Один на двоих

      Два претендента на одно сердце, а каково ему самому?



      1. МАЖОРЧИК-РАБОТОДАТЕЛЬ


      День был препаршивый, и я, в таком же настроении ходивший по квартире, походил на тигра в клетке. Меня раздражало буквально всё: и то, что я видел за окном, и то, что открывалось моему взору в обычной комнате стандартной планировки. С утра зарядил дождь, и пасмурное небо не несло приятных впечатлений, катившиеся по стеклу холодные капли внушали смертную тоску. Сентябрь ещё не перевалил за свою половину, возможно, ясные деньки ещё могли вернуться на недельку, но они вовсе не угадывались за тёмными низкими тучами. В закрытом пространстве дело обстояло и того хуже. Больше всего меня бесил старый телевизор, никак не желавший преобразиться в изящную навесную панель; большинство передач я смотрел в урезанном с боков формате, с растянутой серединой. Нет, я не особенно часто пялился в телевизор, но я не знал, с чем это связано: с тем ли, что по ящику ничего стоящего не передавали, или с тем, что мне просто противно было лицезреть искажённую неполную картину. Я клял и работу, на которой мне платили жалкие гроши, и бесконечный кризис, плевавший и на мою золотую медаль, и на последовавшее за ней высшее образование, которое с должностью охранника очень плохо совмещалось, и уже прошедшие дни, и ещё предстоявшие. Сильнее всего меня доводила мать: из-за неё я оказался в детском доме, а кукушка не догадалась напиться до чёртиков, чтобы выродить какого-нибудь уродца, который благополучно сдох бы на второй неделе своей жизни в казённой кроватке.

      Конечно, мне и самому надо было сообразить, что в такой гадкий день и в таком дрянном настроении ничего предпринимать не стоит: всё равно выйдет какая-нибудь мерзость, но разве я мог предполагать, во что выльется моя очередная идея по своему обустройству! Знал бы — бежал бы без оглядки от ноутбука, но смотреть на всё остальное и думать о своей злой судьбе было так противно, что я решился и настукал на клавиатуре несколько фраз, которые привели меня к очень печальным последствиям, несмотря на свою внешнюю безобидность. Текст был следующий: «Молодой (23 года) человек с прекрасным образованием (золотая медаль, политехнический институт) и знанием английского языка ищет высокооплачиваемую работу в любом графике. Рассмотрю все предложения, кроме распространения БАДов и публичных домов», оставил свои координаты, присобачил свою фотку (у меня красивая внешность — я и решил, что её демонстрация не помешает), закрыл комп и взялся за сигарету. Да, если бы я знал, что из этого выйдет!

      Я проболтался по квартире с час, на ходу сжевал пару бутербродов и снова уселся за стол. Раскрыл ноутбук. Предложений набралось всего четыре. Первые два я отбросил сразу, как только прочёл о семинарах и лекциях по введению в бизнес. Всё ясно: вытянут за брошюрки с полной бессмыслицей пару тысяч, а потом отправят вербовать таких же болванов, как и клюнувший на щедрые посулы, — и нулевые результаты. Слыхали, знаем: обыкновенный развод. Ищите лохов в другом месте! Третьим предложением была работа официанта в каком-то кафе. Оно тоже показалось мне сомнительным: если у заведения нехватка обслуги, это скажется на качестве сервиса, качество — на количестве посетителей и, следовательно, невеликих доходах. Какая-нибудь придорожная забегаловка. С чего бы мне бегать с подносами и раскладывать по столам тарелки, улыбаясь каждому посетителю? «Это на крайняк, если уж совсем припрёт», — подумал я и перешёл к четвёртому, которое по своей вшивости ничем от первых трёх не отличалось. Курьер при каком-то офисе. Бегай день-деньской туда-сюда, разноси бумажки и трясись, как бы чего не перепутать, как бы чего не затерять. И режим обычный — пятидневка. На моей охранке, по крайней мере, сутки отбарабанишь, а потом два дня отдыхай, а тут каждый день с утра околачивайся, вставай ни свет ни заря. Мрак. Ну да, я ленив, а кто любит свою работу, кто любит работать вообще? Это, наверное, такая же редкость, как вечная или взаимная любовь. Все и слышали, и читали, только в жизни не встречали. Я постукивал ногтями по столу, потянулся было за очередной сигаретой, но тут зазвонил телефон. Ещё один работодатель? Я взял трубку, в ней обозначился явно мальчишеский голос:

      — Здравствуйте, я звоню по объявлению. Георгий Олегович?

      — Да.

      — Очень приятно. Я Вадим.

      — И мне.

      — А… спасибо, — мальчишка, казалось, был немного растерян. — Мне нужны занятия по английскому.

      — Понятно, а в каком объёме и какого уровня?

      — Ну, на уровне десятого класса, только с отступлениями от программы.

      — Какими именно? Попробуйте сформулировать точнее.

      — Аа… упор на разговорную лексику. Общение на ту или иную тему. А то некоторые слова, которые не употребляешь, иногда целыми блоками забываются. А так можем план составить и даже на экскурсии выезжать.

      — Разгуливать по городу и, грубо говоря, болтать?

      — Именно, точно, — обрадовался Вадим. Вероятно, тому, что его немного экстравагантные запросы сформулировали определённо. — И проходить время от времени по неадаптированным текстам. А с грамматикой у меня хорошо, хоть сейчас экзамен устраивайте.

      — Да нет, это подождёт. — Меня не покидало ощущение того, что всё идёт как-то не так, как-то неправильно, и я решил немного растянуть разговор: может быть, что-то и прояснится: — С оригиналами литературы понятно. Остальное… У вас есть список тем, общение по которым вам нужно?

