Последняя жертва

      Молодому талантливому следователю в наследство от ушедшего на пенсию сослуживца достаётся одно дело. Уже три года совершается серия таинственных преступлений, подробности ужасают, а мотивы, как и злоумышленник, неизвестны. Маньяк, извращенец, человеконенавистник, мститель? Лекс приступает к расследованию.



      Лекс сидел в своём кабинете и второй день ломал голову над серией преступлений, уже три года сотрясавших южное побережье Европы и регулярно перекидывавшихся на северный берег Африки; разовые случаи были зафиксированы даже за Атлантическим океаном. Преступник был пойман, и молодой талантливый следователь не сомневался, что именно этот человек совершил две сотни чудовищных злодеяний, а между тем все доказательства были косвенные.

      Поиски начались с ориентировки, которую можно было назвать таковой с большой натяжкой, ибо она была более чем приблизительна, начиная с внешности и заканчивая одеждой: маньяк действовал в маске, то в чёрной, то в белой, сменял её на очки-консервы и респиратор, на тёмные дела всегда выходил то в куртке, то в лёгком плаще — непременно мешковатом, непременно тёмном, непременно с капюшоном; одни свидетели говорили о кедах и джинсах, другие — о чёрных туфлях и брюках, в большинстве случаев ужас содеянного начисто выметал из памяти родственников жертв, на чьих глазах совершалась казнь, все приметы: они плели что-то невразумительное о тёмном пятне, которым им представлялся человек, измывавшийся над их дочкой или внуком; что касается самих пострадавших, то врачи строго-настрого запретили органам дознания не только снятие показаний, но и простые посещения в первые дни после нападений, а потом… Может быть, таблетки, антидепрессанты и помощь психологов изгнали из воспоминаний жертв многое, относившееся к печальным событиям, но, скорее всего, несчастные были так напуганы и потрясены, что ни за что не хотели распространяться обо всём, имевшем отношение к ужасным событиям в своей жизни.

      Итак, преступник действовал в свободной наглухо застёгнутой верхней одежде, брюки ниспадали на обувь — и ничего нельзя было сказать ни о её размере в частности, ни о комплекции злодея вообще. Припоминали то светлые пряди, выбивавшиеся из-под капюшона, то каштановую чёлку, спускавшуюся на очки, то чёрные мелкие завитки — очевидно, и то, и другое, и третье принадлежало парикам, но никак не оригинальной шевелюре. Средний рост, чёрные или тёмные перчатки, как правило, кожаные, явно изменённый голос, да и какое впечатление можно было о нём составить, как запомнить, если произносилось от силы десять-пятнадцать слов?

      Лекс вычислил правонарушителя довольно просто, после чего пришёл к выводу, что злодея не могли поймать так долго только потому, что всерьёз им никто не занимался. В самом деле, не было совершено ни одного убийства — жертв только калечили; когда преступления совершались не на землях Европы, органам правопорядка не было до них никакого дела; когда сцены действ перекочевали в Старый Свет и журналисты завопили очень громкогласно и негодующе, серия терактов весьма удачно потрясла маленький материк и, сложенная с очередными волнами иммигрантов, компенсировала возмущение неповоротливостью слуг закона в отношении одного расследования одобрением успехов в делах, связанных с нелегальной транспортировкой переселенцев, наркотрафиком и экстремистским подпольем; в те периоды, когда маньяк-чудовище переезжал через океан и злодействовал на дальних берегах, сиятельные головы на плечах с высокими погонами надеялись, что на вверенной им территории отщепенец больше не объявится.

      Для того, чтобы поймать изощрённого садиста, надо было поднять тонны информации по зарегистрировавшимся на авиа- и прочих гражданских перевозках и пройти по маршруту, повторявшему последовательность совершённых преступлений. Интервалы между ними составляли не более недели, но сразу ли изувер покидал место злодеяния или выжидал пару дней? Он был чертовски осмотрителен и ни разу не оставил в домах жертв ни одной улики, ни одного вещдока, вплоть до удаления записей с видеокамер слежения, когда посещал достаточно зажиточные дома, владельцы которых могли себе позволить это недешёвое удовольствие.

