Атлантида. Книга первая Начало окончательная верси

Фантастический роман в пяти книгах.

Роман состоит из пяти независимых произведений, связанных между собой общей канвой и персонажами. Находится в состоянии доработки.

 
Введение
— Здравствуйте, Георгий. Сейчас, накануне четвертого тысячелетия нашей эры весь мир узнал о том, что испытания наконец-то прошли успешно, и сейчас совсем немного событий отделяет человечество от путешествий во времени. Наших читателей волнует вопрос: что движет вами на пути к заветной цели? Вас все ещё не покидает прежняя идея — своими глазами увидеть и услышать Христа?»
— На карте истории самые большие провалы и белые пятна, глобально, имеют место только в трёх категориях: загадкой остаётся происхождение человечества, вопрос о существовании легендарных континентов, которые якобы уже в древности владели технологиями — Гипербореи, Му, всё той же Атлантиды. Многие генетики задаются вопросом существовали ли на самом деле химеры в Древней Греции. Полу-люди, полу-животные: кентавры, горгоны...
— Русалки?
— Да. Русалки. Дети Ехидны и Тифона. Анунаки в Ассирии.
Репортёрша захихикала.
— Да, да. Не смейтесь! Для кого-то это очень важно — установить происхождение человека от высшей инопланетной расы. В прошлом множество неразгаданных тайн. И… да, я считаю, что из всех загадок тайна, которая дольше остальных занимает умы человечества — существовал ли на самом деле Христос.
— Видимо, сейчас уже стоит говорить «занимала»? Уже лет сто как интерес к религии практически угас. Вы, Георгий, настолько старомодны или всё-таки искренне верите, что старые традиции могут вернуться?
— Трудно сказать, по какому пути пойдет человечество, но в сложные периоды истории вера в Бога как защитника возобновляется с новой силой. Когда нет надёжной опоры, человек стремиться отыскать её хотя бы в своём воображении. Да и ответ на вопрос, в чём смысл жизни, так до сих пор и не найден. А он напрямую касается вопроса существования Бога. Если Бога нет как создателя, то и в нашей жизни тоже нет никакого особого смысла, — грустно рассмеялся Георгий. — Только он мог вложить в неё какой-то особый смысл.
Репортёр уточнила:
— Значит, по вашему мнению, тайна происхождения человека и отсутствие одного глобального для всех смысла жизни — главная проблема человечества?
— Когда мы взрослеем, приходиться самим искать смысл своего существования и доказывать самим себе необходимость жить, двигаться вперёд. Особенно у людей с тонкой душевной организацией, склонных к проскрастинации и желанию всё драматизировать. А таких, я вам скажу, немало! Неизбежно появляются вопросы: «Зачем всё это нужно? С какой стати страдать, преодолевать и чего-то добиваться?» Большинство, сталкиваясь с трудностями на своём пути, спрашивают у себя и не находят ответ. Скажем прямо — никогда.
Если Христос существовал, существовали и ответы. Именно их он дал своим ученикам, первым апостолам. Именно их — ответы, в последствии утратило человечество, потеряв вновь найденный смысл существования. Я хочу подсмотреть, подслушать и услышать собственными ушами всё, что говорил этот человек. Или Бог?
— Значит, Георгий, главной целью ваших поисков, по сути, является установление истины от первого лица? Или всё же это поиск самого Бога? Вы меня сейчас запутали, — засмеялась женщина.
Георгий смущённо улыбнулся:
— По правде говоря, в данном контексте именно Бог является носителем истины. Существование Бога или же его отсутствие. Я мечтал увидеть собственными глазами и понять, был ли он тем самым, из-за которого ломали копья три тысячелетия. Что он говорил своим ученикам? Какие тайные знания им внушал. Почему они смогли поверить в него? Как заговорили на всех языках? Как могли творить чудеса? Исцелять и воскрешать мертвых! Знания, которые потеряла церковь. Тайные знания о мире, о Боге и о человеке. Знания, без которых, возможно, мы никогда не сможем понять смысл жизни! — с печальной улыбкой на лице закончил он.
— Похоже, Вам недостаточно верить. Вы как Фома, который тоже не мог просто верить: он хотел доказательств!
— Да. И если вы помните, Иисус не выгнал его, не исключил из числа апостолов. Он с радостью предоставил ему доказательства.
— И напоследок один из самых главных вопросов о вашем исследовании. Есть ли надежда на серьёзные подвижки в ближайшем будущем? Ведь пока выход в прошлое составляет не более двух-трёх минут. Так?
— Сейчас проблема состоит не в том, как попасть в прошлое, а в том, как из него вернуться. Пока наша установка работает по принципу бумеранга. Отсюда и время. Зашёл-вышел. Как оставить портал открытым для возвращения? Не хватает, казалось бы, какой-то мелочи, некоей «частицы Бога». Ещё один «бозон». Одна капля, одна мысль, которая вертится в голове, да никак не найдет выхода, — снова улыбнулся он.
— Спасибо за то, что уделили нам время, Георгий Маркович. Я желаю вам удачи! Мы все, всё человечество, будем надеяться, что у вас получится, и вы узнаете истину от первого лица!
— Спасибо.
;
1. Вперёд в прошлое
Утро было туманным, сумрачным и довольно неприветливым, добавляя к общему раздраю, лишний градус разочарования. После бессонной ночи Георгий поднялся на террасу первого этажа из своего «глубокого подземелья» подышать свежим утренним воздухом. Голова пухла от расчётов и размышлений: почему? почему эксперимент очередной раз провалился? что пошло не так?
Погруженный в себя, он хмурился, сжимал губы, иногда даже имитировал бросок ядра руками, выплескивая наружу сгустки отрицательных энергий. Высокий, хорошо сложенный, с отпущенной чёлкой, в белом свитере и вельветовых джинсах цвета хаки, Георгий напоминал скорее модель, вышедшую из душной студии, чтобы выпустить пар и охладиться.
Он бродил по террасе, опоясывающей огромную территорию Института Времени, почти в два раза превышающую площадь Ватикана, пока не вышел на северную сторону острова на которой он находился. В лицо дул прохладный, почти неуловимый по силе, бриз и ничто внешнее не отвлекало от внутренней тяжелой работы. А было бы неплохо сейчас переключиться. Утренние прогулки в длинных, наполненных глубокими тенями анфиладах часто были очень продуктивны для переосмысления идей и поиска новых решений. Он выходил таким образом из мозгового ступора. Во время прогулок его мысли становились хаотичными, как движения электронов, и бывало, что среди этого хаоса искровым разрядом вдруг вспыхивало нужное решение — эврика!
Кто-то из гениев, помниться, часами сидел в ванной, поедая яблоки. Стравинский стоял на голове, а знаменитый Накамацу задерживал дыхание под водой, вызывая смерть мозга. Правда, в последние секунды выныривал, и мозг, получая львиную дозу кислорода, прозревал, в награду за спасение рождая очередную гениальную идею.
Георгию бывало достаточно часовой прогулки в тишине утренней Атлантиды. Свежий морской воздух обычно проникал во все клеточки и насыщал жизнью застоявшуюся кровь. Но не сегодня. Сегодня всё изначально пошло не так. Вдалеке слышался прибой, редкие крики чаек… Он не сразу заметил, что вот уже некоторое время двигается в мутной дымке. Не по чистой поверхности тротуара, вымощенного розовым мрамором, а по некоей рыхлой субстанции, внешне чем-то напоминающей снег. «Снег» падающий с неба большими серыми хлопьями.
Георгий шёл, низко наклонив голову, руки были сложены в замок за спиной, и некоторое время не замечал снег. Шагал он широко и размерено, подкидывая этот «снег» носками своих до блеска начищенных ботинок. «Снег» взлетал над землей и медленно паря, опускался обратно на тротуар. Это действие было столь завораживающим, что вскоре мысли его всецело захватили серые хлопья, превращая прогулку в некую игру, от которой он получал как минимум, эстетическое удовольствие. Только через пять, а то и десять минут его мозг заинтересовался, наконец, происхождением этой пушистой серой массы. Учёный поднял взгляд в небо. Туман стоял плотный, и «снег» неумолимо падал с неба. Ещё пару минут он изучал его: брал в руки серые хлопья, нюхал, оглядывался, растирал эту субстанцию, пока и нос, и пальцы рук не почернели. Тогда он отряхнул руки и быстрыми шагами отправился назад в лабораторию.
***
Уже в семь часов утра в лаборатории обрывались все телефоны внутренний связи, хотя рабочий день начинался только в девять. Он понял, что причиной этого беспокойства стал «снег» и готовился заранее: снял свитер, футболку и джинсы, пропахшие гарью, надел чистую рубашку, костюм и, разминая плечевой пояс, как перед боем, настраивался морально и физически. Хорошая форма сейчас и уверенность в себе ему ой как не помешают. Сегодня был воистину знаменательный день — день триумфа... Ну или день провала: одно из двух. Георгий ещё не решил окончательно, поэтому безумно волновался.
Ректор Института Времени Клаус Густав Вебер собственной персоной позвонил и пригласил его в Большой зал обсерватории. За пять минут туда не добраться. Необходимо было преодолеть путь в несколько длинных переходов между корпусами и подняться на пятнадцать этажей вверх.
Георгий намеренно не использовал гироскутеры и лифты. Ему нужно было немного времени, чтобы «обмозговать» свой ответ. Час назад он несколько раз проверил показания приборов, посетил все контрольные пункты, где когда-то находились независимые датчики времени. И теперь он, обходя стороной эскалаторы, поднимался по лестнице пешком: преображая информацию в своей голове из нагромождения разрозненных фактов в логичный и понятный алгоритм. Он сопоставлял знания о произошедшем вчера и сегодня, пытаясь систематизировать все полученные сведения.
Вскоре цель его пути была достигнута. Он подходил к двери Большого зала обсерватории, который помимо Главного зала, часто использовался для встреч ректората. Здесь легко дышалось, и стены не давили мегалитической мощью. А всё потому, что потолок, он же купол обсерватории, высоко парил над головой. А пространство между опорами было остекленным. Обсерватория находилась в верхней части храма Посейдона. Естественно, внешний вид здания только напоминал собой греческий храм. Внутри он представлял собой вполне современное организованное пространство. Институт, по задумке проектировщиков, должен был иметь внешнее сходство с Атлантидой Платона…
За дверью стоял шум голосов, перебивающих друг друга, спорящих и срывающихся до крика. Георгий приоткрыл дверь. В зале сидели только мэтры. Старые профессора и доценты, которые рано встают и никогда не могут сойтись во мнениях. Большинство сотрудников ректората отсутствовало. А те кто сидел в зале в большинстве своём имели совершенно иной статус.
«Видимо в силу возраста им не спалось, и, выглянув в окно, они увидели то же, что и я... — подумал Георгий. — Но они понимают происходящее ещё хуже меня и ещё меньше, чем я, будут обрадованы ответом на свои вопросы. Даже я пока не знаю: огорчаться или радоваться?»
Огромные панорамные окна зала демонстрировали всё тот же серый безрадостный пейзаж, что и ранее. Это завораживало и пугало одновременно. «Что скрывается там, за туманом?» — взволновано подумал Георгий и вошёл. Массивные двери высотой в два человеческих роста скрипнули, и все присутствующие одновременно повернулись в его сторону. Учёный моментально почувствовал себя школяром, на которого внезапно свалилось давящее бремя ответственности. Так было во время отдыха в Артеке, где его впервые в жизни ни с того не с сего назначили командиром отряда. Да, он был руководителем проекта на исследовательской установке «МВР3990» ещё в десятом классе, но работал достаточно обособленно, редко взаимодействуя с командой в качестве лидера. Ему всегда не хватало коммуникабельности. Будь он настоящим лидером, успех пришёл бы гораздо раньше. По крайней мере, он так думал, занимаясь самокопанием в минуты неудач.
— А вот и Георгий Маркович, — громко сказал ректор, указывая открытой ладонью на Георгия. — Извините, что побеспокоили вас в такую рань, но нас встревожил, если не сказать больше, вид за окном и, извините, отсутствие всякой связи с миром. У вас есть по этому поводу какие-то соображения? Мы уж и не знаем, что думать. Кажется, вчера вы проводили очередные испытания на своей установке... э-э времени. Уж не конец ли света наступил? — пытаясь пошутить, возбужденно и с некоторой иронией в голосе задал вопрос ректор.
Георгий решительно подошёл к кафедре.
— Здравствуйте, коллеги. Насколько смогу, я попытаюсь прояснить ситуацию. Вчерашний запуск МВР, как мне показалось, закончился неутешительным провалом, и я был бесконечно разочарован. Но сегодня, в свете последних событий, моё мнение на предмет резко изменилось. У меня есть одно небольшое предположение… и подтвердиться оно сможет только когда туман хоть немного рассеется… Но нас не трясёт, не слышно характерных звуков рокота и гула. Это уже хорошо, — вторя ректору, попытался пошутить Георгий. — Извержение, стало быть, уже произошло, — продолжил он. — И вулкан, думаю… достаточно далеко. Судя по тому, что количество пепла в воздухе незначительное. Я бы сказал, остаточное… Я не вулканолог, но некоторые признаки распознать способен. Здесь поводов для волнения быть не должно...
Люди в аудитории стали перешептываться. Почему-то, несмотря на все слова утешения, они были не на шутку взбудоражены. Нарастал гул голосов, и Георгий даже слегка повысил голос. Он говорил медленно, с расстановкой, делая длинные многозначительные паузы и неловко перебирая руками какие-то бумаги, лежащие на кафедре.
 — Пылевое облако может достигать сотни километров, и то, что мы видим за окном, катастрофой нам не угрожает, — убедительно делая акценты на словах, закончил свою мысль он.
— Мы понимаем чёткую логику ваших размышлений, Георгий Маркович, но в этой части света не осталось действующих вулканов, — нервно и уже не пытаясь шутить, бросил ему Вебер.
— Сейчас нет, а двадцать-тридцать тысяч лет назад были, — виновато улыбнувшись, сказал в ответ учёный.
— Нас в данный момент мало волнует то, что было двадцать тысяч лет назад. Нас волнует, что происходит сейчас здесь, за нашими окнами, — ректор указал перстом в сторону мутного пейзажа, расстилающегося за окном. Голос его на пару тонов повысился:
— Ведь кто-то должен ответить за это безобразие! — рявкнул он. Вебер в плохом настроении был крайне эмоционален и, как правило, нетактичен. А этим ранним утром о плохом настроении говорило всё: и резкий тон, и опухшие красные глаза, говорившие о мучительной бессоннице, и случайный выбор одежды. Обычно немец был крайне педантичен.
Присутствующие в зале замерли, глядя на Георгия во все глаза. Почти не дыша. Они, чувствуется, уже понимали, почему именно от Георгия Симонова требует ответа ректор и о чём пытается им сказать молодой учёный-экспериментатор.
— Я представлял себе, что наш научный центр организован с одной целью — изучение времени. Так? И с точки зрения физики, и с точки зрения истории развития человечества. Времени, которое представляет собой будущее, настоящее и, извините… прошлое. Именно с целью лучше изучить прошлое с помощью экскурса в него и была создана уникальная установка, над которой я уже много лет работаю…
— Да, да, да… но ближе к делу, ближе к делу? — проявлял нетерпение ректор, желая добиться ясного и исчерпывающего ответа.
— В результате вчерашнего эксперимента мы, вероятно, переместились во времени, — собравшись с духом, прямо заявил Георгий. — Во время проведения испытаний уровень электромагнитного поля сильно возрос. Оборудование сигнализировало об опасности, и я незамедлительно прервал эксперимент. Что послужило причиной такого всплеска, тогда я понять не мог. Но сейчас возможно предположить, что наш портал синхронизировался с некоей природной электромагнитной аномалией, имеющей место в прошлом Земли. Далеко в прошлом. И мы, попав в воронку времени, буквально провались в него. Как глубоко ещё предстоит определить.
Мы переместились во времени, и приборы фиксируют на сегодняшний момент невероятную цифру ~20 000 лет до н. э. Пока даже сохраняется остаточный импульс, и портал всё ещё открыт. Это как раз то, о чём мы давно мечтали — удержаться в прошлом с открытым порталом. Но только вот мощности... м-м-м... у нас нет таких мощностей, которые позволили бы вернуться назад. Уровень электромагнитного поля снизился в несколько раз по сравнению со вчерашними показателями.
Ещё раз напомню: факт перемещения во времени, пока не рассеялся туман, подтвердить на все сто процентов не представляется возможным. На лицо отсутствие внешней сети Интернет. Да даже простой телефонной связи с миром нет — вы правильно это заметили. Пройдясь по территории кампуса, я… не нашел контрольных пунктов времени. Это вынуждает сделать единственный вывод: мы переместились всем островом. Атлантида переместилась. Та площадь института, под которой тянется БАК, — закончил Георгий.
В наступившей тишине было слышно, как кто-то из женщин заплакал. Пожилая профессор Дафна обняла плачущую:
— Ну что вы, милочка. Не переживайте. Всё непременно наладится, — сказала она. Но эти слова неожиданно послужили толчком к всеобщей панике. Ещё одна из представительниц слабого пола истошно закричала, упав в обморок. Все повскакивали со своих мест, беспорядочно мечась в поисках выхода из Большого зала обсерватории так, словно начался пожар… Одни бились в истерике, другие приводили первых в сознание. Георгий остановил взгляд на Сидоне. Профессор с кафедры востоковедения бил по щекам обмякшую геологичку… От этой неожиданной сцены, чем-то напоминающей мыльную оперу, Георгию стало не по себе. По телу побежали мурашки, и, сжавшись, он опустил голову, глядя в пол, где долго рассматривал грязные от пепла остроносые ботинки. Их почистить он, вероятно, забыл. Коленки тряслись мелкой дрожью. Не то чтобы он паниковал, но, видимо, подвергся общему нервозному настроению. Кроме того, было ещё что-то.

2. Немного о мире
Остатки древней Атлантиды были найдены здесь в восьмидесятых годах двадцать первого века, когда заболоченный участок национального парка, плохо поддающийся изучению, попал в объятия засухи. Его давно мечтали изучить как следует, но болота не позволяли. Это место на карте долго находилось в центре догадок, домыслов и версий. И вот шанс, наконец, представился.
На территории парка начались масштабные археологические изыскания. А когда на поверхность всплыли первые артефакты, весь мир кинулся копать. Археологи со всего мира требовали разрешения на раскопки.
Кто-то, как Шлиман, хотел найти золото, кто-то славу, но большинство археологов искали легендарную Атлантиду, чтобы наконец-то поставить точку над «i». Официально обозначить место погребения этого богатого и могучего государства. Тогда был раскопан целый комплекс развалин, образующих собой город. Найдено множество артефактов, и мир возликовал: Атлантида найдена. Разгадана ещё одна загадка. Раскрыта ещё одна величайшая тайна человечества!
Но не прошло и двух столетий, как этот район снова оказался затоплен после глобального катаклизма, охватившего мир. Взорвался древний неисправный котёл, извержения которого боялись веками — Йеллоустонский вулкан. И об Атлантиде на время забыли. Значительная часть старого мира оказалась погребенной под толщей ила и океанской воды, исчезнув в одночасье, словно легендарная мифическая страна.
После катастрофы мир долго не мог прийти в себя. Трагедия практически полностью уничтожила прибрежные страны. Гигантская волна цунами смела с лица земли многие культурные и исторические объекты, памятники, предприятия, города и их жителей. Большие территории Европы, Америки и Азии представляли собой реликтовый мир первых дней творения: ил, глина и остатки растерянного, потрепанного бедствием человечества. Мир впал во тьму и хаос. Люди как будто снова окунулись в темноту Средневековья готовые на любую дикость.
В это время надеждой на спасение стали страны, занимающие центральные части континентов, высокие точки Земли, не затронутые катастрофой — евразийское пространство. Россия. Мир консолидировался, объединялся вокруг сильного ядра. Страны, обладающей всеми правами духовного центра. Только Россея, Россеюшка смогла приютить и утешить всех выживших в великой катастрофе. Все силы бросила она на спасение тех, кто ещё держался на поверхности бурлящих вод океана.
Остатки мирового человечества всерьёз задумались о том, что наконец, появился шанс пойти другим путём — не наращивать кибернетические мышцы, а развивать дремлющие в человеке магические силы — идеал утопий. Недосягаемые доныне мечты. Научиться читать мысли, передавать их на расстояния, воздействовать на психику силой мысли и ей же менять химический состав вещества…
— Но мечты, к моему глубокому сожалению, так и остались мечтами. Лень правит человеком. Чтобы встать с дивана и сделать зарядку, многим в пору становиться супергероями. Ха-х. В сражении с диваном, как правило, побеждает диван, — смеялся Всеволод Колесов, рассказывая студентам о прошлых временах. Ему часто задавали вопросы, совершенно не относящиеся к предмету. Будучи деканом на кафедре материаловедения, он считался большим гуманистом и философом. Студенты любили с ним поговорить на возвышенные темы. О прошлом, о будущем, о том, чего хочется, но никак не может быть.
— Неужели никто не хотел бы двигать предметы с помощью мысли — это же так прикольно! А главное, при этом можно даже не вставать с дивана! — удивлялись они.
— Можно, но сложно. Жевательные мышцы напрягать намного интереснее. И результат достигается моментально.
— Судя по материалам прессы тех лет. Как грибы после дождя появлялись всяческие духовные центры, белые братства и так далее. Люди всё-таки мечтали и старались…
— Старались заработать бабла. Девяноста девять процентов всех этих организаций были ничем иным, как разного толка сектами. Их учителя лишь обещали указать путь к просветлению, а в это время тянули бабки с прихожан, одурманивая и без того… А самое главное: технический прогресс был всё ещё необходим для восстановления затопленных городов и через сто лет после того, как отступила большая вода. Никто не собирался сдаваться. Потерять Европу со всеми её богатствами?
— А что плохого в технике и машинах? — не понимающе пожал плечами рыжий парнишка. 
— В том, что чем больше работают машины, тем меньше двигаются люди. И шевелятся мозги! Только последние сто лет, наконец, потихоньку стали приходить к осознанию, что человек деградировал дальше н;льзя. Вы знаете, что многие классические гуманитарные науки вернулись к старым первоначальным доктринам?
— Например?
— Например, философия вернулась к старым идеям детерминизма. Демон Лапласа, слышали о таком? Лаплас говорил, что мир строго детерминирован. И если восстановить цепочку действий, можно протянуть нить сквозь прошлое в настоящее и будущее. Что будущее складывается из событий прошлого, и оно предопределено. Как бы не старался человек, он не в силах исправить ошибки, и последствия настигнут его неотвратимо. Это примерно то же самое, что и идеи кармического воздаяния в индийской философии. Индусы считали, что карма — последствия твоих дел. Она настигнет тебя неотвратимо, если не в этой жизни, то в будущей точно. Как в песне Высоцкого, был когда-то такой поэт:
Стремилась ввысь душа твоя —
Родишься вновь с мечтою,
Но если жил ты как свинья —
Останешься свиньёй…
— Поэтому-то от идеи предсказывать будущее не отказались, даже не смотря на полный провал в плане развития внутренних резервов человека и духовного роста. Все мы с детского сада учимся осознанности. Так? Учимся понимать себя, окружающий мир, чтобы не допустить грубых ошибок и не мучиться потом от страха наказания, боли предательства и так далее, и тому подобное. Ну, давайте не будем рассусоливать эту тему дальше. Продолжим занятие…
***
Результатом развития общества, хоть небольшого в плане его достижений, собственно и стало создание Института Времени. Мир всегда находился в поисках идеала общественного устройства, некоей утопии. И всегда символом утопии загоралась звезда платоновской Атлантиды. Так институт и получил своё рабочее название. А вот по поводу того, где Институт Времени с броским названием «Атлантида» должен находиться, вопросов не возникало. Несомненно, там, где Атлантиду всегда искали — на своей мифологической родине, в Атлантике, на краю Ойкумены Средиземноморского мира, за Геракловыми столбами в Испании…
  Человечество оправилось после трагедии всего за двести с небольшим лет. А к моменту принятия решения о строительстве Института Времени его название, как никакое другое, прекрасно отражало весь смысл и функции этого учреждения: найти ответы на вопросы прошлого, решить проблемы с неточностью воспроизведения исторических фактов, дат, раскрыть все тайны, разгадать загадки человечества… дабы уменьшить количество спекуляций и восстановить справедливость.
Люди мечтали исправить ошибки, приведшие его к катастрофе, и найти верный путь будущего развития. Но человека зачастую трудно изменить и заставить мыслить рационально. Видимо, человек — создание само по себе иррациональное, потому что выбирает не то, что лучше, а то, что легче. Не стремится через тернии к звёздам, а идёт проторенными путями, стараясь получить выгоду здесь и сейчас. Выбирает лёгкие пути.
Не удивительно, что идея создания машины времени в новом строящемся институте многим показалось откатом к прошлому. Мысль, всегда блуждающая в умах — изменить некоторые эпизоды истории, вместо того чтобы всеми силами созидать безупречное будущее — словно раз за разом наступать на старые грабли.

3. Планы и герои
Во время перемещения сквозь пространство и время Атлантида выстрелила, как пробка из бутылки, и приземлилась в доисторические времена с минимальным запасом для выживания, сохранив лишь свой костяк — остров, на котором высилось здание института. Уцелело и маленькое технологическое «солнце» — их стационарный источник энергии.
Туман начал рассеиваться только неделю спустя, а когда видимость достигла пятидесяти процентов, атлантийцы начали посылать дронов в разных направлениях от острова, чтобы получить полную картинку местности. Они уже увидели, что Атлантида, как и прежде, остров каменным фортом возвышалась из воды. Как и прежде, вокруг поблескивали зыбью волны залива. Но теперь это был одинокий остров — без корпусов, без стрел мостовых переходов, без фуникулеров.
Когда строили Атлантиду, вновь образовавшееся обширное внутреннее море на этом месте, осушили с помощью глубокого канала. В центре возвели искусственный остров с встроенной в фундамент многокилометровой спиралью ускорителя. Замысловатой россыпью расположили вокруг здания факультетов, лабораторий и общежитий для будущих сотрудников, и студентов.
Главный корпус эклектично сочетал в себе современные модные тенденции и отголоски древнеримской храмовой архитектуры. Словно яркие лучи, исходящие от солнца, тянулись от Атлантиды к корпусам стрелы мостовых переходов, и линии фуникулёров, сверкающие на тёплом южном солнце жёлтым металлом нового инновационного сплава. Сейчас всего этого ни стало. Улетучилось, растаяло. Как тает на солнце первый снег. Атлантида, отрезанная от мира, одиноко смотрелась в этом первобытном «болоте времени», словно грибок детской песочницы посреди большой и пустынной, заросшей полынью и колючками площадки давно заброшенного людьми городка.
Виднеющееся вдалеке побережье не имело никаких признаков цивилизации: заросший кустарником каменистый берег, отороченный по краям рогозом, с редкими проплешинами песчаных пляжей среди дикой первозданной природы.

Неделю, другую, третью атлантийцы проводили, изучая окружение острова, мониторя местность на многие километры вокруг. Сотый раз безуспешно трясли Георгия, требуя от него немедля вернуть всё на круги своя. В прежнее, хоть с точки зрения науки, неудавшееся состояние. Притвориться, что эксперимент не удался. Старики хватались за сердце после каждого отчёта, мечтая только об одном — восстановить свой душевный покой. Молчуны стоически сжимали губы. Пожалуй, только молодёжь, казалась, радуется приключениям. Остальных Георгий мысленно причислял к ворчунам.
Эти зануды озадачивались вопросом как выжить. Как выжить!? Словно ни еды, ни воды не найти на целом Иберийском полуострове. Это Георгия немного смешило, а порой раздражало. Он так старался. Так много работал. Положил на свои исследования целую жизнь! Не большую по меркам стариков, но жизнь!
Запасы продовольствия и воды в самом деле очень быстро иссякали, а кормить нужно было ни много ни мало, а почти пятьсот человек. Именно столько сотрудников находилось на тот момент в главном корпусе Института Времени. Кто-то проводил эксперименты, кто-то работал над кандидатской или докторской, отдыхая в комнатах для персонала. Здесь же находились профессорские квартиры. Одинокие, увлеченные своим делом энтузиасты от науки так вообще безвылазно пропадали в научных лабораториях. Жизнь и работа в эту ночь, когда эксперимент «успешно» провалился, просто кипела. Иначе не скажешь.
Георгий, в сотый раз проверяя расчёты, подозревал наихудшее: боялся, что они никогда уже не вернуться в своё время. Один шанс один на миллион всегда есть. Безусловно. Именно его милостью Атлантида попала в прошлое. Если бы не этот шанс…
— Ха-х. Хочешь или не хочешь, а придётся сменить орудия интеллектуалов на орала… набивать мозоли под горячим испанским солнцем. Если хочешь кушать, придётся превратиться из светочей в простых смертных и начать выращивать капусту, как некогда император Тиберий. Доставку готовой еды здесь, к сожалению, ещё не изобрели. Что ж, все когда-то возвращаются к земле. И даже заново изобретают велосипед, если нужно… Собственно, другого выхода, похоже, просто не существует, — мрачненько заметил Георгий, глядя в окно своей спальни, когда Вероника зашла в душ и уже не слышала окончания фразы.
***
Он надел белую рубашку, выходной костюм, почистил ботинки, на секунду замерев с обувной щёточкой в руках: «Возможно, это последний раз? А какие ломки я испытывал, собираясь в магазин! Нее. Нужно было отказаться. Я потратил битые два часа, потея в примерочных кабинках супермаркетов!» С этой мыслью он улыбнулся, повернувшись в сторону ванной, и вышел. Только ради Вероники он пошёл тогда на этот подвиг. Георгий страсть как не любил походы по магазинам, но прежний его гардероб стал предательски мал, тогда как корреспонденты вылавливали его всё чаще. Мама чудесным образом угадывала и с размером, и фасоном. Открывая шкаф, Егор всегда находил, что надеть, и после переезда он долгое время не обновлял его содержимое, пока однажды не понял: он уже не тот юноша, что прежде: пиджаки и рубашки с трудом застёгиваются на груди, а штаны жмут неимоверно.
На заседании деканата Георгий Симонов выдал свой категорический вердикт:
— Я не могу назвать дату возвращения домой. Пока это невозможно. Нашей мощности недостаточно. Мало того — мы просто не рассчитывали на такие глобальные перемещения во времени и наша установка экспериментальная, её целью было только проверить возможность проникновения сквозь ткань времени, не более. Смелые эксперименты с электромагнитной аномалией, той, которая забросила нас сюда, могут закончиться трагедией. И я не рискну жизнями атлантийцев, снова используя этот источник. Боюсь, если нашей команде не удастся совершить технологический прорыв, а это дело не одного дня и даже ни одного года — мы можем остаться здесь навсегда. Особенно вдохновляет полное отсутствие доступа к технологиям и запчастям, — Георгий сделал паузу, чтобы выдохнуть и собраться с духом для последующих слов. — Хочу попросить у всех прощения. Я не предполагал, что такое возможно в принципе... это серьёзная ошибка проектировщиков. Моя огромная ошибка.
— Да. Мало сказать, как все мы шокированы... — тут же откликнулся профессор Клаус Густав Вебер, много лет возглавляющий факультет социально-политических наук. Он был не только теоретиком, но и практиком: два раза подряд его выбирали на пост мэра Нового Берлина, а после создания Института Времени научное сообщество предложило ему занять место ректора. Он считался опытным управленцем, но подобные задачи перед ним никогда не вставали — начинать всё с нуля.
— Именно этот ответ я ожидал, но так боялся услышать. Поэтому, коллеги, не будем сильно засиживаться, коли уж появился шанс не в теории, а на практике изучить прошлое со всеми его потрохами. У нас в повестке множество интереснейших вопросов. Давайте думать, как нам жить дальше в этой суровой реальности, где жестокосердные кроманьонцы доедают остатки менее агрессивных неандертальцев. Двадцать тысяч лет до нашей эры, говорите? Двадцать тысяч лет! Ух!
— Кафедра геологии и мониторинга окружающей среды, вам слово, Елизавета Викторовна! — представил докладчика зам. ректора Соколов, поднявшись с места. — Далее в соответствии с повесткой.
Молодая женщина в строгом платье с брошью в виде веточки сосны элегантно выставила ножки из-за стола и поднявшись подошла к кафедре:
— Мы находимся посреди большого болота. Судя по всему, данная территория, как и предполагалось ранее, ещё на стадии проектирования Атлантиды, периодически, из тысячелетия в тысячелетие, затопляется, превращаясь во внутреннее море. Атлантида приземлилась в ту же самую географическую точку, где и была расположена в наше время, лишь преодолев пространственно-временной континуум. Судя по всему, основанием для острова, так сказать, фундаментом, стала гигантская кальдера потухшего вулкана. Об этом свидетельствуют островные образования вулканического типа, короной расположенные вокруг. Острова сформировались давно. Судя по фотоснимкам, на них присутствует приличный почвенно-растительный слой, и они вполне пригодны для ведения сельского хозяйства. Что касается руды, необходимой нам в будущем для строительства и бытового применения, то мы подняли старые карты месторождений Испании и Португалии — проблем с добычей металлов не будет. В этот исторический период они, слава Богу, ещё не истощены. С пресной водой также «ноу проблем». По всей площади болота бьют ключи. Вода в нём пресная. Можно ставить фильтры, можно бурить скважины на воду и тогда мы будем обеспечены чистой артезианской водой постоянно, подключив её к нашей системе водопровода. Для строительства водопровода можно воспользоваться опытом древнего мира, — уже, казалось бы, закончив отчёт с огоньком добавила Елизавета. — В частности Римской империи. Там строили акведуки для поставки воды в городской водопровод. В Египте, помнится, шили трубопроводы из кож животных, а в Китае трубы делали из полых трубок бамбука...
— Думаю, мы не настолько беспомощны, чтобы вытачивать трубы из дерева. Зам. по хозяйственной части, что у нас с оборудованием, металлом, с машинами? — вмешался ректор, уточняя активы.
Абрахам, крупный мужчина с копной седых кудрявых волос, заговорил сотрясая аудиторию своим громовым голосом. Даже стулья слегка завибрировали…
— Из машин у нас только небольшой парк легкомоторной техники. В гараже стоит с десяток апперов, шесть экзоскелетов, которые мы получили совсем недавно и ещё не распаковали, три автомобиля 4/4, один грузовичок и два десятка курьерских мотоциклов для доставки почты в корпуса. У меня на складе много чего есть, — ухмыльнулся он. — Трубы-то уж точно. Могу документики поднять… и всё такое. Как говорится: строгий учет и контроль. Оборудование в институт поступает регулярно. Кто-то, кто заказывал по необходимости, свои вещи забирает сразу. А вот те, кто по прихоти… Кроме того, в доке стоит наш презентационный галеон. Вот, пожалуй, и всё. Да, в доке мы обнаружили несколько катушек металлического троса и другой железный хлам, вполне пригодный для переплавки. Трос может сгодиться для постройки понтонного моста или парома на тот берег, — подмигнул Абрахам и по-пиратски лихо улыбнулся.
— Неплохо, неплохо. Плохо, что у нас нет серьезной тяжелой техники. Двигатели от транспорта можно использовать для работы насосов. А вот для чего нам галеон, коли мы сидим на болоте? — усмехнулся ректор без малейшей доли иронии.
— Что вы! Галеон укомплектован разного рода аппаратурой. Огромное машинное отделение... не говоря о том, что на борту много другой плавтехники, в том числе моторные лодки. Более пятидесяти акустических платформ. На лодках по протокам вполне возможно добраться до берега. В галеоне приличный запас топлива. Это же не какой-то допотопный Ноев ковчег. Из того оборудования, что у нас имеется, мы можем собрать дополнительно тех же акустических платформ не менее пятнадцати штук. Аудиторная мебель может послужить источником металла и пластика. Те же трубы… на двадцатом этаже нам они зачем? — вдохновенно продолжал Абрахам.
Ректор прокашлялся и прервал его:
— Спасибо, Абрахам. Что с охотниками, удалось создать команду? Добровольцы есть?.. — угрюмо начал он и вдруг неожиданно замолк, несколько выпав из реальности. А после минутного молчания заговорил больше сам с собой:
—...Нам нужен более детальный план развития. На пятилетку, десятилетку, двадцатилетку… в конце концов. Полный каталог оборудования. Если мы поспешим разорять галеон и ломать аудиторную мебель...— он вскинул голову с широко открытыми глазами и уставился на членов совета с немым знаком вопроса во взгляде.
— Нам удалось собрать команду из десяти охотников на первое время. После будет гораздо больше. Главное понять, сколько охотников в принципе необходимо… Сейчас перед нами стоит вопрос, чем их вооружить. Вот когда всё будет готово…— начал Абрахам.
— Что за вооружение? Видимо, и владеть этим вооружением нужно ещё научиться, чтоб не перестрелять друг дружку? — оживился Вебер.
— Сейчас мы занимаемся производством арбалетов. Это самое простое и эффективное оружие для охоты. Да и многие из охотников стрелять из арбалета уже умеют. Практически все выбранные мной люди занимались многоборьем. Спортсмены, так сказать. Стрелковая подготовка была одним из условий для отбора. Колесов предложил сделать что-то вроде копья с электрошоковым наконечником, как оружие экстренного взаимодействия, скорее для защиты, чем для нападения…
— Так-так интересно…
—...Такое оружие не убьёт животное, но на время выведет его из строя. Раненый зверь, как правило, продолжает атаковать, и это может быть опасным. А после удара электрошоком будет, как шанс для выживания охотнику, так и время нанести решающий смертельный удар.
— Согласен. Займитесь таким оружием незамедлительно, — живо отреагировал ректор.
— Нужно найти материал для изготовления арканов и сетей. Придётся что-нибудь распустить…— продолжил Абрахам.
— Я считаю необходимым подготовить клетки для птицы. Птицу лучше выращивать, нежели на неё охотится. Местность просто изобилует разного вида уткой, цесаркой и куропатками. Я уже осмотрела немного береговую линию в телескоп. Первое время, конечно, охота, а после лучше разводить птиц на ферме, — предложила высокая смуглая красавица, заведующая кафедрой древних языков Нефер Тарик.
— Ты права, Нефер. Мы уже готовим группу для среза ивового прута, из которого в старину наши предки плели клетки и корзины. Думаю, это нехитрое дело... — добавил находчивый завхоз.
— Хорошо галку поставил. Хоть курочек у нас в перспективе будет вдоволь. На галеоне помнится была противоакулья сетка для купания в открытом море? Разве нет? Обязательно обратите на неё внимание. Так, так, дальше…— Вебер пробегал глазами по бумагам.
Большое количество мелких вопросов стояло на повестке дня и все вопросы приходилось решать непосредственно верхушкой управленческой команды. Пока всё тем же составом ректората. Чтобы картина жизни стала ясной и прозрачной, а решения комплексные и быстрые. О смене руководства не могло быть и речи. Пока не могло. Ректор, склонив голову, набрасывал в блокноте задачи:
— Абрахам, вам стоит набрать себе команду. Определитесь с направлениями и подумайте, сколько человек понадобится в помощь. На вас, наверное, впервые свалилось столько забот одновременно: можете и не выдержать нагрузки.
— Вы уверены, господин ректор, что все вопросы должен решать завхоз? Не проще ли главам подразделений вменить другие обязанности? Свои им теперь выполнять нет никакого смысла! — предложил Георгий.
— А, собственно, кто из руководителей у нас остался? Я вижу здесь немногих! Елизавета Кусаинова — декан геологического, Антоний Фасулаки с исторического; Нефер Тарик с кафедры древних языков; Колесов, с материаловедения. Господин Сидон... Ну и всё, пожалуй. Причём не все руководители даже первого звена. Ах, Симонов, вас забыл, — обернувшись на Георгия, загнул последний палец ректор.
— Я, увы, ничем не смогу помочь, — тут же ретировался Георгий.
— Вам, Георгий Маркович, на тысячу лет вперёд дорога на поверхность заказана, — посмеялся завхоз.
— Ну, тысячи лет у нас не будет. От силы десять: поднапрягитесь, Симонов, — уже серьёзно посмотрел на него ректор.
— А для меня и десять лет — уже вечность, — расстроено заохал низенький профессор Фасулаки. Этому мудрому греку было уже за шестьдесят.
— Давайте же оптимистично смотреть в будущее. Мы всё-таки свет нации. Каждый своей, конечно. Но свет! Справимся! — сказал ректор, встав, и оптимистично, по-дружески похлопал Фасулаки по плечу.
— Пожалуйста, Абрахам, на следующую планерку набросайте новую структуру своего подразделения и подберите кандидатуры на возможные руководящие посты. С этим, конечно, ещё будет время определиться… время… да. У нас его предостаточно…— многозначительно глядя на Симонова, сказал ректор.