      — Нет, — огорчённо поведал Вадим, но тут же нашёлся: — Так мы его завтра вместе и составим. Вы ведь согласны, правда? — интонация была такой, словно он просил у зовущей в дом мамы ещё немного погулять во дворе: «Ну ещё десять минуточек, мама, пожалуйста!»

      — Только в принципе. Дело в том, что я ожидал разговора об уроках с родителями.

      — А зачем? — Вадим удивился так, словно ждал именно этого подвоха. — Я сам могу оплачивать занятия.

      — Но родители должны одобрить или не одобрить и в случае, о котором вы говорите, знать, куда, сколько и на какое качество вы потратите деньги.

      — А у меня мама живёт в Америке и приезжает два раза в год.

      — А папа?

      — Он вечно занят и приходит с работы только вечером, а сейчас уехал на две недели в командировку. Пусть вас это не волнует, у меня есть собственные деньги.

      — Нет, в любом случае это самоуправство, вы же несовершеннолетний.

      — А… а… — Вадим напряжённо соображал. — А мы конференцию по скайпу проведём. Вот увидите, он согласится. Не терять же целых полмесяца.

      — Ну, это не целых, а всего лишь половина.

      — Да, — радостно согласился он, предчувствуя и моё согласие. — Я имел в виду две недели. Значит, вы не против, ведь правда? Вы приходите завтра, я могу машину прислать.

      Упс. Кажется, мажорчик.

      — Это совершенное лишнее. Просто скажите адрес.

      — Да, адрес, телефон, мобильник и код. А согласие от отца последует в ближайшие же время, я обещаю.

      Записывая координаты, я решил держать дистанцию строго и общаться только на «вы»: дом, который назвал мальчишка, был расположен в престижном районе, застроенном навороченными многоэтажками с подземными парковками и прочим шиком, и, потом, я договорился только с сыном. Так что во избежание всяких эксцессов только официоз, строго очерченные границы и убийственная вежливость.



      В без пяти четыре следующего дня я стоял перед двадцатью этажами балкончиков с ажурной плетёнкой, заменявшей перила, эркеров фонариками, колонн и отыскивал внизу этого образца постсоветского модерна вход во второй блок. Быстро найдя требуемое и нажав кнопки с цифрами кода, я поднялся на девятнадцатый этаж, с лифтом никаких проблем не возникло. Вот и квартира 77. Я легко прикоснулся к кнопке звонка. Дверь открылась буквально через три секунды после нежной мелодичной трели. На пороге стоял худенький ангелочек с копной густых волнистых тёмно-русых волос и безгрешными серыми глазами. Улыбался он мило и счастливо и после кратких приветствий начал делиться первыми впечатлениями:

      — А в жизни вы намного красивее, чем на фото, честное слово!

      И почему, услышав такое, я сразу не смылся подобру-поздорову? Проклятая корысть, но мне нужны были деньги…

      Вадим тоже понял, что сморозил что-то не то, и решил исправить огрех, перейдя к моим вчерашним условиям:

      — Я всё помню. Ну, про родителей… У моего отца как раз закончилось совещание, и сейчас он в скайпе. Пойдёмте, я уверен, он одобрит…

      — Ну, вот это по делу…

      Я вошёл в просторную гостиную, мельком оглядев обстановку. Да, моей халупе было далеко до этого великолепия: натёртый фигурный паркет, шикарная мебель, евроремонт и всё то, что доставляют человеку пачки хрустящих дивно пахнущих бумажек. На дисплее сиял лик главы маленького семейства, во время паузы в беседе углубившейся в изучение каких-то бумаг. Родитель мало походил на отпрыска: природа одарила его чёрными прямыми волосами и тёмно-карими глазами; род занятий сообщил известную долю брутальности, в принципе не портившую внешность. Холостяк на середине четвёртого десятка, не разжиревший, серьёзный, значительный, с твёрдыми чертами лица — мечта домохозяек и охотниц за толстыми кошельками. Меняющаяся картинка на компе, в которой обозначилась моя физиономия, и голос драгоценного чада отвлекли миллионера от его бумаг, и он поднял голову.

      — Папа! Я тебе уже говорил, это Григорий Олегович, у него золотая медаль, высшее образование и прекрасное знание английского. А вы познакомьтесь, это Виталий Викторович, мой отец.

      — Очень приятно!

      — Взаимно!

      — Я вчера сказал вашему сыну, что могу восполнить некоторые пробелы в его английском, но до этого должен быть уверен в том, что его родители или хотя бы один из них одобрит его выбор.

      Виталий Викторович внимательно на меня смотрел, выражение его глаз было трудно определить. «Пытается определить дистанционно, что ему подкидывает сынок, и что я стою на самом деле. Ну-ну!» — пронеслось в моей голове.

      Осмотром почтенный муж остался доволен: насколько я мог судить по изображению, его глаза даже немного замаслились. Я, болван, думал, что благообразие моего облика произвело на Виталия Викторовича такое умиляющее впечатление… Скоро отмашка была дана; договариваться о длительности занятий и их оплате капиталист оставил на усмотрение сына, поведав мимоходом, что даже в случае выбора способа оплаты отдельно за каждый урок проблем не возникнет, так как перед отъездом он оставил Вадиму «немного денег на карманные расходы»; после этих слов родитель понял, что посадил меня в лужу, и, смутившись совсем чуть-чуть — скорее, не ощутив, а изобразив конфуз, присовокупил к своему краткому спичу что-то обтекаемое о кредитной карточке, напоследок посоветовал Вадиму не зависать на целый вечер в сети и побольше гулять на свежем воздухе и благополучно отключился.

