Вспоминая 37-ой

    Внезапно в памяти всплыло маленькое приключение, произошедшее много лет назад.   
    В 1983 году я кончал Московский инженерно-физический институт.  Точнее, его Обнинский филиал. И так сложилось, что незадолго до защиты диплома мне пришлось срочно съездить в Москву, где располагался головной институт.  Это было совсем не сложно – из Обнинска в Москву электрички  ходили часто.
  Всех дел было на пол часа. Я передал требуемые документы, получил нужную справку и отправился назад. Можно было не торопиться, поэтому  решил зайти в расположенный неподалёку магазин.
   По пути предстояло перейти через относительно спокойную улицу. Перед пешеходным переходом  я оказался в тот момент, когда вспыхнул красный свет.  Я не торопился, поэтому остался  ждать благоприятного состояния светофора.
   А вот женщина в десяти метрах от меня решила не ждать. Двинулась вперёд. Я посмотрел на неё с сожалением. Мало того, что переходит улицу в неположенном месте – в стороне от «зебры», так ещё и на красный свет.
   А затем произошло то, что случается иногда в таких случаях. Визг тормозов – и женщина отброшена на тротуар. Левая её нога вывернулась неестественным образом.
   Я бросился к женщине. Она вопила от боли в сломанной ноге. Вместе с выскочившем из машины парнем,  мы попытались успокоить её,  и – как учили нас на военной подготовке – обездвижить сломанную ногу.
  Потом приехала «Скорая помощь» и милиция. Меня записали свидетелем дорожно-транспортного происшествия.
   Это событие быстро вылетело из моей головы, и я бы не вспомнил бы о нём, если бы повестка в милицию, которую  получил  через пару месяцев.
   Я был в недоумении. О  том происшествии  уже забыл. Проблем с правоохранительными органами у меня не было, так что я пошёл в милицию обуреваемый лишь чувством любопытства.
   Предъявил повестку и паспорт. Мне сказали идти в кабинет номер такой-то, к следователю…
  К следователю? Любопытно.
   В кабинете долговязый парень моих же лет наводил порядок на столе. Я назвал себя, и попытался спросить – по какому поводу меня вызывали? Не получилось, меня перебили:
  - Привет! – следователь протянул мне руку. – Садись, я сейчас закончу.
   Его фамильярность  и какая-то детская непосредственность меня озадачили. Менее всего он был похож на следователя. Более всего он походил на паренька-переростка из соседней деревни. Но делать нечего, я уселся и стал ждать, пока он закончит.
  - По какому поводу меня вызвали? – осторожно начал я спустя пару минут, не дожидаясь того, как разбросанные по столу бумаги спрячутся в папки.
  - Да пустячок! Из Москвы прислали – ты был свидетелем дорожно-транспортного происшествия пару месяцев назад. Ты как в Москве оказался?
   Ещё немного – я перестану удивляться.
   - Сел на электричку и поехал.
   - Понимаю, что на электричке. А чего ты туда поехал?
   Вспомнилась фраза из кинофильма: «Грешно над больными смеяться».
   - Мне нужно было  в МИФИ. Тогда я учился там. Уже закончил,- я объяснял спокойно, чётко проговаривая слова. Чтобы он понял.
  - Ух ты! – следователь издал вопль восторга. Я не знал к чему отнести этот восторг: к престижности института, или к тому, что я уже закончил его.  Для меня стало главным, что вызвали по  «пустячку».
   Следователь поправил стоявшую на столе  дребезжащую пишущую машинку и зарядил в неё лист – протокол допроса свидетеля.
   - Сейчас я задам тебе пару вопросов и отпущу,-  он изобразил на лице улыбку.
   Мегре из него не получится - размышлял я.  Скорее всего, стажёр. Дело-то пустяшное – приехавшая тогда милиция сразу зафиксировала, что женщина пыталась перейти улицу  не по переходу. Водитель тут же остановился и  помогал пострадавшей.
  - Фамилия! – начал следователь.
   Я ответил и он по-детски, одним  пальцем, отстукал её на машинке.  Потом спросил имя, дату рождения. Национальность?
  - Еврей,- ответил я.
  Глаза следователя округлились.
  - Как это?
  Он посмотрел на меня как на марсианина. Или на снежного человека.
   Я пожал плечами.
   - Национальность – еврей.
Было ощущение, что ему требуется время, чтобы прийти в себя от такого сюрприза – настоящего еврея.
  - Что, так и писать? – сказал он дрогнувшим голосом.
  - Так и писать,- изумление человека, наверное, в первый раз в жизни увидевшего еврея, меня веселило. Я  впервые сталкивался с подобной реакцией на не такую уж редкую – как мне казалось – национальность.  Уж на что МИФИ был режимным вузом, но и там были евреи и среди студентов, и среди преподавателей.
  Он посмотрел на меня, потом на лист бумаги, заправленный в пишущую машинку, потом снова на меня и, наконец, отпечатал требуемое слово.
   И вдруг он приблизился ко мне, и тихим голосом, словно по секрету, спросил:
   - А гражданство у вас какое?
   Я подумал, что не нужно иметь наблюдательность  Шерлока Холмса, чтобы заметить, что в моих руках паспорт Гражданина СССР. Другое обстоятельство, что  Обнинск – это  один из центров атомной науки и промышленности СССР, сомнительно, чтобы здесь были постоянно проживающие иностранцы, мгновенно стало пустяком.
    Мне захотелось ответить, что у меня гражданство Израиля. Но я тут же понял – он так и запишет!
