1.Суровая Челябинская Драма.
Было это 6 октября 2006 года. Ездили мы в Челябинск на фестиваль камерных театров. Летели ночным рейсом, поэтому прилетели в 4 утра, потом два часа до гостиницы ехали, а в 8 уже бегом на площадку, ибо начало спектакля было назначено на 15.00. Тоже мне, утренничек, «Медея»…
Организовывал мероприятие Челябинский Камерный, так что я думала, что мы на их площадке работать будем - ан нет! Нас послали (иначе и не скажешь!) на Малую сцену Челябинского Драмтеатра. Ну ладно, я человек привычный, поспала два часа, «Пепси икса» хлопнула, продрала глаза, приехала в Драму - и офигела.
Малая сцена оказалась каким-то приспособленным для сценических нужд фойе, и приспособлением занимались, судя по всему, суровые челябинские сварщики, потому что вместо софитов под потолком обнаружились висящие в шахматном порядке здоровенные, полтора на полтора, рамы из водопроводных железных труб диаметром... Ну, немаленьким таким диаметром, стандартная театральная струбцина не налезла бы. И к этим гигантоманским квадратам, на не менее брутальных хомутах, крепились советские ПРТЛы, это прожектора такие, кто не знает, тоже целиком железные, так что итоговый вес каждой конструкции получался килограммов сто, плюс-минус килограмм. А чтобы направить эти чёртовы ПРТЛы, каждый квадрат нужно было опускать-поднимать при помощи ручной лебёдки!
Ну, постояла я немного, разинув рот и глядя в потолок - а потом перевела взгляд ниже, на «планшет» сцены, и... Оооо... Я не зря написала слово «планшет» в кавычках, потому что бетонный пол планшетом назвать было никак нельзя. И тот половик, который на нём лежал, тоже нельзя было назвать половиком, потому что это была грязная, рваная тряпка, на которой лежала небольшая горка... Щебёнки! Да, именно щебёнки; я даже подошла и попинала её, чтоб проверить, а не галлюцинирую ли я с бодуна - но нет. Щебёнка была настоящей.
В театре, кроме вахтёра - никогошеньки! Со мной - ни админа, ни монтировщика, ни помрежа - вообще никого из наших, кроме звукачки Маши, в обязанности которой, естественно, не входило выяснять, что за фигня тут творится, да и ручную лебёдку с нагрузкой сто кг. крутить - тоже. Мне же, помимо всех означенных проблем, нехило было бы перед началом работы ещё и тиристорную включить - а я даже не знала, где она.
Обалдевшая от всего этого, я позвонила в Питер нашему админу Свете Максимовой, и примерно через 20 минут вопрос частично решился - то есть, мне на помощь пообещали прислать мальчика из Камерного театра. А пока я ждала мальчика, внезапно нарисовались местные монтировщики, два похмельных, немолодых «дяди Васи», которые, судя по их лицам, были сильно удивлены тем, что я собиралась работать.
Сказав не очень членораздельное «драсьте», они попытались свалить - однако я этому решительно воспротивилась, и начала задавать странные вопросы, например: «Какого хрена на сцене делает щебёнка?» «Да это вчерашние фестивальщики насыпали, мы тут не причём!» - попытались отмазаться мужики. «Ну, вы-то, может, и не причём - но это надо убрать, - безапелляционным тоном сказала я. - У нас актриса босиком по сцене ходит, и не только ходит, но ещё и ложится! И вот это говнище её совсем не порадует!» Монтеры озадаченно почесали репу, и я сформулировала запрос точнее: «У вас другой половик есть?» На лицах мужиков отразилась сложная интеллектуальная работа, и они ответили: «Ага, на Большой сцене есть!» Мало того - после этого они послушно пошли за половиком: видать, всё-таки приняли меня за помрежа.
Тем временем явился обещанный мальчик-помоганец из Камерного, включил тиристорную и начал, кряхтя и потея, героически крутить лебёдку. Первый квадрат медленно поехал вниз, я дотянулась до ближайшего ПРТЛа, раскрутила засахаренную от времени гайку, попыталсь повернуть фонарь в нужном направлении - и тут передо мной возникла местная тётя-светооператор, на лице которой отражался не просто ужас, а самая настоящая ненависть ко мне. Сопровождалась она яростно пенящимся потоком информации: мол, на этой сцене всего один спектакль в месяц идёт, и ведёт его она одна, и фонари тут годами никто не трогает! А я, сволочь такая, всё испортила, и теперь ей придётся заново свет направлять!
«Я каждый день свет направляю, и ничего», - пожала плечами я, однако тётя не унималась, и буквально пыталась встать между мной и фонарём. Это было, мягко говоря, совсем не вовремя! «Отойдите! У меня скоро актёры на репу придут - а тут конь не валялся!» - сказала я, и, отодвинув плечом взбешённую тётку, скомандовала мальчику опускать следующий квадрат. Тётка, выругавшись, покинула поле боя - и в этот момент - тадаммм! - вернулсь монтировщики! С половиком, ура! Однако когда они его расстелили, я поняла, что зря обрадовалась: половик-то был с Большой сцены, и на нём были вырезаны здоровенные дыры под люки, так что, как ни крути, как ни сворачивай - а выглядел половик дерьмово.
Монтировщики это тоже поняли и снова начали чесать репу. Я взмолилась: «Ну, мужики, ну придумайте что-нибудь! Это же ****ый стыд! А у нас тут девушка босиком, в платье с разрезами до... В общем, до куда надо!» Тут мужики наконец-то врубились в самую суть, и их осенило: «А! Ну раз так, мы сейчас кулису притащим. Бархатную» И через полчаса, на самом деле, притащили с Большой Сцены кулису. Пыльную - но не драную, слава всем богам!
Такими неспешными темпами, к тому времени, когда пришли актёры, мы как раз закончили заниматься фитнессом со стокилограммовыми квадратами - и я пошла за пульт. А пульт там оказался СУТО - что вообще повод для отдельного рассказа. Человеку цифровой эпохи не понять, что такое СУТО; нынче только ветераны аналоговой сцены помнят те времена, когда пульт занимал всё помещение регулятора своими наборными полями.
Эти наборные поля состояли из ручек, и одна ручка равнялась одному каналу, который дублировался четыре раза: в красном, синем, жёлтом и белом поле. Этим цветам соответствовали кнопки, то есть, если была нажата белая кнопка - были даны только те каналы, что в белом поле. Таким образом получалось что-то вроде световой программы, которая давалась поворотом латера.
Латеров было два: один для программы, второй - для подпрограммы (под каждой ручкой был тумблер перевода канала на второй латер) и в итоге оператор мог иметь целых восемь программ подряд, без перебирания полей. Однако работу с подпрограммами я так и не осилила, потому что монитора СУТО не имел никакого, а перебор полей вслепую - это и без подпрограммы был полный взрыв мозга, особенно учитывая одну, не побоюсь этого слова, пикантную подробность: ручки в наборных полях СУТО давались не вверх, а вниз! Ну ни одному же нормальному человеку не могло прийти в голову, что сто процентов находятся внизу шкалы, а ноль - вверху! Это разве что старой ГДРовской технике было свойственно! И даже притом, что у меня уже был опыт работы на СУТО (в ДК Ленсовета и питерском Доме Офицеров) удобным пультом его было не назвать.
К тому же, на Малой сцене Челябинской драмы понятие «удобство», как вы уже поняли, отсутствовало, как класс - и СУТО у них тоже стоял максимально неудобно: на балконе, сбоку от сцены, и лицом в противоположную сторону. То есть, светооператору во время спектакля приходилось стоять к сцене затылком - а на затылке, как известно, глаз нет даже у светооператора. Поэтому во время спектакля у меня-таки случился косяк: я в запаре начала перебирать поле, в котором стояла - а когда обернулась к сцене, просто ахнула, потому что вместо картинки был почти полный ЗТМ. Хорошо, что хоть ругать меня за это не стали - а то я бы сильно расстроилась: я ведь ради спектакля сделала невозможное, а никто об этом ничего не знал.
***
После спектакля ко мне зашли мои тётя Таня и Гошка. То есть, на сам спектакль они тоже приходили - а после зашли сфоткаться в регуляторе на фоне загадочного СУТО. Мы сфоткались, я сказала своим, что в гостиницу не вернусь, и мы пошли прогуляться по городу.
И, надо сказать, он произвёл на меня весьма странное впечатление. Я не была в Челябинске шесть лет - и он вдруг показался мне ужасно тесным. Нельзя сказать, что я за эти годы как-то выросла внешне - но видимо, я настолько выросла внутренне, что город стал мне попросту мал. Так становится тесна взрослому коту коробка, в которой он спал маленьким: кот в неё втискивается, ворочается, а на морде - искреннее удивление: как так то? Вроде, коробка та же, запах тот - да кот не тот. Даже тополя во дворе моего детства почему-то показались мне маленькими - а ведь они объективно выросли! И только мои любимые трамваи КТМ-5, друзья детства, остались по ощущению такими же, как всегда. Я даже видела мельком 1220-го, самого любимого друга - и испытала огромную радость от того, что он до сих пор жив.
Мы с тётей Таней зашли в магазин «Мир камня», и она купила мне потрясающий пейзажный агат; потом мы были в гостях у Гошки и его семьи, а к ночи приехали к тёте Тане в городок. Она жила всё в том же дворе, что и раньше, только не в двухэтажке а в соседней пятиэтажке. Вокруг была осенняя слякоть, сгоревшие, полуразрушенные сарайки-«стайки» темнели посреди двора унылым каре, неподалёку шумел старый лесопарк, где я когда-то гуляла с Аделаидой... Не могу сказать, что меня вдруг обступили призраки - но в голове почему-то всплыло одно воспоминание: как я в детстве в этом дворе провалилась в люк. Не до конца провалилась; реакция у меня всегда была отменная, и когда мои ноги в снегу, в полной тьме, внезпано утратили под собой опору, я машинально раскинула руки и повисла на локтях на чугунном ободе. После этого я спокойно подтянулась, вылезла и пошла дальше - а испугалась я только наутро, заглянув в этот люк при свете дня: внизу торчали острые палки и арматурины, словно в ловчей яме.
От этого воспоминания меня охватило такое чувство безысходности, что захотелось снова бежать из этого городка, куда глаза глядят, словно он весь был ловчей ямой, а моё детство - загаженным, заплёванным колодцем. Наутро я села в автобус, добралась до Челябинска, до Камерного театра - а оттуда другой автобус повёз меня по трассе в сторону Екатеринбурга, потому что обратные билеты у меня были из аэропорта Кольцово. Осенняя трасса была прекрасна, сквозь тучи иногда прогдядывало солнце, и каждый километр был узнаваем, как в 90-х. Я словно снова бежала автостопом в свой волшебный Питер, и снова отчётливо понимала, что возвращаться в Челябинск не собираюсь.
2. Монмартрские приключения.
В мае 2007 года наш театр почти не вылезал из Парижа - а в промежутке между двумя поездками в Париж мы ещё и в Тулу умудрились сгонять, видимо, чтобы по-настоящему осознать, насколько далеко Париж «от холодной Тулы»(с). Ну, насчёт «холодной» - это я, конечно (уж простите за каламбур) погорячилась - однако бытовые контрасты зашкаливали по полной, что да, то да.
Для начала был Париж с 10 по 13 мая 2007-го. Я тогда впервые оказалась в Париже, и как-то сразу - на Монмартре, ибо наш отель находился прямо на склоне горы. Собор на вершине было видно из окон верхних этажей; до него от отеля было топать минут 10 - но, блин, в такую гору! Короче, Монмартра было много - причём, не только как горы, но и как культовой местности, поэтому мы с него почти не спускались. Гуляли там, пили сидр и вкусное вино, причём, с самым «монмартрским» человеком нашего театра, Сашей Скуманом, знатоком джаза и импрессионистов.
В первый же вечер у нас произошла довольно фантастическая история. Мы рассматривали картины местных уличных художников - и вдруг увидели у одного из них... Портрет Саши! Как с натуры писанный! Мы так обалдели, что хотели даже назанимать у коллег денег и купить эту картину - но на следующий день художник этот исчез, как не бывало. Настоящий призрак импрессиониста.
А в последний день ещё более безумный случай произошёл. Мы шли мимо собора - и вдруг меня окликнул по имени женский голос. Я сначала даже не обернулась, подумала что ослышалась; слишком уж мала была вероятность того, что меня в Париже кто-то узнает на улице. Однако когда оклик повторился, я всё-таки обернулась.
Передо мной стояла явно знакомая девушка; в руке у неё была открытая бутылка вина, а рядом стоял какой-то незнакомый мужик. «Привет! - сказала девушка - Ты что, не узнала меня?» «Привет... Ээээ...» - удивлённо побормотала я, и она напомнила: «Я - Наташа! У меня сегодня День рождения» - и, протянув мне бутылку, предложила: «Выпей со мной, Рада!» Я взяла бутылку - и только тут до меня наконец-то начало доходить, что это за Наташа такая. 13 мая. День рождения. Наташа. Первая жена Паши Ключарева. Невероятно! Я стояла, остолбенев - а она тем временем спросила: «Ну, как там в Питере дела? Как ребята?» - имея в виду, конечно, Пашу & Ко. «Да я уже три года ни с кем не общаюсь... - развела руками я, и показав на Сашу, прибавила невпопад: «Я в театре работаю... На гастролях вот...»
***
Театр Русского Общества, где мы должны были играть «Касатку», тоже находился в пешей доступности Монмартра - однако был, если так можно выразиться, не на горе, а непосредственно, внутри.
Это вообще, как я поняла много позже, была какая-то странная европейская традиция: делать театры в подземных паркингах. Тогда я столкнулась с этим впервые - и, честно говоря, столкновение было весьма неприятным, потому что фургон с нашей декорацией напрочь перегородил въезд и выезд из чёртова паркинга, и некоторое время вокруг нас не раздавалось ни одного цензурного слова, ни на одном языке. Вчетвером, с Сашей Скуманом, актёром Алексеем Одингом и даже режиссёром Марией Мирош, мы кое-как разгрузили фургон, затащили всё в здание, зашли на сцену - а там высота от силы метра три (притом, что надо, минимум, пять!) И ладно бы, только высота; глубина - тоже! И ширина – метров семь.
В такой ситуации впихнуть невпихуемое оказалось никак невозможно; фурка от декорации на сцену не влезла вообще, а «дерево» пришлось изображать, поставив верхние ветки на стул позади «ствола», и привязав верёвками. Стояла вся эта халабуда совершенно нестабильно, потому что пол в паркинге, разумеется, был бетонный, и к нему не то, что не закрепиться было - половик не прибить... Одна только надежда и была, что при такой высоте лазать по «дереву» никто не будет.
А на следующий день я с утра пришла делать свет, и обнаружила, что в театре никого нет. Всё открыто - и никого. Хм! Ну, я посидела, подождала для приличия минут двадцать, сходила в магазин за минералкой, вернулась – всё по-прежнему. А поскольку мне совсем не улыбалось объяснять нашим актёрам и режиссёрам, что я не готова к репе из-за рас****яев-французов, которые тупо не пришли на работу, я самовольно включила диммера (благо, они оказались прямо в регуляторе), врубила пульт, взяла стремянку, и начала направлять те двадцать фонарей, которые были в наличии. На это у меня ушло около часа - и ещё с полчаса на то, чтобы разобраться, как записывать контроллеры на совершенно незнакомом пульте «Сириус 24», ибо никто из местных так и не появился. А если бы даже и появился – что с того? Переводчика-то у меня всё равно не было…
Пока я копалась в пульте, пришла наша реквизиторша Марина, которая, тоже неслабо удивлённая полнейшим отсутствием местного населения, начала распаковывать реквизит. В том числе, достала она и саквояж: кожаный, красивый, коричневый; поставила его на столик, и отлучилась за следующей партией реквизита.
И тут - фигасе! - на сцену заходит какой-то француз. Точнее, негр. Я думаю: да неужели, наконец-то кто-то из местных чухнулся, что у нас сегодня спектакль? Говорю из регулятора этому чуваку «привет», и снова погружаюсь в работу, ибо по-французски я ни бум-бум. А негр тем временем, ни слова не говоря, хватает саквояж - и стремительно выбегает на улицу!