      — Вы видите! — воодушевился ангелочек. — Я же говорил, что никаких проблем не будет!

      — Не увидел, а услышал. И с чего мы начнём?

      — А мы чай будем пить.

      — То есть? — От удивления моя правая бровь вопросительно приподнялась.

      — То есть наглядность всегда работает на лучшее усвоение. Мы будем пить чай, есть печенье и варенье, а я вам буду говорить о способах приготовления и того, и другого. Я, кстати, не знаю, как нектарины, киви и папайя по-английски обзываются… А потом я достану здоровую-прездоровую «Кулинарию», там свыше тысячи страниц, ещё тот фолиант! Понятия не имею, почему мама не взяла это сокровище в Штаты, наверное, испугалась за перегруз… Выберем из неё какой-нибудь рецепт средней длины и переведём: вы — профессионально, а я — как могу. И сравним, чтобы я знал, где налажал и как правильно, а по ходу дела вы мне напишете, что нужно выучить для пополнения словарного запаса. Пойдёт?

      — Пойдёт, очень любопытно. У тебя оригинальный подход…

      Вадим торжествующе улыбнулся:

      — А я вообще оригинальный! Вы не заметили, что все мужские имена в нашей семье начинаются на «В»? Я Вадим, отец — Виталий Викторович, дед — Виктор Вениаминович и так далее. Где-то в начале прошлого века у нас даже Вольдемар был. Кажется, мне прапрадед.

      — Ну, а теперь изложи по-английски, святая ли это традиция, связанная с какой-то важной вехой в вашей семье, большая любовь к букве «в» или просто причуда.



      И мои трудовые будни начались. Меня приятно удивило то, что русоволосый ангелочек, несмотря на изнеженность и беззаботную жизнь, отнёсся к занятиям серьёзно и не оказался тупым праздным ленивцем. Тем же для нашего тренинга у него находилось в избытке; не припасённые заранее, они легко обнаруживались в быту: посмотрев на полиэтиленовый пакет с мусором, Вадим сразу же перескакивал на экологию и строительство мусороперерабатывающих заводов; вдохнув на прогулке свежего воздуху, переходил на изменение климата; засекал своими серыми очами какой-нибудь плакат — и начинал распространяться о киноиндустрии. Занимался он с удовольствием, запоминал легко и свободно выдерживал двух- и трёхчасовые сеансы. Мне это было на руку: три часа, четыре академических сорокапятиминутки, приносили мне за один приём четыре тысячи — и это без беготни по разным квартирам, без уставшей от долгого сидения на стуле спины! Мы ездили с Вадимом по городу в машине его отца, останавливались наугад; он, храня нарочито глубокомысленный вид, закрывал глаза и выкидывал в произвольном направлении руку с вытянутым указательным пальцем — мы переглядывались, ухмылялись, покупали, в зависимости от погоды, по стаканчику мороженого или по пирожку (покупал, собственно говоря, Вадим: не давал заплатить мне ни разу, напирая на то, что такой способ усвоения иностранного — его ноу-хау, и, следовательно, все «накладные расходы» лежат на его кошельке и совести), — и шествовали, приблизительно соблюдая направление, указанное до этого флюгером из крови и плоти…


               
      2. ИСКУССТВО ДОБИВАТЬСЯ


      Занятия наши стали почти ежедневными; за одну неделю я заработал двадцать тысяч — таким образом, всё у меня было в шоколаде, и я надеялся, что жажда знаний не покинет Вадима ещё несколько месяцев. Меня смущали только две вещи: во-первых, я не выдержал дистанцию и стал говорить ему «ты» фактически с первого урока, но его ребячливость и непосредственность делали бы смешным официальное обращение; во-вторых, у меня рождало кое-какие подозрения его поведение. Он говорил «пойдём» вместо «пойдёмте», несколько раз, словно по ошибке (я был уверен, что намеренно), переходил на «ты», а, извиняясь, легко вздыхал и слишком часто касался меня в тех ситуациях, где этого совсем не требовалось. Понятно, что, когда передают тетрадь, что-то переспрашивают, принимают чашку или чебурек, лёгкие прикосновения не исключаются и выглядят обычно, но, когда в машине на заднем сиденье располагаются слишком близко к тебе или, будто о чём-то задумавшись, опускают свою ладонь на твою руку…

      Очевидно, в мальчишке играли гормоны. Я стал наблюдать внимательнее и заметил призывные взгляды, зауженные джинсы, расстёгнутые до середины груди рубашки и наклоны в мою сторону, сделанные так, чтобы можно было рассмотреть обнажившиеся соски. Всё это меня насторожило. Бесспорно, Вадим очаровался и влюбился. Я надеялся, что это никогда не будет озвучено, и, слыша очередной прерывистый вздох, делал морду кирпичом, рассчитывая на то, что мини-пантомима будет понята правильно и мозги Вадима встанут на место, а сердце найдёт другой объект для восхищения. Если же ангелочек всё-таки признается, решил я, проведу с ним короткую воспитательную работу. В этом случае, конечно, появится риск потерять свою, но отказ от места всё же доставит меньше неприятностей, чем настырные приставания и возможные неприятные объяснения с Виталием Викторовичем, окажись он проницательным, после его приезда.

      Мои худшие опасения подтвердились в начале второй недели наших занятий, когда Вадим выдал:

      — Знаете, мы обсудили так много тем, а главную не затронули.

      — Какую?

      — Любовь.

      Я изобразил на лице недовольство:

      — Не думаю, что твой выбор удачен. Есть много моральных категорий, о которых можно говорить с большей пользой для усвоения английского: долг, честь, совесть…

      — Но ведь любовь главнее…

      — Возможно, но любовь — состояние, которое каждый понимает и испытывает по-разному, это приватная тема, и её не стоит обсуждать с человеком, связанным с тобой исключительно деловыми отношениями.