4. Он и Вероника
За эти пару недель, пока определялась судьба Атлантиды, люди успели немного прийти в себя, чтобы хоть как-то, хоть символически подумать о своем ближайшем будущем.
В первую очередь инвентаризировали всё имущество, движимое и недвижимое. Каждый винтик, каждую упаковку печенья, каждый кусок ткани — всё, что можно учесть. Абрахам тут же прибрал к рукам ключи от столовой и буфета, после повесив на двери старинные (видимо, ещё из двадцать первого века) навесные замки. Завхоз был тот ещё плут, и к ректору повалил народ с жалобами на хитрого еврея. Остатки припасов были их маленьким богатством в мире, где нет ничего, кроме в страхе добытой на полуострове пищи — там, где носятся дикие кабаны, издают душераздирающие звуки саблезубые тигры, где огромные мамонты сотрясают землю, и Бог знает кто ещё, такой же дикий и не менее опасный, прячется в высоком бурьяне за спиной какого-нибудь маленького человечишки. Да, встретить своего первобытного предка тоже не предвещало ничего, кроме неприятностей.
Георгий проводил на установке практически всё время. Он не показывался «из-под земли» ни днём, ни ночью, тщетно пытаясь повернуть время вспять. Он не мог спокойно быть на людях после такого сокрушительного провала. И не только потому, что его эксперименты вышли из-под контроля, и он потерпел неудачу: для учёного это не повод отчаиваться, а только толчок к более глубоким исследованиям. Было другое, сверх его понимания: коллеги смотрели на него косо. Порой раздражались и даже проявляли открытую враждебность. Он не мог даже вообразить себе причину, но однажды, вернувшись домой поздно вечером, застал в кровати рыдающую Веронику. Неожиданно узрев истоки этой людской враждебности…
Он и Вероника не так давно начали жить вместе. Через неделю планировали отметить годовщину, хоть и были знакомы уже довольно долго.
Вероника пришла в Институт Времени два года назад, и её назначили ассистентом к нему в лабораторию. Женщина показывала прекрасные знания и навыки, вела себя скромно, ни с кем не вступая в близкие дружеские отношения. Лишь спустя год, по чистой случайности Георгий смог узнать её немного ближе.
Он выбрался в выходной день в зоопарк. Ему нравилось проводить там свободное время: наблюдать за природой и животными, бродить по лесным дорожкам, медитировать, проплывая над парком на сидении фуникулёра. Такое расслабленно-созерцательное состояние было для него самым лучшим отдыхом.
Там-то он и встретил Веронику с дочкой и матерью. Тёмно-русые вьющиеся волосы, собранные в пучок на работе, сейчас крутыми волнами опускались на плечи. Синие глаза светились радостью, а улыбка была более очаровательной и открытой в кругу близких людей. Передние зубы слегка выдавались, брови, игриво приподнятые над переносицей и придавали лицу удивлённо-наивное выражение. Девочке, рядом с ней навскидку было около пяти лет и внешне она напоминала Веронику в детстве, тогда как пожилая женщина, наоборот, в старости. Перед ним стояло сразу три поколения похожих друг на друга, как две капли воды родных человека.
Коллеги поприветствовали друг друга, и каждый пошёл в свою сторону. А на следующий день на работе Георгий, плохо ладивший с женщинами, зацепился за этот случай, чтобы завязать с Вероникой разговор. Так они и подружились. Для Георгия оказалось полной неожиданностью то, что они вместе учились в университете на одном потоке и даже встречались! Это выяснилось спустя год. Вероника впускала его в свою жизнь медленно, по капельке усиливая крепость их отношений. Георгий был не против: бурный роман — это совсем не его тема. Ему нравилось постепенное мягкое вхождение в отношения. Может потому что был забывчив?
— Не-нет, ты меня не обманываешь? Это правда? Как я мог тебя упустить? Потерял уйму времени на глупых пустышек!
— Правда, правда. Только встречались мы один-единственный раз. Ты серьёзно не помнишь? — скромно и немного смущенно поинтересовалась Вероника тогда.
— Ну, как тебе сказать… друзья меня постоянно с кем-то сводили…. Меня тогда девушки не особо-то интересовали. На первом месте была наука и на втором наука, а третьи места были не интересны самим девушкам, —засмеялся Георгий. — Поэтому они бросали меня если не после первого, так после второго свидания, если я не забывал на него прийти. Н-да, — снова засмеялся он.
Сейчас, вспоминая тот разговор, Георгий понял, как незаметно, словно песок сквозь пальцы, утекло время после института. В какой-то момент одной науки для полноты жизни стало мало. Нужно было ещё что-то: тепло, поддержка близкого человека, любовь, наконец! Тогда и появилась в его жизни Вероника. Они сдружились. Их отношения не закончились завтра, через месяц, а длились и длились, несмотря ни на что. Казалось, Георгий не прилагал, как и прежде, никаких усилий для их сохранения, но, тем не менее, всё шло как по маслу, как по-написанному. Никто не тащил на аркане связывая по рукам и ногам. По-взрослому.
Спустя полгода Георгий стал частым гостем у неё дома, где проводил почти все выходные. Ему было уютно в семье Вероники, в компании с пятилетней Лизой. Он даже нашёл точку контакта с этой маленькой курносой пронырой.
Сейчас, совершив прыжок во времени, он не успел ощутить то, что чувствовали другие. Но, войдя в спальню и услышав глухие рыдания Вероники, он вспомнил в первую очередь про Лизу. В эти выходные они собирались за город, пожить дикарями на берегу моря пару дней и так отпраздновать свою годовщину. Он обещал Лизке поучить её плавать. Она страшно боялась воды, поэтому до сих пор не плавала без поддержки спасательных средств.
Он вспомнил, с каким трудом девочка доверилась его сильным рукам, которые поднимали её высоко и кружили над головами мамы и бабушки, вызывая бешеный восторг: «Мама, мама, смотли! Я маленькая птичка волёбушек», — восторженно сообщала Лизка и верещала: «Чилик. чилик, чилик». А Вероника смотрела на них и счастливо улыбалась.
«Да. Так и было. Словно это судьба свела нас раз и навсегда», — думал Георгий, глядя на любимую женщину.
Сейчас он не знал, что сказать, как утешить хрупкую, уязвимую в чувствах женщину, рыдающую в подушку здесь, за тысячи лет от своей дочурки. Он подошёл, молча лег рядом, погладил её по голове, обнял, прижал её всю к себе, притянув за поясницу и в районе груди, целуя влажное, солёное от слёз лицо. Ласкал и снова гладил, стараясь отдать ей всю накопившуюся в нём нежность, чтобы хоть как-то утешить, смягчить материнское горе.
А что мог ещё сделать для неё он, навсегда разлучивший мать и ребёнка? Многие в Атлантиде чувствовали сейчас то же самое, оставив в будущем своих детей, родителей, женихов и невест. Кто утешит их? И в этом виноват не кто иной, как он, Георгий, с его глобальными экспериментами, бешеными амбициями. Это знание свалилось на него как снег на голову. Никто не предупреждал, что может произойти нечто подобное. Что Атлантида, опутанная километрами проводов и тоннелей, может переместиться во времени вот так, как цельный единый организм. Что путешествия во времени опасны, и путешественники могут навсегда остаться в прошлом. Они могут лишиться тех, кого любят!
«Почему же я не чувствовал ничего подобного? Я ж не сирота. У меня тоже далеко, в заснеженной России, живёт мать. Одинокая женщина, которая отдала мне считай, что пол жизни.  Сколько лет мы уже не виделись?» — задумался Георгий, и воспоминания захлестнули его, наполнив грудь болью. Он звонил маме раз в неделю, потом раз в месяц, по праздникам. А потом… Навестил её за несколько лет всего дважды: после института и после первого года работы в Антлантиде. Вспоминал иногда, повторяя: «Нужно позвонить, нужно съездить к ней, нужно…» — И благополучно забывал, надеясь на то, что она справляется. Когда они встречались последний раз, мать была весела и, кажется, полна сил. Он даже гордился ею немножко. Мать каждое утро выходила на пробежку, выглядела свежей и молодой не по возрасту. «Могла завести отношения, выйти замуж... Сколько ей было тогда?» — задумался Егор. «Что-то около пятидесяти-пятидесяти двух. Она родила меня в двадцать восемь. И мне было двадцать шесть, когда был в последний раз? Да точно — двадцать шесть! Сложим... Пятьдесят четыре! Значит, сейчас ей что-то около пятидесяти восьми. Чёрт! Чёрт! Чёрт!..» — Стало стыдно, стало трудно дышать, и он, глядя на Веронику, постарался избавиться от мыслей о матери: «Что толку сейчас терзаться? Нужно жить. Мы были не очень-то близки. Жили и жили, каждый своими заботами. Или нет? Разговаривать и делиться переживаниями было не в традициях. Мама... Я не стар и могу ещё всё исправить…»
Чувство вины захлестывало его горячими волнами и сердце барабанило как сумасшедшее в груди. Уснул он лишь под утро в сумятице спутанных мыслей. Проснулся внезапно, открыл глаза и увидел, что Вероника уже не спит. Она лежала и смотрела в его лицо. Он снова обнял её. А она внезапно, с обидой в голосе отстранилась и произнесла, открывая тайну, которую хранила, видимо, долгих пять лет:
— Ты должен узнать. Лиза ведь твоя дочь. Твоя родная дочь, — заявила она. Из красивых глаз покатились тяжелые слёзы, утопая в рукаве его рубашки.
Георгий тоже отстранился от Вероники в удивлении чуть приподнявшись на локте. В горле застрял ком. Или в ответ на её слёзы или просто накопилось и рвалось наружу что-то болючее, настолько невыносимое, что невозможно его было дольше держать в себе.
— Помнишь наш выпускной? Я решила тогда, что смогу тебя удержать, заинтересовать… Потому что любила. Любила тебя до мурашек. Утром проснулась… ты спал ещё, и мне внезапно стало так стыдно за мою глупость. Неудобно, что ты проснёшься, а я тут, такая вся нелепая, что ли... Собралась и ушла. Всё ждала до последнего, что ты откроешь глаза, потянешь ко мне руки и остановишь. Ну, а на следующий день ты делал вид, что ничего не произошло. Или произошло обыденное, ничего для тебя не значащее событие. Мне было так горько и стыдно… Ты меня просто не замечал! — снова зарыдала она.
— Но я ничего не помню, — растерянно пробормотал он. — Безмозглый болван. Что-то и впрямь произошло… это правда? — Георгий был поражен. — Все были пьяны тогда и возбуждены праздником. Видимо… — попытался оправдаться гений, которому внимания доставалось всегда сверх меры. Но замялся. — Я… прости меня. Прости!
— Молчи. Пожалуйста, просто молчи. Мне было так стыдно, очень стыдно! Вы вывалились на улицу с криками: ура! виват! фо сайнс! Стали обниматься, целовать всех встречных-поперечных. Ты захватил меня за талию, и мы гуляли всю ночь, смеялись. Нам было очень хорошо тогда... Так я оказалась у тебя. Ты вообще помнишь, как мы пришли к тебе домой?.. Я не стала навязываться, объяснять. Смутно понимая, что ты мог ничего не вспомнить. Объясняться вообще казалось нелепым. Я просто спряталась и старалась не появляться у тебя перед глазами. А потом... потом появилась Лизка. Два года назад я всё-таки решила найти тебя и всё рассказать. Ты должен был узнать, что где-то у тебя есть дочь. И, что я люблю тебя!
У Георгия в глазах стояли слёзы, ему трудно было подобрать правильные слова, он боялся сказать не то, обидеть. Мысли его путались. Осознанность? Сколько человечеству нужно времени, чтоб научиться этой осознанности? Контролировать действия и мысли, думать о последствиях, сколько? И возможно ли это вообще? Ошибки, иллюзии, глупое бессознательное поведение — вот злой рок, преследующий слабую, неопытную душу, которая определяет, что хорошо, что плохо на уровне «горячо-холодно», «хочу-не хочу». И последствия представляются в мечтах и желаниях, весьма далеких от реальности...
— Тебе столько пришлось пережить… Вот я идиот! Полный идиот.
— В конце-концов, я поняла, что ты так со мной не со зла и простила. Разве можно помнить всех, кто виснет у тебя на шее? Но теперь всё стало ещё хуже. Я потеряла Лизку! — Она подняла на него полные слёз глаза и снова зарыдала.
Три дня Георгий не отходил от Вероники ни на шаг. Загружал всевозможной работой, глупо шутил, заваривал ей крепкий ароматный чай с испанскими луговыми травами, чего никогда не делал раньше. С утра озадачивался вместо неё, что надеть, доставая из гардероба нелепые цветастые сарафаны, которые она постоянно покупала, а потом не носила и сам, чувствуется, выглядел нелепо. А она сердилась и раздражалась. Как, например, этим утром:
— Прекрати. Что за бред! Я сама найду что одеть! На работу такое не носят! — широко раскрыв глаза, пищала она от возмущения.
— Посмотри, а вот этот милый сарафанчик в пол с восхитительными маками?
— Хочешь превратить меня в ледяную статую?
— Почему же выглядит вполне по-летнему?
— В нашем холодном подземелье только сарафаны и носить! — по-детски рассердилась Вероника.
— Сегодня прекрасный жаркий день намечается. И ты пойдешь сажать лук! Все женщины с этой недели задействованы на посадках. Очень люблю нежные зелёные перышки лука. Позаботься обо мне, — Георгий поцеловал жену в лоб.
— Что за посадки? Куда?
— Насколько я знаю, все газоны перекопали и подготовили к посадкам. А я сегодня выпросил командировку — уговорил Стрижевского и Колесова взять меня на охоту. Так что сегодня мы погреемся на солнышке! — сказал он, вытаскивая из самого дальнего угла шкафа свой старый инцефалитный костюм. выглядел он ужасно.
— А! Будь осторожен! Что тебе в голову такое взбрело? Команда охотников сформирована, и тебе совсем не нужно рисковать собой! — испугалась Вероника.
— Я же мужчина, а мужчина должен приносить добычу в дом! Да и отвлечься немного хочу. Посмотреть на мир, на природу вокруг. На живую природу! Тошнит уже от этого техногенного подземелья.
Вероника подошла поцеловать его. Тёплая, ещё не одетая после сна, она вызвала в нём волну невероятно нежных эмоций, жаром прокатившихся от макушки до пят. И Георгий, не выдержав натиска гормонов, выплеснул всю свою страсть в ответном поцелуе.
Сегодня они слегка задержались дома. Эти новые условия существования подняли их отношения на какой-то иной уровень: более глубокий, более чувственный, проникновенный. Георгий испытывал острый прилив любви с лёгкой горчинкой, замешанной на угрызениях совести. Он не просто любил, а любил как-то особенно самоотверженно, на износ. Отдавая себя в жертву искупления. Словно хотел замолить все грехи, смыть их собственным потом и кровью. Как бы вызывающе это не звучало.
Эта любовь окрыляла и тяготила, наполняла новыми силами и вновь полностью истощала его жизненный родник. Он не привык отдавать столько. Вернее, он никогда не отдавал, а только делился, взаимно обогащаясь. Его собственный источник энергии был не настолько мощным, чтобы щедро раздавать энергию направо и налево. Его кредо — независимость и свобода от отношений. Так сложилось исторически. Может, в этом была виновата мама? Она старалась для него и никогда ничего не требовала взамен. Идеальные отношения. А он... принимал её заботы как должное. Она — мать. Матери свойственно отдавать ребёнку последнее... Вероничка чем-то напоминала ему мать. Она тоже ничего не требовала — просто любила. И он любил. Но никогда любовь не требовала от него жертвы, как сейчас.
Сейчас его самосознание претерпевало болезненную трансформацию, и он не мог сказать, как долго сможет продержаться в таком режиме, потому-то и решился на вылазку в дикие иберийские леса. Эмоционально подзарядиться. Сбросить накопившееся напряжение и решить: действительно ли любовь сопряжена с жертвами с его стороны? Или этого можно избежать. Может быть, только кажется, что труд любви — жертва… Возможно ли совсем не трудиться?..
Вероника надела сарафан с маками, очень тепло улыбнулась и поцеловала Егора так игриво и нежно, что на мгновенье он всё же подумал, что жертвы с его стороны весьма окупаемы. Экономика любви, так сказать… Обнявшись, они спустились вниз, на главную площадь. Оттуда группы сотрудников отправлялись каждое утро по своим нарядам дальше…

5. Охотники
Георгий оделся, как можно плотнее несмотря на дневную жару, по-походному, в памяти всплывали мухи це-це, неведомые сколопендры, и другие опасные долгоносики. Спустившись в док к стоящему на приколе галеону, он заметил, что вся команда уже в сборе. Охотники и правда собрались красивые и подтянутые, под стать мускулистым фигурам на древних греческих амфорах. Георгий не раз встречал многих из присутствующих в спортзалах и на крупных университетских состязаниях.
Симонов немножко завидовал. Иногда ему страсть как хотелось поучаствовать в спортивных мероприятиях, но он никогда не находил времени на спорт. Даже когда руководство давило морально. Ведь «спорт способствует укреплению духу коллективизма и всестороннему развитию современного молодого учёного». Как другие могли успевать всё он просто не представлял. Иногда брался анализировать особо успешных коллег, и потом понял, что небольшая картотечка в голове совсем не является лишней.
Симонов составлял своего рода профайл на каждого нового знакомого. Так ему было легче удержать в голове информацию. Проанализировав и сделав акцент на ключевых качествах человека, он понимал с кем имеет дело. В противном случае новый знакомый просто улетучивался из памяти. Было неловко, встретив его снова понять, что ничегошеньки не помнишь. Это стало своего рода игрой. Многое в жизни Георгий пытался упаковать в рамки игры. Ведь в жизни, как и в игре, существуют правила, персонажи и роли, хотим мы того или нет…
Вот, например, сейчас перед ним стояли охотники. Всех он хорошо знал, потому что первым пунктом у них стояла активность. Даже Симонов выбираясь из подземелья, встречал их с завидной регулярностью везде. Борис Стрижевский:
Постоянный участник универсиад, белокурый поляк с ярко-голубыми глазами. Преуспел в многоборье и был неизменным любимцем у женщин, заполняющих шумные трибуны соревнований. Высокий, гривастый, как лев, но мягкий и спокойный, как котёнок, объевшийся сметаны. Он тянул на лидера, но всегда уступал первенство закадычному другу Колесову. Сам про себя считал, что ему не хватает серьезности и жесткости в принятии решений. Всё-таки он немножко пофигист, что не престало настоящим лидерам. Но за то романтик. Перед женщинами красовался, но к отношениям относился весьма серьёзно. В поисках одной единственной, но на всю жизнь. Выдающийся ученый. Но в какой области?
В своё время Колесов, его друг, заядлый турист, молчаливый и серьёзный. Женщины его не балуют. Типичный русский мужик. Мастер на все руки. Хмурый, не в пример Стрижевскому. Увлекается конным спортом. Шатен с карими глазами. Специальность: технология материаловедения. Часто за глаза декана называют Кузнец. Крепкий парень с молотом. Прогнёт под себя любое железо. Или К;лес. Катится себе по небосклону, не замечая мелкую и назойливую мелочь, что рыскает по грешной земле. Но нужно отдать должное: справедлив и честен. Открыто может посмотреть противнику в глаза. Да и сам не прогнётся. От высших должностей его отделяет пропасть — та самая честь и честность.
Совершенно не случайно в команде охотников и Акила Шетти: мастер спортивного ориентирования. Ботаник в прямом смысле слова. Всякий раз, находя знакомое растение, шпарит на латыни: «Foen;culum vulg;re – Фенхель обыкновенный. Он же аптечный укроп, друзья мои». Восторгается каждой своей новой находкой высотой в человеческий рост. Индиец. Буддист. Кажется уравновешенным и мудрым. В то же время немного наивен, добр и открыт. Идёт срединным путём.
Марсия Кроули как раз из тех, кого долго вспоминать не приходится. Попробуй, не запомни: воинственная, полная энергии «амазонка» горячих мексиканских кровей. Сколько себя помнит, занималась любительским боксом. Каждый год выезжала на охоту с мужем в африканскую саванну. С мужем в итоге развелась, но охоту не бросила. Сейчас единственная из всех в полном восторге от вылазок на полуостров (если не считать Рамона и Фиделя). Специалист по геологоразведке.
Сафуан Кусаинов... тёмная лошадка. Хотя так считает только Георгий. Жена Кусаинова — декан, а он где-то у неё на вторых ролях. Но это только кажется. Он того, что находился в тени собственной жены, не страдал. Слишком самодостаточен. Всё детство помогал отцу, пастуху в глухом высокогорном казахском селе, пасти коз и овец. Хорошо знал нрав диких животных — косуль и кабарги, как, впрочем, и других притаившихся в ущельях пиренейских гор тварей, пока не занесённых в блокнот Акилы (второй после растений). Уравновешенный и внимательный, он замечал то, что не в силах заметить даже внимательный Акила. За ним стоял опыт, а это всегда бесценно.
Чуть поодаль от всех, притулившись к стене ангара, стоял угрюмый Джозеф: одиночка, любитель острых, порой опасных приключений. Выглядел он, как и положено настоящему потомку викингов, сильным, мускулистым и бородатым. Он меньше всех в этой компании походил на учёного, но мог быть крайне полезен на охоте. Джозеф внешне хоть и напоминал косматого неповоротливого медведя, но быстро реагировал и четко выполнял внезапные команды Колесова. Занимался штанговым спортом и с легкостью поднимал на плечи средних размеров кабана. На него можно было положиться в самый ответственный момент, как на серьезного, местами хмурого, но верного товарища. В этом Колес уверен. Джозеф с его кафедры, и знакомы они много лет.
Самыми молодыми в команде были два брата близнеца — Рамон и Фидель. Их Симонов знал и любил. Весёлые парни. Тоже не остались в стороне от таких, истинно мужских приключений, хоть и занимались исключительно интеллектуальным трудом — генетикой: коренные испанцы. мастера спорта по лёгкой атлетике. Быстро бегали, играя загорелыми мускулами. Везде совали свой нос. Даже в подземелье к Симонову заглядывали регулярно, отвлекая от работы юных дев. Как будто своих им мало. Среди генетиков женщин было больше всего. Но нет! Физиков им подавай с их квантовой неопределенностью! Недавно парням стукнуло по двадцать пять лет.
— Юнцы, везунчики, — говаривал о них Колесов и всё ещё по-отечески переживал. Боялся брать ответственность, случись что в этом опасном предприятии. Ответственность, скрепя сердце, взял ректор:
— Колесов, сделай из них настоящих мужчин. Не всё же им в яслях отсиживаться. Старшенькие уже. К тому же сами в бой рвутся. Все уши мне отутюжили, — сказал он, когда привел знакомить парней с командой.
Примерно такого же возраста был и Александр — десятый член команды, заводила и авторитет среди местной молодежи. Успел схватить малярию уже в первую же вылазку и слег с температурой. На временно освободившееся место и взяли Симонова. Про Александра Симонов ничего не знал. Штат института был огромным и Александр влился в него совсем недавно. Если знать Георгия, то можно догадаться — ему не досуг интересоваться всеми новоприбывшими. Это происходило в естественном порядке. В своё время. Наверное, это и к лучшему.
В доке стоял шум. Слова эхом ударялись о стены и гремели, как ружейные залпы. Мужчины уже вовсю «охотились» в своих фантазиях, преследуя воображаемого вепря и прямо на ходу планируя расстановки. Рамон изображал стрельца, а Фидель размахивал мечом, разя на полном ходу приближающегося саблезубого тигра. Всё это сопровождалось бурными комментариями и смехом остальных членов команды.
— Ну, Егор, ты даешь! Уже пятнадцать минут, как должен был прийти. Ты где запропастился? Уже думали без тебя выдвигаться, — встречая товарища, на полном серьёзе высказал ему Колесов.
— Жена задержала. Не могла наряд подобрать для посадки лука. Пришлось помогать, — попытался отшутиться Георгий, да неудачно.
— Мы голову ломаем, как народ прокормить, а он жену одевает? — захохотала Марсия.
— Наш пострел везде поспел. На всех фронтах, — съязвил Стрижевский, за что получил болючий тычок в бок от Сафуана.
Чуткий Сафуан уже заметил, что все намеки на то, что Георгий сотворил с ними, действуют на парня угнетающе, вызывая неконтролируемое и глубокое чувство вины.
— Ну всё, хватит шуточек. Грузимся и в путь, — скомандовал Колесов. Он тоже замечал склонность Георгия к самокопанию. В молодости этого не случалось. А они были знакомы ещё со студенческих времен. Колесов заканчивал институт, когда Симонов перешёл на второй курс. Ничего, что свойственно подросткам Колесов в нём не находил тогда — ни комплексов, ни трудностей в общении. Мысли целенаправленно стремились вдаль, к будущим открытиям, к славе. Он существовал отдельно от проблем. В своём мире великих идей и глобальных мечт. Везунчик, не знавший слова «нет». Все проблемы решили свалиться на его голову враз. Даже Егор отмечал за собой, что волнуется и ругает себя всё чаще, отвлекаясь от основной задачи — МВР. Как казалось Егору, этот нюанс личности, чувство вины, стал проявляться после начала отношений с Вероникой. Видя её чувствительность и уязвимость, он всё чаще тормозился перед тем, как что-то сказать или сделать. Вдруг обидит, спугнёт? Да, всё как будто шло своим чередом, но… не слишком ли мало он уделял ей внимания? Говорил комплиментов? Он ведь так себе ухажер. И шуточки у него порой бывали глупые. Он мог идти рядом, а находиться очень далеко: в расчетах, в идеях, анализах. А она? Неужели всё понимает и не сердится? Теперь его переживания затрагивали более широкий пласт проблем. Егор мучился, задавался вопросами, но в размышлениях снова уходил окольными путями в работу.

