Милосердие в аду. Часть вторая. Глава 2

                Михаил Бурдуковский

                МИЛОСЕРДИЕ В АДУ

                Отрывок из романа

                Часть II

                Глава 2

                «Страшись» и «Бойся»


В 8:55 возле высоких дверей кабинета его уже ожидал писарь Франц, щуплый тонконогий гефрайтер, направленный в его роту из команды выздоравливающих. Чуть поодаль, у стены, рядом с внушительной фигурой Яниуса стояла в напряженном ожидании невысокая женщина в коротком чёрном пиджаке поверх ситцевого платья в синий цветочек. Она сразу впилась в лицо капитана немигающими глазами, словно состоящими из одних больших тёмных зрачков.
На лестницах и в вестибюле слышался быстрый перестук кованых сапог. Выносили картины, книги, целые мешки бумаг на сожжение. Со второго этажа слышалось громкое чтение газеты и тихие звуки гитары, выводящей любимую всем мелодию песни «Лили Марлен». Петь её было запрещено, но гитара, позабыв об этом, задумчиво извлекала из себя простой волшебный мотив. Пахло кожаными ремнями, только что начищенными сапогами и нежным лимоном Кёльнской воды 4711. Старинная барская усадьба, ставшая Orts Kommandantur, наполнялась Германией. Отто сделал писарю неуловимое движение рукой и быстро вошёл в свой кабинет. Уже вторую ночь он проводил здесь, хотя квартира в соседнем флигеле была для него приготовлена в первый же день. Отсюда не хотелось уходить. Во флигеле сразу наваливалось чувство одиночества. В кабинете он старался занять себя работой допоздна и оставался ночевать вблизи своих сослуживцев.
— Что на сегодня?
— «V;lkischer Beobachter», свежий номер, и пакет из штаба, господин капитан.
Отто уселся в мягкое, но неглубокое кресло, — и работа началась.
 
