Взгляд Агасфера

Какангелие от Вечного Жида

Жанр этой книги автор придумал сам. Он назвал его "какангелие". В переводе с греческого языка – "дурная весть". Это с одной стороны попытка абсолютно серьезно поговорить про наболевшие темы. С другой стороны – полное нежелание автора сохранять при этом солидную позу. 
Хотя, надо сказать, что его ирония даже в тех случаях, когда она кажется нам неуместной, вполне оправдывается тем немаловажным обстоятельством что, манипулируя нашим мнениями о таких священных понятиях, как "Вера", "Народ" и "Отечество", он никогда не позволяет себе манипулировать самими понятиями.
Кроме того, эта книга полностью соответствует своему названию. Она взгляд человека, который в силу определенных мистических обстоятельств лишившись свойственного нам щенячьего оптимизма и под совершенно другим углом зрения, стал оценить бушующие вокруг нас религиозные, национальные, культурные, сексуальные и политические страсти.
Но, читая эту книгу обязательно нужно помнить, что в художественном отношении она рискованный эксперимент. Потому что ее автор, смешивая в ней все временные и пространственные формы, заставляет нас самостоятельно выстраивать хронологию и географию происходящих с ним событий.
Поэтому блуждая в пространственном и временном лабиринте этой книги обязательно нужно помнить, что ее автор, ведя непрерывный разговор с Богом, ассоциирует себя с Агасфером. Человеком, проклятым на бессмертие. Легендарным "Вечным Жидом". Это поможет не только лучше понять причину зигзагообразных движений авторских мыслей, но и по достоинству оценить его нестандартный литературный стиль.


"Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо".  (Генрих Гейне)

1

В детстве меня, Господи, не учили играть. Считали, что у меня отсутствует музыкальный слух. Окончательный приговор по моему музыкальному делу вынес на праздновании Нового Года какой-то алкоголик в костюме Деда Мороза.
Дыхнув мне в лицо смесью перегара и жуткого запаха кариозных зубов, он, после того, как я без особого энтузиазма спел с ним "В лесу родилась елочка", повернул свой красно-синий нос в сторону моих родителей и заявил: «Вашему мальчику медведь на ухо наступил». 
Именно так благодаря косолапости, рожденного в чьем-то пьяном мозгу медведя, меня в отличие от большинства еврейских детей никогда не заставляли учиться играть. Но, музыку я любил. Притом совершенно не ту, что слушали мои сверстники.
Сочетания музыкальных звуков, предназначенные исключительно для хаотического движения их конечностей, а так же, исполняемые ими на плохо настроенных гитарах блатные и туристические песни меня никогда не интересовали.
Я любил Музыку! Я имею в виду набор музыкальных звуков, который был способен вызвать у меня хоть какие-то мысли и чувства, а не просто двигательный рефлекс.
Хотел ли я быть музыкантом? Не знаю. Возможно, хотел. Но, неосознанно. Не отдавая себе отчет. Где-то на подсознательном уровне. Потому что, слушая музыку, я не испытывал скуки. Во все остальные занятия я всегда старался вовлечь, как можно больше детей. А вот музыку я мог слушать самостоятельно.
Со временем то же самое произошло и в моих отношениях с Тобой. До приезда в Израиль я в Тебя вообще-то не верил. Ну, скажем, не столько не верил, сколько старался не замечать. Но, когда, наконец-то, заметил, то понял, что Ты очень похож на музыку.
С Тобой тоже можно говорить тихо. Очень тихо. И главное один на один. Это только музыка толпы и боги толпы требуют много шума. Музыка одного человека и Бог одного человека могут звучать ели слышно. Тихо-тихо. Почти в тишине.
В Библии сказано, что, когда Моисей общался с Тобою без посторонних, то пылающий куст в Синайской пустыне не сильно шумел. Когда же у подножья Синайской горы собралась куча народа, то в их присутствии Ты уже не жалел децибел.
Или другой библейский пример. Пророк Илья. Когда через пять столетий лет после Моисея он оказался на той же самой горе, Ты явился ему не в «сильном ветре, раздирающем горы и сокрушающим скалы», не в землетрясении и не в огне, а в «веянии» тихого ветерка.
Но когда ситуация изменилась и Илья вознесся на небо на глазах у сотни пророческих сыновей, которые, кстати, по внешнему виду и по манерам поведения мало чем отличались от чукотских шаманов, Ты устроил ему торжественные проводы по всем правилам шоу-бизнеса.
В Иорданскую долину были доставлены декорации в виде, мчащейся по небу огненной колесницы. Под бурные аплодисменты каким-то бутафорским предметом под названием «милоть» или проще говоря, простым плащом Ты дважды помог осуществить «разделение вод».
Вот только в финальной сцене, видимо заигравшись, ученик Ильи пророк Елисей разорвал на своей груди не принадлежавший ему реквизит. С его стороны это было не профессионально. Нужно внимательней читать Станиславского. Этот великий театральный педагог считал, что актер должен уметь контролировать свои чувства и не наносить театру материальный ущерб.
Но не мне, Господи, бывшему режиссеру сетовать на то, что для своих спектаклей Ты обычно подбираешь тех, кто первым под руку попадет. Хотя, если быть честным, то все библейские пророки были ребята с характером.
Один из них по имени Йона даже пытался со сцены сбежать. За что и был посажен Тобою на три дня в огромное рыбье чрево. А Ты знаешь, Господи, какая там жуткая вонь?
Не зря Томас Манн утверждал, что человек порожден Тобою из любопытства к Себе. А из этого следует вывод, что не только пророки, но и все даже самые мелкие людишки являются орудиями Божественного самопознания и поэтому должны беспрекословно подчиняться сценарному плану и порядку намеченных Тобой мизансцен.
Я сам как-то раз в порыве режиссерского энтузиазма посадил зрителей лицом к большому зеркалу, в котором они вначале видели себя и только потом играющих за их спинами актеров. Эффект превзошел все ожидания. Они боялись пошевелиться. На время спектакля их всех как будто паралич разбил.   
Но это, как говориться, только "примочки". На них нельзя построить серьезный спектакль. Это только кажется, что вертящийся занавес в Таганковской постановке "Гамлета" играл первостепенную роль. Нет! В этом спектакле главным был Любимов. Точнее его сумасшедший талант.
Однажды сойдя со своего театрального Олимпа, этот бог режиссуры шепнул мне на ухо, что больше всего он гордиться не постановкой Гамлета. Высоцкий хороший бард, но слабый актер. Своим высшим достижением он все-таки считает Баха.
От удивления я даже привстал. Я никогда не слышал, чтобы на Таганке ставили Ричарда Баха.  Автора тогда популярной «Чайки по имени Джонатан Ливингстон». Но Любимов меня успокоил. Он имел в виду не Ричарда, а Иоганна Себастьяна Баха.
В середине 80-х годов он, после долгих колебаний, дал согласие на предложение Папы поставить в одном из римских соборов "Страсти по Матфею". Согласие дал и тут же понял, что влип.
Ведь Бах – голая музыка. Музыканты – не актеры. Для русского эмигранта, пускай даже знаменитого на весь мир режиссера, провал в Вечном Городе – это двойной провал. Любимов решил с горя напиться.
Он зашел в бар. Там играла громкая музыка. Горело много свечей. Он сделал заказ и отдался угрызениям совести. Она грызла его ровно до тех пор, пока бармен не поставил перед ним двойной виски со льдом.
То, что произошло потом, рано или поздно войдет в анналы всемирной театральной культуры. Любимов установил посреди церкви большой ледяной крест и направил на него цветные софиты. От их ярких лучей лед начал таять и капли стали ритмично падать на пол.
"Ты знаешь – сказал мне Любимов – это была самая настоящая Симфония Капель. И ей дирижировал Бог! "

2

Принято считать, что в возникновении необычных идей всегда виновен какой-нибудь случай. В доказательство обычно приводятся такие хрестоматийные примеры, как ванна Архимеда, сон Менделеева или яблоко Ньютона.
Но ведь яблоки падали на головы миллионам людей. Сны снятся каждому. В ванной купаются все. Так почему же не все открывают законы всемирного тяготения, периодические таблицы химических элементов или то, что объем вытесненной воды равен объему погруженного в нее тела?
По всей видимости, одного случая недостаточно. Кроме сладких яблок, приятных снов, прохладных или, наоборот, теплых ванн, а также двойного виски со льдом, как это было с Любимовым, должна быть еще и изрядная доля упрямства.
Для начала возьмем в качестве примера Альберта Великого. В молодости он был до безобразия глуп, но страшно упрям. И из упрямства много учился. Матерь Божья сжалившись над ним. В результате он стал великим философом.
Чезаре Ломброзо в своей знаменитой книге " Гениальность и помешательство" пишет, что Гратри, вначале плохой певец, сделался талантливым и популярным, после того, как ушиб голову бревном.
А Пифагор? Еще задолго до того, как стать автором своей знаменитой теоремы, он был Олимпийским чемпионом в таком тяжелом виде спорта, как "панкратион".
В Древней Греции это был вариант кулачного боя, в котором противники били друг друга руками, обвязанными свинцовыми грузами. От точного попадания таким грузом по голове на своих четырех не смог бы устоять даже бык. При этом уклоняться от ударов противника считалось недостойным.
Не буду проводить прямых аналогий, так как точно не знаю до или после удара по голове в эту голову пришла мысль, что звезды влияют на судьбы людей. Но могу точно сказать, что очень скоро эту идею подхватили астрологи.
Конечно, не все с этим были согласны. Шопенгауэр писал, что "великолепным доказательством жалкой субъективности", являются попытки всяких шарлатанов низвести "движение гигантских светил" до чьей-то "ничтожной судьбы".
Такой же точки зрения придерживался и Кеплер. Когда Валленштейн попросил его подробней расшифровать свой гороскоп, великий астроном с возмущением заявил великому полководцу, чтобы тот не принимал его за фокусника. 
Нет, Господи, я не спорю! Это прекрасно, когда звезды благосклонны к талантам. Возможно, что и Моцарт, и Бетховен, и Паганини родились под счастливой звездой. Тем не менее. Их отцы из тщеславия, по семейной традиции или ради хлеба насущного заставляли своих детей буквально с пеленок натирать мозоли о клавиши фортепьяно или скрипичные струны.
Ну вот, кто сегодня может сказать, какую именно звезду видел в окне Бетховен Младший, когда Бетховен Старший, вернувшись с очередной попойки, поднимал его ночью из теплой постели и заставлял до рассвета играть?
Пользуясь, какой астрологической картой сегодня можно вычислить, по каким концертным задворкам, чуть ли не всей музыкальной Европы, таскал свое болезненное дитя меломан-параноик Леопольд Моцарт?
Или под каким знаком Зодиака, в страхе перед, вечно избивающим его сумасшедшим отцом, учился играть на одной уцелевшей струне маленький Паганини?
Меня, Господи, в детстве отец не бил, но и музыке не учил. В вопросах его воспитания преобладали меркантильные интересы. И в первую очередь семейный бюджет.
Когда мне было шесть лет, он взял меня за руку, подвел к переполненному до краев холодильнику, открыл его и хорошо поставленным голосом, ничем не хуже древнегреческого корифея, на распев произнес: "Главная задача настоящего мужчины в этой жизни (пауза) это (еще пауза) повседневная забота о том (очень длинная пауза), чем он будет кормить семью! "
Если бы он к этому добавил, что в холодильнике живет какой-нибудь бог, то я до конца своих дней так и остался бы атеистом. В результате его наставления ни семьи, ни холодильника мне иметь не хотелось. Я хотел иметь скрипку.
Но в доме моей матери полном легенд об умершем за год до моего рождения дедушке-музыканте не было скрипки. В нем было: старое с бронзовыми канделябрами и пожелтевшими костяными клавишами пианино.
К нему в комплект шли: баян, аккордеон, флейта, старый тромбон, семиструнная гитара, помятая труба, фарфоровая немецкая акарина и пара кастаньет.
Моя мать, родная дочь знаменитого одесского музыканта, обращаясь к моей бабушке и его законной вдове, совершенно забыв о том, чему ее учили в педагогическом институте, направив в мою сторону свой указательный палец, по этому поводу заявила: "Ты посмотри на этого вундеркинда. Ему, как всегда нужно то, чего у нас нет".
Я, Господи, взвыл! Но мой вой не был случайной истерикой. Закаленные в боях с подрастающим поколением нервы советского педагога не были способны реагировать на плач собственного ребенка. Я это знал и выл исключительно ради бабушки.
Она не имела высшего педагогического образования, но, в отличие от моей матери (очень авторитетного и уважаемого в Одессе педагога) прекрасно понимала, что плач внука важнее смеха чужих детей. И я не ошибся!
Бабушка взяла инициативу в свои руки и, пытаясь меня успокоить, стала в который раз перечислять имеющиеся у нас музыкальные инструменты. Их названия я и так знал наизусть. В конце концов, утомив и меня и себя, она предложила сделать окончательный выбор между пианино и акариной.
Плакать я перестал. Предложение привело меня в замешательство. Мне впервые в жизни предлагали сделать выбор между двумя совершенно не интересующими меня предметами. И делали это только для того чтобы данное каждому человеку право свободного выбора заслонило собой единственную цель, к которой без всякого выбора стремилась моя душа.
Это было первое, но далеко не последнее искушение в моей жизни. Я согласился на акарину и тут же ее разбил. Это был акт мщения со стороны несостоявшегося вундеркинда, тем, кто должен был знать, что мечтою маленького еврейского мальчика могла быть только маленькая еврейская скрипка, а не какая-то там немецкая дудка.
Разве дудочник Ганс смог бы увести за собою еврейских детей? Нет! Конечно же, нет! Сто раз и еще столько же раз – нет! Только немецких. А вот скрипачи Яша Хейфец, Давид Ойстрах или Иегуди Менухин сделали б это в один миг.
Но скрипку я так и не получил. Все инструменты роздали родственникам и друзьям. Мне достались только испанские кастаньеты. Возможно, в качестве напоминания о том, что мой дед по происхождению был сефард.
Пять столетий назад его (следовательно, и мои) испанские предки, отказавшись принять христианскую веру, бежали в Османскую империю. Кажется в Салоники. Затем перебрались в Одессу. Я был единственным у родителей. Таким образом, благородный сефардский род замкнулся на мне. А я, как назло, не хотел иметь ни семьи, ни холодильника. Я хотел иметь скрипку!

3

Я где-то читал, что Карл Орф не принимал в свою музыкальную школу детей, если они умели читать. Живи я в Вене в то самое время, он бы сделал из меня великого музыканта. Стыдно сказать, в тринадцать лет я еще ели-ели читал по слогам. Вина за это полностью лежала на моей матери. Это она в виде эксперимента c трех лет заставляла меня с голоса заучивать тексты.
Когда же в первом классе учительница стала вслух читать, как "мама мыла раму", то я, не утруждая себя излишним интеллектуальным напряжением, стал просто за ней повторять. В результате этой хитрости мне долго удавалось скрывать, что я не умею читать.
Но к книгам я относился с большим уважением. И даже создал для себя книжный культ. Что-то вроде книгопоклонства. Бывает, когда ребенку что-то становится недоступно, то это начинает играть для него первостепенную роль.
Мне особенно нравились старые книги. По наивности, я думал, что чем больше людей к ним прикасалось, тем больше у этих людей появлялось умных мыслей. У меня даже возникла целая теория.
Книга сделана из бумаги. Бумага – из дерева. Дерево – это изолятор. На нем расположены буквы. Мелкие, отделенные друг от друга, пластины типографской краски. В физическом отношении – это конденсатор. Накопитель энергии. Потому, что в состав типографской краски входит металл.
Живший в конце III веке нашей эры философ-неоплатоник Порфирий оставил запись о том, что, согласно старой легенде, мальчику понимавшему язык птиц, чтобы его не забрали на службу к царю, мать написала в ухо. И божественный дар сразу исчез.
Нет, на меня никто никогда не  мочился. На мою идею было всем наплевать. Только однажды я вызвал всеобщее негодование из-за старой книги. Я нашел ее на чердаке и принес в школу.
Кто-то пожаловался учителю. Учитель доложили директору школы. Он вызвал меня к себе в кабинет и спросил: "Зачем ты, дурак, притащил в школу старую Библию? Тебе здесь не синагога, а я не главный раввин! "
На этом история не закончилась и была доведена моей матерью до своего логического конца. "Где ты взял эту проклятую книгу? "– громко вопрошала она на весь перепуганный дом. "Твое счастье, что сейчас не Сталинские времена. Тогда бы за религиозную пропаганду тебя, как враг народа отправили бы в Сибирь".
Она, разумеется, имела в виду врага "советского народа". Существование другого народа, ее хорошо промытые коммунистической системой, мозги даже представить себе не могли.
Все ее родственники, как со стороны отца, так и со стороны матери в начале 20-ых годов уехали в Палестину и воспоминания о них вместе с осознанием своего еврейского происхождения были похоронены ею в одной большой братской могиле. В эту могилу был вбит осиновый кол. На нем висела табличка с надписью: "Интернационал".
К этой могиле меня никогда не водили. Ограничились могилою деда-музыканта. Она находилась, в так называемом "еврейском секторе" одесского православного кладбища.
Там было много нехристианских могил. Позже к ним присоединилась могила моей бабушки. Но, в момент описываемого мною события, бабушка была еще жива и здорова, и принимала самое активное участие в моем моральном избиении.
Отец, как и следовало ожидать, от участия в экзекуции уклонился. Тема, по которой возникла столь напряженная дискуссия, не входила в сферу его жизненных интересов. Холодильником в ней и не пахло. Так что бабушке пришлось отдуваться за двоих.
Часть ее речи прозвучала на идиш: "Мишиген! Зачем тебе Тора? Не ищи себе цурес. Научись хотя бы, как гоим читать по-русски!"
Это был удар ниже пояса. Целилась она, конечно, по голове. Но, откуда ей было знать, что я уже год, как был страстно влюблен в русскую библиотекаршу и ради возможности видеться с ней, регулярно посещал читальный зал одной из городских библиотек.