Тем временем, охотники расселись по лодкам, завели моторы и долго плутали по протокам, выискивая путь к берегу. Это оказалось довольно сложным делом. Густые заросли тростника сильно заслоняли видимость, и ориентироваться приходилось исключительно по солнцу, наобум. Это походило на блуждание в лабиринте Минотавра, где они постоянно попадали в тупики.
— Рамон! Фидель! Поручаю вам важное дело. На обратном пути нужно выставить ориентиры, а то в следующий раз опять придётся убить уйму времени на поиск дороги. А нам желательно «убить» пару другую кабанчиков за день. Иначе мы просто тратим своё время. Оранжевая палатка в прошлый раз треснула сразу в нескольких местах. Осмотрите её, и как можно рациональнее порвите на ленты. Ленты станут хорошими маячками.
— Может взять с собой дрон? И дорогу покажет и зверя найдёт? А лучше два дрона.
— С дронами идея отличная, Фидель, но нужно помнить, что запчастей к ним мы в скором времени не получим. Поэтому без нужды…
— Окей, окей, командир, намёк понят! — отчеканил Фидель, заливаясь краской от возбуждения. Он размахивал своим мачете направо и налево, вырезая высокие стебли тростника. Он делал это уже не первый раз: местами просматривалась ранее прорубленная просека. Из воды торчали пеньки срезанного камыша. Это означало только одно — пока они были на верном пути, ориентируясь по компасу Акилы Шетти. Единственному компасу в Атлантиде. Но всё же регулярно сбивались с курса. Утренние туманы путали все карты.
Высадившись на берег, они спрятали лодки в кустарник и углубились в лес в поисках добычи.
— Может, мальчишка и прав, один раз взять дрон, чтобы обозначить просеку, не помешало б. Слишком долго добирались, друг…— услышал Симонов шепот Стрижевского. Он и Колес шли последними.
В период Верхнего палеолита во флоре и фауне ещё прослеживались гигантских размеров растения и животные — поживиться было более чем. Заканчивался малый ледниковый период, Европа освобождалась ото льда, и, к счастью, на Пиренеях температура воздуха была не значительно ниже по сравнению с современными значениями. Южная оконечность Испании почти не затронули льды, и она стала приютом для древних людей и животных, уходящих всё дальше на юг. Границей тепла и холода. В теории на севере Пиренейского полуострова можно было встретить представителей тундры и лесотундры, а на юге — флору и фауну севера африканского континента...
Охотники сошли на берег и совсем недавно кишащий всевозможной тварью животный мир внезапно оказался необитаем.
— Такое впечатление, что нас ждали. Попрятались все что ли? — буркнул себе под нос Колесов.
— А ты думал добыча, будет приветствовать нас с оркестром и сама укладываться штабелями в лодки? — посмеялся Стрижевский и все кто расслышал шутку закхыкали в ответ, оборачиваясь в сторону друзей.
— Добыча начинает осторожничать. Значит, нас уже узнают!
— Начинаем приживаться в новом мире, — перекинулись шутками братья. Колесов довольно потер бороду. Он смеялся глазами.
Солнце стояло в зените. За три часа блужданий никого так и не подстрелили, кроме пары неповоротливых цесарок и токующего на опушке леса глухаря. Новоявленные охотники с шумом пробирались сквозь поваленный мелкий лес, и птицы, взлетая чуть ли не перед носом в разные стороны, кричали, вспугивая осторожных животных. А те спешили потихоньку покинуть небезопасное место.
— О, это же Asphodelus albus. Из его корней можно печь сладкие булочки! — послышался восторженный голос Акилы как раз в тот момент, когда охотники притаились, наводя арбалеты на лося... У Рамона сорвалась стрела и просвистела над головой лося. Лось вздрогнул, шарахнулся в сторону, задевая мощными рогами череду тонких сосёнок, и те с треском повалились, загораживая видимость жидкими кронами. Одним прыжком лось преодолел валежник и скрылся из виду.
— Так не пойдет, — взорвался Колесов. — Давайте будем вести себя тихо. Без криков. Без комментариев, Акила, друг. Мы всю добычу распугали. Наша задача: выследить зверя покрупнее. А уже на безрыбье, если ничего не подстрелим, сосредоточимся на утках и булочках... Нужно разойтись и двигаться полосой на расстоянии метров в десять-пятнадцать друг от друга. Поняли? — жестко отчитал приятелей Колесов. Они приняли критику стоически и рассредоточились.
Через час охотники набрели на семейство кабанов. Окружили поляну и, постукивая палками по железным походным кружкам, чтобы дезориентировать животных, погнали их на сидящих в засаде стрелков. По сигналу Колесова те прицелились, выпустили несколько стрел и… первый блин комом. Животные переполошились и ринулись врассыпную.
Марсии и Рамону всё же удалось подстрелить двух пёстрых кабанчиков, отставших от стада, но Колесов лишь покачал головой и поспешил вперёд. Буквально перелетая через поваленные стволы деревьев и папоротник, он не терял надежду на крупную добычу. Решил, если поторопится, сможет повернуть стадо обратно. Через два десятка метров, чувствуя, что идея плоха и уже ничего не выгорит, он хотел сбавить шаг, как кабаны неожиданно резко повернули в противоположную от него сторону. Мимо просвистела стрела, другая, третья, вонзаясь в широкий замшелый ствол дуба грубыми каменными наконечниками. Колесов резко повернул голову и в просвете между зелёной листвой молодого дуба и пушистым папоротником заметил, две человеческие тени. Он снова повернулся: впереди, взбираясь вверх по камням, удирала оранжево-чёрно-полосатая бестия. Колесов оторопел. Он застыл на месте и прислушался.
— Кажется, пронесло. Пусть пронесёт. Может, спугнули? — предположил он и, оглядываясь, быстро пошёл к своим.
На втором круге отличились все. Даже Симонов открыл в себе ранее неизвестные таланты. Только Колесова ещё некоторое время потряхивало: «Саблезубые охотились стаями. Какой-то одиночка?»
— Вы ничего подозрительного не заметили? — спросил он, когда охотники занялись разделкой туш.
— Я нет. Никого не замечал, — отозвался Георгий.
— Акила, а ты видел что?
— Я заметил в кустах крупного зверя. Но чья-то стрела его спугнула, — ответил за него Сафуан. — Тигр?
— Наверняка. Нужно держать ухо востро.
— Я, очевидно, был слишком далеко, — развел руками Акила, и все, кто разговаривал, одновременно примолкли, разглядывая новый экзот в руках ботаника.
— Я вдруг подумал, что это сапиндус, но наверняка ошибся.
Когда стадо кабанов неожиданно повернуло обратно, охотники были уже на прицеле. Все выстрелили одновременно. Три крупных кабана и пять молодых кабанчиков пали жертвой удачного случая.
Добыча оказалась очень тяжелой, и туши пришлось разделать и разделить между членами команды. Мясо несли на двух носилках, когда откуда-то сверху на них обрушилась чёрная тень...
Всеволод Колесов ждал чего-то подобно. Не мог зверь уйти без добычи. Но выбор саблезубого его поразил: Рамон и Фидель бросили свой груз в морду тигра и сиганули, опираясь сразу на все четыре конечности. Тигр будто того и ждал. Он схватил мясо и, скалясь на охотников, попятился в кусты, унося добычу.
— Что за любитель бесплатного хавчика? — спросил всё ещё шокированный Георгий, с трудом поворачивая голову в сторону товарищей.
— Думаю, нужно уносить ноги. А то вдруг не наесться, — кхыкнул Фидель, сидя в ногах у Колесова. Там остановил свой стремительный бег.
Охотники взвалили на плечи носилки, и побежали стараясь регулировать мерность шага, попадать нога в ногу, пока не настигли берега.
Только у воды они отдышались. Угроза вроде бы миновала.
Очередная вылазка закончилась благополучно. Пока мясо грузили на лодки, зоркий глаз Сафуана заметил смутные тени у скал и в расщелинах, скрывающихся в колючих зарослях дрока. Причём ни в первый раз за время этой вылазки. Только один раз это оказался опасный хищник. Во всех остальных случаях преследователи наверняка были людьми, и Сафуан настороженно следил за ними так же, как они следили за ним.
— Рамон, Фидель! Всё, пора! — окрикнул Сафуан парней, находящихся в значительном отдалении. Пока грузили мясо, они успели подстрелить несколько уток с красивыми воротничками на шее.
 — Нужно быть крайне осторожными. Возможно, саблезубый тигр ранен. Или ослаблен, коли позарился на чужую добычу. А вот люди... — предостерёг Акила, — Сегодня я видел первобытных людей.
— Думаю, пока они будут лишь наблюдать, — отреагировал на это Сафуан.
— Это точно были люди. Первобытные люди, я даже следы их различил у воды. Мы с Рамоном их рассмотрели. В подсохшем иле они отпечатались очень четко, — добавил Фидель.
Отплыли. Георгий прислушивался к обрывкам разговоров, доносящихся с лодки Колесова, когда позади раздался громкий всплеск. Он немедленно обернулся. Было сложно разглядеть в сумерках, что это.
— Однако. Мне совсем не нравится этот звук… — донёсся до Георгия голос Сафуана, заглушаемый шумом мотора.
Тут что-то ударилось о лодку Георгия, и он вскрикнул. Колесов, как командир отряда, обернулся первым, за ним все остальные. Прямо за лодкой, выпрыгивая из воды, на мощном хвосте, загребая вовсю лапами, двигался огромный крокодил. Их скорость была невелика, и огромные размеры животного позволяли без труда нагнать свою жертву.
Стрижевский стремительно развернул судно навстречу грозному хищнику и дал знак приготовить арбалеты. Сразу трое охотников направили стрелы в твердую бронированную спину крокодила, когда тот, уже крепко ухватившийся за окровавленную ногу убитого кабана, соревновался с Симоновым в перетягивании добычи. А его самого удерживали от падения в воду братья испанцы. После нескольких выстрелов пораженный насмерть крокодил рухнул в воду и ещё некоторое время дергался в агонии, показывая поочередно то жёлтое пузо, то спину, пока не всплыл брюхом вверх.
Марсия облегченно вздохнула и, уставившись на Симонова, отвоевавшего себе заветную кабанью ногу, произнесла, вскинув брови в осуждении:
— Ну ты и сумасшедший ублюдок, Симонов. Ты что, хотел отправиться в пасть этой твари вместе кабаньей ляжкой?
Симонов ничего не ответил, пребывая в некотором шоке, но победоносно прижимал к себе окровавленный трофей. Стрижевский хихикнул в усы, то ли одобряя, то ли просто посмеиваясь над этой нелепой выходкой. Иногда Георгий напоминал ему комического персонажа одной очень древней книжки популярного французского автора. Звали того персонажа Паганель. Известный учёный-географ, имеющий множество громких титулов, состоящий во множестве научных обществах своего времени… Что не мешало ему быть непосредственным, романтичным и в то же время безрассудным. Симонов выглядел несравненно мужественнее тощего и нелеповатого Паганеля, собраннее, но непосредственность и альтруизм, с которым он вступился за добычу, просто таки умиляла.
Кабанью ляжку вернули в лодку, а крокодила привязали к задней части кормы и волокли на таране до самого дока. Мясцо, как ни как. Пятьсот кило веса, не меньше.
***
— Охохо, — встретил их в доке ректор. — Как всё прошло? Потерь с нашей стороны нет?
— Вот! Симонов чуть не угодил в пасть крокодилу вместо кабаньей ноги. Покормили саблезубого тигра. Халявщиков хоть лопатами греби. А так очень даже неплохо. Адреналин на высоте! — усмехнулся Стрижевский.
— А это у вас что? — он указал на связку уток. Поганки, что ль?
— Утки!  — возмутился Рамон такому наезду на его добычу.
— Да это поганки, их есть невозможно! Только если совсем помирать придётся! — засмеялся ректор. — В утках я толк знаю. Мясо у них жесткое, с противным рыбным духом. Эта утка не промысловая. Выбрось. Нужно было их вашему хищнику скормить. Сразу бы отстал!
Рамон и Фидель театрально громко заржали. В их голосах порой ещё проскальзывал фальцет. Остальные вяло подхватили, скорее смеясь над парнями. День был долгим, и все порядком подустали. С неохотой уток бросили тут же за борт и принялись вытаскивать из воды крокодила.
— Ах ты красава какой, — любовался Стрижевский блестящей гладкой кожей хищника. — У нас скорняк уже есть? Закажу ему модные сапоги! — размечтался он вслух.
— Извини, а у тебя потребность в сапогах имеется? — возразил ректор.
— Мир так жесток! А если есть? У меня потребность в красивой вещи всегда есть, — иронично воскликнул Борис.
— Наш мир отныне таков: с каждого по способностям, каждому по потребностям. Пока не перейдём из качественной характеристики в количественную… — жестко, как читал лекции по экономике сказал ректор.
— Понял, понял, профессор, не продолжайте, — остановил его Стрижевский. — Только будучи сирым и босым, смогу я заполучить эти сапожки. Так?
— Именно босым, друг мой! — и ректор, развернувшись, отправился восвояси.
***
С каждым днём навыки охотников приобретали поистине магические масштабы. Охотиться приходилось далеко от берега, и всё чаще группа уходила на несколько дней с ночевкой, оставляя лодки и тяжелое снаряжение в укрытии у воды. Несколько раз они сталкивались настоящими монстрами в виде пещерного медведя или саблезубого тигра, кстати, достаточного редкого хищника в этих краях. Но опасность для атлантийцев представляли все. Даже благородный олень мог убить одним лишь касанием копыта. Бобр, имеющий сто пятьдесят кило веса, придавил Рамона, когда тот поскользнулся на плотине и попал под завал.
И наконец, охотникам «посчастливилось» столкнуться с людьми. Ситуация выглядела непростой. Трое мужчин оказались в окружении стаи гиен и зажаты на небольшом уступе скалы. От гиен их отделяла неширокая расщелина: примерно в один прыжок человека. Они ожидали смерти.
Колесов с командой наблюдали из укрытия, как две гиены в нетерпении пытались преодолеть расщелину, кидались вперёд и получив отпор палками и ногами с визгом срывались вниз.
— Не смогут же они стоять там вечно. Ни присесть на этом тесном уступе, ни прилечь. Думаю, нужно вмешаться, — вспыхнул впечатлительный Рамон, и брат его в этом поддержал.
Марсия неодобрительно воскликнула:
— А вдруг мы как-то нарушим ход истории, вмешиваясь в дела людей?
Стрижевский обернулся на Марсию:
— Не говори глупостей. Мы убили здесь достаточно дичи, в том числе и хищной. Сто пудов, тот самый саблезубый тигр мог повлиять на историю, превратив какого-нибудь скромного кроманьонца в героя, спасшего своё племя от гибели. Племя разрослось, эволюционировало и стало основой для солютрейской культуры, по которой мы изучаем историю Верхнего палеолита...
— Не думаю, что теперь есть какая-то разница. Если рассуждать логикой книг, то даже бабочка могла стать поводом к изменению будущего. А мы их передавили уже сотни, если не тысячи…— предчувствуя веселье, добавил Рамон.
Марсия прищурилась и тихо проворчала:
— Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, —…Посмотрим, что вы скажите, когда эти дикари на вас набросятся.
— Но нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать! — продолжил стихотворную фразу Колесов. — А наброситься сил не хватит. Они стоят на этом балкончике уже довольно давно. Приготовьте оружие. Одиннадцать животных: опасность невелика. А вот что ждать от этих нервных и взбудораженных тварей — неизвестно. Прицел слева направо, в порядке строя. Готовы? Давай!
Несколько метких выстрелов, и основная часть стаи была уложена наповал. Собаки истошно визжали, пытаясь понять, откуда появилась опасность, и оголтело метались на вершине лысого холма. Выскочив из ущелья, Рамон и Фидель заправски рубили самодельным оружием, быстро уложив остатки обезумевших гиен, — практически без вмешательства остальных. Одна из тварей пыталась спастись бегством, получив незначительную травму и Марсия отпустила бедное животное восвояси, неодобрительно взирая на затею со стороны. Она хоть и была опытной охотницей, но стояла на своём до последнего, не очень-то приветствуя бессмысленную травлю животных во имя спасения дикарей.
Иберийцы  как стояли на уступе, так и остались стоять, ни на сантиметр не сдвинувшись с места. Было впечатление, что своих сородичей они боятся не меньше гиен. Видимо, неспроста. Может быть, они и были теми, кто так внимательно наблюдал за группой Колесова эти несколько недель?
Обшарив холм, Рамон и Фидель нашли два крепких ствола сухого дерева и, кинув их в качестве мостков под ноги испуганных людей, отошли подальше назад, всем своим видом показывая мирное к ним расположение.
Иберийцы помогая друг другу выбрались из западни и спешно заковыляли прочь, на деревянных ногах, затекших от долгого стояния в одной позе. Боязливо оглядывались назад, решая грозит ли им опасность от своих диковинных спасителей или нет. Один из дикарей, по всему видно, был сильно покалечен. Его нога кровоточила от самого колена и была неестественно вывернута. Это был мужчина средних лет и после нескольких шагов он упал на камни, не в силах идти. Сородичи подхватили его под руки и потащили, но у них не очень-то получалось: раненый, то и дело терял сознание от боли и, выскальзывая из захвата, снова падал на землю.
Колесов забежал вперед и преградил беглецам дорогу, знаками пытаясь предложить свою помощь, но те моментально ощетинились, выставив вперед деревянные копья с грубыми каменными наконечниками. Близнецы поняли, что их миссия на этом не закончилась, сняли бревенчатые подмостки и бегло прошлись по ним мачете, обтёсывая, удаляя выпирающие сучья и снимая кору, чтобы немного облегчить общий вес. Стрижевский достал из дорожного мешка большой кусок брезента, предназначенный для переноски мяса. Братья прикрепили брезент к подготовленным для сооружения носилок оглоблям и продемонстрировали иберийцам эту нехитрую приспособу в действии. В качестве модели выступил Стрижевский. Он, чувствуется, давно мечтал прокатиться таким способом — довольная улыбка не сходила с его лица.
Аборигены ни без опаски согласились. Охотники по очереди, сменяя друг друга, помогали нести носилки с раненым иберийцем. До самого конца пути иберийцы тихо спорили между собой, решая, открывать чужеземцам место, где обитает племя, или не открывать.
В большую пещеру кавалькада с носилками попала только спустя пару часов. Преодолев при этом ни один спуск и подъём. Внутри стоял чад от костра, а напуганные их появлением женщины и дети сразу забились в самый дальний угол жилища. 
— Нужна вода! Горячая вода! — пытался сказать Акила Шетти дикарям, но его боялись и не понимали. Он сам нашёл воду в широком каменном углублении пещеры. Вода капала откуда-то сверху, вероятно, скатываясь в щель дождевого стока. Достал свою железную кружку из рюкзака и, вскипятив воду на огне, они на пару с Колесовым попытались обработать рану, провозившись с этим больше часа. Пострадавший, временами приходил в себя, одёргивал голень, кричал, показывая своё недоверия пришельцам.
— Не кипишись, парень. Смотри-ка, всё ещё не доверяет, — ухмыльнулся Акила.
— Это и неудивительно. Здоровое чувство самосохранения — залог выживания в любую эпоху. Но при этом он, однако, вполне адекватен. Ведь предыдущий опыт общения с нами был положительным. Так? Мы спасли его и его сородичей от кровожадных тварей, принесли в пещеру... — говорил Колесов, большей частью обращаясь к Акиле, но глядел при этом в глаза раненному аборигену, добродушно улыбаясь.
Мужчина словно что-то понял, тоже попытался улыбнуться и немного расслабился, мужественно принимая процедуры. Это был хороший знак. Они ожидали худшего.
— Как вы думаете, они умеют улыбаться? Знают что обозначет улыбка? Вообще, эти люди неандертальцы или кроманьонцы? — заинтересовался Рамон.
— К этому времени неандертальцев уже не осталось, господин генетик. Кроманьонцы их съели, — быстро отреагировал Акила. — А про улыбку... чисто физиологически она возникает во время... дефекации. Ты знал об этом, Рамон? И должно обозначать что-то вроде «хорошие новости», — кхыкнул Акила.
— Ага, ага. Акила, скажи, тебе же интересно узнать, кто эти люди? Какой они гаплогруппы?
— Хх. Если ты хочешь сказать, что перед нами первые арии — то нет. Мы считаем своей прародиной более северные широты. А здесь была распространена гаплогруппа Р1b. И вообще, судя по внешности, они больше напоминают жителей южного Индостана с гаплогруппой Н, нежели европейцев.
— Да. Это именно они и есть. То самое промежуточное звено между негроидной и европеоидной расой. В генах европейцев до 40 процентов дравидской крови. Давайте-ка возьмём у них ДНК. На европейцев они и правда мало похожи. Пока наблюдается краниологический полиморфизм . Когда же появятся первые европейцы?
— А ты разве не помнишь множественные теории происхождения европейцев от русов, — с улыбкой перебил его Фидель, — которые внезапно мутировали и приобрели светлую кожу, глаза и светлый волосяной покров. Они пришли в Европу из Месопотамии или Армении, когда закончился малый ледниковый период.
— Фидель, история про русов как суперэтнос — сплошная профанация. Петухов, писал в своих «фундаментальных трудах», что проязык русов сформировался уже 25 000 лет до нашей эры. Колес? Ты узнаёшь свой родной говорок? — повернулся он к Колесову, — Нет? Удивительно.
— Всякие там «филы» и «фобы» всегда были несколько ни в себе. А то что европейские народы появились как раз после завершения Малого ледникового периода — это факт!. У нас появился богатый генетический материал. Покопаемся? — улыбнулся Колес, заговорив вдруг на русском языке.
Иберийцы, по всему видно, ни слова не понимали на языке пришельцев. Что было как раз не удивительно. Но, тем не менее, проявили к разговору атлантийцев большой интерес. Глаза их, близко поставленные, так и сверли пришельцев. Уши улавливали каждое слово, судя по тому, как вытянулись вперёд толстые коротенькие шеи. Носы улавливали тонкие запахи медикаментов, незнакомые, а значит, вызывающе ещё большее беспокойство. Но мужчин в племени раз-два и обчёлся. Женщины, которых было втрое больше и дети, против них не пойдут. Подметили и то, что они посматривают на мужчин, ища в них поддержки. «Значит, чувствуют, кто главный...» — сделал вывод Стрижевский. «Другое стойбище находится в десяти километрах отсюда и, возможно, повело бы себя более воинственно. Там мужчин в два раза больше. Территории между племенами поделены, как охотничьи угодья меж животными и мы вторглись на их землю, посягая на чужую добычу. Оттого, вероятно, и те, и другие долго присматривались, ожидая от нас агрессии. Слава Богу, обошлось. Добычи здесь хватит и на три племени. Но Атлантида — то ещё племя, кушает хорошо и помногу...»
Акила посыпал рану антисептиком и крепко перевязал, установив шину. Колесов окинул взглядом дикарей, забившихся в дальний угол, и вышел из пещеры вдохнуть свежего воздуха. За пределами тёмного, пахнущего дымом и плохо выделанной кожей прибежища, уже стояла прозрачная звонкая ночь. Луна, огромная и светлая, заливала своим сиянием большое каменное плато, что находилось на расстоянии полёта стрелы от них. Пещера притаилась чуть выше, защищенная стеной из больших валунов, появившихся здесь, скорее всего, в результате горного обвала.
Атлантийцы не чувствовали себя в безопасности среди дикарей, но идти куда-то в ночь тоже не очень хотелось. На плато обосновалась стая волков. Они уже затянули свою ночную серенаду, и было немножко жутковато слушать этот диковинный концерт, наполненный щемящими звуками истошной звериной тоски.
Как и всегда, один из группы остался на карауле, другие укутались в шерстяные плащи, сшитые из одеял, найденных на складах ГО Абрахамом, и по очереди дремали недалеко от костра.
— Симонова нет. Ему бы понравилась сегодняшняя вылазка, — вдруг сказал уставшим голосом Колес.
 — Эмоций ему ещё в первый раз хватило с лихвой. Будет вспоминать ещё лет пять, как минимум, — усмехнулся в ответ Стрижевский. — Это нам всё мало...
Акила дежурил первым, заодно присматривая за больным. Менял компрессы на лбу. Но после полуночи начался сильный жар.
— Что, если он подцепил бешенство? Тогда это конец! — прошептал Акила дремавшему рядом Стрижевскому. — Дай-ка сумку. У нас где-то должны быть более сильные антибиотики, — Акила взял сумку и, нащупав силиконовый мешочек, долго рылся в поисках лекарства, пока не нашел то, что нужно. — Час назад я дал ему пенициллин, приготовленный накануне, но жар не проходит. Помоги. Приподними голову.
Стрижевский чуть приподнял больного, и Акила влил ему растворенный в воде белый порошок, высыпанный из капсулы. Примитивные антибиотики и некоторые бактерицидные средства, типа пенициллина, уже приготовили на Атлантиде, а вот аптечных препаратов оставалось всё меньше и меньше… Марсия недовольно посмотрела на эту бесполезную трату лекарств, но промолчала, подкидывая поленьев в костёр.
Сменяя друг друга, охотники проспали до рассвета. Жар у иберийца потихоньку спадал, и он, обессиленный, забылся, наконец, сном.
Дикари так и провели всю ночь поодаль, не решаясь подойти. Только те двое, что были с раненым, накинув поверх него шкуру, кемарили рядом. Порой они открывали глаза и из-под густых бровей украдкой косились на арбалеты стоящие в уступе пещеры и острые ножи, с помощью которых атлантийцы резали тонкими пластиками сушеное мясо и ели, чуть размочив в железных кружках с кипятком.
Стрижевский отрезал кусочек и подал молодому иберийцу. Но тот не взял, а указал ему на нож.
— Это нож. Острый. Нержавеющая сталь, — гордо посматривая на своё оружие, сказал Борис, осторожно дотрагиваясь до лезвия. Юноша тоже потрогал острие ножа, убедившись в его словах. Он понимал интуитивно, для этого необязательно знать чужой язык. И тоже что-то заговорил, обернувшись на свой неказистый каменный топор.
Стрижевский осмотрелся и среди камней вокруг нашёл подходящий экземпляр. Он не знал, к своему стыду, как выглядит кремний, из которого были сделаны первые каменные орудия, но этот немного отдавал металлическим блеском, а значит, внушал доверие. Долго отбивая от камня фрагменты, Борис всё же получил неплохой, достаточно острый скол. Получилась и ручка и какое-никакое лезвие, настоящее, первобытное. Борис и сам получал удовольствие от процесса, пока корпел над работой, вызывая бурю восторженных эмоций у своего юного зрителя. На него смотрели живые глаза познающего человека.
— Вот, держи. Это твой каменный нож. Он, конечно, попроще будет, но тоже должен неплохо резать.
Явно бравирую Стрижевский попробовал отрезать кусочек от ломтя сушеного мяса, острым краем скола. И получилось! Опростоволоситься не хотелось. Стрижевского пробил пот. Непростое это дело — каменные орудия труда...
В результате юноша весь остаток ночи пытался сделать нечто подобное, методично откалывая края булыжника.
— Борис, мы не должны этого делать. Не помнишь, что ли? — напомнила Марсия.
— Глупости, каменные ножи уже должны быть. Мы в каменном веке.
— Ну и где же они? — настороженно осмотрелся Колесов.
— Если не в этой пещере, так в другой, наверняка.
— А если нет?
— Если нет, то будут. Сомнительно, что я нарушаю какую-то мифическую периодизацию. В такую древность: тысяча лет плюс, тысяча минус — значения не имеет!
— Я смотрю, ты бы и сам нож ему отдал, будь твоя воля? — заметила Марсия с упрёком.
— Всё, что мы принесём в их мир, растворится во времени. Заржавеет, сгинёт. Как, впрочем, и мы сами. Я бы и заморачиваться не стал. История уже сложилась такая, какая она есть.
— Мы в прошлом впервые. В самом деле, трудно сказать, как наше присутствие здесь отзовётся, — заметил Колесов.
— Ладно, не кипятитесь. Вы, наверное, правы… Солнце встаёт. Пора нам и честь знать, — закончил на этом Стрижевский.
Они оглянулись на женщин и детей в пещере.
— Похоже, их кормилец слёг. Рамон, оставь им лопоухих. У нас есть ещё один день. Надеюсь на более крупную добычу, — с кислой улыбкой сказал Колесов и вышел из пещеры на свежий воздух. Рамон вынул из сумки связку зайцев и улыбнулся, глядя на счастливого иберийца с новым кремниевым ножом: «Всё-таки Стрижевский всегда был и будет кумиром среди молодёжи».
В тот день им действительно повезло, и атлантийцы вернулись домой с хорошей добычей. Кто много даёт, тот после и получает с лихвой. А через неделю судьба их вновь свела со старыми знакомцами. В той же самой долине.
Иберийцы были уже не столь пугливы и благодарственными поклонами приветствовали Колесова и компанию. Они с таким энтузиазмом сгибались и разгибались, складываясь в лохматые вопросительные знаки, что Колесову, хмурому по обыкновению, в эти утренние часы вдруг стало весело.
— Думаю, лечение подействовало, и нога заживает. Иначе откуда такое подобострастие? Рваная рана от укуса дикой твари для них в пятидесяти процентах случаев или смерть, или ампутация. Двадцать тысяч лет назад делали операции по ампутации конечностей? — обратился Колесов к Акиле.
— В племенах покрупнее, думаю, находились умельцы. Каменным топором! Хек! И готово. Наше слишком маленькое. Скоре всего, отпочковалось оно совсем недавно и наверняка в связи с разногласиями между невесткой и свекровью, — засмеялся Акила и Колесов подхватил.
Аборигены поприветствовали их и тут же, что-то тараторя на своём языке, жестами стали указывать на плато. Там большое стадо мамонтов примерно в десять голов с мамонтятами разных возрастов, расположилось на отдых.
— Вот сейчас они покажут нам мастер-класс! Рамон, смотри и учись!
— Я не уверен, что мамонты годны в употребление.
— Что значит не годны? Учебник четвёртого класса по истории вполне убедительно говорит, что первобытные люди на мамонтов, как правило, и охотились.
— Рамон прав, мамонт — зверь большой и легкодоступный. Мяса с него много, а толку мало. Есть его можно только в большой нужде, — вмешалась в разговор Марсия. — Мне случалось пробовать слонину… если это одно и тоже… Мясные волокна крупные и жёсткие. Словно канат жуешь, ей Богу.
— Почему же тогда охота на мамонтов здесь столь популярна? Может, Марсия, ты просто не умеешь его готовить? — подколол её Рамон.
— Если я правильно понимаю, нас приглашают поохотиться, а значит, и на трапезу пригласят. Вот тогда и посмотрим…— поставил точку в разговоре Колесов.
***
— Славная была охота, — процитировал Акила классика, сидя у костра с куском жареной мамонтятины.
Атлантийцы на ходу схватывали новые приёмы. Они и не думали, что первобытные охотники способны их чему-то научить. Зато с арбалетами и электрошоковыми копьями для аборигенов охота сократилась по времени вдвое. Несколько животных оказалось зажато меж скал и атаковано. Их загнали в специальную ловушку — узкую расщелину, заведомо заваленную толстыми ветками и небольшими стволами деревьев. Скорее всего самопадом. Теми, что упали во время урагана. Мамонты провалились в расщелину, и охотники довершили дело, закидав добычу копьями.
— Смотрите, прямо как на картинке в учебнике истории! Что я говорил... — радовался Акила, когда Джозеф помогал иберийцам закидывать мамонтов валежником ещё и сверху.
 То, что происходило последующие часы, приоткрыло завесу тайны в приготовлении блюд из мамонта. Расщелину доверху набили дровами, колючими ветками дрока и подожгли. Мамонт готовился часов пять-шесть. Потом с него сняли прогоревшую до состояния углей шкуру и разделили тушу на части. В чем-то Марсия оказалась права: даже после столь длительной готовки некоторые части туши напоминали по вкусу старую жилистую говядину. Но были места очень даже ничего. Особо отметили хобот.
 Все остальные походы на мамонтов они планировали с иберийцами, оставаясь на ночлег в пещере. Это сотрудничество было выгодно скорее кроманьонцам: втроём, а именно столько мужчин было в племени, они не могли пойти на крупную добычу и даже устроить элементарную облаву были не в силах. А пришельцы с Атлантиды отличались от прочих племен, где каждая семья стояла только за себя. Они могли помочь им числом и оружием. Колесова это вполне устраивало. Охота — дело второстепенное, и мамонты шли исключительно на тушёнку. А вот доверие аборигенов было намного важнее.
Иберийцы быстро учились у нежданных гостей, подглядывая, повторяя незнакомые слова, быстро осваивая навыки и язык. Получив неожиданную защиту и помощь, племя начало быстро расти и развиваться, за пять следующих лет, поглотив, несколько небольших, таких же по численности соседних семей. Не в прямом смысле, конечно. Хотя повидать пришлось всякое. Время шло. Атлантида тоже ширилась.