      Вряд ли с анализом такого рода мог справиться один человек, но на помощь следствию пришёл квалифицированный программист, поколдовал немного над своим ноутбуком — и спустя некоторое время, проанализировав гигабайты загруженного, умная техника выдала: Дени, Дени Сальгадо. Именно он, он один перелетал, переезжал с одного спектакля на другой и с утончённой жестокостью разыгрывал кровавые пантомимы. Авиарейсы, расписание следования поездов с тихим неприметным мужчиной на борту и на полке соответственно с точностью укладывались в промежутки между актами, несколько перемещений выпадало, но для того имелись автостоп и аренда машин. Кроме Сальгадо, ни одного человека, путешествовавшего в таком графике и петлявшего так извилисто, найдено не было.

      Его взяли вчерашним днём — задержали по подозрению. Лекс пока не предъявлял обвинений — он думал. Тихий, скромный, неприметный, в меру симпатичный двадцатисемилетний мужчина, достаточно успешный на своём рабочем месте: Дени рекламировал, продвигал и поставлял малогабаритное холодильное оборудование для общепита, торговых центров, супер- и гипермаркетов. Хорошо устроившийся, прилично зарабатывающий, живущий в очень недурной квартире, не имеющий в своей биографии ни тяжёлого детства в приюте, ни озорства на грани криминала, ни приводов, ни задержаний, ни браков, ни разводов, внешне очень уравновешенный и производящий крайне благоприятное впечатление тихого, спокойного, здравомыслящего, умного человека и интересного собеседника (встречаются люди, располагающие к общению, даже если об уровне их культурного развития тебе ничего не известно). Но почему? Почему?!

      Он избирал своей жертвой младшего члена семьи, но не младенца, и перед Лексом тут же вставал вопрос, надо ли было Дени, чтобы боль, которую он собирался причинить, не отправила потерпевшего на тот свет, или он просто хотел иметь дело со вполне сформировавшимся человеком, чтобы тот хорошенько запомнил и осознал, что именно с ним сотворили. Он всегда приходил в то время, когда дома было двое: потенциальная жертва и её мать, отец, бабка или дед — ему почему-то надо было, чтобы это видели. Ко всем он проникал без труда, не оставляя записей на видеокамерах, и уходил, не наследив; дома у него не нашли ничего уличающего — значит, до, во время и после преступления он сохранял хладнокровие. Конечно, стоило покопаться у Дени в ноуте, планшете и айфоне, но Лекс был уверен, что ничего конкретного он не найдёт: ни признания в садистских наклонностях, ни угроз будущим жертвам, ни сговоров о состоявшихся встречах.

      В момент задержания Дени хранил невозмутимость и немного отрешённое выражение лица, словно что-то обдумывал про себя. Лексу оставалось только удивляться такой сдержанности: ведь преступления Сальгадо потрясали! Он проникал в дом: или просто стучался — и ему открывали, или аккуратно взламывал замки, причём даже электронные, открывающиеся пластиковыми картами или с другими новомодными ухищрениями ему покорялись. Он находил жертву и зрителя, угрожая ножом или пистолетом, вынуждал их замолчать, связывал обоих, затыкал рты и привязывал родителя к креслу или стулу. Потом начиналось представление — короткое и страшное…

      Дени срывал с жертвы одежду — не всю: его интересовал низ живота. Брал в руки нож и наносил два глубоких пореза крест-накрест: продольную полосу — над лобком, вертикальную — начиная с двух-трёх сантиметров ниже пупка до члена у мальчишек или разъёма больших губ у девчонок. Дальше дело шло с вариациями. С фантазией у Сальгадо было небогато: юношам он вкалывал в половые органы раствор кислоты, отрезал головку члена или её часть, расплющивал мошонку, девушкам — отхватывал большую срамную и малую губы — по косой, насколько зацеплял пальцами, отсекал клитор, вводил во влагалище тот же раствор кислоты. Часто подпаливал ещё оставшееся. Завершал действие взмах ножа — от анального отверстия через всю промежность. В заключение Дени удовлетворённым взглядом осматривал содеянное и глаза отца или матери, реже — дедушки или бабушки ребёнка. Эти глаза отказывались верить, лёгкие прерывисто вдыхали, рот издавал бы жуткие крики, если бы не был забит кляпом. Одни пытались биться о стену, другие безмолвно рыдали, третьи впадали в ступор, четвёртые теряли сознание. А Дени аккуратно собирал своё нехитрое оборудование и растворялся в ночи…