Это успевает увидеть вернувшаяся Марина, которая с воплем устремляется в погоню - а я изумлённо смотрю ей вслед, и понимаю, что негр был вовсе не сотрудник местного театра! Просто гопник какой-то с улицы зашёл, дверь-то открыта… Ну потом обидно, конечно было: Марина вора не догнала, и саквояж пропал. Но зато очень смешно было представлять лицо негра, когда он открыл саквояж - а там пусто!
3. «Тридцать шесть каналов» или «В Тулу со своим аппаратом».
В Тулу мы поехали со спектаклем «Синие розы». 14 мая 2007 года прилетели из Парижа, забежали с Сашей Скуманом в театр, я схватила папку с документацией спектакля - и бегом на вокзал. Мой муж Гриша к этому времени уже ехал в Тулу на фуре с декорациями, так что нам предстояло романтическое свидание. Я привезла Грише из Парижа бутылку вкусного вина 1999 года, и два сорта самого вонючего камамбера, а жили мы в отдельном номере в мажорном загородном отеле... Однако нынешняя история вовсе не о том, как мы отдыхали, а о том, как мы работали.
Началось всё задолго до этой поездки, в тот день, когда моя тогдашняя начальница только-только узнала, что ей придётся светить «Синие розы» в тульском ДК Оружейников, то есть, на дк-шном аппарате. Заметим – ей светить, а не мне; то есть, я вообще, как бы, не должна была ехать в Тулу. Начальница же, которая должна была ехать, почему-то очень испугалась дк-шного аппарата, пошла прямо к режиссёру и заявила, что такой свет, как у нас, на тульском аппарате сделать никак не получится.
Это вызвало жуткий скандал. Режиссёр пошёл на принцип и потребовал, чтоб свет был, как у нас, один к одному; моя начальница стала требовать арендовать прокатный аппарат, директриса возмутилась подобной наглостью... Шум стоял месяца три, не меньше - и кончилось это тем, что принято было решение всё-таки арендовать аппарат у СДТ, чтобы ехать, так сказать, «в Тулу со своим самоваром». Вот только аппарат - не самовар, и стоил серьёзных денег, так что директриса начала торговаться по каждому пункту.
Дороже всего стоила аренда диммеров, и когда до этого дошло, моей начальнице был задан прямой вопрос: какое минимальное количество каналов нужно для проведения спектакля «Синие розы»? А начальница возьми да и скажи: «Тридцати шести хватит! Берите три блока по 12 канало, и всё»
Когда я об этом узнала, я, честно говоря, офигела - но подумала: ну ладно, это её дело, она - человек опытный, ещё РТМ видела. Раз взяла на себя такую ответственность - значит, проведёт, чего там… И вдруг - на тебе! Перед самой поездкой внезапно выясняется, что никуда она не едет, потому что разругалась со всеми, и вообще увольняется нафиг.
Это была просто фантастическая подстава, потому что ехать отныне предстояло мне - а значит, и тридцать шесть каналов тоже стали моей проблемой. И даже притом, что я знала спектакль наизусть, я совершенно не представляла, как эту проблему решать. С моей точки зрения, чтобы сделать свет «точно как у нас», нужно было и каналов, как у нас - то есть, в два раза больше тридцати шести. У нас же каждый канал - это отдельный прожектор, и свет в спектакле сделан, исходя из этого: куча точек, локальных картинок, светящийся пол... Да на один только пол нужно было четыре отдельных канала! И как всё это разложить на группы, чтобы каналов было тридцать шесть, а выглядело всё «точно как у нас»?
Это, мягко говоря, была задача для математика, а не для меня, гуманитария - но... Надо было как-то выкручиваться. Я взяла бумагу с ручкой, расписала поканально все восемьдесят восемь программ, нарисовала схему развеса и подключения с кучей стрелочек и кружочков - и с этой китайской грамотой поехала в Тулу.
И вот заходим мы в ДК Оружейников... А это, надо сказать, самый огромный ДК не только в Туле, но и вообще один из самых огромных в стране; на его сцене можно запросто изображать танковый манёвр при помощи не бутафорских танков. Арьерные ворота в нём так велики, что для нашей декорации их даже открывать не стали, обошлись калиткой: вот ещё, ради четырнадцати щитов и двадцати пяти листов оргстекла ворота открывать! Кофры с аппаратом мы тоже через калитку закатили - и оказались в арьере сцены, размерами и видом более всего похожем на заводской цех, ибо это была здоровенная, силикатная, выбеленная коробка, где во всю стену, гигантскими красными буквами, кричала надпись: «Не курить!»
В глубине слева, на штанкете, висел глухой чёрный задник. Софитов сверху не наблюдалось, было только несколько штанкетов с советскими заливочными камерами - и всё. Я даже подумала было, что моя бывшая начальница, организовавшая весь дебош с арендой аппарата, была права - однако в таком случае возникал вопрос: как же тогда работал ДК? Впрочем, думать об этом совершенно не было времени; надо было монтировать спектакль.
Вместе с моим тогдашним планшетником Максом мы завесили три штанкета, парень из СДТ, Миша, которого нам вместе с аппаратом прислали, тоже здорово помог, трёхфазку подключил. Потом мы собрали светящийся люминесцентный пол, дождались, пока поставят стёкла, и направили весь подвес ровненько, со стремянки. Правда, стремянку внутрь декорационного «аквариума» затаскивать пришлось - ну да это не беда; отстрелялись мы, в общем и целом, весьма неплохо: в два часа ночи я закончила записывать картинки, и, в принципе, добилась того, чтобы получилось всё один к одному, «как у нас». То есть, я была весьма довольна результатом.
На следующий день была репа, и режиссёр тоже остался вполне доволен - вот только когда начался спектакль, внезапно оказались недовольны зрители, и причина была понятна. Стулья, расставленные в арьере, ни фига не заменяли зрительный зал, и тем кто сидел дальше первого ряда - то есть, большей части зрителей! - приходилось весь спектакль стоять, чтобы хоть что-то видеть. Они возмущались, раздражённо разговаривали в полный голос, рассказывая происходящее на сцене самым задним рядам - а потом и вовсе начали ржать над идиотизмом ситуации. И вели себя они так вовсе не потому, что они такие провинциалы некультурные, а просто потому, что чувствовали себя обманутыми: надо же, в кои-то веки хороший театр приехал, и ничего рассмотреть нельзя! Аудиоспектакль, да и только!
В общем, тот ещё облом вышел, не говоря уже о том, что я со своим пультом находилась позади всех этих людей, и мне весь спектакль пришлось не просто стоять, но и периодически подпрыгивать, чтобы хоть что-то видеть.
После спектакля мы, усталые и расстроенные, начали разбирать всё, что понавешали накануне. Как говорится, демонтаж - не монтаж, но у нас, сами понимаете, демотажа было немало, да потом ещё погрузка, так что торчали мы на площадке довольно долго. И только тогда мне вдруг пришла в голову мысль, доселе почему-то не приходившая: а где же всё-таки зал в этом ДК, блин? Напоминаю: мы находились на сцене со стороны арьера. Перед нами - задник. То есть, не за нами, а перед – и, соответственно, зрительный зал был... За задником! Я отодвинула край, за ним оказался ещё один задник, а за ним... Оооооооо...!!!
За ним было огромное пространство сцены. Три софита и ложи со вполне внятным, пусть и советским дк-шным, светом. Авансцена - а за ней ЗАЛ. Размером с БКЗ. С зачётными бархатными креслами, погружёнными во мрак и теряющимися вдали. И вот тут-то мне стало по-настоящему обидно. За всех. За актёров, выдержавших три часа позора в арьерной коробке. За технарей, которые старались и безупречно выполнили свою работу ради трёх часов позора, которого могло бы и не быть, если бы кое-кто не испугался размеров зала.
Я стояла, смотрела в этот зал и думала, что, наверное, я чего-то не понимаю.
4. Заброшенное варьете.
Всё тот же май 2007 года – и снова Париж. Судя по датам на фотографиях, 17 марта я ещё была в Туле, а 21-го уже шла по набережной Сены в поисках моста Мирабо.
Мы тогда с Сашей Скуманом и актёром Лёней Осокиным всю набережную прошли пешком ради этого моста; Саша до сих пор любит в шутку поворчать, как я всех тогда задолбала этим походом - но, на самом деле, мы прекрасно прогулялсь. Взяли по коробочке пива «Гримберген» (коробочка - это шесть маленьких бутылочек), прошлись по Елисейским полям, зашли в Лувр, прошли мимо Эйфелевой башни, а на обратном пути от моста успели ещё и в галерею Дэ Орсэ забежать. Саша с наслаждением рассказывал мне про импрессионистов, показывал то, то стоило обязательно посмотреть в оригинале - и это была лучшая экскурсия в моей жизни.
А на следующий день мы, естественно, пошли работать. Приехали на место (честно говоря, не помню, где это было, но тоже где-то недалеко от Монмартра) и вдруг попали в нормальный такой питерский двор-колодец, к задней стене которого был прилеплен одноэтажный флигель с небольшим полусферическим куполом на крыше. Внутри флигеля обнаружилось обшарпанное фойе с круглыми, бетонными колоннами, выкрашенное мерзкой жёлто-коричневой краской, касса в виде древней стеклянной будки - а пол и потолок с куполом неожиданно оказались выложенными из тёмно-синего старинного стеклоблока, который тоже когда-то пытались покрасить, но краска облезла, и стало видно, что внутри каждого стеклоблока вмонтирована лампочка.
Жаль, что там было слишком темно и у меня не получилось ни одной фотографии этой былой роскоши - зато, конечно, у меня сразу же возникло желание выяснить, что в этом здании было раньше и в каких годах оно было построено. За переводчика с нами тогда была Света Максимова, администратор, и мы спросили об истории здания у хозяина, седого, сухонького, пожилого мужичка, которого я про себя прозвала Папой Карло. Он-то и рассказал нам, что в 20-х годах 20-го века здесь было варьете, и вот от него-то и остались стеклянные, светящиеся пол и потолок, ныне нерабочие, естественно, ибо никто не знал, как это чинить, да и некому было.
С 50-х до середины 80-х годов в этом здании был кинотеатр, потом оно много лет пустовало, и только однажды, в 90-е, его арендовали под какой-то безумный театральный проект, который, впрочем, быстро закрылся. После этого здание стояло заброшенным - а теперь вот Папа Карло выкупил его, взяв долгосрочный кредит, и сделал в нём свой любительский театр. Вот только устранить последствия того самого одноразового проекта 90-х Папе Карло было не по силам, поэтому сцена в его театре выглядела весьма странно.
Находилась она этажом ниже, то есть, проще говоря, в подвале - и с первого же взгляда было очевидно, что там всё развёрнуто строго наоборот: там, где положено было быть залу, была сцена, а там, где когда-то была сцена, стоял деревянный помост из четырёх ярусов со стульями. Таким образом, «планшет сцены» представлял собой три понижающиеся ступени метра полтора в ширину и метров восемь в длину, а вход для зрителей находился в центре арьера, то есть, посреди сцены сзади. Крепить декорации к «планшету» оказалось совершенно невозможно, ибо бетонные ступени были покрыты чем-то загадочным, похожим залитый битумом ковролин. А уж подвесить люстру к бетоному потолку оказалось вообще сверхзадачей, для выполнения которой Саше пришлось тянуть трос через всю сцену.
По бокам сцены находились отгороженные бархатным бордюром и занавешенные малиновым бархатом бывшие зрительские ложи, заглядывать в которые было просто страшно, ибо там была редкостная помойка: коробки от сока, бутылки, обёртки, огрызки... Впрочем, помойка была вообще везде, во всех гримёрках, костюмерных, подсобках - и поэтому запах во всём подвале стоял соответствующий. Помню, когда наша костюмерша Римма обследовала все гримёрки, она зашла на сцену и в ужасе сообщила: «Знаете, там, внизу, есть такая страшная дверь! Никогда её не открывайте!» Я спросила: «А что там?» - и она ответила: «Не знаю, там света нет! Но судя по запаху, там может быть труп!» Мне стало любопытно. Я взяла фонарик, открыла эту дверь, и оказалось, что там всего-навсего душевая. Без трупа - но с кучей каких-то гнилых тряпок на полу.
В общем, место было мрачное и злачное - однако для меня самым затруднительным оказалось то, что хозяин запретил мне... Направлять свет! То есть, когда я попыталась взяться за прожектор (благо, достать можно было с табуретки) Папа Карло в ужасе закричал: «Нет, нет, не трогайте!!! У нас тут четыре спектакля в день проходит, и техников у нас нет, поэтому если вы что-то сдвинете, мне конец!!!» Когда Света перевела мне этот панический бред, я даже ушам своим не поверила, однако лицо у Папы Карло было такое испуганное и жалкое, что поверить всё-таки пришлось.
От этого со мной случился лёгкий столбняк - но я не собиралась сдаваться, ибо у Папы Карло в доброй половине прожекторов были вставлены красные, розовые и жёлтые фильтры, с которыми никак невозможно было играть наш спектакль. Полчаса мы уговаривали Папу Карло, чтобы он разрешил мне хотя бы свои фильтры поставить, и в итоге, он всё-таки разрешил - но только с тем условием, что по окончании я верну обратно всё, как было.
Однако наши беды на этом не закончились, наоборот: по ходу работы выяснилось, что шнуров для подключения планшетных приборов в театре нет, и пришлось нашему директору лично искать в Париже электротовары. Потом мне пришлось переделывать вилку от люстры, точнее, просто голые контакты в розетку совать и изолентой приматывать, ибо французские розетки оказались со штырьком, и наши вилки в них не влезли.
А когда я обнаружила, где находится световой регулятор, терпение моё всё-таки лопнуло. Потому что хозяева театра «Всё через жопу» не придумали ничего лучше, чем сделать световой регулятор в бывшей киноаппаратной. И звуковой регулятор - тоже! А это, ясен пень, за стеной арьера, которая почти полуметровой толщины, и вместо окна там - только дырочка для киноаппарата, через которую можно, в лучшем случае, кусок чьей-то коленки на сцене увидеть, а большую часть спектакля - вообще ничего. Услышать через эту дырку (особо учитывая, что актёры стоят к ней спиной!) было тоже ничего нельзя, так что ни вести спектакль, ни уж, тем паче, записывать световые картинки, в такой ситуации было невозможно.
Тут я психанула, и, невзирая на истерику Папы Карло, вынесла пульт в зал (благо, для этого чудом нашёлся шнур). А вот наша несчастная звукачка Люда свой пульт вынести не осилила, поэтому актёры специально для неё кричали реплики погромче.
После репетиции я поставила пульт на сцене сбоку, в кулисе - и тут внезапно выяснилось, что наша Света (которая в этой поездке была не только админ и переводчик, но ещё и главный по субтитрам) не умеет подключать видеопроектор к компьютеру. То есть, она просто села рядом со мной, и с наивным видом спросила: «А кто мне будет подключать проектор?» - после чего мне стало очевидно, что это буду делать я. И ладно бы только это! Во время спектакля обнаружилось, что пьесу для субтитров Света перевела целиком - притом, что у нас она поставлена с сокращениями. То есть, сидим мы в кулисе рядышком, и вдруг Света испуганно шепчет: «Рада, а где у нас этот текст? В смысле, где мы сейчас?» - и тычет мне в экран ноутбука. А я в ответ: «Света, я не знаю французского! Чо там написано-то?» Она начинает читать, я понимаю, что этого текста в спектакле нет вообще, и в ужасе шиплю: «Света, мотай! Быстрее, уже следующая сцена!» - а тем временем спектакль идёт себе дальше.
Сейчас, конечно, вспоминать смешно - но тогда было вообще не смешно, честное слово. Зато когда мы уже ехали в автобусе в аэропорт, наш худрук внезапно при всех сказал: «Рада, я и не думал, что ты - такой высокий профессионал!» Я только руками развела: я и сама этого не знала.
5. Чехов с китайским акцентом.
Место и время действия - Шанхай, третье марта 2007 года. Как мы туда летели, это отдельная история; для человека, страдающего аэрофобией, восемь часов в летающем ящике эмоционально неописуемы. Спасло только то, что у нас было достаточное количество вискаря, и время мы проводили весьма неплохо. Например, пилот объявляет: «Пролетаем над Ектеринбургом» - а мы всей командой: «Ну, за Екатеринбург! За родину Лёни Осокина! Ура!» И так над каждым городом. Отличный способ не сойти с ума.