      Здесь Вадим огорчился и встрепенулся:

      — Как же только деловыми? А если…

      — Если тебе так надо поговорить о чувствах, тебе лучше беседовать о них со своими сверстниками, друзьями — у вас наверняка установится лучшее взаимопонимание.

      — Нет, совсем не установится, потому что они мне не нужны. Вы сказали, что у нас нет отношений, но как это нет, когда… — Вадим набрался духу и решился: — Есть отношения, потому что… я люблю тебя.

      Я предостерегающе постучал костяшками пальцев по столу:

      — Во-первых, не «тебя», а «вас»; во-вторых, не любишь, а думаешь, что любишь; в-третьих…

      Вадим не дал мне закончить:

      — Нет, люблю!

      — Нет, не любишь. Тебе понравилась моя внешность — я это понимаю, но никакой любви здесь нет. И в-третьих, любовь, то есть её реализация — взаимное произведение, согласие, а я к тебе ничего не испытываю и не могу ничем ответить. Через несколько дней это помрачение у тебя пройдёт. Найдёшь парня или девушку…

      — Мне никто не нужен.

      — Как знаешь… Это твоё дело, а ответ на твою прихоть — моё. И ты его не получишь.

      — Но почему?! — У ангелочка даже слёзы в глазах вскипели. — Почему так категорично? Вы же сами сказали как-то, что живёте один и не женаты — значит… значит, у вас или какая-то женщина, которая только и думает, как вас захомутать, или разовые приключения. Ну, там с парнем или ещё с кем… Зачем вам нужны всякие сомнительные личности со стороны, какие-то дешёвки? Они, может, ещё и венерические… или продажные, будут деньги с вас тянуть.

      — Я уже сказал, что любовь — это личное дело, так что я разберусь со своими пассиями сам и тебе порекомендую сделать то же.

      — Вот я и разбираюсь…

      Я начал терять терпение:

      — Послушай! — и, взяв его за плечи, развернул к себе. — Внимательно! Даже если бы… Вникай: большими буквами — ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ты мне нравился, мне не нужны проблемы ни с тобой, ни с твоим отцом, ни с вашей охраной. Моя официальная работа — охранник, и я прекрасно знаю, до чего дошли современные ухищрения в этом сегменте. У меня нет ни малейшего желания просчитывать все риски, камеры слежения, жучки и прочее и прочее.

      — А вам не надо ничего просчитывать, сейчас я вам всё покажу. — Вадим поднялся, на минутку скрылся в своей комнате и вышел из неё с детектором. — Вот, смотрите. Вы думаете, здесь везде рассованы камеры? Вовсе нет. Дело в том, что мой отец планирует в скором будущем переселиться или в пентхаус, или в загородный дом и уже там будет устанавливать современную систему наблюдения, а здесь ничего нет. Смотрите, смотрите, я включаю на обнаружение. Видите — ничего! Видите?

      Конечно, я был не понаслышке знаком с этим умным приборчиком и вынужден был признать (разумеется, про себя), что квартира не прослушивалась и не просматривалась, но оставались ещё телохранители, которым, уезжая, Виталий Викторович, конечно же, своего отпрыска поручил.

      — Убери детектор, он меня ни в чём не убедил. Кроме того, вашу охранку ещё никто не отменял.

      — Ах, вот вы чего боитесь… Совершенно напрасно: для усыпления их бдительности у меня тысяча способов…

      — Хоть две! Ты меня не интересуешь, и я к тебе ничего не испытываю — понял?

      — Спокойствие, только спокойствие! — он меня ещё утихомиривал — вот наглость! — Я прекрасно понимаю, что вы меня не любите, но я же этого не требую! Мне хватит просто тёплого отношения и немного желания. Мы будем с вами встречаться… Где вам угодно. Или здесь, или у вас. Я пассив и не буду причинять вам никаких неприятных ощущений, а возбудить вас я сумею. Есть куча способов.

      — Способов ты прекрасный коллекционер, но мне не нужно ни одного.

      — Я ведь красивый, я знаю, на меня девчонки вешаются.

      — Вот и прекрасно. Выбирай любую!

      — Они мне безразличны. Я это для того сказал, чтобы вы обратили внимание и оценили. Ещё гомо всегда интереснее, чем гет, и в тыщу раз безопаснее, потому что я никак не смогу залететь. Ещё есть порнуха для возбуждения, простое воздержание, утренняя эрекция, романтическая обстановка, хорошее игривое настроение, алкоголь и всякие таблетки. Мой скальп за пояс в зачёт ваших любовных побед. В конце концов,  материальный интерес.

      Ангелочек знал куда бить, а я… А что я? У меня не было к нему антипатии, он действительно был чертовски соблазнителен, я не был чужд однополых разборок в постели, хотя их у меня было всего две, да и жирный крест на парне я поставил только потому, что работал на него, прекрасно понимал, сколь многое нас разделяет, и не хотел никаких осложнений, даже гипотетических. Женщин я недолюбливал: они были слишком охочи до огромных букетов, флаконов французских духов и всего остального, такого же дорогостоящего. Первые же их вопросы о том, где я работаю и какая у меня машина, меня просто-напросто выбешивали, потому что моя работа была более чем скромной и возможности для обзаведения личным автотранспортом не предоставляла. Нос от Вадима я воротил главным образом из-за того, что панически боялся, что он проговорится или каким-то другим путём весть о моей связи с ним дойдёт до его отца.