4

Библиотекарша считала меня вундеркиндом. И я обманывал ее, как только мог.
Даже с трудом читая названия книг, я с умным видом подходил к книжным полкам, медленно и солидно, как университетский профессор, брал с полки какую-нибудь популярную книгу и, морщась, выказывая этим свое пренебрежение к общепризнанному народом автору, водворял ее на прежнее место.
Затем я брал никем непрочитанный фолиант по истории искусства или философии и уже с видом человека нашедшего именно то, что так долго искал, принимался перелистывать его девственные страницы.
Каждую неделю ритуал повторялся. Длилось это языческое священнодействие целый год. Пока не пришел Магомет и ни порушил мои идолы. Роль Магомета сыграл мой одноклассник.
Он как-то поймал меня за этим ритуалом и с удивлением поинтересовался у библиотекарши, чем это я тут занимаюсь. Ни о чем не подозревающая жрица моей первой любви, решила дать Магомету отпор и недвусмысленно сообщила ему, что я гениальный мальчик, читающий исключительно интеллектуальную литературу.
На это мой Магомет (кстати, настоящий Магомет, как и я не умел читать) без зазрения совести ей заявил, что этот, так называемый «гениальный мальчик», вообще-то, безграмотное существо, которое за всю свою жизнь так и не сумело прочитать до конца ни одной даже детской книги.
Гром прогремел! По доселе безоблачному небу в колеснице запряженной моими многочисленными комплексами промчался мечущий молнии Фрейд. Его сопровождал дикий хохот.
Он принадлежал узнавшей всю голую правду библиотечной Мегере. Я попытался прикрыть обнаженную истину, случайно попавшимся мне под руку философским словарем. Но он как фиговый лист был у меня отобран и вместо него был вручен Букварь.
Больше в эту библиотеку я не ходил. Храм детской любви был разрушен. По его развалинам бродили шакалы и лисы. Но Ты, Господи, и в изгнании меня не забыл. Спасение пришло неожиданно и совсем с другой стороны.
Не успел я опомниться и, как следует посыпать голову пеплом, как моя соседка – студентка филологического факультета Одесского Государственного университета уложила меня в свою постель.
Ей показалось невероятно забавным лишить меня сразу и юношеских, и литературных иллюзий. С ее легкой руки я стал любить женщин и читать книги одновременно. И главное понял, что в этом мире для меня есть только два пути постижения истины. Женщины и книги!
Вопрос о том, какой из этих путей должен привести меня к Тебе, в ее компетенцию не входил. На этот вопрос я должен был ответить самостоятельно.
Но старт был дан. И вскоре вырвавшись из ее, не слишком крепких объятий, я кинулся со свойственным мне юношеским максимализмом ухаживать за симпатичными девушками и много читать.
Со временем я понял, что наиболее интересные книги, конечно же, старые, а женщины – молодые. Что качество их совершенно не зависит от национальности авторов и социального статуса девиц. Еврейские женщины и еврейская литература в особую категорию у меня не входили. В этих вопросах я был полный космополит.
Прежде всего, я отдал дань великой русской прозе. Арабской и итальянской поэзии. Научился ценить хороший немецкий роман. Игнорируя американцев и англичан, я надолго увлекся французами. Но потом им изменил. Вначале с латиноамериканцами. Затем с японцами. Закончилось это браком. Я женился на дочери самурая. Нет-нет, не в переносном. В буквальном смысле этого слова. Я женился на японке.

5

Главным условием заключения нашего брака с моей стороны было согласие жить в Стране Восходящего Солнца, с ее отказ иметь холодильник. Познакомились мы не в библиотеке. Произошло это в бассейне кибуца "Рамат Рахель".
Название этого израильского колхоза дословно на русский не переводится и приблизительно значит: "вид с возвышенности на могилу праматери Рахели". С холма, на котором расположен этот кибуц, хорошо видна дорога из Иерусалима в Вифлеем, на обочине которой находится гробница любимой жены патриарха Иакова.
Судьба занесла меня в этот аппендикс левого сионизма после того, как я, разочаровавшись в идеологии правого сионизма, покинул, находящееся в самом сердце Самарии поселение Са-Нур. Его основание стало результатом незалеченной еще в Советском Союзе шизофрении у некоторых руководителей поселенческого движения.
Они окружили колючей проволокой, стоящую на холме, старую турецкую казарму с прилегавшей к ней мечетью, затем настроили вокруг них убогие бетонные караваны и решили назвать это забытое Тобою место "поселением для творческих выходцев из СССР".
Идея с треском провалилась. На некоторое время им удалось подбить несколько ремесленников на то, чтобы они сделали там мастерские скульпторов-литейщиков и галерею с явным идеологическим уклоном. Но самое главное убедили свое начальства устроить в здании мечети театр.
Видит Аллах! Я долго сопротивлялся. Убеждал товарищей сионистов, что это кощунство не будет иметь успех. Но, кто меня, Господи, слушал? 
"Твое дело не рассуждать, а ставить спектакль к сорокалетию создания нашего государства" – полубаском заявила мне активистка движения, моя землячка и бывшая одесситка Инна Винярская, поправляя при этом, для пущей убедительности, кобуру с пистолетом на правом боку.
Именно из-за этого пистолета и из-за двух грузинских кинжалов, которые я привез в Израиль из Тбилиси, я так и не поставил в здании старой турецкой мечети юбилейный, патриотический и сионистский спектакль.
Из пистолета я выстрелил у Инны в машине, когда она решила похвастаться, но забыла вынуть патрон из ствола. По привычке, оставшейся у меня после службы в советской морской пехоте, я разрядил его в сторону. В результате ее машина в одно мгновение лишилась левой задней двери, а я доверия одного из самых активных руководителей израильского поселенческого движения.
Второй казус произошел через неделю. По условию моего бесплатного проживания в этом еврейском анклаве, окруженном со всех сторон арабскими деревнями, как кошка котами в мартовскую ночь, я должен был ежедневно обходить по периметру окружающую это поселение колючую проволоку.
После истории со стрельбой в машине оружие мне бы никто не дал. Вот я и прогуливался на глазах у умирающих от смеха арабских террористов, с двумя грузинскими кинжалами за поясом.
Но однажды мой вооруженный до зубов патруль наскочил на, приехавшего проверять охрану этого поселения, какого-то большого армейского начальника. Вот это был настоящий спектакль.
Увидев меня, этот еще не старый, спортивного вида, но уже поседевший мужик в генеральских погонах, вначале выпучил свои огромные черные глаза, а затем дал мне великолепный урок современного израильского мата.
Прекрасный писатель и журналист, а также, по совместительству основатель самой крупной в Израиле правой партии – Зеев (Владимир) Жаботинский, утверждал, что одним из признаков полноценной и окончательно сформировавшейся нации является ее нецензурный сленг.
Чему-чему, а пышности и колоритности современного израильского мата, впитавшего в себя самые похабные выражения практически всех стран и народов, могут позавидовать даже примитивные американцы со своими надоевшими всему миру голливудскими "факами".
Формат этой книги не позволяет мне использовать нецензурную брань, но если бы это было возможно, я бы, Господи, прямо сейчас процитировал Тебе то, что услышал от этого бравого генерала, увидавшего, как я, танцую лезгинку вокруг колючей проволоки с двумя грузинскими кинжалами по бокам.
За этот танец и за стрельбу в машине меня через пару дней выгнали из полупустого поселения для творческих «выкидышей» из СССР. Куда мне было податься? Пришлось надевать комсомольский значок и сдаваться в кибуц.
Поначалу мне были там рады. Трогали руками, как снежного человека. Спрашивали, знаю ли я, как включается пылесос. Видел ли я раньше стиральную машину?
Но, когда меня подвели на общественной кухне к огромному как трамвай холодильнику, чтобы задать очередной идиотский вопрос, я не выдержал и послал их всех на хер.
После этого мой рейтинг в глазах всего кибуцного движения резко упал. И, когда он достиг минимальной отметки, ни с того, ни с сего к моей личности стала проявлять повышенный интерес, жившая в Рамат Рахель японская волонтерка Маки. Она вначале крутила со мною роман, а затем предложила жениться на ней и уехать на хорошо известный всем каратистам остров Хоккайдо. 

6

В Японии я долго не задержался. Через два года сбежал в Южную Корею. Затем в Сингапур, Индию и Цейлон. В конце концов, через Таиланд, Швецию и Данию я вернулся в Израиль. Из аэропорта я сразу направился в Иерусалим. К поэту Володе Тарасову.
Он мне сразу сообщил, что политические дела в Израиле (непечатное слово). Но в области изящной словесности (слово печатное, но нескромное). Короче сам все увидишь.
Повод увидеть, а также услышать, представился буквально на следующий день. Но, за день до этого – в день моего приезда в доме у Тарасова я сразу наткнулся на его изрядно выпившее тело.
От "доброжелателей" я знал, что, после самоубийства друга-художника, Володя уже больше месяца не выходил из запоя. Но литературный Иерусалим без Володи не Иерусалим. И сразу не пообщаться с ним значило для меня въехать в столицу Израиля не через те ворота.
Меры предосторожности я предпринял еще перед вылетом из Копенгагена. Закупил качественный алкоголь. И где-то в районе 22:00 переступил порог его околобазарной квартиры.
Рядом с телом Тарасова я нашел еще одно подвыпившее тело. Оно принадлежало Исраэлю Шамиру. Скандально-знаменитому и по ту, и по эту сторону таможенной черты писателю и журналисту. Это тело, не дав мне даже выпить первую рюмку водки, с радостью сообщило, что оно недавно прошло обряд православного крещения и теперь зовется не Изя, а Адам. 
Я перевел дух. Выпил. И, совершенно не разделяя его радость по поводу этой метаморфозы, заявил, что с моей точки зрения акт крещения – это вполне логичный финал, ожидающий всякого еврея-космополита и коммуниста.
Завязался спор. Достаточно принципиальный, но вполне интеллигентный. В ходе спора выяснилось, что ново-крещенное тело Шамира (фамилию он, как и небезызвестный персонаж "Собачьего сердца", решил не менять) совершенно не было пьяно, а только прикидывалось и вполне могло в здравом уме и твердой памяти отвечать за свои слова и поступки.
Бывший Изя мне сообщил, что крещеный еврей уже не еврей. Что, по словам апостола Павла, (в иудейском девичестве Савла) среди христиан нет "ни эллинов, ни иудеев". И, что я теперь должен видеть в бывшем журналисте-скандалисте не представителя богоизбранного народа, а истинно православного человека со всеми вытекающими из него последствиями. Этакое благолепное существо чуть ли ни ангельского чина.
По этому поводу сразу хочу предупредить, что в отличие от большинства "отшувевших" в Израиле соплеменников (от слова "тшува" – возвращение к вере отцов), к пониманию роли и задачи иудеев в этом мире я пришел еще в бывшем Советском Союзе через христианскую культуру. За что ей искренне и благодарен.
Именно она в те времена, когда слово "жид" с успехом конкурировало со словом еврей, давало мне пищу для ума и сердца. Именно картины протестанта Рембрандта, иконы православного Рублева и скульптуры католика Микеланджело, а не писанина еврейско-пролетарских поэтов и заезженные местечковые мелодии ярких представителей советской эстрады, внушали мне уважение к истории, культуре и религиозным традициям собственного народа.
Да, я знал все (или почти все) о Мене, Мандельштаме, Галиче и Пастернаке. Да, я имел достаточное представление о том, как шли к успеху Антакольский и Рубинштейн. И ни в коем случае за это их не осуждал. Но ведь были еще Левитаны и Жаботинские! Были люди, которые прекрасно вносили свою лепту в русскую и нерусскую культуру, оставаясь при этом евреями.
Что же касается, "ни эллина, ни иудея", то я Шамиру сказал, что постол Павел выдал желаемое за действительное. Где это ты, Изя... Ой, прости, Адам, видел христиан без национальности?
Если таковые и имеются, то только среди бывших евреев. Да и те держат фасон недолго. Рано или поздно приходит какой-нибудь Торквемада, Хмельницкий или Гитлер и напоминает им про их еврейскую кузькину мать.
Кроме того, Адам, посмотри внимательно в зеркало и честно признайся, что твое благолепное личико, если и просится на православную икону, то только в образе мытаря или храмового менялы.
И не забывай, что на Руси с древних хазарских времен существует прекрасная традиция бить еврея не по паспорту, а по морде.
Так что давай сейчас выпьем за то, чтобы завтра тебе не представилась возможность доказать мне обратное и проявить свою христианскую сущность, подставив под удар какого-нибудь антисемита не только левую, но и правую щеку. Аминь!
Далее спор перешел в более спокойное русло и затронул ряд политических вопросов, по которым мы с неофитом-Адамом опять во мнениях не сошлись. Он, оказывается, опубликовал в память о каком-то недавно преставившемся арабском философе свой очередной антиизраильский памфлет.
На страницах этого памфлета он не упустил возможности пройтись, а заодно и потоптать своими небольшого размера ножками огромную фигуру бывшего штангиста, а ныне редактора иерусалимского литературного журнала "Солнечное Сплетение" – Михаила Вайскопфа.
Но поспорить нам не удалось. Водка кончилась. Тарасов впал в отчаянье и безапелляционно заявил, что в доме поэта не говорят о прозе. И что те, кто не хотят больше пить могут идти и даже указал направление.
Но перед этим не забыл пригласить нас, независимо от нашей политической и религиозной платформы, прийти завтра послушать его стихи.
Читать их он собрался на вечере организованном редакцией этого самого «Сплетения» в магазине русско-израильского издательства "Гешарим", на полках которого в этот момент стояли и мои, и Изины книги. Мы согласились и разошлись.

7

На следующий день я пришел в магазин и, пошарив по полкам, взял в руки книгу Клаузевица и углубился в его рассуждения о войне. Народ сходился по большей части мне незнакомый. Красивых женщин не было.
Из этого я сделал вывод, что с литературной точки зрения мероприятие не будет стоить выеденного яйца. Этот секрет мне открыл мой друг известный русскоязычный израильский поэт, писатель и журналист Михаил Генделев.
Познакомились мы с Мишей на его поэтическом вечере при очень смешных обстоятельствах. Меня тогда еще свежего репатрианта, как бывшего режиссера, т.е. человека имеющего представление о том, как выглядит сцена и зрительный зал, организаторы этого вечера попросили, в виде одолжения, постоять в дверях и проверить билеты.
В результате, я настолько проникся всей полнотой возложенной на меня миссии, что даже отказался пропустить самого Генделева и стал требовать у него билет. Михал Самуэлича я тогда в лицо не знал. Хотя, стоило догадаться!
Во-первых: из-за шутовского костюма и бутафорской бабочке на левом плече. И, во-вторых: потому, что за ним, как за шелудивым псом, в зал без билетов пыталась прорваться целая стая его окололитературных сучек.
Он их, как правило, водил за собой. И причиной этому были не их высокие поэтические стремления. Миша был суеверен и считал, что качество исполняемых им стихов, а, следовательно, и успех у публики в немалой степени зависит от количества присутствующих на его мероприятиях клакеров. В его варианте, хлопальщиков женского пола.
Это был для меня первый урок практической израильской диалектики. Второй урок того, как количество перерастает в качество, Генделев дал мне после того, как стал придворным поэтом Бориса Березовского.
Английский историк Актон, как-то сказал часто приписываемую Черчиллю фразу о том, что "власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно". Поэта Генделева развратила абсолютно не власть. У него ее никогда не было и не будет.
Его испортило подобострастное, я бы даже сказал, лакейское восхищение теми, у кого она есть. Например, Кедми или Либерманом. И это, разумеется, не способствовало улучшению его литературного и тем более, поэтического вкуса.
Но, кто сейчас, Господи, спорит о вкусах? Особенно там, где его просто не может быть. Томас Манн, намекая на Германию 30-х годов прошлого века, писал: "Хороший вкус не был сильной стороной того времени".
Что бы он сказал, если бы вплотную столкнулся с русскоязычной израильской критикой, которая настолько срослась, спилась и перетрахалась со своими писателями и поэтами, что ей сказать им правду значило бы не промахнувшись плюнуть себе же в глаза.
С началом массовой репатриации в Израиль, кормились-то они все из одной министерской кормушки. А если и ссорятся так только из-за того, что кто-то из них вне очереди приближался слишком близко к этой кормушке.
И так как хозяева этой кормушки постоянно требовали от своих пишущих паразитов ("пара" – на, "сит" – хлеб, дословно с греческого "нахлебников") в должном порядке имитировать бурную литературную жизнь, руководству таких журналов как "Солнечное Сплетение" периодически приходится устраивать мероприятия, на которых практически никогда (исключая, конечно, Генделевские вечера) не появляются красивые женщины.
Зато стайками залетают поэты. Первым из них в этот вечер в магазине издательства «Гешарим» появился поэт, то ли по кличке, то ли по фамилии "Король". Он был известен тем, что в промежутках между поэтическими вечерами подрабатывал на паперти у реформистских синагог и выцыганивал последние шекели у ветеранов, обещая им издать по дешевке военные мемуары.
Вслед за ним появилась семейная пара с фамилией, напоминающей название швейной машинки. Он – художник. Она – поэтесса. У него борода. У нее томный взгляд. Из-за привычки ходить гуськом и обязательно вместе, я стал называть их "Мережковский и Гиппиус".
Среди знакомых лиц, зашедших в этот вечер на слабо-тлеющий поэтический огонек, мне трудно было не заметить слонообразную фигуру молодого и наглого поэта Пети Птаха.
Он возник на поэтическом горизонте через несколько лет после моего возвращения на историческую родину и, тут же, с успехом заслонил собой более мелких, как в физическом, так и в литературном отношении собратьев по перу.
Затем мое внимание привлек Сошкин. Плохой поэт, но прекрасный клерк-распорядитель поэтических вечеров. Именно благодаря его администраторскому словоблудию, я так и не смог дочитать до конца вступительную статью к книге прусского милитариста. Зато узнал, кто сейчас в "Сплетении" правит бал.
С его редактором Михаилом Вайскопфом я был знаком давно, но провел финишную черту в наших отношениях после того, как он без моего разрешения опубликовал в своем журнале принадлежавший мне материал.
Вопросы этики его мало интересовали. У него всегда были проблемы с финансами и больше, чем о литературе он всегда говорил и думал деньгах.
Увидев его издалека, я снова проявил повышенный интерес к книге Клаузевица. Но не тут-то было. На подиум взошла жена, муза и соратница Вайскопфа Лена Толстая.
Да, да, Господи, внучка того самого знаменитого «красного графа» и советского классика Алексея Толстого, который затрахал всю современную ему литературу "Хождением по мукам" от большевиков и к большевикам.
Не заметить ее было практически невозможно. Ее внешние таланты могли бы сравниться по габаритам только с талантами поэта Пети Птаха. Да и то не в его пользу.
Лена была чем-то очень расстроена. И, как мне показалось издалека, причиной ее расстройства был как неофит Изя-Адам. Вокруг них на мягких лапках ходил Сошкин. Пластическую композицию завершал Володя Тарасов.
Он грудью, в которую уже успел влить что-то горячительное, пытался закрыть проход к Шамиру. Но это ему не удавалось. И теснимый Леной со всех флангов Изя, в соответствии с рекомендациями немецкого военного стратега Клаузевица был вынужден покинуть позицию. Или попросту говоря, выйти вон.
В этой сцене было что-то антибиблейское. Огромный Голиаф обратил в бегство маленького Давида. Тарасов тоже исчез. Тем временем народ заполнил пространство книжного магазина, и мероприятие открытое вступительным словом Сошкина началось.
Что именно он вещал, я не услышал. Неизвестно откуда возникший за моей спиной Тарасов попросил меня выйти на улицу. То, что я там увидел, внешне напоминало сцену Тайной Вечери, написанной художником-антисемитом по заказу Сионских Мудрецов.
В центре стоял Изя Шамир. Вокруг него сгрудилась стайка молодых стихоплетов. Общий фон, отвлекая внимание от Изи, портил своим гренадерским видом выбритый под буддийского монаха Петя Птах.
Обсуждению подлежала тема возмущаться или не возмущаться поведением организаторов поэтического вечера, выгнавших из магазина пришедшего послушать стихи Шамира? Мнения разделились.
Роль Иуды взял на себя Птах. Он заявил, что не стоит из-за такой ерунды, как изгнание журналюги-менялы из храма искусства подвергать опасности собственную поэтическую карьеру.
Шутка ли? Такая демонстрация независимого мнения может разозлить громовержца Вайскопфа и он, того гляди, откажет бунтующим титанам от теплого места на страницах своего журнала.
Однако, если вид Петра-Иуды хоть немного, но все-таки мог оригинальностью режиссерского решения потешить глаз опытного театрала, то виновник торжества Изя-Адам на роль Иисуса никак не тянул.
Мизансцена приобрела логический смысл только тогда, когда в заколдованный круг трусливых заговорщиков, дыша перегаром, как Змий Горыныч вступил Тарасов.
Вовочка где-то еще раз принял на грудь и окончательно осмелев, заявил, что он как поэт, регулярно печатающийся в этом журнале, имеет полное право приглашать на прослушивание своих стихов кого хочет и когда хочет.
Посему пошли эти бюрократы в точно указанное им место. И с криком «ура» он повел на штурм поэтического Олимпа, не слишком уверенных в себе литературных гигантов.
В книжный магазин они вошли без помех. Кое-кому даже достались сидячие места. Например, Изе. Он скромно присел на свободное место в последнем ряду. Я стал рядом с ним и, бросив рассеянный взгляд в сторону публики, почувствовал исходящее из первых рядов напряжение.
Не прошло и несколько секунд, как это напряжение приобрело вполне реальные аудио и визуальные очертания и материализовалось в виде, вскочившей со своего места Лены Толстой.
Она с диким криком: "Иди отсюда вон коммунистическая сволочь", как взбесившаяся слониха понеслась в сторону мирно притаившегося у входа Изи Шамира.
Эйнштейн со своей знаменитой Теорией Относительности был абсолютно прав. Время для каждого из нас течет по-разному.
Как Лене Толстой удалось преодолеть в одно мгновение семь или восемь метров, так и останется для меня загадкой. Это был поистине волшебный полет валькирии в лучший предклимактерический период ее жизни.
Я сделал шаг в сторону, и это спасло мою больничную кассу от непредвиденных затрат. Но Изя и глазом моргнуть не успел, как восемь или десять, а может и все двенадцать богатырских ударов, с разворота, с плеча, по-русски были нанесены в верхнюю возвышающуюся над стулом часть его тщедушного тела.
В этих движениях Лены был истинный размах православной души, подмеченный еще моим талантливым земляком Исааком Бабелем в его прекрасном рассказе об одесском погроме: "История моей голубятни".
Но, знала ли внучка советского классика, что избивая скандального журналиста за его провокационные высказывания в коммунистической российской прессе в адрес ее горячо любимого мужа, она уже фактически бьет не автора статьи в газете "Правда", а своего единоверца?
Думаю, знала! Изя о том, что он теперь Адам разве что на Стене Плача не написал. Да и сам он в этот момент был не на высоте. Куда делась его благолепность?
Даме он тумаками не отвечал. И это характеризовало его как кавалера. Но не, как христианина, который должен был по ходу развития сюжета подставлять щеки с одной, то с другой стороны.
Стыдно сказать. Изя как был, так и остался местечковым евреем. Ерзал на стуле и защищался от ударов как мог. На его счастье Лена оказалась от начала и до конца русским человеком.
Быстро выдохлась. Вот если бы она была индуской, а еще того хуже многоруким Шивой, то для Изи эта публичная экзекуция закончилась не раньше, чем через час.
В результате Изя снова оказался на улицу. За ним, возмущенная совершенно не поэтическим зрелищем к выходу просочилась уже не жаждущая поэзии толпа. В зале магазина осталось только те, кто должна был зачитывать свои стихи. Услышать их шедевры мне не удалось.
Сошкин, как и положено распорядителю говорил не стихами, а прозой. Тарасов, это ты во всем виноват. Зачем ты привел на мой вечер Шамира?
Протрезвев от всего увиденного и услышанного, Тарасов наивно переспросил: "На твой? " "Да – ответил Сошкин – на мой! "
Надо отдать должное Володе. В этот момент, в отличие от Шамира, он оказался на высоте. Он даже не ругался матом и не кричал. Он довольно тихо ответил поэту-распорядителю: "Если это твой поэтический вечер, тогда сам и читай свои дерьмовые стихи".
Ощущение у меня было двоякое. С идеологической стороны я был солидарен с истеричкой Толстой и ее мужем Вайскопфом, который в течение всей этой вакханалии соблюдал поистине олимпийское спокойствие и, наслаждаясь зрелищем, стоял в стороне. Его и Ленины политические взгляды мало, чем отличались от моих.
С другой, с эстетической, стороны меня отталкивали от этой сладкой парочки их местечковые литературные амбиции и чувство, которое лучше всего сформулировал Сергей Довлатов, заявив, что после коммунистов он больше всего не любит антикоммунистов.