Но Шанхай, честно говоря, заслуживает того, чтобы пережить перелёт. Шанхай пахнет морской водой и цветущими цитрусами, и этот потрясающе-вкусный воздух не способны испортить даже запахи местного уличного фаст-фуда. Он порой весьма экстремален - хотя в нормальных ресторанах кормят до обалдения вкусно. Вообще, в Шанхае я впервые поняла, что такое «город контрастов». Например, пиво китайское - просто супер, а более крепкие напитки лучше даже не пробовать. Архитектура - или сарайчики, или небоскрёбы, исключений крайне мало, разве что «сталинки» на набережной. Дороги - или хайвей с многоуровневыми развязками, или такие тропинки, что два велосипеда не разъедутся. Самый популярный транспорт - мотороллер, поэтому водители транспорта покрупнее главной деталью машины считают бибикалку, а местное радио радует такой экзотической попсой, что просто ах! Короче, Шанхай!
А ещё в Шанхае есть театральная академия, довольно не бедная, потому что отгрохала себе новенькое здание театра, да ещё и открывать его на фестиваль пригласила коллектив с другого конца Вселенной. Нас, то есть. Со спектаклем «Три сестры».
И вот - приходим мы на площадку. Здание только что достроено, вернее, почти достроено, потому что одна стена снаружи даже панелями ещё не обшита, сплошное переплетение труб кишками наружу. В зале при этом всё прилично: строительную пыль, как могли, вычистили, с кресел красных бархатных полиэтилен сняли - к приходу зрителей подготовились, в общем. Вот только на сцене не повесили ничего. Вообще. Ни кулис, ни фонарей. Голые штанкеты, порталы, башни... В арьере обнаружились две груды ржавых, старых прожекторов, словно бы позаимствованных в советском ДК 80-х годов, только китайском. У фонарей оказались смешные, узкие карболитовые вилки - притом, что лючки в здании были современные, с тремя штырьками.
Правда, рядом с грудой хлама стояли четыре ящика с нормальными ПАРами - что, конечно, могло спасти ситуацию, но... Дело в том, что на гастроли из всего светоцеха меня отправили одну, и до спектакля у меня было всего-то около полутора суток. То есть, даже при наличии моего замечательного мужа, в прошлом - работника светового проката, очевидно было, что задача перед нами стояла нереальная. Ибо муж, в настоящем времени - монтировщик, а их - всего двое, и им ещё декорацию ставить. С китайцами!
В итоге, свет мне вешать предстояло тоже с китайцами, а они даже на языке жестов ни бум-бум. Да, конечно, у нас был переводчик, а точнее - целых два: один - русский парень Дима, китаист из СПБГУ. Второй - китаец по прозвищу Костя, изучающий русский язык. Однако оба они занимались, преимущественно, тем, что пытались понять хотя бы друг друга, поэтому общение с китайцами выглядело примерно так: «Дима, скажи Косте, чтобы он сказал вот этим чувакам, чтобы они...» - и тд. Обратная связь была ещё хуже: китайцы говорили Косте, чтобы он сказал Диме - а уж сколько процентов информации доходило до нас, никому неведомо.
К тому же, китайцы оказались весьма неторопливы и болтливы, и даже при наличии конкретной задачи, говорили они гораздо больше, чем работали. К примеру, завеска двадцати ПАРов на штанкет выглядела так: один китаец берёт фонарь, задумчиво накидывает крюк на штанкет, медленно пододвигает влево, вправо, снова думает - а в это время рядом стоят ещё десять китайцев, и что-то очень активно обсуждают. Видимо, то, как феншуйно их товарищ повесил первый фонарь в первый раз в новом здании, не иначе.
Через пятнадцать минут я настолько от них офигела, что начала фотографировать этот процесс. Однако самое интересное началось через пару часов, когда фонари всё-таки были повешены, и китайцы вдруг начали... Жечь лампы! Они накинули на штанкет подвесной диммер, подключили, я пошла на пульт (про него - отдельно!) дала канал и - ПЫЩ! Лампа сгорела. Китайцы, ничтоже сумняшеся, заменили фонарь на другой, (благо, их было много), и снова - ПЫЩ!
Тут я, конечно, сказала Диме, чтоб сказал Косте, чтоб сказал китайцам: «У вас коротыш, ребята! Что-то наверное в трёхфазке у диммеров напутано!» - однако китайцы не сдались, и продолжили жечь лампы. Успокоились они только через полчаса, когда пережгли два ящика ПАРов. Я сказала: «Да снимайте вы эти свои диммера! Давайте удлинители с переходниками, вниз кинем, да на башне включим!» - и до китайцев, наконец-то, дошло, что я права. Они принесли удлинители, проложили их по штанкету - но тут как раз наступило два часа дня, и актёры приехали на репетицию. Работа застопорилась. Я извинилась перед актёрами и режиссёром, объяснила, что мы не успели сделать свет – и все, хоть и были от этого не в восторге, начали репетировать при дежурках.
Тем временем, я пошла за пульт, и тут всплыла ещё одна неожиданная проблема: «АДБ Феникс» я видела впервые в жизни, и китайцы, как выяснилось, тоже. То есть, пультовика у них не было. Не нашли ещё. Я спросила, есть ли у них хотя бы инструкция к пульту - и мне выдали толстенную книгу страниц на 800. На китайском! Первое ощущение было, что мне, мягко говоря, ****ец.
Но когда я села за пульт и стала читать надписи на кнопках (которые, к счастью, были на английском) некоторые слова оказались весьма знакомыми. Ну что ж... Времени у меня до конца репы был целый вагон - так что я начала, в меру своих скромных способностей, ковыряться в кнопках. Через полчаса я без всякой посторонней помощи разгадала алгоритм записи программ, назначила каналы на контроллеры, и в принципе, была готова к тому чтобы писать картинки. А поскольку писать их было пока что не из чего, я подумала: «Дай-ка, я ещё и чейсер (эффект мигания свечей) научусь записывать! Простой же пульт-то!»
Однако тут меня ожидал облом. Пульт оказался совсем не так уж прост, и вместо меню эффектов выкинул меня на какую-то неведомую страницу, что-то вроде «слепого режима», где все функции, включая кроссфейдеры, разом заблокировались. И, какие только кнопки я не нажимала, а выйти из этого режима не смогла.
Мысленно проклиная свою излишнюю самоуверенность, я позвала Диму-Костю, и, ткнув пальцем в монитор пульта, сказала: «Жопа стряслась! Что делать?!» Они позвали китайцев, которых в итоге собралось человек семь - но никто из них не знал, что делать с пультом. На целый час китайцы буквально повисли на телефонах; весь Шанхай, наверное, обзвонили, и наконец - бинго! Нашёлся-таки пультовик, который сказал, что нужно нажать.
Я с облегчением выдохнула, и, пока всекитайское собрание не разбежалось, решила разобраться с видеопроекцией, включать которую тоже предстояло мне. Видео было простецкое, в формате avi - но сложности возникли и тут, потому что выданный китайцами ноут наотрез отказался воспроизводить наш файл. Хозяин ноута не на шутку удивился, попробовал запустить файл сам, потом позвал ещё пятерых чуваков с ноутами, но - хрен-то там! Русский avi продолжал вести себя, как шпион на допросе, и не открылся ни одной китайской виндой. Всекитайское собрание опять взялось за телефоны - но тут, на счастье, в регулятор заглянула наша директриса, которая просто выдала мне свой, русский (сделанный в Китае, но русский!) ноут - и файл воспроизвёлся, как миленький! Изумлённые китайцы, пожимая плечами, разошлись.
После этого я, наконец-то, подключила ноут к проектору, попыталась сфокусировать изображение - и тут у проектора (который был весьма б/у) вывалился объектив. Хорошо хоть, что он мне в руку вывалился, а не в зал с подоконника регулятора! «Ахтыжблять!!!» - не выдержала я, злобно впендюрила объектив обратно, и, оторвав кусок бумажки, свернула вчетверо и подсунула под объектив, как под дверной косяк. В это время переводчик Дима за соседним столом из последних сил бился над синхронизацией своего перевода Чехова с текстом нашего спектакля - и я очень порадовалась, что для субтитров на сей раз использовался не проектор, а бегущая строка, которая хотя бы не разваливалась.
Между тем, монтаж света на сцене никуда не двигался, репа была просто бесконечной, и часов в семь вечера я попросила своего мужа по-тихому слазить на башню и воткнуть в розетки все свисающие со штанкета провода, чтобы хотя бы с подключением контрового разбраться. Гриша слазил, вернулся, и говорит: «Я всё воткнул, кроме одного провода. Там на конце розетка!» «Что?!» - офигела я. «РОЗЕТКА!» - повторил Гриша таким двухметровым капсом, что я поняла: он точно не шутит.
Когда репа закончилась, было 11 вечера. Я наконец-то спустилась на сцену, чтобы продолжить монтаж - и убедилась, что со штанкета свисает самая настоящая розетка. К этому времени из переводчиков с нами остался только китаец Костя, который русский язык понимал через слово. Я подозвала его, продемонстрировала злосчастный провод, и попыталсь на пальцах объяснить: «Смотри, чувак! Тут - (большой и указательный кольцом) - розетка! А должна быть - (указательный и средний вверх) - вилка! Понял?» Костя с умным видом кивнул, подозвал ближайшего китайца, показал провод и изобразил на пальцах ровно то же, что и я. И - что бы вы думали? Китаец кивнул, схватил провод, и полез с ним на башню.
Мы недоумённо переглянулись, ибо кричать ему вслед явно не имело смысла. А китаец, тем временем, залез на башню, открыл лючок – и… Постиг дзен! То есть, мы прям осознали смысл этого выражения - такое у парня было лицо! Тут мы не выдержали и просто начали ржать: мы были на площадке уже шестнадцатый час, и у нас случилась небольшая истерика. Смущённый китаец слез с башни, взял отвёртку, и пошёл прикручивать к проводу вилку.
Потом мы ещё три часа направлялись при помощи строительного подъёмника, который переставляли всё те же неторопливые китайцы; потом вместе с Костей пытались найти в Шанхае приличное ночное кафе и хоть что-нибудь съесть - а в десять утра я уже записывала спектакль. Пульт вёл себя, как надо, и к репетиции - о чудо! - мы были готовы. И проектор во время спектакля не развалился. И китайские студенты в качестве актёров массовки по сцене пробежали не хуже наших. Но устали мы так, словно свернули парочку гор.
Зато уж на следующий день после спектакля нас, технарей, ждала культурная программа наравне со всеми актёрами: и обед в ресторане, и обзорная экскурсия, и сувенирный рынок. Там все затаривались чаем, я купила Грише роскошную самодельную резную трубку в виде дракона, а Виталику Чернухе - чётки из коричневого нефрита. Помню, как круто Гриша торговался с китайцем за эти чётки; это была целая пантомима! Мне даже стало как-то неудобно, и я сказала: «Гриша, да брось ты, нахрена нам эти юани?» - но Гриша был непреконен: «Это же рынок! Тут положено торговаться!» И китаец всё понял, и цену скинул.
А вечером нас всех катали на кораблике с банкетом по реке Хуанхэ, вода в которой действительно была жёлтой, глининстой - но пахла неожиданно свежо и хорошо. Сейчас всё это кажется небылью...
6. Французский чёс.
Началась эта история с того, что однажды, году этак в 2009-м, Жан-Даниэль Лаваль, режиссёр версальского театра «Монтансье», поставил «Севильского Цирюльника» с нашими, русскими актёрами. Задумка была прекрасная: французский композитор Сильван написал музыку к стихам из оригинала, двое наших актёров, Сергей Малахов и Саша Рыбаков, сыграли на гитарах, а остальные актёры спели, причём, по-французски. Сам же текст пьесы был на русском, поэтому спектакль вышел довольно весёлым и интернациональным.
Выпуск спектакля проходил в Версале, и, по стечению обстоятельств, я на этом выпуске не присутствовала. Потом все наши актёры вернулись домой, а «Цирюльник», согласно договору, должен был войти в репертуар нашего театра, и поэтому второй, трёхдневный, мини-выпуск был у нас, на Большой сцене. Но тут, опять же, по стечению обстоятельств, отсутствовал Анри, французский художник по свету, поэтому пришлось мне, под руководством режиссёра, Жана-Даниэля, выпустить на нашей сцене «Цирюльника» заново, и, конечно, вести его, как оператору. Так что, в общем, было вполне естественно, что, когда французы организовали спектаклю серьёзные гастроли по своим городам и весям, то и ехать во Францию пришлось мне. На целых 17 дней!
Эти 17 дней были, наверное, самыми странными «рабочими днями» в моей жизни. Суточные нам платили исправно, спектакли были не ежедневно, а поскольку жили мы в Версале, то в свободное время ездили в Париж на двухэтажной электричке, ходили с Серёгой Малаховым в Центр Современного Искусства «Помпиду» на выставку картин Сальвадора Дали из разных музеев и частных коллекций (очень удачно проходившую именно в эти дни), пили кальвадос и просто много гуляли. Наши русско-парижские друзья Наташа и Кирилл даже познакомили нас с мэром Монмартра, у которого был (да и сейчас наверное есть) собственный антикварный магазинчик. Там я увидела настольную лампу 30-х годов - и она мне так понравилась, что мэр лично позвонил её хозяину и попросил сделать скидку, чтобы я могла эту лампу купить. Она до сих пор у меня прекрасно работает.
Январь тогда был невероятно снежным, а для многих парижан снег был такой экзотикой, что они радовались, как дети. Помню, я приехала на Монмартр, вышла из метро на станции «Северный вокзал» (там где метро выходит наружу и идёт по офигенной наружной эстакаде из клёпаного железа) и пошла в гору знакомым маршрутом, мимо той самой гостиницы, где жила в 2007-м. А там очень крутой подъём к собору Сакре Кё, и даже нет лестницы, просто булыжная мостовая; то есть, там дико скользко. При этом, хлопьями валил снег, я буквально ползла в гору вдоль стенки - а сверху, с горы, по этой брусчатке, прямо на жопах, на каких-то подложенных под себя коробках и пакетах, катились вполне себе взрослые люди с воплями: «Ля неж! Ля неж!»
В самом Версале я обитала прямо в гримёрке театра, потому что в гостинице было крайне тесно - а театр был абсолютно пуст: кроме меня там, в соседней гримёрке, жила только переводчица Даша. И я, можно сказать, непрерывно общалась с прекрасным, старинным зданием. Оно звало меня тысячами голосов, манило в свою пустоту - и я ночами блуждала в полутьме по бетоным и деревянным винтовым лестницам, поднималась в заброшенную мансарду с каминами, а однажды днём даже вышла на крутую (и крайне скользкую!) черепичную крышу. Здание театра выходило задним фасадом в королевский дворцовый парк (зимой закрытый для посещения) и вид с крыши на зимний, заиндевелый Версаль, со столбами каминных дымов в тумане, был просто потрясающий.
В театре было что-то вроде кухни «для своих» с двумя электроплитками, и иногда я ходила на исторический рынок за продуктами, чтобы что-то приготовить. Например, однажды я варила борщ для сотрудников театра. Это была довольно смешная история, потому что у меня, конечно, была идея сварить настоящий русский борщ - но сначала выяснилось, что большинство сотрудников театра веганы, и пришлось отменить бульон, а потом оказалось, что в Версале невозможно купить сырую свёклу. Даже на рынке у них свёклу продавали только варёную и в вакууме - а зачем нужна сырая, вообще не знали. Так что в итоге у меня получился, по сути, не борщ, а какой-то непонятный супчик; впрочем, веганы его оценили. И кстати, сметану я умудрилась-таки купить настоящую. Как? Не поверите: прочитала состав на упаковке. На французском языке, которого на самом деле не знаю - но который я когда-то учила в школе, и видимо, что-то в голове всё-таки отложилось.
