2102

1.

Зимнее солнце стоит в зените. Его ленивые лучи не бьют в глаза как летом, но всё равно слепят и мешают видеть в иллюминаторе аэропорт Бен-Гурион.
Сегодня первое января. Новый год. Второй год нового столетия. Или же третий – смотря как считать. Каждые сто лет вспыхивает этот спор - от которого именно вершка отсчитывать новый век. Да... человекам вообще лишь бы поспорить, дай только тему.
Итак... сегодня 1 января 2102 года, и солнце деликатно греет и улыбается всем нам, и лёгкий бриз свежит кожу, и мир кажется добрым и прекрасным. В такие дни хочется жить вечно.
Я вхожу по мягкому ковру в стеклянное здание.
- Шалом, Додик, – говорю тихо лысому гипсовому Давиду в холле; это наш с ним тайный ритуал, а поскольку я летаю часто, то он уже вошёл в привычку – и привычно же радуюсь, что ЭТИ не сумели, как ИМ того хотелось, изменить название аэропорта на «Рав Меир Каханэ». С кем бы я тогда здоровался, возвращаясь домой, если бы межгосударственная авиационная комиссия пошла у них на поводу?
В зале прилёта также привычно иду через отдельный таможенно-пограничный коридор для тель-авивцев. Кто-то, конечно, скажет «сегрегация» - а мне лично нравится проходить без очереди, глядя через пуленепробиваемое стекло на роящихся «шумною толпою» израильтян в общем зале.
На стоянке такси быстро нахожу машину с тель-авивскими номерами, говорю водителю адрес и разваливаюсь на сиденьи. Самое время пробежать глазами схваченную на ходу газету. (Забавно: лет сто назад футурологи предсказывали бумажным газетам быструю смерть, а они всё ещё живы. В смысле, газеты. А те футурологи как раз наоборот: умерли.)

Сперва - международные новости. Продолжаются бои под Иркутском (хроника Сибирско-Якутской войны). Государство Москва предъявило ноту Северной России, в Санкт-Петербурге выражают озабоченность.
Американский дипломатический кризис: Техас и Калифорния отозвали послов.
Наводнения во Фландрии и Фризии; правительства создают совместный комитет.
Ганзейский город Гамбург сворачивает хождение немецкой марки (DM) и внедряет собственную валюту – гамбургский талер (HT). В ответ на это Свободное государство Бавария вводит в оборот баварский шиллинг (BS) - не путать с тирольским (TS), а также с австро-венгерским шиллингом (ОS).
А вот и про меня. Известный тель-авивский журналист В.Гордон освещает торжества в Потсдаме в честь 40-летия восстановления Германской Демократической республики.
Виктор ГОрдон – это я. Кстати, Виктор означает «победитель».
Ну-с, а теперь наши ближневосточные новости. Военный комендант Багдада Йоав Коэн обратился к местным жителям... ну, это неинтересно. На гей-параде в Рамат-Ха-Шароне зафиксировано 26 случаев карманных краж... Тоже неинтересно. Таможенный отдел галахической полиции перехватил на КПП в Ор-Йехуде крупную партию некошерной контрабанды. Прокуратура Республики Тель-Авив обратилась к властям Великого Израиля с просьбой об экстрадиции преступников для отбытия ими наказания на родине. Верховный правитель Йонатан Бен Яир выступил с программной речью о важности соблюдения кашрута на всей территории, подконтрольной Великому Израилю – от Нила до Евфрата – всеми жителями. А также создал юридическую комиссию для подготовки нового закона «Об ужесточении наказания за хранение, употребление и контрабанду трефного».
Любопытно, куда они денут всю эту конфискованную жратву... неужто сожгут?
Но додумать эту мысль я уже не успеваю: такси тормозит возле моего дома. Это - Рамат-Ган, когда-то отдельный город, а ныне престижный пригород Тель-Авива. Маленькая улочка с десятью частными домами, притаившимися меж безликих высоток. Тихая деревня посреди безумного мегаполиса.
 Мой дом – старый; очень старый, ему уже больше ста лет. В саду при доме растут два старых эвкалипта. Там же – заросший старой тиной маленький старый пруд. По вечерам в нём хрипло, по-старчески квакают лягушки. А островерхую крышу дома сторожит старый-престарый позолоченный петушок; флюгер (между прочим, личный подарок президента Латвии: точная копия флюгера с Домского собора в Риге. Соседи так и называют моё жилище - "дом с петушком").
Раньше в этом доме жил еще старенький рыжий кот, но он, мой милый и добрый волосатый друг, к несчастью, умер... Надо бы завести себе какого-нибудь дурацкого сурка. А то как-то, пожалуй, одиноко становится.
Странным образом получилось, что я, бывший в силу профессии всегда на людях и среди людей, в свои пятьдесят пять вдруг остался в этом доме один. Все жёны от меня сбежали – не сразу, конечно, а по очереди. Сын – ему тридцать лет – живёт теперь в Берлине, благодаря безвизовым договорённостям для граждан «демократической оси вольных городов» (Берлин - Тель-Авив - Нью-Йорк - и так далее). Его молодая супруга, кстати, ждёт ребёнка – девочку. Так что в перспективе я – дед.
Конечно, есть ещё мать. Но эта неуёмная старуха в свои неполные девяносто три вздумала отправиться в кругосветное путешествие. На телефон не отвечает, зато регулярно присылает свои фото на фоне Тадж-Махала, пирамид, северного сияния и каких-то идиотских гейзеров... а также в обнимку с антарктическими пингвинами.
...Итак, мой-дом-моя-крепость. Первым делом я обойду свои владения: оба этажа, все комнаты, спальни, коридоры, кухни и разные подсобки; проверю, что помощница ничего не перепутала. На этом этапе можно уже выпить первый стаканчик доброго ирландского виски, который у меня припасен для возвращения с чужбины.
Потом я закажу себе чего-нибудь очень-очень вкусного – может, из грузинского ресторана, а может, из японского. Решу. В принципе я люблю готовить сам – это у нас семейное – но после командировки что-то нету сил.
А потом лягу на диван смотреть какой-нибудь старый-престарый фильм, которому, как и мне, тоже сто лет в обед, например, «Как украсть миллион», или «В джазе только девушки».
И будет мне тепло, сытно и прекрасно. И это важно, потому что завтра я отправлюсь с непростой миссией в столицу соседней страны... бывшую когда-то нашу общую столицу. В Иерусалим.

