Мода на смерть. Окончание

***
В больнице имени Алексеева Дмитрию Гречихину тоже делали некое подобие допроса. Только делал его не полицейский, а врач. Мрачного, ни с кем не общавшегося, будто по-настоящему проклятого Гречихина кое-как подняли и повели на разговор. Как будто на цепи он заковылял, весь взлохмаченный, с чернотой под глазами и, несмотря на обездвиженность, потный от лекарств. Он отворачивался и от телевизора, висящего, как назло, напротив палаты, и от весёлых балагурящих соседей по палате, которых было человек десять. Наконец, он дотопал до нужной двери после коридора и в измочаленном виде предстал перед женщиной средних лет – заведующей отделением. Та, взглянув на Диму, оторопела.

– Здравствуйте, – сипло прошептал он.
– Здравствуйте, вы не стойте так, садитесь пожалуйста, вот кресло.

Дима сел без малейшей перемены настроения. Завотделением спросила у него ещё раз фамилию, имя-отчество, адрес проживания – разве что только не паспортные данные. Не потому, что она всё это забыла, а чтобы проверить его способность отвечать, вменяемость. Врача молодили модные очки и завивка.

– Ваша основная проблема, Дмитрий, в том, что вы неконтактный какой-то. У вас соседи весёлые, а вы всё такой же мрачный, как поступили сюда. С вашим заходом здесь как будто света поубавилось.
– А что мне даст контактность?
– Быстрее бы излечились.
– А что такое излечение, если я лишний на этой земле?
– С чего вы это взяли?
– Со всего. Кроме как ящички переставлять, ни на что не способен. И для этого надо было красный диплом получать?
– У многих проблема – работа не по специальности.

Дима молчал, только громче стал дышать.
– Я ещё вот про что: вы совершили попытку самоубийства?
– Хо-хо! – печально усмехнулся Дима, – да если бы я хотя бы был способен эту попытку совершить – я б уже достойнее себя ощущал. Я совершил попытку попытки, изобразил попытку – начал эти таблетки разжёвывать и выплюнул тут же.
– Значит, у вас есть жизненная сила. Самоубийством кончают слабые духом.
– Да по-моему как раз для самоубийства нужно немерено силы воли. А у меня она отсутствует как таковая.
– Надо её направлять на что-то созидательное, способности свои развивать.
– Они у меня есть?
– У вас, вы сказали, диплом красный есть? Неужели с ним не связано никаких спо-собностей?
– Ну, разбирался я в культурах и цивилизациях, но это никому не надо. Экскурсоводом меня, такого дёрганого не возьмут.
– А в других учреждениях культуры, библиотеках или архивах, наконец?
– Всему дополнительно учиться надо.
– Так поучитесь, вы далеко ещё не старик. Будете заняты в каком-нибудь из этих мест, почувствуете себя человеком, мужчиной в самом расцвете сил…

Дима понял, куда клонит врач.
– Да не чувствую я себя мужчиной пока что… Бесполым чувствую существом.
– То есть вам, получается, без разницы, в мужском ли отделении лежать или в женском?
– Нет, это имеет значение, биологический-то пол я имею, вот только никакого больше не имею. Ни для кого никакой роли не играю. Бесполезный – значит, и бесполый.
– Ну, хорошо. А что у вас вызвало, как вы сказали, желание изобразить попытку суицида?
– По телефону звонил один выродок, напрямую требовал, чтобы я жизнь свою оборвал. Конечно, вы скажете, что у меня бредовые подозрения, глюки. А то я бы сказал, что он ещё детей до суицида доводит. Я бы и в полицию об этом сообщил, но только кто мне поверит, психбольному-то?
– А что вы отвечали на эти требования?
– Ничего, соглашался. Думал даже, что смогу наконец. Это и привело меня сюда.
– Хорошо. Эти ваши слова я пока оставлю без комментариев.
– Вот видите…
– Но я повторяю вам, Дмитрий, что надо бороться за свою деятельность, искать и проявлять свои способности!
– Бороться… А он доводит… Так-так… Бороться!.. С ним!.. Бороться!
– Потише, пожалуйста.
– Какое «потише»?! Спасибо доктор! Вы подсказали мне, что надо делать! С ним, с этой мразью я буду бороться!! – Дима соскочил с места, завотделением не успела его задержать. – Бороться! – прокричал он, выбежав из кабинета.