8

Людей, занимающихся писательским трудом в моей молодости, обычно называли «инженерами человеческих душ». Я тогда особенно не задумывался над происхождением этой сталинской фразы и воспринимал только ее поверхностный смысл.
В моем понимании инженеры – это были люди, умеющие собирать и разбирать сложные механизмы. И сама мысль о том, что писатель, как какой-то механик должен ковыряться в моторах человеческих душ была мне просто невыносима.
Позже узнав, что латинское слово «genie» (гений, дух, ангел, талант) является корнем для слова "ingenieur" (инженер) и то, что эта фраза на самом деле принадлежит не Сталину, а Юрию Олеше я понял, что с выводами немного поторопился.
У древних римлян гении были богами местного значения. Они выполняли такие же роли, как у нас главы районных администраций. И хотя они принимали активное участие в жизни обычных людей, но получали от них, в силу своей незначительности только мелкие пищевые подачки в виде хлеба, сыра и молока.
Серьезные жертвоприношения с мясом и кровью этим духам-администраторам не полагались. Позже уже в славянской языческой мифологии они выродились в домовых. Этаких старичков с вороватыми замашками и въедливым взглядом.
На духов предков, в мистическом понимании они не тянули и поэтому максимум, на что могли рассчитывать, так это на, пугающие детей, статьи в желтой прессе про "барабашек" и "барабах".
Что же касается духов типа «тени отца Гамлета» или "призрака замка Моресфиль", то они были настолько опошлены массовым кинематографом, что единственным уделом настоящих духов остались только, проводимые "медиумами" (дословно посредниками) спиритические сеансы.
Лично я, Господи, считаю этих медиумов сумасшедшими или жуликами. Но Библия, к сожалению, своим авторитетом подтверждает возможность существования приведений.
Например, в I-й Книге Царств, в 28 главе есть подробный рассказ о том, как в пещере Аэндорской волшебницы царь Саул за день до смерти вызвал с того света тень пророка Самуила.
В Иерусалиме с крыши дома, где живет Тарасов, я много раз не напрягая зрение, видеть могилу этого великого пророка. Но Володю, в отличие от первого иудейского царя, дух Самуила не интересовал.
Каждый раз, выходя из запоя, он принимался по ночам беспокоить души своих умерших коллег. Все необходимые аксессуары для спиритических сеансов (доска, с написанными по кругу буквами и тарелка) у него были всегда под рукой.
Когда я впервые застал его за этим занятием, то так и не смог удержаться от смеха. Следующий раз тоже не смог. И только на третий раз я сдержался и решил поприсутствовать.
С помощью своей любовницы Люси в этот раз Вовочка мучил дух Александра Сергеевича Пушкина. Эта продавщица книжного магазина вот уже несколько лет в поисках дополнительного заработка, разыгрывала из себя профессиональную заклинательницу и гадалку на картах Таро.
Когда их инфернально-филологическое фиглярство закончилось, и на столе остались, записанные Люсиной рукой потусторонние Пушкинские стихи, я на всякий случай, попросил эту еще молодящуюся дамочку наладить мне контакт с кем-нибудь из великих музыкантов.
Ну, например, со Скрябиным. Я тогда изучал его биографию и искал ответ на один деликатный вопрос. Но Люся, демонстративно вздымая то, что осталось от ее некогда пышной груди, тяжело вздохнула, отрицательно покачав головой.
Скрябина она не любила. Кроме того сильно устала от Пушкина. В эту ночь его дух был явно «не в духе» и слишком невнятно диктовал ей стихи. Однако, зная мой повышенный интерес к личностям великих музыкантов, она для пущей убедительности решила мне поведать удивительную историю о духе композитора Шумана.
В 1922 году австрийский психиатр Виктор Франкл разработал технику лечения, основанную на принципе "от противного". Он не спорил с пациентами, а наоборот, подкреплял своим врачебным авторитетом произносимый ими бред. Эта техника спасла ему жизнь.
Когда в 1938 году в Вене хозяйничали нацисты его из чувства благодарности спас бывший пациент. Он вычеркнул фамилию "Франкл" из списка отправляемых в концлагерь евреев.
Моя личная практика общения, как с евреями, так и не евреями, свихнувшимися на вызывании духов, поисках летающих тарелок и погоней за снежными людьми, говорит мне о том, что с такими клиентами, как Люся лучше не спорить. И если они не смогут при случае спасти тебе жизнь, то уж наверняка сделают скидку в своем магазине.
Что вы, Люсенька, говорите? Дух Шумана? Ах, как это интересно! Ну, конечно же, расскажите. Я просто сгораю от любопытства!
По улыбке расплывшейся на ее лице мне стало ясно, что после проявления мною такой «искренней» заинтересованности я могу с уверенностью рассчитывать на скидку в тридцать процентов.
Это было кстати. Я давно присмотрел на полке в ее магазине дорогущее собрание сочинений Хорхе Луиса Борхеса. Так что я, решил "ковать железо пока горячо" и, мысленно поблагодарив австрийского психиатра, стал воскрешать в своей памяти основные факты из биографии великого композитора.
Роберт Шуман, между прочим, даже среди своих экстравагантных коллег считался весьма странной фигурой. В молодости он был известен, как подающий большие надежды пианист, очень любящий эксперименты. Два из них закончились плохо.
В результате первого эксперимента он сломал себе палец и больше не мог рассчитывать на карьеру профессионального исполнителя. В результате второго потерял рассудок.
Первый эксперимент заключался в игре на выдуманной им машинке для тренировки скорости движения пальцев. Второй в посещении публичных домов. Там он подхватил сифилис.
Естественно, это сказалось на его психике. Со временем он стал утверждать, что по ночам общается с ангелами. Что они поют ему песни. Что с того света ему диктуют ноты Бетховен и Мендельсон. И, наконец, когда он назвал себя "Почетным Членом Небес" и решил утопиться, за него взялись психиатры.
После его смерти в сумасшедшем доме, мать семерых его детей – Клара сожгла все предсмертные музыкальные опыты мужа. И только скрипичный концерт, который он посвятил своему другу знаменитому скрипачу Йозефу Иоахиму, отдала на хранение в Берлинскую библиотеку, категорически запретив публиковать его раньше чем через сто лет.
О рукописи скоро забыли. И может быть, не вспомнили никогда, если бы в начале тридцатых годов XX века из-за нестабильности политической ситуации и неуверенности в завтрашнем дне в Европе не возродилась мода на спиритизм.
И вот, по словам Люси, в одном из таких сеансов решила принять участие венгерская скрипачка и внучатая племянница Йозефа Иохима. Этим решил воспользоваться дух Шумана и через медиума сообщил, на какой из сотен тысяч полок огромной Берлинской библиотеки хранится его партитура.
История о духе Шумана меня впечатлила. С одной стороны, она успешно пропагандировала спиритизм, с другой, предостерегала молодых музыкантов от пагубной привычки хождения по публичным домам. Я даже подумал, что эту историю можно использовать в рекламе презервативов.

9

В августе 1968 года моя бабушка пришла домой поздно и принесла в двух больших сумках восемь буханок свежего хлеба. Перед этим, я всю ночь не слазил с подоконника и смотрел, как по городу двигались танки. Переведя дух, бабушка вызвала на кухню мать и отца, и тихо сказала, что, скорее всего, будет новая мировая война и нужно запасаться едой. В этот день началось восстание в Праге.
Но войны, Слава Тебе, не произошло. Советские войска на глазах у трепыхающегося от возмущения Запада быстро подавили восстание. И тогда на Красную Площадь в Москве выскочил какой-то молодой еврей, облил себя керосином и, держа в руках спички, стал что-то громко кричать. Его за это даже не посадили. Получив кулаком в ухо от какого-то прохожего мужика, он целым и невредимым попал в психбольницу. Откуда его вскоре вытянула "Лига защиты евреев".
Забрав "молоткасто-серпастый" (так с подачи Маяковского в СССР называли паспорт) Советская власть вышвырнула его в Европу. Там он, как фекалия в проруби несколько месяцев побился об стенку свободного мира и, наконец, с помощью Сохнута прибыл на историческую родину. После этого он никогда не боролся за мир. Даже когда советские войска вошли в Афганистан, он сидел тихо и смирно, держа свои руки подальше от керосина и спичек. Они ему были уже не нужны. Он полностью посвятил себя математике и каббале и стал известным на весь мир специалистам по кодам Библии – Ильей Рипсом.
Человек, познакомивший меня с ним, каббалистом себя никогда не называл, но познаний в этой области имел значительно больше, чем те, кто сейчас много пишут о Каббале. По поводу одного из них – Моше Лайтмана, он заявил, что все его книги печатаются для того, чтобы отпугнуть тех, кому о Каббале знать не нужно, свести с ума тех, кто вовремя это не понял и дать ему возможность кормить семью.
Звали этого человека Авраам Шифрин. Личность он был экзотическая. Внешность а-ля Рерих. Только с кипою на голове. Голос спокойный и мелодичный. Взгляд дружелюбный, но вкрадчивый.
В первое же мгновенье нашего с ним знакомства, он попросил меня взять со стола стакан с водой. Ему было трудно подниматься. У него не было правой ноги. Из более позднего рассказа я узнал, что ее ампутировали в одном из сталинских лагерей. Пить он не стал.
Сделал только один небольшой глоток и попросил поставить стакан на прежнее место. Этот прием мне был хорошо известен. Еще в театральном институте я делал экспликацию по исторической пьесе французского драматурга Эжена Скриба "Стакан воды".
Но, в случае с Авраамом это могла быть, так же, телефонная книжка, ручка, листок бумаги, пепельница, короче говоря, любой не особенно важный предмет, который в таких случаях нужен только для того чтобы сразу приучить человека выполнять приказы. Потом это входит в привычку, и этот человек начинает послушно следовать чужой воле. При этом, совершено не замечая, что он формально без всякого физического насилия только с помощью слов становится психологическим рабом.
Спинным мозгом режиссера-расстриги я сразу почувствовал, что передо мною настоящий профессионал. Мастер психологической манипуляции, который может, если только, конечно, захочет без особого труда забраться кому-нибудь в душу и внушить, например, что обладатель этой души ничего не понимающий в жизни, дурак. Или, наоборот, что он гений с лавровым венком на голове. И я в нем не ошибся.
Хотя, в фактах биографии Авраама разобраться было достаточно сложно. В ней были и войны, и зоны, и антикоммунистическая агитация, и сионистская пропаганда, и сотрудничество (по его словам) с Мосадом. А также дружба с выдающимися американцами, европейцами и израильтянами, масонство и, как я уже сказал Каббала.
Позже сталкиваясь с людьми, которые каким-то образом были с ним знакомы, я каждый раз убеждался в том, что, может он, на самом деле не всегда играл в ведущую роль, но, по их словам, принимал во многих делах самое активное участие. Кроме того после многолетней, я бы не назвал это дружбой (он был значительно старше меня и у нас с ним были во многих вопросах разные взгляды), он позволил мне заглянуть в некоторые его тайны.
Например, однажды пребывая в отличном расположении духа, он показал мне диплом "Великого Рыцаря Кадоша". Одной из самых высоких ступеней посвящения у масонов, а также перчатки и фартук. Затем, увидев мои широко открытые от удивления глаза (во всех прочитанных мною книгах было написано, что их никому из посторонних показывать нельзя), он с улыбкой выдал следующую тираду: "Запомни, мой юный друг! Очень хорошо это запомни! Все эти игры с дешевой атрибутикой предназначены исключительно для профанов".
Изя Шамир, хорошо знавший Шифрина еще в СССР считал его сумасшедшим и мракобесом, а Шифрин Шамира – провокатором КГБ. У них, как я понял, был старый конфликт. Когда они оба в конце 60-х годов прибыли в Одессу на организованный сионистами подпольный семинар, предметом конфликта стали не их идеологические расхождения, а спор с кем ляжет спать хозяйка конспиративной квартиры, в которой они оба должны были ночевать.
Само собой обида, нанесенная Шифрину ловеласом Шамиром, после их репатриации в Израиль дала о себе знать. Но на этот раз конфликт приобрел уже не эротическую, а откровенно политическую окраску. И надо отметить, Авраам взял полный реванш. Вначале он издал очень пространное сочинение под названием "Путеводитель по сталинским лагерям". Затем стал публиковать материалы о том, как советскими ракетами был сбит летевший из Америки корейский самолет. И наконец, выступил экспертом на суде по делу палача из Освенцима Ивана Демьянюка.