2.

Сутки спустя я уже стою на ресепшене гостиницы «Царь Давид» на Площади Победы (не помню, кого уж там именно они победили, но раньше это место называлось Парижская площадь; и ещё жив маленький смешной фонтанчик, который помнит моя мама по своему иерусалимскому детству.)
Моему появлению в Иерусалиме предшествовал малоприятный обыск на галахической таможне; а также и следующая сцена:
- Господин, вы въезжаете на территорию Великого Израиля. Вы не можете находиться здесь без кипы.
- Простите, любезный, но я нахожусь внутри собственной машины; это тель-авивская машина и она обладает правом экстерриториальности.
- Ошибаетесь, господин. Так было раньше, а теперь правила изменились. Существует закон о скромности поведения и вы обязаны...
- Чёрт с вами. (Надеваю свою ковбойскую шляпу).
- Нет, господин. Шляпа это украшение. А вы обязаны быть в кипе. Поверх нее вы можете надеть шляпу, если вам хочется.
- Знаете, у меня нет кипы. Раньше шляпы было достаточно.
- А теперь недостаточно. Если вы продолжите скандалить, мы вышлем вас обратно в Тель-Авив и аннулируем вашу мультивизу.
- О, Джизус Крайст, - говорю я специально, чтобы их позлить. - Ну и что же теперь делать?
- Мы можем продать вам кипу за 300 шекелей.
- Сколько?! Это же цена хорошего обеда в ресторане!
- Штраф за нарушение закона о скромности обойдётся вам в тысячу. Не говоря о депортации. Оформлять вам покупку?..

И вот, я стою на ресепшене в новенькой чёрной кипе и любуюсь девушкой-служащей. Ей не больше тридцати. Она не то, чтобы красива... хотя черты правильные... но важно, что лицо какое-то удивительно выразительное. Открытое. С чрезвычайно живой мимикой. И, если бы речь не шла о приличной, скромной религиозной женщине в головном платке, я бы сказал, что оно – её лицо – чувственное и даже несколько порочное.
- У вас потрясающе красивый головной платок. Разрешите пригласить вас поужинать?
- Вы с ума сошли... Сразу видно, что нездешний...
- А что? Это не принято? Но ведь смешанные рестораны, вроде, еще остались в Иерусалиме? Во сколько вы заканчиваете смену?
- Вы это серьёзно?
Я слышу в её выговоре явный русский акцент, потому отвечаю ей по-русски:
- Я никогда ещё не был так серьёзен.
- Вы что, из России? – удивляется девушка.
- Нет, - честно признаюсь я ей. – Но я знаю почти все европейские языки, а русский – это вообще от мамы.
- Ваша мама тоже пойдёт с нами ужинать? – впервые улыбнулась.
- Во-от, мне уже нравится как вы сказали «с нами». Значит, мысленно согласились. Нет, видите ли, маменька сейчас находится где-то в районе мыса Горн. Но впоследствии я буду счастлив вас познакомить. Так во сколько мне за вами зайти?

* * *

...Позже, в номере, прокручивая в голове наш диалог, я изучаю своё отражение в зеркале. Нет, ну а что, чёрт возьми? Всё не так ещё плохо. Ну да, ну пятьдесят пять. Но критерии возраста не статичны. Сегодня пятьдесят пять это как было тридцать в каком-нибудь... 1930-м году. К тому же чего скрывать: мордуленция у меня с виду ещё довольно свежая. Практически без морщин. Ни одного седого волоса – повезло с наследственностью. Фигура – крепкая. В движеньях быстр, в реакциях смел, на язык остр.

*      *      *
- Как вас зовут? - спрашиваю.
- По-местному? Бат-Шева. А вообще-то я – Виктория.
- Виктория? Это добрый знак!
- Вот как?
- Конечно. Потому что я – Виктор. Кстати, означает – победитель.
Девушка смеётся.
- Да что вы говорите! Между прочим, я сама – победитель.
Я смеюсь в ответ.
- Да, действительно. Значит, мы – пара победителей. И за это нужно выпить какого-нибудь кошерного-прекошерного шампанского. Так во сколько?
- Какой вы настырный! А какой наивный! Вы, святая тель-авивская простота, даже забыли, что головной платок носят только замужние.
- Ф-факинг шит! – вырывается у меня. – Я действительно осёл. Простите, я не хотел.
- Впрочем, если бы вы заигрывали с незамужней религиозной девушкой, было бы ещё хуже.
Я понимаю, что опростоволосился по всем статьям и начинаю одновременно бледнеть, краснеть и зеленеть.
- Ладно, - лукаво продолжает Виктория, - не буду вас мучить. Вам невероятно повезло, Победитель. Я – и ни то, и ни другое.
- Разведены?
- Я вдова.
Час от часу не легче. Вдова! Такая молодая...
- Боже мой... Ещё раз простите.
- Работу я заканчиваю в семь, - добавляет она, вдруг посерьёзнев и на секунду взглянув на меня в упор. Но тут же отводит глаза, а вернувшаяся улыбка становится профессионально-любезной. - Вот ваш ключ. Отдыхайте.
И заканчивает разговор, по-видимому, дежурно-рекламной фразой на иврите:
- Если вам что-нибудь понадобится, наш персонал будет рад вам помочь и днём и ночью. Спасибо, что выбрали отель «Царь Давид».

3.

