Родительский дом

Меня дома не было на целых десять лет. Измучившись ностальгией по родной земле после длительного проживания за рубежом, я решил приехать на время домой. Где, если не дома, можно ощутить всю остроту воспоминаний детства, юности и самого дорогого воспоминания, которое есть у каждого человека – воспоминания о родителях?.. Я очень по ним тоскую и отдал бы все, чтобы их увидеть. Мой отец умер, когда я только выпускался из школы, а мать умерла спустя два года после его смерти. Из родных у меня остался только старший брат, который и остался жить здесь, в родительском доме. Мы были очень дружной семьей, хотя и жили бедно. Дядя по папиной стороне имел зависимость, и деньги, которые зарабатывал отец, тратились на его лечение. Но он так и не вылечился, и умер незадолго до смерти отца. Мы с братом не голодали, но детство у нас было тяжелым. Брат старше меня на пять лет. Как младший я всегда донашивал его одежду, обувь, учебники. А поскольку он не отличался аккуратностью, мне самому приходилось выстирывать пятна, штопать дырки, клеить изношенную обувь. Одежду мать покупала у соседей, которые имели в подвале свой ткацкий цех. Отец работал на скотобойне, а поскольку мясо было дорогим, ему чаще всего приходилось приносить домой кости, из которых мама потом варила бульон. Иногда бульон был с макаронами, иногда с рисом, а иногда с пшеном. Но чаще ели вареную картошку.
Годы шли, мы взрослели, нам с братом нужно было помогать родителям. Я загружал и разгружал мешки с мукой на заводе. Заработанные деньги, коих было немного, я старался отложить в сторону. Ведь впереди меня ждали экзамены и выпускной вечер. Я работал с шести вечера до полуночи, после чего я в обязательном порядке принимал душ в душевой, которую я смастерил сам же, и затем до двух часов ночи учил уроки. Я никогда не высыпался. Не знаю, как мне удавалось целый год спать по пять часов в сутки и оставаться энергичным. Питался я в основном пирожками и чаем, но раз в неделю на вырученные деньги я всегда позволял себе что-то вкусненькое. Но это было только раз в неделю.
Брат на тот момент уже учился на последнем курсе в колледже. Он учился на экономиста, полагая, что это очень престижная профессия. Следует признать, что его унижала очень нищета. Он наивно рассчитывал, что диплом вытащит его из ее лап. Кстати, в нашей нищете он всегда обвинял дядю. Всем сердцем он ненавидел и проклинал его и все время говорил, что дядя должен был умереть еще до нашего рождения... По ночам брат подрабатывал сторожем, из-за чего пропускал частенько учебу. Но в колледже понимали наше бедственное положение и много раз шли навстречу. Однажды после работы я решил зайти к нему, узнать, как он поживает, поскольку виделись мы крайне редко. Я помню, как зашел к нему в будку, и не поверил своим глазам: он крепко спал на полу возле кучи пивных банок. На столе лежала колода карт – что указывало на то, что он пил не один. В ту ночь я пробыл с ним там до утра, ибо, если со склада что-либо пропало бы, мой брат никогда бы не расплатился. Утром я понес его домой и бросил прямо под душ. Это было самое тяжкое зрелище, которое я когда-либо видел. Нет, самое ужасное было то, что он, как выяснилось, выпивал так каждую смену.
