Воспоминание, пришедшее ночью

Ночью Елену разбудил ураган за окном. Она всегда боялась сильного ветра снаружи. Пожалуй, это можно было бы назвать ужасом, вызывающим спазм в груди и сдавливающим сердце. Когда на протяжении жизни она пыталась анализировать это явление, то ей казалось, страх возникал потому, что, думалось, стихия может вырваться за рамки всех представлений о ней и разумных синоптических предсказаний и разнести в щепки и это окно, в которое ломится, и дома вокруг, и целый город, и весь наш кое-как, но всё же обустроенный, мир.

Елена лежала, скованная крепкими объятиями своей старой, во многих отношениях, подруги. Со стороны это выглядело бы, наверное, странно. Две шестидесятилетние тётки, в одной кровати, в объятиях друг друга. Для современного феминистского романа нормально, но в жизни—вряд ли. Елена и Лиза дружили с очень давних пор, пережили вместе тьму самых незаурядных событий. Во времена общей беспокойной юности они привыкли спать там, где сваливала их усталость, часто тесно прижавшись друг к другу, чтобы занимать меньше места в отведённом пространстве или от недостатка тепла. Юность оставила шлейф событий и переживаний, по-разному сохранившихся в памяти участников. В них было приятно окунаться в одиночку, вдвоём или целой компанией. Воспоминания эти с удовольствием редактировались, превращаясь в легенды и мифы. В нынешнем возрасте они веселили ум и согревали сердца. Поэтому и ещё потому, что истинная дружба не умирает, подруги встречались время от времени (стараясь делать это как можно чаще), хотя жили в разных городах и были очень привязаны к своим семьям.

О чём-то таком и размышляла Елена, лёжа в темноте с широко открытыми глазами и замирая время от времени от нового порыва ветра. А ветер то с воем или свистом проносился вдоль окна, а то, развернувшись, в диком порыве бросался прямо на стёкла. Вдруг за окном возникла тишина, а потом какой-то особо неистовый удар. Оконное стекло задрожало, издав необычный звук. И всё существо Елены вдруг отозвалось этому звуку, и возникло воспоминание, ясное и чёткое: тоже ночь, и ветер, и такой же вызванный им страх, и тоже рядом спит подружка (не эта, другая). Постепенно в памяти стал всплывать отрезок её жизни, не самый интересный и потому совсем забытый. В юности мы идём по целине, и то, что впереди – наша жизнь, а то, что сзади – просто случайные опыты, небольшой набор удач или ошибок. А потом, с какого-то возраста всё меняется, и то, что сзади становится твоей жизнью, а неизведанная целина превращается в нечто приятно или неприятно предсказуемое. В таком возрасте всё, всплывающее в памяти, становится дорогим, почти драгоценным, даже то, что в прошлом вызывало близкую к смертельной боль. Теперь все воспоминания – словно, бусины, нанизанные на нитку, разных размеров, цветов и яркости.

– Ну, вот, – подумала Елена, – будет, чем  занять остаток ночи. И она стала вспоминать.

Когда же это было? Больше сорока лет назад. Судя по тому, что её с лёгкостью пускали во все бары и рестораны, а мужчины любого возраста не отказывались от совместного секса, восемнадцать ей уже было. Да, точно, как раз восемнадцать ей и было. Подружка рядом, конечно, – Элеонора. Элеонора, или просто Элка, была необыкновенной красавицей, хотя в слове необыкновенный  есть какая-то избыточность, а Элка была красавицей в полной мере, без всякой избыточности. Поэтому она была обыкновенной красавицей. Светлые густые волосы до плеч, при этом очень чёрные красивые брови, большие продолговатые глаза (какого цвета  уже не вспомнить, наверное, голубые), губы крупные и резко очерченные. Ну и безупречной чистоты кожа с проступающей розовостью на скулах.  Мэрилин Монро. Гулять с ней по городу было весело. Сразу цеплялись молодые люди, собирались случайные компании, сыпались предложения пойти в бар, в кафешку или даже завалиться к кому-нибудь на вечеринку. В темноте, сжимаясь при порывах бросающегося в окно ветра, Лена смотрела на подругу и удивлялась, как можно быть такой красивой. Казалось, рядом с ней лежит не человек, а персонаж голливудского фильма или сказочная героиня, снежная королева, например. Лена завидовала такой красоте, но мечтательно и беззлобно. О, если бы она сама была такой… Тут  мечты взлетали в такие выси и достигали такой грандиозности, что начинали пугать, и возникала благодарность Создателю за то, что всё случилось как случилось. Лена была внешности вполне заурядной, не некрасивая, конечно, но симпатичной тоже не назовёшь. Она брала не этим. Она была довольно высокой, тонкой и вся устремлённая ввысь. Она летала по улицам широким свободным шагом в длинном, расстёгнутом, если позволяла погода, пальто. Волосы, хоть и  вовсе не густые,  развевались сзади, как флаг. Сапоги почти до колен поверх обтягивающих брюк, длинный свитер грубой вязки с высоким воротом. Но главное, конечно – взгляд: устремлённый куда-то «поверх голов», вперёд и вверх, за горизонт. Это был образ, художественный и цельный, цепляющий и возбуждающий. Редкий прохожий не задерживался взглядом на этой манифестации юности и связанной с ней  свободы.

 Да, ещё. Почему они с Леной в одной постели? Девушки вместе учатся, Элка попала в их учебное заведение случайно, перевелась из столицы, потому что отца, военного, перебросили служить на Север, но не в областной центр, а куда-то на военно-морскую базу, и Элка живёт в общежитии. А для Лены этот город – родной. Она живёт с родителями в большой квартире. У неё здесь отдельная просторная комната. Иногда, когда подружки загуливаются где-нибудь допоздна или общежитским девчонкам не хочется возвращаться в казённое жильё, кто-то остаётся переночевать здесь. Не часто, но случается. Бывает, это даже целая компания из трёх-четырёх человек.

 И ещё, конечно, надо отметить  заковыристое претенциозное имя Элеоноры. Не всякому  было бы просто с таким именем, но Элеонора была лёгким, весёлым и открытым человеком. На людей подобного рода трудно повлиять любым обстоятельствам.

И всё-таки был в Элке один изъян, ну может, не изъян, – особенность. В молодых людях (в смысле – юношах) больше всего она ценила обеспеченность, то есть материальное благополучие. Ухажёры этой красавицы выглядели порой очень странно, вот, например, теперешний – Женя. Они потому и ночуют сегодня вместе, что вчера гуляли допоздна с этим Женей. Сначала Эла с Женей гуляли вдвоём, а потом уже вызвонили Лену. Так часто бывало. Развлекаешься сам – развлеки подружек. Может быть, кому-нибудь ещё, кроме Элки, Женя и показался бы представительным и интересным, но таких точно пришлось бы поискать. Одет он был во всё самое дорогое, что можно было купить в тогдашних советских магазинах. Иногда там и правда появлялись действительно дорогие вещи, но было бы настоящим счастьем, если бы они подошли покупателю по стилю или хотя бы по размеру. А уж чтобы они сочетались между собой, составляя особый ансамбль… Это было почти из области фантастики. Конечно, молодые люди, в основном, выглядели стильно. Чтобы объяснить, как это удавалось, надо собрать свидетельства  помнящих это время и издать их в виде некоторого исследования. Женя не был стильным. Всё на нём не сочеталось между собой и не подходило по размеру. Джинсы были слишком коротки, куртка-«аляска» на два-три размера шире, а шапка из какого-то красивого пушного зверя легко вертелась вокруг головы и то и дело сползала на глаза. Но вишенкой на торте (как говорят теперь) была массивная золотая печатка, болтающаяся на указательном пальце и вызывающая страх, что хозяин, забывшись, потеряет её и даже не заметит.

Когда Лена отыскала сладкую парочку в кафе, Эла смотрела на дружка, не отрывая глаз и почти облизываясь: предел мечтаний. Лена не критиковала подругу. Каждый имеет право на собственные эстетические предпочтения, тем более, что Элкина эстетика имела вполне определённое название: социалистический реализм. Лена взяла пирожное и два кофе с коньяком. Кофе был горячий, и выпить его залпом не представлялось возможным. Заведение казалось уютным, хотелось интересного, может быть даже, задушевного, разговора.

– Женя, ты любишь стихи?

Оказалось, любит.

 – Прочитай что-нибудь!

Прочитал. Пушкина. Отрывок из «Евгения Онегина», там, где кого любить-кому же верить. Хорошо прочитал, с движениями души и иронией в нужных местах. Лена похвалила и сама прочитала стихотворение, начинавшееся словами «Любовь к добру разбередила сердце им». Стихотворение было юмористическое, антисоветское. Тогда и ещё много лет спустя Лена считала, что его написал кто-то из их круга, какой-нибудь талантливый студент, которому не хватает воздуха в нашем социалистическом инкубаторе. И только когда инкубатор вдруг начал расползаться во все стороны и разваливаться на куски, она прочитала книгу воспоминаний Наума Коржавина, и впервые увидела эти стихи в печатном виде. Оказалось, сам Коржавин их и написал.

Жене не понравилось. Логика рецензии была понятная и неинтересная: критиковать легко, а что ты сам сделал полезного для общества. Конечно, можно было поспорить, насобирать какую-нибудь личную пользу, но видно было, что Женю такая беседа не увлекала. А может, он ещё и подозревал здесь какую-нибудь проверочку «на вшивость». А вдруг Лена – иностранный агент, или наоборот, сотрудник «органов». Скользкую тему закрыли. Перешли на личное: что главное в жизни, как нужно относиться к друзьям, как правильно вести себя в сложных жизненных ситуациях. Элеонора в беседе не участвовала и даже не изображала заинтересованность, но и не скучала. В целом, её всё устраивало. Только несколько раз она встряла в разговор. Когда Женя упомянул, что его отец хорошо зарабатывает, Элка тут же спросила, сколько. И потом, когда он сказал, что скоро отец отдаст ему свою машину, потому что собирается покупать новую, Элка стала интересоваться параметрами автомобиля. Наговорившись, всё съев и выпив, друзья пошли гулять и довольно долго ещё болтались по ночному, ярко сияющему огнями проспекту. Устав и замёрзнув, отправились спать. Лена заранее с улицы позвонила родителям, предупредила, что придёт домой поздно и с Элой. В отношениях с родителями она не имела особых запретов или ограничений. Главное, сообщить, где ты и когда вернёшься. И ещё не мотаться по ночам одной, только в компании. Правила несложные и всех устраивали. Лена вошла в квартиру, разделась и пошла в свою комнату, не закрывая дверь на замок, потому что Эла ещё оставалась в подъезде, прощаясь со своим приятелем. Примерно через полчаса она тоже вошла, закрыв окончательно дверь. И девчонки, почистив перышки и обустроив гнёздышко поуютнее, легли спать, поболтав напоследок о том-о сём.

А потом вдруг вот этот ураган. Лена лежала не в силах уснуть. Всякие мысли лезли в голову, в основном, мусорные. Почему-то подумалось об Элкиной бестолковости. Ну что с ней будет лет через десять? Располнеют бёдра, шея, руки. Вместо ослепительной красавицы – начинающая увядать (если не внешне, так внутренне) симпатичная блондинка. Будут с Женей осенью ездить в лес на своей машине, собирать грибы-ягоды, закатывать их во всякие банки, а потом кормить ими всю зиму двух своих прожорливых сынишек. Стало до слёз обидно и тоскливо, что весь этот праздник юности так бездарно закончится, такой рутиной и скукой.