Ресторан «Родина» обволакивает вечерним уютом и теплом в холодный январский день; приглушённый мягкий свет убаюкивает, шипучее вино винодельни «Иудейские горы» легко и приятно пьянит.
Я сижу за столиком напротив Виктории... Вики... и любуюсь ею. Удивительно: даже эти немыслимые тряпки – традиционное одеяние религиозной еврейки - не в силах скрыть, какая она пленительная женщина.
Перед нами на столе – несколько безобидных салатов, куриный шашлык. Когда-то в этом подвальчике, расположенном внизу под площадью  Иерусалимского театра, неплохо коптили свиные рёбрышки... Правда, тогда он ещё не назывался «Родина».
Но это неважно. Здесь сохранился некий тусклый флёр полуподвального кабачка-трактира. А главное – можно разговаривать. Почти бесконтрольно. Рестораны – единственное место в Иерусалиме, где нет прослушки. Особенно смешанные рестораны, куда могут ходить вместе мужчины и женщины. Это своего рода маленькая поблажка галахической полиции мелкому бизнесу. Тут вообще сплошная вольница, у парочек зачастую даже не спрашивают свидетельство о браке.
Правда, ты всё время находишься на людях, так что шибко-то не разгуляешься, да к тому же и довольно шумно. Но зато – ощущение свободы... в сравнении с другими местами.

Я расспрашиваю Вику о её жизни. Многое я угадал и просчитал. Она из Сибири, ей двадцать девять лет. Мужа убили на якутской войне.
Как известно, уже десять лет, как наша прибрежно-небрежная республика свернула все программы репатриации (а я ведь был против этого решения!  Я писал гневные статьи, возглавлял общественные комитеты. Но борцы с перенаселённостью победили), а Великий Израиль, в пику нам, напротив, ещё шире развернул пропаганду Возвращения (убрав, разумеется, знаменитую поправку о «внуках еврея»).
Куда же деваться одинокой вдове в зоне военных действий? Разумеется, в Израиль. И вот, три года назад Вика оказалась в Иерусалиме. Выучила иврит, устроилась на работу. Конечно, никакая она не религиозная, просто вынуждена маскироваться.

Я слушаю её и любуюсь ею. Какая же она грациозная! Какая гибкая! И – не могу отделаться от этого – какая  едва уловимая печать разврата на этих чистых с виду чертах её лица!
- Если бы мы были в нормальном мире, - говорю я, - я бы поцеловал вас в щёку. Конечно, если бы вы меня не оттолкнули.
Вика тихо улыбается.
- Не оттолкну.
А потом делает следующее: снимает перчатку, дотрагивается губами до кончика собственного указательного пальца, незаметно оглядывается по сторонам, а затем быстро прикладывает свой палец к моим губам.
Внезапный электрический разряд пронзает меня. Я смотрю на неё – но Виктория, она же Бат-Шева, уже сидит в позе приличной верующей вдовы, сложив руки перед собой.
- Может быть перейдём на ты? – спрашиваю я.
- А разве мы ещё не перешли? – резко стреляет глазами Виктория.

* *   *

Позже, у себя в гостинице, я никак не могу успокоиться. Вот ведь, вроде, не мальчишка уже... Всякое случалось, мог бы и привыкнуть. Но нет! Воображение рисует разные картины: например, как выглядит Викино тело безо всех этих дурацких балахонов.
С ужасом думаю: а как вообще ухаживают за женщинами в этих безумных реалиях?
Например, она приглашает меня к себе домой. А тут дз-з-з-з! Сирена. И ей на телефон приходит сообщение: «Уважаемая, вы зарегистрированы как вдова. Обратите внимание, что к вам в квартиру зашёл посторонний мужчина (информация с датчика ДНК), не идентифицированный как один из ваших родственников. Отдел нравственности галахической полиции активирует ваши видео- и аудиокамеры. В случае попытки проникновения постороннего гостя в спальню ГП высылает экспресс-патруль.»
...Или же я пытаюсь поцеловать её на улице. Да что на улице – хоть бы и в собственной машине - в ней ведь тоже установлены временные датчики и камеры ГП; это непременное условие въезда на их территорию на личном транспорте. И вот только ты потянешься губами куда не надо - тебе звоночек на телефончик.
«Отдел нравственности. Идентифицировано аморальное поведение.»
И как тут приспособиться, в этом их проклятом раю?
Ладно, живём дальше.

4.

Утром следующего дня просыпаюсь поздно и привычно игнорирую завтрак. Я никогда не завтракаю в гостиницах Израиля. Ненавижу эти их традиционно-молочные радости: нет уж, мне извольте с утра подать парочку сосисок, желательно свиных. Можно также и ветчины. Не откажусь от морепродуктов. А все эти ваши творожки и йогурты - ешьте их сами. А я, раз уж так, могу обойтись просто голым кофе.
 
...Итак, выпив кофе, вывожу машину из гаража и еду на юго-восток. Утреннее зимнее солнце ярко освещает желтоватые здания традиционной иерусалимской кладки. «Золотой Иерусалим», как поётся в надоевшей песне. Известно, что для каждого города есть его заветное время суток. Время, когда он особенно хорош. Так вот, Иерусалим - прекраснее всего по утрам. Я открываю окно и впускаю в салон свежий ветер и запах прелой листвы. Это – январь в Иерусалиме. Солнечный и холодный зимний день. Через месяц, а может и меньше, зацветёт миндаль – и всё переменится. Год начнёт клониться к весне.
Я проезжаю мимо старой мельницы к бывшему театру Хан (ныне – ешива «Свет Торы»). Слева вдали золотится стена Старого города. Выезжаю на Хевронскую дорогу, одну из немногих улиц, сохранивших довоенное название. Мой путь лежит в квартал Арнона.
 
Там меня ждёт царь.
Я не шучу. Самый настоящий царь; современный монарх. Мой сегодняшний «герой», у которого я должен брать интервью – тот самый Йонатан Бен Яир, которого мы деликатно называем «правитель», а они – «царь Израильский». Личность одиозная и немного таинственная.
По дороге пытаюсь вспомнить всё, что я знаю об этом человеке.
В наших газетах принято изображать его этаким Муссолини, сравнивать с Франко, Путиным, Иваном Грозным и Пиночетом. Карикатуры на него - отдельный жанр нашей журналистики. Как и положено в традициях жанра, «царь» предстаёт в них полным идиотом.
Я же всегда старался быть немного объективнее. За это и расплачиваюсь среди своих репутацией идейно ненадёжного. Зато возможно, именно поэтому Бен Яир лично настоял на моей кандидатуре.