Затем коридор отделения огласился медвежьим рёвом. Врачи сбежались к Диме, трясущемуся на полу и испускающему пену.

***
Итак, не добившись понимания, пенсионерка Мария Филипповна пошла к себе, на этаж ниже. Там она решила собраться и выдержать ещё немного этого грохота, называе-мого музыкой. В военном детстве ещё не такое приходилось выдерживать.

За стол пока не садились, а резвились в другой комнате Варя Митряшина с друзьями-подружками. Руслан не танцевал, он скрестил руки и навалился на дверной проём. Варя всячески передразнивала его суровое лицо, не прекращая водить руками в танце, наконец, спросила:
– Руслик, ты чего, в качестве индюка к нам приехал? – подружки рассмеялись – Может, какой индюшиный танец знаешь?
– Да есть у меня причины для недовольства! Тебя бабуля просила как человека музыку убавить!
– А-а! Вон на каком моменте тебя заклинило!
– Смотри: если забудешь – сам убавлю!
– Убавишь, убавишь. Назначаю тебя ответственным! – вокруг снова раздался смех. – Звукорежиссёром.

И тут сквозь музыку голос подал тот, от кого никто не ожидал – Вика:
– Да убавим мы, не волнуйтесь. И время ещё…
Но как только Руслан перевёл свой суровый взгляд на Вику, её словно прошибло током с ног до головы. Её щёки приобрели свекольный цвет, она поднесла руку ко рту и пошатнулась так, что чуть не упала на ровном месте. Когда на неё посмотрела Варя, она только растерянно указала рукой на Руслана. Варя насмешливо отвернулась. Когда прошли обещанные Марии Филипповне полчаса, об этом пришла напомнить Варина мать, сама подрыгивая под музыку.
– Варюш! Музыку пора убавлять. А то нехорошо мы поступаем с Марь Филипповной. Праздник праздником, но соседей надо уважать, особенно старушку. А то ещё милицию вызовет. Варя, отвернувшись, махнула рукой, и Надежда Сергеевна убавила звук.

Мама  решила опередить Руслана и Дашу, опасаясь, что они выскажутся гораздо резче и испортят дочке праздник.

За полночь впервые сели за стол, затем праздник продолжался в более спокойных формах – конкурсах и викторинах. Когда надкусывали подвешенное к потолку яблоко, Вика разверещалась:
– Варя у нас самая ловкая! Потрясающе! Круто! Браво!
Но тут она вспомнила про Руслана, резко обернулась к нему и проговорила:
– Извините пожалуйста!
Варя заметила это отклонение:
– Ты чего перед ним извиняешься?
– Ничего, просто смотрю: человек недоволен чем-то.
– «Недоволен»! Он с рождения недоволен! Приехал к нам надсмотрщика изображать.

Вступилась Даша:
– Варя, не надо так. Руслан просто – серьёзный человек с непростой жизнью. Та-кого бурного веселья он ещё ни разу не видел.
– Да что он вообще видел в своём таборе цыганском?
– Варя, хорош! Какой там следующий вопрос?
– «Сто пятьдесят одним словом».
Через несколько секунд ответ дала Даша:
– Полтораста.
– Фу! Чего за викторина такая для стариков? Так уже давно не говорят. Полтораста какие-то. Теперь, Даш, ты читай вопрос.
– «Самое знаменитое произведение архитектуры, стоящее криво».
– Это, извините за выражение, Пизанская башня, – смекнул один парень.

Вика теперь ничего не говорила, но смотрела на Варю с восторгом и обожанием.

Затем перешли на скандворды, и так пока небо не начало светлеть. Сам рассвет не был виден, поскольку окна выходили на запад, где Москвы дальше не было, весь горизонт застилал чёрный лес. Тот самый лес, который вчера загораживал полоску заката.