      Бесспорно, познания в медицине о болевом пороге и совместимости увечий с дальнейшим существованием у Сальгадо были отменные: выживали все. Но что их ждало? Оглушающая, невыносимая боль, несколько хирургических операций, часто не восстанавливающих, а просто предотвращающих летальный исход, — и, как следствие, инвалидность и ущербность в большинстве случаев, долгое пребывание в психиатрической клинике (некоторые так оттуда и не вышли), работа психологов с сомнительным результатом, бесконечные наблюдения и обследования, сны-кошмары и леденящие душу воспоминания до гробовой доски. Тяжёлое поражение половых органов делало невозможной интимную жизнь; бесплодие, импотенция, фригидность в относительно «лёгких» (крайне редких случаях), хотя вряд ли кто-то из пострадавших после перенесённого мог бы в будущем рассматривать возможность половых контактов…

      Лекс никак не мог взять в толк, что же вело Дени к совершению всех этих садистских злодейств. Насильник всегда насилует, маньяк — убивает; и тот, и другой предпочитают обходиться без свидетелей — Сальгадо же действовал напоказ. Можно было предположить месть: ведь было очевидно, что жертвы выбирались по какому-то признаку, иначе не требовались бы такая широкая география и перелёты через океан. Но пострадавших было две сотни, точнее, сто девяносто девять, они не пересекались с Дени раньше, это и устанавливать не нужно было. Какие связи могли соединять торгового агента из Африки и перебравшееся в Испанию тридцать лет назад семейство во главе с отцом-парикмахером, что общего было у Дени с инженером-нефтяником и его красавицей-дочерью? То есть теперь уже не красавицей… А ведь смычка была, Сальгадо явно шёл по списку — и это звено Лексу надо было найти.

      Первые сведения, которые оперативникам удалось собрать и донести до следователя, ещё больше уверили Лекса в наличии у Дени тайных мотивов: и соседи, и сослуживцы ничего плохого сказать о Сальгадо не могли и характеризовали его в высшей степени положительно; и его бывшая девушка, с которою он расстался пару лет назад, и его нынешняя, с которой Дени связывали отношения наподобие гостевого брака, и его парень, редко, но тоже регулярно встречающийся с ним, видели в своём сожителе прекрасного милого человека, были очень хорошо осведомлены о существовании другого партнёра и не замечали у своего любовника ничего порочащего: ни склонности к садизму, ни странностей, ни членства в БДСМ-сообществе, ни мрачно горящих глаз, свидетельствующих об обдумывании мрачных помыслов.

      Обвинение по ста девяноста девяти эпизодам членовредительства и нанесения тяжкого вреда здоровью Лекс предъявил Сальгадо на вторые сутки после задержания; согласно процессуальным нормам Дени сменил свой статус с задержанного на обвиняемого, а после — и на подследственного. Мерой пресечения избрали содержание под стражей — и парень оказался в следственном изоляторе.

      На первый допрос Сальгадо явился с тем же невозмутимым и витающим где-то далеко, будто что-то обдумывающим, как и в момент задержания, видом, адвоката не потребовал и в предъявленных статьях не сознался.

      — Что-то многовато: вы посчитали, сто с чем?

      — Сто девяносто девять.

      — Ух ты, почти две сотни! Ждите круглое число, парень явно идёт на рекорд. Мне такое не по плечу: я мелкий торговец. Вы мне лучше скажите, как надо взыскивать с вашего учреждения убытки. Из-за задержания очередную сделку моё руководство наверняка передоверит другому работнику — и я потеряю свой процент. Ну и моральный ущерб: вы мне репутацию подпортили.

      Все три фразы были произнесены с убийственной вежливостью, полным спокойствием и без намёка на конфликт, противостояние, развязность и готовность к «базару». Определённо, Дени был интересной личностью.

      «И для такого поведения у него есть прекрасные обоснования», — подумал Лекс. Действительно, за неполные трое суток следствие не продвинулось вперёд ни на йоту, обыск в квартире и взлом ноута, планшета и телефона мало что дали. Никаких химии, оружия, следов крови на кухонных ножах и одежде, свободных балахонов с капюшонами, масок, респираторов, очков-консервов, верёвок, шприцов. Ни в блокнотах, ни на полях книг, ни в бытовой технике не было адресов и списков, номеров телефонов, дат совершённых преступлений и звонков, обговаривающих встречи в домах жертв в эти дни. Дени интересовался всем понемногу, книги по астрономии и средневековой архитектуре стояли на полках вперемежку с библиотекой приключений и пособиями по изучению иностранных языков, кулинарные рецепты мирно уживались с толковым словарём. Диски и флешки с полюбившимися фильмами и песнями, ссылки на них на страничках в сетях, обсуждения с виртуальными друзьями увиденного и прочитанного, важных политических и спортивных событий, сотня остроумных и очень смешных анекдотов. И, конечно, непосредственно по работе: новые агрегаты, заводы-изготовители, динамика сбыта и предпочтения по регионам — книги, буклеты, тетради, не предназначенные для публичного просмотра страницы в сетевом дневнике. Медицинская литература, обнаруженная в доме Дени, состояла из терапевтического справочника и брошюрки по профилактике инфекционных заболеваний, Сальгадо никогда не работал ни санитаром, ни водителем «Скорой помощи», не был волонтёром в хосписах; посещения поликлиник сводились к вакцинациям от гриппа и пломбированию двух коренных зубов, нижних шестёрок справа и слева. Ни с какими другими врачами Дени знакомства не водил и не списывался…