Итак: перед нами человек яркий и властный. Стал правителем в тридцать лет, четверть века назад. Именно он сумел как-то «собрать» страну после гражданской войны. Именно благодаря ему установился тот хрупкий баланс, в котором мы все – и они, и мы – теперь живём.
Среди своих он слывет великим собирателем земель Эрэц Исраэль – потому что присоединил к Израилю половину Ближнего Востока: бывшие Ливан, Сирию, Кипр, Ирак, Иран и часть Турции. (О том, что взамен от Израиля откололись регион Гуш-Дан и города Герцлия, Кфар-Саба и Раанана, плюс два эксклава Хайфа и Модиин - вместе образовавшие нашу славную республику Тель-Авив – они предпочитают стыдливо умалчивать.)
В конечном счёте, этот человек принёс всем нам мир. Несколько своеобразный, странный, усечённый, но – мир! Мир – после долгих лет войны. А это дорогого стоит.
Конечно, он превратил свою страну в пародию на Оруэлла – только с иудейским акцентом. Но лично меня это не затрагивает. Я-то живу в другой стране.
Говорят, в своих хоромах он тайно жрёт настоящее украинское сало и устраивает оргии с непотребными женщинами. Пусть так. Что мне с того?
Хотя я, безусловно, понимаю, что он диктатор и личность по-своему мрачная.

...Вспоминая всё это, подъезжаю к царскому особняку, построенному на месте разбомбленной в гражданскую войну гостиницы «Дипломат»; он заменил собой бывшую правительственную резиденцию на бывшей улице Бальфур.
После долгих и дотошных проверок службы безопасности,  вхожу во дворец; камердинер вводит меня в небольшую залу. Навстречу мне из кресла поднимается человек, которого я миллион раз видел на экране: моих лет и моего роста, крепкий, холёный, совершенно лысый и – о ужас! – совершенно без кипы. 
 
- Господин правитель, - говорю я почтительно, - ваше величество, ваше превосходительство... как мне вас называть?
- Йони, - приветливо отвечает царь, лучезарно улыбаясь. – Пожалуйста, просто Йони. И без церемоний.
 - Вик, - говорю, пожимая протянутую руку. Рукопожатие хорошее, крепкое.
- Я рад. Я, между прочим, твой читатель. И зритель. Так вот, дружище Вик, не пора ли нам перекусить? Прошу за мной, - и он стремительно ведёт меня через анфиладу комнат в некий зал для трапез. Походка лёгкая, пружинистая.
- Я читал все твои кулинарные статьи, старик, - говорит он на ходу.
- Вообще-то я пишу и на другие темы, - вставляю я.
- Не перебивай царя, – шутливо цыкает он. –Так вот... ты – мастер пера. И большой любитель хорошей еды. Поэтому мне захотелось угостить тебя отличным ланчем. Прошу! Эти устрицы – из Нормандии. Их выловили сегодня на рассвете.
Я замираю. Столько устриц сразу я, наверное, никогда не видел. Сколько же здесь дюжин?
Йони видит мой шок, хохочет и негромко щёлкает пальцамии. Официант сноровисто открывает шампанское. Бутылка отвечает царю тихим хлопком.
- Это «Дом Периньон», - поясняет царь.
- А вы не боитесь...
- Чего? – он смешно пучит глазки. Они, кстати, маленькие и колючие. - Что ты стукнешь на меня в галахическую полицию? Ха! Глава иерусалимского округа ГП лично встречает этих устриц в аэропорту Атарот; их привозят для меня каждое утро спецрейсом из Кале.
-...что я опишу в «Ха-Арэц», - продолжаю я, - как знаменитый кошерный монарх поедает устриц и пьёт французское шампанское?
- Не-а. Не боюсь, - смеется царь, ловко подцепляя вилочкой и сладострастно заглатывая гигантского моллюска. - Во-первых, тебе никто не поверит. У нас – не поверят. Решат, что это всё ваши происки и наветы. А во-вторых, ты же не идиот.
И он счастливо хохочет.
- Ну? Как? Удалось мне тебя удивить? А убедить? А теперь предлагаю завязать с глупыми вопросами и нормально поесть. Устрицы и вправду первый класс. Я плохого не посоветую. А нас ещё ждут креветки, кальмары и осьминоги на гриле в таком соусе, которого даже ты не пробовал. Тс-с-с! Тайный рецепт моего повара.

Наверное, я ужасно беспринципный человек. Возможно, следовало гордо отказаться и попросить корочку хлеба.
Но я этого не сделал.

* *   *

- Может быть перейдём к делу, - робко предлагаю я, когда роскошная трапеза наконец окончена.
- К делу! Ты совершенно прав, - восклицает Йони и хлопает в ладоши. – Пожалуйста, принесите коньяк и сигары.
- Простите, ваше величество, какой именно коньяк? – почтительно склоняется официант.
- Шестидесятилетний.
- Йони, я очень вам благодарен, но вообще-то я говорил про интервью.
- А, ты про это. Не волнуйся, старик. Сейчас подойдёт чувачок из моей пресс-службы – смешной такой, с пейсиками, - и всё принесёт. Уже готовенькое. Там и твои вопросы, и мои ответы – всё есть, тебе не нужно трудиться.
- Но как же?..
- Подправишь там кое-где, чтобы было похоже на твой стиль. Вставишь парочку своих фирменных шуток. Можешь описать, как я тебя угощал – только уж будь другом, замени устриц на гефилте фиш, осьминогов на... не знаю, сам придумай. На спаржу! А коньяк на бренди «Сток».
- Нет-нет, погодите. Так дело не пойдёт...
- Это ты будешь решать, как пойдёт дело, а как нет?
В голосе его начинает слышаться металл. Глазки делаются из колючих свинцовыми.
- Послушайте, Йони... Я ведь серьёзно готовился к нашей встрече. Подбирал вопросы, ответы на которые интересны моим читателям. Они хотят узнать, кто вы. Познакомиться с человеком, а не с портретом с плаката... и не с карикатурой из тель-авивской газеты. Понять, что вы думаете, что чувствуете. Кто вы?
Официант в таком смокинге, какого у меня не будет никогда, протягивает мне бокал коньяка размером с две моих головы. На дне, как и положено, плещется жидкость волшебного цвета, один глоток которой стоит столько, сколько я зарабатываю за год.