О! Как она ошиблась в своих предсказаниях! Угадала только про двух сыновей. Лет двадцать с лишним спустя Елена увидела Элеонору на крымском курорте, где и сама отдыхала с мужем и сыном. Это кажется почти невероятным, но та женщина точно была Элой. Елена сразу её узнала. То есть она потому и посмотрела в ту сторону, что где-то на периферии зрения возник образ, особая пропорция черт которого вызвала вспышку узнавания где-то в глубине мозга. Элеонора стояла довольно далеко, на другой стороне улицы, наискосок от Елены около перехода. Она была удивительна, для Елены удивительна. Выглядела на свой возраст, но разве сорок, по нынешним временам, – возраст! Мягкие и вольные в юности черты её лица как-то все отточились, овал будто подтянулся к скулам. Из легкомысленной принцессы она превратилась в придворную даму, очень стильную, красивую и успешную. И фигура вовсе не расползлась. Из-под короткой, чуть выше колен, облегающей юбки были видны прекрасные ноги, как и в юности, слегка искривлённые наружу, с тонкими ремешками сандалий на щиколотках. Эла смотрела на противоположный тротуар, потому что там стояли и ждали зелёного света её муж и дети. Они тоже были образцово хороши. Высокий, спортивного сложения мужчина и два юноши, примерно двадцати и пятнадцати лет, с умными и открытыми лицами. Загорелся зелёный, семья воссоединилась, и все они бодрым шагом  отправились куда-то дальше по своим туристическим делам. А Елена – по своим.

Почему она не окликнула бывшую подругу? Трудно сказать. Но можно попробовать подумать об этом. Во-первых, все действующие лица явно спешили. А такие встречи не должны быть на бегу. Хотя можно было бы договориться встретиться в другое время где-нибудь в прибрежном ресторане. Во-вторых, Елена в данный момент выглядела не блестяще. Не вообще, а именно в данный момент. Так-то она была вроде в форме: тоже не расползлась, сарафанчик, между прочим, куплен в Риме, и семья у неё вполне презентабельная. Только сейчас она шла одна, тащилась с пляжа, обливаясь потом. Сарафану было уже два сезона, и он порядком выцвел, и загар всегда давался Лене нелегко. Местами она покраснела, местами облезла, а на носу одновременно и то, и другое. Одна знакомая как-то рассказывала ей, что очень мечтала встретить на улице своего бывшего. Ну, и встретила. Шла вечером, уставшая, замученная, одетая кое-как. Естественно, поспешила укрыться, чтобы он её не заметил.

  – Ну, что же ты, – огорчилась Елена, – узнали бы, как он, чем теперь занимается; личность-то незаурядная.

Елена его тоже знала, и очень хорошо. Но знакомая объяснила, что встречи с прошлым так происходить не должны. Она (знакомая) должна была выйти из своего автомобиля (он у неё приятного оттенка голубого цвета) в короткой спортивной куртке с хорошо уложенными волосами и правильным макияжем, дорогие украшения обязательны. Всё это не было фантазией. Так она обычно и выглядела, просто в этот вечер не повезло. Увидев её, бывший должен был восхититься, потом порадоваться за неё или позавидовать, но уж точно не пожалеть.

 – Представь, он будет рассказывать всем нашим общим друзьям, что видел меня, что я вся обшарпанная и занюханная, что мне, бедняжке, наверное, очень без него нелегко.

И все эти люди сразу подтвердят, что они и всегда знали:  она без него – ничто. А на самом деле всё вышло наоборот. После расставания знакомая быстро вышла замуж. Характером муж не очень, зато материально обеспечил её и их сына в полной мере. И вообще она живёт с новым, как за каменной стеной.

Это всё к тому, что встречаясь со всякого рода бывшими, надо быть во всеоружии. На лбу должны сиять крупные буквы: ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ. А не так, чтобы симпатичный подросток потом спрашивал маму, что это за облезлая тётка.  Но в случае с Элеонорой и это было не главным. Пожалуй, главное, почему встреча не состоялась, была неуверенность Елены в том, что эта Элеонора и та Элка – один и тот же человек. Кто его знает, как мы идём по жизни. Вот юный человек, наш знакомый, шагает по жизненным дорогам, обрастая грузом связей, ответственности, случайных и неслучайных событий. Со временем меняются формы его лица и тела. Он матереет, тяжелеет. Но окликнешь его в людском круговороте – эй, Шурик – и он остановится, будет искать тебя глазами, а потом распахнёт объятия и превратится в себя прежнего. Он может внешне стать почти неузнаваемым, но он точно вырос из того юноши, которого мы знали. Но ведь бывает и другая логика судьбы. Бывает, человек как бы полностью завершает какой-то отрезок жизни, проходит его до конца, исчерпывает и… как бы прекращается. А потом вдруг возникает заново, совсем другим. Внешне он может, как две капли воды, походить на нашего приятеля, но когда он оглядывается назад, встречает бывших знакомых или случайно вспоминает что-то – всё кажется ему странным, непонятным и чужим, будто происходившим с кем-то другим. А потом опять что-то исчерпывается, и опять это уже совсем другой человек.

В общем, Елена испугалась, а что если та Элка уже кончилась, исчерпалась. Самой Елене это ничем бы не грозило. Эти чужие люди обычно бывают очень вежливы, легко идут на контакт, соглашаются на встречу, потому что мы, как прошлое, их не задеваем, не вызываем никакого волнения. А вот нам в таком случае как раз хочется разволноваться. Елена мечтала пережить что-то то, далёкое. А могло не получиться. Этого и испугалась. Ну и ладно. Теперь она думает иногда, а что если и Эла так же тайно видела её где-нибудь, но тоже по каким-то причинам не призналась.

Вернёмся назад в нашу ветреную зимнюю ночь. Много ещё мыслей теснилось в Лениной голове. Но сон всё же взял своё. А наутро снова понеслась жизнь, радостная и мрачная, скучная и разухабистая, чёрно-белая и разноцветная. У Лены тоже был, как теперь говорят, бойфренд. Тогда такого слова в русском языке не было, и Лене пришлось поломать голову, чтобы как-то называть этих своих особого рода друзей. Надо, пожалуй, разъяснить их значение в её жизни. В ранней молодости секс играет гипертрофированную роль, его никак невозможно игнорировать. Есть даже опасность слишком этим увлечься и наделать разных ошибок,  пропустить всё самое главное, самые лучшие впечатления, прожить чудесные годы совершенно бездарно. Лена решила себя обезопасить, и всегда иметь под рукой какого-нибудь дружка для таких надобностей. Кому-то это покажется циничным, но ей представлялось просто разумным. Было непонятно, как их называть при упоминании вслух. Ясно, что не жених. О таких перспективах Лена даже не задумывалась тогда. Слово парень тоже не было универсальным из-за возрастных ограничений. Всё-таки это, скажем, – от пятнадцати до двадцати, а если сорок. Самым подходящим словом было бы любовник, но оно звучало вульгарно. В конце концов, поэтическая натура остановилась на слове возлюбленный.  В общем, у  Лены имелись возлюбленные. Не все сразу, а последовательно. Если отношения с одним почему-либо заканчивались, девушка грустила положенное время, а потом начинала подыскивать замену. Эти возлюбленные были не такие, как у Элы. С ними неудобно было гулять по улицам, сидеть в кафе или появляться в компаниях. Компании у Лены были довольно рафинированные. Ну как туда заявишься с двоишником-старшеклассником придурковатого вида, или с рыночным торговцем кавказских кровей, или с тепершним сорокатрёхлетним «парнем». Какими-то они все, как  на подбор, были «некомильфотными». А вот это  слово тогда существовало. Толстого читали многие и много, во всяком случае, из рафинированных.

Почему все эти возлюбленные были не совсем нормальными, трудно было объяснить. Наверное, нормальные особенно на неё и не «клевали», а из тех, что «клевали», она делала отбор по интуитивному принципу «свой/чужой». Вот с этим будет трудно, скучно, натянуто, а в сексе так нельзя. А с этим всё будет легко, море по колено. Сама она называла этот принцип психологической совместимостью. Вот и анализируй теперь, что с её психикой было не так, а может, с её окружением, слишком строго воспринимавшим всё внешнее.

Итак, у Лены был возлюбленный. Пианист. Приличный во всех отношениях, только ему было сорок три года. Он работал преподавателем  в местном музучилище. По выходным подрабатывал в небольшом ресторане под названием «Космос». Ещё его нередко приглашали на радио для записей музыкального сопровождения некоторых передач. Познакомились они как раз в ресторане «Космос». Как-то Лена в компании двух или трёх юношей моталась по городу. Ничего удивительного в том, что она была единственной девушкой в мужской компании, не было. Это были свои в доску ребята, старинные знакомые, друзья. Во время этого мотания компания постоянно трансформировалась, кто-то отставал, кто-то присоединялся. В какой-то момент всем захотелось вина. А алкоголь в ту пору переставали продавать в магазинах, кажется, после семи. То есть купить вина нигде уже было нельзя.  Но можно было раздобыть  где-нибудь в ресторане по знакомству. Так они оказались возле «Космоса». Мужчины пошли внутрь, договариваться. А Лена внутрь не пошла, но чтобы не мёрзнуть в одиночестве, зашла в «предбанник». Там в углу стоял и курил очень интересный мужчина. А Лена к мужчинам как раз тогда присматривалась в поисках нового возлюбленного. Торговец с юга распродал весь свой золотисто-ароматный товар и вольной птицей улетел в родные горные края. Может, он ещё имел какие-то виды на бывшую подругу, но для неё навсегда стал прошлым.

Мужчина в углу был, что называется, жгучим брюнетом. Проседь в коротких волосах. Бледное лицо с синевой на бритых щеках. Рост выше среднего. Одет он был в чёрную рубашку с расстёгнутым воротом и синий костюм, на ногах – чёрные, блестящие ботинки. Всем хорош, кроме одного недостатка. Был немного тяжеловат, как-то прямоуголен. Тогда мужчин такого строения в просторечии называли шкафами. А Лене нравились более стройные и тонкие. Ну да, ладно, сойдёт, как говорится, на безрыбье. И ещё возраст! Опять, если что, придётся прятать ото всех.

Сейчас, в свои шестьдесят, Елена представить себе не могла, как можно «склеить» мужчину на улице, может, схватиться за сердце и попросить валидол. Давно не было такой нужды, и навык пропал. Но в те далёкие годы всё было наоборот. Знакомилась легко:  на улице, в транспорте, в кино, в магазинах. Чем-то умела зацепить, какими-то особыми взглядами, жестами, остроумными замечаниями. А затем обменивались телефонами и иногда потом созванивались, а иногда – нет. А то и сразу назначали свидание и тоже иногда потом встречались, а иногда забывали. В общем, то, что сказала Лена незнакомцу и чем сумела его заинтересовать, восстановлению не подлежит. Но к моменту, когда её спутники вывалились в «предбанник» с двумя бутылками вина, она и новый знакомый уже обменялась номерами своих  телефонов.

А потом он позвонил. На самом деле первой позвонила Лена, но к телефону тогда так никто и не подошёл. Автоответчиков в те времена не было и определителей номеров тоже. Аппараты были с вертящимся диском для набора номера и с трубкой на кудрявом проводе. Так что об этом звонке никто не узнал. Получилось, что он позвонил первым. Перекинулись несколькими фразами и решили встретиться.

 Конечно, сразу вспоминаются места для встреч. Обычно это были скверы, раскинутые по всему городу. В молодёжном жаргоне они имели свои названия. Хотя некоторые жаргонизмы возникли очень давно, когда этих молодых людей ещё на свете не было. Например, был сквер с названием «Стометровка». Почему так называли, не знал никто. Всё время хотелось разобраться с этим, пытались спросить у старших, даже у дедушек и бабушек. Иногда появлялись  кое-какие предположения, но очень неубедительные. За сквером закрепилась дурная слава, будто бы там тусуются проститутки. Это тоже была непроверяемая информация. Много времени Лена провела на лавочках этого сквера, одна и в компании друзей, но ничего такого не замечала. Видела мамаш с колясками, детей, старушек, а проституток – нет. И всё-таки стоило сказать, что идёшь на Стометровку, и сразу на тебя смотрели особенным внимательным взглядом. Ещё был «Квадрат». Ну, тут всё ясно. Сквер имел квадратную форму с огромным Лениным в центре. Был небольшой садик «Чебурашка», названный так из-за формы невысокого памятника, находящегося в нём. Памятник был посвящён дружбе нашего города со своим финским побратимом. Вполне себе симпатичный, просто горизонтальная его часть напоминала уши мультяшного героя. Были и разные другие места со странными и милыми названиями. Центральный проспект города, проспект Сталина-потом Ленина, назывался, понятное дело, «Бродвей», сокращённо «Брод». Короче, встретимся на Квадрате, прошвырнёмся по Броду. Так тогда говорили.