Завтра нужно ехать в поселок Сиверский на совещание.
«Моё сообщение: принятые решения по психиатрической больнице».
Капитан положил перед собой донесение. Взглянул на пустые пятна на стене от снятых картинок, фотографий и портретов. Решение состояло в организации комендатуры и лазарета. Отто было приятно сознавать, как он доложит об этом в штабе. Возможности для лазарета были здесь превосходные. Русские? Трудность была одна, мельчайшая и преодолимая «мановением карабина». Трудность в количестве. Русских здесь было свыше полутора тысяч. Но, как хотелось выслушать похвалу работе комендатуры, так же не хотелось случайно нарваться на замечание, если с этими русскими возникнет какой-то шум.
«Значит, они умрут сами. Не сразу. Тихо».
Принимая твёрдое решение, он добавил про себя главное:
«И милосердно».
— Теперь введите русскую учительницу.
В кабинет вошла, тревожно озираясь, женщина лет тридцати и встала там, где ей легонько указал писарь.
Капитан смотрел на её руки, тонкие пальцы, прихватываю- щие платье. В глаза, полные страха, смотреть не хотелось. Во рту ещё оставался привкус кофе по-венски.
— Ihren Namen. (Ваше имя).
— Helen.
— Und wie das auf Russisch? (А как по-русски?)
— Elena Vadimovna.
Капитан пошевелил пальцами, но спокойно продолжал:
— Vladimirovna?
— Nein. Vadimovna.Va-di-mov-na (Нет. Вадимовна. Ва-ди- мовна).
— Es ist nicht das selbe? (Это не одно и то же?).
— Nein, Herr Hauptman. (Нет, господин капитан).
— Elena... Helen, Вы преподаете немецкий язык. Немецкое командование предлагает вам выполнять обязанности переводчика в комендатуре. Это означает для вас защиту, обеспеченность едой и определенной оплатой. И, конечно, соответствующие льготы.
Русская учительница опустила глаза.
— Итак.
— Господин капитан, благодарю вас. Но через три дня у нас начало нового учебного года.
— К вам это не относится.
— Как?
— Школа у вас будет только четырёхлетняя. Чем скорее вы уясните, что находитесь на территории, завоёванной Великой Германией, тем будет лучше для вас. И вашей семьи.
Капитан помолчал.
— У вас есть дети?
— Дочь. Пять лет.
— Муж?
Учительница смотрела на зелёное сукно стола. Постепенно её глаза расширились. Удерживая слёзы, она опустила голову.
— Муж в Красной Армии.
— Ну, вот всё и разрешилось, — успокаивающим тоном продолжил капитан... — Вы же не хотите в таком случае под- падать под категорию  лиц,  отказывающихся  сотрудничать с германскими властями и... отправляться на работы в Германию? В лучшем случае... Значит, будете работать у нас. Рабочий день с девяти ноль-ноль. Вам быть здесь в 8:30. О деталях расскажет писарь Франц. Решено?
— ...Да.
— Что же, поскольку с этой минуты вы сотрудник комендатуры, прошу сесть. Перед обходом больницы у меня к вам пара вопросов. Франц, посмотрите, пришла доктор Воробьёва? Писарь усадил неуверенно двигающуюся учительницу и вышел.
— Helen, успокойтесь. От вас требуется чёткость и только чёткость.
Капитан обратился к русским бумагам.
— Вот это. Переведите.
Елена Вадимовна взяла из рук капитана лист письма, ухватила его обеими руками, приложила к коленям. Лист всё равно дрожал.
— «Дорогие папа и мама! Я очень беспокоюсь о вашем состоянии. С  нашими сотрудниками высылаю вам картошку   и уголь. А сама буду выезжать позже со всеми больными. Значит, ждать меня вам придётся совсем недолго. Сегодня...»
— Что «сегодня»?
— Дальше... ничего нет.
Капитан с блеском торжества в глазах вытянул лист письма из рук учительницы и бросил его к бронзовому основанию настольной лампы.
— И не надо. Дальше — не надо. Дальше, Helen, полная ясность.
— Теперь, — он взял картинку в рамке. — Вот. Прочтите это. Написал некто Рюль. Наверное, немецкий врач. Видите, я умею читать по-русски.
Елена Вадимовна уже спокойнее установила деревянную рамку на коленях и надолго замолчала.
— Что же там?
— Господин капитан, — с легкими назидательными нотками преподавателя заговорила учительница. — Если позволите, я сделаю подстрочный перевод, потому что некоторые слова по-русски... имеют значения, требующие пояснений. Я смогу тогда завтра дать письменный развёрнутый перевод.
— Не надо письменно, — Отто резко взмахнул рукой. — Переводите сейчас.
— Господин капитан, это изречение врача-психиатра.
«Имея сожаление к ближнему твоему, потерявшему драгоценнейшее для человека — рассудок, не отказывай подать ему руку благодательной помощи и страшись не признать его себе подобным».
Учительница переводила медленно, задерживаясь на некоторых словах и сомневаясь в точности перевода. Она ощущала на себе пристальный взгляд стальных глаз коменданта и слышала его притихшее дыхание.