- Сейчас придёт пейсатик, - медленно продолжает его величество. - Принесет готовое интервью...
- Но это же несерьёзно.
В этот момент происходит некая метаморфоза. Разбитной циник-балагур и рубаха-парень исчезает. Передо мной сидит злой и даже свирепый человек. Я начинаю верить, что это именно он двигает войска, начинает войны, захватывает целые народы, и, не моргнув, отправляет на смерть тысячи людей. А послав их на смерть, делает глоточек этого самого коньяка.
Незаметно становится страшно.
- Делай как я сказал, - тихо говорит диктатор, – всё равно будет по-моему. Только так, или вообще никак!
Кажется, мой миг настал...
Мысленно перебираю в голове все прецеденты ареста галахической полицией граждан республики Тель-Авив - с последующим обменом пленными.
Потом вспоминаю условия расторжения моего контракта с редакцией в случае проваленного интервью. Затем улыбаюсь царю и говорю медленно и тоже очень тихо:
- Ну, значит – никак.
После чего молчу. Болтаю в бокале коньяк. Нюхаю. Делаю маленький глоток.
Молчит и царь. Долго. Мрачно. Минуты две.
Потом внезапно взрывается хохотом – ба, к нам вновь вернулся разбитной весельчак! – и, хлопнув меня по плечу, говорит:
- Молодец, старик. Упорный. Люблю таких. Ладно, чёрт с тобой, бери коньяк, идём в кабинет. Задавай свои вопросы.

...Спустя час я выхожу из царского кабинета, имея в компьютере готовое интервью.
Хозяин вторично хлопает меня по плечу.

- Ну, раз уж так всё хорошо пошло – может, теперь девочек?
- Нет-нет, спасибо.
- Ох, зря отказываешься! Зря. У меня такие девчонки! Огонь. Чего только не вытворяют...
Но я повторно и решительно отклоняю его предложение.
- Ладно, дело твоё. Имеешь право. Храни верность своей дамочке из гостиницы.
Я подскакиваю. Йони покровительственно и назидательно улыбается и легонько кланяется.
- Тогда пора прощаться. Вот, возьми, - он протягивает мне визитку. – Это мой личный телефон. Вот этот, - достаёт из кармана брюк крохотный аппаратик. – Никаких секретарей, напрямую.
- Благодарю, но мне как-то неудобно...
- Удобно, удобно. Ты мне понравился. Может, когда-то я смогу что-нибудь для тебя сделать. Звони запросто, не стесняйся.
- Прямо как три желания золотой рыбки, - улыбаюсь я растерянно.
- Разве я сказал три? – царь осклабился. – Вик, не наглей. Одно. Одно желание. Зато любое. Невозможного для меня... очень мало.
- Извините, - бормочу я, а Йони добавляет, поразмыслив:
- Ну, максимум – два.

* *   *

Возвращаюсь в гостиницу - и к радости своей вижу Вику за стойкой. Бросаюсь к ней, но натыкаюсь на её холодный взгляд:
- Вот ваш ключ, господин Гордон. Отдыхайте. Спасибо, что выбрали отель «Царь Давид».
- Вика, что случилось? Почему ты так со мной?
- Вик, перестань, - шепчет она. – Ты хочешь чтобы мне сделали выговор - что я флиртую с клиентами? С иностранцами?!
И тут же добавляет громко:
- Желаете чего-нибудь ещё, господин Гордон?
- Господин Гордон желает, - начинаю я громко, а затем продолжаю таким же полудраматическим шёпотом: - господин Гордон желает пригласить тебя поужинать.
- Я сегодня в вечернюю смену, - шепчет Вика. - А потом, ночью, нас развозят по домам. Кругом глаза и уши. Не вырваться.
- Тогда господин Гордон желает чтобы некая смешливая особа пригласила его к себе домой на завтрак.
- Ты с ума сошёл! – шипит в ответ очаровательная особа. – Это же невозможно.
- А ещё пришлите мне, пожалуйста, в номер бутылочку глатт-кошерной минеральной воды, - говорю я «вслух», а тихо, Вике: - я слышал, что если заранее сделать запрос в ГП, можно получить одноразовое разрешение на визит постороннего. С лимитом по времени, окей. Допустим, я друг твоего покойного мужа? Почему нет? Очень правдоподобно. Брал у него интервью...
- Ты что, бывал в Иркутске? – Вика смотрит на меня недоверчиво.
- И не раз, - отвечаю я совершенно серьёзно. – Я же международник.
- Я попробую, - шепчет она, прибавляя громко: - Хорошо, господин Гордон. Всё как вы пожелаете. Если вам что-нибудь понадобится, наш персонал будет рад вам помочь и днём и ночью.
- Нет, ты поклянись!
- Клянусь! Только уходи, – шепчет она довольно-таки нежно.
- Ты что-то забыла.
- Да иди же ты, наконец, отсюда!
Я качаю головой.
- А где мой поцелуй?
Вика притворно хмурится. Потом незаметно оглядывается, подносит к губам указательный палец, как тогда в ресторане, но не касается им моих губ, как в тот раз, а «посылает» свой поцелуй в мою сторону. После чего прыскает.
- Иди!
- Вика, я, кажется, влюбился.
- Иди уже к чёрту! – делает вид, будто рассержена.
- Я жду твоего звонка.
- До завтра.

Я поднимаюсь на «мужском» лифте в свой номер. Достаю из кармана тиснёную золотом визитку и вношу в память телефона номер своего нового друга - царя. Может, пригодится...

5.

Утром меня будит звонок телефона – и я почему-то сразу уверен, что это Вика.
- Я им звонила! – она возбуждена. – Всё сработало. Друг моего мужа... визит разрешён. Лимит – 75 минут. Начало визита в десять, конец...
- А сколько сейчас?
- Девять двадцать.
- Ф-фак! – я вылетаю из постели. – Пришли мне адрес. Я бегу собираться.

