Платеро и я. Ручей

   Этот ручей, Платеро, сейчас сухой, посему пойдём-ка на Лошадиное пастбище, которое иной раз у  колодца, закупоренного своим же лугом, своими засохшими на солнце маками и палыми абрикосами как мои старые пожелтевшие книги, а иногда, в аллегорических напластованиях и метаморфозах, преображаясь в моем сознании в места дальние, невозможные, или только подозреваемые...

   У того ручья, Платеро, моя ещё детская фантазия, улыбаясь, засверкала, будто бы пух на солнце, радостью первых находок, когда я узнал, что он, ручей, текущий из Равнин, - тот же самый ручей, что отделяет дорогу из Сан-Антонио от её леска поющих тополей; что, придя на тот берег летом, на этот доберёшься сухим; что ушедший зимой туда, в тополя, пробковый кораблик приходил к гранатовым деревьям ниже моста  Томлений, моё убежище, когда проходили быки...

   Что же это за чудо, детские воображения, Платеро, не знаю, есть ли у тебя такие или были! Всё уходит и приходит в восхитительном круговороте; смотрится и не видится более, чем мгновенный отпечаток фантазии...

   И идёт полуслепой, увидев такое в глубине, точно снаружи, иногда выливавшийся в потаенные уголки души груз картин из жизни, или открывшийся на солнце, ранее закрытый цветок; и поместив его в кайму реальности, поэзия,   что никогда не встретится более, раскрасит душу.