали «деньги». Распределение всего производимого в стране – поштучное. Дикие парадоксы каменного века в окружении современного индустриального мира.
           – Что ж выходит: прав был Зиновьев, когда говорил, что построить социализм в марксовом понимании в России невозможно? – спросил Мусорников.
           – Когда Зиновьева вели на расстрел, – вдруг сказал слесарь Иванов, глядя в окно, – он плакал и просил о пощаде.
           – Ты когда вернёшь журнал «Дружба народов»? – из-за двери строго спросила Вера Сидоровна Саночкина. – У меня на записи восемь человек.
           Иванов не стал отвечать на столь прозаический вопрос.
           – Илья, ты ещё говорил о прибавочной стоимости, – подала голос до того молчавшая Смурая. – Помнишь?
           – Конечно, – воскликнул Мусорников. – У меня ещё одна претензия к Марксу. У него неверно сформулирован закон о прибавочной стоимости.
           – Что ж там неправильного? – спросил Петров.
           Он ещё не остыл после своей речи и тяжело дышал.
           – Да многое там изложено неправильно, – начал Илья.          
           Но Петрову уже надоела тема спора. Его явно что-то угнетало, и он только махнул рукой:
           – А, да что там, – сказал он. – Маркс писал, что прибавочная стоимость, как и всякая новая стоимость, создаётся затратами только физического труда, а интеллектуальную компоненту, которая является решающей в движении по пути прогресса, Маркс из виду выпустил. Рабочему сподручно, имея какие-то навыки, производить товары и каменным топором, и посредством станков с ЧПУ. Всё дело в квалификации. Но рабочий только производит продукт. Создаёт же его, сначала в своей голове, – интеллектуал. Интеллектуалы создают всё – и орудия приложения сил, и сами конечные продукты. Но создают их в своей голове. Рабочие только производят то, что задумали интеллектуалы. Маркс этой правдой пренебрёг, и теперь мы пожинаем плоды. Наша отсталость именно из-за этого марксова пренебрежения к мозгам нации. Отсюда стремление бесконечно штамповать давно придуманные и запущенные в производство, но безнадёжно отсталые продукты. Как вырваться из этой западни?
           – Так и я же… – растерянно проговорил Мусорников. – И я то же самое…
           Петров встал, собрал со стола книги, с которыми работал, листы бумаги, на которых записывал что-то, почерпнутое из книг, раскрыл «дипломат», стоявший на полу, кое-как набросал в него книги и бумаги, закрыл его, затем прошёл к двери, обернулся и сказал, едва шевеля губами:
           – Пойду я…
           – Павел Васильевич, – спохватилась Клара Савельевна, – вы же обещались лекцию на вторник, о возрастании передовой роли партии в период перестройки…
           – Да, я помню.


III. СКВОЗНЯК

           Дверь за Петровым захлопнулась. Зазвенело плохо укреплённое стекло. Валуев вспомнил, как они с начальником вынимали его, когда Иванов спьяну потерял ключ от кабинета, а Смурая в этот день приболела и на работу не вышла. Стекло поставили на место, но штапик прибили неаккуратно, и теперь стекло звенело с противным дребезжанием, угрожая в любой момент выпасть и разбиться.
           Преодолевая подступившую сонливость, проистекавшую от вытянутых в блаженстве ног, Валуев поднялся и пошёл искать молоток, чтобы наконец прибить штапик и тем самым укрепить стекло в двери.
           Мусорников ещё немного потоптался, начал было что-то говорить Иванову, пытаясь воспарить мыслью, но не нашёл у него понимания. Временно исполняющий обязанности редактора многотиражки мягко свёл разговор к ценам на портвейн в середине семидесятых годов и достоинствам вяленой горбуши. Илья для порядка пару раз хохотнул понимающе, хотя по молодости лет ничего из тех времён не помнил, и вскорости откланялся, пообещав при случае зайти снова.
           Не найдя молотка, Валуев досадливо хмыкнул и поёжился, вдруг ощутив столь ненавидимый им сквозняк. Он шёл откуда-то сверху.
           В суете своей никто из присутствующих в кабинете, кроме Смурой,  не поглядел вверх. Кларе Савельевне показалось, что на миг отверзлись небеса, и в открывшейся небесной выси показались трое бородатых мужчин, с изумлением смотревших вниз, в пространство кабинета. Они одновременно сдвинули брови, и  неподвижные глаза бородачей при этом сверкнули недобрым блеском.
           Смурая вздрогнула всем телом и приоткрыла рот, словно собралась закричать. Впрочем, она сдержалась, а когда через секунду снова взглянула вверх, то не обнаружила там ничего, кроме колышущейся сети старой паутины, но и она вскоре успокоилась.
           Клара Савельевна вздохнула и обхватила голову руками. 


Январь 1989 г.



ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС 


Рисунок Петра Дмитриевича Степаненко, г. Макеевка. "Шахта имени К.И. Поченкова весной".