Настал самый тяжелый год в жизни нашей семьи. Отец умер: сердце не выдержало большой нагрузки. Я знал, что это скоро случится, поэтому был к этому готов. Часть накопленных денег я потратил на похороны и поминки, а часть оставил. На выпускной бал я не пошел. Брат после смерти отца начал пить еще больше. Я же посидел, поразмыслил и понял, что так дальше жить нельзя. «Работа не должна порабощать или убивать» – думал я и устроился продавцом в ларек одного китайского эмигранта. Хотя в те времена это был большой риск. Но на риск нужно идти, особенно, когда тебе нечего терять. А что мне оставалось терять? Ослиную работу за гроши? Я на все плюнул и пошел на этот риск. Должен признать, что именно тогда я и обнаружил в себе деловую жилку: я умело заключал сделки на крупные суммы. Денег тогда было не много, но они, благодаря этим качествам, плыли к рукам. Помню, как на несколько выручек, я затеял ремонт в нашей с братом комнате. Всего за сто рублей я купил обои и собственноручно поклеил их. Когда я это сделал, я получил душевное удовлетворение. Я никогда не понимал, почему мои родители этого не делали. Мысленно я, будучи еще ребенком, подсчитывал, что если бы они откладывали по десять или двадцать рублей ежемесячно, то обои можно было бы купить уже менее через год или менее через полгода. Но они почему-то этого не делали и ободранные стены для нас были чем-то привычным. Помнится, когда я задавал матери вопрос, почему мы так бедно живем, она отвечала: «На все воля Божья».
Когда она умерла, я похоронил ее сам, но уже не на отложенные деньги, а на зарплату. Я продолжал работать у эмигранта. Я был доволен работой, которую он мне дал, хоть она и была нелегкой. А он был доволен мной и тем, как я эту работу выполняю. Когда ему захотелось уехать на родину в Китай, он предложил мне поехать с ним. Тогда на дворе стояли девяностые годы, и любой вопрос можно было «решить» довольно просто. Вопросы, связанные с моей миграцией и гражданством тоже были «решены». В Китае я продолжил работать на своего работодателя, и благодаря ему же, я получил там образование. Я называл Куяндзи, потому что не выговаривал точно его имя и фамилию. Сейчас он для меня некто вроде второго отца. Куяндзи имел в Китае много ларьков и несколько таверн. Общими усилиями уже через восемь лет мы превратили их в крупные магазины и рестораны. Куяндзи много раз говорил мне, что во многом он признателен в своем успехе мне. Сейчас бизнесом целиком управляю я, а Куяндзи на заслуженном отдыхе. Так я прожил в Китае десять лет, обучаясь не только ремеслу, которым занимаюсь сейчас, но и, развиваясь духовно у одного тибетского целителя.
За все это время, что я был в Китае, я объездил весь мир, но в России ни разу не побывал. И с братом я ни разу не виделся и не общался. Именно поэтому я и решил приехать к нему. Ибо с родиной меня ничего не связывало кроме него. И вот этот долгожданный момент настал: я стоял у перекошенной калитки, сердце билось бешено, и что-то наводило на меня грусть. Наконец, я приоткрыл калитку. Посередине заросшего густым сорняком двора стоял наш маленький ветхий домик – еще более убогий, чем был. Стекла на окнах были полуразбитые, деревянные рамы были сгнившие от дождя, крыша посерела и была как-то странно покошена. Я уж было думал, что брат давно здесь не живет и дом целиком заброшен. Я долго стоял и смотрел на дом детства, и душа моя издавала отчаянные вопли. Я хотел плакать от тоски по родителям и тоски по детству, которое хоть и было трудным, но было для меня свято... Внезапно входная дверь дома слегка приоткрылась. Вышла полная женщина, лет сорока – этакая бабенка в потрепанном и облезлом халате.
– Вам кого? – спросила она низким хриплым голосом.
Я резко опомнился.
– Здравствуйте! Я брат Кузьмина.
– А, – протянула она, оглядев меня с ног до головы. – Ну, заходите.
Зайдя в дом, я по привычке снял обувь, хотя этого не требовалось. Пол был страшно грязный.
– Не снимайте, не снимайте. У нас обуви не снимают, – сказала женщина.
«Да уж понял!» – подумал я про себя, и прошел вслед за ней, в кухню. Трудно было сказать, изменилось ли здесь что-либо. Впрочем, я уже не так свежо помнил обстановку и убранство в доме. Знаю только то, что стало резко неприятно находиться в этом доме, несмотря на то, что он был дорог моему сердцу. Все было таким грязным, ободранным, закоптелым... Женщина предложила мне какую-то засаленную табуретку, я неохотно, но все же опустился. Она заметила это и фыркнула:
– Что? Костюм жалко? Дорогой, наверное.
