Наши матери, наши отцы

Когда началась вторая мировая война, мне было четыре года и три месяца. Небольшой древний городок Орша, на берегу красивейшей реки Днепр и довольно полноводной Оршицы, где мы жили, украшали старинные храмы.

Но сейчас не было прежнего уюта в моем  любимом городе. Отца нет с нами — ушел воевать. Я не понимал: зачем к нам пришли эти чужие люди в странной форме и стали настоящими хозяевами. На улицах громко маршировали солдаты. Стекла окон крест-накрест заклеены полосками газет. Из чёрного репродуктора гремела отрывистая музыка или читались угрожающие приказы. Они появились и на столбах — всем жителям зарегистрироваться, сдать оружие и радиоприемники, выдавать всех членов партии и евреев. Мне непонятно: что они им сделали? После 6:00 вечера ещё светло, но на улицу выходить нельзя. А за невыполнение — расстрел.

Прямо на глазах жизнь менялась. Белоствольные березки, огромные липы с блестящими листьями, так украшавшие широкие улицы — заставили спилить. Солдаты вермахта постреляли всех собак.

День и ночь слух ловил выстрелы, разрывы, грохот. Город постоянно бомбили. Иногда во время налетов мы всю ночь прятались в холодном погребе.

И облик жителей сильно изменился. Не сразу можно было узнать знакомых: похудевших, с грустью в глазах, в старой заплатанной одежде. Многие дома сгорели. Люди, оставшиеся в живых, были в поисках хоть какого-нибудь небольшого пристанища. Суровой зимой — главная забота согреться. Жглось все: доски, кора, мебель, книги. В самые холодные дни мы с сестрёнкой, тесно прижавшись, сидели в постели, укутавшись всяким тряпьем. Вши и клопы грызли ослабевшие от недоедания тела. Летом в постели мама обкладывала нас свежей полынью: клопы не выносили ее запаха.

Три долгих года оккупации, три долгих года под немцем мы жили в голоде, холоде, страхе и унижении. В этой нечеловеческой обстановке военного детства постоянно хотелось есть. Мама не могла устроиться на работу и раза два в неделю с другими женщинами ходила в ближайшие деревни менять какие-то вещи на свёклу, репу, морковь, из которых пекла лепешки, добавляя отрубей, опилок.

А если удавалось выменять полведра картошки, это был праздник — настоящее счастье. Две картофелины натирались на терку и варились. Такой мы ели суп. Так жили все наши знакомые. Соседи от голода болели цингой.

В каждом животном мы видели пищу. Однажды со старшими мальчиками мы забрались в кусты на Днепре и поймали довольно большого ежа. Развели костер, осмолили животное и съели.

Недалеко от нас в разбитом доме жили голуби. В сумерках эти красивые птицы слепы, как и  куры. Я с друзьями, у которых были немецкие фонарики, подобрались к чердаку, затолкали голубей в мешок. Убивали их. Мама ощипывала птиц и несколько дней мы кормились горячим бульоном, пусть не таким наваристым как до войны. Зато животы уже не болели как от голода.

Редко бывали неожиданные находки съестного. Вот полицай выстрелом сбил с дерева ворону. С перебитым крылом она прыгала по снегу. Поймал её и принёс домой. Снова в семье и слезы и радость.

Иногда солдаты рейха с лодки глушили рыбу. Выходя на берег, они на радость нам, выбрасывали мелкую рыбёшку. Счастливые, мы делили добычу. Гордые дети несли добычу в дом, чувствуя себя немного взрослыми.

А этот летний солнечный день на всю жизнь врезался в память. В городском парке, рядом с которым мы жили, немцы установили зенитки. Возле грозных орудий с автоматами наперевес важно ходили солдаты. Зачем, сюда привезли большой котел, быстро разожгли под ним огонь, несколько человек чистили картофель, мыли крупу. Немец залил в котёл воду и неспешно начал закладывать в него продукты. Когда он ловко открыл несколько консервных банок и вытряхнул в котел куски мяса, в воздухе поплыл божественный аромат давно забытого настоящего супа. Аппетитный запах кружил голову. На этом котле скрестились наши детские желания — а вдруг и нам дадут хоть полполовника супа, если мы отважимся попросить.

Гонимые постоянным голодом, мальчики с нашей улице, а их собралось человек семь, взяли консервные банки и перешли дорогу. Робко преодолевая страх и нерешительность вошли в парк. Стали друг за другом. Я стал первый, как самый маленький. До войны в этом парке я был несколько раз с родителями.

Какой замечательный театр красовался здесь. Театр с таким таинственным и мне не совсем понятным названием "Модерн". Я любил слушать музыку — то звуки фортепиано доносились из этого здания, то гремел оркестр. В самом театре мы потешались в комнате смеха, а отец в других комнатах играл в шахматы. Сейчас на месте театра — огромная воронка. Нет ни клумб с яркими душистыми цветами, а от пышных деревьев остались широкие пни.

Мы тихо стояли, а немцы посмеивались, говорили между собой, употребляя знакомое слово "kinder". Наблюдая как солдаты орудовали ложками, уплетая наваристый суп, мы непроизвольно глотали слюну. В животе бурчало.

Я вспомнил, что мама просила, чтобы я у чужих людей ничего никогда не брал.

Уйти?

Но дома худенькая маленькая сестрёнка и осунувшаяся мама.

И я стоял. Вот повар махнул рукой и позвал нас: "Kinder, komm zu mir!".

Тихонько мы подошли, и в мою банку полились дымящиеся струи горячего супа. Отойдя в сторонку, обжигаясь, как получалось быстрее, я пил этот суп, чтобы успеть получить еще одну порцию. Впервые за военные годы я жевал небольшие кусочки настоящего мяса.

Осторожно ступая босыми ногами, обходя камни и ямки на дороге, я нес домой до неправдоподобия дорогую ношу. И представлял радостную сестрёнку и удивлённую маму. Я чувствовал, как она гладит шершавой ладонью мои вихры и почему-то плачет.

На следующий день грозные вооружённые солдаты стояли у входа в парк и никого не пускали. И мы поняли, что повторения не будет. Но появилось какое то беспокойство. Что же случилось у немцев? Да, что-то произошло, что-то изменилосьу них.
Значит, скоро и наша жизнь изменится.

Георгий Алексеев