      …А Вадим всё продолжал и продолжал зудеть:

      — Вам будет хорошо, я обещаю… Никто ничего не узнает, клянусь… У меня есть личные сбережения, в них никто не суётся, я буду внимателен и всегда смогу вам помочь, хоть прям сейчас, честное слово…

      — Нет. И не вздумай шантажировать меня работой, своё спокойствие мне дороже денег.

      Ангелочек замолк — всего на несколько мгновений, а потом дьявольски улыбнулся и взял листок бумаги.

      — Зачем же работой? Я сейчас напишу заявление о том, что вы меня домогались и принудили вступить в интимные отношения, а потом отнесу его в ментовку. Для правдоподобия вас оцарапаю, чтобы под моими ногтями следы вашей кожи нашли, свидетельствующие о том, что я от вас отбивался, и ещё сто-двести штук полицейским дам, чтобы они побыстрее убедились, что всё мной написанное — чистая правда. Дней через десять мой отец приедет — я и ему наябедничаю. Вас закроют и осудят на несколько лет, а вы такой симпатичный — и вместо одного привлекательного пассива будете ежедневно обслуживать целую камеру голодных, грязных, изгаженных татуировками, потных, вонючих, грубых и так далее уголовников.

      ****ь! Вот сволочь! Тюрьма для меня была настоящим и грозным пугалом.

      — И ты после этого хочешь, чтобы я к тебе хорошо относился?!

      Вадим пожал плечами:

      — Вы не оставляете мне другого выхода.

      Взывать к его совести было напрасно. Он был разочарован, унижен, оскорблён, отвергнут и, не колеблясь ни минуты, избрал самый грязный способ для отмщения. Обвинить меня в том, о чём сам же и просил, — самый наглый! И самый действенный: кто из нас не наслышан о том, как моя родная, которая должна меня беречь, может прессовать? Бутылки от шампанского в заднице начинаются задолго до членов в камере; располагая деньгами, проклятый мажор может обеспечить мне такой рацион секс-услуг всех видов, что моя жизнь оборвётся через несколько дней. Положим, я её не очень ценил, но оканчивать её так позорно и в мучениях, конечно, не улыбалось мне нисколько.

      Дьяволёнок помахал перед моим носом исписанным листком.

      — Сомни и сожги на моих глазах! Я согласен.

      О, горькая ирония судьбы! Боязни быть затраханным безоглядно я предпочёл обязанность трахать с оглядкой! А кто из вас выбрал бы первое?..

      Скупые слёзы Вадима тут же высохли, и он бросился мне на шею.

      — Ты меня простишь, правда? Я тебя люблю, честное слово! Ты для меня такой драгоценный, что я никогда бы не дал этому ход!

      — За исключением того, что написал и даже бабки посчитал для усердия полицейских.

      — Нет, я просто пугал, но мы это забудем, давай? Как будто ни этого листка, ни твоих слов не было — и у нас начнётся новая жизнь! С чистого листа — вот! Уу, моя любовь!

      И Вадим начал осыпать меня, надо признать, достаточно искусными поцелуями.

      Мне предстояли трудовые будни гораздо насыщеннее и напряжённее предшествовавших…



      Для безопасности встречаться мы решили у меня: у охранников были ключи от навороченной квартирки святого семейства, пару раз их босс наведывался к нам во время занятий. Наверное, по просьбе отца проверял, чем же занимаются его драгоценное чадо и его новый учитель. Кроме того, Вадим поведал мне, что во время секса «обожает орать», а рядом — слева, справа, наверху — по соседству с ним живут депутаты Госдумы, надутые важные чиновники и прочая нечисть, все со своими жирными половинами, естественно, — так что был риск спалиться, буде скучающие мадамы услышат вопли страсти нежной и сообщат папеньке о странных звуках, оглашающих округу и мешающих им отдыхать. Кто жил над и подо мной, мне было неинтересно и сугубо фиолетово; за свою репутацию я не боялся: мне с неё воды не пить — и я согласился. Вадим клятвенно заверил меня в том, что он всё сделает, что никто ни о чём не узнает и даже не догадается, и на следующий день заявился ко мне в виде, заставившем меня громко расхохотаться. На Вадиме было длинное платье, спускавшееся до лодочек на шпильках. Голову венчала шляпа с широкими полями, из-под которой выбивались платиновые локоны парика, губы были вымазаны яркой помадой, глаза — прикрыты здоровыми солнцезащитными очками. Мажорчик не забыл и о сумочке. «Гель, конечно, засунул. Чёртова Дерьмовочка!» — подумал я про себя, а оценил вслух:

      — О брюликах забыл, а так — ничего!

      — Правда, никто не догадается? Я это вчера заказал, мне домой притащили, я примерил — прикол! Ходить трудно, но я приноровился. Сегодня такси к блоку вызвал, проехал до метро, нырнул в переход — и к тебе. Даже мобильник дома оставил — так что никто ни сном, ни духом, ни глазом, ни слухом! А в сумочке — гель. Ловко?

      Вадим снял шляпу, очки, сдёрнул парик, освободился от своего балахона, раскатал закрученные до колен брючины, после чего исчез в ванной:

      — Я на минутку, помаду смою.

      Обернулся он моментально и, выйдя из уголка для омовений, на секунду замер, глядя на меня. В его глазах светилось такое обожание, что мне стало немного совестно за свою скептическую ухмылку. Впрочем, я быстро вспомнил его вчерашнюю подлую выходку — и саркастическая складка осталась заложенной в моих губах, но ангелочка это уже не интересовало. Он бросился ко мне:

      — Я так тебя люблю! Наконец, наконец это будет!

