С душ слетает зола

Беззвёздная ночь прикоснулась нежностью. Забытое чувство... Слишком забытое. Грей привык к топоту копыт, звону клинков. А тут звенела тишина, лёгкий ветер сдвинул волосы со лба и застыл, будто хотел обнять, остудить дневной пыл, снять жар, заставить кровь в венах течь спокойнее.

Где-то пели цикады или кузнечики. Он не очень в них разбирался. Зачем, когда привычнее думать об оружии, стратегии, битвах, о штурмах, победах.

Полная луна сияла серебром, и ему впервые за долгое время хотелось сидеть, прислонясь к валуну, ни о чём не думая.
— Старею, — взглянул на свои руки, покрытые шрамами, коснулся грубой, обветренной кожи лица.

Грей не слышал шагов, и не понял откуда появился старик. Деревянный посох, длинные пряди седых волос, худое морщинистое лицо с удивительно юным взглядом, поблёскивающим из-под старческих век.
— Красивая сегодня ночь, необычная, — старец сел рядом, даже не глядя в его сторону. — Полная луна и тишина, как будто весь мир замер в ожидании бури.

— Кто ты? — Рука непроизвольно потянулась к рукоятке меча.
— Странник. Оставь клинок в ножнах. Моя голова тебе ни к чему. Не то что этот город, — кивнул он в сторону каменной крепости с редкими огоньками на стенах. — А ты знаешь, что его жители не ведут войн? Что из поколения в поколение они живут мирно и, если ты нападёшь на них, никто не остановит тебя, потому что там никто не умеет драться. Это город отшельников, покинувших мир ради спокойной обычной человеческой жизни. Они не ждут тебя.

— Отлично, — Грей усмехнулся. — Моё войско вымотано, и отдых будет кстати. Уж не думаешь ли ты, что их праведность меня остановит?
— Их, нет, — Старик поднялся и начал собирать сухие ветки. — Холодно. Ты человек горячий, а вот меня кровь уже не греет. Что разлёгся — помогай.

Пламя небольшого костра притягивало. Уже больше часа они молча смотрели на огонь, думая каждый о своём.

— Говоришь, отшельники не умеют драться, — нарушил молчание Грей. — Тем хуже для них. Легко убьём мужчин, детей, а женщин уведём с собой.

— Думаешь взять этот город?
— И этот, и все другие, что окажутся на пути.
— Куда идёшь?
— Туда же, куда все — завоёвывать мир.
— Зачем? — Грей посмотрел на странника и усмехнулся. — Давай без философии. Потуши костёр и уходи, пока я не свернул тебе шею.

— А как ты собираешься брать город? — Седой странник смотрел на него серьёзно, будто и на самом деле хотел узнать план захвата маленькой крепости отшельников.
— Иди, старик, ты и так не дал мне толком отдохнуть. Скоро восход, и мне вести армию на штурм.
— Это ты не даёшь себе отдыха, — Странник, подкинув хвороста, сел поудобнее и посмотрел на сияющую луну.
— Ты жесток, беспощаден и скоро прольёшь ещё один бессмысленный поток крови. Оглохнешь от стонов, плача. Награбишь, разрушишь, сожжёшь... Всё как обычно. Только город ты не возьмёшь.
— Неужели? Ты говори дальше. Мне уже интересно, — Грей вернулся и, присев на корточки, улыбаясь сощурил глаза. Тот, кто его знал, понял бы — такая улыбка не предвещает ничего хорошего.

— Вы можете сжечь всё до тла, убить всех, не щадя ни малых, ни старых, набить сундуки золотом и водрузить своё знамя на стене, но так город только исчезнет под копытами взмыленных лошадей, утонет в кровавой грязи, но не будет взят и не умрёт.
— Воскреснет из пепла?
— Нет. Станет частью твоей души, прибавится к тем, что уже давно закрыты в ней. Страшные, изуродованные, страдающие и не дающие тебе ни сна, ни отдыха.
— Не угадал, я отлично сплю и полон сил.
— Тебе никогда не снятся крики убитых тобой? Не видишь лиц, закрывающихся в страхе от твоего беспощадного, слепого меча?

Грей молчал. Тишина вдруг сгустилась, стала непроницаемой, будто мир умолк — ни единого звука: ни порыва ветра, ни шелеста листьев... Ничего. А потом он провалился в чудовищный мрак, где почувствовал запах свежей крови, словно слова странника имели вкус и состояли не из звуков, а из воспоминаний.

Всего мгновение, но ему этого хватило. Всё, что лежало скованным, запертым за семью печатями в глубинах подсознания, хлынуло нестерпимым потоком боли.

Он ещё держался, улыбаясь замершими губами, да только и старик продолжал говорить, и его голос тончайшими иглами впивался в мозг, в каждую клетку тела, души, сердца.
— Твоё имя навсегда будет связано со смертью невинных. Пройдут века, и ты будешь прославлен или осуждён. Историки напишут о тебе, а люди прочтут. Ты никогда не узнаешь, что именно будет в тех книгах, но тебе и ни к чему, ведь ты лучше других знаешь всё о себе — ты потратил почти всю жизнь на убийство себе подобных, и у тебя нет этому оправдания.

