Девочка и красный фонарь

               
  Утром она пришла к железнодорожному вокзалу встречать гостя, элитарного фотографа из Москвы. Ребята из клуба попросили. Кружила  метель, перрон продувало, и она зашла внутрь вокзала.
  На входе едва справилась с чугунной  дверью. Пришлось растягивать  толстую пружину. – Вот сюжет для Туровой, - подумала с обидой. – «Выход в город», «Жизнь и пружины», как-то еще… Воспела бы она эту… колбасу.
   Стулья в зале ожидания были  фанерными,  а  подлокотники протертые и грязные. Редкие ожидающие сидели, поджав ноги. Старая уборщица  терла пол.   Из неплотно закрытой  туалетной двери  воняло.
   Приближаясь к нужному вагону, она обернулась в сторону вокзала. Из  зала ожидания, сквозь  заснеженное стекло, кривлялась рожица мальчика.  – А, -  вот это мой снимок!  – подумала она.  – Или не мой? Тогда -  чей?

   Андрей Махоня, культовый фотохудожник, оказался толстеющим мужчиной лет пятидесяти пяти.   Растрепанные волосы на его облысевшем    черепе сохранились   по бокам.  Смущали  глаза, - они были  разными. Один -  человеческий, живой. Другой – жесткий, механический.
    - Давайте, подышим. Хочу померзнуть… Здорово  здесь!
   Она поняла. Вырвался из мегаполиса на день-другой хлебнуть провинциального воздуха.  Каким он видит наш город? А меня? Впрочем,  завтра уже он  – домой,  в свою лабораторию…
   Провинциальный фотоклуб «Дружба» сохранил свое название от  советских времен. Небольшая комната, завешенная зеленой рыбацкой сетью. Среди грузил и поплавков, словно рыбы, плавали в ней фотографии.  Сети, по клубной мысли, -  символизировали удачу фотографа, поймавшего глубинные кадры жизни.
   По правде, не такие они и друзья. Гонора у всех хватает.  Выделялись пять-шесть «зубров» местной фотографии.  Они выставлялись в городских холлах.  Начинающие - помалкивали и впитывали сентенции в надежде найти свой стиль.
   Ох, уж этот «авторский голос»!  Все помешались на этом. Даже если нет ничего на снимке, - все отчаянно доказывали свои теории.
   У Саши Бачева - одни углы домов и подъезды.  Там туманней, здесь светлей… «Поток фотографического сознания».  Выражение внутреннего «я», колодец подсознания…
   Зиновий и Сидорук - щелкали все подряд, но в русле  историко-ассоциативной фотографии. Свидетельства для потомков.
   Марк  выставлял  помятые жестяные банки, фиксируя светом  каждый излом. Это –  конструктивный сюрреализм.
   Даже Нюша из Баклушей, пигалица, а фотки  ее  – «экзистенциальные»!
 Возьмет баллончик  и рыскает в поисках подходящих стен. Чтобы с фактурой… Затем прыскает надписи – «Ничего нового, существовал». Или – «Хруст сухарика оглушил…»
   Всех развлекал Вандовский. Помнится, прыгал на   клубном «пивасике». Бегал с аппаратом без пленки: - «Кому кадр? Без пленки!  Ему подыгрывали… Гениально! Вандовский возглавлял «новую волну». Извергал  идеи. То он сделает серию «У унитаза»,  с синими, как у цыпленка,   ногами. То -  вставит в трусы огурец,  на лоб  – очки сварщика… «Фотография должна быть мерзкой!»
   Ну, а ее направление? Честно говоря, стеснялась своих работ. Ведь на фотках была  Настя, ее девочка...
   Сладко и больно показывать дочь чужим глазам, возможно, недобрым. Она снимала рядовым аппаратом, без всяких  ухищрений.  Настена скакала, сидела на горшке, играла в куклы, как обыкновенный ребенок. Потому и фотографии в  клубе встречали одобрительным «ммм…»  и - забывали о них.  Всем хотелось спорить, отстаивать взгляды  о «незаданном вопросе» фотографии.