Все периодически отпивали вино, и после очередного раза Вика пожаловалась:
– Варь, извини, голова закружилась. И вообще, клонит как-то. Слишком большая для меня доза. Пойду, посижу в другой комнате пока.
– Быстро тебя торкнуло! Ну да, худенькая ты у нас. Ну иди, посиди.
– Спасибо.
– И окно ещё открой, освежись – добавила Даша.
– Спасибо.

Через пару минут изъявил то же желание Руслан:
– Знаете друзья, я тоже посижу там. К такому шуму не привык, голова звенит.
– Очень любезно с твоей стороны, Руслан! – не прекращала выделываться Варя. Даша посмотрела на неё с укоризной, но та ответила своей мимикой – прикрытыми глазами и вскинутыми бровями.

Руслан Червенёв вошёл в комнату, в которой ранее танцевали и резвились. Перед ним в почти расплывшихся утренних сумерках сидела пятнадцатилетняя девочка в синем платьице, худенькая, темноволосая, с маленькими глазами, правильными, но мелкими и неброскими чертами лица. Она уже хотела прилечь, но при виде Руслана соскочила и вжалась руками в диван.

– Ну как, нравится тебе всё это? – задал Руслан малопонятный вопрос.
– День рождения или что?
– Твоё положение. И на дне рождения, и вообще.
– Из-ви-ните. Какое положение?
– Положение подобострастной прислужницы, неотступной тени, безвольной подчинённой своей Вари!
– Меня устраивают мои отношения с Варей. Мы хорошо дружим.
– Эх-эх-эх… Сама наивность передо мной здесь сидит. У тебя от твоей Вари зависимость, которая граничит уже с рабством. Ты от каждого её особенного телодвижения впадаешь в восторг, как собачонка, которой кость бросили глодать. В щенячий, детский восторг ты впадаешь, который тебе мешает рассуждать.
– О чём?
– О том! Что тебе даёт твоё раболепство? Ты перед ней в модных нарядах щеголяешь, музыку ей помогаешь подобрать, косметику, а она тебе что подобное делает?
– Она учит меня общаться, с парнями в том числе, учит моде.
– Начнём с того, что пока она заставила тебя напиться!
– Я не напивалась, почему вы так говорите?
– Так, девочка, не перебивай-ка старших! Мне лучше видно.
– Извините… простите…
– Сначала спаивает тебя, потом развращать будет. С парнями, говоришь, научит общаться? Да она всех парней себе заграбастает, а тебя будет им на время давать как доступную девку!

Вика вздрогнула.
– Что вы такое говорите? – испуганно прошептала она.
– А вот то и говорю, что чувствую как психолог. Неужели ты такая маленькая по уму, что думаешь: она парней будет тебе находить? Счас! Она тебя им покажет, а потом будет делать из тебя секс-рабыню. Варя твоя – мегера, повелительница, рабовладелица по натуре. А ты для неё идеально подходишь как рабыня с твоей наивностью и инфантилизмом. – Вику начинало трясти, но не от холода. – И дойдёт когда-нибудь до того, что ты от человеческого достоинства просто откажешься.
– Я н-не откажусь.
– Не откажешься? А вот если тебе предложить на выбор: или пройти голой по улице, или умереть, ты что выберешь?
– Н-наверное ум-мереть.
– Хорошо бы так. А то без достоинства у тебя ни парня, ни образования, ни работы вообще никакой не будет. Понимаешь, ты просто никто – ра-бы-ня.

Руслан совсем низко наклонился к перекошенному ужасом лицу Вики.
– Как же так? Что же делать?
– Покажи, что у тебя есть честь и достоинство. И между рабством и смертью вы-бери смерть. Она тебя моде учит… Варя твоя, в смысле, ты боишься от моды отстать, подругу потерять, без подруги этой ты тоже никто. Вот ты ответь ей своей модой – модой на девичью честь посредством смерти. Варя тебя учит, будто рабство и никчёмность модны, а ты покажи, что у тебя своя мода – мода на смерть. Ну ладно, пойду я к столу, к госпоже твоей, а ты тут посиди ещё, обдумай сказанное.