* *   *
 
Викин дом находится в тихом и старом иерусалимском районе, на улице Энтеббе. Разумеется, речь идёт не об африканском городе, а об «операции Энтеббе» - действительно героической военной операции, спасшей когда-то сотни жизней. Но всё это было ещё  задолго  до гражданской войны, и в те времена улица эта носила имя поэта Шимоновского; он же Давид Шимони. В современной же иерусалимской топографии поэтам, видимо, места не нашлось...

- Привет, - почему-то смущённо говорит Вика, открывая мне дверь.
- Привет, - так же неловко улыбаюсь я.
- Проходи. Будь как дома.
Я с любопытством оглядываю её жилище. Скупо, скудно, скромно. Минимум необходимой мебели. На видном месте – пятисвечник, молитвенник. Аскетизм и серость.
- Я забыла тебя предупредить – я совершенно не умею готовить, - как-то конфузливо хихикает Виктория. – Это ужасно? Ты меня презираешь?
- Нисколько.
- Да, но жрать нечего...
- Хочешь, я приготовлю нам завтрак?
- Ты умеешь? Мужчина у плиты?
- Я же не из вашей патриархальной страны. Между прочим, я даже веду кулинарную передачу на телевидении. Кстати, ближайший эфир завтра утром.
- У меня и с продуктами не ах...
- Сейчас разберёмся. Яйца есть?
- Штук пять.
- Хватит. А репчатый лук?
- Есть.
- Стакан молока найдётся?
- Да. А что ты будешь готовить?
- Фирменную яичницу с жареным луком. Наш семейный рецепт – четыре поколения. Веди меня в кухню.
Вика входит в кухню первой и вдруг раздаётся пронзительный визг. Я бегу к ней.
- Там... таракан.
Точно! На кухонном столе восседает гордость местной фауны – летучий таракан. Кто не знает – это такой коричневый красавец размером с полтора спичечных коробка.
- Чудовище напало на даму моего сердца! – восклицаю я. – Но я спасу свою прекрасную даму.
Вика хихикает.
- А где же мой верный меч? – я хватаю кухонное полотенце и начинаю подкрадываться к злодею. Бац! Удар полотенцем – но в ответ раздаётся сухое и быстрое шуршание крыл – летучий бандит увернулся и делает в воздухе мёртвую петлю, пытаясь приземлиться мне на лоб. Я отпрыгиваю в ужасе, Вика хохочет, а коварный инсект хлёстко шлёпается на декоративную тарелку, висящую на стене.
- Это моя любимая тарелка, - строго предупреждает Вика.
- Не бойся. Мирные жители не пострадают.
Я делаю в воздухе некие пугающие движения чтобы согнать противника со стратегической позиции. В результате таракан перелетает на столик для готовки и плюхается на головку чеснока.
На всём протяжении баталии Вика то смеется, то испуганно взвизгивает, видимо не может решить, то ли продолжать бояться таракана, то ли отдаться веселью, потому что вся эта моя погоня - я-то это понимаю - ужасно смешна.
- Стоп! – говорю я. – Сейчас я его выпущу на волю. Зачем кого-то убивать, если можно отпустить? Правильно?
Я крадусь к окну; со скрипом открываю его, оглядываясь на чудовище. Видимо, тараканы не слышат звуков – не знаю, я слаб в энтомологии. Во всяком случае, он бездвижен. Сидит себе на чесноке и в ус свой роскошный  не дует.
Теперь пытаюсь приблизиться, не спугнув. А красавец сидит на чесноке и шевелит усищами. Беда в том, что я сам боюсь летучих тараканов – но не позориться же перед девушкой! Вика держит за меня кулаки, тихонько подхихикивая и даже подвизгивая. Преодолевая омерзение от нежеланной близости с гнусным инсектом, осторожно, двумя пальцами беру головку чеснока за низ... Потом происходит нечто странное: меня передёргивает неким брезгливым рефлексом, я неожиданно для самого себя делаю удивительный дурацкий кульбит... и выбрасываю чеснок вместе с тараканом в окно.
Вика надрывается от хохота. Она смеётся навзрыд, согнувшись так, что я начинаю бояться, как бы она не вывихнула себе ребро.
Тут в окно влетает вернувшийся к нам таракан. Они всегда возвращаются.
Это уже чересчур. Вика рыдает.
Я стервенею, срываю с себя ботинок и луплю негодяя со всей мочи, размазывая по стене...
- Убит, - говорю, - к чему теперь рыданья.
Моя прекрасная дама уже не в состоянии ни плакать, ни хохотать. Она только хрипит.
- Боже мой, я лет семь так не смеялась. Ты это специально устроил?
Тут уже я возмущаюсь.
- Ну ладно, ладно. Всё равно это было так весело. Спасибо.
- Думаю, весело было только нам с тобой. – Морщась от гадливости, заворачиваю трупик в салфетку и торжественно бросаю в мусор. – Спи спокойно, храбрая птица... А мог бы жить, дурачок. Я пытался тебя спасти.
Вика тяжело дышит.
- Всё. Я больше не могу смеяться.
- Тогда пошли готовить яичницу.

Но клоунаде – ей ведь стоит только начаться. Приступив к готовке, я первым же делом роняю на пол яйцо. Уже успокоившаяся было Вика снова разражается хохотом. И тут ещё я говорю ей замогильным тоном:
- У меня для тебя серьёзное сообщение.
- Какое?
- Теперь у тебя в доме только четыре яйца.
Конечно же, она снова принимается смеяться навыворот кишок.
- Слушай, моему хозяйству от тебя один убыток, - стонет Вика, вытирая слёзы.
- Я возмещу! Завтра же куплю тебе плантацию чеснока и вагон яиц.

...Наконец я как-то беру себя в руки и всё-таки сооружаю нехитрый завтрак. В этом рецепте главное – правильно пожарить лук. Недожаришь – будет не то. Сожжёшь – совсем не то.
Кажется, у меня всё получилось.
В кармане у меня маленькая бутылочка кошерного израильского джина из их местной лавки.
- Дымящаяся яичница и запотевшая рюмка неразбавленного джина – это настоящие «простые дары жизни» по мингеру Пеперкорну.
- Это кто?
Быстро вскидываю на неё глаза, но тут же опускаю взгляд.
- Да так... Один кофейный магнат.
- Ваш? Тель-Авивский?
- Нет. Голландец из колоний. Я тебе когда-нибудь расскажу.