Наши герои тоже встретились в сквере. Не из вышеперечисленных, в другом. Северный город, преимущественно ночной во время зимы, был очень красив. Электроэнергии тогда не жалели, и он безмятежно сиял наперекор внешней тьме. Они бродили между скамеек, и Лена думала, сколько уже раз это всё описано и написано: разряженные деревья, фиолетовые тени на снегу, мерцание снежного полотна, яркие грозди рябины на белом. А всякий раз хочется снова как-то это всё ухватить, запечатлеть, быть окружённым и погружённым в эту красоту. Нагулялись, насмотрелись, а потом пошли домой, к нему, отогреваться горячим чаем. Так у них всё и пошло.

Лена называла нового возлюбленного Николаша. Она любила называть людей на старинный, немного подзабытый манер. Так, по её мнению, могла бы называть своего мужа княжна Марья. Обычно Лена много говорила. Она была человеком слов. Про неё можно было бы сказать по-горьковски: «Вся в словах, как рыба в чешуе». Но с Николашей  они почти всё время молчали. Он был человеком молчания. Рядом с ним легко было уходить в себя и беседовать со своим лирическим я. Свидания были однообразными и очень содержательными. Сначала, конечно, секс, то для чего, собственно, всё и задумывалось. Это было хорошо и предсказуемо. Потом шла еда, почти всегда вкусная и неожиданная. В позднесоветские времена еды в магазинах было много, но мало – вкусной. Большого аппетита магазинная еда не вызывала, и ели от голода, а не для удовольствия. Поэтому и не разъедались так, как сейчас. Зато, когда удавалось раздобыть вкусную еду, это был праздник. У Николаши такая еда была, потому что он работал в ресторане. Что-то он покупал на кухне, а что-то давали так, из остатков приготовленного на вечер. В ресторане подкармливали своих музыкантов, а музыканты подкармливали своих подруг. После перекуса Лена с Николашей молчали. При этом они, как правило, рассматривали альбомы с изобразительным  искусством или слушали музыку. Альбомов было очень много: с коллекциями Третьяковки и Эрмитажа, с импрессионистами и постимпрессионистами, с иконами и памятниками русского зодчества, ну, и с великими итальянцами, куда ж без них. Две или три книги Николаша Лене подарил. Он вообще не жалел дарить ей книги и пластинки с музыкой, наверное, справедливо полагая, что «в коня корм». Иногда Николаша садился за фортепьяно, Лена стояла, прислонившись к инструменту сбоку, или садилась в кресло у стены напротив. Он играл что-то красивое, не вполне вразумительное, какие-то свои импровизации, в которые вплетались известные классические мелодии. Лена очень любила музыку. Более того – она, даже сама играла на фортепиано. На этом стоит остановиться особо.

В том заведении, где Лена училась со своими самыми близкими подругами, профессиональное владение музыкальным инструментом не требовалось.  Но директриса считала, что всем девушкам (а учились там преимущественно девушки) музыкальные навыки необходимы. В учебном плане на неделю было два индивидуальных занятия по специальности, одно по пению, и два часа хора. Пели и играли все. Некоторые очень хорошо. На переменах здание наполнялось музыкой Чайковского и Шопена, Бетховена и Листа. А уж про песни и романсы, исполняемые то звонкими девическими, то глубокими женскими голосами и говорить нечего – надо слушать. Случались такой силы голоса, что сбегались преподаватели и приказывали замолчать, потому что невозможно было вести занятия. К Лене это никакого отношения не имело. Слух у неё был так себе. А это для музыканта самое главное. Лена не была совершенно бездарна, но чтобы достичь хоть каких-то успехов при таких данных, нужны были систематические серьёзные занятия, а это в её жизненные планы не входило.

У Лены была очаровательной внешности учительница музыки. Её звали Светлана Аркадьевна. Она была похожа на француженку из советского кино. Небольшого роста, изящная, как статуэтка, с короткой стрижкой, но не мальчишеской, а в виде шапочки. Волосы у неё были каштановые с красивым винным оттенком. В тон волос – шерстяное трикотажное платье бордового цвета, прямое и узкое с пояском на талии и замшевые остроносые туфельки-лодочки. Впрочем, платье и туфли часто менялись, как и оттенок волос. Просто Елене она вспоминается такой. Светлана Аркадьевна была чудесным человеком, но ученицы ей достались, как на подбор, если не вовсе бездарные, то феноменально ленивые. Поэтому она вела себя с ними строго и бесцеремонно, пытаясь запугать  и хотя бы так заставить заниматься. Учительница и её ученицы находились в состоянии тайной войны, но при этом хорошо относились друг к другу.

На предыдущее занятие Лена слегка опоздала. До последнего пыталась достучаться до мелодии заданной на прошлом уроке пьесы. Она взлетела по лестнице, перескакивая через одну, а то и две ступеньки, и с шумом и треском ввалилась в кабинет. За инструментом сидела другая ученица, Танюша, и стучала по клавишам устало и безнадёжно. Светлана Аркадьевна в связи с Лениным отсутствием оставила её играть сверхурочно. Как только Лена явилась, Танюшка вскочила и начала собирать ноты.

 – Тихомирову дождались! Счастье какое! Иди, Танюша, иди. Повезло тебе сегодня.

Так Светлана Аркадьевна встретила опоздавшую. Танюшка схватила вещички и ящеркой юркнула за дверь.

 – Ну, что, Тихомирова, сядь, остынь. А то от тебя пар валит, как от взмыленной лошади. А тебе сейчас Чайковского играть, русскую классику. Слава богу, не дожил Пётр Ильич.

А дальше был интересный разговор, из-за которого это занятие запомнилось на многие годы.

 – Лена, посмотри на себя, на кого ты похожа? Вечно несёшься куда-то, вечно растрёпанная, взлохмаченная. Движения резкие, неосторожные. Вот посмотри на Таню. Как она аккуратно и красиво одета, вся в облаке удивительного аромата. А как чудесно уложены волосы. И движения –мягкие и грациозные. Легко представить её женой, матерью. Она прекрасно устроится в жизни и будет счастлива. А ты? Если ты не изменишься, у тебя нормального будущего не будет. Ну, кому нужна такая растрёпа, не умеющая ухаживать за собой. А замуж, Лена, надо выходить рано, потом спохватишься, а вокруг пусто. Всех порасхватали. Ну что, остыла. Открывай Чайковского, горе моё.

Очередное предсказание. Сколько их Елена слышала за свою жизнь, и сама предсказывала. Вот про Элеонору, например. Хоть бы одно сбылось! В жизни много непредсказуемого и случайного, перечёркивающего линию судьбы. А может, это и есть судьба, только она таинственна и скрыта от человеческого ума.

Свой внешний вид, кстати, Лена уже тогда могла бы отстоять. Она не была неопрятной или немодной. Она была – стильной. Только этот стиль вызывал раздражение у некоторых людей, и у женщин больше, чем у мужчин. С мужчинами, между прочим, Лена по жизни не имела особых проблем. Всегда кто-то был рядом. Другое дело, что не совсем те, что надо. Замуж она,  действительно, вышла поздно, но зато очень удачно. Своё замужество и последующую семейную жизнь всегда считала самым счастливым событием в своей запутанной, трудной судьбе.  И с Таней всё случилось совсем не по образцу. Замуж она вышла рано, одной из первых на курсе. Но отношения в семье складывались странные. Лена хорошо обо всём знала, так как несколько лет работала вместе с Танюшиной двоюродной сестрой. Отношения жены и мужа всё больше переходили в садо-мазохистские. Она как-то уж очень нарочито унижалась и лебезила перед ним, а он отвечал ей грубостью и пренебрежением, и время от времени жестоко избивал. Однажды это закончилось госпитализацией. Тогда муж, испугавшись смертоубийства, ушёл из семьи и подал на развод. Он женился повторно и зажил нормальной семейной жизнью без всяких эксцессов. Татьяна тоже снова вышла замуж за чудесного человека, спокойного и доброго. Лена знала его лично, поэтому была в полнейшем изумлении, когда услышала, что Таня опять ходит в синяках от мужниных побоев. С тех пор она стала по-другому смотреть на домашнее насилие, как минимум, с осторожностью. Разные бывают люди, и разные у них потребности. От первого брака рос сын. Странно, но причудливые отношения между родителями его, кажется, не затронули. И мать, и отец очень любили мальчика и заботились о нём. Насколько Елене было известно, жизнь его сложилась хорошо.

Как могла изящная учительница музыки увидеть всё это в своих ученицах? Да и никто бы не смог. Хотя всё ведь было перед глазами. Лена была хоть и мятежным, но умным человеком. А в Тане уже тогда проступала слегка наигранная инфантильность: тонкий детский голосок, округлявшиеся то и дело глаза, неестественная наивность во взгляде.

Вот такое вышло музыкальное отступление. Но это особенность воспоминания. Оно возникает, как хочет: то связным повествованием, то лирическим раздумьем, то случайными образами. Вспоминающий знает, чем всё закончилось, но проходя путь снова, видит все повороты и извилины других возможных сюжетов, сожалеет о них или радуется, но всегда – грустит.

Как-то Николаша ушёл на кухню приготовить что-нибудь для перекуса. Воспользовавшись одиночеством, Лена вытащила из сумки ноты и решила поразбирать свою неподатливую пьесу. Через несколько тактов она услышала Николашин голос:

 – Так играть нельзя. Тебе, Лена, лучше совсем не надо играть на инструменте.

 – Золотые слова! Ты знаешь, сколько всего из того, что я делаю, мне вообще никогда не следовало бы делать. А знаешь, что почти ничем, в чём я чувствую потребность, я не имею возможности заниматься. Напиши аргументированную докладную в администрацию нашего училища, может, они послушают тебя, и я освобожусь от этих унылых бесполезных занятий.

Николаша улыбнулся, махнул рукой, в смысле, продолжай, раз никуда не деться, и вернулся на кухню. Но Лена перестала мучить пианино, убрала ноты обратно в сумку и решила впредь не травмировать возлюбленного своими экзерсисами.

Вот так и шла их совместная жизнь, спокойно и приятно. Она радовала обоих, потому что не напрягала и приносила удовольствие. Вне Николашиного жилья они не встречались. Иногда какие-то внешние заботы проникали в мир их отношений. Например, отменялись встречи из-за педсоветов у Николаши или контрольных у Лены. Отмечались бокалом вина успехи на поприщах обоих: достижения Николашиных учеников или личные победы в учебном процессе у Лены. Близкие подруги, конечно, знали от Лены всё. Менее близкие друзья тоже понимали, что у неё кто- то есть, как всегда. Но никто, разумеется, его не видел. В глазах некоторых таинственный поклонник придавал девушке романтичность, другие подсмеивались над такой секретностью.

Неожиданно всё кончилось самым прозаическим образом.

В этот день Николаша сел за фортепиано и начал музицировать. Лена стояла, прислонясь к инструменту, и в который раз поражалась, как те самые клавиши, из которых она выстукивала несуразные звуки, могли звучать тонкими завораживающими мелодиями. Возлюбленный смотрел на то место, где обычно стоят ноты. Этот взгляд Лена называла «взгляд сквозь». Это был совершенно особый взгляд, раньше она такого ни у кого не видела. Казалось, он уходил и уходил куда-то, проходя насквозь всё, что встречается на пути, и так до бесконечности, потому что ничто не было достаточно прочным, чтобы его остановить. Внезапно мелодия прервалась. Николаша поднял глаза на Лену:

 – Нам придётся пока не видеться. Приезжает моя жена.

 – Что?!! Кто?!!