      Вадим впился в мои губы бешеными поцелуями, при скудости моей личной жизни это сработало быстро — и я убедился, что не только ночью, но и днём и все кошки, и все коты серы…

      С первым заходом мы разобрались за пару минут. Я довольно небрежно обошёлся с его стройной снаружи и узкой внутри задницей, но Вадим был так возбуждён, что на дискомфорт не обратил ни малейшего внимания, зато стал вскрикивать и стонать от наслаждения, когда почувствовал меня внутри. Мы стояли на коленях на кровати, его ладони упирались в стену. Внезапно он оборотился, изворачиваясь из охвата моей рукой своей талии:

      — У тебя мобильник пишет? Дай, дай скорее!

      Я хотел передать ему телефон, к его счастью, лежащий рядом, на прикроватной тумбочке, но услышал прорвавшуюся сквозь томные поскуливания просьбу:

      — Поставь на запись, я ни фига не соображаю… Мамочка, боже!..

      Но родительница была далече, а господь — ещё дальше… Я быстро включил мобилку на запись и сунул её своему драгоценному сероглазому:

      — Держи, чудовище!

      Он пристроил телефон между своих раздвинутых колен, и мы взяли прежний прерванный на минуту ход, резво идя к развязке. Я охватил рукой его перевозбуждённый член; собственно говоря, меня интересовала степень его железобетонности, а не комфорт его обладателя. Однако Вадим проверку принял без энтузиазма:

      — Оставь, оставь, я так хочу — сам… я сейчас без этого дойду… ооо!.. я обожаю без рук и снимать… мм!.. и потом смотреть… ааа!..

      Своим первым дебютом чёртов писюк умудрился заляпать мне и стену, и наволочку, и простыню.

      — Чёрт тебя дери!

      Я быстро нагнал его — и мы в изнеможении откинулись на подушки.

      — Я сейчас улечу, — простонал Вадим.

      — Ничего другого я от тебя и не ожидал. Современная творческая личность во всей своей красе: нагадить и убежать — это называется инсталляция. Мне после тебя стену отмывать и постель перестилать, а я её, между прочим, три дня назад поменял.

      — Ты не волнуйся, я всё устрою и постираю. Давай мобилку, давай, давай.

      Я думал, что он хочет просмотреть свой недавний подвиг, но, оказалось, я недооценил Вадима! Он набрал номер какого-то интернет-магазина и заказал стиральную машину с доставкой мне на дом, а на мои тычки ответил только после того, как отключился:

      — Ты что думаешь, я ни о чём не подумал? Я обо всём подумал! Вот, смотри! — и вытащил из своей изящной сумочки нехилую пачку купюр. — Будет тебе от меня подарок!

      — Спасибо, я мечтал об этом всю свою сознательную жизнь. Только стирать сам будешь.

      — Нет проблем. Как буду уходить, вызову домработницу из сектора услуг.

      Мои желания посмотреть на стирающего простыни Вадима и позубоскалить над ним были повержены…


      Как и следовало ожидать, наше первое любовное свидание одним трахом не ограничилось. Вадим отдышался и после первого оргазма снова рвался в бой. Его член опять торчал, Вадим взгромоздился на меня и пристроил его между моих ног.

      — Сожми бёдра! О, да, вот так! Я тебя обожаю, ты самый лучший на свете.

      Серые очи затуманились…

      И пошло-поехало…

      Мажорчик мой оказался не без фантазии и в маскировке преуспел. Я угорел, когда однажды он заявился ко мне в широченной цветастой цыганской юбке и с красным платком на голове…

      Через пару дней ко мне постучались два мужичка из охранки его папашки. Я открыл им дверь и увидел здоровую коробку в их руках, в которой без труда угадывалась плазменная панель. Пока они распаковывали новёхонький телевизор, Вадим восторженно орал по телефону:

      — Сейчас тебе Пётр Никанорыч диски передаст, завтра у нас будет ролевая игра по вестернам. Я даже бутафорскими кольтами обзавёлся, хотел выпросить у телохранителей настоящие дула, но они не дали. Ты фильмы просмотри, найди диалоги с самым трудным текстом, завтра разберём. И будет у нас классная дуэль!

      Дуэль действительно вышла классной…



      …Он обожал мой эрегированный член и ублажал его всем своим телом. Он нависал над ним на полусогнутых руках, упёртых по обе стороны моих бёдер, и водил грудью по головке; смещался то вправо, то влево, пристраивал пупырышки своих сосков к уздечке и тёрся о неё с таким выражением лица, будто не я, а он получает большее наслаждение. Он подтягивался ближе своим собственным стволом к моему и трогал его своей мошонкой, изнывая в предвкушении того, что за этим последует. Ещё не касаясь меня своим членом, не беря его в руку и отодвигая мою, он уже возбуждался; я заворожённо смотрел, как стремительно раздвигается кольцо крайней плоти, обнажая головку, и как она, потемневшая и налившаяся, выступает из нежной кожи. Он возвращался к изножью, подхватывая мою ногу под колено и оплетая его своими пальцами, прижимался членом и мошонкой к моей голени и самозабвенно натирался. Стоны его раздавались всё отчаяннее, но ему по-прежнему не хватало позиций… Он снова смещался и упирался кончиком головки в заднюю поверхность моего бедра и толкался несколько раз. Отстранялся опять, слегка распрямлял мою ногу, подводил член под колено, заставлял меня снова сгибать его и, замкнув свой орган в этой ловушке, восторженно наблюдал за истекавшей смазкой щёлочкой. Он вообще не оставлял без внимания ни одну часть моего тела, куда можно было пристроить свой инструмент, он обожал, когда его зажимали, без особой разницы где и чем именно. Он тёрся членом в изгибе моего локтя, всё сильнее и сильнее прижимая моё предплечье к плечу; о собственной боли от контакта с сухой кожей он не думал — или его подстёгивало и негативное ощущение? Он всовывался в подмышку, втискивался между моей шеей и подушкой, не забывая при этом дрочить мне, перемежая пальцы с губами. Только доведя действие до необратимости финала, чувствуя скорую развязку, он замирал над моим животом и впивался взглядом в своё достоинство. Грудь его вздымалась всё более и более прерывисто. Это уже было мне знакомо, но не переставало захватывать: последний, самый отчаянный стон-взвизг за мгновение до, первый выброс, орошающий мою грудь и шею, захлёбывающиеся рыданиями вскрики при последующих выплесках и руки, бессознательно ищущие опору для извивающегося стана в долгожданной концовке. Я ловил его ладони, подставляя свои, я не мог смотреть на него без жалости: было что-то трагическое в беззащитности юного, почти мальчишеского тела перед законами природы, ломающей его в оргазме, — а между тем я и сам был недалёк от завершения. Вадим, собрав оставшиеся силы, припадал губами к моему члену, который через минуту измазывал его лицо ответной реакцией, — и в полном изнеможении падал рядом со мной.