Я ничего не ответил.
 – Пойду, позову Кузю, – сказала она и вышла из кухни.
Пока ее не было, я стал вглядываться в каждый уголок нашей маленькой кухни. Мой взор уловил следующее: осыпавшаяся плитка на стене, поломанные дверцы кухонного шкафа, немытая посуда в раковине и рулон туалетной бумаги который, зачем-то находился на подоконнике.
– Сейчас придет. Одевается. – Женщина вернулась. – Может чаю или кофа?
– Нет, нет. Благодарю, – ответил я, и заметил выражение облегчения на лице женщины, у которой, вероятно чаю или «кофа» не было. Внезапно на пороге показался мужик, с заросшими волосами и бородой.
– С ума сойти, братик, это ты?! – широко раскрыл он руки в обе стороны.
– Кузя? – с удивленным тоном вскочил я со стула.
Брат тут же подошел ко мне и сильно обнял. От него пахло резким запахом пота, лука, табака и спирта. Я слегка отстранился от него.
– Я думал, ты совсем пропал и я больше тебя не увижу. – Он хлопнул меня по плечу. – Ну-ка, жинка, тащи сюда нашу «русскую водичку».
– Нет, не нужно. Я не пью. Только по праздникам.
– Да брось, сегодня у меня праздник – брат объявился! – Он попытался меня еще раз обнять, но я отпрянул.
Женщина принесла бутылку водки, поставила на стол. Рядом она поставила тарелочку с селедкой. Кузьмин сел, налил водки ей и себе. Они оба залпом пустили свои рюмки и закусили селедкой. Потом он усадил ее массивную «тушу» на свои колени. Я пристально осмотрел ее, пытаясь понять, что могло бы стать причиной такого сильного ожирения. Болезненной она мне не казалась, напротив она казалась мне очень даже здоровой женщиной Только вот лицо ее было очень отекшим. На Востоке человек следит за здоровьем и не позволяет себе иметь лишний вес. Мой тибетский учитель часто говорил мне, что бедные люди чаще страдают ожирением, потому что неправильно питаются.
– Ну, рассказывай, – начал он. – Я вижу, что ты хорошо устроился: костюм, галстук, дипломат, одеколон.
– Да. Все хорошо... Правда, пока без семьи.
– В твои-то годы... А у меня смотри, какая красавица! – Он ущипнул он женщину за одно неприличное место и икнул. – Ну, ладно, жинка, ты это... пойди, погуляй.
– Не хочу. С вами хочу посидеть, – возразила она.
– Я тебе что сказал? Я хозяин в доме! – зарычал он внезапно. В какой-то момент мне показалось, что он ее ударит. И я почему-то был более чем уверен, что он ее бьет. Женщина обиженно ушла прочь. «И правда: когда мужчина не реализовался в обществе, он становится тираном в семье» – вспомнил я вдруг чьи-то слова.
Он снова потянулся к водке, но я отдернул его руку.
– Когда я уйду, ты можешь пить, сколько хочешь, но пока твой единственный брат, которого ты не видел десять лет, рядом, – будь добр, поговори со мной! – властно сделал я ему замечание. Он проигнорировал его, и налил себе полную рюмку, закусил селедкой и вытер рот рулоном той самой туалетной бумагой, лежавшей на подоконнике.
– Зачем ты здесь? – спросил он неожиданно.
– Я здесь, чтобы помочь тебе...
Он не ответил.
– У вас с твоей женой дети есть? – спросил я после паузы.
– Да не жена она мне. Живем мы просто вместе. Детей у меня нет. А может и есть, бог знает.
Я привстал и прошелся.
– Я думал, ты завяжешь.
– Ты думал?.. Ты обо мне думал? Ты смеешься надо мной? Я что, по-твоему, не понимаю, что ты давно на меня «положил». Я что...