6. Строительство
Штат лаборатории, ответственной за возвращение в будущее, увеличили за счет физиков-теоретиков и поставили задачу: как можно быстрее найти решение, способное организовать «прорыв». Соколов, зам Вебера задался целью найти ответы в фантастике и с несколькими молодыми инженерами месяц сидел в библиотеке сильно раздражая тех, кому пришлось натурально пахать. Но Вебер одобрил идею легально отмазаться от работы и ворчи не ворчи – приходилось терпеть. Всех остальных бросили на передовую народного хозяйства. Кроме мяса, добычи охотников, нужны были и другие продукты.
Как известно, Испания — солнечная страна с тёплым влажным климатом, где во все времена было неплохо развито сельское хозяйство. Это Мадрид, находясь высоко над уровнем моря, мёрз, кашлял, страдал от ветров и сильных снегопадов зимой. Не зря самую крупную пандемию двадцатого века обозвали «испанкой», хоть и пришла она предположительно из Китая будучи разновидностью прогремевшей на весь мир «короны».
Там, на севере, и сейчас было холодно. Ледник отступал, пополняя талыми водами мировой океан, но Андалусия — место на карте Испании, где сейчас находилась Атлантида, совсем не то, что Северная Кастилия. Андалусия — самый главный в Испании сельхозпроизводитель всё ещё успешно кормила древнего человека.
Здесь было всё, что нужно — земля, солнце и вода. Как в современности, так и в отдаленном прошлом. Температура упала, но основная часть флоры сохранилась. На влажной богатой почве произрастали фруктовые деревья: оливы и мандарины, пальмы, цвели ароматные травы. Заливные луга были пригодны для выращивания овощей и зерновых культур.
Но это всё на полуострове. Беда заключалась в том, как вести сельское хозяйство в значительном отдалении от места проживания? Находясь в самом центре огромной топи, площадью 75 000 гектар? А если и будут желающие заняться таким экстремальным фермерством, насколько это безопасно в реалиях данного исторического периода? Охотники уже не раз встречали на полуострове саблезубого тигра, носорога, ирбиса.
Атлантида не могла рисковать своими людьми и приняла решение пока остановиться на близлежащих островах, как более безопасных для ведения сельского хозяйства, куда не доберутся хищные звери и недружественные человеческие существа.
Между островами, мятым кольцом, расположившимися вокруг Атлантиды, и самой Атлантидой, была организована паромная переправа. Ширина водного барьера составила около 165 метров. Железного троса хватило впритык. Берега подняли, укрепили, и через несколько месяцев работы вокруг Атлантиды появилось первое земляное кольцо, достаточно широкое (чуть меньше ста метров) и удобное для выращивания овощей. К моменту завершения строительства земляного кольца фермеры собрали первые плоды своих трудов там, где в самом начале удалось обработать почву.
Что они посадили такое и где нашли семенной материал? Очень важный вопрос, быстро и легко решился благодаря запасливости некоторых сотрудников института. Среди молодых учёных, которые иногда неделями жили в своих лабораториях, было немало сыроедов. Сыроедов? Да, сыроедов, которые владели беличьими запасами живой пищи: злаки, способные прорасти, среди которых: неочищенный рис, зелёная гречка, чечевица... Всё пошло в ход. На подоконниках в горшках росла пекинская капуста, салат, микрозелень. Даже гриб «вешенка» выращивался по какой-то хитрой технологии в мешочках. Корнеплоды, не замороженные и не нарезанные кубиками, лежали в нижних отделах холодильников и очень даже неплохо прорастали (порой непосредственно в холодильниках) и дали первый урожай уже на клумбах. Кроме этого, нашлось достаточно семян трав: тмин, кориандр, рукола и... что-то ещё по-видимому, для зелёных горшочков. Эти богатства сыграли ключевую роль в деле выживания «новых Робинзонов». Атлантийцы смогли сэкономить время на занятиях селекцией, думается, добрую тысячу лет.
— А потом будут говорить: иноплатенетяне завезли семена на матушку Землю, — ворчал Абрахам, наблюдая за учеными девами в позах огородницы.
— Что вам на это сказать, мил человек? Сказать нечего! — развёл руками ректор стоя рядом. В данном случае приказ «не привносить в мир ничего, что могло бы скомпрометировать путешествия во времени» не работал. Тут уж или в стремя ногой, или в пень головой.
— Ну вот и проблема селекции решена. Не такой она оказалась и сложной! — радовался Симонов, наконец-то выбравшись на свежий воздух.
— Симонов! А вы что тут забыли? Идите работайте! — цыкнул ректор.
Сами любители органических продуктов стали непосредственными производителями — фермерами. И получали огромное удовольствие от труда. Не все конечно, но многие. В тех, в ком одна страсть постоянно боролась с другой и наконец победила. Они гордились тем, что так неожиданно их пищевые приоритеты приобрели настолько нужный и важный характер. Причем общество повернулось к ним лицом и смотрело с одобрением, а не скептически покручивало пальцем у виска.
Геологи продолжали изучать местность, раскладывая на столе старые карты месторождений, в надежде извлечь из недр земли медь, олово и полиметаллические руды для электро-рудоплавильных печей. Бурили разведочные скважины, собирали образцы пород, заглянули во все кратеры. Сделали аэрофотосъемку территории на несколько десятков километров в разные стороны от Атлантиды, составили новые карты береговой линии (на растерзание альтернативщикам) и сравнили со старыми.
Биологи изучали флору и фауну, брали пробы воды и почвы. С помощью тепловизоров во время аэрофотосъёмки они обнаружили сразу несколько посёлков первобытного человека, расположенных в горных пещерах. Были небольшие семьи по пятнадцать-двадцать человек и довольно крупные: от пятидесяти до ста.
Техники было не много, и от этого строительство, возникающее то тут, то там, приобретало всё более грандиозные масштабы и чаще походило на работы во времена древних строителей египетских пирамид. Словно муравьи, люди копошились на земле, сооружая пандусы и орудуя шестами. Да и что тут говорить, это и была самая что ни на есть древнейшая стройка на планете.
После начала строительства и активной охоты на юге полуострова многие дикие животные ушли на северо-восток. Но чувства безопасности у островитян от этого не прибавилось, ведь первое время не было ни спецодежды, ни даже сапог. Страдали от этого наиболее уязвимые слои общества: женщины. Не только от того, что их обувь неотвратимо превращалась в ничто, но и от того, что по ногам постоянно ползали разные букарашки-сколопендры.
То тут, то там слышались панические крики и визги. На месте происшествия собиралась возбуждённая толпа, чтобы понять масштаб трагедии и идентифицировать ползучую тварь. Шутили, смеялись и плакали. Не на шутку уставали от тяжелой физической работы в совершенно не привычных для себя условиях.
Поэтому первым, что начали производить на Атлантиде, это сапоги. Вспомнили даже старинные русские калоши. Шили их из кожи, бывало даже из ветоши, пропитывая водонепроницаемыми составами. Позже в лесу Акила обнаружил ландольфию. По-простому — каучук. Он знал что она должна быть здесь и целенаправленно искал. Дела пошли значительно лучше. Ведь каучук, это не только резиновые сапоги…
С сапогами появились и сапожники. Постепенно, по мере необходимости оживали древние полузабытые профессии: башмачники, гончары, бочкари... Появились даже мастера лозоплетения. Кузнецы во главе с Колесом стали пользоваться особой популярностью. Как в старые добрые времена. Многие сами себе были и башмачниками, и ткачами, и швеями, пытаясь найти применение собственным талантам в отсутствии привычной научно-педагогической деятельности. Но некоторые умудрились найти тему для новой диссертации...
Вместе с первым пенициллином, заложили основу фармацевтики. Не забывали о лопатах, тележках и другом необходимом оборудовании.
Построили маленький цементный заводик. В XXII веке этот материал, казалось бы, вышел из обихода, но в данной ситуации оказался самым простым и доступным в производстве строительной смеси. Умельцы с кафедры материаловедения немного подшаманили, поиграли с составом, добавили в него некоторые элементы — ил, смешанный с вулканическим пеплом, в том числе измельченный ракушечник, в огромном количестве лежащий на побережье Атлантики, и получили более совершенный сверхпрочный материал, устойчивый к влажности, эрозии и выветриванию, с прекрасным пуццолановым эффектом. Замешивая раствор на морской воде и иле, они попытались создать некое подобие римского бетона.
Получив этот материал, атлантийцы первым делом укрепили оголенный фундамент Института Времени, позже обшив его полностью большими листами самородной латуни.
— Аурихальцит. Так называли этот металл в Древней Греции. Или орихалк, вот что это! — сделал заключение Колесов, когда геологи вернулись с разведки, неся как знамя, параллельно земле, большую железистую глыбу на куске брезента, вшестером.
— С ума сойти! Значит, в Атлантиде действительно была самородная латунь! А ведь очень долго в её существование вообще никто не верил, пока во второй половине XX века на одном из медных месторождений Урала не обнаружили значительные количества самородной латуни. Это очень большая редкость и потрясающая удача! — без конца восторгался Симонов, ероша отросшие волосы.
— Симонов, она же может заменить нам всё на первых порах. Кроме того, что металл легкоплавкий, с ним ещё и работать одно удовольствие.  Он хорошо отражает электромагнитные излучения и подойдёт для защиты Атлантиды во время перемещений во времени. А как он хорош для сварки с другими металлами. Мы будем использовать его вместо клея, для ремонта износившихся конструкции, — поддакивал ему Колесов с азартом. Увидеть его таким, зрелище, пожалуй, более невероятное, чем найти залежи самой самородной латуни. Когда дело касалось металлов, он превращался в восторженного ребёнка.
  Незаменимым элементом жизни Атлантиды было и оставалось искусственное солнце — Гисолинк. Уникальный энергоёмкий генератор солнечной энергии. Он мог накапливать, преобразовывать энергию солнца в тысячи раз эффективней солнечных батарей прошлого. Он не только генерировал энергию солнца в дневное время, отдавал свет в вечерние часы, но и мог питать такие небольшие города, как Атлантида, абсолютно автономно и бессрочно. Не возникало необходимости в других источниках тока. Установка имела неограниченный срок службы и удерживалась высоко в воздухе притяжением магнитного поля земли, соединяясь с поверхностью лишь тонкой ножкой проводника. «Одуванчик», — называли его русские.
Миллионы искусственных алмазов-гелиостатов собирали и преломляли солнечный свет. Имея шаровидную форму, Гисолинку не нужно было иметь систему позиционирования: многогранность алмазов позволяла принять солнечный свет в любой позиции. Сверхпроводящий вихревой электролит передавал тепловую энергию в гелий-водородное ядро генератора. Дороже этого маленького искусственного солнышка у них ничего не было. И пока Гисолинк крепко держался на своей тонкой ножке, у Атлантов были все шансы на успех.
Для того чтобы беспрепятственно достигать побережья Атлантики, начали строительство большого канала, которое растянулось в последствии на целых пятьдесят лет.
Несмотря на общую подавленность в начале, настроение у путешественников во времени постепенно улучшалось. Совместный труд, романтика первобытной жизни приземлила все проблемы до уровня «здесь и сейчас». Физический труд и кислород сделали свое дело: настроение стало веселое, состояние бодрое. Старики, которых не скрутил ревматизм или прагматизм, тоже старались участвовать в делах советами, идеями, практической эрудицией, которая раньше посчиталась бы неуместной в мире комфорта и автоматизации.
 Островитян спасало то, что они живой, талантливый народ. Эрудированный. Учёные всех мастей. Ведь Институт Времени — организация настолько многогранная, синергетически спаянная в единый самоорганизующийся механизм, что возможно было решить все вопросы, так или иначе всплывающие на повестку дня. И решали. Здесь работали не формалисты — энтузиасты. Представители почти всех национальностей, лучшие из лучших. Они во всём искали связи, зацепки, намёки. Копали глубже других, проверяли даже самые абсурдные теории, строили фантастические механизмы (которые зачастую не работали) и методом проб и ошибок ушли далеко в своих открытиях именно потому, что верили в самое невероятное! И мечтали, как дети! Пять лет пролетело как один день. Что было вперёд: орихалк или ландольфия? первый малыш или первый спящий?..
Не лишним будет сказать, что в одном месте по воле случая оказалась масса молодых здоровых людей. Парни и девушки, не замечавшие никого рядом раньше, стали с интересом присматриваться друг к другу.

***
— Кто это? Вот та. Она просто милашка, — спросил Стрижевский Джозефа стоя на террасе и поглядывая сверху вниз на работающих в саду женщин.
— Блондинка? Виктория. Не узнал? Мы сватали тебе её миллион раз. А ты: «Высокомерная, циничная, стервозная баба».
— Та самая крашенная блондинка с белыми ногтями как у банши?
— Именно так ты и сказал, когда мы обсуждали первых красоток Института Времени. Ха-х! Как у банши! — засмеялся неповоротливый  Джозеф. — Она с твоей кафедры. Не припоминаешь? А Колесов с ней крутил, помниться. Ему ногти не помешали.
— С кем только Колес наш, не крутил, но эта дамочка точно была не в моём вкусе. Кукла пластмассовая.
— Ах-ах-ах, — покатились со смеху мужчины, стоящие чуть поодаль. Разговор их заинтересовал. — А нам Виктория нравится! И волосы у неё оказывается настоящие.
— Не сомневаюсь, в ваших вкусах. Но что-то с трудом верится... — ответил Стрижевский, не отрывая взгляд от девушки, а та улыбалась, глядя на него, лукаво, поправляя выбившийся локон, словно слышала о чём говорят мужчины.
— Кто только не набивался ей в женихи, а она всё на тебя смотрит. Странно, что ты её вдруг заметил, мистер жираф... — съязвил Джозеф. Было заметно, что он слегка завидует, но Стрижевский уже не слушал. Он слушал биение своего сердца и замечал знаки тела, которыми с ним разговаривала Виктория. Глаз её он разглядеть не мог, а блеск в глазах видел. Видел улыбку на влажных обветренных губах, которые она то и дело облизывала кокетливо прикусывая, с одной стороны. Проводила рукой по волосам, закладывая за ухо выбившиеся из хвоста пряди, поправляла футболку, обнажая длинную белую шею и грудь. Футболка с глубоким вырезом за год чувствуется подрастянулась, стала блеклой и бесформенной, но не могла скрыть красивую точёную фигурку атлантийской красавицы, сбитую как у греческой Венеры.   
Когда Атлантида переместилась в прошлое, жизнь у бывших коллег сильно изменилась. Надменная красотка Виктория быстро превратилась в просто Вику. Сошёл перманентный макияж, маникюр стал не нужен, а высокие каблуки заменили нелеповатые резиновые сапожки. Длинные волосы были заплетены в косу, а взамен элегантного маленького платья появился не менее элегантный синий комбинезон из парусины. Но самое главное, появилась и сама Вика. Раньше она пряталась за модными аксессуарами, а теперь объявилась такая какая есть.
Она не визжала, как другие при виде насекомых, работала за двоих, лихо махая лопатой, и очень мило возилась с жёлторотыми, пушистыми цыплятами в птичнике, куда охотники свозили пойманных на полуострове куропаток, тетёрок и рябков.
Стрижевский влюбился как сумасшедший. Ещё никто не видел его таким. Всё самое лучшее — для неё. Оказываясь на полуострове, он шарил глазами по сторонам, выискивая, чем порадовать любимую. Лучший кусок мяса, авоська с апельсинами, цветы... Самоцветы в булыжниках, золото, совсем не похожее на золото из улова геологов. Он тащил ей всё, что казалось ему мало-мальски ценным или милым. Глаза Вики лучились счастьем — в пору позавидовать. И все завидовали. Друзья не могли сдерживать улыбок при виде воркующей парочки: лев и львица на просторах дикой саванны. Была в их отношениях какая-то сила и благородство, свойственное зрелым, глубоким отношениям. Никаких лишних слов. Он угадывал малейшее её желание, душевный порыв. Прилепился к ней, чтобы идти в ногу, дышать синхронно и, видимо, умереть в один день…

Зов природы не обманешь. Уже через год после приземления в прошлое население Атлантиды прибавилось на одного нового человечка. Появился первый коренной житель Атлантиды. Кто-то негодовал по этому поводу, потому что скучал по дому. Не все ныне жители Атлантиды были учёные-одиночки. Многие имели семьи, которые остались там — далеко в будущем. Дети, разлученные с родителями, и родители, отлученные от своих детей, порой жестоко страдали от тоски. Некоторые находили утешение, другие, более преданные своим чувствам, хранили верность и ждали воссоединения с любимыми.

Через год у Стрижевского и Виктории родилась двойня. Это произошло всего через пару месяцев после рождения первого коренного атлантийца — сына Георгия Симонова.
Роды проходили тяжело, специального оборудования не было, так же, как и специалистов — настоящих врачей-акушеров и гинекологов. Двойняшки оказались крупными, лежали валетом. Для Вики и для тех, кто принимал роды эти восемь часов стали настоящим испытанием на прочность. Когда глаза уже слезились от радости созерцая двух своих новорожденных крепышей, изможденный организм вытолкнул из себя послед, сердце… остановилось.
Сафуан и Елизавета принимающие роды ворковали над малышами, оставив мать отдыхать после такого испытания. Пять минут, всего пять минут… они и предположить не могли, что крепкая, сильная духом Виктория может не выдержать родин. Где? В какую минуту всё пошло не так?
— Ну вот всё закончилось. Малыши у тебя замеча…— положив упавшую руку Вики на кровать сказала Елизавета, но рука безвольно упала, ударившись ей в живот. Лицо роженицы влажное и бледное было обращено к младенцам, но смотрело вдаль пустым неподвижным взглядом. — Вика, Викуся… — дрожащим голосом запричитала Елизавета, хлопая роженицу по щекам. Но душа уже отделилась от тела и витала где-то далеко... Далеко от Атлантиды.

Возможно, она вернулась домой, следуя по неведомому пути. А может быть, путешествовала над миром? Летела облаком мимо древних морей, неизвестных и ещё не покинутых прежними цивилизациями городах. Над снежными вершинами, полями, степями, лесами... которыми потом пройдут уставшие от несбывшихся ожиданий атланты.
 
С каждым прожитым на острове годом детишек рождалось всё больше и больше. Даже несмотря на то, что с детьми происходило нечто совершенно невообразимое. Впрочем, не только с детьми. Проблемы наваливались на путешественников во времени как снежный ком, возрастая в арифметической прогрессии.

7. Связующая нить
Три дня Стрижевский метался, как раненный зверь. Рыдал, пока никто не видел, уходил надолго в леса. Потом впал в какой-то ступор, затих. Колесов уложил его в постель Стрижевский, не сопротивляясь ему, лёг и тут же уснул. Спустя двенадцать часов его попытались разбудить, но спал он крепким беспробудным сном два дня, три, пять…
Такой молодой, красивый и полный сил… Такой эмоциональный, такой тонкой душевной организации человек… Видимо, шок оказался настолько велик, что организм его не выдержал. Вначале решили, что это летаргический сон. Но Борис спал, и спал, и спал. Ничего не говорило о том, что выйти из этого состояния он не сможет. Все функции были в норме даже без использования систем. Его оберегали почти шестьдесят лет. За это время в сон ушло ещё трое атлантийцев. Стало понятно, что сон — это не простая случайность, не летаргия, что будут и другие «спящие». Тогда по-настоящему задумались, как сберечь человека, обреченного на долгий сон. Вопрос вставал на каждом заседании деканата.
— У нас уже есть гравилор, но можно испытать древнее, как мир средство. Никто не пробовал им пользоваться в современном историческом периоде, но на заре человечества оно было инновационным, — очень издалека начал Георгий Симонов, боясь, что его не воспримут всерьёз.
— Не томи, Маркович, что за средство? — ворчливо произнес ректор.
— Пирамиды! — просто произнес он.
— Не верю своим ушам, ты всё продолжаешь шутить?
— Уж, какое там. Но послушайте. В двадцатом веке провели несколько экспериментов, в результате которых выяснилось, что кусочек мяса, помещённый в центральную часть пирамиды, долго остаётся свежим. Бритвы и ножи самозатачиваются, а поражённые ржавчиной предметы через некоторое время начинают блестеть, как новые!
— Кусочек мяса! — испуганно воскликнул профессор Фасулаки.
— Да, это верно, могу подтвердить, — откликнулся Соломон, историк-египтолог.
— Хорошо. Представь мне всю информацию к завтрашней планёрке, Соломон. Пирамида — это не домик на дереве. Нужно всё как следует обдумать.
— Мне кажется, это дорогостоящий, но самый оптимальный вариант, — вдохновенно сказал Георгий.
— Отчего же? — съязвил ректор.
— Пирамиды встречаются повсеместно на земле. Я думаю, что это тот самый случай!
— Угу, угу, угу. Тот самый случай?
— У меня появилась одна очень интересная догадка. Впрочем, я не изобрету велосипед если скажу, что временная упорядоченность причинно-следственных связей не может быть обращена вспять. Или, иными словами — причина должна наступить раньше, чем следствие. Возможность путешествий во времени — мечта. И многие такие как я, стремились её осуществить. В рамках теории линейного времени, события происходят последовательно и каждый момент времени является уникальным. Так вот, если пирамиды были построены, и внятного понимания «зачем?» у людей до сих пор не нашлось, посмею предположить — они были построены для «спящих». Мало того «спящими». То бишь атлантами!
— Смело. Очень смело! Пожалуй, что-то в этом есть, Симонов.

Время летело кручёной стрелой, выпущенной с туго натянутой тетивы лука, но казалось оно вечностью. Вечная жизнь, вечные проблемы, вечные поиски решений… Круговорот жизни и смерти. Жизни и смерти. А новая жизнь зарождалась в Атлантиде стремительными темпами.
Факт, что с детьми, рождёнными в Атлантиде, было что-то не так, островитяне поняли не сразу. Первенец Атлантиды родился у Вероники. Именно ей, первой пришлось испытать все трудности материнства вдали от цивилизации. Через два месяца на свет появилась двойня Стрижевского. А за ними целый «бэби бум» охватил Атлантиду.
Молодые мамочки были не на шутку напуганы. Дети проявляли недюжинный аппетит. От них не было покоя ни днём, ни ночью. Они мало спали, и росли… не по дням, как казалось, а по часам!
Солнце поднималось над миром и снова уходило за горизонт. Ни что не указывало на бешеный ритм жизни. Это было внутреннее ощущение мамочек, не имеющее ничего общего с реальностью. Но ощущение «ускоренности» времени не пропадало. Как будто киноплёнку жизни быстрыми движениями прокручивают перед глазами. Будто время, не зная покоя, торопится, бежит. Словно невидимый часовщик вращает стрелки указательным пальцем, скользя по циферблату. Манипулируя часами чужой жизни.
Никто не догадывался, в чём причина, пока не сумели поймать интернет. Получилось это совершенно случайно. Связь была крайне неустойчива. Все последующие попытки к подключению заканчивались, как правило, неудачей. Но тот факт, что сеть была — сразу здорово насторожило атлантийцев. Значит, они всё ещё как-то связаны с будущим! Каждый раз, обновляясь, компьютеры Атлантиды сбрасывали внутреннее время и синхронизировались с мировым.
Атлантида провалилась в кротовину, но за ней тянулась незримая нить, удерживающая на грани прошлого и будущего. Словно шарик на резинке, заброшенный в пространство, замер, застыл на месте, в точке невозврата. За три года, что они провели в прошлом, в их будущем не прошло и трех минут! Атлантийцы не старели. Для них время словно замерло. Чего не скажешь об их детях.
Время летело. Один день, как и прежде, сменял другой. Солнце вставало над Атлантидой и садилось. Одна важная задача решалась, и наступало время для следующей. И всё это происходило в таком бешеном темпе, что люди не успевали задуматься. Не успевали отдохнуть. Только закрывали глаза с наступлением ночи, как тут же наступало утро. Сухое жаркое лето сменялось дождливой зимой. После небольшой прохлады возвращался нестерпимый летний зной. Бесконечный аттракцион! Карусель, от которой кружилась голова и порой путались мысли.
Вероника, первая мать, столкнувшаяся с проблемами, как никто другой болела за детишек и помогала молодым матерям, возглавив местный родильный дом. Вначале им выделили место в корпусе, потом появились ясли и детский сад. Долго ждать не пришлось, чтобы следом появилась школа.
У Вероники и Георгия родился сын, а ещё двоих: мальчика и девочку, Бориса Стрижевского, жена которого умерла в родах, они решили усыновить. Трое ребятишек выросли стремительно. Скоро их и детьми назвать язык не поворачивался. У сына подросли и стали взрослыми свои дети, а Вероника готовилась стать прабабушкой, в тоже время, находясь на шестом месяце беременности. Это здорово било по психике и вскоре привело её к жесточайшей депрессии. И не потому, что она должна стать прабабушкой, а потому, что, став ею, она должна будет готовиться к следующему этапу своей жизни — потере старших детей.
Её сыну было уже за шестьдесят. Шесть десятков лет! Она и глазом моргнуть не успела! То, что сын старше отца с матерью, можно понять, если рассуждать логически, но трудно было понять с человеческой точки зрения. Это сильно удручало. Так не должно было быть! Слишком непривычная и неестественная сложилась ситуация. Казалось, что видишь мир со стороны. Не живёшь в нём, а созерцаешь. По инерции делаешь привычные уже вещи: ешь, ходишь на работу, принимаешь роды, воспитываешь детей… Каких детей? Чьих детей?
Постоянная суета и бесконечные проблемы вытаскивали её из сонного созерцания, но сумасшедший график истощал сердечные силы. Выматывал. Она всё реже покидала кампус, а затем, передав дела начальницы роддома, вовсе заперлась в четырёх стенах, отстранившись от внешних связей совершенно.
— Хочу на пенсию. Как же я хочу на пенсию. Почему у нас нет официальной пенсии? — спросила Вероника за ужином. Она могла сама найти ответ, вопрос был риторический.
— Наверное потому, что официально прошло только десять минут! — усмехнулся Георгий, но сразу осёкся, понимая, что шутить не место и не время. — Я поднимал этот вопрос. Вебер ответил мне грубовато, но он в чем-то прав: «В пирамиде отдохнёшь. С фараонами за компанию» — сказал он. Представляешь? Типа: на том свете, Симонов, выспишься. Чисто теоретически можно не уснуть и двести, и триста лет, если не особо активно трать свою энергию… Но время покажет...
— Время…
Выходные дни они, конечно, старались проводить вместе, собираясь всей большой семьей. Георгий радовался каждой встрече, ведь ему так редко удавалось вырваться из подземелья лаборатории. Он, как ребёнок, каждый раз восхищался, узнав, что стал дедом или прадедом, воспринимая жизнь как интересную историю, которую смотрит с экрана телевизора. Вероника всё больше уходила в себя, и каждый раз ему становилось всё горче смотреть в её потухшие глаза. Всё чаще из её уст проскальзывали саркастические шутки и философские замечания о бренности бытия. Она часто вспоминала Лизу и пыталась представить, как бы она сейчас выглядела: как внучка Кора или как внучатая племянница Лаура. Но чаще всего сидела у окна, бледная, с потухшими, влажными от слёз глазами.
А вскоре ею овладел «сон Атланта».
Атлантийцы, привязанные незримой нитью к будущему, находились на грани миров, становясь «бессмертными» здесь, в прошлом. Их жизнь по минутам текла там — на другом конце времени. Маленький шарик «Атлантида» вращался на перекрученной резинке времени и жизнь, не утекала, а обтекала его, готового сорваться в любой момент, унося их обратно в будущее, стремительно и беспощадно разрушая то, что они пытались построить здесь в прошлом, просто выживая. Они часто не осознавали, какие метаморфозы с ними происходят, поэтому уставали смертельно.
Смерть же, обманутая, не могла их забрать, и тогда они просто засыпали. «Сон» длился у всех по-разному, от пятидесяти лет до ста пятидесяти. Случалось, и дольше. Как минимум каждые пятьдесят-триста лет им необходим был такой отдых.

Симонов переживал. К своему стыду, он не знал, не умел как следовало позаботится о ней. Все взрослые. Все справлялись с проблемой как могли. Объективная реальность, что можно здесь поделать? Сказать «потерпи немножко, я всё исправлю»? Разве это не банально? Можно ли посчитать другого человека «глупцом» не способным достойно понять и принять тоже, что и ты? Принять очевидное. Может, дело вовсе не в глупости? Симонов понимал подсознательно в чём, но преодолеть себя что-то мешало.
 Задумываясь, он всё чаще вспоминал о матери, которую ни разу в своей сознательной жизни не обнял, не поблагодарил, не утешил. Не пожалел и не удосужился сказать «спасибо». Для него было само собой разумеющимся принимать заботу мамы. Уезжая, он думал, что снимает с её плеч тяжёлый груз, стремясь к самостоятельности. А так ли это?
Георгий много над этим размышлял. Он часто, сидя за компьютером, писал письма другим разработчикам машины времени, советуясь, как исправить ситуацию, но потом создавал новое письмо и писал матери. Уйдёт — не уйдёт, но он жаждал исправить ситуацию, покаяться. Сказать то, что не сказал ни разу за много лет, утешить, пожаловаться. Уверить, что помнит и любит, что он не сухарь бесчувственный, а просто мальчишка, не знающий как показать свою любовь.
Может быть, и Веронику он проворонил? Не дал ей почувствовать опору, не помог справиться с нахлынувшими чувствами?
Как ответственный за все несчастья, Георгий разработал и предложил основополагающие принципы «сна». Они давали возможность «спящим» провести время в безопасности. А главным прибором, обеспечивающим безопасность, стал гравилор.
Прибор учёные разработали давно, и он использовался в медицинских учреждениях для профилактики пролежней у лежачих больных. Создавая гравитационное поле, он помогал телу оставаться в состоянии левитации даже в самых стеснённых условиях. Гравилор обеззараживал воздух вокруг объекта и создавал защитное силовое поле, стимулирующее мышечную активность. Такие приборы были в комплекте каждой индивидуальной аптечки. Позже их подогнали под всех атлантов индивидуально.
Кроме того, в большом конферец-зале на пятом этаже здания Института Времени возвели большую стеклянную пирамиду. Сквозь толстое мутное стекло местного производства трудно было рассмотреть, кто есть кто среди «спящих». Да и не нужно. Зачем лишние взгляды и толки? Пирамида была дополнением, идеальным элементом сохранности спящего внутри человека.
Из пятиста «бессмертных» через двести лет спали одновременно до пятидесяти человек. Больше пятидесяти уже пробудилось, и процесс этот не прекращался. В числе первых «спящих» оказался Борис Стрижевский. Он впал в анабиоз, потеряв любимую женщину, умершую в родах. В его тридцать пять он влюбился впервые, сильно, страстно, окунувшись в чувство с головой. Пробудившись, ему первому в Атлантиде пришлось испытать и другую боль — старость и смерть своих первенцев.
И сына, и дочь Стрижевский видел только раз — сразу после рождения. Тогда они были очаровательными пухлыми малышами, а спустя пол сотни лет он встретил их почти что стариками. Почти. В свои пятьдесят лет они выглядели много старше тех пятидесятилетних, живущих спустя двадцать тысяч лет после них. Несмотря на защиту и наставления Атлантиды.
Они первыми посетили Бориса, узнав о его пробуждении. Он вглядывался в глаза и морщинистые лица взрослых детей, узнавая родные черты. Дочь — одно лицо с его матерью, живущей в полном одиночестве там, в будущем. Сын — это он сам, Борис. Таким он, видимо, станет через двадцать, а то и тридцать земных лет!
Горькие открытия делали атлантийцы постоянно, много чаще, чем научные. Вероника «спала», а в её чреве находился ещё не родившийся шестимесячный ребёнок. Малыш не проявлял активности в утробе, родовая деятельность не наступала. УЗИ-аппарата у них не было, но маленькое сердечко стучало ровно и спокойно. Складывалось впечатление, что малышка тоже спит.
— Не представляю, как быть? — постоянно повторяла врач.
— По идее, нужно делать кесарево сечение, но шестимесячного младенца мы выходить не сумеем, — подтверждала акушерка. Благодаря огромной библиотеке удалось открыть медицинское училище. Опыта набирались постепенно, все вместе, — и учителя, и ученики. Вырастив уже третью плеяду врачей, они могли гордиться, но аппаратура... её как прежде не было. Создание оной было далеко не первостепенной задачей.
— Может, подождать ещё три месяца? Так, чтобы наверняка? — спросил её и себя Георгий, мало разбирающийся в происходящем.
— А можно ли? Как у спящего атланта проходит беременность? Может, нужно ждать гораздо больше трёх месяцев? С таким мы пока ни разу не сталкивались!
— Придётся рисковать. Подождём, — Приняли решение на консилиуме врачей о чём и сообщили Георгию. Вынули малышку спустя три месяца. Риск — благородное дело, но слишком опасное. В этот раз им повезло.
 Так за решением простых и сложных житейских задач текли годы. Население росло. Границы Атлантиды расширялись. Складывалось своё особое мироустройство. Кому-то этот порядок, социальная система хозяйствования казалась естественной. Кому-то — нет. Тем временем в обществе назревал серьёзный конфликт.

8. Назревающий раскол
Вначале было слово. И слово было…
Всё поначалу кажется безобидным. Атланты начали строить канал, который должен был соединить их с океаном. У канала, кроме транспортного, была и масса других предназначений. Он позволял организовать такую инфраструктуру, которая оптимально подходила бы целям и задачам времени, соединяя водораздел между первым и вторым земледельческим кольцом. Мосты, соединяющие два острова, были построены там, где это требовало время и необходимость. Но, используя канал, можно было значительно снизить нагрузки на людей и технику. Водные границы Атлантиды решили сохранить. Они, как и раньше, выполняли функцию барьера между тем миром и этим. Население быстро росло, и на островах постоянно шло строительство жилых комплексов для молодых семей. Каждой семье выделялся участок земли и вменялось выращивание определённой сельхозкультуры, которая входила в систему севооборота. Более высококвалифицированные специалисты (сотрудники института) производили штучный товар и технологии. Участвовали в управлении и научно-образовательной деятельности. С появлением массы других членов общества они вернулись к умственному труду на благо процветания нового общества. Такой порядок был естественен. Другого и быть не могло. Даже верхушка управленческой структуры практически не менялась. Вебер успешно справлялся с руководством. Иногда на посту его сменял другой выборный кандидат, чтоб не удариться в деспотию. Но спустя время именно Вебер снова оказывался у власти. Ему доверяли по привычке. Он смог справиться в самом начале — значит, сможет выйти из сложного положения и в другой раз. 
Канал становился необходимой транспортной артерией для доставки стройматериалов и возможности выхода в океан для промысла рыбы, путешествий, в конце концов, исследования береговой линии Атлантики и других островов. Дорогой презентационный галеон простаивал, рискуя лишиться всего своего содержимого, в плане электроники. Да и механики, в принципе, тоже. Атлантиде требовалось всё больше продуктов питания, ведь часть населения теперь не участвовала в производстве. Больше земли для посевов, больше жилого фонда.
Самые тяжелые и масштабные работы выполняли с помощью экзоскелетов. Шесть железных великанов руками-ковшами выгребали грунт, скидывая землю и гравий в основание второго, самого большого кольца вокруг Атлантиды. Его возвели пока лишь на треть. Тяжелый, илистый грунт замешивали с цементом и заливали в основание. Верхнюю часть почвы мешали с песком, торфом и компостом. Сеяли сидерат и сажали травы для формирования плодородного слоя. Уровень воды в своём болоте удалось снизить, но прежде чем соединить канал с океаном, стены земляного кольца нужно было как следует укрепить, перелопатить тонны земли, перетаскать миллионы камней и раствора, древесины...
Строительство шло крайне медленно. Для земляных работ, крепких, выносливых рук категорически не хватало, жалко было технику — это вовсе невосполнимый ресурс. И на очередном совещании ректор Клаус Густав Вебер предложил использовать в качестве рабочей силы местный народец, тех самых иберийцев, с которыми охотники из Атлантиды много лет хорошо ладили.
Атлантийцы прекрасно помнили и строго соблюдали постановление ректората: «Ничего, что не может находиться в данный промежуток времени на земле, не должно попасть в руки дикарей». Это относилось к вещам и технологиям, в том числе. Антлантийцы старались вести себя крайне аккуратно. Но, тем не менее, соседние племена постоянно получали разнообразную помощь. Они ловко схватывали, на лету и усваивали идеи. Подглядывали, перенимая то, что могли воспроизвести. Иногда их поделки выглядели смехотворно. Робот из коряг, одетый в шкуры завораживал, возвышаясь Колоссом на побережье, но, конечно, никак не мог способствовать выполнению тех целей, для которых его возводили. Кстати, насчет целей, можно и поспорить. Вокруг него ходили хороводом и заговаривали.
— Нет, всё-таки скорее разговаривают. Пытаются договориться, что ли? — гадал Колесов.
— Думаю, да. Я не заметил в них признаков религиозности. Может природу они и обожествляют, но шаманов или жрецов пока не видать.
— Стрижевский, а что если сейчас как раз и происходит момент зарождения жречества? Ни этот истукан, так какой-нибудь другой, случайным образом возьмёт и пойдёт? Мало ли!
— Ага. И мужик-заклинатель сразу станет жрецом. Он же сумел договориться с неведомыми силами! Он крут. Держи, дружок, пирожок. За заслуги перед отечеством.
— Ха-ха! И что дальше?
— Дальше, как пойдет. Повезёт — карьера поползет в гору.
— Что значит «повезёт»? Сдаётся мне у таких людей котелок должен варить ого-го. Замечать закономерности, улавливать суть. Понимать интуитивно какие-то законы физики/химии...
— Ну ты даёшь! Законы физики/химии.
— Интуитивно, говорю. Балбес.
— Балбес?
— Балбес!
— Ну вот и поговорили, друг.
Аборигены интуитивно шли к атлантийцам если случалось что-то неординарное. Знали, что получат врачебную помощь. Что такое доктор, они поняли давно. Акила часто помогал при родах, при переломах, отравлениях и лихорадке. Люди тянулись в Атлантиду из самых отдалённых мест. Благодаря охотникам племена прониклись к пришельцам доверием, восприняли как старших братьев. Защитниками.
Первобытные технологии, применяемые в Атлантиде тоже многого стоили. Дубление шкур животных, изготовление предметов обихода из глины и кости, шитьё...  Дикари были жадными до всего, и частые контакты одних с другими всегда заканчивались для дикарей маленькими, но полезными открытиями. В голодные времена их подкармливали, в холодные делились «огнём» и одеждой, зная, что предметы гардероба вряд ли сохраняться и станут уликой, тысячелетий так через двадцать. К тому моменту как атлантам понадобилась помощь аборигенов на острове уже сформировалось сельское хозяйство, ремесленное производство и устоявшаяся инфраструктура города-государства Атлантида. Пора было выходить на рынок, вести взаимовыгодную торговлю. Но с кем? Все ресурсы пришлось направить на внутренний рынок. Развиваться самой в себе.
— Излишками производства и едой можно оплачивать работу аборигенов, а после завершения строительства канала и второго, большего по площади земляного кольца многие из них смогут стать земледельцами, получить жильё...
— Стать рабами на плантациях? Да и как же ваше распоряжение: не привносить изменений в прошлое? — У Колесова идея подтянуть к строительству дикарей вызывала большие сомнения.
— В любом случае задарма кормить и лечить мы их больше не будем. Зарубите себе на носу, Колесов. А то взяли манеру — кормить за наш счёт весь Иберийский полуостров!