А ещё я покупала в Версале дрожжи, потому что хотела испечь пирожки с рыбой и угостить актёров театра, которые пригласили весь наш коллектив к себе в гости. Я спросила у переводчицы Даши: «Как по-французски «дрожжи?» - и Даша, которая никогда с тестом не возилась, сказала мне нечто такое, что оказалось вовсе не дрожжами а разрыхлителем. Тогда я сама вспомнила, что у нас французские сухие дрожжи называтся «левюр» - и угадала! А поскольку рыба на версальском рынке продавалась прекрасная, пирожки у меня вышли вкуснейшие. Мы сложили их в большую коробку из-под мороженого и пошли с ними в гости; точнее, поехали в пригород Версаля, где у французских актёров был свой коттедж. И - надо было видеть, как были удивлены хозяева неизвестным русским блюдом! Они весь вечер пытались выговорить слово «пирожки» - и получалось очень забавно, потому что во франузском языке нет шипящего «ж».
Потом нас ещё позвали в гости соседи из шикарного особняка, находившегося прямо рядом с театром. У хозяина была дочь, изучающая русский язык и желающая пообщаться с носителями - а также собственный винный погреб и гостиная с камином; мы сидели у огня и пили «Арманьяк» 25-ти летней выдержки, а потом актёры-французы решили спеть. И не просто спеть, как на пьянке - а достали песенники с нотами, и продемонстировали такое мастерство, что нашим актёрам стало завидно. Саша Рыбаков, очень хороший музыкант, посетовал, что наша единственная поющая актриса Юля Шубарева в данный момент отсутствует, потому что нянчится с ребёнком - и я вдруг сказала: «Ну давай я спою. Я тоже умею. Подыграешь мне?» «А что играть-то?» - оживился Саша. «Ну, например, «Крылатые качели» - неожиданно сказала я. - Знаешь аккорды?» В итоге мы удалились в прихожую, Саша подобрал «Крылатые качели» - и мы как спели! Французы потом кому-то из наших даже сказали, что «Рада - это единственный поющий человек у вас в театре» - что тоже, конечно, было смешно.
В общем, много чего хорошего было, в двух словах не рассказать. А работа наша, по преимуществу, выглядела так: в восемь утра мы с переводчицей Дашей садились на пассажирские сиденья микроавтобуса с декорациями, режиссёр Жан-Даниэль Лаваль сам садился за руль – и мы летели по заснеженным шоссе на расстояния от ста пятидесяти до четырёхсот километров в разные концы Франции. Всего городов было шесть: Фонтене, Куаньер, Сомюр, Петит-Форе, Париж - и, собственно, Версаль. А спектаклей было восемь, ибо в Париже и Версале было по два спектакля. Декорацию мы собирали и разбирали сами, при помощи ребят из разных местных ДК, а свет… Про свет – отдельная история.
***
Дело в том, что в первую же поездку, в городке Куаньер, я столкнулась с дедулей Анри, художником по свету театра «Монтансье» – и внезапно выяснила, что его представления о том, каким должен быть свет в спектакле, совсем иные, нежели у меня и даже у режиссёра. Мало того, Анри, как оказалось, заранее разослал во все города свою планировку развески аппаратуры, а поскольку у французов развеска с нуля – нормальное дело, они всё и завесили, как у Анри на картинке. И даже зафильтровали все фонари - но только совсем другими фильтрами, не теми, что были у меня!
В общем, я схватилась за голову, потому что я совершенно не представляла себе, что делать со всем вот этим. При помощи Даши, я предприняла было попытку объяснить, что у меня в спектакле совершенно другой свет – однако Анри меня даже слушать не захотел, мало того, обиделся и нажаловался на меня нашей директрисе, которая потом на меня ещё и наехала, до кучи. Потребовала объяснить, что, собственно, не так. А я просто сказала: «Вы знаете, чем отличается верхний прострел от нижнего? Нет? Тогда я вам ничего не смогу объяснить»
Но это всё было потом. А тогда, в Куаньере… Честно говоря, я была в отчаянии. Всякая фигня бывала в моей гастрольной практике – однако с такой подставой я ещё не сталкивалась. Но, поскольку мне, один хрен, всё равно предстояло как-то с этим работать, я вышла в фойе, посидела минут 15, поплакала, полностью переосмыслила своё видение спектакля – и пошла направлять свет. Под руководством старого козла.
На спектакле он, к счастью, отсутствовал, да и в другие города не ездил (хоть на том спасибо!) так что снова я его увидела только под самый финал гастролей, собственно, в театре «Монтансье». А заодно посмотрела и на его «художество» по свету - то есть, после направки загрузила в пульт тот самый файл, который Анри записал во время первого выпуска. Никакой локальности и чистоты, которой так добивался Жан-Даниэль, там и в помине не было; лобовые динамические приборы лупили по всем кулисам, и цепляли роскошную архитектуру порталов, совсем не сочетающуюся с нашей скромной декорацией.
Тут меня взяла даже не просто обида, а профессиональная злость, да такая, что я принципиально решила спектакль не переписывать, а провести, «как было на премьере». Сделала я это на свой страх и риск, ибо знала, что Жан-Даниэль будет в ужасе - и он, на самом деле, был в ужасе. При этом, я не думаю, что он успел забыть, какой свет был на премьере; скорее, наоборот: он очень хорошо это помнил. Когда он подошёл ко мне и спросил, что это за фигня была, я ответила, что я тут не художник, и пусть он спросит у Анри. А Жан-Даниэль у Анри ничего спрашивать не стал. Он просто попросил меня откорректировать спектакль, чтобы хоть как-то вычистить этот адский ужас. И я, находясь, так сказать, между Сциллой и Харибдой, с утра перед вторым спектаклем втихаря переписала все картинки почти целиком.
Анри, слава всем богам, я больше никогда не видела – а Жан-Даниэль остался, в общем-то, доволен моей работой, и в последний раз мы общались, когда он приезжал в Питер попрощаться с нашим спектаклем. Его сняли с репертуара, и нам всем было очень жаль, что всё, связанное с ним, ушло в прошлое.
7. Театр-невидимка.
Во время тех же январских гастролей 2012 года по Франции довелось мне побывать на одной площадке, про которую хотелось бы рассказать совершенно отдельно. Ибо не каждому человеку в жизни приходилось попадать в такое загадочное, почти мифическое место.
Называлось оно «Театр Ля Ранла», и находилось в одном из самых элитных районов Парижа, как раз неподалёку от моего любимого моста Мирабо, но на противоположном от Эйфелевой башни берегу Сены. Район этот застраивался примерно в период 70-х-90-х годов 20 века, и представлял собой довольно варварский пример «уплотнительной застройки», прямо как у нас в Питере; застраивали буквально каждый клочок земли, уничтожали всё без разбора: дома, скверы, сады...
Один из этих садов был очень большой (даже больше, чем наш Измайловский) с роскошным особняком, конюшнями, службами - и даже домашним театром, точного года постройки которого я не знаю, но предполагаю, что это было в начале 19 века. И - уж не знаю, что там произошло в веке 20-м – но вся эта красота в 90-х годах почему-то оказалась в руках строительной компании, которая не пощадила ни сад, ни особняк: новый дом с подземным паркингом занял всю территорию сплошным массивом. И только театр, что самое фантастическое, сохранился - но как!
Приехав на работу, я зашла через обычные гаражные ворота в очередной паркинг, прошла по узким подземным коридорам, вышла на сцену – и оттуда мне вдруг открылся огромный зал, полностью отделанный рукотворной резьбой по дереву. Дерево было лакированное, красноватого оттенка, а резьба – весьма причудливой, с растительными орнаментами консолей, витыми колоннами и скульптурами. Желтоватый свет настенных светильников был таким тусклым, что ничуть не помогал рассматривать окружающую красоту, но зато удачно подчёркивал её древность, отлично сочетаясь с цветными стёклами дверей и роскошной росписью потолка. В общем, ощущение создавалось такое, словно мы внезапно попали не в театр, а на какой-то затонувший пиратский корабль, вот только затонул он не под водой, а под землёй, и имел, ни много, ни мало, три этажа!
Сколько в нём этажей, я поняла только тогда, когда отправилась искать световой регулятор, вышла в коридор (где, кстати, обнаружились резные скамейки с прям-таки настоящими рострами в качестве подлокотников!) и пошла по лестнице вверх. На втором этаже обнаружилось солидное фойе с зеркалами в деревянных резных рамах и вполне живым камином, а на третьем – гардероб, дверь в регулятор и зрительский вход с улицы. Который, конечно же, выходил совсем не на ту улицу, где находился служебный вход через паркинг, а на параллельную, с другой стороны квартала. Но если вы думаете, что выходил он из трёхэтажного здания – то ничего подобного! Он выходил из ничем не примечательной одноэтажной пристройки с вывеской театра «Ля Ранла».
Как французов угораздило замуровать внутрь современного квартала старинное трёхэтажное здание? Думаю, что в этом им здорово помог рельеф участка, ибо уклон местности между параллельными улицами квартала был довольно значителен, его даже можно было назвать небольшой горой. То есть, когда театр строили, гору просто немного сровняли, чтобы придать зданию горизонтальность, и арьерные ворота со сценической коробкой оказались под горой, а зал ярусами поднимался в гору, так же, как и лестница. Когда же квартал застраивали новым жилым массивом, его просто построили поверх наружной части театра, оставив только два входа, служебный и зрительский. Такой вот странный театр-невидимка.
Сотрудники его, к слову сказать, тоже оказались весьма странными, ничуть не лучше «Папы Карло» из истории про заброшенное варьете, потому что они тоже запретили мне направлять свет. Обосновали они это тем, что для этого у них нужно получать специальный допуск – но, на самом деле, я подобные вещи слышала неоднократно, и это был вообще не повод не направлять свет. Во всех шести городах Франции со мной работали нормальные ребята, которые или на этот «допуск» просто забивали болт, или направлялись сами, под моим руководством. Парижские же чуваки и мне направляться не дали, и сами отказались, лентяи хреновы. Я еле уломала их разрешить мне направить два лобовых профильника на балконах, а остальной свет мне пришлось делать из подбора.
Но – нет худа без добра: благодаря этому, у меня осталась куча времени, чтобы просто полазить по загадочному зданию, и я обнаружила в нём лестницу, оклеенную старыми киноафишами. Вела эта лестница в заброшенную киноаппаратную, с древними киноаппаратами и пылящимися в углу киноплёнками. А ещё там была дверь, которая явно выходила куда-то на крышу - но, увы, оказалась заколоченной.
8. «СПБ по-ростовски» или «Как мы в «Театре-тракторе» работали»
Всем, наверное, известна моя безграничная любовь к конструктивизму - но сейчас речь пойдёт не о нём. Вернее, о нём, но с точки зрения театральной, а не архитерктурной эстетики.
Сперва взгляните на фотографию «Театра-трактора», чтоб понятно было, почему он так называется. С боков вдоль него идут галереи со сплошным ленточным остеклением, к которым ведут остеклённые же башни - и всё это, по замыслу Гегелло и Кричевского, символизирует гусеницы трактора. Так вот. В башне правой «гусеницы» находится лестница, ведущая на Малую сцену театра - а поскольку башня очень узкая и высокая, то лестница эта имеет в ширину - метр, а в высоту - около тридцати. Внутри башни, конечно, имеется пассажирский лифт - но он такой, что и четверых пассажиров-то не всегда везёт, да и величиной он - со шкаф.
К чему я всё это? Да просто к тому, что ни грузового лифта, ни иного входа на Малую сцену «Театра-трактора» попросту не было! При всей своей гениальности, великие конструктивисты не обладали даром предвидения, и не могли знать, что пространство, задуманное как кинозал, будет использоваться для постановки драматических спектаклей. И уж тем более, им не пришло бы в голову, что можно запихнуть на эту сцену наш спектакль «Любовные кружева» с его металлической рамой 4 на 14, и четырьмя навесными решётками, которые на мелкие фрагменты не разбираются! Как это пришло в голову организаторам фестиваля, и почему театр на это пошёл - сказать сложно; проще промолчать.
В общем, посмотрели наши монтировщики на лестницу, погрустили, покурили, поматерились - и занялись длительной пешей камасутрой, сначала - с кофрами, а потом и с железом. Неразборные сегменты шли последними, так сказать, на сладкое, ибо их даже просто на лестницу занести было сложно - а уж до верха и вовсе пришлось кантовать поверх перил, плашмя.
Ну а пока монтировщики развлекались, я, естественно, пошла заценить площадку - и тут же застыла в некотором ступоре. Первое, же, что бросалось в глаза, было то, что зал (довольно большой, мест на триста, можно сказать, амфитеатр с балконом) выглядел почти как заброс, ибо бархатные красные кресла были обильно припорошены засохшим голубиным гуано. Тайна раскрылась через пару часов, когда пришли местные уборщицы и стали страшно материть ремонтников, во время отпуска чинивших что-то на чердаке и не закрывших люки на крышу.
Во-вторых, меня удивила сцена. Она оказалась пятиметровой глубины (что даже против наших семи маловато) и примерно двенадцатиметровой ширины (это против наших девятнадцати!) Под неким подобием колосников обнаружилось два штанкета - но, представьте себе, ни одного софита! На штанкетах висели три разокалиберных ПАРа на первом, и два профильника на втором. То есть, контрового, по сути, не было вовсе, хотя перед гастролями я обсуждала этот вопрос со своим начальством, и мне обещали, что всё будет.
Ну, думаю, ладно; время есть (особенно учитывая, что остальной направки было - фонарей двадцать от силы). Сейчас, думаю, местные световики придут - и будем завешивать остальные парики, авось успеем к репе. Но - хрен-то там, как выяснилось, ибо вскоре пришли два весьма неторопливых парня, и между нами произошёл тупой диалог примерно такого содержания:
Я: Парни, надо на второй штанкет 13 ПАРиков закинуть.
Парни: Чё?
Я: Мне контровой нужен.
Парни: Дык у нас нет фонарей.
Я: Мне вообще-то говорили, что есть.
Парни: Неа. Всё на Большой сцене занято.
Я: Ну, говна-пирога, значит, снимаем вон те ПАРики с выноса, и вешаем их на штанкет.
Парни (вступая в фазу активного нежелания работать): Ненене, у нас снимать ничего нельзя!
Я (вступая в фазу активной борьбы с лентяями): Да мне пофиг, что у вас нельзя, мне контровой нужен, и мне его обещали.
Парни: Вот и разбирайтесь с теми, кто обещал. Мы не в курсе. И вообще мы курить пошли.
Я, мягко говоря, пришла в ярость. Я вообще не люблю, когда мне мешают работать те, кто вызван помогать - а уж когда люди при этом откровенно наглеют - и подавно! Так что я позвонила в Питер, своему начальнику, и загрузила его по самые гланды. Начальник в Питере позвонил нашему завпосту, тот позвонил ростовскому завпосту, тот - местному завцехом... Длилось это около полутора часов (!!!) после чего аборигены были всё-таки вынуждены снять с выноса пять ПАРов. То есть, вместе с тремя на соседнем штанкете, получилось восемь. Не тринадцать - но хоть что-то...
Однако, увы, это был ещё далеко не финал эпопеи, ибо тут местные начали затирать, что струбцин для подвеса у них, оказывается, тоже нет! Точнее, они тоже на Большой сцене! И я, вместо того чтобы наконец-то начать работать, отправилась вместе с аборигенами в длинный пеший тур по хитро запутанным конструктивистским тропам, ведущим на Большую. А там я, любопытства ради, выглянула из кулис на сцену - и буквально встретила столбняк, потому что сцена оказалась... Пустая. На ней не было никаких декораций, всего два кресла и стол. В полумраке теплились три фонаря. Дополнительного аппарата на сцене было ровно НОЛЬ! Чуствуя себя глубоко обманутой, я спросила: «А что, тут ещё ничего не ставили?» - на что местные преспокойно ответили: «Да нет, это всё, что у них будет сегодня на спектакле» «У кого - у них?» - уточнила я. «У Театра на Таганке», - ответили мне. «Ах, ну да, - саркастично подумала я. - Конечно, Таганка - это вам не Фонтанка! Поэтому они, с двумя табуретками - на Большой, а мы, с невпихуемой кучей железа и без света - на Малой! Ваще нормально!»
