absolutely disgusting. Алфавит

... - 17:45
Запах меда, яблок и облепихового пива, мокрых сигар, шерсти – свитера на мокром теле. За порогом льет сильнейший ливень
-Муссоны, да? Так это называется?
Она смотрит на меня так, будто видит что-то, чего не видят другие, чего я бы сам хотел увидеть в отражении или ярких джазовых снах. Затем она смотрит в окно, а не в телеэкран, где днями напролет говорят про катастрофы и ужасы бытия, мертвых людей и погоду, смывающую города, ломающую города и чужое счастье разбивающую на осколки, страдающие утратой единой целостности. Стоит ли сказать ей: «Уж лучше бы то были мы, на месте той бедной семьи – они выглядят счастливо на фотографии, выуженной из обломков. На нашей – странные выражения лиц, тебе таких не знакомо, ведь нет в мире фантазий такого кошмара, семейного ужаса, и ты с ним еще не столкнулась. Но столкнешься. Мы все сталкивались, все живем в нем, переживаем. И, кажется, время остановилось и двигает вперед только старение кожи, внутренних органов – приближает старость с ее болью, но не смерть. Для смерти должно двигаться само время. И у тебя его еще много.» Нет, наверное, не стоит – состарится раньше времени – и кто будет меня тогда радовать? Эгоизм не спасающий, эгоизм рушащий. Не эгоизм, а эгоцентризм – где Я – всегда в центре Вселенной – пишется с большой буквы из-за все того же.
Понедельник - 18:30
Мы на дороге, практически в центре нигде, ста-более километрах от города. Разрушенные и разбитые – нравится думать, что я не одинок в таких ощущениях после криков и ссор – она спит мягким телом где-то на заднем сиденье седана высшего класса надежности, на лице – высшая степень блаженности, на моем – краснота и усталость, синяки и мокрые ресницы, искажающие пути – господни неисповедимы – поэтому я открываю глаза залитые кровью посередине месива из железа и пластика – высшей степени надежности, сверх-безопасности.  Под крики: «сэр, с вами все в порядке? Я вызываю скорою помо...» теряю сознание. В бессознании рвется плоть и слышится вой сирен, скрежет металла и скрип покрышек по мокрому асфальту. Слышу знакомый крик, который колет прямо в сердце, из-за чего вскакиваю с огромной иглой прямо между ребер. Звуки становятся тише и время замирает насовсем, позволяя рассмотреть обстановку – в палате два закрытых мешка.
Хорош тот алфавит, начинающийся с букв ABSinthe, продолжающийся длинным стаканом с сухим красным вином, и плевать, что буквы совпадают, если в глазах уже ничего не сходится. Можно перетепеть и мучительное протрезвление, с воздухом плотным настолько, что все звуки становятся громче и громче с каждой секундой, что двигаться тяжело – словно сквозь желе, можно пережить страшные образы, лица, выплывающие из теней, странные оклики из ниоткуда, свое имя и память – потерять и не искать – она сама найдется, и тогда можно повторить алфавит заново, заменив лишь некоторые буквы после «длинным стаканом с сухим», на что-то более белое.
Вторник - ..:..
Запах полыни, химии и облепихового пива, мокрых сигар, шерсти – свитера на потном теле. За порогом льет сильнейший ливень.
-Муссоны - так они называются.
Глаза диктора из телеэкрана смотрят прямо на меня. Я смотрю на себя так, будто вижу что-то, чего не видят другие, чего я бы сам не хотел видеть в отражении или страшных джанковых снах. Смотрю в телевизор, где днями напролет говорят про катастрофы и ужасы жизни, мертвых людей – про меня – и погоду, смывающие кровь с улиц, ломающие жизни людей и счастье, разбитое на обломки высшей степени безопасности. «Стоит ли сказать себе: « Уж лучше бы то были не мы, чьи тела выуживали из обломков...» Кажется, время остановилось, застыло на месте. А что стоит сказать остальным?