...Незаметно проходят час и пятнадцать минут. Пора прощаться.
- Я сегодня уезжаю.
- Насовсем?
Вика, которая четверть часа назад веселилась как бешеная, вот-вот заплачет.
- Я теперь не могу уехать насовсем, - говорю я очень серьёзно. – Мне нужно видеть тебя ещё. Завтра утром у меня эфир на ТВ. Я должен подготовиться и хорошо поспать. Дома. Да и ещё кое-какие дела... но номер в «Царь-Давиде» я сдавать не буду. Пусть он ждёт меня. Завтра вечером я вернусь сюда. Пойдём в «Родину»?
- Пойдём, - улыбается Виктория.
- Спасибо за завтрак.
- А тебе за всё.

* *   *

Спустя час я уже еду на своей машине вниз, по Дороге Единства, как её теперь именуют. Раньше эта трасса называлась более скромно: шоссе номер один Иерусалим-Тель-Авив. Но теперь у них здесь всё замешано на единстве и объединении. Причём под объединением понимается раскол старого Государства Израиль на две страны. Вот такая диалектика.
Меньше чем через час я уже в своем доме с золотым петушком на крыше.
Пытаюсь готовиться к эфиру, но все мои мысли остались на улице Энтеббе.
Чтобы переключить внимание, начинаю разбирать старые документы. Моя беспокойная маменька – ещё до отъезда в кругосветное путешествие – попросила меня разобрать семейный архив. Для этой цели она сама лично – на своем смешнющем автомобиле - приволокла мне три коробки с разным барахлом. Три коробки памяти... чьих-то фантазий, мыслей, идей, планов. Три коробки судеб. Что-то на дисках, что-то на допотопных флешках, а часть даже и вовсе на бумаге. Разумеется, я сколько мог, ленился и откладывал - да простят меня все мои прародители. Но больше тянуть нельзя: мать завершает поход вокруг шарика и будет негодовать.

...В этом  архиве масса интересного. Предки мои были почти все люди творческие, пишущие – притом на всех известных им языках. Одно стихотворение написанное по-русски, особенно привлекает моё внимание.

Первый стих из семейного архива

Жребий, выхваченный нами – это чудо,
Это счастье, это крест наш навсегда.
Мы приходим в жизнь почти что ниоткуда,
Чтобы вскоре снова сгинуть в никуда.

Кто мы? Только лишь простая цепь случайностей
В мире точных и реальных величин,
Или отблески бурленья дерзких крайностей,
Цель и следствие неведомых причин?

Кто, какие мы? Песчинки неприметные?
Искры, блещущие в пепельной золе?
Вольно-гордые? По-рабски безответные?
Кто, какие и зачем мы на земле?

Давят, мучают, гнетут вопросы вечные,
Жестко-горькие и мудро-человечные.
В них, как в фокусе,столетия сближаются,
Ну а жизнь несется, продолжается...

Жизнь продолжается!..

6.

На закате следующего дня я снова мчусь по «шоссе Единства» - теперь уже обратно в Иерусалим. У меня больше нет формального повода там находиться. Я просто еду к Вике. 
Поздним вечером мы вновь сидим в «Родине» - за тем же столиком, что и в прошлый раз. Официант, улыбчивый молодой парень с аккуратно зачёсанными за уши пейсами, узнаёт нас и кивает как своим.
Но если в тот раз мы весело и оживлённо болтали, то теперь смотрим друг на друга и молчим.

- Вика, я очень хочу тебя поцеловать, - говорю я наконец. - Но я не могу. Нельзя.
- Я знаю.
Мы опять молчим.
- А ты представь себе, что я тебя целую, - продолжаю я, сидя в метре от неё и не шевелясь. – Просто возьми и представь. Ты чувствуешь губами мои губы?
- Чувствую, - шепчет она ещё тише.
- И ты не отталкиваешь меня?
- Нет, конечно. Я обнимаю тебя и целую в ответ, - говорит она едва слышно.
- Тогда представь, что я осмелел и спускаюсь губами по твоей красивой шее...
Тысяча чертей! Даже в прыщавой юности я никогда не занимался подобной ерундой! Бред какой. На старости лет докатился до виртуального секса – так, кажется, это называется.
Но я продолжаю рассказывать ей, как я ласкаю её в своих фантазиях - используя весь арсенал, накопленный мировой эротической литературой, плюс свои личные знания о женской анатомии – ну, что еще не позабыл.
В какой-то момент Вика начинает глубоко и часто дышать.
Это прибавляет мне сил. Я подхожу в своём рассказе к самому интересному, по-прежнему держа руки на столе и сохраняя дистанцию в метр. Нужно признать, эта необычная ситуация сильно заводит.
И вот, Вика заметно вздрагивает, задерживает дыхание  и как-то тихонько всхлипывает. А потом долго и тяжело выдыхает.

...Каких только чудес не бывало в городе Иерусалиме... Кажется, я впервые в жизни довёл женщину до оргазма одной только своей болтовнёй. Всё-таки я неплохо владею языком. Литератор, едрёна вошь!
Я смотрю на Вику и вижу на её глазах слёзы.
- Вик, забери меня отсюда, - вдруг шепчет она и принимается беззвучно плакать. – Спаси меня... Пожалуйста. Я не могу так больше. Сделай что-нибудь! Ты сильный, ты всё можешь, у тебя такие связи. Может, тебя послушают? Выпустят меня? Зачем кого-то убивать, если можно отпустить? Вик... Я пропадаю здесь...

К счастью, возникает наш официант. Первый случай в моей жизни, когда официант появился вовремя. Мы расплачиваемся и выходим.