Обдумывать девочке было нечего, в глазах у неё зарябило. Затем вспыхнуло представление, будто она голая, зажатая в углу рабыня перед хохочущей толпой парней. Думать было нечего и незачем, охваченная ужасом Вика ринулась к раскрытому окну…

Руслан же спокойно, даже весело вернулся за стол, откашливаясь. На празднике все уже подустали, угомонились и перекидывались, простыми, будничными разговорами.
– Ну, как там Вика? – спросила Руслана невеста.
– Отдыхает пока, перебрала вина.
– Сразу видно, не пила никогда раньше. Может даже, не само вино сказалось, а стыд от ощущения, будто много выпила, – сделала предположение Даша.

Гости начали разъезжаться, неизменно говоря Варе, что она и умная, и гостеприимная, и весёлая, и находчивая, и даже красивая. И главное, такая большая – уже шестнадцать стукнуло! Та слушала всё это с видом царицы, поглаживаемая по голове мамой. Итак, гости разъезжались, а вот Вика из комнаты всё ещё не выходила…

– Вика там, наверное, спит. Долго что-то, – заговорила Даша. – Попробую  разбудить в таком случае.

И Даша пошла. Руслан решил заполнить паузу.
– А знаете какой сегодня самый интересный вопрос был?
– Ви-и-ика! – раздался истошный крик Даши. Затем вообще крик стал без слов, срывающийся. Все оставшиеся вскочили из-за стола. Даша не вышла, не выбежала, а вывалилась из комнаты, стеная: – Господи! Господи! Вика! Вика из… из окна выпала!

Все присутствующие без исключения вскричали. С Вари сошёл её царственный вид, и она, как и остальные, издала крик ужаса, который не издавала за всю свою жизнь. Она сразу же бросилась в ту комнату, посмотреть из окна вниз.

– Вика!! – после огласившего дом крика Варя попятилась и села на тот самый диван, где ещё полчаса назад сидела самоубийца. – Как это? Что это? – заплакала и приобрела крайне жалкий вид эта командирша.

Даша лежала в обмороке на руках Руслана, затем он посадил её. Ей был нужен нашатырный спирт, но он также был нужен и всем остальным. Пока Руслан пошёл к умывающейся слезами Варе.