      Вызов очевидцев и жертв с одновременной online трансляцией в сети для тех, кто не смог приехать, с целью опознания преступника тоже ничего не дал. Дени сажали в один ряд с двумя мужчинами примерно того же возраста, схожих роста и телосложения — свидетели смотрели пытливо и долго, но путались, заходили в тупик, показывали то на одного, то на другого, в конце разводили руками, извинялись и просили разрешения уйти, чтобы не возвращаться к страшным воспоминаниям более. Сальгадо и его соседям было предложено произнести несколько слов, но голос тоже не был узнан.

      На второй допрос Дени вызвали к концу первой недели заключения.

      — Вы ознакомились с материалами следствия?

      — Да.

      — И по-прежнему настаиваете на своей непричастности к правонарушениям?

      — Конечно.

      — Тогда как вы объясните, что пункты назначения ваших путешествий — именно те места, в которых были совершены преступления, и время вашего прибытия туда всегда предшествовало их датам, а отъезд всегда происходил после?

      Сальгадо пожал плечами:

      — В жизни встречаются ещё более необычные совпадения. То, что я оказывался в тех городах, где проводились… ээ… данные процедуры, — дело случая. Я вообще люблю путешествовать, у меня и работа с этим связана.

      — И она не надоедает вам настолько, что вы и свободное время проводите в разъездах?

      — А что в этом удивительного? Род занятий формируется той или иной степенью активности человека и располагает к тому же образу отдыха. Знаете, был один знаменитый лыжник, так вот, он проводил свободное от тренировок время так: приглашал друга, отправлялся вместе с ним на какую-нибудь холодную северную реку, там покупал или брал в наём лодку — и они вдвоём плыли по течению или против него, неустанно гребя вёслами несколько часов в день. Для них это было в радость, наслаждение, а когда я рассказал своей девушке о таком досуге, то она честно призналась, что с превеликим удовольствием поменяла бы такое времяпрепровождение на самую нудную работу, только бы не связываться с перегрузками. Люди выбирают разное, зачастую — прямо противоположное. Архитектура Кёльна и Дрездена потрясающа, но страдающие ревматизмом вряд ли поедут любоваться ею на исходе дождливой осени.

      — Вы немного отвлеклись от темы, не находите?

      — Так ведь и вы отвлеклись. Вам надо изобличить предполагаемого преступника, а что вы мне предъявляете? Когда-то я оказался рядом с местом совершённого преступления — это не доказательство против меня. Вы следователь — вам нужны улики, вещдоки. Следы моего пребывания в определённое время в определённом месте, частички моего эпителия на телах жертв, орудия преступления — где это всё? Изучили маршрут моих поездок — что это доказывает?

      Дени был прав, а Лекс — готов поставить тельца против яйца, что преступник — Сальгадо, но изобличить его не мог.

      — Хорошо, тогда не для протокола. Как вы думаете, какой мотив мог руководить человеком, наносящим столько увечий стольким людям, да ещё делающим это показательно, на глазах их родителей, чтобы травмировать и их?

      Сальгадо пожал плечами:

      — Трудно сказать, да и не моё это дело. Маньяк, умалишённый, человеконенавистник, мститель — откуда я знаю? Это ваша работа. Меня в этом деле интересует только дата моего выхода на свободу, а то, что я оказывался вблизи места совершённых преступлений тогда-то и тогда-то, не доказательство.