      — Это облегчение и наслаждение, почти на болевой грани, — я не знаю ничего восхитительнее, ничего фееричнее. А когда это с тобой, от тебя, мне кажется, что я сейчас сдохну от счастья и мне никогда не хватит, — пытался он передать свои ощущения, когда наше дыхание немного восстанавливалось.

      — А почему ты не любишь трогать свой член рукой и мой ласкаешь преимущественно остальным телом? — интересовался я.

      — Да не, не то что не люблю — просто я так тебя люблю, что постоянно хочется твой всем потрогать, всеми своими частями, и от тебя получить то же — чтобы не только от пальцев оргазм приходил. Ну, всего тебя познать и от каждой клеточки наслаждение поймать, чтоб и ты меня всего и всем поимел, и я тебя. А дрочка — она всегда остаётся.

      И после следовали рассказы о первых опытах. Я не переставал удивляться: казалось, на свете не было ничего такого, что не могло бы его возбудить, и напряжение он в себе нагнетал, постоянно изобретая что-то новое. Рассказывая о мастурбации и воодушевляясь, то есть возбуждаясь, он не тянулся банально за моей рукой, не охватывал член своей — подпирая головку сзади двумя пальцами, он начинал водить по её венчику большим, влево-вправо по кромке, всё время увеличивая давление на выступ, потом в дело вступал указательный палец, сперва порхая по уздечке, после — гладя и, наконец, натирая её. Мурлыканье сменялось стонами, Вадим уже крепче сжимал источник удовольствия, с упоением следя за стекающей по нему смазкой, оборачивался ко мне — и мы шли на второй круг. И третий, и четвёртый… Он был просто маньяком изысков сладострастия, а в испорченности и отступлении от норм, если речь идёт о наслаждении, всегда с охотой поучаствует любой… К концу сессии мы были измочалены оба; каждый вечер, закрывая за ним дверь, я думал, что и он, и я по меньшей мере неделю будем восстанавливаться и столько же ничего не хотеть. Но наступал очередной день — раздавался звонок в дверь, ещё на пороге в меня впивались хищными поцелуями, и я снова вёлся, снова торчал и снова кончал.

      Ежедневную множественность заходов ещё можно было объяснить молодостью, естественной активностью и увлечённостью, но откуда у него брались силы, если он в каждый половой акт вкладывал огромное их количество? Со всеми этими ёрзаниями, прыжками, подтягиваниями, всеми этими возвратно-поступательными движениями, всеохватностью в изучении объекта страсти, своей вездесущностью в познании… Бог знает…


               
      3. И ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЛИЦО


      Моя жизнь круто развернулась, когда в один прекрасный день в мою дверь постучали. Это не мог быть Вадим, ушедший всего полчаса назад. Я поплёлся открывать и гостя узнал сразу. На пороге стоял Виталий Викторович.

      — Можно войти?

      — Конечно, проходите. Виталий Викторович, не так ли? Я вас сразу узнал.

      — Очень приятно, Гриша. Наконец-то моя командировка закончилась.

      Виталий Викторович вошёл и тут же стал осматривать мои хоромы хозяйственным взглядом.

      — Так, так… Тебе твоё жилище нравится?

      — Простите? — я был здорово озадачен — и оказалось, что неспроста.

      — Я хотел узнать, насколько тебе дорога твоя квартира. Может быть, особые воспоминания или что-то подобное.

      — Да нет, обычное отношение, но почему вы спрашиваете? — я на самом деле терялся в догадках. Поначалу, конечно, струхнул здорово, но быстро понял, что разговор пойдёт не о шалостях страстного Витальевича. Но тогда о чём? В ближайшие пять минут всё прояснилось.

      — Мне она кажется не особо удачной и в планировке, и в степени изношенности. Хрущёвка пятидесятилетнего возраста. Я планирую переселить тебя из неё в приличную двушку в хорошем месте.

      — Извините, но зачем? В чём смысл?

      — В том, что ты мне очень понравился, а человек, с которым у меня установятся близкие отношения, должен жить в хороших условиях.

      Я язык проглотил. Вернее, чуть не проглотил, потому что сумел довольно глупо выдавить:

      — Ээ… Какие отношения?

      — Интимные, лапочка, интимные. Ты мне с первого взгляда понравился, ещё когда я по скайпу с тобой говорил. Помнишь своё первое посещение Вадьки? Больше же мы с тобой не общались.

      — Я не совсем понимаю.