11

В Берлине во время мартовской революции 1848 года, по словам Вернера Сименса (основателя знаменитой электротехнической компании, по сей день носящей его имя), революционная толпа, пытающаяся взять штурмом королевский дворец, разошлась, после того, как им сообщили, что королем был отменен запрет на курение в общественных местах.
Правда, Господи, чисто сработано! Не понадобились ни пушки, ни танки, ни усиленные наряды милиции. Всего лишь несколько вовремя сказанных слов. У ученых филологов и семиотиков этот прием называется "созданием суггестивного текста". А у мистиков – магией слова.   
В древности у многих народов существовали специфические техники воздействия с помощью слова на сознание и души людей. У китайцев это была техника Дао, у индусов – Йога, у мусульманских народов – Суфизм, у евреев, наука о тайном знании, переданном ангелами Моисею в Синайской пустыне, получила называние – Каббала.
Давай я лучше Тебе процитирую специалиста: "Каббала – это не название какого-либо догмата или системы, но общий термин, обозначающий целое религиозное движение. Буквальный смысл слова "каббала" – "традиция". Ее назначение – передать ее собственным адептам тайну откровения, дарованного Богом Адаму".
Гершому Шолему – автору этих слов, второму по счету Президенту Израильской Академии Наук и некогда ведущему в мире специалисту по мистике древнееврейского языка, в этом вопросе, как считал Шифрин, можно было полностью доверять.
Впервые я попытался учить этот священный язык еще в Советском Союзе в начале 80-х годов. Но к Каббале это не имело никакого отношения. С его помощью я хотел разобраться в происхождении незначительной по своим размерам еврейской религиозно-этнической группы под названием "караимы".
В середине XIX-ого века знаменитый лингвист Макс Мюлер с горькой иронией заметил, что, изучая какой-нибудь священный язык ты, рано или поздно наступишь на чью-нибудь рясу. Откуда мне было знать, что из-за этих караимов у меня возникнет куча проблем? Во-первых: как только я сунулся в одесскую синагогу, чтобы хоть немного выучить еврейский язык (я хотел самостоятельно читать караимские тексты), синагогальный служка, тут же стукнул куда следует. Во-вторых: я нарвался на неприятности со здоровьем.
Дело в том, что караимы всегда не любили евреев и во время оккупации Крыма даже помогали фашистам их убивать. Так же, как и при Екатерине II, они сумели убедить немецкие оккупационные власти, что их секта отделилась от иудеев еще за 700 лет до нашей эры. Следовательно, они невинны в смерти Христа.
Кроме того, они утверждали, что европейские евреи не имеют ничего общего с библейскими этническими евреями. Потому, что происходят от принявших иудаизм тюрок-хазар. Значит, что никакого права на репатриацию в Израиль нет у советских евреев. Большинство, из которых были ашкенази. Можешь, Господи, Себе представить насколько эта караимская версия вписывалась в идеологические рамки внешней и внутренней политики советского правительства, которое и без их хазарского следа не хотело евреев никуда отпускать. А тут я со своим любопытством. 
Недолго думая, по рекомендации самого авторитетного в то время в Советском Союзе этнографа профессора Токарева, я связался с руководителем караимской общины в Крыму. Семита Исааковна Кушель пригласила меня в Евпаторию. Я, тут же, воспользовавшись ее приглашением. И день или два провел в Крыму. После возвращения домой меня увезла скорая помощь. В больнице мне поставили официальный диагноз: неизвестная форма аллергии, а  на словах сообщили, что раньше это состояние называли сглазом. Если сердце выдержит – будет жить. Я выжил, но на всю жизнь запомнил, каким толстовским взглядом смотрела на меня во время беседы о караимах эта евпаторийская Баба-Яга.
Толстовским – этот взгляд я окрестил потому, что, по мнению современников, Лев Николаевич обладал взглядом василиска. Горький еще при первой с ним встреч заметил остроту и проницательность его глаз. Рахманинов вспоминал, что Толстой его как-то спросил: "Вы думаете, ваша музыка кому-нибудь нужна?" Затем пристально посмотрел на него своими светло-серыми, как у волка, глазами.
Его взгляда страшно боялся Тургенев. Он говорил Гаршину, что никогда в жизни не переживал ничего тяжелее, чем его испытывающий взгляд, который в соединении с двумя-тремя ядовитыми фразами, был способен привести его в бешенство. Говорят, что таким же тяжелым взглядом обладали Лермонтов, Серов и Олеша. По словам римского историка Светония, император Август племянник Цезаря, тоже хотел иметь такой взгляд. Сглазить могли Байрон, Наполеон III, Пий IX, Распутин и Оффенбах.
Как мне кажется, это умел делать вождь всех времен и народов. Во всяком случае, свидетели утверждали, что в глаза Сталину мог смотреть только Жуков. Наверное, для человека, который собственными глазами видел, как одновременно умирают, посланные им в бой (я имею в виду взятие Киева) сотни тысяч людей, смотреть в глаза этому двуногому волку было не так уж и сложно.
Похожий взгляд я заметил у гениального театрального режиссера Питера Брука и только позже узнал, что он был последователем знаменитого мистика Георгия Гурджиева, у которого, возможно, и научился так пристально смотреть на людей. Философ Гераклит Эфесский по прозвищу Темный утверждал, что глаза более точные свидетели, чем уши.
Психологи и физиологи это подтвердили через две с половиной тысячи лет. 90% информации мы получаем с помощью глаз. Из того, что слышим, усваиваем только 10%. Вот почему в отличие от слепых, которые в поэзии, философии и мифологии стали признанными авторитетами (Гомер, Демокрит, Тересий), глухих всегда считали проклятыми людьми? В Спарте их убивали. В Скандинавских странах лишали имени. В средневековой Европе не разрешали иметь собственность. Позже ввели ограничения на ряд профессий.
Только раз в жизни я видел спектакль глухого режиссера. Даже не видел, а слышал и после этого решил поставить спектакль в полной темноте. Но осуществить такую постановку у меня не было возможности. Из-за конфликта с руководством мне пришлось покинуть театр. Скандал произошел из-за попытки поставить на сцене нестандартную версию гоголевского "Ревизора".
Мой "Ревизор" должен был выглядеть так. Абсолютно голая сцена. Никаких декораций. На сцене по ходу действия пьесы скапливаются, принесенные по любому поводу бумаги. Хлестаков их, не читая, подписывает и сразу бросает на пол. К концу спектакля вся сцена завалена документами. Я тогда увлекался биомеханикой Всеволода Мейерхольда и очень серьезно воспринимал его идею о том, что пиком режиссерского мастерства является постановка спектакля, в котором кульминация и конец действия совпадают.
Кульминация "Ревизора" по моей версии начиналась тогда, когда гоголевская пьеса уже была позади и наступала, так называемая "немая сцена". Ее всегда играли как пантомиму. Герои узнают о настоящем проверяющем, прибывшим в город из Санкт-Петербурга и замирают в молчаливом испуге. Мои же актеры, услышав эту жуткую для них новость, должны были кинуться искать каждый свою, подписанную ревизором бумажку и устроить при этом на сцене вакхическое действие. Самый настоящий переполох.
Именно в этом переполохе я и хотел, используя основные положения биомеханики, выявить характеры каждого гоголевского персонажа. Но этот очень живо описанный мною переполох с использованием особой техники расстрелянного Советской властью режиссера-реформатора до ужаса напугал начальство театра. И оно, как можно бережнее прикрывая свой зад, решило от греха подальше меня уволить.
Никакие аргументы в пользу того, что это будет очень дешевая постановка, что мне не нужны ни декорации, ни дорогие костюмы – не помогли. После того, как я искренне пожелал директору лечь в гроб в гоголевской шинели, вход и выход в советский театр для меня был закрыт. Кино в профессиональном отношении меня совершенно не интересовало. Я всегда хотел видеть живые глаза.

12
               
В 416-ом году до нашей эры древнегреческий трагик Агафон после того, как одержал победу в поэтических состязаниях, устроил по этому поводу у себя дома в Афинах небольшой "симпозиум" (по-гречески "пирушку") и пригласил на него Сократа, Федра, Павсания, Эраксимаха и Аристофана. Платон позже назвал эту голубую пьянку "Пиром" и рассказал, что уже хорошо подвыпивший автор знаменитых комедий Аристофан выболтал значительно больше, чем это было положено о тайнах бога любви Эроса. А так же о том, что когда-то помимо двух полов существовал еще и третий, совмещающий в себе женские и мужские признаки. Звали его: "андрогин".
Вид у этого андрогина по нашим современным параметрам был очень непривлекательный. Круглые формы тела. Четыре ноги, четыре руки. И характер, при этом, оставлял желать лучшего. Своей мощью, силой и агрессивными повадками эти андрогинны постоянно вводили в расстройство Олимпийских богов. Поэтому Зевс, недолго думая, взял и разорвал их всех пополам. Сердобольный Аполлон зашил их кровоточащие раны и методом пластической хирургии придал этим чудищам божеский... или, точнее сказать, человеческий вид. Но, оказалось, что эти самые половинки не в состоянии ничего делать отдельно. Даже есть. И от этого стали дохнуть как мухи.
Тогда, чтобы предотвратить их поголовное вымирание, уставший от рутинной работы Зевс, не очень внимательно разбирая к какой именно паре принадлежит каждая из половинок, приставил им между ног, говоря ученым языком, первичные половые признаки. И тем самым дал возможность вести индивидуальную трудовую и половую жизнь. Но, как сказали бы сейчас психоаналитики Юнговской школы: "архетипическое влечение у них сохранилось" и их продолжало тянуть к своей половине. Не зависимо от того, каким именно полом их наградил халатно отнесшийся к своим обязанностям Зевс.
Советская власть в тонкостях греческой мифологии не разбиралась и, осудив кинорежиссера Сергея Параджанова по статье "за мужеложство" отправила отбывать наказание в одну из своих многочисленных зон. В его старенький дом в самом центре Тбилиси я попал за год до его смерти.
Горбачев тогда уже несколько раз съездил на Запад и там ему объяснили, что постепенно накрывающаяся медным тазом Советская власть должна признать за своим народом право свободного выбора. Он все правильно понял и в первую очередь разрешил евреям репатриироваться на свою историческую родину, а во вторую – дал возможность андрогинным существам (естественно, по их собственному согласию) трахаться, с кем угодно и ровно столько, сколько они этого захотят.
Этот триумф национальной и сексуальной свободы позволил выйти на волю, так называемым "узникам Сиона" (евреям, сидевшим за сионизм) и целой популяции, выражаясь языком Бердяева "муже-дев". Кстати, это дословный перевод слова андрогин. А лично мне это дало возможность, во-первых: уехать в Израиль, а во-вторых: познакомиться с Параджановым.   
После того, как Сергей Иосифович выяснил у своего племянника и моего друга, что я не только еврей, но еще и, окончательно сложившийся натурал, он, тут же, задал мне вопрос: "Ты чего еще не уехал?" Если позже на аналогичный вопрос только, поставленный иначе: "Зачем ты уехал?" – я еще хоть как-то научился давать вразумительный ответ, то на этот вопрос Сергея (он так просил себя называть) я не нашел ничего лучшего, чем спросить: "А зачем?"
Услышав мое: "А зачем?" – он тут же вскочил со стула, на котором сидел не так как все нормальные люди, а задом наперед, опираясь на спинку руками и головой и, отбежав в противоположную от меня сторону, стал громко кричать: "Господи! Как я устал от этих хитрых евреев и педерастов! Когда они, наконец, отучаться отвечать вопросом на вопрос?"
Затем он резко поменял направление своего движения и, понизив голос, спросил: "Тебе деньги нужны?" Но, видимо, испугавшись моего очередного ответа-вопроса, снова отскочил в сторону и закричал: "Вон там, на шкафу, лежит тысяча рублей. Если надо, бери!"
Конечно, в моей жизни были и трудные времена. Но, во-первых: я не помню случая, чтобы я у кого-то что-то одалживал. А во-вторых: как раз в это время я был богат, как никогда. Учеба в лучшем театральном институте Советского Союза и знакомство со знаменитыми певцами и актерами, а также полная неразбериха в налоговой системе, буквально в считанные месяцы Перестройки позволили мне безумно разбогатеть на организации левых концертов.
Я даже стал подумывать о женитьбе. И в этом вопросе, как раз Параджанов сыграл свою роль. В тот самый момент, когда он проклинал хитрых евреев и педерастов за дурацкую привычку отвечать вопросом на вопрос, в комнату вошла невеста его племянника – Лика. По мнению некоторых грузиноведов, она была очень похожая на злую и красивую царицу Тамар. И, как сказано у Бабеля о короле одесских налетчиков Бене Крике: "победа Короля стала его поражением".

13

Существует мнение, что до двадцати лет у нас лицо такое, какое Ты нам его дал. До тридцати – такое, какое нам самим хочется. До сорока, каким мы сами его себе сделали. А после – такое, какое заслужили. Лицо Лики, когда я увидел ее у Сергея, еще сохраняло Твои следы. Мое – уже заканчивало быть таким, каким я хотел бы его видеть. А лицо Параджанова, увидевшего, как я смотрю на нее, а она на меня, тут же изобразило целую живописную картину, по стилю напоминающую его знаменитые коллажи. "Смотри, дорогой племянничек, – было написано на его лице – я же тебе говорил, что все бабы ****и".
Когда-то французские аристократы не желавшие иметь дочерей удаляли себе левое яичко, так как в Средние века считалось, что мальчики рождаются, когда оплодотворение происходит от спермы правого семенника. Платон, вообще, сомневался можно ли считать женщину человеком. В то время в Греции любовь к женщине воспринималась как душевная слабость. Брачная ночь была больше похожа на изнасилование, после которого, например, в Спарте молодой муж удалялся, чтобы провести остаток времени в компании других мужчин.
В Риме было не лучше. Когда невеста добиралась до брачного ложа после выполнения кучи священных формальностей, ей уже хотелось только спать. Потому, что перед этим она должна была метать жребий, печь пирог, кропить маслом и покрывать шерстью косяк двери, зажигать огонь, кипятить на нем воду и подавать мужу монету. И это не все. Перед тем, как взойти на супружеское ложе она должна была долго молится, приседая на изображение мужского полового органа бога плодородия Тутуна-Мутуна. И, поскольку обычай требовал от мужа в первую брачную ночь не лишать жену девственности, ее, в конце концов, ждал только анальный секс.
Надо заметить, что римляне в этом вопросе были большие оригиналы. Они, например, считали, что настоящий мужчина – это не тот, кто занимается любовью с женщиной, а тот, кто делает это (неважно с кем) в активной позе. Вследствие этого сексуального формализма у них выработались довольно интересные правила.
Например, распутником считался тот, кто занимался любовью до наступления ночи с раздетым донага партнером или партнершей и, при этом, позволял себе использовать для ласк правую руку. Трогать своего любовника или любовницу римскому гражданину можно было только левой рукой. Кроме сексуальной леворукости с самим понятием "любовь" у них тоже были большие проблемы.
Их законодатель Катон, по словам Плутарха, с раздражением говорил о том, что влюбленный человек "позволяет своей душе жить в теле другого человека". Поэтому романтические ухаживания в Риме проходили без особых сантиментов. В основном в виде подарков и денежных сумм.
Не знаю, по какому поводу, Гете говорил, что "классическое – есть то, что здорово, а романтическое то, что больно", но к романтическим греко-римским ухаживаниям я не был приучен. Подобные ухаживания в моих причерноморских краях были изжиты еще тысячу лет назад частично принявшими иудаизм хазарами. Они где-то приблизительно с VII по X век н.е. в этом районе зачитывались Вавилонским Талмудом, в котором, в разделе под названием "Берахот", сказано: "Три вещи дают нам частицу грядущего мира: суббота, солнце и соитие". Соитие исключительно женщины и мужчины.
Хотя, есть мнение, что хазары вообще не читали ни Вавилонский, ни Иерусалимский Талмуд, так как исповедовали иудаизм еретическо-караимского направления. Но этот незначительный теологический факт не может умалить их заслуги перед живущими сегодня на территории их каганата (слово имеет еврейский корень) христианскими народами. 
В пункте а) потому, что благодаря своей мощи (государство хазар в то время было самым сильным и самым большим в Европе, его влияние простиралось от Урала до Дуная) не позволило арабам пройти через Кавказ. И поэтому современные украинцы, русские и белорусы ходят молиться в церковь, а не в мечеть. И в пункте б) традиции хазар, основанные на Пятикнижии Моисеевом, не позволили создать на месте, где мне суждено было через тысячу лет родиться, благоприятную почву для расцвета греко-римских гомосексуальных обычаев. Поэтому в тот день в доме у Параджанова я взял не деньги со шкафа, а увел у его племянника – Лику.

14               

Альберт Камю как-то сказал: "Человек – животное религиозное". Именно в этом скрыт секрет нашего существа. Лика Камю не читала, но тянулась к религии прямо с горшка. Когда ей было четыре года, по словам матери – ответственного финансового работника министерства сельского хозяйства Грузинской ССР ее дочку в тот самый момент, когда она справляла на детском горшочке большую нужду посетил ангел. Он ей сказал, что в прошлой жизни она была царица Тамар. Поэтому ни о какой свадьбе с Ликой не могло быть и речи пока я нехристь и коммунист не пройду обряд православного крещения у грузинского священника знакомого с их семьей.
Да, Господи, я был коммунистом! А Ты думал, что иронизируя по поводу "акта крещения, ожидающего всякого еврея-космополита" я издевался над Изей-Адамом? Да плевать я хотел на него! Я как праведный Иов просто, глядя в его сторону, скулил и чесал куском глиняного черепка собственные гнойные раны.
Как стойкий оловянный солдатик, следуя заветам революционных дедов, я двигался рука об руку со своими сверстниками от октябренка к пионеру, от пионера к комсомольцу и от комсомольца к коммунисту. И даже находил в этом идиотски-последовательном эволюционном процессе некий романтический элемент. Кстати, именно это позволило мне в те времена активно заниматься творчеством, а не концентрировать пристальное внимание на своем драгоценном пупке.
Последний Любавический ребе как-то сказал: "Если ты весь день размышляешь о самом себе, депрессия тебе гарантирована". Все те, кто тогда скулили и плакали о том, что коммунистическая система не дает им развернуться и показать жаждущему человечеству всю их творческо-богатырскую мощь, если только они еще живы продолжают скулить и сейчас. Те же, кто хотели работать и самовыражаться, находили для этого возможность. Те, кому, в конце концов, нечего было сказать, находили причины этого не делать.
Да, чего греха таить! Эти причины искать было не нужно. Их щедрой рукой, буквально пригоршнями разбрасывала Советская власть. Но еще Марина Цветаева говорила, что благоприятных условий для художника нет. Что его жизнь сама по себе неблагоприятное условие. При какой, собственно говоря, власти снял все свои фильмы Сергей Параджанов? Может быть, сейчас в Независимой Украине этому грузинскому армянину нынешние блюстители чистоты национальных кино-кровей дали бы снять свой великий мистический фильм "Тени забытых предков"?
Как бы ни так! Они бы нашли сотни причин, в лучшем случае, навязать ему сценарий какого-нибудь дешевого телевизионного сериала про трудовые дни и бессонные ночи честного-пречестного, умного-преумного и сексуально-привлекательного украинского буржуя. Затем заставили бы его показать премьеру этой телехалтуры в канун, надвигающихся на страну выборов. Чтобы, обалдевший от загибов сюжетной линии среднестатистический украинский зритель "тире" избиратель шел к избирательным урнам, обсуждая со своим соседом по дому, не программу приглянувшегося ему политического блока, а кто, кого и как в следующей серии должен пришить.
Так что о свободе творчества при коммунистах спорить не будем. В споре должна рождаться истина. Но современных спорщиков она мало интересует. Им нужно пугать народ коммунизмом и коммунистами для того, чтобы легче было под крики: "Держите вора!", как можно больше самим воровать.
Да, я был тогда коммунистом. Но, что поделаешь? Девочка Лика! Красавец Тбилиси! Величественные храмы! Милые люди! Грузинские мандарины, чача, вино! Чем я хуже Генриха Наваррского? Если "Париж стоит мессы" плюс королевы Марго, то столица Грузии в приложении к армянской красавице Лике, как я тогда думал, наверное, стоит нескольких мазков елея по моему большевистскому лбу.
Тем боле, что мне было совершенно все равно, в каком качестве я предстану перед Тобой. С крестом на груди? В кипе после проделанной надо мной операции обрезания? С побритой "под Котовского" головой буддиста? Или в оранжевом сарафане, декламирующим "Хари Кришну"? Главное для меня тогда было то, что я впервые задумался о Тебе. Ну, а жизнь сама все расставила по местам. Тем более, что моя свадьба с Ликой не состоялась.
За неделю до того, как я должен был пойти под венец со своею реинкарнированной царицей Тамар, грузинские демократы решили устроить небольшую репетицию своей будущей "цветочной революции" и дать возможность советским десантникам погонять танки по центру Тбилиси. Те воспользовались моментом и от души помахали саперными лопатками над головами грузинских детей и старух. И, как всегда бывает в таких случаях, некоторые отморозки не ограничились маханием лопаток над головами и опустили их демонстрантам на головы. В общем, кровь пролилась. В Грузии объявили траур. Ни о каких свадьбах в этот момент даже речи быть не могло.
Тогда я вспомнил параджаноский вопрос по поводу заграницы. Сборы были не долги. Я отправился первым. Лику обещали отправить чуть позже. Через месяц уже сидя в Вене, я понял, что не видать мне больше своей царицы Тамар.
               