У Лены перехватило дыхание от изумления. Казалось, в их замкнутый уют не просто залетел случайный мусор, что уже было бы трагедией, а в самом центре взорвалась бомба.

 – Твою мать! Почему ты никогда ничего об этом не говорил!

 – Не знаю. Ты ведь никогда и не спрашивала. Мне как-то не казалось это нужным. Или я забыл. Я не знаю. Мы вообще мало говорили о жизни вне этих стен. Об этом никогда не заходила речь. Я вообще об этом не думал.

 – Конечно, не думал! А если бы она приехала, когда мы без трусов лежали в постели! Мне что, пришлось бы хватать шмотки и лезть в шкаф или под диван!

От пошлой банальности этой сцены Лену даже затошнило. Оказывается, они не просто приятно сожительствовали, но ещё и обманывали какую-то неизвестную женщину, их простые отношения вдруг оказались нелегальными и неправильными.

 – А дети у тебя есть?

 – Да, дочь. Ей пятнадцать.

 – Твою мать! На три года младше меня! Извращение какое-то! Да где они существуют? В этой квартире, кроме тебя, никто не живёт. Может, поэтому мне такое и в голову никогда не приходило.

И Николаша рассказал о себе то, что при нормальном развитии нормальных отношений узнают в первые дни знакомства.

Он был питерским, но это Лена уже знала, это уже мелькало в их немногочисленных разговорах. В Питере (тогда этот город назывался Ленинград, но в народе всё равно звался Питером) он родился, учился, там живут его родители, ну, и жена с дочкой. А в нашем городе живёт двоюродная сестра его матери и, соответственно, его троюродный брат. Брат как-то предложил идею хорошего заработка на Севере. Это была неплохая мысль, потому что на Крайнем Севере платили действительно хорошо, и люди приезжали сюда за этим. Сначала вся семья сопротивлялась, но потом посчитали, начали что-то планировать и, наконец, соблазнились. Николаша отправился обогащаться. Жильё ему предоставил брат. У него была отдельная квартира, а сам он по полгода был в море, потом возвращался на две недели и опять уходил в плавание. Да и когда брат возвращался, проживал у своей подруги, с которой всё никак не решался оформить отношения официально. Так Николаша начал жить в одиночестве, как будто бы тоже ушёл в море. Уже несколько лет. Семья воссоединялась всякий раз, как возникала возможность: отпуска, отгулы, праздничные дни. То он ехал в Питер, то семья навещала его. Сейчас был отпуск у жены, и она приезжала на месяц. Простая житейская история.

Лена всё выслушала, в последний раз окинула взглядом уютное прибежище, послала возлюбленному прощальный воздушный поцелуй и пошла восвояси. Она вышла на улицу. Город, как всегда, сиял посреди ночи. Было всего-то часов пять, но зимой ночь отступала очень ненадолго. Воздух освежал лёгким морозцем. Снег на тротуарах, хоть и утрамбованный прохожими, был белым и чистым. «Как тяжело в душе! Хорошо, что вокруг так свежо и красиво», – думала Лена. В тяжёлые минуты жизни она всегда искала внешней красоты, боль от этого не проходила, но теряла свою абсолютную власть. Сосуществование с красотой восстанавливало волю к жизни.

Нечего было и думать о том, чтобы идти в таком состоянии домой. Это значило бы рыдать и тосковать об утерянных возможностях. Нет, в подобных ситуациях следует плакаться в жилетку. Лена вскочила в троллейбус и поехала к Эле в общежитие. Подруги дома не оказалось. Соседки по комнате объяснили, что за ней на машине приехал Женя, и она укатила с ним куда-то. Отношения с однокурсницами у Лены были хорошие. Она не вредничала, всегда давала списывать и подсказывала, если надо (а училась очень хорошо), не «закладывала» ни своих, ни чужих и не пыталась вылезти наверх за счёт других. Поэтому в общежитии было полно мест, где её встречали с радостью. Часа полтора она просидела в разных комнатах, слушая последние сплетни женского коллектива. После всех рассказов собственные проблемы бледнели настолько, что казалось неприличным переживать о них на фоне окружающих стихийных бедствий. Основных новостей было три. Во-первых, женился всем известный Лилькин хахаль. Два дня боялись, что Лилька отдаст концы. Но потом она вылезла из постели, разорвала в клочья фотографию бывшего, растоптала эти клочья каблуками, собрала их и смыла в унитаз. Затем она пожаловалась, что у неё по химии может выйти тройка, достала учебники и села готовиться к лабораторной работе.

Во-вторых, Ольга забеременела и собирается рожать. Отец ребёнка жениться на ней не хочет. Ему тоже восемнадцать лет. У Ольги нет родителей, только тётка. Как она думает выбираться из сложной ситуации, и кто о ней позаботится, непонятно. Кому положено, конечно, позаботятся, но впереди её ждали большие трудности.

В-третьих, Ирина завела шашни с милиционером. Он вдовец с тремя маленькими детьми. Она всерьёз собирается за него замуж. А между тем, полгода не прошло, как её вытащили из цыганского табора, тоже собиралась там замуж за кого-то выходить.

После того, как все эти истории в подробностях были проанализированы со всеми возможными вариантами развития событий, Лена вернулась в Элину комнату. Подруги ещё не было, и, оставив ей записку с просьбой позвонить как можно скорее, девушка отправилась домой. Дома, не зная, чем заняться, – всё валилось из рук – она села за фортепиано и принялась выколачивать свою злосчастную пьесу. «Должна же быть хоть какая-то польза от всей этой истории, – думала Лена. – Может, Светлану Аркадьевну порадую». Она занималась довольно долго, сквозь бессвязный стук стала даже просачиваться  симпатичная мелодия, когда раздался Элкин звонок.

 – Сволочь какая! Решил, значит, тебя обмануть, – злобно-трагически произнесла Эла, услышав краткое изложение истории с Николашей.

 – Не знаю. Может, и нет, – задумчиво ответила Лена.  – Понимаешь, я как-то сама ни о чём не спрашивала. Интересный мужик, в возрасте, без семьи. Это же должно выглядеть странно. Но мне  даже в голову не пришло поинтересоваться чем-то таким. Может, и ему не пришло.

Встречаться было уже поздно, решили завтра после училища пойти к Лене домой и как следует всё обсудить. На следующий день у обеих были занятия после уроков. У Элы какие-то консультации, а у Лены музыка. Вчерашние тренировки не прошли бесследно. Аккомпанемент, конечно, страдал, но мелодия звучала очень уверенно. Светлана Аркадьевна была довольна.

 – Знаешь, Тихомирова, поставлю тебе сегодня пятёрку. Сыграла ты, конечно, не блестяще, но если дальше пойдёшь такими темпами, вдруг да отличишься на итоговом концерте. Скажут тогда, что я была несправедлива к способной ученице.

Когда девчонки отправились домой, было уже пять часов. Музыкальные успехи надо было обязательно отметить. Сначала зашли в кулинарию и наелись пирожков, а потом пошли в рюмочную и выпили по две стопки ликёра, шартреза и абрикотина. Повеселевшие, решили идти до дому пешком. Дорога была неблизкая и без приключений не обошлось. Всё время цеплялись какие-то молодые люди, говорили что-то смешное, делали разные предложения. Девчонки в ответ,  дурачась, бросались снегом, сами опрокидывались в сугробы, смеялись во весь голос и даже звонко пели что-то. Одним словом, прогулка удалась. Дома сразу сели за уроки. Элка уговорила подругу учить физику. В сегодняшние планы Лены это не входило. Оценки у неё были отличные, и в ближайшее время вызов к доске ей не грозил. Но Эла сказала, что одна она не разберётся, и пришлось помогать. Разделили параграф на части и потом рассказывали друг другу. Ещё решили задачу, позанимались музыкой. Идти в общагу было уже поздно, легли спать вдвоём на диване. Перед сном ещё долго обсуждали события личной жизни, пытаясь, если не понять происходящее, то хотя бы сформулировать.

На другой день оказалось, что физикой занимались не зря. Лиля на фоне личных неурядиц запустила не только химию, но и всё остальное. Она стояла на перемене перед кабинетом физики  бледная и близкая к обмороку. Физику она выучить вчера не успела, а её наверняка должны были спросить. Рядом со старыми двойками назревали новые.

 – Я из этих чёртовых двоек просто не выберусь, не выберусь, – в отчаянии повторяла Лиля.

Срочно пришлось её выручать. Из всей группы параграф выучили только Эла и Лена. Они решили вызваться к доске по желанию. Физичка была женщиной занудной, но вовсе не вредной. Всегда спрашивала желающих. Лена вырвала лист с решённой задачей и сунула Лиле, спешно поясняя формулы. В результате девчонку спасли. Эла с Леной получили пятёрки за устные ответы, а Лилю действительно попросили решить домашнюю задачу. Путаясь в формулах, решение она кое-как объяснила и заработала четвёрку. Выдохнул с облегчением весь класс. На самом деле, это было удивительное явление – такая взаимовыручка. Девчонки очень по-разному относились друг к другу, существовали всякие дрязги, неприязнь, характеры у них были разные. Но в некоторых случаях, когда кто-то попадал в тяжёлую ситуацию, или надо было прикрыть, или противостоять системе, вдруг все сплачивались и решали проблему. Гендерная солидарность – вот, что это было.

Так закончилась неделя, и наступило воскресенье. Эла гуляла с Женей, Лена сидела дома. Зазвонил телефон. Это был приятель Сеня, студент ВУЗа, изучавший там английский язык и литературу.

 – Привет, что делаешь? – спросил он.

 – Канта читаю.

 – Достойное занятие. А я к тебе с приветом. У Анисимова день рождения. Приглашает всех в следующую субботу. Просил тебе передать.

 – А сам, значит, не мог позвонить?

– Звонил. А как же? И не один раз, да некоторые домой только спать приходят. Если приходят.

 – Правда, дел полно. Запарилась, – не вдаваясь в подробности, отозвалась Лена.

 – Кстати, – продолжил Сеня, – я тут купил новую пластинку. Какая-то немка играет на фортепиано. Одна прелюдия Гайдна просто удивительная. Я сразу про тебя подумал. Хочешь, приходи – послушаем.

 – Давай! Минут через сорок могу быть у тебя.

Лена закрыла Канта, быстро собралась, прихватив с собой подаренные Николашей альбомы, и уже через полчаса была у Сени, который жил неподалёку. Гайдн, действительно, оказался очень красивым. Музыка была торжественная и нежная одновременно. Она обращалась к чему-то очень высокому, к Создателю, может быть, или к человеческой душе, и что-то внутри росло, поднимаясь к этой высоте. Всё это обсудили с Сеней, придумывая разные образы, перебивая и подхватывая мысли друг друга. Потом стали смотреть альбомы, снова обсуждая и восхищаясь вслух. Сеня тоже был человеком слов, поэтому то, что возникало внутри, тут же высказывалось и становилось достоянием присутствующих. Вскоре начала собираться обычная компания. Первой появилась соседка Света – девушка несколькими годами старше Сени. Она часто забегала к нему поделиться какими-нибудь мыслями  или пожаловаться на личные неудачи. Потом стали приходить друзья, предварительно позвонив по телефону, или без всякого звонка, просто оказавшись поблизости. Собралось человек семь. Сначала было шумно, рассказывали о событиях, произошедших за то время, пока не виделись, делились разными впечатлениями. Постепенно, однако, атмосфера теплела, стихала и становилась всё более лиричной. Заговорили о Чехове. Местный театр репетировал «Трёх сестёр». Почти все присутствовавшие сошлись во мнении, что вряд ли постановка вполне удастся. И не такие театры «ломались» на Чехове. Сеня сказал, что ему очень нравится рассказ, или повесть, «Огни». Оказалось, что никто эту повесть не читал или не помнил про что. Решили прочитать её вслух. Сеня начал чтение, потом продолжила Лена, потом кто-то ещё.