– Я думал о тебе, – перебил я его. – Я работал, и у меня не было времени приехать. На мне было много ответственности. Но сейчас я свободен, я заработал себе отдых. И первое, что я сделал – я приехал к тебе.
– Ты олигарх теперь? – спросил он сардонически.
– Нет, не олигарх, но денег столько, что хватит на всех. И на моих внуков и на твоих.
– Я всегда знал, что бог любит тебя больше.
Я засмеялся:
– А бог знает, что я в него не верю?
– Не веришь в бога? – удивленно спросил он.
– Ну, да. В Китае коммунизм. Я верю только в себя. У меня есть учитель, он монах.
– Коммунизм? – ухмыльнулся он. – И что с того, что в Китае коммунизм? У нас тоже был этот проклятый коммунизм, но ни черта это не дало. Страна как нищенствовала, так и нищенствует. Страна проклятых воров и олигархов. Они воруют у народа.
– Ты должен отвечать за себя в первую очередь. Вот и ответь: кто тебя обокрал? Твои знания, умения, стремления. Кто их у тебя украл?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Единственный человек, Кузя, который тебя обворовывал все эти годы – это ты сам.
– Что ты несешь?!
– А то, – сказал, я, нажимая на второй слог, – что мы с тобой выросли в одних и тех же условиях, но стали абсолютно разными людьми!
– Да тебе просто повезло, вот и все! Ты ничем не лучше меня. И никогда не был! – Кузя встал и отвернулся. – Все говорили: «Посмотрите на Виталика, – какой он аккуратный! Вроде бы из бедной семьи, а как опрятно одевается! А посмотрите, как он траву во дворе дома щиплет, и душевую смастерил... А какой трудяга! А какой умный; математику как знает!» – Кузя стих и повернулся ко мне. – А я тебе вот, что скажу... Ты ничем не лучше меня! Тебе просто повезло.
– Я не спорю. Как говорил мой восточный учитель: мы все рождаемся с одинаковыми способностями, просто одни их развивают, другие нет. Я не хочу с тобой ссориться, да и не за этим я здесь. Ты прав в том, что от удачи тоже многое зависит. Но только в том случае, если ты ее не ждешь, а идешь к ней сам. Ты ведь учился на экономиста, ты мог им стать, но почему-то ты пошел по неверному пути.
– На все воля божья, – сказал он и закинул в глотку еще одну рюмку.
– Перестань перекладывать ответственность за свою судьбу на других, в том числе на бога. Это очень плохо. На Востоке...
– Да достал ты меня с этим Востоком! Черт бы его драл.
Я обиженно замолчал.
– Я помогу тебе ремонтом и с деньгами, – сказал я после паузы. – Но только если ты бросишь пить.
– Ты дашь мне денег? Ты серьезно? – вытер он рот бородой, – О, я все сделаю, как ты скажешь. Ты знаешь, у меня столько долгов...
– Я их выплачу, не беспокойся.
– Согласен на все, братец, – переменился он в голосе. – Долги замучили, убить грозят...
– Ручаешься?
– Да, братец, на все готов.
Я посмотрел на его небрежный вид с отторжением и сказал:
– И так, для начала я хочу, чтобы ты побрился и принял душ.
– Душ? – удивленно переспросил он и почесал затылок. – У нас как бы его нет.
– Я тебе его установлю, но только не для того, чтобы он просто стоял. Завтра утром я приеду с бригадой рабочих. Они вынесут убранство, чтобы поскорее начать.
– Завтра? Так скоро?
– Откладывать на потом без веских причин – плохая привычка... А сейчас, я поеду.
– Куда? Оставайся у нас. На диване.
– Нет, – ответил я, не раздумывая. И в эту же секунду я решительно встал и уехал. Мне не терпелось найти рабочих и приняться за дело.

На следующее утро я приехал с бригадой в десять часов, как обещал. Кузьмин со своей сожительницей еще спали. Я их разбудил стуками. Женщина спросонья открыла дверь.
– Ах, это ты! А Кузя еще спит.
