Сердечных дел мастер

Люди никогда не умели кормить свои сердца. Кормили их всякой дрянью, которую Мастер Сердец потом извлекал с большим трудом.
Кто-то кормил свои сердца вином – и те почернели изнутри, кто-то — желчью и злобой — и те были изъедены словно решето.
Приходила девушка, полная, пахнущая белой сиренью и жареной картошкой, приносила потемневшее сердце, большое, распухшее. Из него Мастер вытряхнул плотно забившие предсердия пустые обещания и несбыточные надежды. Долго смазывал маслом трещины, прочищал клапаны и желудочки. Отдал он сердце на следующий день, гладкое, блестящее и невинное. Девушка скомкано поблагодарила и заторопилась вон, словно ей не терпелось вставить сердце обратно, а делать это в чужом присутствии она стеснялась. Мастер задумчиво посмотрел её вслед, потом на изнанку букв на стеклянной двери. «ацдреС юниЧ» красным витиеватым, но вполне разборчивым шрифтом. Он был уверен, что не пройдёт и полугода, как это сердце принесут обратно.
 — Расплавленное серебро, — так охарактеризовал Мастер сердце, прибывшее вчера между вечерним чаем и ночной сменой.
— Вас называют лучшим, — сказал Посетитель, взрослый мужчина со странной, как будто зеленоватой кожей, и положил на прилавок забинтованную руку. Заплатил он выше указанной цены, и прибавил сверху за срочность. Или за отсутствие вопросов.
Красивая молодая девушка вынула из груди изъеденное, источенное сердце, полное блёсток и перламутровых румян.
— Я не могу больше выдерживать ритм танца. И быстро выдыхаюсь. Исправьте.
Мастер возился с ним долго: один из клапанов забили твёрдые духи, ещё один — цветастая тончайшая ткань, оказавшаяся шарфиком. Действовать нужно было аккуратно, ничего не выдергивать силой. Пинцетом Мастер понемногу вытянул шарфик из клапана и бросил его на стол. Он был красивым, но, пожалуй, слишком ярким. Вслед за ним вытекла какая-то надоедливая песня из тех, что любит нынешняя молодёжь. Мастер вытер её тряпкой, которую после пришлось выбросить. Хорошо, что не успела впитаться в стол. Шарфик решил вернуть клиентке.
С наступлением осени работы прибавлялось. Мастер добросовестно трудился над каждым сердцем. Он вытаскивал дурные привычки, злобу, кошмары, пережитки прошлого, обиды, тягучие мелодии и целые симфонии, овечью шерсть, кофе, плохой и хороший. Прошлогодние листья, обручальные кольца, объедки, смятые листки разлинованной бумаги с негодными стихотворениями, перчатки без пальцев, смолу, поблекшие листовки, кислый виноград, множественные троеточия. 
В канун Хэллоуина, как и в любой другой праздник, Мастер работал. Отвлекался, чтобы выпить кофе, и вновь брался за сердца. Снаружи темнело, загорались и мерцали разноцветные гирлянды. Люди торопились домой, чтобы успеть снарядить детей для похода за конфетами, кое-кто забегал справиться, как идут дела, обрадованно хватал своё очищенное сердце или, нетерпеливо вздыхая, уходил восвояси, чтобы вернуться уже после хэллоуинской ночи. Мастер провожал их глазами и брался за очередного наполненного мусором бедолагу.
Тикали старинные напольные часы, купленные в незапамятные времена у антикварщика. В лавке было уютно, тепло и пахло хвоей. А ещё — имбирным печеньем, которое принесла благодарная клиентка. Печенье было на редкость уродливым, чуть подгоревшим, но очень вкусным. Мастер грыз его и работал, грыз и работал, не замечая тупой боли в груди.
Погибало его собственное сердце, но Мастер, занятый сердцами других,  игнорировал её до тех пор, пока в грудь ему не вонзилась раскалённая игла. Он хватанул ртом воздух, взмахнул руками, со стола полетело наполовину вычищенное от опилок разного толка сердце строгого бледного господина в старомодном пиджаке, ударилось о пол. Выкатились три старинные монеты, грязное ругательство выскочило аортального клапана и растаяло в воздухе.
Мастер умер сидя, уронив голову на стол. Его сердце разорвалось от невыполнимого желания помочь всем.