Впечатление было удивительным. Такой простой рассказ, почти что ни о чём, как-то вдруг  ошеломил слушателей. Чужая жизнь незнакомых людей ушедшего века проникла в их комнату, пробыла вместе с ними некоторое время и исчезла, отправившись дальше своими неведомыми путями. В произведении было всё: замысел, сюжет, философия. Но это казалось второстепенным, а главной была особая внутренняя интонация. Она пронизывала повесть, проникала наружу, заполняя окружающее пространство, и вдруг возникала внутри читающих. Если бы Лена знала тогда это слово, она, пожалуй, назвала бы повесть атмосферной. Лена сама подумывала о том, чтобы заняться литературной деятельностью, то есть стать писателем. Её все всегда хвалили за умение пользоваться словом, устным и письменным. Но когда Лена читала по-настоящему больших писателей, у неё опускались руки: так ей не суметь никогда. Ну, вот как эти люди, доктор, инженер, студент, живущие каждый своей жизнью, которая никогда никому больше не будет известна, оказались вдруг вместе там, у них, и здесь, у нас. Они были выхвачены Чеховым  из жизненного пространства для его писательских нужд, а потом опять отпущены по своим профессиональным, нравственным, житейским делам. И герои оказались, как мы все: одновременно мелкие и мыслящие, рабы рутины, мучимые движениями души и совести. Жизнь даёт им уроки, меняет их, а они эту жизнь строят и преобразуют.

Эти рассуждения не были внутренними и скрытыми. Молодые люди легко высказывались вслух. Мысли и слова присутствующих волновали и заинтересовывали. Лена ещё заметила, что в повести несколько уровней. Есть уровень большого социального проекта – строительства дороги. Есть уровень философский: как конечному индивиду в конечной истории найти осознанные цели и смыслы. И есть уровень простой, человеческий, где необходимы доброта, порядочность, сострадание. Все эти уровни переплелись в героях в непонятных пропорциях.

 А название? Оно-то о чём? Этот вопрос, заданный кем-то, вызвал новый виток рассуждений. Долго ещё все высказывались, пили чай, но пришло время расходиться, и компания вывалилась на улицу. На улице продолжали говорить, провожая друг друга.

Лена любила эти встречи. Они придавали жизни глубину и перспективу. Рождали новые жизненные силы. А они требовались – завтра понедельник. Опять рутинные проблемы, рутинные задачи, рутинные встречи. Зато потом в субботу день рождения Ромки Анисимова. С этой приятной мыслью она погрузилась в сон.

Ко дню рождения нужен был подарок. Сделать правильный подарок и всегда-то – проблема. А в том далёком обществе, пренебрегающем потреблением, – проблема в степени n. Сеня собирался дарить какой-то модный диск, он искал его по знакомым, чтобы купить с рук. У Лены таких связей не было, и в конце недели, прихватив после занятий Элку, она отправилась по магазинам. Сначала прошлись по подарочным и сувенирным. Сложился некоторый список возможных презентов. Во-первых, кружки. Были вполне достойные, симпатичные и удобные. Во-вторых, варежки-шарфы. В северном климате всегда пригодится. Много было с этническими узорами, красивых, но недостаточно мужественных, а в двадцать лет мужественность  важно подчёркивать. В книжные магазины, конечно, не заходили, даже в букинистические, потому что книг, которые можно было бы читать, там не было. А классиков марксизма-ленинизма у всех было в избытке, хотя никто в здравом уме самостоятельно их не приобретал. Каким-то образом они сами находили дорогу в жилища советских людей. Напоследок зашли в «Советский плакат». Там, понятное дело, продавались советские плакаты, а так же канцелярия, и был отдел искусства. В этом отделе Лена и купила, наконец, подарок. Это был альбом под названием « Русский портрет». Не бог весть что, но лучше, чем кружка, которая у него, наверное, уже есть. Ведь пил же он из чего-то до двадцати лет. Ещё поболтавшись по магазинам и купив всякой мелочи для себя, девчонки разбежались по домам.

В субботу вечером, собравшись небольшой компанией, отправились к Ромке. Ему исполнилось двадцать лет. Дата круглая и торжественная, поэтому отмечали с некоторым размахом. Было человек пятнадцать, а то и больше. Родители тоже сидели за столом с молодёжью, но недолго. Поздравили, подняли бокалы, немного поучаствовали в общем веселье и ушли в соседнюю комнату. Комнат было три. В одной стоял стол, и проходило торжество, в другой спрятались родители, а третью отвели под танцы. Как только все наелись и напились, пошли танцевать. Сеня был в этом главным. Он включал нужную музыку, создавал особую атмосферу с помощью освещения и специальных эффектов. Он очень любил танцевать, танцевал самозабвенно и пластично. Иногда все расступались и с восхищением смотрели его сольные импровизации. Некоторые близкие друзья, хорошо знавшие манеру его танца, начинали подтанцовывать. Это было очень красивое и захватывающее зрелище.

Лена танцевать не любила. Вообще, всякие телесные движения не доставляли ей радости, разве что плавание. Ей, конечно, приходилось много ходить, и походка её была летящей и стремительной. Но грация этих движений была не в теле, а именно в стремлении и полёте. Часто на совместных праздниках, когда разгорались танцы, Лену можно было увидеть в уголке листающей книжку или журнал. Но Сенины выступления она обожала.

Таким образом, в какой-то момент Лена оказалась за столом почти в одиночестве. Напротив, на другом конце стола сидел парень, двоюродный брат Ромки, имя его в памяти не удержалось.

– А ты что не танцуешь? – спросила Лена.

 – Не люблю, – коротко ответил парень.

 – Я вот тоже не танцовщица, – поддержала Лена. – А ты где учишься?

 – В десятом классе.

В ту пору десятый класс был в школе выпускным. «Парню, значит, семнадцать лет», – подумала Лена.

 – На самом деле, я спортсмен, – неожиданно добавил собеседник. – Лыжник.

И он рассказал, какой у него спортивный разряд, и что он член сборной. Поскольку Лена спортом не интересовалась совсем, то ничего из этого не запомнила. Она ещё задала несколько вопросов от нечего делать, и состоялась, как говорится, милая беседа. Но тут в комнату выскочил кто-то из танцевального пространства и, возмущаясь поведением нетанцующих, схватил их за руки и потащил за собой. В танцевальной комнате было полутемно, жарко, несмотя на приоткрытое  окно; все скакали, дрыгая руками и ногами. «Глупость какая», – подумала  Лена. Но присмотревшись, поняла, что движения молодых людей ей нравятся, и тоже принялась скакать и дрыгаться. Музыка, хоть и слишком громкая, тоже понравилась. Юный спортсмен довольно ловко прыгал рядом. Получалось, что она как бы танцует с ним, поэтому, когда заиграла медленная музыка, они образовали пару. Так у них и сложилось: быстрый танец скакали рядом, медленный – в обнимку друг с другом. В какой-то момент обнимания спортсмена стали крепче и нежнее, его щека прижалась к её виску. Краем глаза Лена заметила весёлый и насмешливый Сенькин взгляд. «Что за фигня! – подумала она. – Только этого школьника мне ещё не хватало. И главное, у всех на глазах. Будут думать обо мне бог знает что: соблазнительница юных лыжников».  Как только закончился танец, она вернулась обратно к столу. Спортсмен вышел следом и сел за стол напротив неё.

 – Между прочим, я тебя сразу заметил, – вдруг начал он.

 – В каком смысле?

Лена испугалась:  вдруг они уже были когда-то знакомы, а она это забыла. Может, они учились в одной школе.

 – Ты мне сразу понравилась.

 – А-а-а. Понятно. Чего это так сразу-то?

 – Ты ведёшь себя не как все.

– Первый раз такое слышу. И что это значит?

 – Ну, говоришь громко, и слова очень умные, как будто лекцию читаешь. И вообще, ведёшь себя так, будто ты тут главная, а все остальные – дураки.

Такая оценка Лене не понравилась совсем. Это как идёшь себе по улице, ни о чём не думаешь, и вдруг промелькнёт твоё отражение в витрине, а ты себя не узнаёшь. Ты думаешь, что выглядишь так-то и так-то, а окружающие видят тебя, оказывается, совсем другим. Лыжник ещё продолжал разговор, но девушка отвечала вяло, пытаясь уходить от скользких тем. Плясуны, наконец, стали уставать и постепенно возвращались к столу. Весь оставшийся вечер Лена старалась держаться от лыжника подальше, узнав, кстати, из чьего-то замечания, что его зовут Игорь.

Обратно шли большой компанией. Лену проводили до самого подъезда. Среди провожатых был и Игорь. Он всё пытался подобраться к ней поближе, но Лена с одной стороны взяла под руку Сеню, а другой рукой вцепилась в Веру, девушку, которую провожали дальше. Она вернулась домой очень довольная: вечеринка была весёлой, подарок Ромке понравился, и от неожиданного ухажёра удалось отделаться. Немного смущала характеристика, которую он ей дал, но не сама по себе, а именно это несоответствие себя в собственном воображении и в глазах других.

Сеня позвонил через пару дней. У него было два вопроса. Во-первых, Игорь пытался узнать у всех подряд  Ленин номер телефона. Во-вторых, у Сени в институте распространяли билеты на концерт какой-то чешской пианистки. Репертуар вроде подходящий, в том числе Бетховен. Сам он пока сомневается, но если сложится компания, то пойдёт. По первому вопросу Лена сказала категорическое нет, ни в коем случае номера не давать, не вдаваясь в подробности и объяснения. По второму – поколебавшись, согласилась. Идти вечером в будний день слушать не пойми кого, когда дома прекрасные пластинки с лучшими исполнителями, не казалось заманчивым. С другой стороны, мало ли как могло повернуться, может, этот концерт станет лучшим событием в жизни. С искусством ничего нельзя знать заранее.

Игорь Лену  всё-таки нашёл. Телефон он не разыскал, поэтому явился к ней домой без приглашения. Подъезд он знал, так как провожал её до дому, а внизу каждого подъезда в ту беспечную советскую пору висел поквартирный список жильцов. А уж фамилию-то Лены он знал. Лену Тихомирову в их кругу знали даже те, кто её и в глаза-то ни разу не видел. Трудно сказать почему, но она была, по-своему, легендарной личностью. Наверное, потому, что ярко высказывалась, и её часто цитировали. В общем, раздался звонок в дверь. Лена крикнула, что откроет сама. Родители, впрочем, и не собирались открывать. В принципе, придти мог, кто угодно, но чаще всего спонтанно, без предупреждения приходили к Лене. На пороге стоял юный спортсмен. Стало немного досадно: столько нужных или интересных дел приходилось отложить из-за гостя. Но, с другой стороны, она с самого начала чувствовала, что с этой ситуацией придётся разбираться, и разбираться придётся самой. Игорь разделся и прошёл за Леной в её комнату. После небольшой беседы на тему «как дела» он приступил к серьёзному разговору. Он сразу сказал, что она ему очень нравится, а он ей почему-то нет. Другим девушкам он нравится. Может быть, Лена просто неправильно его поняла или недостаточно хорошо узнала, а вдруг она ошибается на его счёт и потом об этом пожалеет. Девушка поинтересовалась, почему он решил, что у неё нет парня. На это Игорь резонно ответил, что если бы парень был, то с ним бы она к Ромке и пришла. Всё, что сказал Игорь, было логично и правильно, а ответа у Лены действительно не существовало. Конечно, можно было сказать, что у них разные интересы, характеры, что они не подходят друг другу, но это было неправдой. Он ей во всём подходил, симпатичный, по-своему интересный, не занудный. Просто у Лены в жизни возникла потребность взять паузу, обдумать, осмотреться, очиститься от шелухи. А отношения с Игорем на данный момент воспринимались как шелуха.

 – Знаешь, у тебя есть удивительное качество, – начала она свой ответ, – сам того не зная, ты делаешь очень верные замечания и задаёшь очень правильные вопросы. (Как сломанные часы, два раза в день показывающие правильное время, – подумала Лена, но вслух говорить не стала, чтобы не обижать человека зря). Очень может быть, что я потом пожалею об этом разговоре и буду мечтать о наших отношениях. Но сейчас у меня другое время, пора для наших отношений не пришла, и они не могут сложиться. Может быть, когда-нибудь мы будем смотреть в одну сторону, но не сейчас.