Решение приняли почти единогласно, и в племена пошли люди с агитацией, расписывая в красках все прелести жизни под крылом большого брата. Обещали много. Колесову и некоторым другим его товарищам всё это напомнило предвыборную компанию. Но так или иначе они в ней участвовали. Чем в итоге оборачиваются обещания, Колесов понимал, но не думал, что такое возможно и в их маленьком мирке тоже...
Иберийцы и правда восхищались всем, что было связано с Атлантидой. Заманить их сладким пряником было проще простого. Поверили, и в Атлантиду потянулись длинные вереницы наёмных работников с семьями и даже целыми кланами. С детьми и стариками. Всех нужно было разместить, накормить, одеть.
«Атлантида сделала в работников большие вложения...» — кичился Вебер. «А значит, они должны окупить вложенные средства, работая как следует!» «Окупить потом и кровью...» — добавлял Колесов, бурча под нос.

Разочарование настигло всех очень быстро. Надолго работников не хватило... Разочаровываться пришлось и нанимателям, тире эксплуататорам, и работникам, тире подневольным рабам. Длительные часы тяжелого кропотливого труда оказались не свойственны свободолюбивым охотникам и собирателям. Они стояли на двух ногах, могли прокормить себя и одеть, но всё это не означало готовности работать часами. Выполнять непонятные последовательные действия, не видя конечного результата труда. Пахать. Работать с утра до ночи, как папа Карло. По мнению официальной науки, переход к земледелию должен состояться только через пять-восемь тысяч лет. Тысяч! Где-то на склонах холмистых гор Тавр и Загрос в Иране. И то имелось в виду сажать хлеб, свёклу, морковку... Или что-то в этом роде, а не перелопачивать тонны земли за просто так.  Дикие племена с трудом включались в работу. В регионе с тёплым влажным климатом пищи было предостаточно. Они жили в опасности, но по большей части не голодали. В пещерах, как говорится, был у них и стол, и кров, и сиеста… пока не пришли чужаки и не заставили рыть лопатами землю.
«Зачем? Почему?» — протестовали дикари, задавая вопросы жестоким иноземцам, которые осушили болото, а потом возвели острова и затопили землю повторно, силой удерживая океанские воды, в пределах своих владений. Силой удерживая их, не давая вернуться в свои родные пещеры к прежнему, безмятежному образу жизни.
Их на самом деле не отпускали.
Поначалу иберийцев контролировали и обучали, а когда не привыкшие к тяжелой работе, те стали расходиться, их решили удерживать силой.
В любом, даже небольшом государстве складывается особая иерархия, которую поддерживает мнение большинства. Что хорошо многим — то хорошо всем. С приходом новых работников у атлантийцев словно груз с плеч свалился. Жить стало легче. Все и помалкивали, молчаливо одобряя политику Вебера. Что такое справедливость, а что не справедливость, обсуждали умнейшие из умнейших ещё за тысячу лет до нашей эры. Платон, Сократ, Главком и Фрасимах договорились полюбовно, что справедливость — есть выгода сильнейшего.
А ещё в Атлантиде появилась новая прослойка граждан — военные. Всё как у Платона в его идеальном государстве! Чтобы идеальное государство процветало, в нём должно быть сословие стражей, способных защитить государство и его идеальное мироустройство. «Стражей должно отбирать лучших из лучших!» — говорил Платон. — «Способных к гимнастическим упражнениям, понимающих искусство. Чтобы смыслили, что есть благо и справедливость. Честных, не поддающихся обману граждан!»
Возможно так и было. А возможно нет. Только Колесов не мог успокоиться:
— Почему людей держат в загонах?
С таким вопросом Всеволод однажды пришёл к Веберу.
— Если они разбегутся, кто тогда будет рыть землю? Беременная жена Соколова? Или, может быть, ты?
— А чтобы и я! — не выдержал Всеволод.
— Мы строим для них дома, кормим, лечим. Что ещё нужно? — убеждал Колесова невозмутимый ректор.
— Они хотят уйти! И имеют на это полное право. Они привыкли к свободе! Почему мы удерживаем их насильно? — в запале кричал Колесов.
— Свободе умирать от мелкой царапины? — включилась в спор Нефер. — Через некоторое время они привыкнут и станут полноправными членами общества.
— Это их выбор — выбор уйти! И мы не вправе их удерживать!
— Мы уже обсуждали этот вопрос, Всеволод! И не раз! Большинство за то, чтобы использовать рабочую силу дикарей. Заживут, как белые люди, и им уже не захочется уходить!
— А до той поры вы будете держать их в кандалах? — включился в разговор Акила Шетти.
— Совсем недолго! Не переживайте, коллеги, всё устаканится. Но если же вы так настаиваете, можно провести референдум. Тогда они останутся на трудовых работах законно: по решению большинства! — однозначно и жёстко, словно отрезал, сказал профессор Вебер.
— На самом деле здесь нет никакого криминала, коллеги. Всё в рамках исторических документов. Платон, рассказывая про идеальное устройство Антлантиды, говорил, что на каждого атланта здесь приходится примерно шесть рабов, — активно поддерживала ректора Нефер Тарик.
— К чертям собачьим вашего Платона, Нефер! — окончательно выходил из себя Колесов.
— Общество развивается, как и положено — поступательно, Всеволод Юрьевич. Ничего не бывает внезапно. Оно должно пройти все стадии развития от начала и до конца, — очередной раз доказывал свою правоту Вебер уже после референдума. Атлантийцы, как и предполагалось, большинством голосов проголосовали «за» использование рабочей силы иберийцев.
Колесов, шокированный этим фактом, негодовал:
— Что за ахинею вы все несёте! Какие стадии! Этим обществом руководите вы — люди из будущего!
Колесов создал свою команду «несогласных» и постоянно вступал с ним в жёсткую полемику.
— Колесов, ну вы даёте! Я думаю, вы стали родоначальником первого в истории оппозиционного движения. Значит пришло время для политики. А так не хотелось! Если вспомнить историю, первые государства были как раз эксплуататорского характера. Не будем прыгать через голову. Эти люди пока не готовы к демократии, — Вебер даже привстал, поднимая голос на несколько тонов выше.
— Эти люди не просили у нас ни демократии, ни чего другого! А если вспоминать Платона, то демократический тип государства он считал одним из четырех извращённых видов государственного устройства наряду с тиранией и олигархией.
— Со времён Платона ничего умнее пока не придумали! Не вы ли убеждали дикарей в том, что им просто необходимо быть под крылом Атлантиды?
— Они нам доверились. Доверие — вот что главное в диалоге власти и народа. Я не предполагал, что возможно такой беспредел! Это подло — обвинять теперь во всех бедах меня.
— А как же вы всё это себе представляли? — рыкнул Вебер и пристально посмотрел Колесову в глаза.
Но факт был на лицо — именно Колесов и вся его команда охотников первыми убедили дикарей вступить под крыло Атлантиды. Колесов и Стрижевский прекрасно понимали, в чём их вина, и каждый день работали над тем, чтобы смягчить порядки, отстаивая права и свободы бесправных работников. Создав, однако, и первый в истории профсоюз.
Но чем дальше, тем становилось только хуже. Оппозиционных жителей Атлантиды уже никто не спрашивал. Никто ничего не объяснял. Вход в кабинет ректора им был заказан, а дикарей просто сгоняли, как скот со всей Иберии, держа в страхе с помощью электрошоковых копий и безнаказанно используя их дармовой труд. Платон был прав, но истина страшнее...
***
Доля правды в словах Нефер и Вебера, наверное, была. Цивилизация или идёт вперед, или погибает. Атлантида не планировала крах цивилизации. Она отметала любую вероятность гибели. И собиралась быть, по крайней мере, до тех пор, пока не найдётся способ вернуться в будущее.
С временем рабство стало изживать себя. До полного его исчезновения. прошло даже не сто лет и не двести.  Часть рабочих превратилось в крестьянство, расслоилось, и спустя ещё сто лет сложился крепкий феодальный уклад.
Правда, самый крупный феодал здесь был один — Атлантида. В её сердце гудел улей политических страстей. Капиталисты, монархисты, демократы… Все пытались навязать свои идеалы справедливости. А Колесов и его партия всё так же были в оппозиции.
— В мире уже давно установился социально-демократический порядок. Зачем возвращаться к старому, наступая на одни и те же грабли по сто раз! — вступали в спор одни, но тут же прямо противоположное им доказывали другие.
— Вы разве не видите, что у нас прекрасно работает монархическая система правления? — доказывал своё ректор.
— Вы бы пошли да поспрашивали людей, нравится ли им монархия? — ехидно посмотрел в глаза ректору Стрижевский.
— Да они и не в курсе, что это. А что им самим нравится, они также не в курсе! — усмехался Соколов. Он сменил на посту ректора Вебера. Они хитро всё устроили, сменяя друг друга. Иногда удавалось их перехитрить, но в глобальном смысле все новые выбранные случайным образом ректора шли проторенными веберовскими путями.
— Если дать людям выбор, они поймут, что хорошо, а что плохо! — поддерживала Стрижевского Елизавета Кусаинова на ежегодных прениях в государственном собрании.
— Бред! На то и нужен руководитель, чтобы указывать направления движения! Что эти первобытные могут понимать! — доносилось из лагеря ректора.
— Благодаря нам они уже не первобытные! Это вам известно? — Елизавета скрестила руки на груди.
— Вот, Эллочка! Это мы и пытаемся вам доказать. Они не в состоянии перепрыгнуть во времени как мы: из дикарей в одночасье подняться на несколько ступеней вверх. Но благодаря нам, аристократии, они довольно далеко продвинулись в эволюции! — фамильярничал Карл Вебер. Соплеменники так надолго застряли в этом тесном мирке, что делали непозволительные вещи, теряя уважительный тон и непредвзятую позицию.
— Ну как вы не понимаете! Они не могут знать, что к чему, а мы? Мы не деэволюционируем? Их положение — это наш культурный уровень!
— С волками жить — по-волчьи выть! — с искривленным от ярости лицом выплюнул слова Вебер. Его характер с годами становился всё более невыносим.
— Как только вы придёте к власти, я буду требовать переизбрания! Вы не достойны почётного звания ректора Атлантиды! Нет, позвольте. Я постараюсь не допустить вашего избрания! — в расстроенных чувствах хмуро буркнул Всеволод Колесов и вышел из зала обсерватории.
Споры не утихали ни на день. Те, кто не мог смириться с положением вещей, уходили из Атлантиды. Мелькали столетия, страсти кипели, но благодаря неравнодушным людям Атлантида всё же достигла своего культурного пика.

9. Сидонушка
Атлантида развивалась. Крупные и мелкие производства исправно работали, а институт потихоньку возвращался к прежней научной и образовательной деятельности. Атланты учили своих потомков. Не все факультеты и кафедры работали в прежней своей компетенции, многие сосредоточились на педагогической деятельности. Возможности были не те. Множество разработок и исследований застопорилось. Во многом за ненадобностью. Лишь некоторые были востребованы как учёные в эту давнюю эпоху позднего палеолита.
Геологи всегда были просто необходимы, как воздух, как вода. Они не оставались без работы, пожалуй, ни в одну из эпох. Даже когда и специальности такой не существовало — геолог. Всегда находились люди, способные найти среди сотен камней кремний и изготовить из него крепкий нож, топор или скребок. Драгоценный камушек: сердолик или бирюзу для своей возлюбленной. А хороший жирный кусок глины — для сосуда. Был ещё один бесполезный жёлтый металл, оплывающий в костровище — для прочих изделий. Его и Атлантида старалась использовать только для внутренних нужд.
Была опасность, что изделия из золота расползутся за пределы острова, сохранятся в могильниках и тогда историки надолго встанут в тупик. Абы что делать, смысла не имело. А произведений искусства здесь быть не должно. Даже таинственный и богатый Тартесс не оставил после себя золотых артефактов. А существовал он гораздо позже. И золотишка ещё оставалось много. Ну, а денежки… «день, день, день… деньжата рублики, франки, фунты стерлинги да тугрики», пока решили не использовать для расчётов и чахнуть над ними не представлялось никакой возможности. Хотя кто-то наверняка чах. Золото добывали, и оно отправлялось в хранилища для технических и других целей. Трудно было даже предположить, для каких это «других». Атлантида отяжелела, благодаря существованию разного рода хранилищ. Сюда сносили все более или менее ценные породы, то чему пока не нашлось достойного применения, а бросать на местах разработок «жаба» давила. Из недр хранилищ иногда всё же просачивались артефакты. Умельцы делали из них затейливые побрякушки для дам. Как же дамам обойтись без побрякушек? Не можно обойтись. Атлантийских дам сильно расстраивал запрет на искусство. Предметы искусства, уже бывшие в здании и на территории, не должны были покидать пределы Института Времени. А создавать новые: скульптуры, мелкую пластику, картины, изделия из металла — не важно что, строго настрого запрещалось. За этим следили дружинники и все ответственные за соблюдение запрета. Культурный слой должен был оставаться стерильным. В чем-то Платон был прав: армия, полиция, милиция... Что-то такое в государстве должно существовать с самого начала. Это основа правового государства.
Были ещё биологи, по совместительству и медики, и генетики, и ботаники одновременно, которые отвечали за хлеб насущный и здоровье разросшегося населения Атлантиды. Они работали над селекцией съедобных растений и животных. В первую очередь, добиваясь выведения молочных пород скота, котиков, лошадей и собак для охоты и скотоводства.  Этих животных не хватало для полноты жизни. Три атлантийские кошки, хоть и были бессмертные, но сами по себе размножаться не могли, а их просто таки раздирали на части.
Много времени генетики уделяли генофонду древних людей и их потомков от смешанных браков, анализируя гаплогруппы, пути миграций, влияние на национальный состав больших и малых групп населения. Совершенно неожиданно на конференции, посвященной 300-летию пребывания Атлантиды в древнем мире, прямо на пустом месте встал вопрос о вмешательстве Атлантиды в генофонд древнейших европейцев. В результате прецедента.
Многие из атлантов протестовали против союзов с аборигенами, лелея в сердцах стереотипы расового превосходства. Это было ни что иное, как продвигаемая в массы политика Вебера и его команды. Но из столетия в столетие границы между потомками атлантов и иберийцами всё сильнее размывались. Этот процесс и изучали генетики: он был для них как никогда интересен. И вот среди многочисленных групп народов ярко выделился один до боли знакомый и очень интересный с исторической точки зрения генотип. Около 2300 года нашей эры представители этого немногочисленного народа уже полностью исчезли на территории Испании: баски. Но неожиданно появились здесь — за 20 000 лет до нашей эры. Не мешало отметить и тот факт, что говорили члены этой этнической группы на своем родном языке — языке басков. Думаете, это невозможно? Ещё как возможно! Кроме того, что весь многонациональный коллектив Института Времени имел свои этнические корни, каждый говорил на своём языке в своей национальной среде, так ещё имел хождение и универсальный искусственный язык типа эсперанто — баскский.
Этот язык всегда считался изолированным, относился к составным языкам и хорошо вписывался в концепцию Атлантиды. А главное, прекрасно разрешал спор о том, какой язык станет международным. Элементом, способным скрепить всех в единое целое на этом пяточке сотрудничества и единения!
Баски к тому времени исчезли, растворились, как мы уже сказали, но в памяти сохранился их таинственный образ, народа, происхождение которого оставалось неясным и всегда являлось предметом бурных научных дискуссий.
В тезисах конференции, доклад, посвященный происхождению басков, сразу привлек особое внимание. Большой зал обсерватории забился до отказа. С трудом выслушали несколько других сообщений, и вот — доклад, представленный генетиками! Завязалась бурная дискуссия.
Глава кафедры древних языков Нефер Тарик выражалась жёстко и категорично:
— Я абсолютно не согласна с данными выводами. Делать выводы рано. Как в таком небольшом отрезке времени может сформироваться целая нация? Сложиться устойчивый генотип? Я думаю трёхсот лет совершенно недостаточно, чтобы делать подобные выводы! Сколько процентов, вы говорите? Пятьдесят? К тому же получается, что в появлении целого народа виноваты мы: случайные прохожие во времени!?
— Дорогая Нефер, хоть я всего лишь ваш заместитель, всё же сочту возможным заявить: если появление данного генотипа на вверенной нам территории уже состоялось, — смысл метать копья! Мы можем лишь констатировать сам факт происхождения басков и всё! И именно за триста лет. К тому же для простых «прохожих» мы тут слишком уж задержались, — аргументировал Сидон. — Да, в общем-то, и к «простым» нас не отнесёшь. Какие же мы простые? Хе-х.
— Получается, по-вашему, многоуважаемый Сидон, что телега бежит впереди лошади. Народ появился в прошлом из-за генетической связи с людьми будущего. А если бы мы не переместились во времени? — задала вопрос в лоб профессор Дафна Фасулаки.
— Тут возможны только два варианта. Причины возникновения басков находятся или в будущем, или в прошлом. Происхождение народа в прошлом в результате естественных причин не найдена. Зато его появление в результате нашего вмешательства вполне себе доказуемо! — улыбнулся Рамон, вмешавшись в обсуждение.
— Просто в голове не укладывается! Вы хотите сказать, если мы вернемся в своё время, а баски останутся, они определятся в истории раз и навсегда?
— Думаю, да, — подтвердил Рамон. Он тоже участвовал в проекте, занимаясь сбором генетического материала.
— А если мы вернёмся назад хоть на секунду раньше, чем отправились… Возможно ли, что всё будет выглядеть так, будто мы и не перемещались в прошлое? Будут ли тогда существовать баски? — с вопросом посмотрела Нефер в сторону Симонова.
— Ээээ. Все наши знания о перемещениях во времени, чисто теоретические. Возможно создание параллельной истории, наслоение истории, замещение истории… в том числе, возможно уничтожение всего, что мы тут создали. В связи с вашим вопросом мне вспомнился Уэллс… с его кубом, который стоял на столе в понедельник, и его каким-то образом смогли во вторник вернуть на стол в понедельник. А если бы вы во вторник отправитесь в будущее и поставите куб на стол в среду и вернётесь во вторник... Будет ли там куб? — многозначительно закончил Георгий, окончательно запутав Нефер, и всех присутствующих.
— Если так… то, всё это весьма печально… Ни в коем случае нельзя подобного допустить! — раздались множественные голоса из зала.
— А как же люди? Множество людей, что родились на Атлантиде!
— Сотни лет титанического труда! — выкрикивали из зала.
— Хорошо, что этот вопрос был поставлен. Я непременно учту сказанное и сделаю всё, что в моих силах, — как бы утешая, и подбадривая присутствующих, сказал Георгий.
Обсуждение длилось целый день. К вечеру все уставшие, раздираемые противоречиями, всё равно жужжали, как потревоженный улей с пчелами. Беседы продолжались даже за ужином в слабо освященном зале столовой. Сидон, отыскав взглядом Нефер, подошёл к её столику с подносом.
— У тебя свободно? — спросил он скорее утвердительно.
— Занято! — резко ответила она.
— И кем же? — удивленно спросил он.
— Мной же, — встрял в разговор рослый молодой мужчина с кафедры генетики, который только-только подошёл к столу.
— Рональд? Не знал, что у вас с Нефер есть общие интересы.
— У мужчины с женщиной всегда найдутся общие интересы, — с хитрой улыбкой заявил Рональд.
Рональд присел за столик, оттеснив незадачливого зама. Но Сидон не сдавался. Он взял дополнительный стул у соседнего столика и поставил на стол свой поднос, отодвинув тарелки Рональда.
— Эта проблема с басками оказалась довольно забавной. Я так подумал: здесь, в прошлом, можно создать всё, что когда-либо было упомянуто в истории и мифологии. И оно не будет противоречить правде! — с нездоровым задором начал Рональд.
— Например? — с неохотой вступила в разговор Нефер.
— Например, кентавров или сфинксов, гномов, сирен... Минотавра или гигантского кальмара… просто простор для творчества! — манерно и как-то уж больно по-театральному наигранно водил плечами, играя глазами возникший из ниоткуда китаец.
Нефер чуть приподняла носик, а с ним градус высокомерия. Сидон ухмыльнулся, но промолчал. Рональд не унимался и продолжал безбожно фантазировать. Иногда он брал руку Нефер и спрашивал её о чём-то, приговаривая: «Вы согласны со мной, милая Нефер?» Нефер тактично одёргивала руку в непонимании и смешно хмурила брови. Видимо, она думала о своём, впрочем, как и Сидон. Сидон и Нефер ели молча, под неугомонный поток словоизлияний, исходящих от Рональда. Нефер встала первой. Рональд, недолго думая, встал следом за ней.
Сидон же положил себе на тарелку слишком много чечевицы и теперь, как рачительный хозяин, пытался доесть её до конца. Только оставив тарелку чистой, мужчина поднялся. С возрастом он становился педантичным. Стариком, конечно, он себя не считал: по земным меркам ему недавно исполнилось сорок восемь. А теперь он так и вовсе стал бессмертным. Да не Кощей, веса в нём хватило бы на двоих, но, тем не менее…
Благодаря Рональду или, вернее, из-за него, остался нерешённым один вопрос. После ужина Сидон не спеша пошёл к апартаментам Нефер завершить неудавшийся разговор.
Ещё на лестничной площадке, двумя этажами выше, он услышал обрывки резких фраз, сказанных кому-то Нефер:
— Прошу не распускать ваши руки...
Дверь наверху хлопнула. Он поспешил. Войдя в коридор с лестничной клетки, он увидел в сумраке длинной анфилады два силуэта — мужской и женский. Одной из них была Нефер. По пути она останавливалась, давая понять человеку, идущему за ней по пятам, что очень недовольна. Однако тот не отставал. Сделав неожиданный рывок, он схватил её за руку, развернул и прижал её к стене, тут же вызвав шквал неконтролируемого гнева:
— Я просила не дотрагиваться до меня!
Нефер оттолкнула его. Мощный Рональд обладал крепким телосложением, но всё же сделал пару шагов назад, теряя равновесие. Нефер в гневе лучше поперёк дороги не вставать.
Не приняв отказа, Рональд пришёл в ярость и решительно двинулся вперёд, на «покорение холодной вершины». Трудно представить, что бы случилось, если между ними не встал «подкатившийся» вдруг Сидон. Он загородил Нефер широкой вздымающейся грудью и продемонстрировал взгляд, полный немой решимости.
Рональд, скривив недовольное лицо, молча отвернулся и вальяжно отправился прочь. Сидон заметил, что глаз у него нервно дёргался.
«Или показалось?»
— Почему я должен был защищать вас? Я же не охранник, ни муж и не жених, — произнес Сидон, слегка повернув голову в сторону ошеломленной женщины.
— А как иначе, Сидонушка? Ты же мужчина! — дрожащим голосом ответила Нефер.
— Сидонушка... Сидонушка, где твоя женушка...— прошептал Сидон уязвлёно.
— Не начинай, — поставила ладонь в виде блока Нефер.
Сидон махнул рукой и отвернулся, уходя.
***
Весь следующий день он ходил хмурый и серьёзный. Так всегда бывало после стычек с Нефер. Их развод стал для него тихой личной драмой. Год прошёл после свадьбы, и накануне годовщины она вдруг заявила о разводе.
— Что случилось? Ты была со мной несчастна? — спрашивал её сотый раз, шокированный, убитый горем Сидон. Он добивался благосклонности Нефер чуть ли ни пять лет и почти год был на седьмом небе от счастья. Пока в одночасье не свалился с небес на жесткую, покрытую сухими трещинами землю. Ему казалось, и Нефер была счастлива тоже. И вот!
— Я мечтаю о ребёнке. Я планировала родить много детей, — сухо и категорично заявила ему тогда первая красавица Института Времени. — Мне скоро сорок, и я не могу ждать.
Сидон остолбенел. Он знал что не может иметь детей, но для него стало полной неожиданностью странное желание Нефер. Он ни разу не слышал от неё о ребёнке. Он думал, что Нефер целиком и полностью посвятит жизнь науке. Вместе они будут жить ради науки. Если выбирать между карьерой и детьми, такие красивые и властные женщины, как она, как правило, выбирают карьеру. Все знают, что женщина может потерять часть привлекательности из-за беременности и родов, упустить шанс продвинуться на работе. Глядя на неё, даже слово «дети» звучало нелепо. Руководитель кафедры, карьеристка, высокая статная красавица с жёстким повелительным характером, мечтала о ребенкё? О нескольких детях!
Боль. Депрессия. Примирение. Они договорились никогда не поднимать вопрос об их отношениях. Никогда. И Сидон держал слово. Он был человеком слова, да и гордость не позволяла… Утешением служило только, то что Нефер не выскочила замуж сразу после развода. До сих пор не выскочила. Но сейчас само время играло ей на руку — она могла выбирать сколько её душеньке угодно.
— Вы приготовили новую программу курса? — обратилась она к Сидону. Сидон молча подал бумаги и сел у другого конца длинного стола её кабинета. — Сколько у нас преподавателей? — холодным деловым тоном продолжала она.
— Совсем немного. Но основные языки мы дать студентам можем. Многие согласны вести сразу несколько курсов, как и прежде. Мы ж тут полиглоты все... Пятое поколение преподавателей уже вырастили.
— Занятия должны идти строго по расписанию.
— Согласен. Но что касается меня... Меня, пожалуйста, не ставь в расписание.
— Тебя? — посмотрела Нефер сухо и невозмутимо.
— Я хочу отправиться в экспедицию. Собирается приличная команда, больше тридцати человек. В Месопотамию... Через Тунис, Египет... южным берегом Средиземного моря. Я иду с ними. Через неделю. Одним словом, я покидаю Атлантиду.
— А кто будет работать? И почему Месопотамия? Это так… далеко! — вдруг растеряно произнесла Нефер.
— Я хочу далеко... там колыбель мира. Можно проследить, как появился первый город, первые письмена, первая настоящая цивилизация. Увидеть с чего всё начиналось… крылатые шумеры, ануннаки и всякое такое…
Шутка не помогла, и молчание длилось неприлично долго.
— Решил, значит, решил. Передай дела Роз, — как отрезала Нефер и, отстукивая деревянными каблучками по паркету, вышла из кабинета. Сидон долго смотрел ей вслед — прямая и непреклонная красавица чеканила шаги как генерал перед строем. Он знал, что она справится...

10. Время разбрасывать камни
Население Атлантиды увеличивалось в арифметической прогрессии каждые сто лет. Цивилизация процветала и уже не могла удержаться в пределах заданной территории.
Первые поселенцы смотрели на Атлантиду как бы со стороны. У атлантов появились дети, потом внуки, потом правнуки, а потом... трудно было понять, кто кому и кем приходится. Каждый из «бессмертных» атлантов считал их своими детьми. Даже если сам не родил никого. Просто они присутствовали при рождении этих людей, думали, как их накормить, вырастить, как передать им свои знания. Они создавали мир, в котором предстояло всем им жить. Поэтому считали себя полноправными родителями. Заботились и любили своих детей. В то же время дети атлантов считали их праотцами, богами, если хотите, сидящими высоко на пьедестале дней, и дети проходили мимо богов длинной дорогой процессий — от рождения до старости. В то время как «боги» наблюдали за ними, не старея.
«Боги» уставали. Уставали жить, ждать. Они устали переживать, принимать решения. Они отчаялись вернуться домой. Сделано было немало. Георгий и его команда научились управлять временем. Они свободно перемещались и назад, и вперёд на небольшие временные промежутки, но вернуться домой, как и прежде не могли. Подняться так высоко во времени Атлантиде по-прежнему не хватало мощности. Первый раз их скачок был инициирован всплеском электромагнитного поля земли. Произошла частичная инверсия магнитного полюса, и переход во времени синхронизировался с этим глобальным событием. Магнитный всплеск был остаточным, поэтому им удалось избежать полного провала до момента инверсии. Иначе могла произойти катастрофа и Атлантида погибла, даже не поняв того, что же с ней произошло. Теперь, чтобы выбраться, им был нужен новый толчок.
Но был и другой рискованный вариант. Вернуться глубоко в прошлое и снова синхронизировать мощность установки с силовым полем инверсии. Но риск, он и есть риск. Малейшая неточность в расчётах — и их могло затянуть в смертельную ловушку. Принять это решение они не могли.
Но и сидеть на месте, сложа руки, как в тюрьме, атланты тоже не имели больше сил. Они стали уходить, расползаясь по миру под предлогом научных исследований и экспедиций. Если в начале из Атлантиды всё больше отплывали корабли с новыми гражданами, то через триста лет, среди отплывающих на материк, всё чаще появлялись «бессмертные».
Чтобы скрасить свою тоску путешественники отправлялись туда, откуда произошли их предки. Так китайцы стремились в Азию, европейцы — в Европу, ещё затянутую льдами. Греки отправлялись в Грецию, на тёплые берега Срединного моря, где уже должны были зародиться первые ростки цивилизации и так далее…
Каждая группа путешественников чаще была сбита по национальному принципу. Даже здесь, в Атлантиде, люди объединялись в группы и составляли небольшие анклавы. Разрастаясь, такой анклав покидал Антлантиду в поисках своей исторической родины, неся историю, культуру и язык своего народа, тщательно преподанные им здесь, в Атлантиде, учителями.
Черпали дополнительную информацию о родине из книг, впитывали, как губка, зазубривали. Эта история была им интересна. Их история без них. История будущего! Новые жители Атлантиды не были в будущем, да и прошлого у них не имелось — два-три поколения в стране, которой по сути не даже не существует. От этого они тянулись к таинственным и, казалось, таким нереальным книжным знаниям. Прибывая в на земли своих гипотетических предков, любовно и аккуратно воссоздавали историю такой, какой её узнали из книг. Многое, конечно, терялось и рассеивалось, как дым в коридорах времени. История — самая неточная из наук, самая необъективная: покрытая белыми пятнами карта нашего происхождения.
История во все времена подвергалась искажениям в угоду правителям и странам. Записывалась в анналы и хроники живыми людьми, обладающими своим собственным субъективным мнением и индивидуальным взглядом на события. А поэтому всячески искажалась. Датировки часто были крайне неточными. Ведь в древности все пользовались своим летосчислением: кто по солнечному календарю, кто по лунному считал свои дни, годы и столетия. Календарный год разнился от 280 до 365 дней в году, и к рождеству Христову у всех на календарях стояли разные даты, как в прочем и после тоже. Всё это создавало полную неразбериху, которую учёные разгребают уже много тысяч лет. А легенды и мифы? Кажется, они рассказывают то, чего и быть не могло!
Да и что есть «история»? Это наука о способах и средствах жизни в разные времена. О философии, социологии, материалах и технологиях. О технике, политике, власти. История человечества — это всё о человеке и способах бытия во все времена. До недавнего времени, в распоряжении историков были только раскопы, а в раскопах, как правило, только могильники. Именно по захоронениям изучали историю во все времена. По той стороне жизни, которая зовётся — смерть. Объективны ли выводы о жизни, рассматривающие противоположную её сторону? Подтвердить или опровергнуть все предыдущие выводы — это как раз и предстояло Атлантиде. И атлантийцы решили исполнять эту задачу, стоявшую перед ними, методом прямого наблюдения.
Первая экспедиция ушла в Месопотамию с Сидоном, вторая небольшая этническая группа — в Европу, в страну басков. Следующая, покидала Атлантиду, отправляясь на северо-восток, к берегам Чёрного моря и далее на Восток, вплоть до Китая.
Не прошло и ста лет, как Нефер, не выдержав одиночества, отправилась в Месопотамию с другой командой. Её возглавил Базилус, бывший заместитель Антония Фасулаки. Экспедиция собиралась пойти в междуречье другим путём: холмами и взгорьями, минуя Италию, Грецию и Турцию. Но Нефер согласна была и на это. Не то, чтобы она страдала и плакала в отсутствии Сидона, но что-то похожее на тоску не давало ей покоя. Теперь её возраст остановился, и ко всем кандидатам на её руку и сердце она относилась с особым трепетом. Словом, достойных кандидатов найти она не могла. Ей стало казаться, что с отъездом Сидона какая-то её часть отделилась. Ампутирована безболезненно умелым хирургом. Осталось лишь слегка уловимое довлеющее чувство тревоги — было и нет чего-то важного. Фантомная боль. Чувство потери. Захотелось бежать и искать. Нефер просыпалась ночью и долго смотрела на восток, стоя у окна, до тех пор, пока на горизонте не появится розовая полоска — отблеск блистательной короны. Короны Востока. Восток манил её, заставляя не спать по ночам и когда Базилус объявил об отъезде, без промедления собралась в путь.
С небольшой грустью провожал всех покидающих Атлантиду, Георгий Симонов. Иногда ком подкатывал к горлу, как сейчас, стоя на причале. Подходил к концу Малый ледниковый период, и он провожал друзей, отплывающих на север. Команда единомышленников, вечно несогласных с методами правления в Атлантиде — уплывали они. Решились наконец, идти вдоль берегов Европы, к самому северу. Исследовать береговую линию вплоть до полуострова Ямал. А дальше, по обстановке. Долгое время учёных беспокоили находки стоянок древнего человека на полуострове времен мезолита. Всегда считалось, что там веками царила мерзлота. Крайний север — кто там вообще может жить и для чего?
Собрались исключительно заинтересованные в вопросе люди: индусы, поддерживающие теорию происхождения ариев с северной прародины. Англо-саксы, с детства впитавшие в себя легенды Оркнейских островов о таинственной северной земле Доггерлэнд. И русские, как костяк всей группы. У них тоже был свой особый интерес — Гиперборея. Всех мучил вопрос: что за земля такая, прародиной которую считает чуть ли не каждый третий человек на Земле?
— Может с нами? — Колесов положил руку на плечо Симонову.
— Ты же знаешь, на мне груз ответственности. Я же отец. Да и Вероника проснётся вот-вот, а меня нет... Не могу, — оправдывался тот.
— Понимаю. Ну, давай! Надеюсь, мы ещё встретимся!
— Пока, Колес, — сказал и замолк, с сожалением сжав губы Симонов.
— Пока, земляк! — крикнул в ответ Колес, уже на ходу запрыгивая на борт корабля.
Однако время отправления выбрано было крайне неудачно — наступала осень, сезон штормов.

