Чертовое колесо

Чертовое колесо. Сейчас оно остановлено в парке, зависло, и этим своим зависанием «громко молчит». Я тоже умею «громко молчать». Сейчас я «промолчу» вам о весне. Промолчу о Чертовом колесе событий моей жизни, повторяющихся весной.
Чертова весна . Я не люблю весну. Я не люблю весну, и Весна мне мстит за это.
Весной я ломала ноги, получала жуткие ожоги. Все мои операции и неприятности пришлись на весну. Серую, голую, пыльную весну.

Я не люблю этот пошлообсуждаемый весенний праздник, которого мужчины никак не хотят, а женщины все равно ждут. Не люблю авитаминоз и мозговое межсезонное недомогание. Весна представляется мне  пубертатным подростком в  в  4-ой стадии Таннера, внешне взрослым, недоделанным крикливым выпендрежником, не умеющим сдерживать уже хлынувшие в него гормональные соки.
Я люблю осень. Зрелую, яркую и теплую, пахнущую листьями и шашлыком. Я поедаю ее глазами и запиваю глинтвейном терпких дождей. Во как!

Эту осень папа попросил меня провести вместе с ним. Признаюсь честно, что папу я любила больше, чем маму. Между нами выработалось некое особенное понимание друг друга. Бессловесная связь глазами. Мы вдвоем обладали многозначительным молчанием, принимаемым незнакомыми с нами людьми за отстраненность и  высокомерие. 
Мы уехали в санаторий, в сосновый лес, на берегу Самары. Жили в разных комнатах, обедали за разными столами, но все остальное время проводили вместе. Утром мы смотрели, как по русалочьи клубится дым над водой, днем загорали, ловили на деревянных бонах теплые лучи сентября, гуляли в лесу и очень, очень много говорили.
Раньше нам всегда было очень комфортно молчать, и вначале я была удивлена потоком его рассказов. Меня это даже утомляло и напрягало. А потом пришло понимание человеческого желания поделиться. Желания произнести вслух свое виденье мира, обговорить с этим миром собственные, беспокоящие жизненные кусочки. И он говорил. Он подводил итог. И сожалел. И он никому бы кроме меня не рассказал о своих сомнениях. И еще он говорил о книгах, и о стихах. Удивительно, но он так и не одолел Булгакова, но очень любил стихи Маяковского о любви.
Он говорил о маминых волосах, красивее которых не видел в жизни и о том, как боится ее слез.
Он рассказывал, как однажды, для того, чтобы произвести на нее впечатление, уплыл далеко в море. Уплыл так далеко, что потерял берег. А когда вернулся, ее не было. Она собрала вещи и уехала домой. Он не бросился догонять, но решил, что если она придет встречать его на вокзал,  он останется с ней навсегда, если нет –все навсегда закончит. Она пришла.  И  приходила встречать всю жизнь.  Они всегда встречали и провожали друг друга. Это превратилось в правило, в красивый ритуал заботы, который даже мне иногда казался слишком сентиментальным.
Все это было осенью.
А в конце зимы папа сказал: «Дитенок, а у меня рак»
Очень удивленно сказал, глядя на меня беспомощно, по-детски, превратившись вдруг в маленького мальчика,  у которого нет родителей, нет защиты. Сказал, сам не понимая, как может человек- глыба искать спасение в своем ребенке, даже если этот ребенок давным-давно вырос. Сказал, а потом «громко промолчал» глазами: «Неужели, все?».
Папа умер 5 дня весны
В больнице мне сказали: вы проспали, морг закрыт, вам его не отдадут. Идите. Празднуйте 8 Марта.
Эй, чертовое колесо.
«Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?»

Я умею как он  «громко молчать».
И еще, я не люблю весну.