      — А что тут понимать? Будешь жить под моим крылышком, я тебя обеспечу. Со своей работы уйдёшь, репетиторством тоже перестанешь заниматься, нечего по урокам туда-сюда бегать. Ну разве что с Вадькой будешь заниматься, ему так понравилось, он рассказывал.

      — Вы всё уже за меня решили, а меня не забыли спросить? У меня может быть своё мнение о ваших замыслах.

      — Может только в том случае, если окажется определённо положительным.

      — А если нет?

      — Если нет, то произойдёт какая-нибудь досадная неприятность. Скажем, к тебе завтра архаровцы заявятся и найдут в ящике письменного стола пакетик с героином.

      Я сильно побледнел. Папашка сыночка стоил…

      — Да ты не волнуйся, тебе будет хорошо, — успокоил меня Виталий Викторович. — Я человек добрый и обеспеченный, не колюсь, не напиваюсь, по бабам не бегаю, сынок у меня один. Будешь жить со мной как у Христа за пазухой.

      — Вы говорите об уходе с работы, а, когда ваша ээ… симпатия пройдёт, я останусь без работы и без учеников. Что я тогда буду делать? Вы же знаете, как трудно сейчас устроиться. Вообще, я даже не говорю о какой-то престижной работе. Я всех своих учеников порастеряю, они от меня уйдут к другим преподавателям.

      Учеников, кроме Вадима, у меня не было, мой заброс в приснопамятный вечер в сеть выудил только одну рыбку, и я истерически расхохотался (про себя) при мысли о том, не установил ли почтеннейший и сиятельнейший Виталий Викторович наблюдение за предметом своей пылкой страсти, и не приняло ли оно за учеников цыганку с блондинкой. Если ж к просмотру капиталист-толстосум добавил и прослушку и засёк мои переговоры со своим чадом, то…

      Я покрылся было холодным потом, но сообразил, что фантазия Виталия Викторовича во время командировки до прослушки не дошла, не разыгралась, как моя: в противном случае разговор бы начался совершенно с другой темы, да и шантаж тоже… В остальном Виталий Викторович уже всё решил:

      — Я об этом подумал. Оформлю кредитку и положу на неё сумму твоего жалованья — за десять лет или до пенсии включительно. Хочешь, и пенсию прибавлю, тебе ведь меньше начислят из-за маленького стажа, хи-хи…

      Виталий Викторович не чужд был некоторого благородства и на моё привыкание к новому статусу щедро выделил три дня, в течение которых возил меня по ресторанам и по выставленным на продажу квартирам, но вскоре эта синекура, конечно, закончилась — и мне пришлось вкалывать на всю катушку. Пардон, на две…

          ***


      И вот я сижу в прекрасной двухкомнатной квартире, отлично обставленной, где всё сияет и ни один, даже самый придирчивый взгляд не увидит ни малейшей необходимости в ремонте, и тщетно пытаюсь представить, что уготовило мне ближайшее будущее. Виталий Викторович оказался убеждённым неисправимым активом и отметил моё вступление во владение новой недвижимостью разухабистым трахом, от которого у меня до сих пор ноет задница. Если пылкость в этой семейке передаётся по наследству и папаша окажется таким же жадным до собственных удовольствий, как и сынок, мне остаётся только жалеть моё несчастное седалище…. О том, что будет, когда всё откроется, даже думать не хочется, а ведь это случится, чёрт дери, и весьма скоро! Я плохо помню, что наплёл позавчера Вадиму о переезде и вынужденном переносе очередного свидания (кстати, если бы я заартачился и не захотел переселяться, твердолобый бизнесмен всё равно снял бы мне квартиру, и пару месяцев я должен был бы пожить в ней, пока ремонтная бригада не привела бы в идеальное состояние мою двушку в хрущёвке, — так что в любом случае от младшего поколения перемены в моей жизни не укрылись бы); как я буду изворачиваться дальше, и вообще ума не приложу — да и к чему? По вполне понятным причинам меня совсем не занимает, как будут разбираться отец с сыном, если столкнутся друг с другом на пороге моих распрекрасных хором или просто проговорятся обо мне, когда сойдутся вместе за обедом или ужином, — пусть выясняют отношения как хотят, а вот что ждёт меня? Помилуют, поймут, что сами довели, кастрируют, упекут в тюрягу, причём по чёрт знает скольким статьям: и за наркоту, и за растление, и за то, что ещё может прийти в эти садистские головы? С каким бы удовольствием я сейчас вернулся бы на месяц назад — и не нужны мне были бы ни прибавка к зарплате, ни новый телек, ни всё остальное… А сейчас сиди и дрожи: а вдруг у Виталия Викторовича пахан ещё жив и так же страстен, как сынок и внучек, — не грозит ли мне целая гроздь из трёх поколений? В том, что уважаемый старец меня уломает, сомнений нет никаких: ведь не грозить мне будет, а просто заявится со своей бандитской кодлой образца лихих девяностых — а как же иначе у тех, кто с того времени сколачивать состояние начал? Хорошо хоть, что лет через пятнадцать-двадцать, сыночек Вадима, которым он к тому времени уже обзаведётся, какой-нибудь Василий Вадимович, на меня не клюнет, так как мне уже будет сильно за сорок… А вот про пахана у Викторовича надо выведать, чтобы по возможности не пересекаться…



      Вчера мне приснился отвратительнейший сон, в котором отец трахал меня сзади, а сынок подставлял свою великолепную жопу спереди. Ничего себе тройничок, они и в натуре могут такое устроить — это ещё будет не худший вариант, потому что их злости и мести я боюсь больше всех. Исключили бы меня как лишнее звено — и предались бы взаимным объятиям, если по позиции так идеально друг другу подходят! А что, это мысль! Может быть, ввернуть в минуту великого разоблачения?