15

Сексуальное образование людей моего поколения обычно начиналось, где-то в 6-ом классе. Как сейчас помню, идиотский вид учительницы по ботанике Зинаиды Кирилловны, которая, закончив рассказывать увлекательные истории из жизни пестиков и тычинок, краснея и опуская глаза, была вынуждена объяснять, что, например, такое червь-гермафродит.
Следующим этапом моего полового ликбеза был просмотр популярных фильмов. После показа по телевизору "Двенадцати стульев" я, копируя обаятельного афериста Остапа Бендера, стал в присутствии посторонних обзывать соседского кота Борьку – "жертвой аборта". И моей матери пришлось объяснять мне, что значит аборт.
Но пиком моих школьно-сексуальных университетов стала книга, которою изучил весь мой класс. Называлась она "Судебно-медицинская экспертиза". Именно из этого эротическо-криминального чтива, мы – четырнадцатилетние балбесы, за неимением других легитимных источников информации получали первые сведения о том, что такое секс. Включая такие понятия, как фетишизм, мазохизм и эксгибиционизм.
Легенды о садистских наклонностях грузинской царицы Тамар я слышал еще до знакомства с Ликой. Они уже тогда вышли за пределы грузинской истории и вдохновили своим примером массу свихнувшихся феминисток.
Шифрин говорил, что реинкарнация, согласно Каббале, ожидает далеко не каждого. Только тех, кто в предыдущей жизни не соблюдали заповеди Моисея, касающиеся воспроизведения рода человеческого и нарушали данное Адаму и Еве повеление, звучащее, как "плодитесь и размножайтесь". По-еврейски: "пру ве рву".
Поэтому до окончательного прихода Мессии, они будут приговорены к очередным воплощениям, так как, из-за своих извращенных склонностей не исчерпали свои возможности и не передали своему потомству частицу бессмертной души.
Об этом я раньше не знал, хотя с самим понятием перевоплощения был хорошо знаком еще до того, как об этом стали писать в бульварных газетах. Моя первая учительница, та самая студентка филфака, которая нашла оригинальный способ заставить меня читать, помимо своих исключительных педагогических и сексуальных талантов, имела искреннюю веру в переселение душ.
Себя она считала очередной реинкарнацией египетской царицы Нефертити, которую, за какие-то там грехи, на этом витке сансары карма в соответствии со своим неподкупным вселенским законом отправила мучиться, как она сама выражалась, "в сраный Совок".
Меня же она считала перевоплощением древнего раввина, которого, за его упрямый характер, сожгли на костре. Об этом ей сообщил ее духовный наставник по фамилии Потапов.
На первый взгляд это был миленький дедушка. Вид у него был приблизительно такой, какой должен быть у постаревшего ангелочка с рождественской открытки. Жил он тем, что, переезжая из монастыря в монастырь, реставрировал старые и писал новые иконы.
В общении он был – сама простота. Однако под этой простотой скрывался потомственный столбовой дворянин и старый теософ – последователь Елены Блаватской. За теософские штудии ему пришлось посидеть. Затем он подвязался работать художником в разных театрах. И даже показывал мне эскизы декораций и костюмов к опере "Набуко", которые он сделал для Большого театра в Москве.
В детстве ему снились сфинксы и пирамиды. Родители отвели его к ясновидящей. Она ввела себя в транс, а после выхода из этого состояния, заявила, что мальчик Потапов, ни кто иной, как новое воплощение мужа Нефертити – фараона Аменхотепа IV по прозвищу Эхнатон. В подтверждение этого факта Потапов показал мне свое юношеское фото, а затем фото прижизненной статуи того самого фараона.
При всем моем желании обнаружить в этом скрытый подвох, я вынужден честно признаться: и с той, и с другой фотографий на меня смотрело одно и то же лицо. Сравнивать портреты царицы Тамар и фотографии Лики мне в голову не приходило.
Ролан Барт говорил: "Мужчина феминизируется не потому, что извращен, а потому, что влюблен". У очень не простого сказочника Гофмана есть прекрасная повесть о том, как блошиный царь в благодарность за какую-то услугу вставил в глаз одному молодому человеку волшебный хрусталик, с помощью которого тот мог читать мысли других людей. Но, когда этот юноша почувствовал, что влюбился, то благоразумно вынул из глаза этот хрусталь.
Я читал Гофманского "Повелителя блох" еще задолго до знакомства с Ликой, но, к сожалению, слишком поздно понял, что ее действительный образ больше соответствовал не милой героине из этой повести, а главному персонажу другой книги Гофмана. Крошке Цахес. 
Первый же мой звонок из Вены в Тбилиси, сразу высветил на экране моей памяти ту самую, похожую на коллаж, картину, которой Параджанов изобразил на своем лице тысячелетиями проверенную истину.
В телефонную трубку ее мамам с нескрываемой радостью в голосе мне сообщила, что Лика теперь студентка Тбилисского Театрального института и пока она его не закончит Голливуду ее не видать, как собственных ушей.
Константин Сергеевич Станиславский категорически запрещал своим студентам во время учебы участвовать в съемках, абсолютно справедливо считая, что это мешает им раскрывать театральный талант. Но у Лики не было никаких театральных талантов, а у мамаши полностью отсутствовало реальное представление об американкой фабрике грез.
В отличие от нее, потусовавшись с недельку среди эмигрантов в австрийской столице, я очень быстро все понял. Но, наиболее доходчиво, не столько про Голливуд, который меня мало интересовал, сколько про Бродвей, мне объяснила дама из "Джойнта".
Просматривая мои анкеты в представительстве этой американской благотворительной организации, она заявила, что, по имеющимся у нее данным в Америке режиссеры на фиг не нужны. И у меня были все основания ей в этом поверить.
Кроме этого, я очень быстро заметил, что байки про духовную и физическую свободу на Западе касаются исключительно тех, у кого куча бабла. А на мои 146 долларов, которые мне обменяла на прощание, обиженная на меня Советская Родина, я не то, что содержать царицу, я даже самого себя, как следует прокормить не смогу.
В результате, немного подумав и помотав головой, как Буриданов осел между охапками американского и советского сена, я принял окончательное и самое верное из всех возможных решений. Ранним венским утром я постучался в Еврейское Агентство Сохнут.

16
               
Мама и бабушка в детстве пугали меня "бабайкой" и "сионизмом". С пониманием первого слова у меня никогда не возникало проблем. Я знал, что бабайка (слово происходит от ивритских "баал" – хозяин и "баит" – дом) это, своего рода, еврейский домовой, который живет под моей кроватью и хватает за попу непослушных еврейских детей.
Что же касается сионизма, то для того, чтобы увидеть эту Чуду-Иуду, по словам моих близких родственников, нужно было выйти из дома, сесть на трамвай, доехать до железнодорожного вокзала, сесть на поезд, приехать в нем в Москву, пересесть в самолет и полететь далеко-далеко. На край света. В какой-то таинственный Ближний Восток.
Не надо, Господи, быть Юнгом или Фрейдом для того, чтобы самостоятельно догадаться о существовании прописной истины: "То, чем больше всего в детстве пугают ребенка, то и становится для него самым большим искушением в жизни".
Бомба замедленного действия под названием "сионизм", заложенная чуть ли не за двадцать пять лет до того, как я оказался в самом сердце Свободной Европы сработала с точностью самых дорогих швейцарских часов. Спрятав под майку, подаренный мне Параджановым, серебряный крестик святой равноапостольной Нины (покровительницы Грузии), я пересек порог австрийского представительства Еврейского Агентства и уже через несколько часов сидел в самолете, летящем по маршруту Вена–Тель-Авив. 
В Сохнуте не ожидали такой удачи. Еврей, которому с легкостью через пару недель настежь откроют двери США, Германия, Австралия, а если он захочет то ЮАР, сам без каких-либо уговоров пришел сдаваться для репатриации в Израиль.
Налив мне венский кофе и, выяснив, не тронулся ли я после выезда из Союза мозгами, меня отправили в гостиницу за вещами, забрав предварительно документы и приставив ко мне тетку ковбойского вида. На всякий случай, чтобы я не сбежал.
Мое добровольное появление сильно подправляло их хиленькую статистику по агитации евреев, выехавших из СССР с израильскими визами, но ни при каких обстоятельствах не желающих ехать в Израиль.
В гостинице, где меня поселили в общественной кухне и в фойе по телевизорам постоянно крутили ролики о Земле Обетованной, а также репортажи о том, как на улицах Нью-Йорка негры-хулиганы из группы "Нации Ислама" из антисемитских соображений бьют витрины еврейских ювелирных магазинов, книжных лавок и аптек.
Гостиница эта находилась в самом центре австрийской столицы, недалеко от императорского дворца. До того, как ее стали заселять транзитными эмигрантами, она была третьеразрядным борделем с кучей маленьких номеров.
В отличие от большинства других постояльцев, мне при заселении повезло. Я получил отдельный одноместный апартамент. Правда без окон, без душа и туалета. Но с закрывающейся дверью. Это вызвало жуткую зависть у моих земляков. Так как в их номерах, кроме того, что не было ни душа, ни туалета, дверей тоже не было.
Чувствуя себя счастливым обладателем замыкающегося на замок пространства, я мог смело гулять по городу вместо того, чтобы, как все остальные постояльцы сидеть в гостинице на чемоданах и сторожить свое барахло.
Благодаря этому немаловажному обстоятельству (в этой гостинице процветало воровство) я получил прекрасную возможность пешком обойти всю Вену. И даже, сидя на скамейке в каком-то прекрасном парке, читать, подаренную мне Ликой перед отъездом книгу о Михаиле Чехове.
Этот гениальный русский (если, конечно, не считать, что его мать была еврейка) актер прославился на всю Америку тем, что привез из России, покорившую Голливуд, магическую технику актерского мастерства.
Достаточно только сказать, что ему удалось с помощью этой техники слепить из третьеразрядной провинциальной кокетки Нормы Джин Бейкер Мортенсон звезду первой величины по имени Мерлин Монро.
Лика, правда, ценила его не за актерский и не за педагогический талант, а за то, что он был мистиком. Михаил Александрович Чехов, как и многие в то время русские культурные деятели исповедовал философию Штайнера.
В начале XX-го века в России многих привлекала экзотика его антропософских идей. Она выгодно отличалась от предшествующей ей теософии Блаватской тем, что разговаривала с европейцами в основном европейским языком, а не псевдоиндусским с тибетским акцентом.
Кроме этого, Штайнер в своих предсказаниях о будущем европейской цивилизации отводил славянским народам главную роль. Так в момент всеобщего военного умопомрачения Первой Мировой войны он проповедовал пацифизм. Позже своими неарийскими идеями он навлек на себя лютую ненависть фашистов.
Его кумиром был Гете. В Швейцарии он даже выстроил храм под названием Гетенаум. Из проповедуемых им мистических идей, я лучше всего запомнил теорию гармоничного воспитания, версию о существовании двух Иисусов и утверждение, что в Иерусалиме под Гробом Господним до сих пор лежит тело Христа. 
Как-то Юнг на вопрос журналиста: "Верите ли Вы в Бога?" – кокетливо ответил: "Я не верю, а знаю!" И замолчал. Замолчал, потому, что в погоне за внешним эффектом сморозил полную ерунду. Он, наверное, забыл прекрасное латинское выражение: "Un Dieu defini serait un Dieu fini". Определить Бога – значит покончить с Ним.
Приблизительно, так же, вел себя Сальвадор Дали. Он говорил, что знает Тебя лично. Что Ты – это человек с очень красивой внешностью. Ростом ровно в один метр. Без бороды и усов. Крепкого сложения. И состоишь из плотной материи, которая способна вобрать в себя энергию всей вселенной.
Прости его, Господи! С кем не бывает? Например, сколько всяких глупостей в свое время наговорил о Тебе маг и кудесник Георгий Гурджиев. Однажды, он даже заявил, что точно знает, что Иисус на Тайной Вечере давал своим апостолам пить свою настоящую кровь и кушать свое настоящее тело.
Наивные ученики приняли это за чистую правду, а затем разнесли по всему свету глупую шутку про христианский ритуальный каннибализм. Георгий Иванович любил шокировать обывателя. Возможно, именно поэтому большая часть российской интеллигенции симпатизировала Штайнеру, а не ему. К Гурджиеву в основном льнули, потерявшие в себе уверенность аристократы, политики и бизнесмены. А идеями Штайнера в основном увлекались богемные круги.   
Самыми активными последователями Штайнера среди русской пишущей элиты были Андрей Белый и Максимилиан Волошин. Среди композиторов и художников – Чюрленис. В театральных кругах антропософией увлекался Вахтангов.
Он и его друг Михаил Чехов, получивший мистические способности в наследство от своего отца (брата великого драматурга) сумели пойти дальше обычных антропософов и на основе идей Штайнера развить целое театральное учение о переселении душ. С их точки зрения, образы героев пьес способны вселяться в тела актеров, когда они исполняют их роли.
Евгению Вахтангову удалось в соответствии с этой теорией осуществить в еврейской студии МХАТ один мистический эксперимент. Позже основной актерский состав этой студии переехал в Палестину и организовал в Тель-Авиве театр "Габима". Несколько лет этим театром руководил Любимов. Тоже бывший актер Вахтанговского театра.
Студенты этой самой студии под руководством Евгения Багратионовича поставили на иврите спектакль по пьесе А-нского "Дибук". В героя этой пьесы вселяется злой дух и мучает его так живописно, что это отметили даже, видавшие виды, Антонен Арто, Питер Брук и Ежи Гротовский, а присутствовавший на премьере спектакля Станиславский, не понимая ни слова, долго не мог прийти в себя.

17

Похожее театральное действие, конечно, не по сути, а по форме мне пришлось видеть в Одессе во времена Андропова. Психиатру, обслуживающему моряков Черноморского пароходства Григорию Рожковскому, не разобравшись ни в сути, ни в форме его идей местная власть разрешила в клубе портовиков открыть гипно-театр.
Правда через пару месяцев закрыла. Но за это время Рожковский успел поставить спектакль, в котором актеры играли под гипнозом. Для постановки им была выбрана пьеса бельгийского мистика и символиста Мориса Метерлинка "Слепые".
Станиславский считал эту пьесу предназначенной только для чтения и отказался ее ставить. Мейерхольд за нее даже не брался. Менее проблематичная пьеса Метерлинка "Сестра Беатрис" в театре Комиссаржевской ему уже стоила седых волос.
Зато работники городского отдела культуры Одессы в истории театра не разбирались и подумали, что знаменитый драматург, получивший Нобелевскую премию за довольно милую философскую сказку "Синяя птица" не может написать ничего такого, что внесло бы мистическую сумятицу в мозги местной театральной общественности.
Но они жестоко ошиблись. То, что предстало глазам этой самой общественности, напоминало не театр, а мистериальное действо с участием зомби. При этом о художественной ценности самого спектакля даже речи быть не могло. Откуда ей было взяться, когда для участия в этой пьесе психиатр Рожковский использовал самодеятельных дилетантов.
После запрещения спектакля, он обратился ко мне с просьбой. Мне нужно было придумать что-то такое, что помогло бы раскрыть материалистическую сущность гипноза и позволило бы получить от идеологических инстанций города разрешение на его повторный показ. Я согласился. И не придумал ничего лучшего, как взять и дописать авторский текст.
Суть этой пьесы заключалась в том, что из монастыря на берег моря выходит погулять группа слепых, которую сопровождает старый монах. По ходу действия этот монах умирает. Слепые остаются без поводыря предоставленные сами себе. Я ввел в финал пьесы еще один персонаж и предложил режиссеру переделать последнюю сцену.
Когда Рожковский ее прочитал, то у него полезли на лоб его привыкшие гипнотизировать глаза. Монах по моей версии был символом умершей религии. Слепые – это народ. Религия умерла. Народ остался без поводыря. В конце пьесы слепой народ они слышат, приближающиеся шаги. На этом символичном моменте у Метерлинка занавес опускается.
Возможно, он хотел этим сказать, что народ теперь сам должен выбирать себе нового поводыря. Я же к шарканью приближающихся ног добавил еще колокольчик и вывел на берег моря прокаженного, который обратился к слепым с речью, окончательно разозлившей руководителя гипно-театра.
Мой прокаженный сказал слепым, что даже если они потеряли руководителя и не видят куда идти, то это не самое страшное, что с ними могло случиться. Самое страшное – это, когда он ясно видят дорогу, но люди его боятся и не хотят за ним идти.
Надо было видеть перешедшее все границы бешенство черноморского гипнотизера, когда этот достойный наследник Вольфа Мессинга, чуть не разорвал меня на куски, как вакханки Орфея за то, что мой прокаженный напоминал диссидента. И это в то самое время, когда вся страна не успевала хоронить своих генеральных секретарей.
Каюсь, Господи! Гриша был прав. Я подсунул ему самую настоящую прокаженную провокацию. И сделал это в тот самый момент, когда очередного руководителя Коммунистической Партии Советского Союза переносили с его высокого кресла на катафалк.
В результате мой новый вариант спектакля "Слепые" умер в зародыше. И Нобелевскому лауреату Морису Метерлинку не пришлось из-за этого переворачиваться в гробу.
Когда я рассказал об этом Любимову, то он долго смеялся, а потом заявил: "В том, что ты дописал Метерлинка – нет ничего страшного.  В театре священных коров не бывает". 
Это менторское наставление я получил от него как раз перед тем, как, прогуливаясь по Сионской горе недалеко от гробницы царя Давида, мы наткнулись на группу русских экскурсантов фотографирующихся рядом с живым верблюдом.
Несколько человек из этой группы кинулись к знаменитому режиссеру и закричали: "Юрий Владимирович! Юрий Владимирович, мы Вас очень любим! Разрешите с Вами сфотографироваться".
Любимов поморщился, но уступил. По завершению фото-сессии под названием: "Мэтр и обожающие его зрители", я пошутил: "Вы теперь в Иерусалиме популярней арабского верблюда".
Через двадцать минут мы пришли в Храм Гроба Господня. У самой "Кувуклии" (часовни с гробом Иисуса) сцена повторилась. Опять фанаты. Опять крики. И опять – Юрий Владимирович. Опять – мы Вас... и т.д. и т.п. Я снова не выдержал и схохмил: "Ну, а теперь Вы популярней Иисуса!"
"Слушайте сюда, господин молодой юморист, –  мэтр явно на меня разозлился, – все их восторги не стоят и выеденного яйца. Они даже не могут правильно произнести мое имя. Я ведь Петрович, а эти холуи привыкли точно произносить только имена своих партийных боссов.
 Вот и сейчас перепутали мое имя с именем Андропова. Это он был Юрий Владимирович. Так что, вот тебе наглядный урок. Цена нашей славы – медный грош!"      