   Что за человек сидел передо мной?  Двадцать с небольшим. Значит, родился  в конце 50-х или даже начале 60-х. Даже если родился в деревне – скорее всего, так и было  - то закончил школу. Отслужил в армии. Окончил какое-то училище или техникум, а может даже и институт! Или на последнем курсе и сейчас проходит практику. Неужели он впервые видит еврея? Неужели на полном серьёзе  допускает, что живущие в стране евреи имеют друге гражданство? В обществе 1983 года такое было представить невозможно.
   Мне очень хотелось придумать  гражданство такой страны, от упоминания о которой его бы перекосило. Впрочем, такого бы не перекосило бы ничего. Он бы записал в протокол всё, что я сказал бы. А протокол – бумага казённая.
   За неделю до этой встречи я – как у нас со смехом говорили - «сыграл в ящик» - начал работать на одном из «закрытых» предприятий Обнинска. Требовалась более высокая форма допуска, чем та, которая была у меня в институте, и пока я лишь числился на работе – шла обстоятельная проверка моей личности.
Неудачная шутка могла стоить работы. Вспомнились стихи Галича:
…
     Но случилась незадача -
     Я документ потерял!
     И пошел я к Львовой Клавке :
     - Будем, Клавка, выручать,
     Оформляй мне ,Клавка, справки,
     Шлепай круглую печать!
     Значит, имя, год рожденья,
     Званье, член КПСС,
     Ну, а дальше - наважденье,
     Вроде вдруг попутал бес.
     В состоянии помятом
     Говорю для шутки ей, -
     - Ты, давай, мол, в пункте пятом
     Напиши, что я - еврей!
     Посмеялись и забыли,
     Крутим дальше колесо,
     Нам все это вроде пыли,
     Но совсем не вроде пыли
     Дело это для ОСО!
     Вот прошел законный отпуск,
     Начинается мотня.
     Первым делом, сразу "допуск"
     Отбирают у меня.
     И зовет меня Особый,
     Начинает разговор, -
     - Значит, вот какой особый,
     Прямо скажем, хитрожопый!
     Оказался ты, Егор!
     Значит все мы, кровь на рыле,
     Топай к светлому концу!
     Ты же будешь в Израиле
     Жрать, подлец, свою мацу!
…
   Вымучил улыбку и сказал, что конечно, советское.
   Я подтвердил прежние показания, что водитель ехал на  зелёный, а женщина переходила не по переходу на красный. 
   Через двадцать минут  распрощался с незадачливым следователем и более его не встречал.
   Почему я вспомнил об этой истории?
   Я читаю книги, смотрю фильмы, которые рассказывают об ужасах, творившихся  в НКВД в годы сталинской диктатуры. Хорошо, Сталин был жестоким диктатором. Но Довлатов резонно спрашивал «кто написал четыре миллиона доносов?»
   Я сравниваю незадачливого следователя  1983 года с незнакомым мне – по счастью – следователем 1937.
   Молодой следователь 37-го года. Если ему было 23, то он родился в 1914 году, а если 28 – то 1909.  Главное в его детстве: война. Сначала – Первая мировая, потом гражданская. Фронты Первой мировой были где-то далеко, для безграмотных или полуграмотных жителей деревни – за морями, за долами, а фронты гражданской проходили через каждый город, каждый посёлок, каждую улицу.
   Время, когда человеческая жизнь не стоила ломаного гроша.
   Время, когда власть распространялась на расстояние выстрела с бронепоезда.
   Время, когда власть в городах и посёлках менялась каждые несколько месяцев.
   Время, когда законом был наган, или – в лучшем случае – тяжёлый кулак, а прокурором – обладатель того нагана.
Потом голод и разруха. 
   Большевики уничтожили большую часть  интеллигенции, оставшихся унизили, заставили ощущать себя людьми второго сорта.
   Большевики подняли на вершину власти люмпенов и фанатиков.
   Большевики возвели инакомыслие в ранг преступления,  тех, кто мыслил иначе, объявили преступниками.
   Большевики провозгласили, что цель – это всё, для её достижения можно использовать любые средства.
   Я начинаю мысленный эксперимент.
   Переношу того следователя-стажёра, с которым мне довелось общаться в 1983 году в год 1937-ой.
   Долой образование.  Не школа и техникум (а может быть несколько курсов юридического института), а курсы ликвидации безграмотности, где единственным учителем был закончивший двадцать лет назад ремесленное училище инвалид.
   Убираем культурное окружение. Нет радио, телевидения. Редкие поездки в город, ставшие относительно безлопастными после окончания гражданской войны, – праздник, во время которого можно попасть в убогий кинотеатр.
   В родной деревне главный аргумент в борьбе за своё «место под солнцем» - кулаки.
  Армия. Строгая дисциплина, муштра. И бесконечные политзанятия, на которых вдалбливают, что приказ начальника – закон для подчинённого. Что наши цели верны, потому что они правильны. Или наоборот – от перестановки слов ничего не изменится, та же  бездна смысла.
   А потом, перед дембелем, беседа с приехавшим командиром из организации, о которой все говорят уважительным полушёпотом.
   В деревню возвращаться не хочется. Там – грязь, колхозы и  работа от зари до зари.
  На курсах лучше. Рассказывают, что вокруг – враги. Явные и скрытые. Или мы -  их, или они – нас. Наша высокая цель оправдывает любые средства.
   В моём мысленном эксперименте два следователя слились. Достаточно создать условия – и ростки зверств и насилия  появятся - словно из ниоткуда. Условия создаются войной, голодом, революциями – любыми кризисами. Бескультурье, озлобленность, беспринципность – благодатная почва для таких произрастаний. Эти ростки можно выпалывать, а можно – лелеять. Как поступили приверженцы идей Ленина-Сталина – мы знаем.