После этого мой личный абсурдометр вскипел и сломался, так что я - слава богам! - начала относиться ко всему философски. Если бы не это, я бы, наверное, кого-нибудь убила, потому что монтаж у нас не ускорился, а ровно наоборот. У второго штанкета (с ручной лебёдкой!) оказался слишком короткий трос, и штанкет завис в трёх метрах от планшета; стремянки у местных трутней не оказалось, и они вместо неё решили использовать фанерные кубики от какой-то декорации. Поставив их один на другой, шатаясь и рискуя навернуться, они целый час вешали и подключали восемь фонарей. На ложах оказались ломаные советские прожектора, которые не заужались и имели невыносимые рефлексы и радуги - а стены в зале были белые, так что всё вкупе выглядело просто ужасающе.
При этом, слой пыли везде был такой, что я стала подозревать очевидное: на этой сцене вообще никто никогда не работает. Спросила - и оказалось, что это правда: у них там шло всего два спектакля. И видимо, на общем лобовом свету, потому что, когда я добралась до выноса, я обнаружила там нечто, отвергающее само понятие локализации.
На зрительском балконе, ровно по центру, висели восемь 62-х ПАРов. Расстояние от них до сцены было такое, что луч не только раскрывался во всю сцену, но и цеплял белые стены зала; то есть, если выдать разом все восемь штук, в зале можно было ослепнуть от одного только рефлекса. Когда я это увидела, у меня волосы встали дыбом по всей длине, и я воскликнула: «А это ещё что такое?!» Местные удивлённо посмотрели на меня и ответили: «Это - СПБ» «Что ещё за СПБ?» - окончательно офигела я. «Ну, СПБ. Самый Полный Белый, - пояснили они, как нечто совершенно очевидное. - А что, у вас такого нет?» «Нет! - отрезала я. - У нас, в СПб - никакого СПБ!»
На эту тему вспомнился старый театральный анекдот. Режиссёр на репе из зала кричит осветителю: «Темно, Вася, темно!» Осветитель, сидящий в регуляторе, добавляет процентовку, а режиссёр снова: «Темно, Вася, темно!» - и так далее. Вася уже весь свет на сто процентов вывел - а режиссёр всё недоволен. В итоге Вася выглядывает в зал - и обнаруживает, что режиссёр сидит, уронив голову на руки, и кричит с закрытыми глазами: «Темно, Вася, темно!»
На репе у нас тоже всё было не очень гладко; точнее, наоборот, кое-что было слишком гладко, а именно - паркет перед сценой. Поскольку декорация из-за маленькой глубины стояла впритык к краю авансцены, все пробежки перед декорацией перенесли в зал. И вот бежит наш актёр Юра Сташин на репе перед залом, подскальзывается на этом паркете, падает - и буквально вылетает вперёд ногами в фойе! Все перепугались, конечно - но к счастью, обошлось без травм.
И только после репы я была вознаграждена: Гриша договорился с местным монтировщиком, и он сводил нас на крышу «Театра-трактора», откуда был виден почти весь Ростов-на-Дону. Потрясающе красивый, надо сказать, город. Жаль, что погулять нам по нему в тот раз почти не удалось.
9. Мадрид.
Сразу по пути в Мадрид в аэропорту Берлина произошла весьма симолическая и забавная штука. Мы долго искали выход на свою пересадку; потом уже вроде поняли, куда идти и побежали в нужном вроде бы направлении, а там совсем рядом двигались два эскалатора, и над одним было написано «Мадрид», а над другим - «Краков»! Не знаю, для кого как - а для меня сразу песня КС «Мадрид» заиграла другими красками; то есть, мне внезапно стало очевидно, что: «Через сотни миль леса и оврагов вижу: не Мадрид, вижу - это Краков» - вполне жизненная ситуация! Уж не знаю, знал ли об этом автор текста но тут он прям в точку попал.
В Мадрид все летели на расслабоне, словно не на гастроли, а в отпуск, и причина была понятна: площадка у театра «Требуэнье» была совсем маленькая, в очередном (это уже было даже не смешно!) подемном паркинге. Наш театр даже декорацию с собой не взял; всё равно она бы не влезла ни на сцену, ни в самолёт. Актёрам предстояло импровизировать на шести стульях - но это их совершенно не пугало: главное же в театре искусство, а не декорация. Однако, с моей точки зрения, было в театре и ещё кое-что немаловажное, а именно - свет, и поэтому у меня никакого расслабона в помине не было. Я знала, что мне предстоит довольно сложная работа, ведь «сымпровизировать» шесть световых точек на маленькой площадке ничуть не проще, чем направить спектакль на большой. К тому же, спектакль был всё тот же «Стеклянный зверинец», а он сам по себе не простой...
В общем, когда мы ехали в автобусе из аэропорта, и режиссёр «Требуэнье» Ирина Куберская задала нам вопрос: «Кому нужно сегодня выйти на площадку?» - я с энтузиазмом воскликнула: «Мне!» Я сидела сзади, и ко мне буквально все разом обернулись. «Зачем?» - спросила Ирина. «Ну как, зачем... - смутилась я. - Надо свет делать... Перевешивать же наверняка много придётся...» «То есть, вам ещё и осветитель наш нужен?» - уточнила Ирина. «Конечно! - ответила я. - И ещё бы неплохо, чтобы помреж вышел... Надя, ты же можешь сегодня?» Надя Золотарёва, наш помреж, была тоже сильно удивлена моей просьбой - но, как человек ответственный, выйти со мной согласилась. В итоге мы уже часа в четыре вечера были на площадке - и не зря. Перевешивать оказалось действительно очень много; да что там - почти всё!
Надя определила, как именно будут стоять стулья, и оставила меня на площадке с Мигелем, местным осветителем (а также - актёром, потому что в маленьком театре все занимаются всем) и Марией, переводчицей. И мы с этими потрясающими людьми ушли с площадки только в десять часов вечера - причём, закончили только развеску, про запись спектакля можно было на сегодня забыть. К тому же, нас пригласили в ресторанчик через дорогу, смотреть настоящее фламенко.
Утром мы с Марией немного прогулялись, сходили позавтракать и даже зашли в Морской Музей Мадрида, где я купила мужу две красивые фуболки с парусниками, в качестве утешения за то, что его, как и декорацию, не взяли в Мадрид. А потом была репа, и - не поверите! - до самого спектакля я продолжала дописывать свет. Кажется, никто так и не понял, почему это заняло у меня столько времени - и только я чувствовала себя так, словно заново выпустила спектакль и отвела премьеру.
***
Следующий день у нас был абсолютно свободен; мало того, меня пригласили поехать вместе со всеми в замок Эскореаль, резиденцию и усыпальницу испанских королей. Это было поистине королевское предложение: когда бы ещё в своей жизни я, простой театральный световик, смогла бы побывать в Эскореале? Конечно же, никогда! Мало того: Ирина лично взялась нас всех туда отвезти на своём «Ягуаре» - и вот тут возникла некоторая заминка, ибо желающих ехать набралось пятеро.
Ирина окинула нас опытным взглядом, и сказала: «Ну, на заднее сиденье у меня, конечно, четверо влезают, однако наши местные ГАИшники от этого в восторге не будут. Если увидят - штраф выпишут просто космический!» Мы приуныли. И тут Света Максимова робко предложила: «А может, мы как-нибудь спрячемся, когда будем посты проезжать? Посадим в середину самого маленького, и чем-нибудь прикроем? Палантином, например?» Предложение было откровенно хулиганское - однако Ирина усмехнулась, и сказала: «Ну, в принипе, наверное, можно рискнуть. Нам же, по сути, надо только из города выехать, а дальше постов не будет. Кто у вас самый маленький?»
Самой маленькой, по иронии судьбы, оказалась Эмилия Спивак, исполнительница главной роли в спектакле. Она села в середину шикарного, белого кожаного дивана (то есть, заднего сиденья «Ягуара»), по обеим сторонам разместились Света и Люда, наша звукачка, а я втиснулась последней слева и захлопнула дверь. И, честно говоря, нам даже было не особо тесно - таким широким оказался диван. К тому же, было очень весело, когда Ирина командовала: «Прячьтесь!» - и Миля наклонялась, а Света с Людой дружно растягивали между собой светин палантин. Хохотали при этом, все, включая Ирину - но ведь смеяться за рулём не преступление, правда?
В общем, в Эскореаль мы съездили без проблем, и обратно тоже вернулись нормально. Были уже сумерки, мы немного прогулялись до гостиницы по вечернему Мадриду, а когда уже ехали в лифте, Света вдруг спросила: «Рада, ты же - Творец Мироздания, да? Вот скажи мне, как Творец Мироздания, что там будет после смерти?» Я несколько растерялась, ибо даже не поняла, всерьёз она это спрашивает, или просто прикалывается надо мной. Всерьёз у меня таких вещей даже близкие друзья не спрашивали. Может, думаю, королевская усыпальница, этот огромный колодец с гробами, произвёл на Свету такое впечатление? Однако отвечать было как-то надо, и я сказала: «Ну, теоретически, знаю. А что?» «Просто интересно, - сказала Света. - Встретимся ли мы ТАМ? Хотя бы с родными, с близкими?»
Она явно не прикалывалась; спрашивала так спокойно, по-деловому, словно речь шла о работе - и я ответила примерно так же. «Нет, не встретимся, - сказала я. - ТАМ никто не остаётся собой, там есть только чистая, суммированая энергия, накопленная в течение жизни. В зависимости от этой суммы, ты получаешь новое воплощение. И всё» «Жаль, - вздохнула Света. - А мне всё-таки кажется, что мы встретимся» «Ну может быть...» - пожала плечами я.
Я знала (по слухам) что у Светы была онкология - но мы никогда об этом не говорили. Света держалась бодрячком, и ничем себя не выдавала; ничем - кроме этого странного вопроса. И только когда она умерла, я поняла то, что она знала уже тогда: ей оставалось жить всего пару лет. С тех пор я часто вспоминаю тот разговор в Мадриде, и думаю: «Эх, Света... А может быть, ты была права? Может быть, мы действительно когда-нибудь встретимся...»
10. Нижний и самый нижний Новгород.
Было это в 2014-м году в октябре - и в Нижнем Новгороде я была впервые с тех пор как ходила автостопом, то есть, с 1998 года. Поэтому встречи с городом я ждала с каким-то особенным трепетом - и, как и в прежние времена, мы сразу по приезду поехали на Покровку, ровно в то место, где где в 90-х собиралась местная тусовка и автостопщики со всей страны. Признаться, в те времена я и Драмтеатра-то не замечала; он был просто частью пейзажа, на фоне которого люди знакомились, искали вписку, играли на гитарах, аскали деньги на еду и выпивку - в общем, жизнь кипела. И мне почему-то казалось, что я непременно кого-нибудь встречу на Покровке - но нет.
Покровка нынешняя, вылизанная и туристическая, встретила нас с мужем пустотой и тишиной. На одной из новых скамеек, словно издёвка над былыми тусовщиками, была прикручена табличка с посвящением людям, познакомившимся в интернете. Зато когда мы отправились искать тот самый дом на улице Грузинской, где я вписывалась на сквоте в 1998-м, мы его запросто нашли. Он ничуть не изменился, этот заброшенный и заколоченный домик на задворках синагоги. Синагога вообще была единственным отреставрированным зданием на всей улице, остальные так и стояли в своей полуразрушенной грусти, ожидая неведомой участи.
***
На сцену Нижегородской Драмы мы вышли на следующее утро. Она оказалась абсолютно классическая - но, к счастью, длинная, так что наши «Три сестры», можно сказать, почти влезли от портала до портала. Софитов при классическом расположении тоже было достаточно - вот только прожекторов на них оказалось, мягко говоря, маловато. При этом все они были линзовые, то есть, наших двадцати ПАРов они не могли заменить ни при каких обстоятельствах; даже при наличии двух контровых софитов вместо одного, интенсивности категорически не хватало. Однако когда я поднялась в регулятор, всё вышеописанное показалось мне незначительной мелочью.
На пульт из тиристорной приходило чёрт знает что. Вместо первого канала был какой-то номер сразу за триста, и дальше все номера тоже были трёхзначные. Я попыталась выяснить, отчего такой апокалипсис случился, и выяснила, что нынче летом в театре произошла реконструкция - то есть, старую советскую тиристорную заменили на современные диммера. Я спросила: «Так в чём проблема-то? Можно же было на диммерах адреса выставить один к одному!» - но местные световики, довольно немолодые муж и жена, меня просто не поняли, и сказали, что «у них так не сделать». Тогда я поинтересовалась, как же они после этакой «реконструкции» играют свои старые спектакли - и мне показали в пульте совершенно адский патч, способный свести с ума даже математического гения. Я с грустью посмотрела на привезённый с собой собственный пульт в чехле - и решила его не расчехлять: в его прошивке было всего 214 каналов, так что возможности патчиться у меня не было бы, даже если бы я могла потратить на это время.
А времени у меня уже не было ни на что. Когда я задавала местным пенсионерам идиотские вопросы, на сцене уже вовсю шла репа. Я-то рассчитывала, что сяду за свой пульт и быстренько накидаю семьдесят картинок - но увы. Надо было работать на местном пульте, которого я, разумеется не знала. И это бы ещё ничего; самым страшным оказалось то, что местные его не знали тоже! Пульт-то новый, им его вместе с тиристорной купили! Когда я сказала: «Ну что ж, давайте писать картинки» - они честно попытались это сделать, долго копались в кнопках, потратили кучу моего бесценного времени - но в итоге записали всего десять картинок. Следующие порядковые номера пульт почему-то наотрез отказался писать - то есть, он начал тупо сохранять пустые программы, а потом и вовсе выяснилось, что и в предыдущих-то десяти программах сохранилось далеко не всё, что мы записывали. И, как ни пыталсь местные валить всю вину на пульт, как ни пытались с ним «разбираться», было очевидно, что пульт тут, скорее всего, не при чём. Просто люди не умеют им пользоваться.
За то время, что они у меня отняли, я успела внутренне пройти все психологические стадии, от зыбкой надежды до полнейшего отчаяния. Когда до спектакля у меня оставалось сорок минут, а картинки по-прежнему не было ни одной, я была на грани того, чтобы разрыдаться от бессилия - но нет. Конечно же, я не разрыдалась. Я просто вылетела в какую-то сконцентрированную внутреннюю пустоту, в которой явственно прозвучал голос моего учителя Виталика Чернухи: «Да ну, нах! Мы и не такие шоу заваливали!» И я решительно сказала пенсам: «Стоп! Хватит заниматься фигнёй! Пишем всё на контроллеры!»
Контроллеров (то есть, назначаемых ручек) на пульте было всего десять; два из них мне были нужны для отдельных каналов, которыми нужно было мигать - значит под картинки оставалось восемь. Но у меня в голове в этот момент уже готова была совершенно безумная концепция, как можно провести спектакль из семидесяти программ на восьми ручках - и я его провела. За четыре часа я присела только три раза: в одной длинной паузе и в двух антрактах; всё остальное время я держалась за ручки, пытаясь комбинировать их так, чтобы визуально получалось что-то похожее на привычные картинки.
С моей точки зрения, это были самые ужасные четыре часа позора в моей жизни, и когда после спектакля все пошли на ужин, я ещё долго стояла на улице, не решаясь зайти и посмотреть в глаза актёрам и - не дай бох! - режиссёру. Мне было даже странно, что никто до сих пор не выразил мне своё «фи»; неестественная тишина в мой адрес казалась тягостной и угрожающей. Но тут сомнения мои неожиданно разрешила актриса Света Строгова, игравшая среднюю из трёх сестёр. Пробегая мимо меня, она остановилась и спросила: «А ты чего тут стоишь? Чего ужинать не идёшь?» «Да что-то я устала... - промямлила я. - Такой сложный день был... Спектакль на ручках пришлось вести... Как тебе свет?» «Да нормально, - улыбнулась Света. - Всё было прям как у нас!» «О... Спасибо...» - только и смогла сказать я. Вдаваться в технические подробности и биться головой об стену явно не имело смысла: моего позора просто никто не заметил.
***
На следующий день поезд у нас был только поздним вечером - и мы могли весь день посвятить городу. На самом деле, Нижний - это мой второй любимый город после Питера. Во-первых, в Нижнем просто потрясающий рельеф: глубокие овраги, через которые переброшены мосты, широкая река и высоченный волжский берег, на котором стоит Кремль. Не берег, а целая гора! А во-вторых, внутри этой горы прокопано 76 дренажных тоннелей.