Когда я вошел к нему в спальню и разбудил его, он начал оправдываться, что выпил вчера «напоследок», опьянел и заснул. Клялся, что больше это не повторится.
– Я надеюсь на это, – сказал я. – Ну, что? Давайте начнем с того, что вынесем старую мебель, – обратился я к бригаде и отвел их в бывшую спальню родителей, в которой все осталось, как было. Старый раскладывающийся диван, тумбочка с поломанной ножкой, на которой когда-то стояли мамины иконы. Мое внимание привлек старый сервант с толстым слоем пыли, за стеклянной дверью которого красовался красивый сервант.
– А что же вы из сервиза не пьете? – спросил я.
– Скажешь тоже! Он для лучших времен. Мама его трогать никогда не разрешала, и я не разрешу.
Я многозначительно на него посмотрел.
– Кроме сервиза все на свалку, – дал я распоряжение.
– Нет, нет и нет! – встал Кузьмин, загораживая проход, – этот диван нам нужен. Никуда вы его не вынесете! Диван хороший... И тумба хорошая, я ножку починю, и будет как новая.
– Что же ты ее раньше не удосужился починить? – спросил я с недоумением.
– Сегодня же ее починю, – взбудоражившись, ответил он.
– Хорошо, – ответил я, – пусть тумба остается. Винтаж – это сейчас даже модно. Все остальное выносите! –И я кивнул бригаде.
– Нет! Да что ж ты делаешь-то?! Диван я ни за что не выкину. В конце концов, он родительский. А сервант... Эх, ладно – проговорил он, мешкая, – бог с ним выкидывайте.
Я уже начал раздражаться.
– Послушай, ты хочешь начать новую жизнь в новом доме? Тогда просто не мешай!
– Ну, пожалуйста, пусть они этот диван у меня в гараже хоть поставят. Я буду на нем спать иногда.
– Зачем тебе этот хлам в гараже – не понимаю... Но ладно, пускай побудет в гараже, пока сам не поймешь, что он тебе не нужен.
Так получилось, что после долгих споров вся остальная старая рухлядь вместе с диваном переместилась в гараж. Как ни пытался я ему объяснить, что старые вещи – это отрицательная энергия, от которой надо избавляться, ничего не вышло. Наш спор закончился тем, что он обвинил меня в помешанности на всяких глупостях.
Когда я дал распоряжение содрать старые обои в комнате, которые я сам некогда клеил. Я вдруг вспомнил про свои сто рублей, которые сам же сэкономил для покупки обоев.
– Я так и не спросил тебя о главном, Кузя. А чем ты на жизнь зарабатываешь хоть?
– Я маляр. Тысяч десять в среднем за работу получаю. Но работы мало. Работу мне предлагают, когда хотят на профессионалах сэкономить.
– Неужели, на худой конец, за десять лет, откладывая по тысяче в год, нельзя было поменять эти обои?
– Да руки никак не доходили.
– Но вы же спите в этой комнате. Неужели вам самим приятно находится в такой обстановке?
– Неприятно, но что делать? Жинка не работает, десяти тысяч не хватает.
– А на спиртное хватает.
– Что?
– Да ничего. Ремонт, думаю, через неделю закончат, потом возьмутся за другую комнату. А далее примемся за ванную и кухню и все остальное.
– Крышу тоже маленько надо подправить, – заметил он.
– И крышу поменяем, и окна. Ты только не пей. Кстати, оно может случиться, что пригодишься. Ты же маляр.
– А, ну да. Помогу, чем смогу.

Но не через неделю, ни через две, я Кузьмина не застал дома. Женщина его тоже явно что-то скрывала. Где он находился – я так и не выяснил. Мне пришлось нанять маляра.
Ремонт закончился к осени. Родительский дом был полностью преображен. Кузьмин был очень доволен.
– Ты когда уезжаешь? – спросил он внезапно.