Поделюсь секретом. Его знали древние мудрецы, и знаешь ты. Отнять жизнь может лишь психопат. Нормальному человеку это не под силу — противоречит человеческой природе.
— А как же великие полководцы?
— Какое тебе до них дело, когда у тебя свой разум и своя душа. Запомни, есть только один способ взять город. Пока есть, ибо переступив черту человечности, нарушив её законы, ты превратишься в зверя, и обратного пути не будет.
— О чём ты?! Какой способ? Какая единственная возможность?! Меч и вооруженная армия — вот это возможность!

Но Грей чувствовал фальшь своих слов. То, что услышал сейчас от другого, знал или чувствовал уже давно. И если мальчишкой он радовался победам, то в последние годы после каждой испытывал непонятное отчаяние. И только гордость непобедимого воина гнала его всё дальше, а ночами он всё чаще покидал спящий лагерь, стремясь найти отдых там, где это странное беспокойство утихнет, хоть ненадолго.

— Ты можешь взять город раскаянием, — взгляд странника лучист, светел и спокоен.
— Что? Да ты безумен!
— Прислушайся к себе. Что тебе нужно? Груз кровавых побед уже невыносим. Давит, ломает разум, выворачивает хребет. Он уже вытравил солнечную яркость из твоего взгляда, превратил душевную боль в оружие против тебя самого. Тебе не страшны никакие раны, нанесённые извне, но удары, наносимые твоим истинным я, оставляют шрамы на сердце, и ты их чувствуешь, ведь с каждым днём они всё больнее.

Предрассветные сумерки будоражили влагой. Солнце ещё не поднялось, и туман был настолько густой, что Грей не мог разглядеть ничего вокруг.
Он полулежал опираясь на замшелый валун, сжимая рукоятку меча.
Странник исчез, будто его и не было.

Пока Грей шёл к лагерю, перед его внутренним взором оживали чудовищные картины.
Вздыбленные, хрипящие кони, затаптывающие людей насмерть; меч, разрубающий человеческую плоть на куски; дети, бегущие в ужасе сквозь дым пожарищ; стрелы, впивающиеся в горло жертв...
Он не мог избавиться от этих видений, и с каждым шагом всё яснее слышал предсмертные крики, мольбы и проклятья.

Его армия стояла перед ним, ослепляя блеском доспехов. Но, прикрыв глаза рукой, Грей увидел иное — красные потёки на лицах, латах и даже на траве под их сапогами. Кровь стекала вниз, бежала ручьями и, слившись в один густой, солёный, жаркий поток, устремилась к нему.

— Сегодня ночью я принял решение никогда больше не отнимать ни одну человеческую жизнь.
Воины молчали.
— Взгляните на этот город. В нём нас не ждут, и мы думали, что завоюем его, как все прежние. Этого не будет. Мы очень давно покинули родные края, и слишком долго знали один путь — путь смерти. Я не пойду по нему дальше.
Если среди вас есть те, кому груз причиненной боли, отнятых, загубленных жизней, сожжённых, разрушенных городов, как и мне, уже раздавил сердце, можете идти со мной. И мы возьмём этот город, но не безрассудным, алчным, кровавым штурмом, а иначе — своим раскаянием и покаянием — обычной жизнью.
Воины переглянулись, но никто не сказал ни слова.

Грей бросил свой меч на землю и, взглянув на поднимающееся солнце, пошёл в сторону крепости.

Ворота оказались деревянными, и он лишь слегка толкнул их рукой...
Сделал шаг, встретился взглядом с тысячью испуганных глаз, и растерялся, не зная как сказать всё то, что собирался.

Худой старик, похожий на того ночного странника, вышел ему навстречу.

— Примите меня с миром, — Грей не узнал свой голос — слишком тихий, робкий. Но он заставил себя подойти к старику и, не отводя взгляд, договорить:
— Отец, если ты позволишь себя так назвать, — Я был воином, и мы собирались штурмовать ваш город, но так уж случилось, что одна ночь всё изменила. Теперь прошу прощения и приюта. Почти вся моя жизнь обагрена кровью, а душа черна...
— Не продолжай. Наши предки тоже были воинами, и, ужаснувшись от дел своих, покинули тот мир, обретя новый здесь. Твои слова — тоже самое, что много веков назад написали они, а мы теперь читаем их рассказы и заветы нашим детям. Входи, путник. Отныне это твой дом и твой город.

***
Ещё долго ходили легенды об исчезнувшем императоре Грее. Говорили, что он вместе со всем войском сгинул в непроходимых лесах; был зарезан в битве и никто из его людей не выжил; что какая-то страшная болезнь погубила славного императора и его армию... Версий было много, но со временем все они наскучили, и другие события заставили забыть о мальчике, ушедшем завоёвывать мир.

И только один ветер, да сумерки знали тайну. Ведь именно они охраняли город отшельников и бывших воинов.
Что за город, никто толком не знал — одни слухи. Почему-то все проходили мимо него, не замечая. Как только появлялся какой-нибудь караван или вооруженный отряд, так сразу же ветер нагонял свинцовые тучи. Сумерки накрывали город непроницаемой стеной, начинал лить дождь и становилось темно везде, кроме дорог, ведущих в обход крепости или совсем в другую сторону.

Ветер любил играть на колокольне и всегда слегка раскачивал колокола, когда бывший император выходил с сыновьями из дома, когда прежние воины раздували меха в кузнице, разбивали сады около новых домов, возводили стены, расширяя город, или просто сажали цветы у ворот города.

Лёгкий, радостный колокольный звон носился над ними, подгоняя воздушных змеев, летящих в бесконечной синеве чистого неба.