История их началась в 20-е годы 20-го века, когда берег начал оползать из-за почвенных вод, и часть Кремля, обращённая к Волге, просто съехала с горы вниз. Чтобы спасти Кремль и берег, в 30-е годы был создан проект дренажной системы, потом долгие годы ушли на её строительство, и ещё более долгие годы - на то, чтобы увидеть результаты её работы. В 90-х годах у Кремля всё ещё не было одной стены - и только в конце нулевых её начали отстраивать заново. А дренажная система продолжала работать; мало того - она была прекрасна!
К тому моменту, когда я узнала о гастролях в Нижний, я была просто одержима идеей посетить знаменитую дренагу, и на гастроли пёрла полный рюкзак странных вещей: химзу, бахилы, три мощных фонаря, кучу аккумов, штатив - и конечно, свою древнюю неубиваемую зеркалку. Я даже запаслась номером одного местного диггера, который обещал нас сводить в дренагу - но в итоге он, во-первых, не смог, а во-вторых, не понадобился. Потому что прямо рядом с нашей гостиницей сразу обнаружился глубокий овраг с переброшенным через него мостом, под которым, на самом дне, находилось нечто вроде железного сарая. Он был открыт и завален мусором - но в глубине его была непроглядная тьма, в которой журчал невидимый ручей. Звонок диггеру подтвердил, что это и есть вход в самую длинную из дренаг.
На следующий день после спектакля мы позавтракали, взяли снарягу - и через десять минут уже шли, слегка пригнувшись, по прозрачному и быстрому подземному ручью в узком коллекторе с трапециевидными бетонными сводами ручной работы. Подземный воздух был кристально чист, а на дне, под ногами - о боже! - матово мерцали в свете фонаря белые шарики «пещерного жемчуга». Единственное, что было неприятно - так то то, что на стыках коллектора нам приходилось пробегать сквозь потоки льющейся сверху воды: всё-таки, дренага есть дренага. Гриша очень быстро утомился идти согнувшись, и начал ворчать, что «тут всё однообразное» - но я упорно продолжала идти, переставляя перед собой штатив. Мой антикварный фотоаппарат, хоть и мокрый, продолжал исправно работать.
Спустя полкилометра коллектор вдруг резко стал ещё на полметра ниже и сузился на ширину плеч. Я, не раздумывая, подхватила штатив под мышку, пригнулась ещё ниже и бодро ломанулась вперёд - после чего сзади раздался гришин вопль: «Да стой ты, мать твою! Я ж сюда с рюкаком не пролезу!» «Ну, повесь там куда-нибудь рюкзак - и иди! - крикнула я в ответ. - Я тут даже развернуться не могу! Не идти ж мне обратно задом!» Это была чистая правда - и Гриша, повесив рюкзак на торчащий кусок арматуры, кряхтя и ругаясь, «гусиным шагом» пошёл за мной.
К счастью, метров через пятьдесят коллектор приобрёл прежние размеры - однако водопадики становились всё чаще, и мы начали замерзать в насквозь промокших куртках. «Ладно, хрен с ним, пошли обратно!» - постановила я, и мы, развернувшись, пошли в обратном порядке. Я продолжала фоткать, из-за каждого мало-мальского изгиба просила Гришу подсветить контровым... В общем, художник по свету под землёй - нелёгкая компания! А когда мы вылезли, фотик потерял фокус. Я сначала подумала, что он, как обычно, запотел от перепада температур; протёрла объектив, подождала немного - однако изображение продолжало остававаться мутным. Тогда я сняла с него объектив - и ужаснулась: всё зеркало изнутри было покрыто каплями воды! Мало того: цифры на дисплее стали распадаться; видимо, вода попала и на контакты.
Сами мы тоже были капец какие мокрые, да ещё и рукавами обтёрли все стенки в узкой дренаге, так что - надо было видеть, как мы забегали обратно в гостиницу! Даже удивительно, что нас никто не выставил, как бомжей, и мы благополучно достигли своего номера. Там я в первую очередь положила на батарею фотик, потом куртки - и пока мы обедали и отдыхали, всё это успело высохнуть. Фотик пришёл в себя и чувствовал себя прекрасно! И в общем-то, до поезда мы успели обойти почти весь центр города: прогулялись по Рожественской, поднялись на Верхне-Волжскую набережную, дошли до канатной дороги, прокатиться по ней, да ещё и на трамвае в гостиницу вернуться. Не на всяких гастролях у нас бывало столько свободного времени.
11. Мелгород.
В Белгороде мы были не единожды - но самым экстремальным был самый первый раз, потому что ехали мы тогда со спектаклем «Жаворонок», а выезд с ним сам по себе был уже экстримом, и вот почему. Декорация «Жаворонка» - это огромная подвесная железная рама, на которой висят длинные вертикальные трубы, символизирующие «лес». У нас вся конструкция крепится неподвижно и свет направляется со стремянки - а в классической коробке её приходится вешать на штанкеты, над которыми находятся, собственно, софиты - и всё это при малейшем толчке начинает рандомно раскачиваться. То есть, лезть между железками рамы по стремянке к софиту, мягко говоря, опасно, ибо чревато тем, что тебя просто зажмёт между софитом и железной рамой, раскачает и повалит вместе со стремянкой.
И вообще-то, я этого делать совершенно не собиралась, потому что в Белгороде мне обещали на софитах советские ПРДУ - да не смутит вас эта дикая аббревиатура. СССР вообще славился отсутствием человеческого нейминга приборов, и театральные работники (как и другие узкие специалисты) были просто вынуждены говорить на птичьем языке, в котором «пээрдэу» (что в переводе с советского означает всего-навсего «прожектор дистанционного управления») было далеко не самым непроизносимым сочетанием слогов; пропробуйте-ка произнести «пээртэкаэм»!
В общем, мне обещали ПРДУ - и они там даже были, вот только они, как большинство изобретений того времени, оказались не совсем рабочими. Шестерёнки зубчатой передачи шевелились с большим трудом; около часа мы потратили только на то, чтобы развернуть в нужном направлении приборы одного-единственного софита - а в процессе выяснилось, что зуммировать половину из них нужно вручную, потому что эта часть механизма давно не работает. Впрочем, это было не удивительно; там вообще весь аппаратный парк был в таком ужасающем состоянии, что даже треснувшие линзы никого не смущали. Вот только там и по стремянке на высоту шесть метров никто через железо к софиту не лазил - а мне пришлось.
Раскачало меня буквально сразу же, как только я взялась за фонарь. Софит чуть качнулся - и всё, вместе с софитом, стремякой, железной рамой и тремя штанкетами, на которых она держалась, пошло вразнос. Мало того: я оказалась зажата между рамой и софитом так, что чуть рёбра не хрустнули. Держалась я при этом только за фонарь, который мне нужно было зуммировать - а надо сказать, что рукоятка зума у фонаря с ПРДУ - это вообще не рукоятка! Это такая неудобная железяка с приводом, которую и так-то хрен с места сдвинешь, а уж если её сто лет не смазывали - тем более!
Наверное, я не ошибусь, если скажу, что никогда в жизни я так громко не орала матом, стоя на стремянке. Мне вообще никогда не было так стрёмно на стремянке; я всю жизнь направляюсь с шестиметровки, и чувствую себя на ней, как рыба в воде. Но тонна раскачивающегося железа и отсутствие равновесия кого угодно выведут из равновесия. После второго залезания и раскачки я начала от ужаса орать «Гражданскую оборону».
К счастью, нерабочих зумов на софите оказалось всего три, и остальную направку я закончила без приключений - после чего пошла в регулятор, искренне надеясь, что пульт, старенький SGM, всё-таки поведёт себя прилично.
И он, действительно, вёл себя прилично - да так, что мы с местными ребятами закончили писать программы аж за сорок минут до репы. Это показалось мне весьма подозрительным - и не зря. Потому что едва я попыталась прогнать запись спектакля, выяснилось, что кроссфейдеры у пульта попросту не работают. «Да как так-то, ребята!» - ахнула я. «Да мы и сами не знали, что они не работают» - смутились они. «То есть, как это, вы не знали?» - изумилась я. «Да мы, вообще-то, только на кнопку нажимаем. Вручную ничего не ведём. А вы что, спектакли на кнопку не пишете?» «Иногда пишем, - ответила я. - Но во-первых, этот спектакль - явно не тот случай, а во-вторых... Ведь чтобы кнопку записать, надо всё равно выверять скорость вручную! Не могу же я время от балды проставить!»
Парни призадумались и сказали: «Ну ладно, у нас есть второй пульт на Малой сцене. Сейчас мы его принесём, спектакль скинем на флешку и всё перебросим» «А получится?» - усомнилась я, ибо идея, на мой взгляд, была так себе. Переброска файлов из пульта в пульт вообще сомнительное занятие, ибо пульты, даже если они одной фирмы, плохо ладят друг с другом. А тут, на деле, даже до переброски не дошло; второй пульт вообще отказался читать файл из первого. Оставалось одно: записать кнопку наугад. И это в спектакле, который никто и никогда не вёл по кнопке.
Спасло только то, что у нас была длинная репа, во время которой мы почти весь спектакль успели пройти - и поэтому режиссёр орал на меня только на репе, а к спектаклю, экспериментальным путём, время переходов было выставлено более-менее точно. Однако после этого случая я всегда первым делом на гастролях выясняю, рабочие ли у пульта кроссфейдеры.
***
На следующий день мы решили пойти прогуляться - и не куда-нибудь, а на меловой карьер. Меня, конечно, больше интересовала меловая штольня - но поскольку я не знала её координат, а карьер гуглился довольно легко, то выбран был карьер. То, что он частично действующй, мы как-то не учли, и пошли прямо по дороге среднего яруса.
Возможно, если бы мы были вдвоём с Гришей, то на нас бы никто и внимания не обратил - но за нами зачем-то увязались почти все монтировщики, и в итоге получился такой парад, что вскоре нам навстречу по дороге вышел мужик с двумя дворняжками. «А вы куда? - изумился он. - Тут режимное предприятие. Поворачивайте обратно» Вежливый был мужик, не наезжал, не угрожал ментами... Спорить с ним мы не стали, сказали что заблудились и повернули назад; к тому же, мне к этому моменту уже было очевидно, что мы действительно заблудились. С нашего яруса была отлично видна нижняя часть карьера, больше похожая на бирюзовое озеро, и наличие рыбаков на его берегу говорило о том, что «режимным предприятием» там и не пахло.
Пока толпа наша топала по дороге в обратную сторону, мы с Гришей слегка отстали и принялись осматривать откосы на предмет телепорта вниз. Откосы были весьма крутые, неровные и заросшие сорняками, так что спускаться по ним было гиблым делом - но через опредлённые промежутки по ним шли бетонные желоба водостоков, которые были гладкие. Я кивнула Грише на жёлоб, и мы ещё немного отстали; мужик с собаками шёл впереди толпы и не оборачивался. Тогда мы, переглянувшись, дружно бросились к жёлобу, и придерживаясь руками за его края, бодро поехали на пятках вниз. Миновали один ярус, потом сразу, не останавливаясь - второй, и только потом мы остановились и посмотрели вверх. За нами, конечно, никто не гнался.
Третий спуск был самым грязным и неприятным, на дне карьера, у стенки, были глиняные отвалы, в которых вязли ноги, да к тому же пришлось до нормальной тропинки протискиваться вдоль стенки вплотную к воде, рискуя подскользнуться. Мужик с удочкой удивлённо покосился на нас из прибрежного ивняка - но ничего не сказал.
«Сталкерские» осенние пейзажи были прекрасны: оранжевые листья эффектно контрастировли с белыми стенами карьера, ослепительно сияющими на солнце, тропинки, разделяющие бирюзовые бассейны, шли по меловым отвалам, похожим на драконьи хребты, и столбы оборванных электропередач шагали вдаль по колено в воде. Я всё всматривалась в стены карьера, пытаясь рассмотреть где-нибудь вход в заветную штольню - но нет. На самом деле, штольня с этим карьером была вообще никак не связана.
***
Нашли мы её только на следующий год, в наш следующий гастрольный приезд. Были мы с жуткого похмела: в поезде всю ночь пили, встали в девять утра и еле доползли до гостиницы. Монтаж у нас должен был быть только в ночь, и Гриша, конечно, был за то, чтобы хорошенько выспаться и прийти в себя - но моё подземное шило в жопе отдыхать не хотело. У меня были примерные координаты штольни - и этого было достаточно, чтобы вызвать местного таксиста и загрузить его по самые гланды поисками чёрт знает чего.
Оздаченный пожилой таксист целый час катал нас по каким-то диким ****ям и промзонам вокруг глинистого пустыря с котлованами, отвалами строительного мусора и щебня. Потом мы отпустили несчастного таксиста и угубились пешком в безнадёжное путешествие по пересечённой местности. И только когда мы, совсем отчаявшись, вылезли обратно на трассу, мы догадались перейти на другую сторону и заглянуть за строительный забор. То есть, догадались мы туда заглянуть только потому что искали сортир - а на деле увидели брошенную бытовку и... Пару огроменных железных ворот, вмурованных прямо в меловую гору!
К одним воротам прилагась кран-балка, к другим не прилагалось ничего; и те и другие ворота были заварены насмерть - однако в левой створке правых ворот оказалась небольшая прямоугольная дыра, проломанная зубила и кувалды. Я посветила туда самым мощным из своих фонарей, и с замиранием сердца уставилась на мерополитеновские тюбинги, от которых вниз уходил обитый рабицей наклонный ход. Он был такого масштаба, что можно было заехать на микроавтобусе.
«Гриша, по ходу, это оно!» - не веря своему счастью, прошептала я. «Ну так лезь» - сказал Гриша. «А ты-то пролезешь?» - с сомнением спросила я. «Я пролезу. Ты, главное, пролезь» - усмехнулся Гриша. Я ещё раз прикинула размер дыры, вздохнула и начала снимать куртку. Проблема была в том, что дыра была шириной сантиметров сорок и высотой максимум пятьдесят, да ещё и находилась она на таком уровне, что мои ноги не доставали до земли. Нужно было встать одной ногой на кирпич, протиснуться боком в дыру и как-то нащупать другой ногой опору с другой стороны - но видать, не я одна была такая коротконогая, потому что с другой стороны оказался подложен кусок убитого дивана. «Что за дебилы эту дыру ковыряли! - ворчал, протискиваясь вслед за мной, Гриша. - В век аккумуляторных болгарок! Зубилом!» При этом он пролез нормально - а у меня на рёбрах остались синяки.
Однако то, что мы увидели под землёй, того стоило! Штольня оказалась масштабнейшим сооружением со множством разветвляющихся штреков, высота которых порой достигала пятнадцатиметровой высоты и десятиметровой ширины. Одна часть штреков, более старая, была пробита вручную, а другая, новая - горнодобывающим комбайном, оставляющим на стенах фантастические круги. Мы словно оказались в логове гигантского инопланетного червя, питающегося мелом; это было совершенно неописуемо - так что я, пожалуй, даже пытаться не буду это описывать. В конце концов, есть же фотографии.
***
Расскажу лучше кое-что другое, а именно - про традиции. Есть у нас с актрисой Региной Щукиной такая традиция: на большие праздники я дарю ей банку красной рыбы, которую солю сама. А тут - представьте: мы в Белгороде на гастролях - а у Регины грядёт День рождения! Причём ровно в этот день мы уже должны сесть в обратный поезд - то есть, рыбу надо солить накануне.
А Белгород - это, надо сказать, такой город, где свежую красную рыбу не купить даже на рынке; я это знаю именно потому что мы объехали весь город в поисках этой самой рыбы. Город, конечно, совсем маленький, и объехать его можно было за час - но всё равно заколебались мы ужасно. Настолько, что начали проводить живой опрос населения. Население смотрело на нас, как на идиотов - и только тогда, когда мы уже отчаялись и шли обратно в гостиницу, одна чудесная бабуля подсказала нам, где находится единственный на весь город приличный гастроном.
Рыба там действительно нашлась, однако филе не было, и мы взяли кусок туши сёмги весом примерно кило двести. И как я её потом разделывала - не рассказать! Тот, кто ни разу не филировал сёмгу в гостиничном номере перочинным ножом, никогда не сможет меня понять. Однако я же мастер экстремальной готовки в любых условиях - так что сёмга была разделана, посолена, нарезана на тоненькие кусочки, пресыпана луком с укропом, сложена в банку и залита оливковым маслом.