– Ну как, хорошо тебе твоя подружка праздник испортила?
– А почему так?! Как это?! – стала срывать голос Варя. – Объясни, умник!!
– А я, представь себе, могу объяснить! – необычайно спокойно продолжал Руслан. – Ты не разглядела, с кем дружишь. Не разглядела, как она перед тобой раболепствовала. И вот, это ей надоело, и таков оказался результат.
– Кто её заставлял… рабствовать? – так высказалась Варя, не запомнив слово.
– Родительская тирания. Её пока ещё никуда на такие праздники не отпускали. Она перед тобой пресмыкалась, чтобы это было в противовес родительскому гнёту. А вот кого, как ты думаешь, обвинят в её смерти? – Варя не прекращала судорожно всхлипывать. – Тебя обвинят. – Вот тут Варя перестала всхлипывать, по крайней мере, постаралась перестать, сквозь потоки слёз посмотрела на Руслана.
– Что?
Руслан вздохнул.
– Ты готова слушать объяснения?
– Готова, – обессиленно прошептала Варя.
– Вика пришла на твой день рождения, так?
– Так, – глубоко дыша, отвечала Варя.
– Она всячески перед тобой пресмыкалась – это видели все и не только на дне рождения. Она всячески тебе угождала, покупала всё и вообще делала всё, что бы ты ей не велела. Без твоего разрешения она боялась даже глубоко дышать.
– А кто её просил такой быть?
– А вот и нужно было лучше всмотреться, какая она, и какое воздействие ты на неё оказываешь своими повелениями. Ты не разглядела и только развивала дальше её изъян – рабскую психологию. Ты – повелительница, ты – юная деспотка. Ты бабульку снизу не пожалела, у которой от твоего громыхалова голова раскалывалась или сердце заходилось. Всё здесь было исключительно по-твоему. Все тут перед тобой на задних лапках и подыгрывали тебе. И вот – главная твоя подчинённая выбросилась из этого окна, – Руслан резко выставил палец. – И каковы твои выводы из всего этого?
– Меня обвинят… А что, больше некого? Я что ли ей сказала выпрыгнуть?
– А что, неправдоподобно что ли? Если не так просто приказала, то могла чем-то пригрозить, могла заставлять её голой здесь плясать или парней на неё натравливать, чтобы они вместе все её поимели. Вот сколько предположений возникнет от случившегося! И кроме тебя, винить будет некого.
– И что, меня посадят?
– Да если б только посадили. В колонию. После разоблачения тебя, когда все уви-дят, какая ты кровососка, никто к тебе больше не приблизится. Будут говорить: «Она всеми командовала и довела восприимчивую подружку до суицида. Всё, посадили, не будет у неё больше рабов!».  Будут проверять, не довела ли ты ещё других до того же.
– А если я прощения попрошу? Скажу, что больше не буду? – снова расплакалась Варя.
– Если и простят, то рабами становится не захотят. У тебя всё равно всё то же самое невольно получаться будет. Общаться с тобой будет значить чувствовать себя рабом. А то и вообще растерзают до того, как успеешь прощения попросить. Или – ещё вероятнее – поимеют.
– Но почему я?! – дрожащим голосом спросила Варя, теперь сама похожая на испуганную рабыню, – я же ничего не хотела! Ты же заходил в комнату, когда Вика здесь была! Почему не удержал её? – снова хлынули слёзы.
– Она лежала здесь, плакала: «За что Варя так со мной?». Я пробовал её успокоить. Думал, получилось…
– Бедная моя Викуся! Я сейчас за тобой пойду.
– Что ж, разумное решение. Тиранов обычно ожидает бесславный конец. Да и вообще твоё появление на свет было за счёт жизни другого человека. Если бы у матери Даши не оторвался бы тромб, и она осталась бы жива, то твой отец не женился бы затем на твоей матери – ещё одной твоей подчинённой. И тебя бы не существовало, не корчила бы ты из себя пуп земли.
– К-какой же ты ур-род! – трясясь, простонала Варя.
– Что ж, подходящие слова тому, кто раскрывает правду. А впрочем, я уже всё сказал. Поедем мы с Дашей.

С выходом Руслана из комнаты, Варя соскочила с места. Двинувшись было за ним, она со стоном развернулась и влезла на подоконник.

– Вика! Прости меня, подружка любимая! Я не хотела! Я с тобой.

И, наметив себе место рядом с Викой, Варя шагнула из окна…

Из-за раннего часа на улице пока ещё никто не заметил трупы девочек.

Даша лежала в прострации на диване. Её мачеха Надежда Сергеевна была в таком же состоянии, но только сидела, уперев лицо в руку. Подошёл Руслан.

– Всё, Даш, пора ехать отсюда и поскорее уже.

Девушка в забытьи никак не могла одеться. Пришлось Руслану застёгивать ей и куртку, и сапоги. В то мгновение, как они ушли, Надежда Сергеевна резко вскочила, вспомнив про дочь.

– А где Варя? – встрепенулась она и бросилась в другую комнату. Вслед за ней встрепенулся тихий, мало себя показывавший отец Вари. Как только мать заглянула в ту комнату, как издала истошный крик: – Ва-а-аря-а!!! – Надежда Сергеевна попятилась. – Может ты вышла куда, доченька? – но она уже теряла сознание. Подбежал подхватить её Михаил Анатольевич.

Руслан с Дашей выезжали со двора.
– А где Варя была? – заговорила девушка.
– Там, в комнате, лежала.
– Тоже в комнате, тоже лежала? Стой! – издала Даша дикий крик.
– Что такое, любимая? – притормозил Руслан.
– Проедься, пожалуйста, под нашими окнами.
– Ты что, из окна не видела тело Вики?
– А вдруг там не только Вика?
– Да что тебе всё чудится! – Руслан снова стал набирать скорость, но Даша стала выпрыгивать из машины на ходу.