      Лекс понимал, что Дени ему ничего не скажет. Уязвлённое самолюбие, сознание своей беспомощности, страдания жертв не отпускали молодого талантливого следователя; возвращаясь домой, он в десятый и сотый раз перебирал фамилии пострадавших и их родителей, несчастных свидетелей поневоле изощрённых издевательств над своими детьми, и всё более убеждался в том, что не только с Дени — они не контактировали и друг с другом. Где же связь? – ведь их, безусловно, выбирали, а не натыкались на них, ведь злодей шёл и поливал свой путь невинной кровью осознанно и целенаправленно. По списку…

      Конечно, дело о загадочных экзекуциях досталось Лексу от предшественника, не преуспевшего в расследовании; конечно, руководство было более озабочено многочисленными смертями иммигрантов и преступлениями ещё большего количества маскировавшихся под них, а на самом деле являвшихся террористами. Наркотики, теракты, торговля людьми — всё это раскрывалось, задерживали виновных, докапывались до истины. Но эти без одного две сотни случаев… Вину именно Дени подтверждало то, что с его задержанием издевательства с членовредительством прекратились. Но и на это было что возразить: настоящий преступник, узнав о том, что взяли невиновного, мог затаиться, чтобы естественно возникшие подозрения указывали на неправедно томящегося в застенках, а не на истину; возможно, список был исчерпан; возможно, погиб сам изувер; возможно, его целью было изувечить именно сто девяносто девять человек, чтобы все ожидали следующего, «юбилейного» деяния. Как бы то ни было, но компромат на Сальгадо по-прежнему слагался только из косвенного, прямых доказательств не было.

      И связи не было тоже. Дети вообще были непричастны — мстили старшему поколению. Обрывая возможность продолжения рода или одной его ветви, если наследников было несколько. И тут Лекса озарила мысль: а, может быть, связь существует не на уровне родителей, а глубже, уходит к старшим поколениям? Третьим, четвёртым, пятым? Может быть, надо искать её в середине или даже в первой половине прошлого века? Какое отношение мог иметь к этому Сальгадо, было неясно, но попробовать стоило — и Лекс погрузился в изучение архивов.

      В течение долгих многотрудных часов он поднимал «хронологическую пыль бытописания земли» и наконец обнаружил общее у всех пострадавших. Все они представляли четвёртое, пятое, иногда даже шестое поколение военнослужащих. Солдат сформированной из марокканцев и американцев роты, которая в 1943 году в составе первой пехотной дивизии войск коалиции вторглась на территорию Италии.

      Лекс продолжил исследование, теперь он шёл по пути этих двух сотен армейских, едва ли не дрожа от предвкушения. Он не обращал внимания  на уставшие покрасневшие глаза, срывался за ответами на свои запросы в соответствующие архивы и сводил предков самого Дени с маршем этой роты. И наконец скрестил их. В небольшом городке на юге Италии, где зарвавшиеся твари, опьянённые уже состоявшимися грабежами и насилиями, всем скопом набросились на двух сестёр. Они не имели никакого отношения к правящему режиму, не состояли в замужестве за его высокими чинами, не пропагандировали ценности тех, кто находился на вершинах уже рушащейся власти, — обыкновенные штатские девушки сидели за обыкновенной рутинной работой в обыкновенной небольшой конторе, но это их не спасло. Две сотни распоясавшихся головорезов насиловали их несколько часов, одной посчастливилось умереть во время перфоманса, другая закончила свои дни через тридцать лет в больнице для умалишённых. И обе они имели фамилию Сальгадо и приходились Дени двоюродными бабками. Круг замкнулся.

      Перед Лексом мелькали кадры старой хроники – чёрно-белые, слабо отсвечивавшие грязно-рыжеватым от ветхости. Жертв волокли из здания на площадь, срывали одежду, кидали оземь, жирные ручищи хватали девичьи плечи, потные чёрные пальцы лапали нежную белую грудь. Девушек насиловали по двое, под гогот и улюлюканье остальных – предвкушавших, ждавших своей очереди, вопли насилуемых заглушал присоединявшийся к паре экзекуторов третий, накрывавший грязным вонючим пахом лицо. Несчастные теряли сознание, их отливали водой: тварям надо было, чтобы женщины чувствовали боль, понимали, что с ними происходит. Одну оставили в покое лишь тогда, когда выяснили, что уже полчаса измываются не над живой плотью, а над трупом; другой, умершей впоследствии в лечебнице, повезло меньше: ей пришлось пройти этот ад до последнего круга и помешаться...