 – Это ты про что?

 – Ну, смотри. Вот для спортсмена цель. Она всегда ясная: финишная черта, мишень и всё такое. Без цели спорта нет. Это его основа. И ты так привык существовать – достигать цели. Это твой смысл, обозначенный и понятный.  А для меня существование – это поиск смыслов, случайные встречи с ними, может быть. Смыслы неоднозначны и непостоянны, всё время превращаются и ускользают. Ну, как бы мы существовали вместе: ты несёшься в заданном направлении, а я брожу какими-то странными тропками, а то и вовсе по целине.

 – Ты так говоришь, будто я тебе жениться предлагаю.

 – Не жениться, а замуж выходить. Тут-то я тебя и разоблачила. Мало того, что ты отвлечёшь меня от поисков истины, так потом ещё и не женишься.

Они ещё долго говорили на темы человеческих отношений и на разные другие темы. Потом пошли на кухню перекусить, потому что есть захотелось. Потом на кухню пришла Ленкина мама, и заговорили уже обо всём на свете. Расстались друзьями, решили, что любви между ними не будет, а будет дружба, а какая дружба, крепкая или нет, время покажет. Всё сложилось хорошо, только очень жаль было убитого времени, потому что запланированное на вечер пошло прахом, занятия музыкой в том числе. 

На фортепианный концерт собралась компания из четырёх человек. Встретиться договорились у филармонии, но потом как-то созвонились и стали присоединяться друг к другу по дороге. Первое, что увидела Лена, войдя в вестибюль, была небольшая группа людей, в центре которой стоял Николаша со своей женой. Лена разделась и, поскольку время до концерта ещё оставалось, заняла удобную позицию, чтобы незаметно всё рассмотреть. А рассматривать было что. Поразительно, насколько Николаша и его жена подходили друг другу. Иначе, как пара, и не назвать. И какая пара! Выразительная, заметная. Николашина жена была в образе рыжей женщины. Образ был немного шаблонный, но вполне законченный, как говорится, классический. Тёмно-рыжие пышные волосы, нежно-красная помада с морковным оттенком, ну, и обязательный в такой палитре, зелёный цвет. Зелёными были тени на веках и костюм с золотыми пуговицами. Рисунок костюмной ткани представлял собой широкие вертикальные волнистые полосы, в которых цвет постепенно переходил от светло-салатового к тёмно-зелёному. На ногах – бежевые полусапожки. Женщина выглядела броско, но не вульгарно. Она была среднего роста, с крепкими плечами и бёдрами и тонкой изящной талией, не худенькая, но стройная и подтянутая.

Лена иногда думала, что если кто-то захочет нарисовать карикатуру на их с Николашей парочку, то это будет шкаф и прислонённая к нему швабра, лохматым концом вверх. А вот рядом с женой он не воспринимался тяжеловесно, просто крепкий элегантный мужчина. Но это ещё не поражало так, как его поведение. Казалось, это был другой человек, не тот, которого Лена знала. Этот Николаша  (да и не Николаша вовсе, а Николай Владимирович, таким было его полное имя) много говорил, улыбался, смотрел по сторонам. Никакого взгляда «сквозь», глаза спокойно останавливались на людях и предметах.

Лена была ошеломлена. Как это возможно? Человек «в себе» и человек «для других»? Или каждый носит внутри разные образы, или роли, а где тогда он сам, настоящий? Интересно, это у всех так, а может быть, это «феномен Николаши».

 Прозвенели все нужные звонки, и она пошла в зал, где друзья уже заняли свои места. Мысли и чувства её были взволнованы, но для восприятия музыки это неплохо, подумалось ей. Пианистку, видно тоже что-то волновало, потому что она бросалась на инструмент так, что, казалось, он сейчас разлетится в щепки, и не только он, но и табурет, и вся сцена. Овации были громоподобными.

 – Посмотри, как людям нравится, – обратилась Лена к Сене. – А мне показалось слишком бурно.

 – Мне тоже, – отозвался Сеня. – Думал, вот-вот провалится куда-нибудь в преисподнюю.

Потом был антракт, потом второе отделение, тоже бурное. Хотя музыка была спокойнее, исполнительница не унималась, и страх, что она сейчас разнесёт всё вдребезги, не покидал до самого конца. После концерта зашли в кафе поесть мороженого и обсудить выступление. Некоторым концерт понравился, и слушать их мнение было интересно. Вернувшись домой, Лена легла в постель и ещё долго думала об увиденном в филармонии.

В субботу позвонила Эла, не здороваясь, крикнула в трубку, что сейчас придёт, и, не дожидаясь ответа, отсоединилась. Что-то у неё стряслось. Лена разволновалась, перебирая в уме всевозможные невзгоды. Но долго волноваться не пришлось, Эла примчалась быстро. Оказалось, они с  Женей разругались.

 – Этот (дальше шло длинное, как говорят в народе, трёхэтажное, непечатное выражение) сказал, что я слишком доступная, легкомысленная и не достойна настоящих чувств.

 – Разобрался, наконец, – с иронией отозвалась Лена. – А что случилось-то?

И Эла рассказала свою банальнейшую историю. Они с Женей сидели в кафе и ели мороженое.  Субботний вечер, кафе битком набито народом, и к ним за столик подсели двое молодых людей лет двадцати пяти. Ну и, конечно же, не смогли обойти вниманием такую красавицу. Стали её веселить, угощать, делать комплименты. Но вполне невинные, как, во всяком случае, казалось Эле. Поэтому она веселилась вовсю, а Женя, видно, закипал, как закупоренный котёл. Когда, распрощавшись с соседями по столу, парочка вышла на улицу, он и взорвался: наговорил гадостей, развернулся и ушёл. А Элка из ближайшей телефонной будки позвонила подруге и прибежала за сочувствием.

 – Я тебе всегда и безусловно сочувствую, но давай всё-таки разберёмся, что ужасного в твоей истории. Что тебя расстроило больше всего?

 – Что этот говнюк всяко меня обосрал.

 – Эл, а мы с тобой разве недоступные?

 – Доступные, конечно, но мы для всех доступные, а попадаются только (тут опять пошло нечто трёхэтажное).

 – Что всякий говнюк может тебя обосрать, это плохо, зато ты избавилась от Жени. А это такая удача!

 – Что значит удача? Я, между прочим, за него замуж собиралась. А ты, значит, ничего хорошего о нём не думала?

– Да я и плохого о нём не думала. О нём вообще невозможно думать, не о чем. Он, знаешь, не человек ещё. А, может, так никогда им и не будет. Он, как робот, повторяет что-то заученное, реагирует на всё автоматически. Есть такие мысли у некоторых людей (у Достоевского, например), что, пережив страдания, человек возрастает до человечности.

 – Ещё инквизиция так ведьм очищала, – вставила Элка. – А что! Можно бы и Женю так. Посмертно превратить в человека. Это шутка.

 – Я не думаю, что обязательно нужно пострадать. Счастье, сильная радость, думаю, тоже для этого сгодятся. Но, глядя на Женю, кажется, что какое-то потрясение ему придётся пережить, потому что не получится всё время прикрываться расхожими правилами. Люди по правилам жить не могут. Они то и дело вываливаются за рамки. Вот, как ты, например: стало весело тебе, ты и вывалилась.

 – Ты уж, подруга, слишком увлеклась рассуждениями. Никуда я не вывалилась. Я ни в какие правила ещё не вписалась.

И девчонки захохотали, повалившись на диван.

 – А на фига тебе, Элка, так рано замуж выходить? Ты такая красавица, без мужа точно не останешься. Ищи кого-нибудь особенного:  умного, богатого красавца.

 – Пока буду искать, красота пройдёт, а мужиков всех порастащат.

 – Тоже верно. Вот и Светлана так говорит.

И Лена пересказала диалог с учительницей музыки.   

Девчонки говорили и говорили друг с другом, и Элкина обида потихоньку затихала. Но обе они знали, что обида ещё вернётся, подстережёт в момент одиночества. Со временем пережитое может не только потерять остроту, но и забыться навсегда, как никогда не бывшее, но это со временем. Поэтому Эла осталась у Лены ночевать, а вечер они посвятили обсуждению своих обид, тех, что остались в памяти, и, может быть, навсегда. А перед сном Лена думала, что Эла, на самом деле, очень даже «правильная» и ниоткуда не «вываливалась». Велит ей общество «живите и размножайтесь», она это и исполняет, хотя ей самой, молодой и красивой, на фиг это не надо. А вот для Лены в этом обществе и правил никаких нет, и всякие рамки, чтобы не загреметь в тартарары, она сама себе рисует. Иногда получается неплохо (обе стороны сосуществуют мирно), а иногда фигово, как говорят в футболе, на грани фола, в сущности – на грани закона.

Март подходил к концу. На большой части России, несмотря на календарь, это зимний месяц, а уж на севере и апрель – не весна. Снег повсюду, и морозы, все в шубах, и пар изо рта. Но город уже живёт весной, потому что появилось солнце. Это уже не сияние в кромешной тьме, а обычный земной город, где ночью темно, а днём светло, где есть утро, и есть вечер. Атмосфера становится весёлой и будничной, существование значительно облегчается. Зато магия и романтика выносятся за скобки.

Лена не то, чтобы думала о Николаше со времени их расставания, но его образ всегда присутствовал где-то на периферии сознания. Она, не вполне осознанно, держала в уме, что к концу марта отпуск у жены закончится, и возлюбленный будет снова свободен. В их отношениях это ничего не меняло: в своём прежнем виде они умерли. И всё же… В общем, Лена позвонила Николаше. Он довольно быстро снял трубку. Услышав его голос, Лена поняла, что не может ответить: говорить не о чем. А зачем тогда звонила? В надежде на чудо: вдруг что-то произойдёт без всяких слов, просто от факта произведённого действия. И произошло. Потому что после её молчания Николаша вдруг спросил:

– Лена, это ты?

– Угу, я, – ответила она.

– Между прочим, я тебе звонил недавно. Никто трубку не снял.

 – Соскучился, значит.

– Не без этого, конечно, но скорее забеспокоился, как ты.

 – В смысле – не наложила ли на себя руки от несчастной любви?

 – Да нет. Не знаю, в каком смысле. Какое-то беспокойство вдруг – решил позвонить.

– А я тебя видела на концерте в филармонии с женой. Вы так хорошо смотритесь вместе, так подходите друг другу.

 – Ты тоже там была?

– Была. И до сих пор под впечатлением. Я тебя там вообще не узнала. Просто другой человек. Брат-близнец. Много говорил, улыбался, смотрел по сторонам. Я тебя таким вообще никогда не видела. Что это было, Николаша? Ты вот на самом-то деле какой: молчун, глядящий сквозь стену, или довольный общительный милашка?

Николаша рассмеялся.

 – Умеешь ты дать определение. Лена, ты же знаешь, что такое социальные роли. Каждый человек – это набор таких ролей.

– И только, ты полагаешь?

– Бывает – и только, бывает – что-то большее. Но если человек совсем не совпадает со своим набором ролей, то он, скорее всего, маньяк, ну может быть, шпион.

– Расскажи про свои роли.

 – Ну, скажем, муж, отец, преподаватель, престарелый любовник.

– На комплимент напрашиваешься. Какой же ты престарелый? В самом соку.

Николаша опять засмеялся.

– Конечно, я в соку. Просто для тебя уже престарелый.

 – Ты, дружок, не увиливай. Объясни мне свою разность в разных ситуациях. Я себе голову над этим сломала.

– Понимаешь, когда я с семьёй, я муж и отец. Несу ответственность за двух женщин. Семья – это замкнутое пространство, уют, безопасность. И я всё это делаю. Как семьянин, я такой. Но я не только семьянин, ещё много кто, музыкант, в том числе. А музыкант – это творческий человек, чего-то крутится у него всё время где-то, какая-то музыка. Он пытается её услышать, ухватить. Ему некогда ничем заниматься, он всё время прислушивается к своей музыке. Вот так примерно.