18

Конечно, мне не раз приходилось жалеть о том, что я не остался в Европе или не двинул дальше за океан. Одно дело, когда ты сталкиваешься с множеством идиотов, и эти идиоты не имеют с тобой общих кровей. И совсем другое дело, когда эти идиоты – сплошные евреи.
Один московский хохмач утверждал, что мы, как навоз. Когда наша популяция не превышает разумных пределов, мы способны удобрить собою любую национальную почву. Но, как только наша концентрация на один квадратный километр выходит за разумные пределы, все наши дрязги и все наши скандалы в борьбе за место под солнцем становятся невыносимы.
Израиль – страна эмигрантов. Людей, чаще всего не от хорошей жизни покинувших родные края. Одни из них становятся счастливы. Пускают корни и превращаются из евреев в израильтян. Другие по прежнему не находят себе место. Внимательно рассматривают глобус и, как в старом советском анекдоте просят дать им другой.
Легче всего приживаются прагматики. Они понимали, зачем уезжали. Романтикам в Святой Земле приходится туго. От их поверхностной религиозности или национальной идентификации после месяца или двух проведенных исключительно среди евреев остается то, что обычно наполняет собой мыльный пузырь.
Тележурналист Владимир Познер, как, человек, рожденный в Париже и поэтому по праву свободного рождения позволяющий себе иногда говорить то, за что другим бы просто оторвали голову, как-то сказал, что, если показать по телевизору семьдесят раз один и тот же конский зад, в него влюбится вся страна.
Еще в Советском Союзе я понял, что лизать задницу политическому лидеру, которого семьдесят раз показывали по телевиденью, не самое милое дело, но лизать зад всему народу (не важно – советскому или израильскому) противней в тысячу раз. Поэтому подлетая к тель-авивскому аэропорту, я не испытывал никаких иллюзий на счет того, насколько мне нужны израильтяне и насколько я нужен им.
И, конечно же, я не ждал, что к трапу самолета, в котором я прилетел из Вены, для меня подгонят лимузин, выстелют красную ковровую дорожку, выстроят оркестр и преподнесут, соответствующие торжественности события цветы.
Нет. Но, я хотя бы надеялся на элементарное человеческое отношение со стороны тех, кто обязан был меня принимать. Обманули, блин! Опять обманули! Подсунули те же самые, хорошо знакомые грабли. Только заменили одну наклейку на другую. "Коммунизм" на "Сионизм".
Школьный учитель истории Федор Филимонович по кличке "Филька" (стукач и бывший нкведист) тыча указательным пальцем в политическую карту мира, в то самое место, где расположен Израиль, каждый раз после очередного конфликта со мной, отводил глаза в сторону и говорил: "А если кому-то, что-то не нравится, то он может катиться в свой Тель-Авив".
Вот я, Филька, и докатился! Только не до Тель-Авива. До проживания в самом большом городе Израиля чиновники в аэропорту меня так и не допустили. Сколько я на них не смотрел, сколько я не заглядывал в их ясные очи, в них я мог прочитать только одно. Ну, ты, и влип!
 Быстро оформив мне въезд на историческую родину, они отправили меня по этапу на север страны. В галилейскую глухомань. В провинциальный городишко под названием Кармиэль. Эту ссылку мне обеспечил один мой знакомый, который вот уже несколько месяцев, прозябал от скуки в этой глуши.
Мы познакомились за полгода до этого в Киеве, куда я привез очень нашумевшую по всему СССР художественно-документальную программу под названием "Хроника сталинских репрессий".
После первого выступления ко мне подошла пара очень симпатичных ребят. Она – молодая мать и начинающая, но уже громко заявившая о своей бездарности художница Оля. И он. Ее муж Игорь. Очень толковый скульптор. Внук, знаменитого дирижера Натана Рахлина.
Восхитившись моей смелостью говорить о том, о чем столько лет принято было молчать, они пригласили меня в свою, заваленную от пола до потолка редчайшими книгами киевскую квартиру.
В этой квартире, расположенной рядом с Владимирским собором меня уже ждала не менее колоритная фигура. Мама Игоря – Ляля. Она курила папиросы "Беломор", хриплым голосом ругала Советскую власть и с упоением рассказывала уже обросшие седой бородой политические анекдоты.
После второго выступления в доме культуры Киевского Политехнического института Оля познакомила меня с одним "выдающимся" сионистом. От самых пяток и до кипы у него была совершенно невзрачная внешность. Звали его Гогерман.
Представляясь, он заявил, что является большим другом главного израильского консула в Москве, а так же "на короткой ноге" с американским послом. С которым любит за бутылочкой бренди побеседовать о перспективных направлениях в современном развитии сионизма.
Скажу прямо, этот еврейский Хлестаков не произвел на меня впечатления и я бы забыл о нем ровно через два дня, если бы мне не понадобилось уехать за границу. Я ему позвонил. Он устроил мне встречу в Москве с израильским консулом Тувия Файманом.
Тувия пригласил меня на обед к себе в номер, в гостинице Украина и, показывая пальцем на стены (жест обозначал, что нас слушают), пообещал сделать мне вызов в Израиль.
Файнман оказался классный мужик. Бывший израильский десантник. Сабра. Родители из России. По взглядам левый. Но не дебил. Говорил просто и без пафоса. Слово сионизм, вообще, не употреблял. Показал фотографию большущей семьи и недорогого, но добротного дома в мошаве под Ришон-ле-Ционом.
Во время следующей встречи он мне вручил два вызова. Для меня и Лики. Через неделю в одном из московских ресторанов я передал ему, в качестве благодарности, пленку с отснятыми документами о знаменитых евреях, репрессированных в сталинских лагерях.
Я их купил у историка Димы Юрасова, который, когда-то работал в секретных архивах и собрал о жертвах репрессий обширнейший материал. На прощание Тувиа мне сказал: "Я знаю, что ты собираешься в Штаты, но если, все-таки, заедешь в Израиль, помни – дураков у нас тоже хватает. Хотя, иногда попадаются толковые люди. На, возьми – почитай".
Он сунул мне в руки две небольшие книги. На выходе из ресторана перед тем, как поймать такси, я подошел к уличному фонарю и на обложке первой книги прочел: "Гершом Шолем. Основные течения в еврейской мистике. Часть I". На второй: "Часть II".

19

Не успел я дочитать первую часть книги, как из Киева позвонила Оля. Она долго плакала в трубку, пытаясь мне что-то сказать. Я прервал ее плач, заявив, что дня через два буду в Киеве. Тогда поговорим. И снова открыл книгу Шолема.
В ней было сказано, что длительная история еврейской мистики не обнаруживает даже следа женского влияния. Среди каббалистов не было ни одной женщины.
"История Каббалы не знает таких личностей, как Рабия в ранней мистике ислама, Мехтильда из Магдебурга, Юлиана из Нориджа, Тереза де Хуарес и многих других представительниц христианской мистики.
Поэтому в ней отсутствует элемент женской эмоциональности, сыгравшей огромную роль в развитии нееврейской мистики, но она осталась сравнительно свободной от опасности впадения в кликушество, являющейся следствием этой эмоциональности.
Чисто мужской характер Каббалы не был обусловлен социальным положением еврейской женщины. Он связан с демоническим началом в женщине и женским элементом в космосе".
Эта очень четкая формулировка антифеминистской направленности Каббалы, на фоне телефонных стенаний Оли, показалась мне убедительной. И хотя я тогда еще не был знаком с классикой жанра: "Полом и характером" Отто Вейниргера и "Метафизикой пола" Юлиуса Эволы, мне было совершенно ясно, что с такими Олями нужно держать ухо востро. 
Прошлый раз, уезжая из Киева, я взял из библиотеки Ляли Рахлиной очень редкую книгу и дал торжественную клятву, как можно быстрее ее вернуть. Эту книгу написал популярный в начале XX-го века режиссер и писатель Николай Евреинов. Она называлась "Дионис и Азазел".
В ней, на основе довольно обширного исторического и мифологического материала, ее автор попытался доказать, что театр, как таковой, уходит своими корнями в мистерию изгнания в Судный День козла отпущения.
В отличие от него большинство историков театра считали, что первые театральные зрелища возникли в результате, проводимых в Древней Греции ритуальных действий в честь бога вина Диониса.
В них принимали участие жрецы, одетые в козлиные шкуры. Танцы и песни этих жрецов по случаю смерти и возрождения этого бога со временем стали называться трагедиями и превратились в самостоятельный художественный жанр. Позже его назвали – театром.
Евреинов с этим не был согласен. Он считал, что пляски и песни козлов – это уже значительно более поздняя интерпретация древнееврейского мистического обряда передачи грехов богоизбранного народа козлу, изгоняемому в пустыню для поедания его злым духом по имени Азазел.
Из этого он делал вывод, что театр не должен отходить от своих исконных канонов и заниматься развлечением публики, а должен вызывать у людей мистический страх.
Людям моего поколения такая версия происхождения театра просто резала слух. Нас обучали тому, что главная цель театра заключается в том, чтобы напоить зрителя дикой смесью из аристотелевского катарсиса – очистительного сопереживания героям пьесы и горьковского социалистического реализма.
Проглотив за несколько дней эту книгу, я отправился в Киев. Увидев меня, Оля снова начала плакать. Причиной этому плачу был Гогерман. Она с ним спала втихую от Игоря, а он, сука, бросил ее и удрал в Тель-Авив. Но после его отъезда она узнала, что параллельно с ней, от его сексуально-сионистской пропаганды пострадали еще три замужние и две незамужние ее подруги.
"Представь-ка себе сволочь какая? – сказала мне Оля, вытирая слезы и оглядываясь по сторонам, – Как мужик он говно. Даже с микроскопом трудно найти, что осталось от обрезания. И стоит еле-еле. Но, когда он начинает рассказывать про Святую Землю, смотришь на него и думаешь: Ну, как же ему не дать?"
Один мой друг, служивший в Афганистане, рассказал мне историю про сексуального попрошайку. Был у него такой знакомый, который выклянчивал интимные свидания у сердобольных девиц, уверяя их в том, что через несколько дней уходит выполнять свой интернациональный дол.
Правда, патриотические чувства срабатывали далеко не у всех. Некоторых политически фригидных особей женского пола не возбуждали просьбы будущего воина-интернационалиста. Но большая часть все-таки отдавалась, и на прощание, даже, пускало слезу.
Закончилось это трагически. Однажды он нарвался на офицерскую вдову. Незадолго до этого ей прислали в цинковом гробу то, что осталось от ее мужа. Она опоила этого липового афганца и ночью ножницами, когда он уснул, устроила ему за вранье между ног Кандагар.
Ну, что? Я посоветовал Оле, тоже потраться на ножницы и ехать за ним в Тель-Авив. "Нет, – сказала она – на байки про Святую Землю меня больше не возбуждают. На этот раз дурой не буду. Поеду я лучше в Америку. Пошел он в жопу его сионизм!"
Она свое слово сдержала. Через несколько месяцев с Рахлиным развелась и на следующий год уже жила в Бостоне с каким-то шофером. О Гогермане, чуть позже, по телефону спросил меня Тувия. Он интересовался, правда ли то, что этот поц торговал израильскими вызовами, вставляя в них имена посторонних людей.
Но, не надо, Господи, думать, что сказки о Святой Земле исключительная привилегия сионистов. Поверь мне, что антисемиты не правы. Брехня существует везде. Японцы врут корейцам про страну Восходящего Солнца. Китайцы тибетцам про Поднебесную Империю. Поляки литовцам про Речь Посполитую. Русские украинцам и украинцы русским про Киевскую Русь.
Так почему же евреям нельзя для успешной репатриации придумать пару сказок о мечтающем собраться в Земле Обетованной колене Иуды? Да и кто, при хорошем пиаре, сможет отделить в этих сказках правду ото лжи? Даже если сказочники в Тель-Авиве набирают в рассказчики людей типа Гогермана.
Ой, космическая проблема? Ну, потрахал этот козел нескольких еврейских ****ей под свою Хаву Нагилу. Ну, продал он гоям штук двадцать липовых израильских вызовов. Ну и что? Идея сионизма от этого ни сколько не пострадала.
****ей все равно бы кто-нибудь трахал. Гои все равно бы нашли какой-то способ выбраться по израильским визам в Америку или Германию. Идея сработала. Сионизм победил!
Почти миллион. Самолетами и пароходами. С чемоданами, роялями и холодильниками. А один мой знакомый, даже, с прахом своей бывшей жены. И все это, надо, заметить, благодаря сохнутовским гогерманам. Он тоже, кстати,  себя не обидел.
На складе в Кармиэле он показал мне две вывезенные им из СССР стиральные машины, один мотоцикл и (тут он побил все мыслимые рекорды) три холодильника. Именно возле них он похвастался  мне, что в Бухаресте, где он делал пересадку с советского на израильский самолет, его за полтора доллара обслужила горничная в румынском отеле.
Сжав зубы, я поздравил его с этой выгодной сделкой, нехотя пожал ему руку, а потом долго в ванной пытался с мылом ее отмыть. И не потому, что боялся заразиться от него какой-нибудь гадостью, подхваченной им у общедоступной румынской проститутки.
А потому, что хотел, как можно тщательнее смыть гадкое ощущение от прикосновения к руке, которой он во время рассказа о гостиничных услугах в Бухаресте, прямо у меня на глазах, эротически поглаживал в своем морозильном гареме дверцу одного их трех холодильников.
И тут прямо в ванной я все понял! Слушай ты, дедушка Фрейд. Слушай его швейцарский Иудушка – Юнг! Слушайте все психо-анальные аналитики! Все латентные и не латентные психо-педерасты, морочащие своими извращенными идеями людям мозги. Я наконец-то все понял!
В русском языке, на котором я думаю и говорю, а так же в современном иврите, в основе которого лежит язык моих предков, слово холодильник – существительное мужского рода. Скрипка – женского.
Я хотел иметь скрипку. Не альт, а скрипку! Я не хотел быть альтистом. Я хотел быть скрипачом. Альтист – звучит даже как-то похабно. И совсем другое – скрипач. Силач со скрипкой! Гигант музыкального духа! Правда звучит хорошо?
А холодильник? Когда он появился? Во время Второй Мировой войны. Когда американцы боялись нехватки продуктов и заготавливали их впрок. Так что, если следовать логике – он результат человеческой фобии. Боязни голода. Он предназначен для утоления физических потребностей человека и поэтому несет в себе ритуальные функции домашнего Молоха.
От библейского идола он отличается только низкой температурой. Но и это я могу объяснить. Времена меняются. И, как сказал один хасидский раввин: "Раньше евреи были горячие и миквы были холодные. А теперь евреи холодные, поэтому миквы горячие".
Но скрипка! Она не для тела. Она для души. Помнишь, Господи, прекрасный американский мюзикл "Скрипач на крыше" по повести Шолом-Алейхема "Тевье-молочник"?
Мог ли этот замечательный еврейский писатель, прекрасно чувствующий все горести и страдания человеческой души, заставить весь мир плакать и смеяться, описывая звуки рычащего холодильника?
Мог ли гениальный еврейский художник Марк Шагал зацепить за душу миллионы людей самых разных вер и национальностей, если бы на своих картинах вместо скрипача он нарисовал какого-нибудь Гогермана, прижимающего к сердцу холодильник набитые жратвой?
Ай, чего, Господи, огород городить! Как любят говорить коренные израильтяне: "Ма лаасот? Лаасот!" Что делать? Делать! На следующий день после общения с Гогерманом я сбежал из Кармиэля и направился в Тель-Авив.

16

Жителей города Лидса в 1806 году охватила страшная паника. В одной из соседних деревень курица стала откладывать яйца с надписью "Ждите второго пришествия". Город стал местом усиленного паломничества. Вскоре обман открылся. Какой-то местный шутник засовывал курице в ... уже подписанные им яйца.
Не могу сказать, что эффект от моего пришествия в кабинет директора центрального офиса Сохнута в Тель-Авиве, можно было сравнить с реакцией наивных лидсчан, но мое желание засунуть ей в ... мой вызов в Израиль, выглядел вполне натурально.
Единственным, кто не повелся на мои угрозы, был заведующий отделом строительства Сохнута, огромный, толстый хасид по фамилии Бар-Коэн. Звали этого потомка первосвященника Аарона – Менахем, а по-русски Миша.
По большому счету, Господи, он был прав. Когда я обеими руками держал за глотки двух заместителей директора Сохнута, то в состоянии легкого аффекта совершенно забыл, что они не знают русский язык.
Менахем, надо отдать ему должное, быстро во всем разобрался. И не просто разобрался, а даже расставил все по местам. Через час мне выдали направление в репатриантское общежитие недалеко от Тель-Авива. В город Лод. Рядом с аэропортом "Бен Гурион", где в одной из церквей хранятся нетленные мощи святого Георгия.
Чувствуя себя новым Победоносцем, проткнувшим копьем своего упрямства бюрократическое чрево многоголовой сохнутовской гидры, я отправился в Лод. Где, по странному, а может и не по странному стечению обстоятельств, жил Менахем.
Первый в своей шаббат я провел в его доме. Когда мы вернулись из синагоги и сели за праздничный стол, я понял, что атеисты меня обокрали. Встречать и провожать царицу Субботу, в Советском Союзе было практически запрещено.
Коммунисты в борьбе с иудаизмом, сумели лишить меня не только ритуальной связи с моим народом, но оставили без элементарного понятия о настоящей еврейской кухне.
Несчастная бабушкина фаршированная рыба, а также мамин форшмак ни при каких обстоятельствах не могли конкурировать с тем, что я увидел и, естественно, съел в тот мой самый первый кошерный ужин в доме Менахема Бар-Коэна.
По окончанию трапезы Миша немного расслабился и пообещал мне устроить поездку в Иерусалим. Он свое слово сдержал и через неделю в день разрушения Храма, минуя все другие исторические и религиозные достопримечательности Святого Города, я вместе с группой хасидов из Бруклина был отвезен прямо к Стене Плача.

