***

       Скрипнула дверь в дальнем коридоре. Гулкие шаги конвоя, как метроном, отсчитывали секунды жизни. Последние секунды. Он знал, что это идут за ним. Когда-то это должно было случиться. Тонкая паутина следователя, эти его шахматы, рассуждения о литературе и искусстве... Всё всегда заканчивается смертью.
Господи, прости мои пригрешения, иду в последний путь.
Куском штукатурки удалось нацарапать на стене.
       Шаги приближались.
        Он сидел на полу, прижав колени к подбородку, и считал эти шаги. Он не боялся, был совершенно спокоен. Как тогда у Петракова, когда уланский полк остановил на рысях немецкую пехоту. Он привык к ожиданию смерти. Она давно ходила рядом с ним рука об руку и в Абессинии, и в Польше, и в Петрограде. И вот её шаги, эти глухие шаги в гулком коридоре он слышит теперь.
А может, всё-таки не сюда? - мелькнула мысль.
        Маленькое окошко в железной двери с лязгом откинулось.
Встать! К стене! Руки за спину!
Сильно хотелось курить.
         В грузовике трясло, он то и дело буксовал на раскисшей дороге. Потом всех загнали в большое здание из красного кирпича. Минут через тридцать пришла ещё машина, потом ещё, ещё и ещё.
Господа! Вы не знаете, зачем нас здесь держат?
Известно зачем,- с тяжёлым вздохом ответил пожилой профессор. Они были знакомы в той жизни, но не виделись давно.
         Открылись нараспашку ворота.
Выходить по-одному!
Первый, второй...тридцать шестой. Хорош! Закрывай.
Створки поползли со скрипом и скрежетом.
        Минут тридцать ничего не происходило. Люди разошлись по разным углам и молчали. Тишина была страшная. Слышно было, как капала с прохудившейся крыши вода.
         Звуки выстрелов услышали все. Сначала залп, потом треск одиночных выстрелов, словно горох рассыпали по столу, -бах, бах, бах.
Вот и ответ на Ваш вопрос: «Зачем?»
       Моросил дождь. Под ногами хлюпало и чавкало.
Солдат, дайте папиросу.
Так ты ж, барин, пади такие и не куришь.
Солдат протянул папиросу и чиркнул спичкой. Табак и правда был очень плохой.
Стой! Всем раздеться!
       Он стоял, жадно курил дрянную папироску, смотрел в сырое питерское небо и улыбался. Улыбался детской улыбкой, которая так восхищала Ахматову, которую так обожала его матушка. Расстрельная команда ждала. Затяжка, другая, вот и всё...
Звуков выстрелов он не слышал...


Ишь, улыбается. - Петро, нут-ка подсоби, бери за ноги, я за плечи, да в яму его поскорей, а то вымок весь да и промёрз.
А это шо, гляди-ко, книжка какая-то, да с картинками. - Глянь, кака забавна лошадина. И як же на такую хомут накидывать, разве что с телеги прямо, да и то, пожалуй, не допрыгнешь. Яка пятниста вся.
Ну-ка, дай глянуть. Тьфу на тебя, Вася! Так енто ж жирафа, а не лошадь! Вот и написано: «Жираф».
Кажись всё. Лопаты вдоль стенки у ворот поставьте. Завтра новых привезут, опять яму копать.
    Василий раскрыл книгу, хмыкнул на пятнистую лошадь, оторвал листок. Скручивая толстенную самокрутку, ещё раз хмыкнул.
Ишь, улыбается он.
И зашагал в сторону Бернгардовки.
      А ветер подхватил книгу и стал шуршать подмокшими страницами:
      Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
       И руки особенно тонки, колени обняв.
      Послушай: далёко, далёко на озере Чад
       Изысканный бродит жираф...


     ...И как я тебе расскажу про тропический сад,
        Про стройные пальмы, про запах немыслемых трав.
        Ты плачешь? Послушай...далёко, на озере Чад
        Изысканный бродит жираф.
- Сегодня, ребята, мы познакомимся с творчеством поэта Серебряного века Николая Степановича Гумилёва.