11. Эвридика
С маленькой бледной девчушкой, дочкой спящей Вероники и Симонова, нянчился весь институт. Лет до пяти, это эфирное создание баловали буквально все, кому не лень. Сколько времени проводил с ней Георгий, сказать было трудно. Хорошо, если спать укладывал, тихо напевая колыбельную, родом из своего далекого детства. Имя придумывали тоже хором. Однажды кто-то назвал её Эвридикой, только что покинувшей пределы Аида: хрупкой, невесомой, похожей скорее на тень, чем на живое полнокровное создание.
Имя Эвридика прижилось. Когда нужно назвать по имени, а имени нет, в голову приходит самая подходящая картинка, ассоциация. Девчушке шёл второй год, а у неё всё не было имени. Её звали то малютка Вероники, то Симонова дочь, то ещё как. А после того, как впервые кто-то назвал девочку Эвридикой, всё чаще именно это имя и всплывало в виде ассоциации.
— Не тяни с именем, Егор, — сказал напоследок Колесов. Не он один — все твердили в один голос: «не тяни!».
— Симонов, нельзя ребёнку без имени. Она же формирует своё эго, — возмутилась Нефер бездействию Георгия тоже провожая северную экспедицию. Нефер так и тянуло к пристани, к каждому отплывающему на материк кораблю. Колесов смотрел на Нефер с неодобрением. Она всегда стояла на позиции Вебера, — ему в пику. Но сердиться на неё долго он не мог. Что-то в ней подкупало любого мужчину. И эта тоска по Сидону, видимая невооруженным глазом… Было ясно, что рано или поздно она тоже сорвётся с места и уедет.
— Все зовут её Эвридикой. Созвучно с именем матери. Пусть будет. В её сознании пока эти слова мало различимы, и она не заметит подмены. Имечко конечно... но оно несёт в себе дух нашего времени. Решено — Эвридика! — утвердился, наконец, Георгий, проводил Базилуса, потом Нефер и только потом пошёл к ректору зарегистрировать свою малышку.
Дни Эвридика проводила в яслях. Чуть повзрослев — в саду. Георгию не доставало времени общаться с дочкой. Все силы он тратил на машину времени, отрабатывая на ней чувство вины. Он хотел всё быстрее исправить. «Ребёнок ещё маленький и я всё успею. Есть только я и она. Мы проводим вместе вечера, вместе едим, разговариваем о маме, много чего! Этого вполне достаточно. Всё будет хорошо», — утешал себя всякий раз, как бы оправдывался, пропуская детские праздники. Часто долго засиживался на работе и просил коллег забрать девочку из сада... Все сотрудники его лаборатории по очереди забирали и водились с малышкой, когда могли. Не меньше времени проводили с ребёнком и многочисленные родственники: внуки и правнуки Симонова и Вероники. Бывало, изредка, что девочку приводили в лабораторию, когда никто не мог за ней присмотреть. Георгий сажал её к себе на загривок и работал, включая и выключая приборы, рисуя формулы на доске, размышляя вслух, разговаривая с ней, советуясь. Эти часы он считал особенно плодотворными в смысле воспитания. Ему они запомнились, а значит, и девочке тоже западут в душу.
Время летело, как обычно, стремительно, и за делами Симонов не заметил, как уже в десять лет Эвридика стала вполне себе «самостоятельным» ребёнком. Не в том смысле, что могла жить одна, во всём себя обеспечивая, а в том, что, вставая утром, могла спокойно собраться и уйти, позавтракав у одной из подружек по дороге в школу. Пообедать у тёти. Оставаясь на ночёвку у троюродных сестёр поужинать. А домой возвратиться только на выходные.
Георгий искал её по всей Атлантиде, чуть ли не ежедневно поднимая на уши одноклассников и знакомых. Заставлял Эвридику завтракать и ужинать дома как положено — сидя за столом. Неумело готовил пищу и ждал её, сидя на кухне в жёлто-оранжевых отсветах пламенеющего заката. Ругал, если снова приходилось оббегать знакомых, не дождавшись девчушку ко сну. Он настаивал, она отталкивалась. Он злился — она плакала и отдалялась. Георгий понимал, насколько она хрупкая и ранимая, оказывая своё родительское давление. Видел, как она испуганно съеживалась и сопротивлялась. Но как ещё можно убедить ребёнка и заставить поступать правильно? «Она ещё мелкая и ничего не понимает! Я, отец, должен научить, проконтролировать, а если нужно — и заставить! Она должна видеть во мне авторитет, советоваться. Кто, если не отец, подскажет ей и научит?» — искренне думал он, торопясь выполнить свой отцовский долг.
Между ними день ото дня ширилась пропасть отчуждения. А в четырнадцать лет Эвридика и вовсе влюбилась. Для Георгия жизнь превратилась в кромешный ад. Юную леди стало невозможно ни в чём убедить и тем более заставить.
Александру, парню Эвридики, стукнуло двадцать три, когда произошёл скачок во времени. Перемещение изменило всех. И юный вундеркинд не стал исключением.
Время остановилось для атлантов, и многие решили, что оно даёт им фору. Фору для того, чтобы сделать то, на чём раньше все они экономили. Дать себе возможность развлекаться, транжирить время направо и налево. В безвременье можно было, наконец, расслабиться, отдохнуть, попробовать жить, нарушая негласные законы и правила. Проверить, насколько правы были «взрослые», когда говорили: «делу — время, потехе — час», «без труда не выловишь и рыбку из пруда» и другие аксиомы, благодаря которым он всё же на пару лет раньше поступил в аспирантуру… Это время далось ему ох как нелегко и Александр немного злился, иногда подумывая, не бросить ли эту затею. Но школу-то и институт он уже окончил экстерном под восхищенные взгляды родителей, преподов и знакомых. Другого выхода не было — только двигаться дальше, глядя на то, как развлекаются, как теряют попусту время его одногодки влюбляясь, шарахаясь по ночам шумными компаниями, веселясь беззаботно и бесстыдно... Осуждал, хоть в тайне и завидовал. Теперь, в безвременье, стало непонятно, что с ним делать — со временем... Можно ли его тратить? А если не тратить — то куда его девать? Завоевывать авторитет среди аборигенов? Учить их тому чего они и знать не должны? Что лично ему это дает!
Когда вокруг Атлантиды выросло третье земляное кольцо, молодежь перебралась туда тусоваться вдали от «предков». По сути, место это представляло собой гетто, где проживали остатки аборигенов, занимающихся сельским хозяйством, и потомки от смешанных браков — новые граждане Атлантиды, выбравшие для себя деревенский образ жизни. Многие считали, что они выбрали сельское хозяйство из-за неспособности к наукам и ремеслу. Они так не считали, наблюдая за городскими интеллектуалами, приезжающими в деревню на выходные отдохнуть на природе. Многие зашли ещё дальше, стремясь к тихой размеренной жизни вдали от суеты. Они уезжали на полуостров или совсем покидали Атлантиду. Как и второе кольцо, третье занимали поля. На втором традиционно оставались теплицы, овощи и цветы. Овины, курятники, пастбища для туров и мамонтов оставались на третьем. Здесь безмятежно колосились поля овса, ячменя, гречихи и льна. И ещё оставалось довольно свободного места для молодецких игр.
Это Александр придумал устроить арену для корриды — традиционного, но подзабытого увлечения испанцев допотопного периода. Конечно, до корриды этой забаве было пока далеко, но как новильера она, пожалуй, всё-таки выглядела.
До тех пор, пока молодецкие игрища не взяли под контроль, много молодых парней оказалось покалеченными. Но молодёжь подобные запреты мало волновали. Каждый новый тореро думал, что его не постигнет печальная участь прочих смельчаков. Даже несмотря на то, что одомашненный тур всё ещё оставался слишком диким и опасным. Попробовать решили на коровах, но те очень быстро понимали, что к чему, и брались оголтело носиться не за плащом, а за самим тореро. Типа, были излишне догадливы? От идеи быстро отказались. Самоуверенный и упрямый тур оказался более удобной мишенью...
Компания во главе с Александром постоянно искала приключений на свою голову. Экстрима. Чем только они не занимались, пока, наконец, не остановились на быках. К этому их сподвиг один случай...
Молодёжь как обычно скиталась по окраинам в поисках развлечений, пиная балду, когда крестьяне перегоняли стадо быков с одного пастбища на другое через посёлок. У въезда в посёлок из стойла неожиданно вырвался мамонт, широко использовавшийся в качестве тягловой силы. Он потянулся хоботом за тыквой, повалил оградку и вывалился из загона прямо перед стадом. Бычки, что помладше, испугавшись, начали метаться. Орудуя массивными рогами, они метались вдоль улицы. Разрушили часть деревянных построек и поднимая в воздух клубы пыли понеслись по главной улице, гоня перед собой пол деревни баб и мужиков. Среди них затесалось и несколько оболтусов из «молодых учёных», так сказать.
Домики стояли плотной стеной, образуя лишь одну улицу с полисадниками за хлипкими оградками из жердей, перед окнами глиняных мазанок и скрыться было совершенно негде. Быки цепляли людей с невысоких яблонь, ломали изгороди, в клочья разнося аккуратно сбитые стожки сена. Бычий рык, визг испуганных баб, крики мужиков — всё это перемежалось с хохотом и радостными воплями раззадоренных повес. Александр и его свита веселились вовсю, поддразнивая и без того взбудораженных рогатых головорезов. Пожертвовав на растерзание монстров свою красную рубаху, Александр ловко варьировал между быками, извиваясь, как надувной болванчик для рекламы, иногда, дополнительно ко всему, подзуживая туповатых туров электрошоковым копьём, как делали это бандерильеро...
Может Александр сам вспомнил, что быков раздражают красные тряпки или что там?.. Движущиеся перед носом объекты? Но Рамон однозначно воспринял его идею и сразу поддержал Александра, размахивая воображаемым плащём тореро. Компания ещё больше развеселилась. Тогда в голове Александра и зародилась мысль возродить корриду. Почему бы и нет?
Кто бы подумал, что ботаник, пусть даже весьма спортивного вида, золотой медалист, победитель универсиад Александр окажется очень хорош в качестве тореро. За 20 000 лет до нашей эры много раз подряд он удерживал статус одного из самых успешных матадоров на арене. Искусно владея плащом и мулетой, он проводил, управляясь с первобытными быками, умопомрачительные пассы, собирая огромные толпы беснующихся фанатов, лишь чудом удерживаясь на грани фарса. Повыпендриваться и поиграть на публику он любил. Не удивительно, что Эвридика в него влюбилась.
С тех пор, как отпала надобность в охоте, это первобытное зрелище неизменно пользовалось в Атлантиде огромной популярностью. Даже высшее руководство «страны» нет-нет да заглядывало на красочные представления. Здесь, на арене, смельчаки могли проявить храбрость, покрасоваться с плащом, выписывая в воздухе виртуозные восьмёрки вероники. Кровь закипала в крови, когда бык злился, получая болезненные уколы бандерильями, кованными Фиделем в Колесовой кузне.
Они с Рамоном рисковали не меньше, участвуя в первобытной новильере в качестве бандерильеро. Лишь бы быть поближе к Александру. Быки разрывали в клочья лошадей, молотя копытами упавших с коней пикадоров и бандерильеро, мешая всех в одну кровавую кучу. Но ведь риск — благородное дело?
Рамон и Фидель немного завидовали своему одногодке Александру. Белой завистью. На парня заглядывались самые красивые девушки, и рядом с ним всегда крутилась Эвридика, ни давая не малейшего шанса соперницам. Но и она тоже была предметом немого восторга почитателей. Может ещё поэтому братья поглядывали в сторону удачливой парочки, кусая в кровь губы втихую друг от друга... Уж больно красиво они смотрелись вместе — Эвридика и Александр. А может, было что-то ещё?
Симонов был стар — супер стар в свои тридцать с дли-и-и-нным, длинным хвостиком! И для корриды, и для всякого рода рискованных предприятий. Он уже собаку съел рискуя. В тот день он пришёл взглянуть на корриду в поисках своей девочки. Он выглядывал в шумной толпе зевак Эвридику, когда заметил её тоненькую в простом грубом платье из хлопка, принадлежащим когда-то Веронике. Она стояла за оградой, и в моменты опасности прикрывала глаза маленькими, полупрозрачными в лучах солнечного света, кистями рук.
Как сочеталась хрупкость и нежность девушки с атлетически грубой силой и первобытными развлечениями Александра, у Симонова в голове не укладывалось. Но, видимо, связь была — веревочка, которая притягивала маленькое эфирное создание грузиком к грешной первобытной земле предков.
Чувствовалось что коррида вдохновляла её и возбуждала. Щёки наливались румянцем, и в руках неведомо откуда появлялась сила. Симонов слышал, что её присутствие у оградки арены рядом с плащом, перекинутым через оградку, тореадоры ассоциировали с присутствием ангела спасителя. Когда уже ничего другого, как бежать, больше не оставалось, бежали к ней. Она настолько осмелела, что захлопывала ворота, буквально сталкиваясь носом с пышущим жаром зверем. В ней сочеталась хрупкость и нежность в смеси с чем-то фантастически необыкновенным, божественным что ли. Казалось, что, несмотря на хрупкость, она имела стержень, стальной каркас. Была соткана из необычного волокна. Александр ею гордился: «Мой человечек!» — говорил он, улыбаясь после удачного боя и закутывая хрупкого «ангела» в красный плащ тореадора.
Но то, что сейчас происходило на арене, то, что увидел мгновенье спустя Симонов, бросило всех в жар: бык получил болезненный укол в холку и, озверев, бросился на пикадора, вонзив рог в шею лошади, и поднимая её над землёй. Лошадь подлетела в воздух и мгновенно, мешком с костями, легла на песок арены, взметнув в воздух облачко пыли. Рамон выскочил из седла буквально на лету и бросился прочь, в сторону от быка. Тореро взмахнул мулетой и бык с красными от злобы глазами помчался на него сквозь ряд напуганных бандерильеро, целясь в дразнящий кусок материи. Но, или Александр потерял самообладание, или бык задумал изменить правила игры... после того как мулета опустилась, бык, повернув голову, боднул рогом ошарашенного матадора.
На глазах у всех штанина на его правой ляжке разъехалась пополам, и взорам публике предстала ослепительно белая бедренная кость.
Рамон и Фидель быстро схватили тореро и, пока другие бандерильеро отвлекали быка, вынесли Александра за ограду. Симонов был в шоке от зрелища! Такие развлечения созданы не для него. Парня немедля занесли в коляску, и упряжка из двух скакунов быстро заколесила по сухой земле, подпрыгивая на кочках, увозя тореро в больницу. Таких ран медики Атлантиды не видели ни разу.
Этот парень очень долго приходил в себя. Эвридика от него не отходила. Долго не заживающая рана заставила Александра понервничать. А власти постарались сделать шоу максимально безопасным. Запретить что-то настолько популярное вовсе они не решились. В будущем же коррида существовала. Почему она не может иметь место до нашей эры? Разработали защиту из кремниевых пластин. И прочная, и лёгкая. Но Александру её опробовать уже не удалось.  С тех пор он в боях не участвовал, оправился, но всё равно ходил, слегка прихрамывая на правую ногу. Нога ныла в ненастную погоду, делая его злым и раздражительным. Но зато, став неинтересным для публики, он оценил преданность возлюбленной Эвридики.
Эвридика всегда была рядом и подбадривала любимого. Немного разочарованная тем, что её парень больше не герой корриды, но всё же. Один раз сделав выбор, она не собиралась метаться от одного героя к другому. 
Симонов подозревал, что чувства Эвридики ненастоящие, и она лишь ищет опору… «Потешится и остынет. Она же ещё девочка, какая может быть любовь?  А у этого пижона Александра? У него какие чувства? Просто иметь такую девочку рядом престижно. Вот и всё!» — рассуждал он. Прав он был или не прав, глядя на всё со своей колокольни. В чём-то, наверное, прав. Александр для влюбленного был слишком заносчив, а Эвридика... оставалась холодной богиней. Она старалась чувствовать и любить, но ощущала себя не от мира сего. А может, её время просто не пришло?
Молодые люди искали себя. Хотели и расслабиться, и погуливанить. Только некоторых результатов нужно ждать годами, а другие дают плоды уже очень скоро…
Большая группа молодежи собралась покинуть Атлантиду. Бесконечные понукания претили. Свобода ждала их за пределами «душного» мира «вечных предков». Да и Александра не устраивало нынешнее положение вещей: он остался в тени, далеко от острых впечатлений и восторженных взглядов героя корриды. Долго думая, он не нашёл ничего достойнее приключения отправиться в мир. Мир полный опасностей, но жаждущий новых героев. Эвридика оказалась с Александром в числе первых. Тем самым Александром: рисковым, горячим и заносчивым.
Что же Симонов? Симонов устал от роли отца. У него буквально опускались руки от одного лишь намёка на проблемы, паровозиком следующих одна за одной, буквально по пятам. Он отпустил Эвридику. Отпустил совсем. С глаз долой, из сердца вон! И на душе сразу стало спокойнее. Он честно боролся и, как ему казалось, сделал всё, что от него зависело.
Молодёжь в этой компании с трудом представляла себе цель пути. Так, четверо атлантов китайского происхождения шли с ними в надежде свернуть на Восток и хоть небольшую часть пути двигаться с большой компанией. Тоже можно было сказать про братьев Юрия и Якова Ким, балансирующих между Азией и Европой. В конце концов, русские по самое «не хочу» они мечтали однажды добраться до Кореи. Остальные просто шли вперёд, навстречу приключениям, вырвавшись из-под опеки мэтров… Несколько девушек сопровождали своих бойфрендов в надежде в будущем создать пару. Но об этом до поры до времени они, конечно, помалкивали…
 
12. Плоды свободы
Повзрослеть пришлось довольно быстро. Самым «старым» участникам экспедиции, с которыми отправилась в путь Эвридика, исполнилось от силы тридцать пять. Среди них были и «бессмертные». Группу возглавил Александр, парень Эвридики. Собственно, на авторитете Александра держалась эта авантюрная, рискованная затея.
Составив для себя первое впечатление от этого «героя», Симонов обеспокоился. Но некоторые черты его характера внушали надежду на благополучный исход путешествия. Все те затеи, в центре которых он оказывался в Атлантиде, носили системный характер. Лишь некоторые, абсолютно сумасбродные, оканчивались неудачами и дай бог чтобы в них никто не погиб.
«В конце концов он возродил Олимпиаду предложив проводить спортивные состязания. Только идею выступать голышом старейшины отмели на корню. Ха-х. А вот мысль увековечивать героев Атлантиды в мраморе, Веберу пришлась по душе сразу, пусть даже голышом, на манер греческих и римских, всё равно «гуд». Статуй уже в достатке возвышалось на портике Главного зала обсерватории, и они всё прибывали и прибывали, как и идеи Александра, цель у которых была одна — сделать свою жизнь ярче. И только во вторую очередь новшества касались других. Друзей, соплеменников, атлантов... Ну тем не менее в сноровке молодому повесе не откажешь.  Галстук ему на шею (пионерский) и значок передовика на грудь…» — размышлял Георгий. При этом негативный образ Александра старался отгонять. Как-никак он отпускал с ним свою дочь. «Была бы рядом Вероника, ничего подобного наверняка не случилось бы. Но жизнь так непредсказуема, так сложна и так быстротечна…» Он эгоистично надеялся, что, проснувшись, жена о дочери даже не заикнётся. Хотя бы из страха услышать, что её дитя уже давно покинуло мир живых.
Александр неплохо справлялся в качестве лидера экспедиции. Он мог принимать быстрые решения в экстренных ситуациях, но в то же время, его торопливость нередко приводила к ошибкам и трагедиям. Выручали Рамон и Фидель. Прекрасных качеств, да и опыта им было не занимать. Периодически братья охотно принимали руководство группой на себя.
Много лет общаясь с Колесовым и Стрижевским, они многому научились. В бытность охотниками парни прислушивались, присматривались, а порой получали прямые поучения от своих учителей в виде подзатыльников или пинков. На этом рукоприкладство, как правило, заканчивалось, превращаясь в шутку. Этим Колесов и отличался от других, сглаживая конфликт, облекая его в дружескую форму. Шутил, но тут же вновь становился серьезным, мгновенно сосредоточиваясь на поставленной задаче.
Рамон и Фидель, добрые и восприимчивые, компенсировали в лице Колесова жёсткую руку отца, оставшегося далеко в прошлом, соединив в сердце два образа: отцовский и Колесовский. Жесткость и мягкость, силу и взвешенный ум. Отношения со Стрижевским давали им образец настоящей мужской дружбы и взаимовыручки. Как у братьев. Но Колесов и Стрижевский походили друг на друга только если по духу. Внешне и по характеру они были словно небо и земля. Это единение двух совершенно разных людей, братьев удивляло и восхищало.
Они надеялись, что с Александром, которого они тоже любили, получится выстроить именно такие отношения. Но, видимо, что-то пошло не так. Александр ревновал их к Эвридике, ревновал к своему положению лидера и с каждым разом всё больше злился.
Их кумир вдруг начал воспринимать братьев далеко ни как дополнение к собственной натуре, а как конкурентов. Он не собирался делиться властью. Его амбициозный характер не мог позволить себе такую блажь — стать второстепенным персонажем. Он продавливал свое мнение до последнего, даже если в итоге оно оказывалось неверным и стоило его людям жизни.
Прямо в начале пути, переходя через небольшую речушку по неокрепшему тонкому льду, он решил рискнуть, чтобы добраться до пещер на том берегу до наступления темноты. Он игнорировал предложение Рамона расширить полозья лыж, увеличив тем самым площадь опоры и уменьшить давление на лёд.
— Это лишнее. Времени мало, а у нас и так широкие лесные лыжи. Мы не проваливаемся в сугробы, даже на свежем снегу. И лёд наверняка выдержит. На всякий пожарный держитесь за сани. У них площадь поверхности много больше, если боитесь провалиться…
Так и получилось. Двое санок безболезненно миновали переправу, а третьи с Эвридикой и поклажей, Фиделем и Яковом по бортам пошли уже по накатанной колее. Впереди бежала Бусинка, собака Якова, единственная собака в экспедиции, и казалось, что на переправе уже ничего не должно случится, когда лёд треснул, и двое членов экспедиции с головой ушли в воду. Сани удержали их на плаву, и парням с трудом, но удалось выбраться на поверхность. Благо, что речка оказалась неглубокой. Сани накренились и тюки с вещами немедленно повалились в воду. Спасая всё, что только можно спасти, Фидель и Яков вылавливали и закидывали мокрые тюки на берег. Друзья метались между спасением вещей и Эвридикой. Закутанная в шаль, она, ухватившись за борта, смотрела на них глазами испуганной лани и соскочила только в последний момент, когда сани вместе с оставшимся грузом гулко провалились в воду носом вперёд. Лёд под ней хрустнул, но уцелел. Ползком, как десантник на позициях, орудуя локтями и коленками, она добралась до берега и юркнула в объятия Александра, словно он — единственная её надежда и опора.
До пещер добрались уже к наступлению сумерек, но оказалось, что нечем разжечь огонь и согреться. Всё промокло или утонуло в реке. Поздно, но поняли — нужно было разложить по санкам груз равномерно. На такой случай, как сейчас. Особенно это касалось огня. Невосполнимыми оказались и другие вещи.
— Может быть, вернёмся? Без огня мы не выживем. Как готовить пищу, как спасаться от диких тварей? Как согреться без огня? — сказал промокший насквозь Фидель чуть слышно брату, но так, чтобы Александр тоже слышал.
Пришлось два часа искать по темноте нечто, отдаленно напоминающее трут и по старинке разжигать огонь. За более чем триста лет им не разу не приходилось пользоваться настолько допотопными способами добычи огня. В распоряжении Атлантиды было всё, о чём только можно мечтать 20 000 лет до нашей эры. Но мечтали только об одном — оказаться дома. Даже сейчас, когда домом считали Атлантиду. Девчонки жались друг к дружке, Фиделя бил дичайший озноб, в то время как мужчины час за часом в безуспешных попытках пытались сделать невозможное — добыть хотя бы какое-то подобие огня.
Получилось совсем не так, как планировалось. Но Эвридика, заметив, что гранитные искры, вылетающие из-под рук Рамона, не в состоянии поджечь даже хвою, пожертвовала шёлковый трехсотлетний шарфик. А как только пошёл дым и парни заметались в поисках сухой травы, оторвала с воротника куртки лисьего меха. Куртка тоже чуть не вспыхнула — второпях обрывая клочья меха, Эвридика практически сама влезла в огонь.
Фидель в мокрой одежде, просидевший на холодном воздухе, получил сильное переохлаждение. Яков оказался покрепче. Может потому, что азиат и привык к байкальским зимним ветрам? Только когда это было...
Три дня экспедиция не могла двинуться в путь. Пока у брата не прошёл жар, Рамон протестовал против всякого движения.
— Я же говорил, что нужно расширить полозья! Откуда такая торопливость? Мы же не на бал опаздываем! Ты постоянно рискуешь, Александр! Нельзя быть таким безалаберным!
— Опять я виноват? И теперь тоже! Нужно было взять левее, а не тянуть по накатанной, там, где уже тонко!
Рамон только махнул рукой.
Но долго стоять тоже следовало: привлекать к себе внимание хищников. Так или иначе, а их было предостаточно. И не всех пугало такое большое «стадо» людей, многих даже наоборот — вдохновляло. В двух километрах на север находилась стоянка кроманьонцев, а в километре к западу, совсем рядышком в пещере наткнулись на медведя.  Еле ноги унесли. Гигант был слегка заторможен и не стал претендовать на человеческое мясо. А вот люди были недовольны появлением новых соседей, устроив им своеобразную демонстрацию силы: трясли оружием, выставляя в первые ряды самых крупных самцов, кидались камнями и копьями в сторону лагеря.
— Может, попросить у них помощи? Наверняка в их в зелёной аптечке что да есть путнее, — предложил Рамон, переживающий, что выздоровление брата идёт не так быстро, как хотелось.
— Я не доверяю их аптечкам. Неизвестно, насколько далеко зашли эксперименты с ядовитыми и галлюциногенными веществами. Лучше валить отсюда подобру-поздорову, а то накормят шашлычком на олеандровых шпажках и будь здоров! — решил Александр и был, наверное, прав.
Дальше дорога пошла всё время в гору, двигались медленно, молча, не высыпались. Настроение после первой же серьёзной неудачи резко упало. Небо хмурилось. Чёрные мокрые сосенки и каменные джунгли скал добавляли путешественникам градус депрессивности. То и дело на хвост наступали тигры, злые от упущенной добычи. Козлы прытко скакали по отлогим уступам, и пообедать ими удавалось не всегда. В этом отношении преимущества были у людей. Стрелой достать рогатых было проще, чем схватить зубами. Грозных хищников встречалось не много, и не всякое животное станет нападать открыто. Если бы не электрошоковые копья и моментальная реакция Рамона, ждать бы им беды. Вот где настиг их палеолит — за пределами Атлантиды. В тепличных условиях они чувствовали лишь отсутствие свободы, а теперь свобода… встречает радостно за каждым холмом и в каждом ущелье.
Завернув на ночевку в такое уютненькое ущелье, неожиданно для себя они увидели группу деревьев и висящую на стволе панду.
— Панда? Я не верю своим глаза! Это точно панда? — воскликнул Ван Янь.
— Похоже на то! Только это, скорее всего, панда «наоборот», — усмехнулся пораженный увиденным Юрий Ким.
— А можно её погладить?
— Какой милый пушистик! — заверещали, вышедшие из молчаливой комы девушки. Одна из них, Ли Раэль, ринулась вниз по склону в небольшой зелёный оазис, на ходу бросая рюкзак, но панда размером с крупного медведя угрожающе раскрыла пасть, щеря зубы, и зарычала.
— Не думаю… — крикнул ей вслед Фидель, но та уже и сама догадалась. Панда поднялась на задние лапы, показывая свои истинные размеры, и по спине Фиделя побежал холодок.
— Раэль! Назад! — негромко крикнул Александр, и девушка, замерев, вдруг попятилась, как рак, в страхе шаря глазами в поисках рюкзака. Панда опустилась на четвереньки и поставив передние лапы на каменный стол стала отталкиваться им и подпрыгивать. При этом густой мех, так и ходил волнами от холки до хвоста.
— Местечко занято. Нужно поискать что-то более укромное Ли Раэль. А панду погладишь дома в зоопарке, — улыбнулся Ван Янь.
Спать в холоде было неуютно. Огонь удавалось разжечь раз через два и еды старались наготовить впрок. В основном это была крольчатина или оленина. Иногда удавалось нарвать фруктов, но хронически не хватало овощей. В какой-то момент закончилась соль, и путешественники методично перетрясли каждый мешок в поисках соли или чего-то, что могло её заменить.
— Эй! А вы, что там жрёте? — полушутя полусерьёзно крикнул Рамон китайцам, жующим неподалёку. — Что это? Хмели сунели? — спросил он, шумно вдыхая носом пряный аромат. Запустил пальцы в мешочек с приправой, попробовал и тут же замахал рукой выдыхай изо рта перечный жар. Приправа была солёной, острой и сладкой одновременно. — Что это?
— Маласянь, — как ни в чем не бывало ответил Ван Янь.
— Маласянь, значит! А чего затихарились? И много у вас этой маласяни?
Ван Янь стал рыться в вещмешке, вытаскивая один холщовый мешочек за другим. Рамон в нетерпении выхватил вещмешок, помогая другу, и бесцеремонно вытряхнул из него всё, что было внутри. Несколько десятков любопытных глаз тут же повернулось на шум. Последней из вещмешка вывалилась довольно большая жестянка. В таких в прежние времена хранили чай.
— Вансэй! Вансей! Это же... это же спички! — закричал Ван Янь, кинувшись на землю к жестянке, которая покатилась было по склону. — Спички! Это же спички! Совсем про них забыл! Думал, что оставил её на кровати, но она — вот она! — китаец одарил жестянку горячим, остро пахнущим поцелуем.
— Ну, значит, живём? — неуверенно спросил Рамон. — Живём, братцы! — радостно завопил Рамон, и его поддержали громкими радостными: у-у-у-у. Даже Бусинка радостно завизжала, лихорадочно виляя хвостом. — Заныкать хотели, бандюги. И хмели сунели давайте, нечо тут втихомолку жрать. Нам тоже солёненького хочется, — поморщившись, добавил он. — Ещё что-нибудь есть у кого? Не жмитесь.
Ели молча, отдуваясь от накатывающих волн жара изнутри. Но улыбки то и дело проскальзывали на довольных лицах. Вдруг Александр заегозил, не отрывая взгляда от чего-то вдалеке протянул руку, нащупав арбалет. Мужчины притихли, как по команде повернули головы и увидели совсем недалеко семью кабанов. Кабанятки семенили за родителями как стая полосатых тараканов. Спички были, запасы стремилась к нулю, и все быстро похватали свои арбалеты. Прячась за скалами, они неслышно подобрались к цели как истинные охотники, дети своего времени и приготовились, ожидая сигнала от Рамона.
Александр прицелился удобнее устраиваясь на уступе скалы, нога неожиданно оскользнулась, и камень, выбившись из скальной породы, с шумом покатился вниз. Кабаны метнулись в стороны, и Александр, испугавшись потерять добычу, выстрелил.  Среднего размера кабан, получив небольшое ранение, пустился наутёк. Все последующие за этим выстрелы улетели в никуда. Охотники, отпустив вперёд собаку, бросились вдогонку, рассчитывая, что долго раненный кабан не протянет. И вскоре собака Якова действительно настигла зверя. Запрыгнув на холку, вгрызалась в шею кабану. Кабан, истекая кровью, яростно крутил головой, пытаясь сбросить Бусинку. Бусинка не сдавалась, вцепившись мёртвой хваткой. Её мотало из стороны в сторону, но она не сдавалась ни в какую.
Подбежавший к месту действия Яков уже занес над кабаном нож, но одичавший от боли зверь, поднимая клубы снега, вывернулся из захвата, впиваясь клыками в ослабшую от борьбы Бусинку. В ярости, покидая место схватки, он наткнулся на охотника с ножом. Получив увечья, кабан прошёлся клыками по обидчику, разодрав в нескольких местах одежду и оставив рваную рану на руке Якова. Ревя от боли, кабан снова ушёл, пробежав ещё пару километров, оставляя на снегу густой кровавый след.
Бусинка тоже здорово пострадала.
— Мы не сможем выходить её. Она почти не дышит.
— Пристрели. Не могу смотреть как она мучается, — кривя губы сказал Яков.
— У неё слёзы. Она плачет... как вы можете… так, — опустилась перед ней Эвридика.
— Ты можешь её исцелить? Мы так-то не волшебники. Среди нас даже врача нет, — растопырив глаза, цыкнул на неё Александр стараясь не кричать, но в интонациях сквозила злость и нескрываемое раздражение.
Яков мучился со страшной раной больше трёх месяцев.
— Ладно бы из-за чего: кабан. Не тигр, не носорог, просто небольшой кабанчик, размером с домашнего хряка, — ворчал Яков, понимая, что все уже измучились стоять на одном месте.
— Тебе нельзя болеть. Нам с тобой предстоит преодолеть полмира! И сил должно хватить на многие лета. Держись братец! — подбадривал Юрий. — Мы с тобой ещё до Тихого океана дойдём, минуя целый материк, насквозь, через горы, и реки, и пустыни... Как ты думаешь, Гоби сейчас пустыня? Реки наверняка глубже, а горы выше!
— Горы однозначно выше. А вот реки и озёра... многие могут даже не существовать. Сейчас уровень мирового океана метров на шестьдесят-сто ниже. А вот когда ледники в Европе растают, и горы станут чуть ниже, тогда и береговая линия океана изменится. Мне вот сейчас интересно: многие мифы и легенды рассказывают о временах, которые просто невозможно удержать в памяти человечества так надолго! Некоторые сказания народов относятся к периоду 100 000 лет назад и больше! Да, собственно, и пятьдесят лет — уже нереальная цифра! — поддержала разговор Ли Раэль.
Яков заслушался. Ему нравилось, когда говорила Ли. Сейчас она не отходила от него ни на шаг, и он испытывал блаженство. Неважно, что Ли Раэль держалась Юрия, его брата. Всё может перемениться в этом долгом походе. Он чувствовал, что от путешествия многого стоит ожидать. Нужно ценить каждого человечка и каждую минуту жизни. Бессмертие — это не панацея от ошибок и глупости...
Иногда они по две недели торчали в каком-нибудь сыром холодном ущелье, пережидая очередную лихорадку, охватившую Якова. Молодые люди потратили весь запас антисептиков. Антибиотики тоже кончались, и, напрочь переругавшись, группа чуть не разделилась надвое. Спасибо китайцам, они старались уравновесить ситуацию своим невмешательством. Рамон дважды пытался принять руководство на себя, но Александр отстаивал свою правую позицию, убеждая всех в случайном стечении обстоятельств.
— А вы как хотели? Подобные походы не могут проходить гладко, как по писаному! Это вам не женский роман. Это дикая природа! А мы маленькие неопытные людишки. Пришельцы! Нужно не обвинять! Нужно помогать друг другу! — оправдывался Александр, внушая вину своим товарищам. И всё в его словах было правильно. Найти правильные слова не всем по силам.
— Неплохо бы ещё прислушиваться к советам. Ты решаешь за всех, и твои решения отнюдь не идеальны! О какой помощи ты сейчас толкуешь? — сердился сильно взвинченный Рамон. Он уже понял, что поладить с Александром нереально трудно.
— Вы все признали за мной лидерство. Будьте добры подчиняться! Вас за уши никто не тянул!
Эвридика по большей части молчала. Лишь когда Александр начинал выходить из себя, она подходила сзади и обхватывала его за талию, прижимаясь всем телом. Это почему-то его успокаивало. Может, потому, что чувствовал её переживания: «Если Эвридика забеспокоилась, значит, я достаточно сильно перегнул палку. Ладно. Спокойствие. Только спокойствие...» — повторял про себя Александр и закрывал глаза, успокаивая дыхание. Он относился к своей девушке немного как ребёнку. Слабому, ранимому ребёнку, требующему для себя защиты.
Путешественники нервничали, не зная, к кому из лидеров примкнуть.  Тем не менее, они привыкли во всем полагаться на Александра, к его манере руководства, каждый раз решая, оставить всё как прежде, но, правда, теперь уже с оглядкой. И это было неприятно для всех.
Опасность сбиться с пути преследовала их как снежный леопард — неотступно. Несмотря на то, что шли они по карте. Им казалось, что ещё недавно этой дорогой, обозначенной в стародавние времена как «путь Сантьяго» из Атлантиды, ушла большая колония басков домой, на север, в будущее королевство Васкония оставляя метки. Но прошло уже много лет, «дорога» давно успела зарасти и метки исчезли из виду. Если она вообще существовала.
— Васконцы сообщали, что проложили широкую дорогу на всём протяжении пути. И поставили верстовые столбы с пометами красной охрой.
— Широкую, но не мощёную. Группка васконцев — это тебе не римская армия, — усмехнулся Рамон без всякого желания обидеть. Но видимо, тон всё же сумел подколоть Александра, и он уже заиграл желваками, как в спор вмешалась Ли Раэль:
— Столбы иногда совсем не столбы. И тем более не верстовые. За пять лет успевает вымахать подлесок метр-полтора. Если мы будем ориентироваться на молодую поросль... ну, как это объяснить...
— Как вдоль линии электропередач?
— Да, Яков! Молодчина. Кто-то видел нечто похожее?
— Севернее, около километра отсюда я видела широкий просвет и ещё удивилась тогда. Мы же искали дорогу... — мило сконфузилась Эвридика.
— Ну что? Будем возвращаться? Так шансов не сбиться с пути у нас значительно прибавится, — спросил Фидель у Александра, чуть опередив Рамона. Он боялся, что невинная ситуация снова выльется в спор.
Молодые путешественники планировали сделать остановку у земляков и пойти дальше через юг Франции в Грецию.
Весна уже обнажила яркие зелёные листочки на деревьях. Солнце вставало рано. На траве лежала холодная роса, собираясь помногу в чашечках первоцветов, и они с утра стояли тяжёлые и полные, словно после дождя. Туман рассеивался, в воздухе разливался тонкий аромат весенних цветов, разноцветным ковром покрывающих лес.
Рано утром, сидя у костра за приготовлением утреннего чая, мужчины разговаривали о насущном, отхлёбывая кипяток из железных походных кружек. Рамон тяжёлым взглядом смотрел вдаль. Он боялся, что ирбис всё ещё где-то рядом. Снежный барс преследовал их вот уже несколько дней, но все почему-то были уверены, что зверь не нападёт. Их слишком много. Пару дней назад в редколесье ирбис уложил лося. Гигантский зверь попал в ловушку. Его неловкие ноги-ходули застряли промеж длинных жердей соснового валежника. Ирбис не упустил возможность воспользоваться случаем.
— Теперь мы ему точно не нужны. Такая кучища мяса. Вот нам бы...— вздохнул Александр. Удачной охоты не случалось давно. Накануне поужинали запечённой в углях рыбой. По одной на каждого члена экспедиции. В животе урчало от голода, и сырость, идущая от земли, казалась особо промозглой.
Но Рамон всё равно был на чеку. Считал, что ирбис охотится за ними ради интереса. Как кошка за мышкой. Он сделал глоток обжигающего напитка и прищурился. На опушке, в паре километрах от них, он заметил большое стадо оленей, наверное, около двадцати особей. И указал на них рукой. С высокого холма, где они встали на отдых накануне вечером, охотники прекрасно видели животных на лёжке.
— Нам несказанно повезло. Если правильно рассредоточиться, удастся подстрелить сразу несколько голов, — обрадовался Рамон.
— Сегодня хороший ветер и дует как раз в нашу сторону, — добавил Фидель, ожидая удачную охоту.
— Лады. Стадо обосновалось у отвесной скалы. Значит, на восток они не пойдут. Ветер северо-западный. Нам везёт: можно подойти с подветренной стороны незаметно. Шесть стрелков нужно рассредоточить на юго-западе. Рамон, вы с Фиделем сядете с южной стороны. Юрий и Яков с юго-западной. Вы трое между ними…— распределял роли Александр. — Я подкрадусь ближе к северо-западу и погоню оленей на вас. Будьте внимательны!
— Можно я с тобой? Это так интересно. Я ещё ни разу не была на охоте, — поинтересовалась Эвридика, протирая сонные глаза и приглядываясь к оленям, расположившимся далеко на поляне. «Только зоркий глаз Рамона мог обнаружить животных, похожих на маленькие чёрные точки», — подумала она.
Александр обнял девушку за плечи:
— Не думаю, сладкая моя, — нежно отказал он.
— Спугнёшь и оставайся на месте, или лучше уходи дальше к северу. Испуганные животные повернут в твою сторону. Это может быть опасно, — предупредил Рамон Александра, памятуя о прежних неудачах.
— Посмотрим на месте... готовьсь! — вскрикнул Александр и жестом указал направление движения.
Эвридика передала половник, которым мешала похлёбку, двум другим девушкам из отряда, и упрямо последовала за Александром. Она не отставала, похоже, у неё появилась навязчивая идея. Она то дёргала парня за куртку, то и оббегая, обхватывала за талию, заигрывая. Упрашивала взять с собой.
— Женщинам не место на охоте. Эта исключительно мужская забава. К тому же опасная: стрелой носик защемит, — шутливо отговаривал он. Эвридика слышала в его голосе слабину и продолжала настаивать:
— Почему Марсия тогда охотится? Ну, пожалуйста! Пожалуйста...
— Ладно. Идём. Артемида моя... Только тихо. Следуй за мной, но слишком близко не подходи, — наконец сдался молодой человек, чего и следовало было ожидать.
— Да, да, да, — довольно захихикала Эвридика. Ей всегда удавалось прогнуть Александра под себя.
Охотники старались идти тихо, а приблизившись, рассредоточились в ожидании сигнала. Чуть позднее и Александр достиг нужной точки с северо-западной стороны:
— Ты хлопай в ладоши, а я буду стучать палкой по деревьям, — прошептал он Эвридике и жестом указал на старт!
Шум эхом разлетелся по лесу, не громкий, но чёткий. Стадо поднялось и бросилось в противоположном направлении туда, где в засаде их уже поджидали стрелки.
— Пойдём ближе, глянем. Я ничего не вижу отсюда... что же там происходит? — семенила Эвридика рядом и тянула за рукав Александра.
— Там может быть опасно. Останемся на месте, — нервничал Александр. — В такие моменты нужно быть на чеку.
— Но одним глазком. Что толку было идти на эту охоту, если всё равно ничего не видно? — капризничала она.
— Вон смотри, стадо галопом пересекает поляну. Там их ждут охотники, сейчас начнут стрелять...— говорил он, указывая рукой и делая невольные шаги в сторону. Чтобы Эвридике было виднее, они прошли всего на пару десятков метров ближе к западне. Но тут на фоне скалы мелькнул чёрный силуэт большой птицы, и стадо резко дёрнулось. Охотники испугались, что животные развернутся на полпути, и запаниковали. Засвистели выстрелы, и стадо разом повернуло в сторону. Стрелы звонко резали воздух, и Вероника ахнула, когда совсем недалеко две оленихи замертво упали на землю, а стрела пронеслась прямо над ней.
Из-за кустов огромной махиной, затмевающей просвет между деревьев, на них резко выскочил зверь. Эвридика не успела вскрикнуть, как Александр сильно толкнул её в плечо, и, падая, хрупкая фигурка лицом уткнулась в сырую почву. Пальцы пронзили ледяные колючки мёрзлого мха и, ломая тонкую наледь, погрузились в глинистую жижу. Эвридика боялась пошевелиться и даже поднять глаза. Она слышала глухие стуки копыт о землю проносившихся мимо оленей и ближе прижималась к стволу толстого дерева, обхватив голову грязными руками. Когда шум стих и только крик охотников оглашал окрестности, она открыла глаза и оглянулась.
Прямо перед ней, распластавшись, лежал Александр. Она увидела лицо, похожее на красное месиво. Кровь липкими струями вырывалась из пульсирующей на виске вены. Эвридика громко и отрывисто вскрикнула, как чайка, в туманной мгле океана и отвернулась. Ей казалось, что через минуту она откроет глаза и всё будет по-другому. Открыла. Снова закрыла в страхе. Послышался шум приближающихся шагов.
Кто-то встал рядом с ней, не смея сказать даже слово. Подбежали остальные, и Рамон (это оказался он) тихо приказал:
— Заберите её и отправьте людей из лагеря сюда, нужно унести... добычу.
Эвридику взяли под руки, и она, не отнимая рук от лица, зажавшись в комок, всю дорогу дрожала мелкой дрожью. Юрий, брат Якова, взгромоздил её на спину и понёс на вершину холма к месту стоянки, чувствуя, как на шею капают горячие девичьи слёзы. А через минуту она заплакала в голос: тихо, как далёкий колокольчик, тревожно и горько, крепче прижимаясь руками к молодому мужчине. Весь воротник под курткой промок насквозь, но он молчал, давая ей возможность выплакаться.