– Но ведь ты не создаёшь музыку, не записываешь её. Играешь что-то эфемерное, ускользающее и не хочешь зафиксировать это, запомнить, снова потом сыграть, может, дописать, улучшить.

 – Да, правда, этого я не могу. Понимаешь, во мне живёт удивительная, живая, интересная музыка. Но она, фактически, невоспроизводима. Когда я начинаю её играть, она мертвеет, становится банальной, как тысячи других. Она теряет уникальность, и записывать её становится бессмысленно. Иногда мне кажется, будь у меня красивый голос, я мог бы её спеть. Или нужен особый инструмент, или совсем другой стиль, но только, когда я воспроизвожу её обычными звуками, остаётся одна мелодия. А моя музыка не сводится к одной мелодии. Поэтому, кстати, я и говорить не люблю. Мысль не сводится к словам. Высказанная, она как-то обесценивается, теряет соль. Ты же вот собираешься когда-нибудь создать что-то литературное. Думаю, ты с этим столкнёшься. Начнёшь писать и поймёшь, что всё – лишь расхожие фразы, расхожие сочетания слов, звуков, полная невозможность создать уникальное.

– Слушай, Николаша, а как тебе концерт понравился? Мне показалось, пианистка слишком дубасила.

– Да, дубасила.

– А почему так получилось? Ведь она же высокий профессионал, ездит с гастролями. Может, она не гений исполнения, но уж сыграть правильно и аккуратно точно должна суметь. Наши училки музыки, в этом смысле, – вообще никто, но иногда так играют, что дыхание захватывает.

– Я думаю, её подвёл инструмент. Не успела, как следует, прииграться. Она хотела полного, громкого звука, а никак не получалось, начала нервничать, форсировать, ну и, как ты говоришь, задубасила всё. Может, ещё с акустикой вышла промашка. Но публика всё равно была довольна. Даже браво кричали. Неизбалованные у нас люди и благодарные.

– Николаша, у нас с тобой сегодня такой складный разговор получается. Я от тебя столько умных красивых слов наслушалась, теперь буду о них думать какое-то время. Мы за всё наше знакомство столько не говорили.

– Значит, пора заканчивать, пока глупость не сморозил.

 – Хорошо, только последний вопрос. Твоя роль в отношении меня, в чём она заключается?

– Не знаю. Наши с тобой отношения странные и неправильные. Я не берусь их определить. Это не страсть и не любовь, может, сексуальное доброжелательство, дружеский секс. Почему-то мы сошлись. Наверное, мы решали так какие-то свои проблемы, мне не очень понятные.

– А мне – понятные. Я искала сексуального партнёра.

– Это, конечно, но найти себе дядю на двадцать пять лет старше – не самое удачное решение.

– Это спорное утверждение, – вставила Лена.

– Пусть так. Но я-то никого не искал, а ведь клюнул, попался на крючок. В чём была приманка-то, непонятно. Так что роли своей я не понимаю. Ты ведь любишь подумать, вот и подумай об этом. Роскошная тема, загадочная.

– Ладно, роли ты не знаешь, тогда просто, что ты обо мне думаешь. Напутственное слово старшего товарища.

 Вряд ли Николаша когда-нибудь задумывался над этим, но ответ выдал сразу, он был для него достаточно очевиден:

– Тебе нужен простор, с отсутствием всяких границ.

– А вдруг я себе шею сверну, без границ-то?

– Это может быть, но вряд ли. Ты умный и, в целом, дисциплинированный человек. Другое дело, что сейчас тебе не хватает внешнего простора: нет книг, пространства свободного мышления и так далее. Но нельзя оправдывать этим недостаток внутреннего простора.

– Словам должно быть тесно, а мыслям просторно.

Николаша расхохотался.

– Вот умеешь ты опустить высокую мысль. Нет, мудрость Николая Алексеевича мы оставим в покое. Просто не забывай, что если у тебя возникла мысль, то, скорее всего, она уже возникала у какого-нибудь, отнюдь не глупого, человека. Прежде чем готовить из этой мысли философское блюдо, посмотри, что из неё уже вышло в истории философии. Философствуя, нельзя замыкать мировоззрение. Вот что-то в этом роде я тебе и напутствую.

 – Люблю, когда моё имя употребляют в одном ряду со словом философия. Кстати, у меня твой Кант.

– Оставь себе. Для меня он однозначно не предмет первой необходимости. А тебе как?

– Знаешь, я любой философской книжке рада. Я почти в экстаз впадаю, когда кто-то ещё, кроме меня, мыслит о самом высоком вне допустимых рамок марксизма-ленинизма.

– Держись, подружка!

– Пока держусь. Ну, ладно, давай прощаться. Мы сегодня перебрали все наши разговорные лимиты. Спасибо тебе. Разговор получился просто замечательный. Добавь в свой набор ещё одну социальную роль: телефонный собеседник.

– Ты звони иногда. И я когда-нибудь позвоню.

– А жена как же?

– Если жена возьмёт трубку, главное, не бросай её и не молчи, скажи «позовите Николая Владимировича». Мне иногда домой ученики звонят.

– Ладно, конспиратор, счастливо тебе. Чтоб всё у тебя получалось!

– И тебе всего хорошего. Удачи!

Разговор закончился. Лена сидела на диване, поджав ноги, и думала. Ей было хорошо и радостно – от умных и интересных обоюдных слов, от дружеского и заботливого тона высказываний и от особой атмосферы «высокого», которую она так любила. Одно только удивляло: ведь они занимались сексом два месяца, с удовольствием, между прочим, и теперь ни одного намёка на это, никакого даже «целую» в конце. С сексом у Лены вообще как-то странно получалось. Она заводила себе возлюбленных, чтобы освободиться от этих проблем, а в результате всё время запутывалась в дурацких отношениях. Да, теория правильного сексуального поведения требовала пересмотра. «Вот надо же, даже после такого философского разговора все мысли – о сексе», – подумала она.

Между тем, весна всё активнее вторгалась в разные сферы жизни. Пришла пора Ленинского дня рождения, то есть пора субботников. Каждой училищной группе дали задание расчистить определённый участок тротуара. Нужно было отколоть лёд и разбросать снег, чтобы всё это скорее растаяло. Было ещё довольно холодно, чуть выше нуля, но по улицам лились ручьи, в свободном сильном ветре мнились какие-то заманчивые обещания, и воробьи сходили с ума. Юные девицы на субботнике –  то ещё зрелище. На высоких каблуках, вольно и ярко одетые, с макияжем, маникюром, модными укладками волос – каждую можно на обложку самого крутого журнала. Но им дали ломы и лопаты и велели всё расчистить. Начинали работать похохатывая, вразвалочку, однако задание должно было быть выполнено, поэтому скоро девчонки вовсю махали лопатами и стучали ломами, особенно те, у кого имелись срочные неотложные дела, например, свидания с кавалерами. У Лены никаких свиданий не предвиделось, спешить ей было некуда, а неквалифицированным физическим трудом она заниматься и не умела, и не любила. Она выбрала себе лом, один раз с трудом его приподняла, а потом просто стояла в сторонке, делая вид, что пытается что-то отколоть, и мучилась угрызениями совести, наблюдая активную деятельность некоторых сокурсниц. Их усилиями  тротуар, наконец, был расчищен. Работу сдали классному руководителю и отправились по своим субботним делам. Лене, Эле и ещё трём девчонкам делать было совсем нечего, никто их не ждал, а повеселиться хотелось. Решили пойти в рюмочную с лирическим названием «Берёзка». Там немного выпили, познакомились с какими-то молодыми людьми, купили в магазине ещё выпивки и закуски и пошли к Лене, потому что её родителей не было дома. Посидели хорошо, ребята попались не скучные, включили музыку, танцевали, даже пели. Перед приходом родителей быстренько всё прибрали и разошлись. Парни пошли провожать девушек. Возможно, приключения продолжились, но Лена и Эла об этом уже не узнали, они остались дома. Встретили родителей, посмотрели телевизор, поболтали обо всём на свете, потом Эла забралась на подоконник и высунула голову в форточку.

 – Слушай, там такая свежесть! Пойдём, подышим, – вдруг предложила она.

 – Ты с ума сошла, темень уже, одиннадцать часов, – отозвалась Лена. – Родители не пустят, – в качестве последнего довода добавила она.

– Пустят. Я сейчас отпрошусь.

И Элка  действительно уговорила Ленину маму, которая ещё не спала и смотрела телевизор, отпустить их немного проветриться с условием, что они пойдут недалеко и ненадолго.

Город уже пустел, расходились по домам последние запоздавшие посетители ресторанов. Атмосфера становилась необычной и загадочной. Воздух был холодноватый, но необычайно свежий, и в душе Лены эмпатически возникала такая же свежесть, свежесть мыслей, чувств, ожиданий. Они с полчаса побродили по «Бродвею» (понятно, почему это название так прижилось: бродить и Бродвей по-русски воспринимаются как родственные), а потом присели на скамейку на «Квадрате». Через некоторое время послышались шаги, и двое парней устроились на скамейке напротив. «Господи, – подумала  Лена, – нигде покоя нет».

 – О чём задумались, девчонки? – незамысловато приступили визави.

 – О светлом коммунистическом завтра, – машинально отозвалась Лена.

Засмеялась даже Элка.

 – Ну, да. Место подходящее, – продолжили с противоположной скамейки, имея в виду стоящий в центре памятник Ленину.

 – Не только место, но и время. Нынче Ленинские дни.

И тут Лене пришла в голову неожиданная мысль, что сейчас подножие памятника должно утопать в цветах. Наверняка многие парткомы, а также комсомольцы и пионеры возлагали цветы в честь дня рождения вождя. Она озвучила идею, и все четверо пошли осматривать памятник, позади которого они сидели. Эффект от увиденного превзошёл все чаяния. Постамент утопал в ярких, свежих, самых разнообразных цветах. Это было похоже на чудесным образом возникший тропический остров посреди ещё не растаявших до конца северных снегов.

 – Ну, зачем ему такая красота? – буквально простонала Эла. – Он же – не девушка, а вождь пролетариата, к тому же металлический.

Особенно поражала взгляд огромная корзина крупных роз нежно-розового цвета. Лена не выдержала:

 – Знаете, ребята, я сейчас возьму себе одну розочку. Их много, заметить невозможно, а представляете, как это красиво, видеть её по утрам в большой синей вазе. Она долго простоит, цветы такие свежие.

– Ленка, нас посадят за хулиганство, – испуганно-завороженно произнесла Эла.

– Не посадят, простят. Это всякий сможет понять, даже строитель коммунизма, – откликнулась подруга.

– Так, девочки, успокойтесь, – вдруг сказал один из парней. – Во-первых, одной розы вам будет мало. Их здесь столько, что можно полсотни украсть, никто не заметит. Во-вторых, хулиганами полагается быть мальчикам.

Он быстро подошёл к памятнику, выхватил из корзины охапку роз, и вся компания, не сговариваясь, стремительно кинулась укрыться в тени ближайшего дома. Там розы распределили между всеми и спрятали их под пальто и куртки. Прятали аккуратно, чтобы не повредить цветы и себя, так как розы были шипастые и нещадно кололись. Потом все вместе пошли к дому Лены. У подъезда девушки простились со своими новыми знакомыми, расцеловав их в качестве благодарности, а Лена ещё сообщила им свой номер телефона.