В общем, надо было видеть, какие лица были у всех, кто на следующий день, в поезде, присутствовал при вручении подарка! Все реально удивлялись: ну зачем? Ведь можно же было и потом, дома рыбу сделать! Но я только улыбалась в ответ: нет, товарищи! Традиция - есть традиция. Особенно если ты сам её придумал.
12. Волга и волжане.
Почему-то всегда получалось так, что на Волгу мы с гастролями ездили в холодное время года. В далёком 2005-м году мы ездили в Ярославль, и было это, кажется, в декабре. Ну что можно делать на Волге в декабре? Вышли на набережную, посмотрели на стрелку реки со смешным названием Которосль, и пошли греться в музей. А работали мы тогда в Камерном театре, который сам по себе, конечно, достоин рассказа.
Эти ребята поразили меня ещё тогда, когда приезжали к нам. Они привезли с собой свои ширмы, выставили серый кабинет-коробочку - и на ширмах, на специальных вертикальных трубах, повесили штук восемь полукиловаттных фонарей. И всё. В масштабах нашей сцены, это было, мягко говоря, маловато, и я сказала: «Ребята, но ведь так же темно! Свои стороны внутри кабинета не освещены, контрового нет... Давайте, я вам направлю нормальный свет!» Но нет. Светом нашим ярославцы категорически отказались пользоваться.
На выносе они и вовсе отключили все фонари, и вместо них подключили разноцветные пинспоты, которыми «раскрасили» картину на заднике. А когда дело дошло до записи спектакля, оказалось, что ребята ещё и пульт с собой притащили: ужасающий советский «Фотон», глючный и тормозной. Я предложила им записать всё, что нужно, на своём, нормальном, пульте - но они отказались, мотивируя это тем, что их режиссёр категорически против любых, даже малейших, изменений в спектакле. «Вот жеж какой консерватор!» - подумала я. И при этом, я почему-то совершенно не подумала, для чего им вообще все эти сложности с обвеской кабинета - а подумать бы стоило. Потому что когда мы приехали в Ярославль и пришли в Камерный театр, я просто растерялась.
Длинный, как кишка, за бывшего синематографа был переориентирован в амфитеатр типа нашего - но всё, и зал и сцена, было два раза уже. Высота при этом была почти как у нас - вот только она никак не использовалась. Прожектора висели только на выносе, над головами зрителей - а на потолке отсутствовали, как класс, и вешать их тоже было совешенно не на что, только вдоль задней стены тянулась одинокая труба. Я взмолилась, чтобы местные помогли мне повесить на эту трубу хотя бы три контровых; ну нельзя же было играть «Медею» вообще без контрового! И местный мужичок-осветитель, притащив стремянку, полез туда, куда не лазил доселе никто. Стремянка оказалась коротковата; подключений наверху, естественно не было; советский диммер от «Фотона» не тянул даже двух киловатт... Хорошо хоть, что мужичок был ещё и электриком, и как-то в итоге завёл эти несчастные три фонаря - но времени на это ушло часа полтора. Остальной свет на спектакль мы собирали по «ярославльскому методу» - то есть, ставили фонари на палки, торчащие над стенками серого кабинета. И больше всего при этом раздражало именно то, что он серый; чёрного кабинета в Камерном просто не было.
Зато кормили нас в Ярославле так, как нигде и никогда, потому что Ваксман, актёр и директор Камерного театра, оказался, по совместительству, хозяином самого крутого ресторана в центре города. Я ничуть не преувеличиваю. В этом ресторане мы завтракали потрясающей яичницей и сырниками, потом сытно обедали, а ужин был поистине крутейшим банкетом. Один только гороховый суп в булке чего стоил! Это блюдо рекомендовал лично Ваксман - и конечно, он знал, о чём говорил. Булка была выпечена тут же, в собственной пекарне ресторана; из булки был вынут мякиш, внутрь налит густой гороховый суп с копчёностями - а непосредственно перед употреблением туда полагалось плеснуть 50 грамм «Мадеры». Объём булки был около литра, но это было так вкусно, что суп все съели за милую душу - а вот с булкой возникли серьёзные проблемы. И только когда жизнерадостный толстяк Ваксман заверил нас, что хлеб здесь ни в коем случае не выбрасывают, а отдают своим же домашним хрюшкам, несчастные петербуржцы отложили недоеденные корки. У меня к тому времени осталось только самое донышко; фиг знает, как в меня влезло такое количество еды. Наверное, спасло только соответсвующее количество водки, не иначе!
Жаль, что в следующий раз я приехала в Ярославль только спустя пятнадцать лет - и как ни искали мы с Гришей ресторан Ваксмана, найти его не удалось. Он так и остался легендой начала нулевых.
***
Или вот, например, потрясающий город Кинешма. Приехали мы туда из Иваново, где работали в потрясающем конструктивистском здании, таком огромном, что в нём помещалось сразу пять театров - и таком запутанном, что путь со сцены в регулятор превращался в отдельный квест. Но речь сейчас не о том.
В Кинешму мы приехали на автобусе - и сразу попали на набережную Волги. Идём по ней, как туристы, холодина страшная, ноябрь, вьюга, у берегов уже ледок на воде формируется... И вдруг приходим на дебакадер, который, оказывается, и есть наша гостиница! Мало того: номер у нас с Гришей в трюме, ниже ватерлинии. То есть, ватерлиния проходит ровнёхонько под нашим окном (или точнее сказать «иллюминатором»?); на уровне подоконника плывут уточки, вдалеке по фарватеру медленно фланирует сухогруз... Я восхищённо говорю: «Гриша, смотри как круто!» - оборачиваюсь - а Гриши в номере нет. Потому что он, вместо того, чтобы любоваться природой, уже рванул обратно на ресепшн с вопросом: «Обогреватель есть?» - и в каюту вернулся, конечно же, не только с добычей, но и с такой торжествующей физиономией, что я начала хохотать: «Ну, ты куркуль! Ну, перестраховщик!»
А поздним вечером, когда мы вернулись после работы, мне стало совсем не до смеха, напротив: я поняла, что у меня самый умный муж в мире. На Волге разбушевался самый настоящий зимний шторм, дебаркадер болтало, в борта бились льдины и полутораметровые волны заливали оконное стекло. Холодина была, естественно, ужасная - но у нас был оборгеватель, который мы врубили на полную катушку, и под двумя одеялами прекрасно спали. А вот молодым актёрам, которым досталась угловая каюта и не досталось обогревателя, сильно не повезло.
Наутро мы встретили их, совершенно замёрзших и простуженных, и они были неслабо удивлены гришиной смекалкой. «И как это ты успел обогреватель взять?» - спросили они с нескрываемой завистью. «Кто первый встал - того и тапки!» - усмехнулся довольный собой Гриша. «А ты что, знал, что будет шторм?» - спросила я. «Нет. Но я же волжанин!» - с гордостью ответил Гриша.
***
И это, в общем-то, была правда; на самом деле, Гриша когда-то был настоящим театральным волжанином. В свои юные 20 лет он уже был зав. светоцехом в Самарской драме - которая тоже находилась на Волге, так что климат волжский Грише был известен не понаслышке.
Да и не только климат, ибо Самара вообще отличается особым «неймингом» и юмором. Вот вы знаете, как в Самарской драме декорации относительно сторон сцены маркируют? «В» и «Ф». Везде пишут «Л» и «П», то есть, «лево» и «право», а в Самаре - «В» и «Ф». То есть, «Волга» и «Фрунзе». И если ты во время монтажа спектакля слышишь окрик: «Эй! Куда Волгу на Фрунзе понёс?!» - значит, ты точно в Самаре.
На гастроли в Самару мы ездили тоже дважды, причём впервые - со сложнейшим спектаклем «Наш городок», и меня, единственный раз в жизни, взяли не в качестве оператора, а в качестве планшетника и мастера по направке. Однако, несмотря на все мои умения, у нас всё равно были почти сутки непрерывной работы, потому что мы столкнулись с двумя непредвиденными сложностями. Во-первых, в башнях не оказалось рамок для светофильтров - и местные ребята даже ничего вразумительного по этому поводу сказать не смогли. Нету рамок - и всё тут! Как хотите - так и крепите фильтры. А мы даже алюминиевый скотч не взяли! Ну, не могло нам прийти в голову, что в нормальном, профессиональном театре рамок в фонарях не окажется; ну не бывает же так, в самом деле!
Денис, художник наш, в отчаянии сказал: «Кто придумает, как закрепить эти чёртовы фильтры, получит премию!» - и я, хоть и не за премию, нашла-таки, чем можно было заменить рамки. Пошарив по кулисам, я нашла ящик тонких монтировочных шпилек, которые, будуи всунуты по диагонали в пазы рамок, вполне нормально держали фильтры. Но направка башен с такими извращениями отняла кучу времени и сил.
А ещё в Самаре оказались такие страшные штанкеты, каких я не видела даже в нашем питерском ТЮЗе - а уж поверьте, штанкеты там кривые, как турецкие сабли, и при опускании и подъёме они цепляются не только за софиты, но и друг за друга. В Самарской же драме штанкеты, помимо разной кривизны и толщины, имели настолько разную скорость электрических лебёдок, что синхронизировать два штанкета было никак невозможно. Часть неслась вниз, как лавина, часть ползла невыносимо медленно, часть издавала жуткий скрип, от которого закладывало уши. При этом, концевики у всех лебёдок были на разной высоте, и при остановке издавали оглушительный «бабах», сравнимый, разве что, с хлопком разряда высоковольтного контроллера трамвая МС, а поскольку плавного торможения не существовало, остановка была такой резкой, что штанкет аж подпрыгивал. То есть, представьте себе: за вашей спиной, со скоростью 5 метров в секунду, летит вниз железная труба, и вдруг, на уровне колен - «бабах»! Прям какой-то штанкет-убийца!
А у нас же в спектакле сложнейшее штанкетное проведение: «воздушные змеи» плавно опускаются-поднимаются, потом снежок-конфетти двумя штанкетами высыпается из огромного полотнища... И всё это прописано в пульт, и всё бесшумно, конечно - так что самарские штанкеты нас здорово подвели. Когда «воздушные змеи», под жуткий грохот концевиков, запрыгали и задёргались в воздухе, как упоротые рейверы, я в кулисе начала хохотать - хотя моему мужу и остальным монтировщикам было совсем не смешно. А помрежу Лёне Отману было не смешно вдвойне, потому что, когда снежок посыпался из мешка, штанкеты издали такой душераздирающий скрип, что у зрителей заболели зубы, а сидевший в зале худрук выругался матом - причём, по телефону и, конечно, на несчастного Лёню. Который почему-то один за всю Самарскую драму оказался ответственным.
Я же в ту поездку вообще не отвечала ни за что. Вместо того, чтобы вести спектакль, я ходила на пивзавод за вкусным «Жигулёвским», а до того Гриша провёл мне отличную экскурсию по родному театру юности, от трюма до колосниковой крыши, откуда видно не только пивзавод и Волгу, но и почти весь центр города. Во всей Самаре вид на город круче только с заброшенного элеватора - но эта история к театру отношения не имеет.
ПС: утром, когда мы уже ехали в аэропорт Курумоч, произошёл забавный анекдот. Автобус из-за дорожных работ на трассе стоял больше двух часов - а наши все в Самаре, конечно же, затарились пивом, и по дороге уже половину выпили, так что разговоры в автобусе были, примущественно, о сортире. Из автобуса нас не выпускали: то обочины все распаханы, то реверсивка... Страсти накалялись; в какой-то момент наш помреж Юля завела нудную телегу о том, может ли девочка пописать в бутылку - чем совершенно всех задолбала, и кто-то возмущённо сказал: «Да хватит уже об этом! Давайте лучше в какую-нибудь игру поиграем!» И тут раздался голос Серёги Яценюка: «Да! В ручеёк!»
13. Открытие Новой Сцены.
Среди моих рабочих фотографий есть такая, где я, с совершенно офигевшим лицом, стою на мосту Большой Сцены. Я даже не помню, когда Женя успел меня заснять - и это, впрочем, не удивительно. Это было во время какой-то из самых первых направок в только что построенном здании, и у меня тогда был такой аврал, какого я даже на гастролях не припомню.
Стоял июнь 2010 года. Буквально один сезон назад вышла из декрета, и обнаружила, что наш театр умудрился за время моего отсутствия аж семь спектаклей выпустить! А поскольку я должна была снова взять на себя все спектакли, которые вела до декрета, да ещё и принять то, что выпустили без меня, то весь сезон мне, мягко говоря, было чем заняться. И про Новую сцену я знала только то, что её уже четыре года строят на месте снесённого здания Летнего театра, от которого остались одни только Шуховские фермы - а чугунную винтовую лестницу, например, украли.
Лестницу и Летний театр мне было жалко, а новое здание, которое торчало за лесами, казалось мне враждебным космическим кораблём, вторгшимся в наш несчастный, раскуроченный сад. Заходить в это здание мне даже в голову не приходило; к тому же, в конце сезона у меня выдались две особо тяжёлых недели без выходных. Я и дочку-то видела, только когда она уже спала. И вдруг мой начальник Женя говорит: «Рада, у тебя со следующей недели пять спектаклей на Новой сцене»
Я, в шоке спрашиваю: «У меня?!» «Да, - невозмутимо отвечает Женя. - Там же будут «Касатка», «Крики из Одессы», «Стакан воды», «Маркиза де Сад» и «Танго» Мрожека. Всё твоё» «Какая, нафиг, Маркиза?! Её же год назад сняли! - изумляюсь я. - А Танго? Оно уже два года не идёт! Даже декорацию, обосанную кошками, выкинули давно!» «Они сделают временную. Из говна и палок» - усмехнулся Женя.
Я поняла, что опять оказалась в ситуации «никто, кроме меня», и попыталась выяснить хотя бы, что за пульт на Новой сцене. То, что это «Спарк», принесло мне некоторое облегчение - но о том, что там есть из аппарата, я так ничего и не узнала. Ни обучения, ни вообще какого бы то ни было ознакомления для меня сделать даже не подумали, а идти самой и разбираться мне было недосуг.
В общем, дорабтала я до «времени ч» - и вышла на Новую сцену. В абсоютно гастрольном режиме: утром направка, днём репа, вечером спектакль. Световая репетиция? - Не, не знаем! На то, что мне надо делать адаптацию, да ещё и с востановлением того, что никто кроме меня уже не помнит - всем плевать. А в регуляторе даже никакой бумажки с поканальной планировкой нет!
Ощущая себя припёртой к стенке, я включаю пульт, выдаю все каналы с первого по бесконечность - и иду на сцену смотреть, что у нас есть рабочего. Результат, естественно, неутешительный: софиты с динамическими лирами не работают, низковольтники - тоже, ибо, судя по всему, нет второго потока - но мне с этим разбираться недосуг, мне надо делать спектакль! Направляю всё, что вижу физически. Вешаем с товарищем контровой из одиннадцати ПАРов на седьмой штанкет, втыкаем в подвесной диммер, кидаем силу на галёрку; потом ставим планшет, втыкаем в лючки - а они тоже не пашут, ни один! Кидаем провода куда-то на башни - работает! Потом я чудом успеваю на скорую руку прописать картинки - и в ужасе думаю: «Только бы сейчас ничего не вырубилось, а то я даже не знаю, где здесь тиристорная!»
И это ещё что! Когда актёры впервые вышли на новую сцену, оказалось что пробемы не только у меня, ибо в свежепостроенном здании вообще не было акустики. Об интонированной речи можно было просто забыть; чтобы докричаться со сцены в зал, нужно было орать на грани срыва. Все были в шоке: как такое могло случиться?! Как можно было построить театр без акустики?! А оказалось - легко. Можно даже не читать лекций о гибели ленинградской архитектурной школы, и вообще архитектуры, как искусства. Достаточно того, что архитектор здания сам признался, что никогда не строил театров. «Я всю жизнь строю только бизнес-центры» - преспокойно сказал он. Ему даже стыдно не было; а вот мне почему-то было.
