колоб ОК. Shit happens

      Как и всё дерьмо в этой жизни, зомби-апокалипсис случился. Причём, в чётком соответствии с предсказаниями Ванги, случился совершенно внезапно. Просто в один прекрасный июньский вечер его самые близкие люди – пожилые и, в общем-то, очень приличные, попытались его сожрать. Вот так вот, только представьте: сидишь ты, уютно устроившись, на широком подоконнике, любуешься богохранимой отечественной природой и – на тебе! Получи, фашист, гранату! Семейка-то двинулась кукушкой и решила разделать тебя под орех. Вот и пришлось кубарем катиться с окна на лавку, с лавки на пол, по полу к дверям, перепрыгивая через порог – в сени, из сеней, развивая третью космическую, попутно отбиваясь от тянущих к нему окровавленные пальцы безумцев, на крыльцо, с крыльца, матерясь, – на двор, со двора за ворота, убегая всё дальше и дальше от непонятно-страшного вперёд, по дорожке в тёмный-претёмный лес – тоже местечко, положа руку на сердце, не слишком безопасное.
      Над чёрными верхушками столетних елей растекался кроваво-красный закат – всё в лучших традициях извращённых фантазий Эдварда Мунка. Прекрасный вечер, чтобы умереть – только в его планы смерть никак не входила. 
      О, он учуял их прежде, чем увидел! Стоячий воздух лесной чащи впитывал зловоние получше губки (Боба), и оно (или он?) волнами плыло над извилистой тропинкой, забиваясь в поры, просачиваясь под самую кожу – мерзкий спайс с горько-сладкими нотками животного страха, крови и боли.
      Первой к нему приблизилась тварь, еле волочащая за собой вывернутые под неестественным углом длинные ноги – видимо, переломанные чуть ранее каким-то более удачливым конкурентом. Он даже остановился от неожиданной смеси первобытного ужаса и эстетического восторга – настолько это видение напоминало ему что-то из раннего Ромеро. Бесформенной массой вывалившись на тропинку, тварь, шипя и извиваясь, медленно поползла вперёд – и лишь одно желание загробным неоном светилось в её безжизненных глазах: голод.
      Чертовски обидно умирать во цвете лет – тем более, в пасти у такой медлительной дохлятины. Конечно, этого и не случилось – он просто обежал её по широкой дуге, ловко избегая острых, клацающих зубов. В конце концов, он уже ушёл от двух старых маразматиков – что ему до какой-то почившей лесной дичи?
      Но там, где есть травоядные, водятся и свои хищники. Закон природы, мать её за ногу! Ну, по крайней мере, становилось понятно, кто перебил – да его ж просто перекусили пополам! – «Объекту А» хребет. Вот, только, умирать с этим знанием никак не хотелось.
      Следующая тварь была, безусловно, больше и опаснее предыдущей. То же зловоние смерти, то же неумолимое в своём всепоглощающем величии желание в глазах. Будь у него время для рефлексии, он бы, пожалуй, назвал Объект В даже прекрасным в этой своей неуёмности и неуместности в пока ещё живой и дышащей полной грудью лесной чаще. Но время – роскошь, а желание у него тоже было – своё, вполне объяснимое и простительное: бежать, спасая жизнь. Атавистичное, но слишком сильное желание. Сильное настолько, что, замерев и притворно сдавшись на милость нестерпимо медленно приближающейся и тянущей к нему свои когтистые лапы желтоглазой Смерти, он тихонько запел себе под нос что-то подбадривающее из Survivor, – неужели «Eye Of The Tiger»? Всё с единственной целью – позволить ещё одному существу – громаде мускулов, обещающих немыслимые страдания всем, попавшимся в стальные объятия, незаметно приблизиться к приготовившемуся к последнему прыжку хищнику из-за спины, вступив с ним в древнюю, как мир, схватку – в его случае, схватку за пищу.
      Две твари сошлись, ревя, остервенело кусая, разбрасывая по тропинке клоки волос и куски плоти, круша кости и зубы друг друга. Но ждать окончания этого поединка ММА он не намеревался, ведь жизнь преподнесла ему ещё один ценный  урок: на любую крупную рыбу всегда найдётся рыба покрупнее. А он уже слишком от многих ушёл, чтобы сдаваться на милость судьбе. Поэтому всё будет ОК, а он просто продолжит свой путь – а пусть даже и в никуда, границы-то закрыты!
      Темнеет в лесной чаще стремительно – вечер проносится где-то в вышине с такой же скоростью, с какой проносится перед глазами жертвы вся жизнь в оставшиеся ей мгновения. «Мир – настоящий лес хищников!» – ещё успел сфилософствовать он, когда она метнулась к нему из-за ствола почерневшей, убитой недавней грозою сосны, пригвоздив своим весом к мокрой от вечерней росы земле.
      Тварь пахла омерзительно. А выглядела ещё хуже – сквозь разлагающееся месиво из плоти и мышц с левой стороны просвечивали кости черепа, один глаз вытек, второй же горел – но светом жёлтой, мёртвой луны. Тонкая струйка чёрной слюны медленно опустилась прямо в его разинутый в застрявшем где-то в глотке крике отчаяния рот, а слух уловил первые звенящие ноты переносчиков смертельного вируса – комаров, поющих свой реквием по нему и по многим, многим другим.
      Боль пронзила его всего, потряся до основания, до самых основ бытия своею безграничностью, когда тварь вонзила обломки зубов в его податливую плоть, с невообразимым в своей уродливости звуком разрывая её. Последнее, что успел зафиксировать его медленно умирающий, поедаемый рыжей хищницей мозг, – это июньская луна, безразлично взирающая со своих высот на сказки конец и на слушавших её молодцов.
      Жёлтая, мёртвая луна.