Это было для Лены лучшим событием той весны, а может, и не только той. Роз оказалось восемнадцать. «Как нам с тобой лет», – сказала она Эле. Сначала девушки проделали все известные им манипуляции, для того чтобы цветы не завяли как можно дольше, а затем поставили их в высокую массивную бабушкину вазу синего цвета на пианино. Розы и по нынешним временам были очень красивы, а в ту эпоху общества недопотребления да ещё на Крайнем Севере среди недотаявших снегов казались просто чудом. Эла не забрала в общежитие ни одного цветка, чтобы не обеднять букет. Цветы долго выглядели свежими, неделю или даже больше, и каждое утро, проснувшись, Лена наслаждалась этой красотой. Свежие розы в красивой вазе – какая банальность на открытке или натюрморте и какое пронзительное очарование, когда они стоят у тебя в комнате. Среди пышной зелени листьев и стеблей розовые облака нежности. С тех пор Лена всегда спорила, когда при ней говорили, что розовое плохо сочетается с зелёным. Потом цветы начали постепенно увядать, но ещё долго стояли в вазе, пока не увяли, а потом не засохли. Тогда Лена собрала все лепестки в декоративное керамическое блюдо и хранила их в нём. Низко наклонившись над блюдом, можно было уловить ускользающий аромат красоты. Все приходившие друзья восхищались букетом и узнавали историю его появления. Это событие вошло в коллективную память как «подарок прадедушки Ленина».

Точкой в этом отрезке её истории, по мнению шестидесятилетней Елены, была последняя встреча с Николашей. Может, это и не самая последняя встреча с ним, наверняка были какие-нибудь пересечения и звонки (всё-таки много лет ещё прожили в одном не очень крупном городе), но из значительных, то есть остающихся в памяти, точно последняя.

Был май. Лена задержалась в училище дольше обычного из-за урока музыки. Впереди маячил зачётный концерт, и Светлана Аркадьевна вызверялась. В общем, всё было предсказуемо и могло развиваться по двум вариантам: или от волнения Лена, не помня себя, всё сыграет на отлично, или, по этой же причине, всё провалит и получит тройку. Поскольку на этот момент результат уже известен, то можно сказать, что произошло нечто среднее. Лена, как могла, всё выучила и отыграла и спела (да, ещё и спеть надо было!), в целом, неплохо, за что и получила справедливую четвёрку. Хотя четвёрку ей бы в любом случае поставили, имея в виду высокие оценки по остальным предметам, поэтому переживала Светлана за себя, чтобы её не посчитали плохим педагогом в случае слабого выступления её учениц.

Так что шла Лена домой в седьмом часу вечера, еле волоча ноги. Очень хотелось есть, и она решила зайти в хлебный купить себе какую-нибудь сдобу, но не успела взяться за ручку магазинной двери, как та распахнулась, и на улицу вышел Николаша. Встреча обрадовала обоих. Николаша подождал, пока Лена купит булку, и они отправились домой вместе. Экс-возлюбленный жил примерно посередине между училищем, где училась Лена, и её домом, но решил проводить её. Обычно девушка ездила домой на троллейбусе, и перспектива тащиться три довольно длинных остановки после непростого учебного дня да ещё с нелёгкой сумкой радовала не очень. Но пренебречь такой встречей казалось недопустимым. И они побрели вдвоём по тому самому «Бродвею», который примерно отсюда и брал своё начало. Лена ела булку, Николаша что-то говорил или спрашивал иногда, но, по сути, это было их обычное молчание, они шли и молчали, думая каждый о своём. Потом Лена решила, что идти так вдвоём по центральной улице не совсем корректно: обязательно увидит кто-нибудь из знакомых, и начнутся расспросы и догадки. Они свернули и пошли мелкими параллельными улочками. Там  они опять молча побрели вдвоём. Сначала Лена отдала Николаше свою сумку, но потом забрала обратно, потому что ей захотелось взять его под руку, а с её сумкой у него были заняты обе руки, так как в другой он нёс свой увесистый портфель.

Лена шла и думала о том, насколько автономны их с Николашей отношения. Вот они идут, тесно прижатые друг к другу, почти не ощущая этого, не подозревая, о чём думает каждый. Она снова вспомнила, какую удивительную пару составляли Николаша и его жена, и с полной очевидностью поняла, что у неё самой не сложилось бы такой пары с ним никогда, проживи они вместе хоть сто лет. Явление было совершенно необъяснимое, а в таких ситуациях, когда что-то не поддавалось объяснению, Лена пыталась уложить это в какую-нибудь метафору. И она представила, что они оба уроженцы совершенно различных  далеко отстоящих друг от друга галактик, случайно оказавшиеся на Земле. Между ними нет ничего общего, кроме того, что они чужестранцы на этой планете. Эта особенность отделяет их от всех на Земле и связывает одного с другим, но она не может создать единение между ними, потому что природа их абсолютно различна. В следующее мгновение Лена остановилась, повернулась к своему спутнику и раздельно произнесла:

 – Но я – не инопланетянка.

Николаша не удивился, глаза его только в первые мгновения были затуманены какой-то далёкой мыслью или впечатлением, а потом взгляд прояснился, и он стал внимательно слушать, глядя на Лену.

 – Знаешь, – продолжила Лена, – мне так часто говорят, что я неправильно поступаю, неправильно что-то делаю. Я уже начинаю ощущать себя инопланетным существом, а это неверно. Это моя планета, здесь всё создано специально для меня: есть атмосфера, свет, подходящий климат. Моя бабушка в детстве говорила мне, когда я лезла через забор, что девочки так себя не ведут. И уже тогда меня это жутко возмущало, ведь я была девочкой, стопроцентной девочкой, и если я себя так вела, то это и надо было называть поведением девочек, а называли этими словами какое-то несуществующее поведение каких-то призрачных девочек. Такое ощущение, что мы инопланетяне, и нас всё время учат, как должны вести себя люди. А на самом деле всё с точностью до наоборот: это мы – люди и естественным образом знаем, как себя вести, а те, кто нас учит, – просто собрание предрассудков и непониманий.

Лена замолчала. Мысль была высказана, и пафос иссяк. Николаша молчал недолго, всего несколько мгновений, а потом взял её за плечо свободной рукой и произнёс подобие речи. Его слова стали для Лены программными на многие годы:

 – В  истории так случалось, что все вокруг были неправы, ошибались, а только один человек был прав. Проходило время, и его правота становилась очевидной, а окружающие признавали свою ошибку. Может, и с тобой так или будет так. Переживать это трудно. Люди ведут себя по-разному. Некоторые бросаются на амбразуры, рвут руками колючую проволоку. Это очень смелое, общественно значимое поведение. Таких людей потом называют героями. Есть и другой тип поведения, назовём его «держание границ». Человек упирается ногами в границу пространства своей правды. На него давят извне, а он старается держаться изо всех сил. Когда не удаётся, отступает чуть-чуть, но всегда чуть-чуть, чтобы удержать как можно больше. Иногда приходится сдавать всё, но внешние через его усилие потеряют и свои силы, или время, или почувствуют сомнения. Но может так случиться, что давление извне начнёт ослабевать, и человек вернёт свои границы и сохранит свою правду. Такое стояние и держание – это не пораженческое поведение, а тоже достойный способ противоборства. Главное в этом противостоянии – не воспринимать других как врагов. Они тоже что-то сохраняют: статус-кво, свой покой, своих детей. Соглашаться с ними не нужно, но нужно быть доброжелательным, чтобы не повредить своей душе, и вежливым, чтобы не спровоцировать беззаконие. И ещё нужно понимать, что любой социум против перемен не потому, что он зло, а потому что перемены часто сопряжены с хаосом, разрушением и гибелью. Вот, пожалуй, что я тебе хотел сказать, так что успехов на поприще, как говорится.

Они устало пошли дальше, обдумывая сказанное, пожалуй, впервые размышляя об одном и том же. Дело в том, что для Николая это высказывание тоже стало неожиданностью. Он ничего специально не обдумывал, просто нужно было ответить на призыв другого, и он ответил так, и сам удивился.

 – Хорошо ты, Николаша, сказал, – через некоторое время произнесла Лена. – Прямо памятка для борца с режимом. Красиво. Странно, ты уже не в первый раз так хорошо высказываешься о том, о чём вряд ли много думаешь. Как у тебя это получается?

 – Давно живу. Ну и ты всё время провоцируешь.

– Может, я твоя муза.

– Может, ты и муза, да я – не артист, в широком, английском, понимании этого слова. Я просто музыкант.

Они дошли до Николашиного дома.

– Может, зайдёшь, – предложил он.

Предложение звучало очень заманчиво, потому что Лена сильно проголодалась, а у Николаши наверняка была дома вкусная еда. Но она понимала, что это неправильно и банально. Поэтому ответила:

– Поздно уже. Дома ждут. И уроки ещё делать. У нас скоро зачётный концерт.

Николаша возмущённо закатил глаза:

 – Представляю этот ваш концерт. Такие зрелища нужно запрещать. Это даже не безобразие, а просто цирк.

До самого дома Лены они доходить не стали, чтобы кто-нибудь не заметил их во дворе или из окна. Простились в ближайшем сквере. Лена поцеловала Николашу и погладила по колючей щеке, он слегка прижал к себе её голову и с улыбкой произнёс:

– Держись, дружище!

– И ты держись! – ответила Лена.

В течение следующей недели Лене позвонили несколько человек, интересуясь, с кем она прогуливалась по «Бродвею». Ответ у неё был подготовлен заранее: это папин двоюродный брат из Выборга. Только Элке ничего объяснять не пришлось. «Видела тебя с Николашей, – сообщила она при встрече. – Очень интересный мужик!»


Елена и Лиза завтракали на кухне. За окном был яркий февральский день, солнечный и почти морозный. Поскольку подруги встречались реже, чем им хотелось бы, они отмечали такое событие как праздник, то есть завтракали шампанским с пирожными, наскоро делились последними новостями и бежали в какой-нибудь музей изобразительных искусств. Но сегодня был не первый день встречи, всё необыкновенное уже истребили, поэтому завтракали буднично: хлеб, сыр, зелень, чай – для Лены и кофе – для Лизы.

– Представляешь, Лиз, – сказала Елена, задумчиво глядя в окно, – я всю ночь занималась воспоминаниями. Совсем неожиданно вспомнила время, когда нам с тобой было восемнадцать лет. Ты тогда жила в Питере.

– А у тебя были разные приключения с Элеонорой, – с лёгкостью подхватила Лиза.

 – Как здорово ты всё помнишь! – восхитилась подруга.

– Ещё бы! Ты писала мне десятки интереснейших писем, которыми я буквально зачитывалась.

– Ну, да. Ты тоже писала прекрасные письма...  Но я вспомнила сегодня ночью нечто совсем забытое. Одну встречу. У меня был один возлюбленный, которого я называла Николашей.

 – Конечно, музыкант и философ.

Елена в изумлении уставилась на Лизу:

– А тебе откуда это известно?

– Господи, Ленка, да это всем известно. Ты в то время поминала его на каждом шагу. Одна эта его теория «стояния и держания границ» чего стоила! Мы все ею так восхищались тогда и цитировали, где ни попадя. И ещё про то, что слова убивают мысль, а звуки – музыку. Это же просто классика нашей юности.

– Лизуня! Ничего себе! В восемнадцать лет, значит, было классикой, а в девятнадцать я уже ничего не помнила.

– Тогда всё так быстро происходило и в таком объёме, что разве всё упомнишь.

– Всё равно странно – забыть такого необычного человека. Представляешь, ему сейчас восемьдесят пять лет. Хорошо бы, он был ещё жив. И вот сейчас вдруг вспомнил обо мне. Привет, тебе, старый добрый друг!

– Лена, мы все совершаем ошибку, когда думаем, что воспоминания, память – это то, что хранится внутри нас, что нужно совершить некое усилие или должно случиться какое-то волшебство, и забытое всплывёт из «омута памяти». Но существует не только наша память, но и память о нас, поэтому для вспоминания не обязателен магический акт, можно действовать, как разведчик или следопыт: собирать информацию извне, то есть опрашивать людей, посещать прежние места, читать письма, смотреть фотографии.

 – А что, Лизка, уже пора? Жизнь кончилась – начинаем вспоминать и осмысливать. Из субъектов действия превращаемся в следопытов.

 – Как сказано в Книге: «Сие надлежит делать, и того не оставлять».

– Аминь. Но, знаешь, я ещё не готова следопытствовать.  Лучше подожду волшебства!