17

Я родился рыжим. Если бы я родился в Древнем Египте, то меня бы могли принести в жертву Осирису, а мое тело использовали бы для лекарств. Сохранился даже рецепт.
В нем сказано, что нужен ребенок с рыжими волосами и красным лицом. Что его необходимо вначале хорошо откормить, затем убить, а труп погрузить в сосуд заполненный медом. Через сто двадцать лет им можно лечить переломы костей.
Карл Маркс не любил рыжих революционеров. По словам своего последователя Вильгельма Либкнехта, он при знакомстве с ним внимательно изучал цвет его волос, а после этого долго ощупывал его голову. Оказывается, основатель научного коммунизма был последователем австрийского врача-невропатолога Франца Йозефа Галла.
Галл утверждал, что на внешней поверхности черепа каждого человека можно прочитать его биографию. Свою голову он завещал потомкам и был похоронен без головы в Париже на кладбище Пер-Лашез, где любили себя хоронить выдающиеся революционеры.
Но до этого, еще с головой, он сумел предсказать великое будущее Жана Франсуа Шампильона расшифровавшего древнеегипетскую иероглифическую письменность. "Ах, какой гениальный будет лингвист!" – заявил Галл после прощупывания шишек на его голове.
После визита к Стене Плача у меня появилась новая шишка. Когда я пристроился возле, раскачивающихся, как на качелях бруклинских хасидов и начал имитировать их энергичные движения, по неопытности, я не рассчитал расстояние между стеной, когда-то окружавшей Храм и своим лбом.
Это охладило мой пыл. И я, уже не поддаваясь всеобщему ажиотажу стонавшей и плачущей многотысячной еврейской толпы, тихо пристроился у края стены и всунул в щель между плитами маленькую записку.
В ней по-русски, рассчитывая, что Ты знаешь этот язык, я написал, что в Тебя не верю. Но, если Ты, все-таки, есть, скажи: "Что мне делать?"
Позже в книге о Любавическом ребе я прочитал его ответ на письмо одного американца. "Вы пишете, что вас тревожит отсутствие веры. Но если вы не верите, почему это вас тревожит?"
Но, тогда у Стены Плача, не очень понимая абсурдность написанных мною слов, я, чтобы немного успокоить боль, уперся лбом в эту стену и, закрыв глаза, сделал вид, что молюсь.
Сколько я так простоял – точно не знаю. Но, когда, наконец, оторвал лоб от плиты, то увидел прямо перед собой муравья. Он ничего с собой не тащил, а, только перебирая тонкими лапками, полз вверх.
Возможно, этим абсолютно естественным действием какого-то никчемного муравья, Ты посылал мне ответ на, адресованный Тебе в записке, вопрос.
"Ползи вверх – отвечало мне, посланное Тобою насекомое, – и не задавай себе дурацкий вопрос, который, с легкой руки Чернышевского, когда-то свел с ума всю русскую интеллигенцию".
Возможно, этот муравей хотел мне еще что-то сказать, но в этот момент, уже не на муравьино-символическом языке, а по-русски я услышал вопрос, смысл которого мне стал ясен только через несколько минут.
Ты хочешь учиться? Вопрос звучал именно так. Пока моя память обрабатывала информацию о том, где я мог что-то подобное слышать, последовал новый вопрос. Ты еврей?
Продолжая вспоминать, я машинально кивнул головой, но на этот раз уже измерив взглядом расстояние между моим лбом и Стеной Плача. Это помогло мне сосредоточиться, и я вспомнил, как однажды в детстве моя мать объяснила мне, почему евреям трудно поступить в институт. Затем, заглянув мне прямо в глаза, она спросила: "Ты хочешь учиться?"
Но это был не голос моей матери. Он принадлежал молодому хасиду, который, прямо там, у Стены Плача, устроил мне ни с того, ни с сего перекрестный допрос на тему моего незапятнанного еврейства.
Чуть ли не умирая со смеху прямо у Стены Плача, я стал рассказывать ему про маму, бабушку, соседку и даже про кошку – еврейку, которая каждые полгода рожала исключительно еврейских котят, которых я отдавал на воспитание только в хорошие еврейские руки.
Совершено не чувствуя иронию моих слов, этот любопытный хасид, почему-то сделал совершенно неверный вывод, что я – прекрасный подопытный кролик для начинающего религиозного воспитателя и предложил мне завтра же, приступить к учебе в еврейской религиозной школе системы Хабад.
Вопрос: "Верю ли я в Тебя или нет?" – его не интересовал. По его, нетерпящему никаких возражений мнению, которое буквально слово в слово совпадало с мнением русского философа-антисемита Василия Розанова: "Нет антирелигиозного еврея, чтобы он про себя там ни думал и ни воображал".
Немного подумав и, театральным жестом потерев для создания окончательного сценического образа ушибленный о Стену Плача лоб, я, в конце концов, согласился. Сделав при этом философское заключение, что, когда мнение семита и антисемита совпадает, то в нем, скорее всего, отображается истина.

18

В Талмуде есть рассказ о том, как один молодой раввин совершил чудо, попросив еще только зазеленевшую смоковницу выпустить плоды. Отец раввина сказал: "Смотри, ты утрудил Господа раньше времени, как бы и тебя не сорвали преждевременно". В эту же ночь его сын умер.
В Галилее недалеко от Тверии на склоне горы есть гробница отца этого молодого раввина. Его звали Йоси Бан. Прозвище у него было Большой Праведник. Он его получил за то, что мог превращать черных кур в белых для обряда очищения на Йом Кипур.
Игнатий Лойола основатель ордена иезуитов, единственного католического ордена, не требовавшего от своих членов сертификаты о чистоте крови, в тринадцатом пункте "Правил мышления для членов церкви" писал: "если церковь объявит черным нечто такое, что нашим глазам кажется белым, мы должны соответственно признать его черным".
Ну, не смог я, Господи, поселившись в хабадской ешиве "перековать свои мечи на орала" и хотя бы для вида, из самых, что ни на есть элементарных практических соображений научиться называть черных кур белыми.
У Нобелевского лауреата израильского писателя Шаи Агнона в книге "В сердцевине морей", которую, кстати, прекрасно перевел на русский язык, избитый Леной Толстой и ненавидимый Авраамом Шифриным, Изя Шамир, есть великолепный пассаж.
"Когда Баал Шем должен был свершить трудное деяние, он отправлялся в некое место в лесу, разводил костер и погружался в молитву…и то, что он намеривался свершить, свершалось.
Когда в следующем поколении Магид из Межирича сталкивался с этой самой задачей, он отправлялся в то же место в лесу и рек: Мы не можем больше разжечь огонь, но мы можем читать молитвы… и то, что он хотел осуществить, осуществлялось.
По прошествии еще одного поколения раби Моше Лейб из Сассова должен был свершить такое же деяние. Он тоже отправился в лес и молвил: Мы не можем больше разжечь огонь, мы не знаем тайных медитаций, оживляющих молитву, но мы знаем место в лесу, где все это происходит… и этого должно быть достаточно. И этого было достаточно.
Но когда минуло еще одно поколение, и раби Исраэль из Рошина должен был свершить это деяние, он сел в свое золоченое кресло в своем замке и сказал: Мы не можем разжечь огонь, мы не можем прочесть молитв, мы не знаем больше места, но мы можем поведать историю о том, как это делалось".
В ешиве, куда я попал, огонь разжигать уже не умели, нужных молитв не знали, о месте не имели ни малейшего представления, рассказывать толком ничего не могли, но все, как один мечтали о замке и позолоченном кресле раввина. 
Само это учебное заведение представляло собой, что-то среднее между курсами повышения квалификации для того, кто не знает, куда себя деть и Старгородской богадельней из "Двенадцати стульев" Ильфа и Петрова.
Разница заключалась только в том, что богадельня существовала на деньги Советской власти и в ней были, не считая братьев-нахлебников, одни православные старушки, а ешива процветала на деньги богатых американских евреев и естественно без православных старух.
Хасида, который меня привел в эту ешиву, звали Нафтали. Нет, Господи, не Натали, а Нафтали! Именем Натали, как в Израиле, так и на всем Ближнем Востоке называют проституток.
Это связано с тем, что, когда Палестина была турецкой территорией, много русских и украинских девушек, приезжавших в Иерусалим в качестве паломниц, не возвращались домой, а разъезжались по публичным домам всей Турецкой империи. Турки и арабы стали их называть самым распространенным славянским именем.
Нафтали, за время пребывания в Израиле, привыкший к коверканью русскоязычной публикой своего библейского имени, сразу предупредил меня о том, как правильно его называть и, таким образом, навсегда снял с повестки дня этот вопрос. Но другой вопрос так и остался открытым. 
Погибший вместе со своими школьниками в лагере смерти, писатель и педагог Януш Корчак в одной из своих книг с иронией написал: "если Бог хочет кого-то покарать, то делает его воспитателем".
Нафтали Корчака не читал. И уже на самом пороге ешивы, толком не разобравшись в том, что имеет дело с сыном школьного учителя, принялся налаживать, имеющий непосредственное отношение ко мне, педагогический процесс.
Прежде всего, он дал мне понять, что быть настоящим евреем не так уж и просто. И, что это звание нужно еще заслужить. Для этого я должен беспрекословно выполнять кучу выжатых из Талмуда раввинских установлений. Или, как их еще называют – "мицвот".
 Они были придуманы для того, чтобы отделить евреев непроходимым забором от других народов. И благодаря этому забору на сегодняшний день настоящим евреем может считать себя только тот, кто занимается выполнением этих мицвот.
Кроме того, видимо, снисходя до невысокого уровня моей компетентности в вопросах актуально-текущего сионизма, он решил объяснить мне еще и то, что я, волею судеб и с помощью Сохнута, попал на постоянное место жительство в самое, что ни на есть нееврейское государство.
По его словам, оно было основано евреями-атеистами и коммунистами в обход главного религиозного принципа, согласно которому истинный Израиль должен возродиться в виде иудейской монархии во главе с Машиахом. Мессией. Помазанником. Сверхчеловеком царских кровей.
Полвека назад, создавая свое государство, эти безбожники благоговели перед грандиозной идеей возвращение после двух тысячелетнего изгнания избранного народа в обетованную им страну. Но, сегодня у их детей и внуков другие задачи.
Они называют себя "сабрами". Это слово происходит от названия колючего сверху, но сладкого внутри плода кактуса, завезенного в Израиль из Латинской Америки. И плевали эти сабры на благоговение своих сионистских отцов. За сорок лет они превратили эту землю в страну жуликов, наркоманов и проституток.
Далее Нафтали, как и положено студенту еврейской ортодоксальной ешивы, предложил мне в подтверждение своих слов шикарную библейскую аллюзию.
Когда-то, по его словам, похожим образом вели себя моавитяне. Это был родственный евреям народ, живший в древние времена на противоположной стороне Мертвого моря. Они поклонялись идолу по имени Баал-Фегор.
Ранние поколения этих моавитян, прародителями которых считаются Лот и согрешившая с ним одна из его дочерей, так боялись этого идола, что, подходя к нему на близкое расстояние (пардон за натуралистическую подробность) из страха гадили под себя. Их дети, со временем забыв этот страх, превратили его в отхожее место.
К сожалению, этой фекальной аллюзией наставнические потуги моего учителя не ограничились и сразу, без перехода, он стал обучить меня тому, как должен вести себя на кухне ортодоксальный еврей.
Обучение включало в себя законы кошрута, чтения молитвы перед едой и использование двух холодильников. Одного для молочных и другого мясных продуктов. Когда я услышал про два холодильника, у меня потемнело в глазах и мне захотелось играть на скрипке.
Но предела мое терпение достигло тогда, когда  обучение из кухни переместилось в спальню. Там мой наставник стал требовать от меня, чтобы я, выключив свет, ложиться одетым в постель и только после этого под одеялом стягивать с себя штаны и рубашку.
Все эти манипуляции мне нужно было выполнять из-за того, что в комнате висел, написанный его собственной рукой портрет наставника хасидов "Хабада" тогда еще живого Любавического ребе Менахема-Менделя Шнеерсона.
Нет, Господи, я, конечно же, уважительно относиться к памяти этого великого  еврейского мудреца. Но мысль о том, что я даже в темноте не могу показать его плохенькому портрету свои голые ноги, и сейчас не слишком ровно укладывается в моей голове.
Он сам говорил: "Когда вы бежите от ответственности из одного места в другое, происходит двойной убыток: вас нет в том месте, где вы должны быть, и находитесь там, где вас быть не следует". В соответствии с этой рекомендацией, я этой же ночью сбежал из ешивы.

19

Одной из самых мрачных и загадочных фигур в еврейской истории считается Яков Франк. Он родился в 1726 году на территории современной Украины и еще в молодости попал под влияние революционных идей Шаббатая Цви, который в течение нескольких лет, с успехом выдавая себя за Мессию, и своими демократическими лозунгами чуть ли не на уши поставил весь еврейский пролетариат.
В результате контактов с его последователями в греческом городе Салоники Франк отошел от еретического учения Цви, сделав вполне логичный вывод: "Если Шаббатай был Мессией, то почему тогда, вкусив от всякой вещи в семи мирах, он не вкусил от сладости власти?"
Этот вывод подвинул его создать в Польше, практикующую магию и сексуальные извращения странную секту. Члены этой секты считали, что грех и особенно смертный грех кровосмешения приближает приход Мессии. Позже секта во главе с самим Яковом перешла в католичество и стала жечь еврейский Талмуд.
По некоторым сведениям, к этой секте принадлежали предки поэта Адама Мицкевича и композитора Жака Оффенбаха. Возможно поэтому и один, и другой отличались бунтарским духом. В подтверждение можно добавить, что среди Оффенбахов числился даже один выдающийся французский революционер.
Фамилию он взял по названию Оффенбаха на Майне. Города в немецкой земле Гессен, недалеко от которого в старинном замке располагалась штаб-квартира Якова Франка.
Предшественник Якова Франка Шабтай Цви был еще более странной фигурой. Он родился в день разрушения Иерусалимского Храма и умер на Йом-Кипрур. Согласно Каббале, в эти дни рождаются и умирают только великие праведники или великие грешники.
Когда он жил в Салониках он устроил себе свадьбу со свитком Торы и пригласил на нее раввинов. Самый активный его последователь Натан из Газы утверждал, что странные действия Шаббатая служат самым лучшим доказательством достоверности того, что он и есть настоящий Спаситель.
"Ибо если бы он не был Избавителем, он не знал бы этих отклонений. Когда Богу благоугодно засветить нам Свой свет, он совершает многие странные и чудные в глазах света поступки, и это доказательство его истинности".
В конце концов, туркам надоел его мистический балаган и Шаббатаю предложили или совершить чудо, или перейти в мусульманство, или умереть. Он, видимо, для соблюдения внешних приличий посидел немного в очень комфортабельной турецкой тюрьме, а затем, вместе с довольно большой частью своих сторонников принял ислам.
Позже во времена Кемаля Ататюрка, благодаря своей революционной активности, большое влияние в турецком государстве приобрели его последователи – члены, то ли полумусульманской, то ли полуиудейской эзотерической секты "Денме". Кроме того, по одной из хасидских легенд, Шаббатай во сне наведывался к основателю хасидизма Баал Шем Тову и учил его Каббале.
Когда я следующий раз встретил на улице Нафтали, мне показалось, что это был если не сам Шабтай Цви или Яков Франк, то точно, реинкарнация кого-то из Оффенбахов. Куда делся богобоязненный Любавический хасид?
Передо мной стоял бунтарь. Настоящий революционер. Без бороды. Без кипы. В шортах. В кроссовках. В футболке. И на меня прямо с этой футболки смотрела девица, указывающая пальцем на надпись: "Fuck me!" 
Оказывается, через месяц после того как я сбежал из ешивы, Нафтали нашли невесту. Богатую французскую еврейку. Родители мечтали выдать свою единственную дочь исключительно за ортодоксального иудея.
От радости у него окончательно съехала крыша. За два дня до хупы он по секрету сообщил своему будущему тестю, что он Машиах. Результат не заставил себя долго ждать. Невесту тут же вернули на родину, а моего бывшего наставника за попытку набить морду ее родителю, выгнали из ешивы и отправили в сумасшедший дом.

