Что прошло... 10. Чаепитие в Люберцах

Дед приехал в Люберцы в воскресенье к завтраку. Сразу стало шумно и празднично. Нелька повисла у него на шее, Лиза, Анюта и даже тётя Дуся оживились и помолодели. Раздвинули стол на веранде – на нём будто сама собой расстелилась скатерть-самобранка со сказочными яствами: душистый пшеничный большими аппетитными ломтями хлеб, розовая Любительская, с тонким ободком жира ветчина и тонюсенькие пластиночки Пошехонского сыра. На свежем срезе лимона испариной проступили кислые капельки и белела угодившая под острый Анютин нож половинка косточки.

Пиршество сулило массу волшебных мгновений. В их предвкушении три порозовевшие старушки суетились вокруг стола. Дед же, в полной мере ощущая свою значимость рядом с ними, колдовал над самоваром, вынесенным на траву перед крыльцом. Подкладывал в трубу еловые шишки, совал лучинки, дул, пыхтел, становился на колени, что-то бормотал, подмигивал Нельке… Дымок, наконец потянувшийся из  чёрной кривой трубы, добавил торжественности моменту. А когда в чреве самовара загудело и забулькало, его переправили в центр стола.

Дед (торжественно). Ну что? Будем чаИ гонять? Чаепитие в Люберцах!

«В эфире лёгкая музыка. Передаём песни советских композиторов, - донеслось из репродуктора в большой комнате. –  Музыка Оскара Фельцмана, стихи…»

Анюта  (мечтательно).  Ну мы прямо как в ресторане  (подпевает) – «Ландыши, ландыши… мммго мая приве-еет…»

Бабушка  ( с мягкой иронией ). Хорошо поёшь. А замолчишь – ещё лучше.

Анюта (не обращая внимания).  Нет, правда – как в сказке.

Дед (с ехидцей).  Скажи ещё – как при коммунизме.

Бабушка напряглась.

Тётя Дуся  (пронзительно посмотрев на деда).  Что ж, по-твоему, коммунизм – это сказки?

Дед (понял, что дал маху, но было уже поздно).  Нну… сказки – не сказки… коллективная мечта… всеобщая необходимая иллюзия, так сказать…

Тётя Дуся  (закипая).   Иллюзия?! Для чего же она необходима – если она всего лишь… иллюзия, как ты говоришь?

Дед (понемногу заводясь).  Ну как для чего?  Что-то должно же быть такое, стимул для того, чтобы жить как-то… я не знаю… вперёд двигаться.  А самое главное – народом управлять…

Тётя Дуся (заметно краснея, звенящим голосом).  Это что же,  выходит… ради иллюзии столько крови было пролито… и нет никакого смысла?..

Бабушка (обрывая её на полуслове).   Ну конечно! Так я и знала!  Не можете без скандала! Сегодня-то хоть бы не спорили – Мишенькино ведь рождение…

При этих словах в садовом фонарике рядом с террасой вспыхивает яркий электрический свет. И сразу гаснет. Все замирают, с недоумением смотрят друг на друга. Бабушка крестится. Потом, опомнившись немного, бросаются к выключателю – он в порядке.

Дед  (задумчиво).  Вот тебе и смысл… а ты говоришь… (как бы про себя) «Мы с тобой в чудеса не верим, оттого их у нас не бывает…»*

Возвращаются за стол, разговор постепенно возобновляется и набирает обороты.

Тётя Дуся  (забыв свой учительский тон, как бы сама с собой).  Да если бы… если бы я могла верить… Ты, Лиза, счастливая..  хотелось бы мне… Я бы… я попросила бы тогда, чтобы … чтобы с сыночкой встретиться (на глаза наворачиваются слезинки, она тут же их смахивает, всхлипывает и  шмыгает носом, как маленькая девочка). А если… как сказать, не знаю … если в другой жизни… пусть у него родители будут хорошие, добрые. И чтобы любили его, как я. Как мы с Иваном.  И чтоб в войну  не попал. Помолись, Лиза, в своей церкви… (сокрушённо качает головой).

Тем временем Нелька, притихнув в своём уголке и не очень понимая, о чём  идёт речь, поглощена своим любимым занятием: она наблюдает за тем, как меняется выражение лиц «чаёвников», и пытается разгадать, что таится за этим выражением. Какое движение души кроется за тем или иным едва уловимым изменением черт.

Больше всего ей нравится полуулыбка деда – только правый уголок рта чуть-чуть приподнят. Глаза слегка прищурены – самую малость.  А в глубине тёмных зрачков ма-аленькие искорки. Это значит: «я всё-всё понимаю, но говорить об этом не буду, чтобы не обидеть вас, дурочек, потому что я вас люблю… седые мои девочки».

Бабушка, с пунцовыми пятнами на скулах – то ли от горячего чая, то ли от пережитого волнения – старательно разглаживает несуществующую морщинку на скатерти. Время от времени она приподнимает брови и часто моргает, как будто ей в глаз что-то попало. Всё-таки перенервничала.

У Анюты огромные зелёно-карие круглые глаза навыкате, без ресниц. Когда она смотрит по сторонам, глаза перекатываются, как стеклянные шарики. Кажется – вот-вот зазвучит лёгкий перезвон, кукольная музыка – вроде той, которая звенит внутри неваляшки.