13. Васконцы
Добравшись, наконец, до Васконии, обезглавленная группа остановилась. Молодёжь почти не разговаривала в дороге, пребывая в шоке от смерти лидера. Это была первая потеря, весомая для них. И многие знали, что она невосполнима. Если уж Александр... то, что говорить о исходе всего предприятия?
— Что делать? Идти дальше? Вернуться в Атлантиду или пока остаться здесь, в деревне? Решение нужно принимать. Кто возьмёт ответственность на себя? Похоже, напросился, — с горькой усмешкой сказал Рамон брату, сидя у камина. А может быть, самому себе? Потому что не сильно-то надеялся на ответ.
За время похода ребята здорово повзрослели. Сейчас они более трепетно относились к собственным и чужим жизням. Порой даже со страхом. И это стало ещё одной серьёзной причиной для остановки.
Мнения разделились. Эвридика и вовсе сидела, зажавшись в угол. Она до сих пор находилась в состоянии шока от страшной и нелепой смерти Александра. Когда Рамону удавалось остаться с ней наедине, старался поддержать. Трогать её было неловко. Он одёргивал руку, боялся нарушить её покой. Да и мало ли... как она может расценить...
— Всё в порядке. Мы останемся здесь ненадолго, чтобы ты успокоилась, пришла в себя. Отдохни. Выспись как следует. Всё обязательно наладится. Мы все, мягко говоря, в шоке. Волосы встают дыбом от одних только воспоминаний. Я тебя прекрасно понимаю, — увлёкся он настолько, что всё-таки приобнял её за плечи. Она не сопротивлялась.
Эвридика плакала непрерывно. Только кто-то подходил сказать слова сожаления или просто пожать руку, как озеро её ярко синих глаз переполнялось, и крупные блестящие капли слёз водопадом катились по щекам.
— Мы пойдём дальше. Но ты можешь задержаться здесь подольше, если хочешь. Здесь, в посёлке остаётся Юрий. Ты слышала, что Яков уснул «сном Атланта»? Вечером он лёг спать, как обычно, а утром его обнаружили впавшим в анабиоз. Видимо, долгая болезнь повлияла...
Эвридика молчала. Рамон уложил её в постель, плотнее подоткнув одеяло и вышел. Он не хотел быть назойливым сейчас.
Поднявшись вверх по склону, они с Юрием нашли неплохое место для строительства склепа-укрытия. Атлантийцы, покинув остров, возводили для «спящих» небольшие домики-дольмены из огромных глиняных глыб. На территории Испании и Португалии их уже стояло предостаточно. Встретив такой домик на своем пути, атланты понимали, что здесь побывали их соплеменники и заботливо проверяли сохранность спящего там атланта.
Раствор делали по принципу того же римского бетона, с той лишь разницей, что создавали его всегда из подручных материалов, добавляя в глиняную болтушку известь, гранитный крош, или утёс то, что можно найти на месте и тщательно просушивали. Конструкция оплывала если смесь оказывалась слишком влажной и толстые стены деформируясь не отличались архитектурной стройностью. Да и кто из наших знакомцев был архитектором? Долго возиться с конструкцией не было ни смысла, ни возможностей. Все исторические дольмены на земле были именно такими. Они служили для вековой сохранности «спящих», а не для красоты окружающего ландшафта. Да и привлекать к себе внимания им вовсе не следовало.
Обложив дровами, такой склеп обжигали для придания конструкции большей прочности. А вот внутри поверхность дольмена тщательно обрабатывали, чтобы «спящий» был в безопасности, и звук легко двигался, создавая определённые вибрации. Звук, попадая в камеру через круглое отверстие, ширину которого регулировали с помощью втулки, создавал звуковые колебания, необходимые для подзарядки гравилора. В рабочем состоянии он расходовал энергию, которую приходилось регулярно восполнять.
Толстые стены помогали поддерживать средние температуры внутри и зимой, и летом. Как в пещерах. Ширина окошка определялась на глаз — через него нужно было вытащить опалубку, а после внести тело спящего атланта. И ещё, чтобы вход не заваливало снегом и случайным мусором в виде скальных обвалов, его старались располагать на склоне, лицом к реке. Ветра, дующие вдоль русла, создавали необходимый движущийся поток воздуха. Такое расположение склепа ещё и облегчало ориентацию на местности: если «спящий» проснётся в одиночестве, он должен легко освободиться из своего убежища и не заблудиться в поисках людей, двигаясь вдоль берега реки.
У молодых путешественников ещё целы были некоторые орудия из Атлантиды. К примеру, несколько электрошокеров, тогда как баски, покинувшие Институт Времени довольно давно, утратили многое из того, что взяли с собой. Всё рано или поздно приходило в негодность, и среди предметов, говорящих о продвинутости их обладателей, неизменной фишкой оставались только ум и большой багаж знаний. Атланты, соблюдая закон, не могли использовать технологии из будущего, но прекрасно были осведомлены о технологиях прошлого.
Под руководством одного из местных «специалистов» Рамон и пара товарищей с аккуратностью и тщательностью возвели дольмен для Якова и когда всё было готово, перенесли его внутрь, подключив к гравилору.
  Жители Васконии прекрасно помнили о своём происхождении. Тем не менее, о том, кто такие «бессмертные» знали далеко не все. Баски долгое время жили уединённо. А потом и вовсе удалились восвояси. Они относились с благоговейным почтением к «спящим», доверяли авторитету своих лидеров и особой группы людей — жрецов, чутко следящих за состоянием дольменов.
Жрецы встретили путешественников радостно, но простой люд отнёсся к ним с подозрением, вовсе не лишенным здравого смысла.
Атлантийцы уже слышали истории о «бессмертных» ранее покинувших остров. Про них складывали мифы и легенды. Как и полагается, «гении», а Атлантиду покидали люди далеко не глупые, всегда делились на две противоположные касты: добрые и злые. Здесь, в небольших деревеньках Васконии, о злых гениях знали не понаслышке. За двадцать лет у них уже успел сложиться неприятный образ «злого бога», и они принимали постояльцев, сдержанно проявляя свои чувства. Всякий раз, пытаясь, распознать тёмную сторону пришедшего к ним атланта... Отличить иберийца и атланта не составляло никакого труда.
 Только поначалу ребята считали, что их приняли за аборигенов, но у иберийцев вид был иной, более дикий и запущенный. Спутать их совершенно невозможно. Только когда Рамон и Юрий пришли к главе поселения за помощью в строительстве дольмена, тот рассказал о недавнем правителе из Атлантиды.
— Его звали Рональд Великий. Так он себя называл. Я безмятежно посапывал в своей усыпальнице, когда умер глава общины. И тут появился он откуда не ждали. Один из старейшин был с ним когда-то знаком. Приняли его как полагается, а он вдруг... а может и не вдруг, ха-ха, решил стать великим и могучим... Рональдом. Правителем Васконии. Создал для охраны посёлка от диких племён и животных великана-монстра. На горного тролля похожего… Элишабет, кто это был? — спросил он у жены, но та только головой помотала. — Да и не важно. Совладать с ним он не смог — вот что важно! Лишь совместными усилиями монстра победили. Так сбежал он в горы и периодически появляется, неся смерть и разрушения. Мы уже трижды восстанавливали восточную часть стены. Этим монстром, собственно говоря, и построенную…— сказал он, и как бы в подтверждение его слов в воздухе послышалось гулкое «эрррааа».
— О! Слышали? Что-то втюхал ему в мозги наш Рональд и у бедолаги появился бзик на строительство крупномасштабных объектов из каменных глыб. Как игра в кубики: ломает и строит, ломает и строит... А ведь Рональд создал не одного такого монстра. Два других служили охраной ему самому. До этих трёх были и другие. Говорят, совсем не жильцы. Словно глиняное месиво на ногах. Десять или двадцать их было, пока не создал он более или менее жизнеспособный вид. С их помощью Рональд держал в страхе всю округу. Натерпелись видать! Ох, натерпелись. Пришлось избавиться от этого Рональда Великого. Насколько бы он ни был велик, нам такого не надобно. Васконцы обрели независимость от Атлантиды не для того, чтобы попасть в кабалу к такому высокомерному недоумку. Не удивительно, что люди теперь чураются всех, кто более или менее прилично выглядит и носит с собой предметы из Атлантиды…
— Ого. Помню этого малыша. Он ведь китаец? Так?
— Китаец? Кто знает, может и китаец. Мы с ним работая в институте никогда не сталкивались. Где он и где я! Я теоретик, кабинетная крыса…
— Ну вы скажите! А Рональд — он всегда был немного сумасшедшим. Это учёный с нашего факультета. Генетик, — повернулся Фидель к Юрию. — Помнишь его, братишка? Кстати, талантливый бес, от него многого можно ожидать. Он не стеснялся проводить смелые эксперименты уже здесь, на Атлантиде. Но ему очень быстро перекрыли кислород. Не знал, что он покинул остров, — удивился Фидель, беседуя со старостой после установки дольмена.
— Не думал, что Рональд займется этим всерьёз, пройдоха…
— Чем? Ты про кентавров, русалок и других химер?
— Ага.
— Я сразу понял, что он не шутит. Это же Рональд!
Молодые люди посмеялись, но надолго запомнили этот урок. В своих долгих путешествиях останавливаясь у бывших соплеменников или у дикарей, они старались не афишировать своё бессмертное происхождение, дабы не навлечь на себя гнев тех, кто успел пострадать от владычества какого-нибудь Рональда Великого.
***
— Я буду присматривать за братом здесь, в Васконии, пока он спит, а вы вольны двигаться дальше. Рамон, Фидель, вы ещё не передумали? — уточнил Юрий.
— Мы — нет. Десять человек всё-таки идут с нами дальше. Остальные не знаю.
— Эвридика?
— Она молчит. Ей нужно дать время. Но мы хотим уйти как можно раньше. Не стоит обременять местных: они терпят нас до поры до времени. Может, построить вам дом на окраине, ближе к склепу. Своё жилье надёжнее. Как говорили предки: «Мой дом — моя крепость!» — предложил Рамон.
— Да, это было бы очень кстати, — обрадовался идее Юрий. — Со мной остаётся Ли Раэль и ей идея собственного дома точно зайдет. На все сто.
— Про китайцев я наслышан. Вы хотели здесь на годик задержаться? Я прав? — обратился он к четверым молодым азиатам. Именно столько было в группе атлантийцев китайского происхождения. Они направлялись, соответственно, в Китай. Достигнув старых границ Шелкового пути, где-нибудь в районе Тира, молодые люди планировали идти самостоятельно. На слова Рамона они одобрительно закивали головами.
— Ли не китаянка! И она остаётся из-за меня. А за Эвридикой, если что, мы присмотрим. С ней сейчас Роза или Мари. А потом Раэль позаботится! Да, Раэль?
— Конечно. Мы с ней близки. Если что, попытаемся отправить её обратно в Атлантиду, — мило заверещала Раэль. — Сейчас все девушки с ней. Они живут в одном домике, поддерживают, как могут.
— Она стала словно тень. Выживет? — буркнул Рамон, и Фидель кивнул, обеспокоенно посмотрев на брата.
— Ей стало хуже? — удивился он.
— Не думаю. Она выглядит хрупкой и эфирной, но на самом деле у неё неплохой запас прочности. Поверь, — Юрий с улыбкой посмотрел на расстроенных братьев. Они чувствовали себя обязанными приглядеть за Эвридикой, ведь теперь о ней позаботиться совершенно некому. Александр был единственным, кому она доверяла и кого любила до безумия.
— Первая любовь — самая сильная, — смущённо добавил Фидель.
Братья относились к девчушке явно неравнодушно. Словно старшие братья. Правда, иногда больше походили на романтичных влюблённых.
— Мы остаёмся на неопределенный срок из-за Ифэя. Ифэй немного приболел. Это не просто простуда. Судя по симптомам, гораздо серьёзнее. Как минимум, воспаление лёгких. А идти по отдельности нам нет никакого смысла, — включился в разговор Ван Янь, немного меняя тему. Он ответил за всю группу атлантийцев из китайской общины, обращаясь к Юрию.
— Это отлично. Нам с Раэль будет не так скучно, — констатировал Юрий, прихлёбывая ягодное вино, изготовленное васкийцами. За полтора десятка лет они неплохо обжились. Но сельское хозяйство пока не шло. Разводили коз и овец. Фруктовые сады окружали их уютные маленькие домики-мазанки, а к большему они пока и не стремились, собирая травы и дикоросы. Одинокие грядки со шпинатом иногда встречались во дворах. Вот, пожалуй, и всё.
Васкийцы, тем не менее, весело смеялись и частенько устраивали шумные гулянки, играя на дудках и распевая разгульные песни после нескольких кружек кислой ягодной бражки. Здесь, на высоком берегу залива, под тёплым солнцем они чувствовали себя комфортно и счастливо без особого труда.
Рамон и Фидель навещали Эвридику регулярно все те две недели, что были ещё в поселке, и видели, как она постепенно оживала благодаря их тёплому участию. Девушки рядом намекали Эвридике на «чувства», флюиды, которые выбрасывают в её стороны братья, и невольно, робко, с опаской, она начала приглядываться — то к Рамону, то к Фиделю, заглядывая в глаза парней в поисках тех самых чувств. Она неуверенно и робко делала попытки найти опору, сильное плечо... Того, кому она будет нужна. Рамон, несомненно, больше заботился о ней: «Как ты себя чувствуешь», «Ты не голодна», «Не холодно ли» — постоянно спрашивал он.
— Нет. Спасибо, что заботишься, — впервые ответила на вопрос Эвридика спустя долгое время и улыбнулась. Фидель так не смел, он стеснялся…
С большой неохотой поднялись в путь остатки экспедиции. Они пригрелись в тёплых домиках-мазанках, среди селян и уходили скрепя сердце. С крышей над головой и горячим, уютным очагом, согревающим их тёмными васкийскими ночами было несравненно уютнее голых пещер и наспех построенных шалашей. Они быстро привыкли к относительному комфорту проживания. Но оттягивать — значило, не сдвинуться с места никогда.
Эвридика ухватилась за Рамона, как за спасательный круг, и когда экспедиция снова тронулась в путь, девушка однозначно выбрала идти с ним. В сердце потеплело, и маленьким огоньком начало разгораться новое чувство: незаметное, слабое, готовое в любой момент потухнуть, если его не поддержать.
 
14. На холмах
Через три недели небольшая группа во главе с Рамоном вышла из васконской деревеньки с символическим названием Бальбоа, уютно расположившейся на побережье, и отправилась в сторону заснеженных Альп, стараясь избегать густых лесов и высоких гор. Они продвигались, не торопясь, по холмам, зелёными каменистыми долинами вдоль русел рек, обозначенных на старых картах как Атурри и Гаронна. Длинными каменными коридорами между Пиренеями и Альпами, к устьям реки Рона и далее на восток, к Апеннинам.
Эвридика держала Рамона в поле зрения и старалась не отставать. За те несколько месяцев, что они провели в дороге, она значительно повзрослела и уже не витала в облаках, как прежде. Глаза, большие и синие, смотрели на Рамона пока сдержанно, но с большой надеждой. Она не знала, куда идёт и зачем, также, как и в самом начале пути. Шла она не «куда», шла она с «кем». Ей важно было ухватится за кого-то, как она ухватилась за Александра. Где-то глубоко в душе жалея, что бросила отца, обидев тем, быть может, незаслуженно. После всех своих похождений она возвращалась домой, наверное, даже с удовольствием. Всё-таки это был дом, где её ждал и любил как мог родной ей человек.
Первые два дня пути им приходилось двигаться перебежками и прятаться. Дикий мир жил своей жизнью, и хищников удавалось миновать, если идти осторожно, избегая открытых, незащищенных мест. Гиены, тигры, волки, дикие вепри выбирали предсказуемые, привычные глазу жертвы — большие стада оленей и лошадей, пасшиеся в долинах. Козлов, если их удавалось достать. От обиды бросались на людей. Только люди людям рознь. Со злостью отступали, слыша треск с электрошоковых копий и долго не могли угомониться, делая неоднократные попытки напасть. С этими понятно — глаз да глаз. А вот что за ужасный монстр преследовал их, двигаясь буквально по пятам, они поняли не сразу. Камнепад, гулкий протяжный рык в темноте громоздких скал. Пойди разбери! Но однажды поутру грузным, смердящим задом, их прижало к скале уродливое гороподобное создание, испугав до полусмерти...

— Нужно было вернуться в деревню. Васконцы знают, как с ним сладить!  — сопя, не в силах вдохнуть полной грудью заелозил под тушей Рамон.
— Почему он шёл всё это время за нами, не прячась особо, но и не пытаясь напасть? Как собака. Кто это? — взвизгнула Мари.
— Рррра! — рыкнул монстр и поднёс огромный палец к Эвридике.
— Похож на циклопа из Одиссеи... — презрительно фыркнул Фидель. А Рональд задумался.
— Эй, братец! А ты молодец! Помните, я рассказывал вам о Рональде и его горных троллях? Может, один из них увязался за нами?
— И что ему нужно?
— Кто знает!
— Он потерялся, бедненький и ищет своего хозяина! Рональд же пропал. Наверняка он бросил циклопиков одних, трогая каменный палец, засюсюкала Эвридика.
— Эвридика, ты в своём духе.
Но циклоп вдруг отступил и нагнувшись оказался лицом к лицу с путешественниками. Те попадали с ног теряя почву под ногами. Каменистый склон слегка посыпался под напором гиганта.
— Какой милаха! — погладила его Эвридика по носу и услышала тихое: «Ррррааа...»
***
— Ты с ним поосторожнее — наступит случайно и раздавит, — усмехнулся Паоло, не поднимая глаз на Эвридику. Паоло, один из близких друзей Александра вдруг проявился. Обычно он держался в тени своего кумира. Но тут осмелел до того, что сказал пару слов вслух. Рамон решил, что Паоло сменил диспозицию — теперь он стал тенью Эвридики и немножко ревновал. Понять, что твориться в голове Паоло не представлялось возможным. Бывало, что вот он — человек, весь как на ладони. Но не Паоло. В нём было что-то не подающиеся расшифровке.
Они сидели у костра в большой пещере. С потолка капало, и сквозняк, проникая в широкую «дверь» пещеры, пробирал до мурашек. В горах ночью стоял дикий холод.
Совсем близко от них послышался гулкий рокот, и в пещеру ворвался тёплый поток смрадного воздуха. А потом и сам циклоп всунул морду в открытый проём пещеры.
— Ааааа! — ахнули все разом и замерли на месте.
Циклоп, скрючившись пополам и ворча, с горем пополам влез в пещеру и уселся у входа, словно так и было: пописать выходил. Зато стало заметно меньше дуть. Он просто-напросто забаррикадировал собой выход трёхметровый проём пещеры.
— Ррра, — выдохнул циклоп, словно оправдываясь и пожал плечами.
— Нн-у. И что теперь? — неуверенно спросил Паоло. Только у него язык ещё ворочался.
— Хочешь мяса, — выскочила вперёд Эвридика с куском поджаренного на костре рёбрышка. Все разом бросились к ней, а циклоп... Огромная фигура вдруг привстала и повернулась к выходу, демонстрируя всей частной компании свой мерзкий лысоватый огузок. Эвридику тут же оттащили подальше в пещеру, а циклоп, вернувшись в прежнее положение, метнул вперёд, к костерку, мёртвую тушку косули. Пепел взвился в воздух и огонь в костре, дёрнувшись, чуть не потух.
— Он, типа, сделал взнос в наше предприятие? — опешил Рамон.
— Нет. Он хотел сказать, что еды ему достаточно и без нас, — прихмыкнул Фидель.
— Он останется здесь, этот Орк? — выглянула из-за спины Фиделя Мари и посмотрела на тролля с опаской.
— Орко пойдёт с нами. Вдруг он окажется нам полезен. Да, Рамон? — делая невинные глазки, кивнула в сторону Рамона Эвридика.
А вот это было уже похоже на манипуляцию. Рамон не мог сказать девушке «нет»! Особенно Эвридике.
Так в компании атлантийцев появился Орко. С одной стороны, имя напоминало им, что чудовище — настоящий горный тролль — орк по-другому. С другой — слово вполне походило на имя. Ничего и придумывать не нужно. Итальянское имя.
— Интересно, в итальянской мифологии существовали орки?
— Не знаю. С мифологией незнаком. К тому же мифология Древней Греции и Рима всегда довлела над местными фольклорными элементами, — ответил Паоло.
— Я не понял. А разве итальянцы — это не римляне? — удивился Фидель. — Я читал, что юг Италии был заселён греками, и даже на севере италики были потомками греков? Но римляне...
— Да, ты прав. Но кроме италийцев там жили лигуры, сабины, венеты, оски, умбры, латины... Именно племена латинов основали Рим. Римляне подверглись влиянию греческой культуры, а другие племена со временем претерпели романизацию. Как потом и этрусски. Римляне стали основателями романской группы языков. А италиков в свою очередь, вытеснили галлы. Они в новый исторический период составляли более пятидесяти процентов всего населения полуострова, — со знанием дела рассказывал Паоло.
— Паоло, ты же работал на кафедре филологии?
— А что так заметно? В любом случае, про орков я не слышал. Это не моя специализация.
— Я слышала, в деревне васкийцы называли их орко, — Из тени Фиделя появилась девушка. Её звали Бьянка. Она была родственницей Фиделя. Настолько далёкой, что количество колен трудно было даже сосчитать. Бьянка знала о родстве, но это нисколько не мешало ей любить своего прародителя.
Дорога в компании Орко стала вполне достойна атлантов. Где-то им даже удалось проехаться верхом. Но в основном, услугами Орко пользовалась Эвридика. Путешественникам даже показалось, что Орко выбравший её в фавориты, начал понимать слова, когда они, наконец, оказались на побережье Лигурии.
Как предположили молодые люди, долго гадая по карте, они вышли к побережью Лигурийского моря и находились где-то на границе Лигурии и Тосканы. Береговая линия много раз менялась за тысячелетия, и гадания по карте стало для всех делом привычным.
Картинные зелёные холмы сейчас покрывали густые леса. Горы выше, поляны подъедены и прилично вытоптаны стадами оленей, шерстистых носорогов, издалека напоминающих серые лужи грязи. Виноградников нет и в помине. Сделав этот вывод вслух, Фидель буркнул его под нос весьма разочарованно.
— Ха-ха-ха. Фидель, ты всерьез думал, что здесь расстилаются плантации виноградников? Ха-ха-х, — хохотал Паоло. — Виноград выращивали в Армении, в Персии... В Италии он появился значительно позже. Может, сюда его завезли греки? Хотя, кто знает. Можно поискать...
— Нет, ребята. Обязательно поищите. Как мы без вина? — пошутил Рамон с иронией глядя на брата.
— Я пробовал вино только раз. На наше восемнадцатилетие, Рамон! Ты же знаешь нашего отца. С тех пор я часто вспоминаю терпкий, приторный вкус «Изабеллы». Мне кажется, что последние годы желание испить вина стало навязчивой идеей. Нормального вина!
— Ребят, а мы даже не знаем, что это такое! — добавила Бьянка и взглянула на Эвридику.
— Мне думается, что в Европе пока холодновато для винограда, но поискать можно. Почему бы и нет? Откуда-то же он появился.
В Тоскане они задержались надолго. Их целью был Рим (или то, что потом станет Римом). Он маячил на горизонте, протяни руку и достанешь. Но нет. Местность, густонаселенная дикими животными и людьми, бежавшими от ледника, несла в себе явную опасность. А остановиться им нужно было надолго: очень скоро Рамоном овладел «сон Атланта» и он это чувствовал явно, как никогда.
— Фидель, а ты чувствовал когда-нибудь что вскоре уснёшь? Паоло? Кто нибудь чувствовал?
— Я – да! — отозвался Паоло и с ним ещё несколько голосов. — Такая усталость накатывает что думаешь всё — не встать. Жрать даже не хочется. Чувство глубокой депрессии и фатализма. Словно смерть стоит рядом, истекая злобной слюной, из невозможности забрать своё...
Благодать или же рок, преследовал атлантийцев, постоянно нарушая планы и задерживая в пути на неопределенный срок. Чтобы пережить, переждать это время, они нашли удобное для поселения место. Пока на руках был пригодный инструментарий, путешественники решились взобраться повыше.
Облюбовав одиноко стоящий холм, похожий на гигантского слона, решившего отдохнуть у извилистой бурной речушки, они начали расчищать вершину.  С помощью лазеров резали поверхность горы, превращая естественные гроты в комнаты. Без всяческих излишеств, колонн, затейливой резьбы и орнаментов. Без всякой сверхъестественной симметрии и точности в деталях. Зачем они? Слишком сложно! Да и зачем стараться — им это было не нужно. Художников и педантов в их компании не наблюдалось. Зачем нарушать правила, лишний раз смущая ненужными деталями последующие поколения исследователей?..
 — Настоящих траппов, как этот, высоких, с большой плоской вершиной, в современной Италии уже и не осталось, — сказал кто-то, скрываясь за валуном.
— Хорошо, что хоть сама Италия осталась. Одно время думали: конец ей пришёл! После потопа не все островные государства «вернулись» в прежнем виде. Сапогом она уже не станет никогда. Наш посёлок получился на славу. Весьма и весьма неплох. Кто знает, может быть, в будущем здесь осядут этруски и на его месте появится удивительный городок типа Питильяно или Сант-Анджело. А? — размышлял вслух Паоло.
— А что! Главное — заложить основу. А там, глядишь, и Питильяно, и Милан, и Рим...
— Фидель, это ты там вещаешь? Пророк, блин, — поинтересовался Рамон и пара голов вынырнуло из своих укрытий.
— Если хорошо знать историю, как профессор Дафна, например, в Риме, можно подрядиться и стать настоящей сивиллой.
— Треллони? — переспросил Паоло.
— Сивиллами называли пророчиц. А кто это, Треллони? — не понял Фидель.
— Был такой персонаж детской сказки про волшебников. Гарри Поттер. Не читал?
— Что-то смутно припоминается. Хиты допотопной литературы?
— Да ну, это же классика! Как можно, Фидель.
— Я как-то по другим книжкам в своё время прикалывался...
— А откуда про траппы знаешь? Ты же вроде как генетик.
— Люблю Италию. Много про неё читал. Про этрусков, Рим... Вечный город.
— Что-то не видать... Рима, — ухмыльнулся Паоло, глядя вдаль под козырёк. — На самом деле я тоже очень люблю мою Италию. Поэтому и пошёл с вами. Я, хоть и итальянец, не поверишь, в Италии ни разу-то и не был.
— Вот это да! Хотя, в принципе, и понятно. Многие родились уже после потопа и на родину не вернулись...