— ...Рюль, — с последним словом она по-детски сомкнула брови домиком и поджала губы.
В наступившей тишине послышался смех офицеров на втором этаже. Капитан всё ещё смотрел в сторону учительницы. После долгой паузы он медленно, почти по слогам, произнёс:
— Себе подобным... Бойся.
— Господин  капитан, здесь другое слово. Не «бойся»,   а «страшись». Я попробую объяснить.
— Helen, вы тоже так думаете? На самом деле? Учительница серьёзно посмотрела на капитана.
— И вы живёте в этом мире?.. И вешаете ЭТО на стену       в рамке под стеклом?.. Вы, в самом деле, думаете, что так нужно поступать? Или сами себе внушили... Зачем? — капитан говорил тихо, самому себе, замолкая в раздумье и рассеянно смотря на отпечаток пепельницы на зелёном сукне стола. Ему не нужен был ответ русской учительницы. Он представил себе, что эти слова — не театральные жесты наигранной гуманности, — а действительно так, именно так могут думать эти люди.
«Если так... Если хотя бы на тысячную долю предположить, что эти люди, эта раса, имеет именно такие главные представления о себе и... остальном... Тогда всё рушится».
«Если так, то не Рюль и сословие медиков — овцы заблудшие. Если так, то вся их раса не имеет нравственных... барьеров. Доброта должна быть в отдельном золотом сосуде. Выплеснутая в мир без разбору... она сделает всех безумцами. Блаженные...»
«Всё разрушится, если это придёт в наши ряды. Тогда мы никогда и никого не завоюем».
На столе слева, между ним и сидящей смирно Helen, лежала тёмно-синяя, с маленьким тиснённым золотом орлом, — «Mein Kampf». И самодельный плакатик под стеклом на коленях у учительницы, одна его маленькая фраза, — спорили со всей книгой.
«Как будто безоружные солдаты идут воевать Вермахт».
— Зачем?.. — повторил он себе тихо. «Они, эти больные, которые сидят сейчас в бараках за моей спиной, не могут быть мне подобны. И русские мужики, и бабы, и их дети — не могут быть подобны мне. И, сколько бы косарь с луга не набивался  в “подобные мне”, — я никогда этого не признаю. Чего же мне бояться?.. Сумасшедшая русская интеллигенция».
Он знал, что формула в рамке за тонким стеклом не может быть правильной. Но  она  засела  как  заноза где-то  глубоко, и дёргать её, думать о ней — значило только расшевеливать что-то неприятное.
Он уже долго рассматривал профиль русской учительницы, её тёмно-каштановые волосы, аккуратно расчёсанные на две половины и заплетённые на затылке в косички, высокий лобик, небольшую ложбинку на переносице, делающую нос слегка курносым. И самое главное — веснушки, мило рассыпанные на щеках.
«Муж, наверное, в окопе тоже вспоминает эти веснушки...» — промелькнуло в голове и одним ударом вывело из задумчивости.
— Helen, идите, — быстро заговорил он. — Сейчас мы сделаем большой обход всей больницы. Не страшась. Хорошо?
Учительница кивнула.
— Отвечать четко!
— Так точно, господин капитан, — воскликнула испуганная женщина, вскочив со стула и неумело присев в коленках.
«О, эти русские. Скорее бы уж...»
— Где там Франц? Позовите. Хотя нет. Выйдем вместе.
Капитан достал из ящика стола свой «Вальтер», установил предохранитель и отправил пистолет в кобуру. Затем, не замечая отступившую к стене русскую, подошёл к вешалке, взял пилотку и осторожно надел её, испытывая боль в месте немного припухшей кожи.
В приёмной капитан вновь обратил внимание на огромные старинные напольные часы. За метровой стеклянной дверцей вызывающе нагло спал медный маятник. Часы показывали, как и вчера — 15:15. Рядом со столом писаря стояла полная женщина лет шестидесяти. На скуластом крупном лице небольшие светлые глаза смотрели со спокойным вниманием. Как будто она, заместитель главного врача по лечебной работе, до сих пор отвечала за многое в этих стенах. Она была в поношенном пиджаке, надетом поверх тёмной кофты, в бесформенном платье и с небольшим рюкзаком за плечом.
Капитан не удержался.
— Doktor Vorobjewa, Sie wurden zu neun ernannt. Was ist das f;r... Kleidung. Was f;rein Sack! Sie sind bei der Arbeit und Arbeitskleidung f;r Sie — ein wei;er gezeichneter und glatter Bademantel! (Доктор Воробьёва, вам было назначено на девять. Что это за... одежда. К чему мешок! Вы на работе и рабочая одежда для вас — белый накрахмаленный и выглаженный халат!) — хотелось продолжать, но нельзя было дарить им больше эмоций и слов, чем полагалось.
— Надежда Александровна, он просил, чтобы не опаздывали и в халате были. Здесь строго, — послышался мягкий голосок переводчицы из-за спины.
Доктор вывернула ладони перед собой и пробормотала:
— Так ведь вызвали...
Капитан выпрямился и шагнул вперёд, обдавая обеих русских презрением.