А  у тёти Дуси глаза дымчато-серые, с обращённым внутрь взглядом. Рядом с ней Нелька всегда ощущала какую-то неловкость, даже когда она улыбалась и гладила её по голове. Что-то непонятное было надёжно спрятано в потайных кармашках её души. Как у «тётеньки».

***

Нельке стало скучно. Воспользовавшись тем, что никто не обращает на неё внимания, она тихонько вышла из-за стола, спустилась в сад и, обогнув угол дома, направилась к колдунье. Вообще-то, ей не разрешали туда ходить, но каждый раз, приезжая в Люберцы, она всё равно улучала минутку, чтобы украдкой, незаметно навестить Руфину.

Когда-то Руфина была циркачкой – не то фокусницей, не то дрессировщицей. Уже много лет они с тётей Дусей были в ссоре. Обе наверняка давно забыли – из-за чего, но по привычке продолжали дуться друг на друга. Может быть, свыклись со своим одиночеством, оно ведь тоже затягивает. Впрочем, Руфина  была не так уж одинока.

Через кусты акации Нелька продралась на запретную территорию, из зарослей крапивы вытащила старый почтовый ящик с фиолетовым адресом и аппетитной сургучной печатью – при этом здорово обстрекалась – придвинула ящик к стене, попробовала – не шатается ли, вскарабкалась на него и осторожно поскреблась в приоткрытое окно. Это у них с Руфиной был такой условный знак.

Руфина будто ждала его – окошко моментально распахнулось. Нельку окатило волной аромата, каким благоухают зверинцы и цирковые конюшни. Там, правда, чистят и убирают… Руфина же считала, что это ниже её достоинства.  Да и живность-то у неё была мелкая: кошачья супружеская пара – Сильва и Сильвер,  говорящий ворон Дон Карлос и две древние, как их хозяйка, черепахи. С ними она ни на секунду не расставалась, не выпускала из рук. Когда открылось окно, из него выглянули три черепахи – так сама Руфина была похожа на тортиллу сморщенной тёмной кожей, короткими ручками и всеми повадками.

- И-и-и, красавица моя приехала! Ну, дождались-таки мы тебя! Нарви-ка одуванчиков моим дочечкам!

Нелька обожала кормить черепах листиками одуванчика. С замиранием сердца брала одну из них в руки, подносила резной листик к отверстию в панцире… вскоре оттуда высовывалась недовольная старушечья мордочка. С механической точностью, вызывающей неизъяснимый восторг, поглощался сочный листочек. Крохотные глазки-бисеринки то и дело затягивались плёночкой – черепашка жмурилась от удовольствия. Нелька подставляла ладошку под её лапки. Острые коготки нежно царапали кожу, и по  всему Нелькиному нутру разливалось тёплое счастье.

- Давно ли приехали?
- Позавчера ещё.
-  Ну-ну…  Я слыхала за стенкой. Чего ж не приходила?
- Да… там все …
- Ну да, конечно… и  Лёша  с вами?

Странным показалось Нельке, что эта  - чужая, в общем-то, и очень немолодая женщина называет её деда так, как будто они старые  знакомые… Странным и неприятным.

- Он сегодня утром приехал.
- Ммм…  поживёте?

Душераздирающий картавый вопль раздался из глубин Руфининой каморки:

- Каррррауууул! Гррррааабят!

Руфину сдуло с подоконника вместе с черепахами. Невнятная возня, истошные кошачьи крики карканье на все лады…  Когда колдунья вновь высунулась из своей норы, лицо её полыхало, а во взъерошенных волосах  лихо торчало воронье перо.

- Вот сволочи коты! Стоит дверцу в клетке не запереть – они тут как тут. Нарочно  что ли караулят? А я воду Карлуше наливала, видно, забыла закрыть дверцу-то. Так ведь и норовят сожрать. Мало им мышей!

- А вы бы отпустили Карлушу на волю…  Пусть полетает. Ну, хоть немножко. Сколько лет он у вас в клетке сидит. Ему ведь тоже хочется…

- А то я держу его! Да рада была б, если б он улетел. Не летит ведь, паразит! Привычка, наверное. Сколько раз клетку выставлю, открою – он потопчется, потопчется – и назад скорее. Каждый, видно, привыкает к своей клетке…  О-хо-хо! Вот ведь и ты…

Она замолчала и очень внимательно и серьёзно посмотрела на Нельку. А глаза у неё были тёмные-претёмные, сплошные зрачки. Нельке показалось, что между её и Руфиниными глазами натянут тоненький невидимый канат, как в цирке под куполом. Сама она превратилась в маленькую гимнастку, девочку-канатоходку и заскользила по этому канатику прямо в сказочную  пещеру колдуньиных зрачков. Вот-вот откроется её Тайна.

- Нееель-кааа! Электричка через полчасаааа! Домооой едееем!  Давай скорееей!

Всю обратную дорогу Нелька не могла отделаться от мыслей о Руфине. Как такие разные старухи – она и тётя Дуся – полвека прожили бок о бок – и в ссоре? Причём буквально бок о бок. Они ведь даже спали рядом: между их кроватями была лишь фанерная перегородка. Тётя Дуся сколько раз жаловалась, что Руфина  «храпит, как мужик». Но в другую комнату спать не переходила.

Но больше всего ей не давали покоя последние слова Старой Колдуньи: «Вот и ты…вот и ты…». Что «вот и я»?

*Давид Самойлов "Рембо в Париже"

         Продолжение следует


# Иллюстрация Сергея Свиридова