 Защищать от непрошеных гостей посёлок должны были отвесные склоны горы, тщательно очищенные от леса, который тут же использовался в хозяйстве. Остался невысокий кустарник, можжевельник, вишня и дикие яблони. Догадаться, что это были вишни и яблони было достаточно трудно. Фидель пообещал Эвридике сделать всё от него зависящее, чтобы вишня превратилась в вишню, а яблоня порадовала крупными наливными яблоками. Не в пример тех жестких и мелких зелёных козявок, редкими гроздьями, висевших на ветвях.  В загонах для скота быстро появилось несколько диких козочек и один грозный непокорный козёл, с которым не было никакого сладу. Его привязали рогами к большому стоячему камню и оплели передние ноги, но он продолжал рваться на свободу даже спустя два месяца.
Эвридика любила наблюдать за природой, сидя неподвижно на одном месте. Птицы, не страшась, садились рядом, и козы, привыкшие к её присутствию, жили своей жизнью в загоне, не замечая посторонних глаз.
Сидела она неподвижно, вот только лицо её никогда не оставалось спокойным. Эвридика смеялась глазами, удивлялась, поднимая и опуская любопытные брови, щурилась на солнце. Быстро моргала в такт крыльям бабочки. Рот её в восторге приоткрывался вместе с любопытными глазами. Дыхание задерживалось и вновь неслышно выдыхалось, стараясь не спугнуть кого-то или что-то. Да хоть лепесток цветка яблони, осевший на носу. Эту полудикую красавицу не тронули. Лёжа на каменной стене под жарким солнцем, девушка часами смотрела в небо, где безмятежно парила пара хищных птиц, а вокруг беспокойно метались стрижи или какие другие мелкие птахи, отвлекающие хищников от гнезда. На склонах горы было много гнёзд.
Сегодня она не гуляла по холмам с Орко. С утра Орко играл где-то далеко: становился потихоньку самостоятельным. Гулять и строить высокие каменные башни ему нравилось больше всего остального. Рвать деревья под пашню, складывая в горки, или играть с огромными булыжниками, худо-бедно порезанными на блоки — просто предел удовольствия. Когда его не нагружали работой, он скучал проявляя характер разрушителя. А как строить если нет материала? Нужно раздобыть, разрушая старое, уже ненужное.
Если не обращать внимания на внешность, издалека казалось, что Орко — просто ребёнок. Пухлый и рыхлый ребёнок, играющий в кубики на поляне. Эвридика давала ему задания, в точности описывая, что требуется сделать, и он, бурча под нос слюнявое «эрра» трудился. У него получалось, Эвридика его хвалила, а он радовался каждой её похвале. Сегодня он ушёл далеко. Иногда они отдыхали друг от друга. Орко был слишком навязчивым, липучкой, репейником на подоле Эвридики. Вот и нынче:
— Я в туалет. Ты со мной?
— Ррра!
— И не дыши на меня. Это просто невозможно, — она молча указала ему пальцем вдаль. В дальнюю даль... Типа: иди уже, погуляй. Грозно сомкнув губы и брови. Орко опустил глаза долу и пошёл, пошёл, пошёл... И до сих пор ещё не возвращался.
Она мечтала, лёжа на тёплом камне. В моменты, когда становилось особенно тихо, девушка настороженно прислушивалась. Вот сейчас: козёл затих, не буянит. Она повернулась к загону. «Почему это козёл вдруг притих?». Эвридика не удивилась, когда рядом с козлом через загородку она увидела белую козочку. Козочка тянула к нему свою морду, а он, натягивая удила, шумно вдыхал воздух, повернувшись ей навстречу.
Эвридика спрыгнула наземь, вошла в загон и острым ножом перерезала верёвки, удерживающие козла на месте. Тот сразу встал на дыбы перед девушкой, и Эвридика, от неожиданности вскрикнула, упала на жесткую гальку, посыпанную тонким слоем соломы. На крик появились люди. А козёл, ловко преодолев ограждение, отделяющее его от белой козочки, встал, носом тыкаясь в её белоснежную мордаху. Мужчины бросились было вязать его, только козёл деловито встал подле козы, выставив вперед рога: врёшь, не возьмешь...
— Похоже, козлик наш рвался именно к ней. К своей возлюбленной! — весело сказала Эвридика, сидя на соломенной подстилке загона и весело хохоча.
— Сумасшедшая, — с восторгом и ужасом в голосе вынес вердикт Фидель. Он искренне удивлялся, как она до сих пор жива с такой непосредственностью. Движимая каким-то мимолётным порывом, постоянно попадая в смертельные неприятности, но оставаясь целой и невредимой. Словно невидимая броня защищала это хрупкое невесомое создание.
Фидель был влюблен в Эвридику. Рамон видел это невооруженным глазом, как и все остальные. Но чувство это было настолько щемящее и благоговейное, что окружало её неким божественным ореолом. Да, он её боготворил. Не в силах прикоснуться и осквернить сияющую божественность юной девы.
Рамон засыпал, горюя, что брат заполнит собой пустующее место подле Эвридики, и она забудет о нём, как о вчерашнем дне. Он вглядывался в их уплывающие лица и думал: «Что ж, так распорядилась судьба. Из нас двоих именно я должен был уснуть первым. Жизнь коротка. Проснувшись, я стану вспоминать свою несбывшуюся мечту, растаявшую, как утренний туман».
Рамон даже представить не мог, что его родной брат способен на такую любовь. Платоническую! Фидель всегда романтизировал Эвридику, писал ей трогательные стихи, пел серенады, дарил цветы... Но прикоснуться к ней так и не посмел. Но всё же никто из них не предполагал, что ситуация станет ещё более загадочной.
Рамон спал. Время текло, как река у подножья горы, а Эвридика оставалась молодой, такой же свежей, как в те дни, когда молодежь покинула Атлантиду. Прошло ещё сто лет, и пробудившийся Рамон обнаружил у входа в склеп ту же самую испуганную маленькую девочку пятнадцати лет отроду, какой она когда-то была. Он взял её за руку и, с трудом передвигая ноги, побрёл с одного края плато на другое, к деревне. Завидев Фиделя, он крикнул, но сил было настолько мало, что звук этот оказался лишь эхом.
— Фидель, а Фидель, брат! Что это за молчаливое создание сидело у меня на могилке?
Фидель увлеченно, начиная с раннего утра, стриг овец. Солнце палило нещадно, и с мокрой головы ручьями стекал пот. Он обернулся, как и другие селяне, в пении птиц и стрекотании кузнечиков, услышав голос незнакомца, доносившийся издали.
— Рамон, неужели? Прошла уже целая вечность. Я думал, ты вовсе не собираешься просыпаться! — воскликнул он и, подбежав, обнял брата, крепко прижимая к груди. Рамон пошатнулся от слабости, и Фидель ухватился крепче.
— Ты не узнаешь Эвридику? — указал он на девушку.
— Не может быть! Она же дочь Георгия Симонова. Разве она не родилась уже после перемещения?
— На неё посмотришь и правда — ангел во плоти! Не знаю, как могло такое случиться, но Эвридика «бессмертная» как и мы. Видно, она не от мира сего, — говорил он, нисколько не стесняясь,
— Не говори глупостей. Я не такая! — весело пропела она.
— Такая, такая! — играючи затараторил Фидель.
— Не такая... — хихикнула она и кинулась шутливо колотить его по груди. Фидель уворачивался и убегал, а Эвридика догоняла.
— Неплохо тут у них, — прошептал еле живой Рамон, щурясь на солнышке и шумно вдыхая сильный мускусный запах свежестриженной шерсти.
Не успел Рамон прийти в себя, как настала очередь Фиделя. «Сон Атланта» не спрашивал разрешения. Эвридике исполнилось двести пятьдесят, когда, впервые утомившись, она тоже прилегла: «уснула» на целых двести лет. Ей повезло, что она оставила у себя гравилор Александра. На память. Жалко было бросать такой ценный предмет. Эвридика стала хранителем, а следом и владелицей прибора, приняв своё невольное «бессмертие».
Люди рождались и умирали. Уходили, создавая новые кланы. Объединялись, воевали, строили первые города. Находили что-то, с кем-то делились и уходили в дальние страны. Так быстротечно мелькало время. С одной стороны, в этом были свои плюсы: тысячелетия шли за сто лет. Десятки тысяч проносились перед глазами за пару тысячелетий. Годы не тянулись колючей шерстяной нитью, наматываясь на веретено. Они пролетали ланью над пропастью, скрадывая бесполезные дни во время «сна».
Когда все, наконец, выспались и были готовы к путешествию, атлантицы снова собрали отряд тех, кто засиделся на одном месте и мечтал о переменах. Костяк составили старички: Рамон, Фидель, Паоло и, конечно же, Эвридика. Основная часть группы сложилась из новеньких. Они родились здесь, в Пьетре: так они назвали посёлок на горе.
Молодые люди сложили припасы, тёплые вещи. Всё самое необходимое упаковали в походные мешки и присели на дорожку. Однако... их поджидало неожиданное препятствие. Тем же утром мир погрузился во тьму.
***
Около пятнадцати тысяч лет до нашей эры мощный катаклизм оживил притаившиеся в недрах земли силы. Земля сотрясалась, изрыгая огненную лаву. Небо заволокло тёмными тучами, резко поднялся уровень Лигурийского моря, и в довершении ко всему хлынул затяжной проливной дождь.
Дождь лил как из римского водопровода, не переставая, больше месяца затапливая долины, холмы и окрестности Пьетры. Вода поднялась выше, чем на пятьдесят метров метров, в некоторых местах достигая плоских вершин горных траппов, на одном из которых теснилось маленькое поселение «бессмертных». Городок растянулся по всей поверхности горы и вода поднялась настолько, что достигла самых низших этажей. Часть «квартир» оказались частично затоплены. Поселяне поднялись в самую верхнюю точку поселения и не веря, что дождь когда-то закончится, взялись строить плоты на случай эвакуации, разбирая столы, шкафы и палати в домах. Дерева в городке водилось не много, и разбирать особо было нечего. Они плакали и молились богам, пока, он не внял их молитвам и дождь, наконец, не закончился.
Как пережили последующие месяцы, одному Господу Богу и ведомо. Конечно, если это он устроил людям столь ужасное испытание, а потом наблюдал за последствиями. Здесь на севере Италийского полуострова ни Содома, ни Гоморы не водилось отродясь. Небольшие крестьянские посёлки, которые пасли скот и обрабатывали незначительное количество земли. Их и наказывать то было не за что. Атланты видели — они выживали как могли. «Бессмертные» ни разу не встречались ни с Богом как таковым, ни с кем-то кто мог играть роль Бога на земле. И не слышали чтоб кто-то знакомый встречался с ним. Даже слова пока такого не было — Бог! Бывало, что атлантийцы произносили его всуе… никто и внимания не обращал. А может быть Он обитал где-то в других краях? Тогда почему потопом смыло всех, даже тех, кто был не в курсе божественных правил жизни?
Съев все имеющиеся в кладовых запасы пищи: домашнюю птицу, коз, овец и лошадей, дрейфующих порой у берегов Пьетры, люди закусили удила. Даже развести огонь часто не получалось. Мир промок до нитки. Женщины мёрзли холодными ночами, согревая на груди маленьких детей. Мужчины согревали своих женщин. Их лихорадило. Всех то и дело лихорадило.
Вода спадала медленно, размывая холмы и унося с собой тонкий слой земли, оголяя при этом каменистое тело гор. Траве не на чем было закрепиться, и оставшиеся в живых твари голодали, обгрызая ветки, кору и хвою. Не хватало еды и витаминов. Люди болели. В эти несколько месяцев население Пьетры сократилось втрое.
Среди выживших то и дело вспыхивали эпидемии. Единственным лекарством был экстракт хвои пихты. Он же источник витаминов и микроэлементов. Шишки и всё, что можно было найти на деревьях — яйца птиц, грызунов, самих птиц...
Солнце скрывалось за свинцовой толщей тяжелых туч больше полугода. Впереди маячило долгое голодное лето, и «бессмертные» не смогли оставить своих людей без помощи и поддержки.
Только через два года, когда посёлок постепенно принял свой допотопный вид и жизнь поставила всё на свои места, они решились покинуть городок на холме.
Шли путешественники большой группой преданных людей на южные берега Италии непроходимыми лесами, через высокие горы до полутора тысяч метров над уровнем моря, с трудом преодолевая скалистые обвалы. На ночь, останавливаясь в ущельях, ночевали бок о бок с пещерными медведями. А на вершинах холмов прятались в «развалинах» похожих на руины древних крепостей — с опаской озирая окрестные склоны. Эвридика с тоской искала взглядом Огро. Он пропал во время потопа. Она даже снарядила экспедицию на его поиски, но тщетно. Великан так и не вернулся.
Однажды утром, собирая лагерь после ночёвки, Рамон и Фидель не нашли Эвридику. Её спальник тоже пропал…
Несколько дней, с раннего утра и до поздней ночи, освещая дорогу факелами, искали они исчезнувшую в одночасье подругу. Но её пропал и след. Ни зарубки, ни приметы, ни лоскута, указывающего на то, что с ней могло приключиться. И куда она направилась, если таковое вообще могло произойти. В конце второй недели поиски решили прекратить.
 
15. В лесах
Эвридика всю ночь не спала. Она ничего не видела вокруг себя и страх маленьким паучком пробирался всё дальше под кожу, наводя панику. Глаза покрывала плотная ткань спального мешка, а сама она лежала спелёнутая, скорее всего, на носилках. Носильщики находились в процессе движения непрерывно. Они сменяли друг друга в пути, не произнося ни звука. Кормили её только раз в день, прежде чем расположиться на ночлег, а утром снова отправлялись в путь. Пару раз она слышала вдалеке призывное: «Эээрруу!» и ликовала. Никто иной, как Огро, шёл за ней по пятам. «Он жив! Жив! Какой умничка! Ему удалось спастись!» — радовалась Эвридика. Только вот нюх Огрика подводил: он метался вокруг да около, но никак не мог настигнуть похитителей.
— Et videtur esse vultus parumper-adversus lunam deam. Et qui possimus atque. Citronela post nos iactare , — слышала Эвридика и инстинктивно понимала, что в ход идёт цитронелла — лимонная трава. Она отбивает нюх у животных.
— Милый, надеюсь, тебя не так легко обмануть.
Однажды ночью ей показалось, что совсем близко кто-то громко принюхивается. «Вот бы закричать...» — подумала она. Только вместо слов получалось невнятное, чуть слышное мычание. Рот ей тоже предусмотрительно заткнули, вложив в него кляп. Тряпка для кляпа оказалась конопляной и очень грубо тканой. Во рту Эвридика ощущала её травяной привкус и жесткую соломистую структуру.
Когда процессия, наконец, остановилась и с Эвридики сняли головную повязку, прошло много дней и ночей. Свет болезненно защипал глаза, и ей показалось, что вокруг стеной стоят высокие белые скалы. Лежащая промеж них небольшая, довольно узкая долина густо заполнена множеством небольших каменных домиков, покрытых сверху слоем соломы. Прилепленные к скалам, как древесные грибы, они теснились всё плотнее и словно наплывали на длинное каменное строение в самом широком месте долины, чем-то напоминающее коровник. Скалы, судя по цвету и рыхлой структуре, состояли из меловых отложений. Об этом свидетельствовали и белые застывшие ручейки дорожек, струящиеся по долине. Скалы смотрели на Эвридику многочисленными чёрными глазами пещер. Иногда вверх к пещерам тянулись грубо высеченные ступени. Это говорило о том, что пещеры обитаемы и так или иначе используются местными жителями.
Эвридика огляделась: со всех сторон её окружали любопытные взгляды женщин. Одни женщины: всех возрастов — от мала до велика. И в последующие дни никого, кроме женщин, она так и не увидела. В длинном помещении, куда её внесли на носилках, заперев массивные двери снаружи, было тихо и прохладно. У восточной стены в небольшом углублении стоял каменный трон, по обе стороны которого в каменных же чашах курились благовония. Эвридика отмечала знакомые запахи, но так и не смогла понять состав травяной смеси. Запах стоял ненавязчивый, приятный, и она наконец позволила себе расслабится.
За прошедшие сотни лет она научилась взвешено смотреть на вещи.  И без причины не паниковала, сохраняя максимум спокойствия. Она перестала быть капризной девочкой, оставаясь ранимой и мечтательной, поэтому со стороны могла выглядеть равнодушной, себе на уме. Редко открывалась людям, боялась, что ей сделают больно, обидят и подсознательно держала оборону там, где это было совсем не нужно. Тот, кто не знал её близко, считал Эвридику высокомерной и поверхностной.
Кроме того она не торопилась привязываться и заводить новых друзей. Иногда долго думала: хороший человек или плохой? Стоит ему верить или не стоит? А пока она наблюдала оказывалось слишком поздно делать выводы… Помимо трагических ситуаций, болезней, человека поджидала неминуемая смерть. Не успеешь привязаться, полюбить, а ему уже и срок подошёл.
«Лучше держаться в стороне и не привязываться. Зачем страдать от боли потерь?» — сделала вывод Эвридика, вспоминая как рыдала над телом маленького Туна во время потопа два года назад. Три волка пытались спастись на вершине горы, пробравшись в посёлок. На их пути в овчарню встал тринадцатилетний Антуан, непослушный чертёнок. Самоуверенный до нельзя и влюбленный. Ему бы ещё пару годов и Эвридика без раздумья приняла его пламенные чувства. Рамон даже ревновал, как показалось девушке. Но Эвридика только дразнила его и отшучивалась.
Антуан бросился защищать не столько овец, сколько Эвридику, принимающую роды у первородящей овечки. Заметив опасность, молниеносно, бросив всё на свете, в несколько шагов она добралась до колчана со стрелами и стала метать в диких животных непрерывным огнём из стрел, пока не подоспела подмога.
Когда несколько мужчин ворвалось в овчарню на волках живого места не было, а рядом с Эвридикой валялся пустой колчан и арбалет. Только и Антуан уже не нуждался в защите. С первым же укусом зверь разорвал артерию на шее ребёнка. Но Эвридика не видела, не хотела видеть и стреляла, пока на землю не легли истекающие кровью три мёртвые серые туши.
Она оплакивала мальчика беззвучно, только слёзы горячими струями скатывались на растрепанные волосы и капюшон его тяжёлого мехового плаща.
— В чём радость вечной жизни Рамон? Когда вокруг тебя постоянно кто-то умирает? — тихо спросила она, обращаясь к самому понимающему и близкому человеку. Но Рамон лишь поджимал губы и нежно гладил её по плечу.
Древняя старица сидела напротив и чутко прислушивалась к каждому слову. Трагедия случилась прямо на её глазах. Старушка находилась в поселении уже около недели. Как и хищные звери она тоже спасалась здесь от паводка, среди незнакомцев, согласившихся приютить пожилую женщину на время катаклизма. Многое казалось ей странным в этом месте: водопровод, свет внутри прозрачной банки по вечерам, невиданные инструменты и квадратные камни домов. Всё здесь выглядело удивительным и поражало воображение. В её деревне жизнь была попроще. Но больше всего удивили старуху рассказы о «бессмертных» людях, много лет защищающих посёлок от бед.
Старица вернулась домой и поведала своим сородичам о miraculus sedes due lunam-adversus deam  — бледной красавице Эвридике.
Женщины этой деревне уже давно отказались от мужчин. Почему они предпочли именно такой расклад, Эвридика узнала позже. Всё оказалось довольно прозаично. В какой-то момент мужчины ушли и не вернулись. Соседнее племя решило захватить часть охотничьих угодий, и мужчины отправились отстаивать независимость своей территории. Женщины и дети ожидали их в тайном месте, но так и не дождались. На тот момент в племени не было ни одного мальчика. Последующие годы, научившись обходиться самостоятельно, они решили остаться в таком составе. А охотиться предпочитали на чужую добычу. Они нападали на поселки или небольшие группы охотников и попросту грабили их. Эвридика могла стать их талисманом и очень помочь.
Как она поняла, посёлок сильно пострадал после наводнения. Были и жертвы. Женщины, оказавшись без мужчин, искали всяческие способы выжить. Поняв, что вода поднимается день ото дня всё выше, они не придумали ничего лучше, чем связать большой плот из сосен, растущих на скалах. Потом женщины прикрепили его с четырех концов к самым высоким и старым соснам в долине, а одним к скале. Её называли gigantis digitus — палец великана, чтобы плот не унесло потоком далеко в море. Эвридика неожиданно поняла, что кое-что из слов она знает. Вторым языком в школе у неё шла латынь. Не имея особой тяги к языкам, её учить приходилось хочешь не хочешь. Латынь им давали настойчиво, собираясь профориентировать часть девочек в медицину.
Плот, который стал для деревни настоящим спасением, и сейчас лежал на земле, напоминая широкую брусчатую мостовую. Именно так и подумала Эвридика во время процессии этим вечером.
Женщины племени обеспечивали полный цикл жизни от рождения до старости и смерти: охотились, строили дома, рожали и кормили детей. Воевали, когда приходилось... Шили, любили, ненавидели. Варили еду, вышивали крестиком боевые пояса и снова воевали... Эвридика была им нужна. С ней они станут храбрее, могущественнее, они построят государство по своему вкусу. С «бессмертной» во главе они смогут всё! Обретут такую силу, какая мужчинам и не снилась. Они и сейчас способны заткнуть за пояс каждого второго мужчину. «Во веки веков! Во имя богини!» Всё это и ещё немного сверх этого она услышала во время обряда приготовления. Её облачили в тонкую белую ткань, чем-то напоминающую индийское сари. Видимо, в платья они облачались не часто и шить их не умели. Особенно не в чести были праздничные наряды «на выход». В деревне женщины ходили, как правило, в шароварах и короткой тунике, выкроенной буквой «Т». Эвридику обмотали в «сари» и посадили на носилки с уважением, достойным царицы.
Как только на деревню опустились сумерки, вдоль брусчатой мостовой зажгли факелы и вынесли на носилках Эвридику. Она не собиралась бежать, наоборот, стало невыносимо интересно: что от неё хотят? Не съесть же, торжественно опустив в котёл с прямыми травами? На голове её красовался массивный венок из веток лавра и дуба. В него вплели цветы, спелые колосья, яркие гроздья ягод... Сидеть со всем этим добром на голове Эвридике было тяжко, но любопытство пересиливало страх.
Послышался призывный голос труб, и музыканты начали бить в барабаны... Звук всё нарастал, нарастал... становился сильнее... И вдруг:
— Ааааааах! — прозвучал хор в несколько десятков голосов. Процессия остановилась на площади, и все женщины в один голос запели растягивая слоги, с придыханием, то наклоняясь, то ритмично выталкивая вперёд грудь и руки:
— Ааааааааааааааа-ах! Аааааааа-ах. Ах! Ах! Ах! Ах! Ах! Аааааааааааа-ах! — повторялось раз за разом. Женщины, и молодые, и старые, били челом, повторяя, как мантру одно и тоже: «Аааааааааа-ах, аааааааа-ах! — и Эвридика начала было погружаться в транс. Глаза её то закрывались, то открывались в тот момент, когда произносилось громкое «Ах!», но неожиданно стройное пение сбилось... и Эвридика услышала другой звук: «Ээээвууу! Ээээввву!»
Громкий скрипящий голос Орко привёл Эвридику в сознание, и она приподнялась на носилках:
— Орко! Орко! Мальчик мой! — крикнула она в наступившей тишине. И тут же на бревенчатый настил ступила гигантская нога Орко...
Женщины завизжали, а Орко, круша ногами брусчатку, двинулся напролом к носилкам Эвридики. Все, кто был на площади, с визгом ринулись врассыпную...
— Ээээвввуу! — трогательно произнёс он и упал перед ней на колени. Как бы вопрошая: «Ну где же ты была так долго!». Эвридика обняла его огромный нос и, довольная, засюсюкала:
— Ах ты глупенький, Орко-потеряшка! — и почесала покрытый грубой шерстью нос.
— Ээээээр, — заурчал он в ответ.
Теперь Эвридике стало спокойнее. Она могла в любой момент оседлать Орко и уйти. Он её опора и защита. Как верный пёс, он будет с ней рядом до последней минуты... до его последней минуты...
Эти одинокие женщины, если про них так можно говорить, уже успели определить свой жизненный уклад: они независимы, универсальны и умны. И теперь у них была богиня, и... Орко — оружие, которое не сравнить ни с каким другим. Никто не посмел бы встать ему поперёк дороги. Никакие мужчины...
Время от времени они приводили в деревню мужчин, выбирая только крепких, здоровых красавцев и несколько девушек общались с ними в течении нескольких дней к ряду. После, мужчинам завязывали глаза и уводили из посёлка тайными ходами, также как и приводили. Никто не должен был знать о местонахождении деревни.
Мир ещё был слишком дик и малонаселён, но за несколько сот лет племени не раз приходилось покидать обжитые места. Ничто не может быть тайно. Эвридика, став духовным лидером, уводила их всё дальше на северо-восток.  Однажды они добрались до моря. Эвридика плохо помнила карты, но это море ей было знакомо, потому что соединялось со Срединным морем проливом. Пролив носил звучное имя — Дарданеллы. Это слово забавляло её в юности на уроках географии. Там, на берегах пролива, должна была находиться легендарная Троя, истории о которой она тоже очень полюбила. В этих местах они задержались очень надолго. Выросшее в размерах племя всё труднее было прокормить, а кочевать со всем добром и того паче. На берегах трёх морей они построили свои города и занялись не свойственным им делом — земледелием.
Их называли по-разному ha-mazan, что значит: воины. A mazos, говорили греки, восхищаясь полногрудыми красавицами. Или a masso — не касаться! А может грузинские джигиты дали название племенам вспоминая maza — луноликую Эвридику. Девочки от горячих горцев рождались чёрненькие, что не нравилось жрицам, но такие красавицы — глаз не оторвёшь.
Эвридика стала богиней амазонок. Она редко участвовала в набегах на соседние племена, оставаясь главной жрицей народа. Отвечая за благополучие, удачу на охоте, за потомство… Молилась и давала благословение воинству.
 Но больше Луноликая предпочитала воинственности — любовь. Красивых белокожих девочек, родившихся у неё в первые годы, здоровеньких и крепких, оставляли в племени, остальных увозили прочь. Возвращали отцам, а нет — отдавали роженицам из близлежащих поселений. Детей принимали с удовольствием, зная наверняка, что мальчик или девочка вырастут здоровыми, являясь потомком Великой Богини амазонок.
И вправду: все дети Эвридики были на редкость живучи, что, несомненно, очень ценилось в те времена. Они несли «хорошие гены».  Постепенно генофонд племени обновился и женщины превратились из смуглых коренастых кроманьонок в фарфорово-белых красавиц нового времени: времени легенд.
На это волшебство потребовалась не одна тысяча лет, но оно стоило того. Чтобы белый цвет кожи доминировал, мужчин тоже выбирали посветлее. Это было не просто в первые годы жизни человечества… Как любая женщина, Эвридика любила всех своих детей без исключения, но давно уже привыкла, что люди приходят в мир и уходят порой так скоропостижно, что не успеваешь прочувствовать до конца свои материнские инстинкты. Она рожала каждый год, и если бы не жрицы... Но, впрочем, она и без того была слишком измотана...
Последняя капля переполнила чашу терпения при царице Ортере, особенно жестокой и непримиримой к мужчинам. Странно, особенно потому, что была дочерью Геракла. Что-то злило её в том факте, что герой-героев стал её отцом. Иногда, испив бокал, другой, она кричала: «Да как он смел! Да что он себе позволяет! Анаксиос Геракл!»... И всё в этом духе. Эвридику это жутко смешило.
— Не он себе позволяет, а гордая амазонка позволят выбрать себе такого мужчину, какого она пожелает. Пусть то будет Геракл или царь Персии.  А вот кто такая Ортера, ещё посмотреть нужно...— ответила ей однажды Эвридика за что поплатилась. Ортера стала невыносима.
Грозная царица отрубала головы всем мужчинам, попавшим к амазонкам, невзирая на лица и обстоятельства. Порой они были избраны жрицами для продолжения рода, но и это Ортеру не останавливало. Во время её правления Эвридика не приняла у себя на ложе ни одного кандидата. Воинственная правительница особо оберегала богиню, ревновала, возведя на пьедестал чистого духа, не позволяя никоим образом осквернить сей трепетный сосуд. Она самолично обслуживала свою богиню. До приторности... просто до безобразия навязчиво.
Без её участия нельзя было принять ванну или одеться. Погулять в саду или навестить детей. Ортера осыпала Эвридику лепестками роз, выстилая цветами тропинки в те дни, когда была свободна от диких скачек и обезглавливания врагов, смеющим вторгнуться на земли амазонок.
Такой расклад Эвридику не устраивал. Она устала от навязчивой заботы. Эвридика опекала Ортеру с детства, была и за мать, и за сестру… а потом стала верной, любящей подругой. Нежные чувства, существующие среди женщин племени, были для Эвридики не в новинку и компенсировали отсутствие в большее время жизни «сильной половины». Но только если это любовь. Если она доставляет друг другу радость. Ни в коем случае — если она тяготит...
Для Ортеры любовь превратилась в болезненные, ревнивые чувства. Настолько противоречивые, что порой разрывали её на части. Она не знала, подчиниться воли богини или сделать богиню своей и подчинить. Впервые Эвридика оказалась птичкой в золоченой клетке.
Пора было уходить, и Эвридика с небольшой группой верных жриц бежала под покровом ночи: «Habere bonum maneat, Оrter!»
Добравшись до южной оконечности Греции на корабле, она обосновалась близ Спарты.
***
Георгий с замиранием сердца вглядывался вдаль. За горизонт. Загипнотизированный золотыми блёстками на воде от заходящего в закат солнца, он всё чаще вспоминал свою девочку, жалел, что отпустил дочь. Но время... оно расставляло всё по своим местам. Иногда он вырывался из маленького мира Атлантиды и навещал друзей по всему миру. Но не Эвридику. Где она? Жива ли? Он не знал.
— По всему, её уже и быть не должно в живых. Моей малютки...
Но всё же ему суждено было удивиться! И не раз. Антлантийцев найти не составляло труда. Они проникли во все уголки, где зарождались слабые признаки цивилизации: Египет, Месопотамия, Италия, Греция, Индия, а потом и Россия... Они строили дольмены, города, пирамиды... Наверное, лишь на крайнем севере не было следов Атлантиды. Ах, нет! Колесов и компания отправились туда в поисках северной прародины...
;