20

Франц Кафка своему другу-сионисту Максу Броду на его предложение уехать с ним в Палестину, ответил: "Что у меня общего с евреями? У меня даже с самим собой мало общего?"
После побега из хасидской ешивы, я тоже задал себе подобный вопрос и понял, что никогда не стану нормальным евреем и после нескольких дней бездомных скитаний по древней еврейской столице, решил вернуться в Европу.
В Мюнхене редактором на радио "Свобода" работала моя знакомая – писательница Юлия Вознесенская. Деньги на поездку она мне прислала, а пока суд да дело я решил некоторое время побродить по Святой Земле.
За те пару дней, в течение которых меня воспитывал Нафтали, из репатриантского общежития в Лоде меня исключили. Свои вещи я обнаружил возле двери, а на моей кровати нашел какую-то темную личность. Этой личностью оказался чернокожий эфиопский еврей с шерстяным платком на голове.
Если бы это был кто-нибудь из моих соотечественников, я бы не ушел без скандала. Но опускаться до уровня Ку-клукс-клана и линчевать ни в чем не повинного негра, да еще на глазах у всего общежития, я не рискнул. Молча, собрал свои вещи, снова подался в Иерусалим.
Первую ночь я провел в парке Ган Сакер. Рядом с огромным зданием Кнессета. Под надежной охраной, наверное, всех вместе взятых, израильских спецслужб. Вторую – кормил комаров недалеко от Яфских ворот. Третью на Масличной горе. В том самом месте, которое воспел в стихах своего Нобелевско-лауреатского романа "Доктор Живаго" Борис Пастернак.
Пастернак никогда не был в Иерусалиме и описал это место по фотографиям. Эффект от них совершенно не тот. Все меняется, когда это видишь собственными глазами. 
Оказывается Гефсиманский сад это всего лишь несколько старых деревьев. Знаменитый Кедронский проток – узкий мутный ручей. На вершину Масличной горы ведет пыльная кривая дорога. А долина Иософата, та самая долина, в которой, согласно пророку Иоилю, Ты соберешь все народы, и учинить над ними Страшный суд, всего лишь, покрытый старыми могилами, огромный овраг.
Один знакомый раввин мне как-то сказал, что Ты не демократ. Потому, что если бы Ты был демократом, то обязательно распределил бы Свою святость равномерно по всей Земле. Какая-то бы ее часть досталась Нью-Йорку, какая-то часть Лондону и Парижу, какая-то Копенгагену, Токио и Москве. Но Ты выбрал Иерусалим.
Тут и Голгофа, и Стена Плача. Здесь когда-то стоял Храм. Здесь тот самый Гефсиманский сад, из-под низкорослых маслин которого, несколько иудейских бомжей, галилейских рыбаков, мытарь и бывшая проститутка разнесли по всему миру свою очень красивую, но абсолютно оторванную от реальной жизни, Благую Весть.
И если пройти немного дальше по Масличной горе, то можно увидеть скалу, с которой, согласно "Деянию Апостолов", взлетел на небо Иисус. Рядом с этой скалой я и познакомился с настоятелем монастыря "Вознесения", который приютил меня до отъезда в Европу.
Если не считать некоторых хозяйственных монастырских обязанностей, а также помощи в составлении каталога знаменитой библиотеки Императорского Палестинского Общества, которой заведовала монашка, в молодости хорошо знавшая самого Михаила Чехова, свободного времени у меня было хоть отбавляй.
Это позволило мне перечитать чуть ли не половину этой библиотеки и практически каждый день бывать в Старом Иерусалиме. Вначале я с любопытством осматривал святые места, а затем просто шатался по его узким кварталам, чтобы хоть как-то убить свободное время.
Так, однажды возвращаясь в монастырь после очередной прогулки, я выбрал не обычный маршрут – вокруг Гефсиманского сада, а пошел напрямик, не желая рассматривать по дороге, уже порядком мне надоевший, кладбищенский пейзаж.
В этот день я задержался в Иерусалиме дольше обычного. И хотя с самого утра обошел почти весь арабский квартал, ноги у меня не болели. Но глаза страшно устали от безжалостного солнца. От утомительной желтизны иерусалимских камней. От такого же цвета покрытых пылью масличных деревьев.
Поэтому, хорошо зная дорогу, ведущую в монастырь, я уже не оглядывался по сторонам, а смотрел себе прямо под ноги. Такой способ передвижения по Святой Земле, так или иначе, направляет мысли в философское русло.
Что говорить, Господи? Масштабы! Духовный центр мира! Колыбель трех религий! Но кому она должна принадлежать? Мусульманам? Христианам? Иудеям? Может всем? Может вообще никому? Да и может ли, вообще, Святая Земля принадлежать, кому-то кроме Тебя?
Информации к размышлению на эту тему у меня было достаточно. В отличие от всех остальных репатриантов, выбравших для своего проживания относительно спокойные израильские города, я оказался волей судеб в Восточной части Иерусалима.
В самом центре так называемой "контролируемой" территории. Среди совершенно чуждого мне арабского населения. И хотя монашки, в большинстве своем тоже арабки, может, и косо смотрели мне вслед, но гнать из монастыря не гнали.
Благо их непосредственным начальником был русско-австралийский крещеный еврей – начальник миссии Белой (Американской) Церкви отец Алексей. Он как-то очень спокойно выслушал мои жалобы на весь окружающий мир и позволил мне пожить вначале в монастыре Вознесения, а затем и в Гефсиманском саду.
Кстати, о захватнических планах коварных израильтян за весь срок моего пребывания в этих монастырях от арабов я ни слова не слышал. О них после одной из воскресных молитв мне поведал приехавший в Израиль из Новосибирска, выкрещенный еще в Советском Союзе бывший еврей Исаак.
Он начал, как и положено, с баек про жидо-масонской заговор, по захвату исконно палестинской земли Иудеи, в котором помимо еврейских сионистов принимают участие члены Красной (Советской) Церкви. Так что тема для размышлений у меня была. Время на размышления тоже.
Я шел вверх, упираясь взглядом в пыльные камни. И по ходу движения чуть ли не вслух рассуждал о том, что стилистически неверная фраза о захваченной иудеями – Иудеи, явно свидетельствует о том, что Исаак такой же шизофреник, как Нафтали.

21

Кто-то из знаменитых революционеров назвал камни "орудием пролетариата" и этим, на мой взгляд, совершенно незаслуженно ограничил их историческую функцию. Согласно Библии, еще тысячи лет назад еврейский народ забивал камнями неугодных Синедриону пророков.
Позже в Средние века у немногочисленных евреев, живших в Иерусалиме, появилась традиция в назидание непослушным детям швырять камни в склеп Авесалома. Сына царя Давида, поднявшего восстание против отца.
Чего-чего, а камней в Израиле хватает. Впервые я это отчетливо понял, когда один такой камень, брошенный каким-то арабом, разбил лобовое стекло в машине, в которой я ехал через Хеврон.
Ощущение было неприятное. А что, собственно говоря, Господи, можно чувствовать, когда тебе прямо в лицо с огромной скоростью летит увесистый камень и перед самым носом крошит в битый хрусталь, покрытое защитной пленкой, стекло. И это хорошо, что оно было покрыто.
В Хеврон я ехал, чтобы посмотреть на Мамврийский дуб. Считается, что именно под этим дубом на третий день после обрезания, отдыхал от дикой ханаанской жары праотец Авраам.
Именно здесь к нему заглянули три путника-ангела. Здесь он узнал, что его жена Сарра в своем более чем преклонном возрасте станут праматерью всего еврейского народа. И именно здесь с этими ангелами, которые на иконах стали изображать как Троицу, он вел долгий спор о судьбе проклятых городов Садоме и Гаморе.
Возле этого тысячелетнего дуба я впервые услышал легенду о том, что когда он засохнет, наступит Конец Света. Дуб засох. Но Светопреставление было отложено. В полуметре от засохшего ствола Мамврийского дуба сквозь камни из старого корня стал пробиваться зеленый побег.      
Недалеко от Хеврона в еврейском поселении, которое сейчас стоит на месте той самой деревни, где когда-то родился пророк Амос, мне пришлось играть в шахматы с израильским гроссмейстером.
Я, естественно, ему проиграл и, со злости назвал его живодером. Потому что за несколько лет до этого он прославился на весь Израиль как убийца ослов.
Возвращаясь с работы в машине с незащищенным пленкой лобовым стеклом, он проезжая через Хеврон получил очень сильный удар камнем в голову от палестинского мальчишки.
Бросив камень, тот убежал. А злой, как черт гроссмейстер увидав у дороги мирно пасущегося арабского ослика, достал свой автомат и разрядил в него весь магазин.
Суд и возмущенная израильская общественность, включающая в себя общество защиты животных, заставили его за этого "осла отпущенная" очень дорого заплатить. С тех пор он не мог спокойно смотреть на лежащие, на дороге камни.
Этими камнями арабы заваливают дороги, чтобы помешать движению израильских машин. Именно на такие камни я и наткнулся, поднимаясь в тот день на вершину Масличной горы.
Это были камни средних размеров. Не сильно большие. Но и не маленькие. Такие, какие я, без особого труда, мог бы поднять и перенести к краю дороги. Но какое мне было дело до этих камней. Лично мне они не мешали.
Я преспокойно чрез них переступил. Сделал шаг, другой, третий. Еще несколько десятков шагов и затем поворот. За поворотом дорога становится более пологой. Идти по ней будет значительно легче.
Вздохнув полной грудью, я ускорил шаг и увидел идущего мне на встречу старика. Его внешний вид не был оригинален. Старик, как старик. Вполне стандартный серенький костюм. Обычная походка. Без хромоты. Не быстрая и не медленная.
Без признаков, по которым внимательному наблюдателю всегда удается определить, имеется ли у того, кто идет какая-нибудь конкретная цель. Или он идет просто так. Куда глаза глядят. Идет, лишь бы идти. Идет, чтобы только не стоять на месте.
Я всегда с любопытством наблюдал за движущимися людьми. Они, как правило, выглядят значительно интереснее, чем те, которые стоят на месте.  У идущего, бегущего или сломя голову несущегося человека всегда есть какая-то цель.
Хотя, бывают и исключения. Например, психиатры утверждают, что некоторые, в том числе и известные люди, иногда, весной, а, иногда осенью начинают двигаться с места на место, не имея для этого никакой цели.
 Это состояние они называют "вагонобандаж". Или "манодромия". И классифицируют его как психическое расстройство. В некоторых случаях они даже требуют подвергнуть больного принудительному стационарному лечению.
По одной из существующих версий именно это психическое расстройство послужило причиной неожиданного бегства Льва Николаевича Толстого из Ясной Поляны.
Подобное заболевание, правда, в еще более выраженной форме, так же, приписывают московскому философу-мистику Николаю Федорову, который с наступлением очередной весны бросал даже самую неотложную работу в Румянцевской библиотеке и, несмотря на многократные нарекания со стороны возмущенного его поведением начальства исчезал неизвестно куда.
Что-то подобное происходило и со знаменитыми итальянцами: поэтом Торкватто Тассо, ученым Джироламо Кардано и скульптором-авантюристом Бенвенуто Челлини. Своими резкими движениями, так же, славился великий украинский философ Григорий Сковорода.
Но наиболее известным манодромом в истории человечества, все-таки, был, великий французский философ-энциклопедист Жан-Жак Руссо. Вот, что он сам писал по этому поводу.
"Перемена места составляет для меня потребность, весною и летом я не могу пробыть в одной и той же местности более двух или трех дней, а если мне нельзя уехать, то я становлюсь болен".
Именно под влиянием этой мании Руссо стал считать себя всеми гонимым и однажды, почти обезумев, принялся раздавать свои книги на улице случайным прохожим. Не трудно представить себе, как они шарахались от него.
В это же самое время он написал жалобу и положил ее под алтарь Собора Парижской Богоматери. "Раз так! – писал обиженный философ – Бога вовсе не существует! И чудес Его нет! И если мне собственными глазами придется увидеть какое-нибудь чудо, я, может быть, сойду с ума, но в него не поверю".
Кто сказал, что литература не заразна? Пройдет сто лет и вирус манодромии через "Исповедь" Жан-Жака Руссо благополучно проникнет в душу Толстого.
Вначале симптомы этой болезни выглядели вполне безобидно. Внешне напоминали не манию, а туризм. И хотя этот туризм, вскоре стал похож на паломничество по святым жан-жаковским местам, никого из современников великого русского писателя это обстоятельство почему-то не насторожило.
Впрочем, были случаи и похуже. Например, когда книги не только сводили с ума, но и отправляли читателей в мир иной. Сколько, например, выстрелов в сердце спровоцировал Гете? Сколько всплывших трупов на совести Карамзина?
Не зря ведь Наполеон при всем уважении к Гете запретил в Итальянском походе своим офицерам читать "Страдание юного Вертера", а преподаватели высших женских курсов отбирали у своих студенток "Бедную Лизу".
Артюр Рембо даже придумал название для самоубийств, выполненных под влиянием популярной литературы. Звучит оно правда слишком наукообразно. Литературицид.
Сенека советовал в выборе смерти руководствоваться собственным вкусом. Но излишне впечатлительные читатели и читательницы всегда предпочитали покидать этот мир уже кем-то описанным в литературе путем.
Но это не потому, что фантазии у них маловато. А потому, что, как правильно заметил ритуальный самурай-самоубийца и по совместительству гениальный японский писатель Юкио Мисима: "литература насквозь пропитана ядом". И в первую очередь ядом душевных расстройств. В том числе и болезненным стремлением к перемене мест.
Возможно, что и двигающийся мне навстречу старик тоже подхватил какую-нибудь заразу из книг какого-нибудь известного писателя. Во всяком случае, он шел, судя по походке непонятно куда и поравнявшись со мной, меня не заметил.
Что было, вообще-то, очень обидно. Ведь можно же было хотя бы для вида? Хотя бы искоса бросить в мою сторону рассеянный взгляд? От возмущения я даже притормозил, затем обернулся и увидел удивительную картину.
Старик снял пиджак, повесил его на росшую рядом маслину и, как ни в чем не бывало, схватил лежавший посреди дороги камень, повернулся ко мне и, не выпуская его из рук, посмотрел мне прямо в глаза.
Вот это был взгляд! Такого я в жизни не видел. В нем было, что-то такое, к чему и слово не подберешь. Взгляд был. Но глаз не было видно. Мне даже как-то стало не по себе. Гора и дорога куда-то исчезли. Остались лишь камни и этот старик.
Меня потянуло к нему как магнитом. Какая-то сила сама двигала мои ноги. Эта же сила заставила меня поднять один камень и отбросить его в сторону. Затем другой. Затем третий.
Когда я убрал с дороги последний камень, старика уже не было. Я даже не видел, куда он ушел. Пропал и пиджак, который висел на маслине.

22

Авраам Шифрин утверждал, что это был Вечный Жид, от взгляда которого, как рассказывают легенды, на лету падают птицы. Но, если для меня эта его версия стала, чем-то вроде интеллектуальной игры, то для него, ситуация, которую я ему описал, превратилась в еще одно напоминания о грядущих временах Апокалипсиса.
Агасфером, Картафилом, Буттадеусом, Вечным Жидом – евреем, оттолкнувшим от своего дома Иисуса, еще совсем недавно в Германии пугали детей. Легенда о нем возникла в эпоху Крестовых походов и вскоре стала самым популярным в Европе антисемитским сюжетом. Настолько популярным, что Гете прежде, чем взяться за Фауста, подумывал написать книгу о скитаниях Агасфера.
В мифическом плане его смело можно назвать сухопутным "Летучим Голландцем". Он появляется там и тогда, где и когда должны произойти какие-то знаменательные события. Он – символ. Образ еврея отошедшего от своей веры и застрявшего где-то по дороге к Христу.
Согласно легенде, он был жителем Иерусалима, который толкнул, а по другой версии даже ударил, Иисуса, когда тот шел мимо его дома на Голгофу с тяжелым крестом на плечах. За это он был проклят Христом на вечную жизнь. Без дома. Без семьи. До тех пор, пока Спаситель второй раз не нанесет визит на нашу грешную Землю. В народных сказаниях он, так же, упоминается как Картафил (Привратник) или Буттадеус (Ударивший Бога).
В литературном плане Агасферу, так же, не было на что жаловаться. Ему посвятил свою лирическую рапсодию немецкий поэт Кристиан Шубарт, свою мистерию французский философ Эдгар Кинэ, свою балладу австрийский романтик Николаус Ленау. Он, так же, стал главным героем романа Александра Дюма под именем Исаак Лакедем. Он ста врагом ордена иезуитов в книге Эжена Сю. И отверженным скитальцем в поэме Василия Жуковского "Странствующий жид".
История Агасфера легла и в основу книги  о "Мельмоте-Скитальце", которую в начале XIX века поведал любителям готических романов Чарлз Роберт Мэтьюрин. Кстати, Бальзак считал этого сумасшедшего ирландского священника гением и ставил его Мельмота в один ряд Манфредом Байрона, Фаустом Гете и Дон, Жуаном Мольера. Он даже настолько поддался его чарам, что написал свой вариант этой леденящей душу истории, озаглавив его: "Успокоенный Мельмот".
Ян Потоцкий упоминает о Вечном Жиде в своей  "Рукописи, найденной в Сарагосе". У Роберта Герлинга он советует императору Нерону поджечь Рим. О нем, как о проклятом на бессмертие человеке, писали: Киплинг, Аполлинер, О. Генри, Ивлина Во, Маркес, Борхес, Лем, Гейм, братья Стругацкие. И, наконец, Ильф и Петров в своем "Золотом теленке" даже написали, что он был убит во время погрома на Украине.
Но в отличие, от средневековой легенды, Шифрин утверждал, что Агасфер  к Христу не прикасался. Он только посмотрел ему прямо в глаза. С тех пор у мистиков существует мнение, что первый Вечный Жид передал перед смертью свой взгляд кому-то другому. Другой – третьему. Третий – четвертому. И вот теперь и я, по его мнению, стал Вечным Жидом. Очередным звеном в вечной цепочке других Агасферов.
Иначе говоря, он пытался мне доказать, что встреченный мною старик перед смертью передал мне взгляд Агасфера и теперь я должен до самой смерти смотреть на мир взглядом того самого человека, который две тысячи лет назад собственными глазами видел Иисуса Христа? И еще добавил, что теперь я стал "шпионом Бога".
Честно говоря, я решил, что у Шифрина начался старческий маразм с профессиональным уклоном. Такое иногда бывает. Например, старик Линей, находясь в бессознательном состоянии после апоплексического удара, пробуждался только тогда, когда ему показывали гербарий. Математик Ланьи, когда лежал в глубоком обмороке и обычные средства ему не помогали, на вопрос: "Сколько будет двенадцать в квадрате?" – тут же открывал глаза и ответил: "Сто сорок четыре".
Слушая Авраама, я даже поймал себя на мысли, что, подобно одному из персонажей знаменитого горьковского романа, задал себе вопрос: А был ли этот старик? Нет, конечно же, был. Это был настоящий старик, которому я помог таскать камни. И никакое не привидение. Я, вообще, с детства привык помогать пожилым людям. Сколько себя помню, носил им с базара тяжелые сумки, переводил их через дорогу, уступал место в общественном транспорте. Короче, вел себя, как все порядочные мальчики, о которых писал в своих книгах Аркадий Гайдар.
В остальном, я, можно сказать, был несносный ребенок. Плохо учился, дрался, хулиганил, рано начал курить, обижал младших, врал и иногда воровал. В возрасте четырех с половиною лет я украл у соседей по даче белого кролика. Каюсь! Но стариков не обижал. И стукачом никогда не был!
Да, после встречи с Агасфером я объездил полмира. Ходил пешком из Иерусалима в Синай. Поднимался на Пик Адама на Цейлоне. Жил в разных монастырях. Как перчатки менял всяких гуру. Выплясывал шаманские танцы в храме Тенри. И даже чудом остался жив, проведя в одиночестве ночь на вершине Сорокадневной горы. Но никогда и, ни за кем не шпионил!
Во-первых, потому что хорошо знал, как легко лавры моих земляков – суперагентов Сиднея Рэйли и Якова Блюмкина, в одно мгновение превратились в траурные венки. Во-вторых, еще со школьной скамьи я чувствовал, как от стукачей воняет дерьмом, какими бы идеалами они не прикрывались. Когда мне было одиннадцать лет, я собственными глазами видел, как ребята из старших классов, в туалете нашей школы, заставили одного своего стукача есть собственное говно.
Об этой истории я вспомнил в тель-авивском Сохнуте, когда на доске объявлений прочитал: "Дорогие репатрианты! Вместе с евреями, имеющими право возвращения на родину своих предков, в нашу страну стремятся попасть люди нееврейской национальности. Если у вас есть о них какая-нибудь информация, звоните по номеру ..."
Господи! Если бы ты знал, какие скрипки зазвучали в моей душе, когда под этим призывом лучших времен сталинщины и инквизиции, я прочитал, сделанную детским каллиграфическим почерком, приписку: "Не стучала, вашу мать, и стучать не буду!"

P.S. Я где-то читал, что в мире летучих мышей услышать что-либо могут только сами летучие мыши. Потому, что их слуховой аппарат способен реагировать только на отражение исключительно собственных звуков. Люди в этом смысле не очень отличаются от мышей. Они слышат только себя и не любят смотреть друг другу в глаза, опасаясь  встретить взгляд Агасфера!