– На днях, – солгал я, и позвал Варю – так звали «жинку» Кузьмина:
– Я вам денег оставлю. Купите корову, хоть молоко будет. Молоко можно еще и продавать. Может, и бизнес откроете, если захотите, – сказал я и дал ей на руки пятьдесят тысяч рублей. Больше дать побоялся. Женщина схватила деньги, поцеловала меня, покрестилась и начала благодарить. Кузьмин тоже был счастлив, но не понятно, чему он был рад больше.
Я имитировал свой отъезд. На самом же деле, всю осень я колесил по родной России. Сначала мне было интересно побывать в культурных столицах, осматривать достопримечательности, но позже я решил проехать по деревням и посмотреть, как народ живет. Мой учитель на Востоке говорил, что нищета – это состояние души, которая сказывается на состоянии жизни. И я был очень разочарован нищетой, пожирающих всех и вся. Может это одна волна, которая накрывает всех единовременно? И почему недостаток денег становится оправданием для человеческой лени и беспечности? Неужели для того, чтобы иметь красивый садик из роз вместо сорняков во дворе, нужно иметь много денег и сил? Неужели кто-то, кого мы виним в своих бедах – неважно, будь то сосед или царь-батюшка, должен приводить в порядок наш двор и нашу жизнь? Мы сами хозяева своих дворов и жизней. И в каком состоянии наш двор – в таком состоянии и вся наша жизнь. Конечно, хорошо, когда денег много, но стремление человека к прекрасному не ищет средств. Ведь чувство эстетики – это наше врожденное человеческое чувство.
Поколесив по родине, я приехал обратно в родной городок. После чего я собирался навсегда покинуть родные края. Стоял декабрь, и он как ничто другое, украшал мою любимую Россию своей суровостью холода и пышным снегом. Я приотворил калитку и вновь увидел родной двор, на сей раз свободный от летних сорняков, но заваленный снегом. Я постучался. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрыла Варя. Лицо ее было опухшее и красное.
– А, это ты! Ты же уехал вроде, – проговорила она сонным голосом, широко зевая.
– Который сейчас час? – спросил я немного озлобленно.
– А что такое?
– Сейчас девять утра. Ты корову подоила?
– Какую корову?
Я, разозлился, толкнул дверь и вошел.
– Э-э, ты куда, а? – крикнула она.
– Во-первых, я вам, душенька, не «э». Во-вторых, это дом моих родителей, – сказал я совершенно спокойно, и направился в спальню к Кузьмину. Он лежал на спине как мертвый, издавая храп; раздетый догола, в одних трусах, обросший волосами и бородой. Варя зашла за мной.
– Ей-богу, мы только вчера по чуть-чуть выпили и все, больше не пили, – начала она оправдываться, дыша на меня так называемым «перегаром».
 Я пропустил ее слова мимо ушей и направился на кухню. На столе, как я ожидал, стояла бутылка водки, и на полу валялись несколько пустых пивных банок. На столе лежала все та же засаленная туалетная бумага. Из интереса я зашел и в родительскую комнату. В ней находился новый шкаф, покрытый новой пылью, и новый диван, так же покрытый пылью. А рядом стояла та самая тумбочка с поломанной ножкой, которую так и не починили.
– Ей-богу, чуть-чуть... – продолжала она, семеня за мной.
– Чуть-чуть?! – остервенел я, и тут же взял себя в руки. – Вы посмотрите на себя. На кого вы похожи?! Что вы с домом творите?
– А что? – начала кричать Варя. – Можно подумать, ты нам дворец построил, а мы его разрушили! Какой был дом, такой и остался.
Я не стал на крик отвечать криком и спокойно ответил:
– Знаешь, и дворец может стать свинарником, если в нем живут боров и свинья... Но что мне до вашей жизни? Я дал вам шанс. Живите, как хотите. Вытирайте рот туалетной бумагой вместо салфетки, а я ухожу.
Кузьмин проснулся от крика. Пока он одевался, я быстро покинул родительский дом, оглядев его в последний раз грустным взглядом, и больше никогда туда не возвращался.

Февраль, 2017