Хотя я-то как раз сделала сваю работу хорошо. Все пять дней, практически в одно лицо, не вылезая на солнечный свет, я делала свет художественный. А тем временем снаружи, в саду, шли праздничные мероприятия, посвящённые «открытию». Матвиенко лично приезжала перерезать ленточку, был концерт в саду (который я только несколько лет спустя на видео посмотрела) а перед ним была торжественная часть, во время которой Женя нежиданно выдернул меня в сад. Я выбежала, ослепла с непривычки от июньского солнца - и вдруг услышала, что меня вызывают на сцену. Оказалось - для того, чтобы вручить мне грамоту от Комитета по культуре «за вклад вот в это всё» и бла-бла-бла. Пришлось прямо в разгрузке и бандане, в совршенно грязном и замудоханном виде, выскакивать на сцену - и бегом обратно в холодное, неприветливое здание.
14. ШДИ и ШСП
А теперь весёлая история про Москву; просто сюжет для комедии типа «С лёгким паром!», можно в НГ по телеку показывать.
Началось всё с того, что на планировке сцены, которую мне выдали месяца этак за два до гастролей в Москву, никоим образом не было подписано, что это за театр вообще. Да, мне говорили - но я забыла. Невзрачное что-то, прозаически-советское, аббревиатура из трёх букв. Мой мозг такое запомнить не способен, мне ассоциации подавай.
Потом, из долгого и довольно сумбурного разговора с московским начальником светоцеха (сумбурного, потому что товарищ никак не желал смириться с тем, что я - всего лишь художник по свету, и вывалил на меня информацию за все цеха разом) я уяснила, что аббревиатура начинается на букву Ш, ибо там первое слово «Школа». Рассказываю Грише - и он говорит: «О, так это, наверное, ШСП!». Я спрашиваю: «Что такое ШСП?» - а он: «Школа Современной Пьесы. Мы как раз туда скоро со «Сценрешениями» едем декорацию сдавать, а потом они с этой декорацией почти сразу на гастроли в Балтдом поедут, так что я поработаю с ними и там, и тут, и разузнаю, как у них что» Я даже немного упокоилась: на гастроли-то нам с Гришей вместе надо было ехать, и полезно было, что он отправляется на разведку.
Вернувшись, Гриша сообщил, что у ШСП несколько сцен, и одна из них - Белый зал: то есть, не классическая сцена, а длинный бальный зал, приспособленный для постановок. Я снова позвонила в Москву, спросила, на какой сцене мы должны играть, и мне ответили: «В Белом зале» Это меня, конечно, не обрадовало, но - что поделать; начали обсуждать детали. При этом вся информация полностью совпала с Гришиной: зал-трансформер, паркет на полу, галереи по бокам... Я ещё спросила на всякий случай: «А вы же ездили недавно на гастроли в Питер, в Балтдом?» - и мне ответили: «Конечно!» «О! - воскликнула я. - Мой муж там с вашими монтировщиками работал! А до того - у вас был, декорацию сдавал, рассказывал про вас! Сработаемся!»
И каково же было наше изумление, когда мы оказалсь в Москве, и поняли, что едем совсем не туда! «Слышь, - сказал Гриша, глядя в окно автобуса. - По ходу, это совсем не та школа!» Выходим, смотрим на здание - и точно: на вывеске написано не ШСП, а ШДИ! То есть, не «Школа Современной Пьесы» а «Школа Драматического Искусства»!
Я всегда подозревала, что в Москве проблемы с топонимической фантазией: все эти МЦК, МЦД и тд... Но чтобы театры назывались ШСП и ШДИ, да ещё и Белый зал имели оба - это было уже чересчур! Хотя... Если посмотреть на табличку с названием улицы, на которой находилась ШДИ, становилось понятно, что аббревиатуры - это ещё ничего, а вот Последний переулок... Вы только представьте: Последний переулок! Какую обречённость несёт в себе это словосочетание! В моей колекции депрессивных топонимов оно заняло твёрдое первое место; круче был бы, разве что, Бесповоротный тупик.
Последний переулок имел угол со Сретенкой - то есть, находилась ШДИ в самом центре Москвы, на самых узких улицах. По этой причине монтаж нашего спектакля начался с феерического шоу «Заезд в арку». Относительно высоты арки и ширины улицы двенадцатиметровая фура казалась огромной, как тиранозавр, да ещё и перепад высот между проезжей частью и асфальтом в арке был такой, что пропихнуть туда фуру, даже на приспущенных колёсах, казалось нереальным. Однако шофёр фуры оказался настоящим мастером мелкого маневрирования, и при помощи н-ного количества телодвижений всё-таки въехал во двор. В этот момент между верхом фуры и потолком арки оставалось пять сантиметров, так что шофёру, в прямом смысле слова, аплодировали все, и наши, и местные.
***
Спектакль «Нас обвенчает прилив», который нам предстояло сделать, был на тот момент самым сложным из всех наших спектаклей. Один только монтаж светодиодных экранов занимал около трёх часов. А тут ещё Белый зал...
Я, конечно, была уже в курсе, что зал будет ориентирован продольно, и декорация у нас будет стоять поперёк софитов, да ещё и с провальной зоной в виде бетонной арки, куда нельзя повесить ни одного прибора - но на деле это оказалось ещё хуже, чем на словах. И пока наша видеокоманда развлекалась со светодиодными экранами, мы с местными осветителями принялись возиться с переключением софитов, потому что при поперечном расположении существующие группы мне никак не подходили.
К тому же, в своих спектаклях москвичи линзовыми приборами почти не пользовались, предпочитали диодную динамику, так что фонари были (хоть и ADB) старые и в ужасном состоянии, даже линзы кое-где были колотые. Направляться мне пришлось со стремянки, потому что иначе можно было сломать себе мозг. Профильников для гобо на выносной галерее не было, пришлось довешивать из арендованного аппарата... В общем, времени на это ушло столько, что направка и монтаж экранов были закончены почти одновременно.
Потом мы с местным пультовиком Антоном сели расправлять динамику - и выяснилось, что цвета диодов при микшировании не соответствуют ни одному светофильтру, а голубых оттенков нет вообще: либо ядерно-синий, либо сразу фиолетовый. Я офигела, и говорю Антону: «Покажи, какой у этих приборов белый!» Он даёт белый - а тот розовый! Ну тут уж было ничего не поделать, пришлось работать с тем, что есть. К счастью, синего у нас было немного, и в общей картинке это не очень бросалось в глаза.
Мы честно работали до пяти утра, на следующий день вышли в двенадцать, и - спасибо Антону! - закончили записывать свет за две минуты до начала репы. Фантастика! На репе нам оставалось только произвести незначительные корректировки, без суеты и паники. Однако на спектакле мы всё равно ужасно волновались: впервые в жизни ведь такой технически запарный спектакль делали на выезде, да ещё и в таких необычных условиях! Это было почти как на Луну слетать.
Сидели мы, свет, звук и видео, вместе, на лобовой галерее - и прям как в кабине космолёта себя ощущали, чесслово: и назад пути нет, и обосраться нельзя. И наверное впервые за годы совместной работы, сделав последний переход на поклоны, мы все вскочили с криком: «Ура, мы это сделали!»
ПС: Вот если бы ещё тётенька в первом ряду не поставила ногу на прожектор рампы, всё было бы вообще зашибись, потому что я при виде сбитого во время спектакля фонаря чуть не заплакала от досады. Зрители, берегите труд осветителей, будьте человеками!
15. Марсель и «Театро Турски»
А ещё был Марсель. Удивительнейшее было путешествие! Мы летели до Парижа, там успели навестить Монмартр, съесть по блину и самостоятельно рвануть на вокзал, чтобы потом за 4 часа пересечь всю Францию на скоростном поезде TGV.
Было это 10-го апреля. У нас в Питере была промозглая погода и градусов 15 от силы, а в Марселе - все 25! Расслабон был невероятный: вкусное пиво и вино, старый порт, заполненный яхтами, Средиземное море, замок Иф на горизонте... Только гулять бы, а не работать! Хотя и работать там было исключительно приятно: конструктивистское здание театра «Турски», стоящее на горе, встретило нас офигительными видами с крыши и балкона - а ещё нас встретила прекраснейшая переводчица Катя и целая армия местных световых прокатчиков, которые моментально подкатили кофры и за пару часов завесили мне весь свет. Везде бы были такие классные и деловые технари, чесслово!
Они, кстати, открыли мне новые особенности технического жаргона французких световиков. До этого я знала только то, что профильный прожектор по-французски называется «купе», от слова «отрезать» - а тут меня просветили, что овальная линза лампы 62-го ПАРа называется «банан». То есть, меня прям так и спросили: «Вам на этом софите бананы горизонтально или вертикально?» А потом, очень сильно удивившись тому, что я собираюсь при направке гонять софиты вверх-вниз, сказали: «Да зачем вам этим «йо-йо» заниматься? Мы вам сейчас туру подгоним!»
Я была просто в восторге, потому что направка с туры сэкономила мне кучу времени; можно с уверенностью сказать, что никогда ещё монтаж спектакля (даже такого простого, как «Касатка») не был таким быстрым и не напряжным. Через час я накидала картинки на ручки - и пошла гулять с Катей по Марселю.
Мало того: после спектакля у нас было ещё два свободных дня, и местные ребята повезли нас кататься на микриках по Провансу в город Касис, на Лазурный берег. Я только тогда поняла, что «лазурный» - вовсе не метафора, потому что вода в море была цвета 117-го светофильтра и крупная белая галька только подчёкивала её цвет и прозрачность. При этом - напоминаю! - на улице было 25 градусов, и солнце шпарило, как у нас в июле. Поэтому все наши, разумеется, рванули на пляж, причём у большинства женщин были с собой купальники; уж и не знаю, как они сообразили их с собой захватить. И только я, конечно, не сообразила - так что мне пришлось срочно искать в Касисе магазин белья, и покупать купальник.
В отличие от большинства, я на самом деле собиралась купаться 10-го апреля; тут меня, ладожского туриста-водника, на слабо было не взять! И пока все наши, расстелив гостиничные покрывала, валялись на пляже, попивая вино, я и пара монтировщиков бодро забежали в лазурную воду и с самурайской решимостью совершили заплыв. Водичка была, конечно, градусов 13 - но когда б я ещё в своей жизни искупалась на Лазурном берегу...
А в последний день я с утра пошла на привоз за рыбой. Марсельский привоз - это просто нечто; там продают всё, от мелкой рыбёшки до тунца. У нас по гостинице уже ходили легенды: как один из монтировщиков купил маленькую тигровую акулу и держал её в ванне; как две актрисы купили ската, но не пожарили вовремя и он протух - после чего их прозвали «Сёстры Скат»... В общем, на привоз не сходить было нельзя. Я присмотрела там себе морского угря, купила и притащила в номер в твёрдой решимости пожарить его и привезти мужу в Питер. Потому что я ужасно жалела, что Гришу не взяли на эти гастроли; я ему уже купила в порту настоящую яхтсменскую тельняшку, а тут надумала ещё и настоящей средиземноморской рыбы привезти. Благо, жили мы не в простой гостинице, а в апарт-отеле, где в каждом номере была кухня. И я действительно привезла в Питер жареного угря - вот только оказлся он на удивление костляв, прямо целый корсет из костей.
Ну и конечно, в последний вечер, на закате, мы прокатились по морю на небольшом кораблике.
17. Обу Свенска театр.
И ещё про загранцы, на сей раз - про финско-шведский город Турку, он же - Обу. Тоже удивительный город, потому что в нём не только назавние города, но и все названия улиц продублированы по-фински и по-шведски. Я никогда не сталкивалась с тем, чтобы завоеватели настолько тактично относились с жителям завоёванных територий, что сохранили все исторические названия. Как они там при этом ориентирются - не очень понятно; особенно почта или доставка, например. Однако факт. В Турку-Обу всё финско-шведское, в том числе театр.
Точнее, театр был вообще не финский, а шведский - поэтому у нас с самого начала возникли сложности. Две девочки, которых нам выдали в качестве переводчиц, в нашем техническом жаргоне были ни бум-бум, да к тому же, говорили только по-фински - а сотрудники театра были шведами, и финский знали плохо. В общем, коммуницировать у них получалось не очень, и только одну фразу мне очень хорошо перевели. Когда я спросила: «Где у вас резиновые коврики?» - мне ответили: «У нас нет». «А чем же вы провода на планшете накрываете?» - поинтересовалась я. «Ничем, - был ответ. - У нас все актёры знают, что сцена - это зона повышенной опасности». «Золотые слова! - восхитилась я. - Вернусь домой - крупными буквами в кулисах напишу!»
После этого переводчицы незаметно растворилсь в пространстве - и я осталась со шведами и своим коллегой Ильёй. Который, в итоге, просто спас спектакль, потому что кое-как знал английский - и шведы его тоже кое-как знали. То есть, уровень знания языка у них был примерно одинаковый, и технический - тоже, так что они понимали друг друга, в принципе, неплохо. Даже когда возникла серьёзная проблема с настройками пульта, Илья сумел как-то объяснить шведам, что такое «приоритет контроллера» - и они устранили этот косяк. Если бы они этого не сделали, у нас бы все картинки шли через темноту - а так все остались довольны спектаклем и друг другом.
Перед спектаклем нам провели небольшую эксурсию по театру: всё-таки историческое здание, да к тому же, недавно отреставрированное. А отношение к реставрации у финнов - это вам не российское рас****яйское «и так сойдёт», нет! Реставрация там делается скрупулёзно, с полным соответствием и с глубочайшим уважением к архитектурным и техническим деталям, даже таким, которые в современном театре не нужны. Я специально прогулялась до самых колосников, полюбовалась на деревянные балки, решётку и систему деревянных блоков с толстыми хлопковыми канатами. Всё было новенькое - но в точности как старенькое.
А потом спускаюсь я вниз, прохожу через вторую галёрку - а там гроб стоит! Миленький такой, беленький, мягкий, в кружевах... Так и представила себе: сидит себе осветитель или, например, монтировщик на галёрке во время спектакля, ждёт своего проведения, уставший с утра... Дай, думает, хоть в гроб прилягу. Ну и, конечно, проспал проведение; кидаются его искать - а тут такой «труп невесты»!
Анекдот!
***P.S.
Да и вообще, вся моя жизнь похожа на короткий анекдот: «Можете описать свою жизнь в двух словах?» - «Могу. Бывало всякое».
Например, однажды мы были в Астане. Летели туда на ЯК-42, и я совершенно оглохла, прямо до боли; меня два часа не отпускало. А потом мы пришли в местный театр русской драмы - а там, вместо заявленного в планировке аппарата, всего фонарей 20 висит. Я спрашиваю: «У вас что, вообще света нет?» - а мне отвечают: «Есть. Просто у нас сейчас тоже гастроли, и весь свет туда уехал!» Ничего себе анекдот, правда? Тут даже подробности описывать не имеет смысла; достаточно сказать, что худшего света у нас не было никогда
Или вот ещё анекдот. На эстонской границе наш автобус стоял три часа - и как только он наконец-то тронулся, Грише позвонил некий человек, который стал очень-очень быстро что-то говорить. Гриша примерно с минуту молча его слушал, а потом сказал: «Говорите, пожалуйста, помедленнее! Я только что пересёк эстонскую границу!»
И конечно же, это ещё далеко не всё. Были в моей гастрольной жизни и Московский РАМТ, и ГАМТ, где я тоже гуляла по крышам; были и Владимир, и Витебск, и Киев, из которого я привезла три исторических кирпича для своего Музея, причём, два из них - в ручной клади. В аэропорту удивлялись, конечно - но нигде ведь правилах не написано, что в ручной клади нельзя возить кирпичи!
В общем, простите люди, если чего-то про кого-то не написала, или наборот, написала. Я написала, как есть. Я работаю в театре 20 лет, и мне никогда не бывет скучно; я даже иногда шучу, что хочется бы немного поскучнее - но все же понимают, что я шучу. В конце концов, как сказал кто-то умный: «Не человек выбирает профессию, а профессия - человека» Я никогда не жалела, что она меня выбрала - и не жалею сейчас. Да будет свет.
Радмира Ружковская, 25 ноября 2023 г.
Гастрольные байки театрального светооператора
© Copyright: Радмира Ружковская, 2020
Свидетельство о публикации №220032201893
Свидетельство о публикации №220032201893
Рецензии