…Тела девочек окружили уже шестеро человек. Даша протолкнулась сквозь них и снова дикий, срывающийся крик. Она подбежала к трупу Вари, стала гладить и целовать:
– Варенька! Сестрёнка! Ты что сделала?
Она тормошила тело за щёки, за руки, будто надеясь, что оно оживёт. Прекратить это мог только Руслан.
– Пойдём, Дашуль, подмешали им чего-то просто в вино. Пойдём, полиция разберётся.
И он оттащил Дашу от Вариного тела и повёл к машине. 
– Пойдём-пойдём, полиция разберётся… – твердил Руслан.

***
…И полиция разбиралась. Следствие, в котором активно участвовал лейтенант Куманьков установило, что с обеими девочками, как и с мальчиком в Геленджике, разговаривал молодой мужчина. В случае в Кунцево это был Руслан Червенёв. А вот кто был в Геленджике? Тот был с чёрными ниспадающими волосами, а у Червенёва – светлые, короткие. А что, не так уж мудрено было подстричься и высветлить! Понадобилось сверить описания лица. Сошлось – лицо смуглое, глаза небольшие, но пронзительные, нос длинный.

– Ну что, Куманьков, доложишь результаты расследования?
– Так точно, товарищ капитан. На основании показаний всех гостей на дне рождения Варвары Митряшиной, а также пенсионерки Марии Ужимовой с присовокуплением показаний о мужчине, разговаривавшем с подростком в Геленджике, вследствие сопоставления фоторобота того мужчины с лицом Руслана Червенёва, мы обязаны арестовать Червенёва Руслана Викторовича, предъявив ему обвинение, предусмотренное статьёй сто десять Уголовного Кодекса Российской Федерации «Доведение до самоубийства» с последующим содержанием его под стражей до окончательного вердикта суда.

***
Екатерина Вадимовна Гречихина облегчённо вздохнула, уткнувшись в плечо сына, выписанного из больницы. Ей было отчего чувствовать облегчение. Дима преобразился, что было видно по одному взгляду. Он стал больше читать, заговаривал о возможности профессионального переобучения, может, на кладовщика, а может и на экскурсовода, охотно стал ходить за продуктами и потом некоторое время ещё так прогуливался, хоть и в одиночестве. В постели он больше не валялся часами после пробуждения, в течении дня если только минут на десять прикладывался. Абсансы – малые припадки с замиранием ещё оставались, но на основное состояние не влияли. Даже молиться Дима немного стал. Словом, открылся новый, какой-то неведомый матери источник жизненных сил. Такое ободрение не могло быть искусственным, от одних только таблеток.

«Он, поди, думает, что я уже мёртв, как будто съел все те таблетки. Как бы не так, я ему устрою сюрприз! А в конце заявлю на него в полицию, подлечившись, чтобы мне можно было верить».

Сел однажды Дима на скамейку перед детской площадкой, чтобы вспомнить, как и сам он когда-то был таким же юным и беззаботным, как эти детишки, занимающиеся на ней. Когда он не стремился ещё кем-то стать, а постигал мир просто так, бескорыстно. Когда будущее представлялось с достижениями, которые сами по себе вырастут так же, как вырастет он. Когда ещё не происходило насильственной задержки развития. Когда он ещё не выбегал от бабушки на мороз без шапки и не заработал менингит, а затем эпилепсию. Вот в таком возрасте были все эти наблюдаемые им детишки. Дима смотрел на них с таким выражением, будто он и сам был в их возрасте, и они все были его друзьями. Вот, девочка с мальчиком сели на двухсторонние качели. Девочка вдруг закрыла лицо руками. «Плачет, похоже, милая? Да нет, хохочет!». Другая девочка, переговариваясь с ними, лезла на брусья. И в этом момент явилось некое следствие нахождения Димы рядом с площадкой. Эта девочка, повернувшись в его сторону, вдруг улыбнулась, изобразив радостное удивление. Хотя она и так улыбалась, говоря со своими друзьями, но улыбка явно приобрела какой-то дополнительный импульс – глаза раскрылись пошире, пошире сделалась и улыбка.