      Холодный, бесстрастный, такой невозмутимый прежде Лекс сжимал пальцы до побеления, вонзал ногти в ладони, на лбу выступили капли холодного пота, глаза мрачно горели. Внезапно он осознал: если бы был на месте Дени, если бы только мог, то пошёл бы гораздо дальше него, выжег бы калёным железом весь род каждого, с дядьями и тётками, сыновьями, дочерьми, внуками и правнуками, дво- и троюродными племянницами, вешал и расстреливал бы, гноил в казематах и морил бы голодом, а потом выкинул бы на мусорную свалку или сгрёб бы бульдозером поганые трупы и оставил бы эту чумную кучу шакалам, стервятникам и воронью…


      Прошло четыре дня…

      — Сальгадо! На выход с вещами! — раздалось у открывшейся двери камеры, в которой содержались подследственные.

      Дени прошёл по мрачноватому коридору за охранником, минуя камеры, замки, решётки, поднялся выше и вошёл в кабинет Лекса.

      — Ты был прав, — начал Лекс. — Состоялось двухсотое преступление, надеюсь, что на юбилейной цифре бандит остановится.

      Как Сальгадо ни старался сохранить спокойствие, изумлённого восклицания он удержать не смог.

      — Так что это был не ты, да и фактов против тебя не было — одни подозрения и совпадения, — продолжил Лекс. — Случайность, синхронизация… Я помогу тебе оформить запрос на компенсацию. Садись и бери бумагу.

 
      Первым делом, вернувшись домой, Дени залез в ванну и целый час отмывался горячей водой. Он не был особо мнительным, но ему казалось, что и у одежды оставался неприятный тюремный запах, — он сложил её в пакет вместе с обувью и захватил испортившиеся за время его отсутствия продукты. Всё это он выкинул по пути в супермаркет, запасся там продовольствием и, уже поднимаясь по лестнице, связался со своим начальством. В голосе руководства звучала прохладца, но ценного работника босс решил не увольнять. Сальгадо договорился с шефом, что выйдет на работу в четверг (шёл вторник), отпер дверь, вошёл в квартиру и, раскидав продукты по полкам и холодильнику, принялся за уборку изрядно запылённого жилища. Ему надо было съездить в ещё одно место, но он был уверен, что ничего там не найдёт.


      Вечером в приведённой в порядок квартире раздался звонок. Дени подошёл к домофону. На лестничной клетке стоял Лекс.

      — Проходите!

      — Спасибо! Я тебе кое-что принёс. Поговорим?

      — Безусловно.

      Лекс прошёл в гостиную с небольшим чемоданом в руках.

      — Открывать будешь, или тебе это больше не нужно? Их было всего двести.

      — А что случилось с правнучкой последнего?

      — Всё по стандартной схеме: размашистый крест в нижнем сегменте живота, кардинальное обрезание, кислота во влагалище и борозда от сфинктера по всей длине промежности. — Лекс открыл чемодан и вытащил из него пистолет, нож, верёвки, шприцы, спринцовку, склянку с кислотой, кляпы и балахон с капюшоном. — Как ты утилизировал это одеяние дважды в неделю? — у меня оперативно не вышло бы. Флешку держи, там крестика не хватает напротив последней фамилии в списке. И заставил же ты меня побегать по архивам и по записям видеокамер с вокзалов! Я так и думал, что вся экипировка должна лежать где-то в камере хранения, а открывать запароленное следствию сам бог велел.

      Дени опустил голову, его вопрос прозвучал очень тихо и в то же время внятно:

      — Что же вы испытали в этот момент?

      — Вчерашнего? Представь себе, никаких угрызений совести. Достаточно сволочная семейка из давних переселенцев. И, потом, не мной заведено, что грехи отцов оплачивают их дети, внуки и тэ дэ. Жёстко, но факт. Око за око, а чьё именно — не так уж важно, самое главное — чтоб с той стороны пришло, баланс соблюсти. Я за чёрное правосудие. Может быть, и у меня в роду были такие же, как эти невинные женщины, твои двоюродные бабки, беззащитные, искалеченные и убитые сволочной съехавшей с катушек солдатнёй. Назвал бы их озверелыми, да фауну не хочу оскорблять. Жертвы не приходились мне родственницами, но всё равно: содеянное их палачами взывает к отмщению – и я рад, что вложился в это финальным аккордом.

      — В любом случае спасибо!

      — И тебе за оригинальный способ возмездия. Ну, тащи шампанское: наверняка оно у тебя заготовлено для особо торжественных случаев.