   В клубе выключен свет. Горит лишь красный фонарь для домашней печати. Тот самый  фонарь, который создавал  особую атмосферу в затемненных  кухнях панельных домов. Эпоха советских фотолюбителей. На столе такой же старый фотоувеличитель. Рядом –  фото-бачок, реактивы в банках, ванночки с пинцетом. Над головой  фотопленки с прищепками.
   Помните? Субботняя ночь, тишина, дети спят... Муж придерживает пальцами фотобумагу, жена отводит стеклышко увеличителя, наводит резкость. Один, два, три… десять! Смотри! Смотри! Проявилось…

    Махоня сидит за столом, отсвечивая лысиной в свете фонаря. Перед ним, темнеют в полумраке силуэты фотографов.
    Вопрос: -  Андрей!   Как  вы  нашли свой стиль?
    Ответ:  -  Да, мы любим  об этом. Так получилось.  С одной стороны – свойство характера. По сути, я одиночка,  исследователь предметов... С другой стороны – условия становления. Я из богатой семьи. Уже в 14 лет у меня была камера.  Я –  аналитик, формалист, но  с  примесью метафизики…
   Вопрос: -  У вас мировая известность. В каких галереях висят ваши фото?
   Ответ: - Висят… Но   я не хочу поучать.  Я исследую  состояние момента. А те, что висят… Будут ли они там  долго?
   Вопрос:  - Вас всегда понимает зритель? Как вы относитесь к критике?
   Ответ: -   Со зрителем сложней.  Многие не  въезжают… Нужно время, чтобы привыкнуть к  моим работам. Заметьте, я не сказал -  «понять». Я не вкладываю в фотографию литературный смысл. Поэтому -  привыкнуть и принять.
   Вопрос: - Ваши натюрморты сложны…
   Ответ: -  Да. Предметы… бытовой мир одушевлен… утрачивая  цельность, обретает  новые качества…

   Махоня ушел  в размышления. Казалось, ему неинтересно отвечать на вопросы. Ему хотелось говорить о тайнах фотографии.
    - Теперь я спрошу…  Считается, фотография копирует окружающую реальность независимо от человека (фотографа). Замечаю, все же, -  объект предстает перед нами не сам по себе, а  каков он в субъективном  восприятии… Творец ли фотохудожник или  фиксатор? Чувствует ли, слышит нас  природа? Отвечает ли нам? Какова степень влияния?
   Ребята  пытались формулировать. По сути,  речь шла о возможном воздействии сознания фотографа на его натуру. А значит и на саму реальность…
   
   Они шли по вечернему городу. Было тихо, свежо. Махоня наслаждался свободным тротуаром, по которому проходили редкие  прохожие. Она хотела показать ему свои фото.
   Словно опытный картежник, Махоня мгновенно пролистал  снимки.
     - Знаешь, - медленно начал он. – Людям кажется, я – пахан фотографии. Это – внешне. Откроюсь, -  боюсь.   Туда ли шел? Порой охватывает страх, - умру,  и все забудут. И выбросят мои блики, что важнее предметов. И те нюансы, что важнее людей… Возможно, мой путь – боковой. Как неглавная ветвь на древе жизни. Ослабел я… Все больше хитрю…
   Она не ожидала такого. Ведь он вложился весь в свою работу. Ни детей, ни семьи…
   - Пробить систему сложно. -  продолжал он. – А те, кто  пробились –  болтуны.  Всюду - говорильня… Друг у друга воруем.   Научись трепаться:  визуальное заявление – паттерн – манифестация… Сартр – Кьеркегор – трансцендент… Вертикальный канал – аудентизм…
   На твоих снимках – дочь. И только. Много ошибок – в пространстве,   композиции. Нет глубины, лишние аксессуары.  Но главное – слишком личностно.  Сделай  образ. Нарочито усложни. Словно - исследуешь  себя. Это ты пускаешь пузырь, пляшешь, гладишь кота… Что тебя ждет в будущем? Кем станешь? Увеличь формат, убери цвет, раствори тень над головой…
   Он посмотрел на нее своим «человечьим» глазом.
     - Может, зайдешь? Помогу с фотографиями. Выставишь в местном музее…
   И она поднялась к нему в номер.

   Прошла зима. Потекло с крыш.
   Махоня не обманул. Через месяц она получила  свои фотографии. Те несколько  снимков, что  доверила на обработку. И огромные, как ей показалось,  портреты, которые получились из ее наивных фоток. Безумно красивые работы. Техническое совершенство… Божественная фотозаумь…
    А через год узнали, - Махоня умер. В лаборатории. Инфаркт.
    Еще через год распался их  фотоклуб. Зиновий женился на молодой, отошел от творчества. Вандовский рванул в столицу.
    Несколько маленьких фотографий с Настеной она разместила на своей страничке в социальных сетях. Красивые полотна спрятала в кладовку. «Подарю на совершеннолетие» - решила она. «Будет уместно. Жизнь летит так быстро. Не заметишь, как станешь фотографировать внуков…»