Вообще, Дима в оценке людей больше доверял детям, а не взрослым, и был в значительной мере прав. Ибо дети способны оценивать людей не умом, а чувствами, которые ещё не задавлены интеллектом, и которыми человек оценивается в целостности, а не по отдельным сторонам – как работник, семьянин и прочее. И вот, эта милая детская улыбка показала, что от Димы всё-таки исходит некое добро. «Значит, я буду бороться со злом. С тем злом, которое и этих детей может подстерегать, чтобы внушить им, что они не должны жить. Я не дам больше детей в добычу этому упырю, этому черноголовому дьяволу! Пока он ещё на работе».

Придя домой, Дима тянулся к телефону, но ему очень хотелось без свидетелей. Мама, скорее всего, не даст звонить, ведь как раз после последнего разговора он взял те таблетки. И вот, когда мама отвернулась, он незаметно уволок сой мобильный и спрятал под одеялом. А поужинав, накрылся одеялом сам и стал звонить. После бэктона с классической музыкой заговорил злобный голос Руслана Червенёва:

– А-а, ты что ль? Выписали? Выжил? Чё ж так плохо попробовал?
– А я не по этому поводу вообще звоню!
– Чё это ты? Какой ещё может быть повод? С женой моей что ли понравилось говорить?
– Ты её не трогай, она – очень достойный человек, а ты этого даже и не понял, мр-разь!
– Кто я?!!
– Злодей ты! Убийца детей! Маньяк! Даже хуже маньяка! Тот-то хоть так не терзает! Не заставляет выбирать между жизнью и смертью. Раз и всё, убил. А ты заставляешь их лишать себя жизни самих, отторгая жизнь по кусочкам, когда они ещё цепляются за неё всеми силами, но наконец обрывают, чтобы не мучиться. Ты их жизни лишаешь изнутри, а не снаружи. Заставляешь их в нечеловеческих мучениях отказываться от жизни! Да тебя судить надо как серийного убийцу и давать пожизненный срок! Вот когда пожалеешь, что смертную казнь отменили. Жена твоя ни о чём не подозревает, потому что любит тебя, такое чудовище, она вся из любви состоит и не может никого ни в чём заподозрить. А ты, чтобы сделать хоть один благородный поступок, сам сделай то, чему детей учил и меня!
Лицо Руслана исказил оскал:
 – Да! Я всё смогу! Я не такой как ты слизняк, ты об этом узнаешь… – он отложил телефон и ринулся открывать окно. – Я смогу! Я сделаю! Знай об этом, ничтожество!

При этих воплях Руслан услышал звонок в дверь. Открыла Даша, и он увидел полицию.

– Добрый вечер! – козырнул знакомый следователь с кем-то вышестоящим. – Руслан Викторович, у нас ордер на ваш арест!..

Руслан закрыл комнату, по-медвежьи заревел, разбежался и выпрыгнул из окна пятого этажа. Даша открыла комнату, холодную и пустую… кричать уже не смогла, только простонала.

– Куманьков, быстро вниз!
– Слушаюсь, тыщ Капитан!

Лейтенант Куманьков стремглав подбежал к лежащему на земле Руслану. Тот был ещё жив, мотал головой в рваный ранах, сцеплял руки.

– Все получили… от моей злости… Теперь я сам…

Он отвернулся, распластал руки и замер навечно…

***
К квартире номер семьдесят один подошёл седовласый мужчина, а за ним – его жена и дочь с маленьким внуком.

– Попробую сначала позвонить – зашаркает ли. Если ни звука – тогда открою сам.
Нажатый звонок уже не издал ни птичьего щебетания, ни звона колокола, звук раздался уже устаревший – строгий, монотонный, сверлящий. В квартире мать не отозвалась, значит или спит, или вышла, но были предположения и пострашнее.  Сын Марии Филипповны сказал:

– Ладно, Свет, иди пока во дворе побудь с Яриком, мы с мамой проникнем в квартиру, выяснить.

Ребёнок был выпровожен из подъезда, чтобы не пугать его в случае чего. Наконец, увидели лежащую в постели Марию Филипповну. Она или спала, или… от этого предположения холодело под ложечкой.

– Мам! – громким шёпотом произнёс мужчина. – Мама! – сказал он погромче, и его прошиб пот. Он приблизился к постели. – Мама! – он потряс мать за плечо и, наконец, взвыл: – Ма-ма!

Мария Филипповна издала кряхтение и лёгкий стон. Её сын облегчённо вздохнул.

– О-ой, Толенька! Приехали!
– Здравствуй, мамуль. Свету с Яриком пока на улицу выпроводили, пока выясняли, что здесь с тобой, сейчас наберу.
– Так тихо всё тут стало вокруг. Сама не пойму, жива я или нет после того ужаса.
– Сердце беспокоит ещё? – спросила невестка.
– А как оно, Галюнь, не будет беспокоить, пока я не могу забыться от того ужаса? О Вареньке вспоминаю, – прослезилась Мария Филипповна. – Это мне уж пришла пора помирать-то! А вместо меня она – жить бы ей да жить! Как так? Почему? Что происходит? – пенсионерка закрыла глаза рукой и стала вздрагивать от плача.
– Мам, послушай, – присел на корточки Анатолий. – Милиция уже нашла того изверга, который детей доводил до этого. Его арестовали.
– И что, его правда накажут?
Анатолий колебался, сообщать ли дальнейшее.
– Да он сам… так же из окна выпрыгнул.
– Ну, туда ему и дорога, дьяволу! Это ж как же можно всё человеческое потерять, всё-всё?

Анатолий с супругой перевели тему на квартплату, на кухонную технику и прочее.
– Да мне уж, милые, считанные дни, поди, остались.
– Мам, хорош об этом, – мягко прервала её Галина.
– Но пока ещё не настал мой час, я хочу всё на могилку к Вареньке. Об этом все мои мысли. Даже о Ярике так не думаю, простите уж.
– А тебе это полезно будет? – спросил сын.
– Полезно! Буду знать, что успела.

Наконец, разговор на мрачную тему закончился, и Анатолий набрал телефон дочери.


***
После всего раскрытого Варю и Вику согласились отпевать в церкви. Теперь стояли две их могилы с крестами: «Трофимчук Виктория Андреевна (18.09.01 – 01.07.17)» и «Митряшина Варвара Михайловна (30.06.01. – 01.07.17)». На каждую из могил были положены по четыре цветка гвоздики. Положила их Даша, стоящая рядом с Димой Гречихиным.

– Девочки… Варя, погубил тебя твой день рождения! Тебя и Вику… Кто знал?.. Кто предположить мог, что я замуж выйду за такое чудовище? А думала, я разбираюсь в людях.
– Притворяться он умел, изворотлив был. Сам дьявол может принять облик ангела света, каким был вначале, – использовал Дима религиозную терминологию. – Да и любила ты его, не рассуждая.
– Да! Несчастным таким казался с травмой детства. Но вот зачем он всё это делал?
– Мстил всем за эту самую травму детства.
– Кому он мстил? Причём здесь Варя и Вика, и мальчик из Геленджика, и ты, наконец?
– Значит месть распространилась на весь народ, к которому принадлежали те отморозки. К тому же, тех он уже найти не мог.
– Какой же невыразимо страшной может быть затаённая с детства злоба!
– Ну, может быть, хорош уже об этом?
– Ты прав, милый, хорош! Надо продолжать жить, мы ведь с тобой рядом!
– Я вообще мечтаю однажды так проснуться, чтобы открыть то, что не было на Земле никогда никаких войн, что это всё прошедший дурной сон, что все народы всегда жили мирно.
– Ах, Димочка! Как же у нас с тобой мысли совпадают!
И они стали покидать кладбище.

***
«Тик-глянь, тик-глянь, тик-глянь».

Под заполнившее тихую квартиру тиканье старых часов Мария Филипповна долго молча гладила голову своего правнука Ярослава. Затем заговорила:
– Света!
– Что, бабуль?
– Ты убережёшь Ярика?
– От чего? От того, что с Варей произошло?
– От всего нашего свирепого времени.
– Уберегу. Убережём. Будем смотреть, в каких он компаниях.
– Ну, дай-то бог.

Четырёхлетний ребёнок, тем временем, смотрел радостно и растерянно. Прозвучало множество недоступных ему взрослых понятий: «свирепое время», «компании». Но важнее всего ему было нахождение рядом близких, и на открывающийся ему мир он смотрел с доверием.
                2019