* *   *
 
Пять минут спустя я останавливаю машину возле Викиного дома.
- Тебе нужно разрешение на выезд отсюда. Но как его получить? Я ведь тебе не родственник.
- Вик, - начинает она. – Я, кажется, наговорила лишнего. Всё в моей жизни отлично, и всё мне нравится. Просто я... немного расслабилась, ну и вообще, - она смущённо хихикает.
- Да и на въезд к нам тоже, - продолжаю я без улыбки. – Тоже нужна виза.
Некоторое время мы молчим. Я понимаю, что сейчас Вика уйдёт, а мне ужасно не хочется её отпускать.
- Я не хочу тебя отпускать, - честно говорю я ей.
- А я не хочу уходить, - признаётся она.
- Тогда поехали гулять.
- Где?! Куда?! Это безрассудство.
- Почему? Будем гулять по каким-нибудь смешанным тротуарам. Комендантский час же отменили.
Я завожу мотор.
 
* *   *

- Боже мой, как красиво!
- Да, это знаменитый вид. И с погодой повезло. Холодно, но ясно. Признаюсь, ещё в студенчестве я водил сюда девушек посмотреть на город сверху. Это ведь одна из самых высоких точек.
- А разве ты жил в Иерусалиме?
- Много лет. Давно, ещё до гражданской войны и раскола. То есть, по-вашему «объединения». Кстати, я ведь и родился в Иерусалиме. Но вырос не здесь, а за границей. Так получилось.
- Весь город как на ладони! И эти бесчисленные огоньки рассыпаны по холмам... Прямо как... – Вика осекается.
- Как на огромной ёлке? – улыбаюсь я. – Здесь где-то ещё была беседка...
- И в ней, наверняка, камеры, - предостерегает Вика.
- Идём. Ты со мной. Не бойся ничего.

Мы входим в старую покосившуюся постройку. Я включаю фонарик и шарю лучом по углам.
- Вот она! – хищно говорю, обнаружив то, что искал. Отламываю от стены беседки приличных размеров доску и изо всей силы луплю ею по камере, пока не разбиваю её вдребезги.
Вика наблюдает за моими действиями как заворожённая, уже понимая, что сейчас будет.

- Всё! Больше невозможно.

Я обнимаю её и целую. Не на словах. По-настоящему. Она отвечает мне. Мы сливаемся губами и на какое-то время утрачиваем ощущение реальности.
Мы не слышим, как подъезжает автомобиль. Не слышим чужих разговоров по радиосвязи. Мы – совершенно счастливы и невесомы. Мы свободны, и наивно верим, будто невидимы. Мы вместе растворились в этом зимнем вечере и в огнях Иерусалима далеко внизу...
К обыденности нас возвращает некая грубая сила. Не сразу, но мы понимаем, что это чьи-то враждебные руки, которые ловко скручивают каждого из нас и заковывают в наручники, прицепив к противоположным створкам ворот.
Я поднимаю глаза. Их двое: дюжие молодцы с растрёпанными пейсами и в форме ГП. Один повыше, другой коренастый.
- Документы! – тявкает первый, который повыше.
- В пиджаке, - говорю я.
- Мои в сумочке, - вторит Вика.
Неприятная чужая ручища лезет в мой карман.
- Ух ты! Господин иностранец. Вон какая птица к нам пожаловала! Ты погляди, Ицик.
- Ишь! – вторит тот, что покрепче. – Ага... Так, а эта... о, а эта сучка наша.
- Ну что, в отделение их?
- Я думаю, Шлойме, господина чужестранца мы пригласим в «Форд». А блRдёшке вызывай скотовозку.
- Что вы себе позволяете? - возмущаюсь я.
В ответ на это коренастый широко размахивается и отвешивает Вике увесистую пощёчину так, что она вскрикивает.
Я вскидываюсь, но наручники хорошо держат меня.
- Эй ты, животное! – говорю я коренастому. – Тебя не учили в твоей ешиве, что женщин бить нельзя?
Крепыш Ицик подходит ко мне вплотную и шипит, глядя на меня снизу вверх:
- Как бы мне хотелось ударить тебя... но мне запрещено. Ты иностранец. А её – можно. Она наша. Так что придётся бедной дамочке за тебя отдуваться.
Он возвращается к несчастной Вике и, размахнувшись ещё шире, бьёт её кулаком под дых.
- Это тебе за животное. Желаете назвать меня как-нибудь ещё, господин чужеземец? Не стесняйтесь. Не вас же бьют. Девушка угощает.
- Нет! Остановитесь! – кричу я. –Не бейте её. Пожалуйста.

- Ладно, Ицик, хорош. Не увлекайся, - Шлойме хватает Ицика за плечо. – А то будет как в прошлый раз. А потом отвечать за них. Давай, поволокли на дознание.

* *   *

В кабинете дознавателя – тревожный дрожащий свет. На стене выбиты огромные буквы «мем» и «хэй» - ивритская аббревиатура ГП.
- Господин офицер, - прочувствованно говорю я хмурому человеку с волнистыми пейсами, в форме с нашивками. – Я глубоко уважаю вашу страну и её законы. Я международный журналист и имею у вас аккредитацию. Постоянно к вам езжу, общаюсь со многими значимыми в вашем городе людьми. Поверьте мне. Я совершил грубую ошибку, признаю её и сожалею об этом. Но это именно я один во всём виноват и готов отвечать за свой проступок; прошу вас отпустить госпожу Левин. Её вины нет ни в чём.
- Ага, так значит, вы сожалеете, господин иностранец, - недобро констатирует тот. – Господин международный аккредитованный журналист. И что мне делать с этим вашим сожалением? Может, умилиться? Может, обед вам принести, или ужин? Коньячку? – откровенно издевается следователь.
В моей голове мелькает некая идея. А следом картинка-флешбэк: хрипящая Вика, согнувшаяся пополам после чугунного кулачища Ицика. Обдумывать некогда; нужно действовать.
- Насколько я знаю, во всех странах арестованному...
- Пока вы только задержаны.
- ...задержанному полагается телефонный звонок.
- Кому это вы будете звонить? Какому-нибудь вашему тель-авивскому адвокатишке? – уточняет мрачный презрительно.
Я замялся.
- Нет, это здесь, в Иерусалиме. Другу. Хочу позвонить своему иерусалимскому другу.
- Что ж, - он кивает на телефон.
- Позвольте мне мой аппарат. Я не помню номер.
- Не помните номер друга?
- Память на цифры плохая.
Хмурый выдвигает ящик стола и неохотно возвращает мне мой телефон.

- Привет, Вик, – томно отвечает мне трубка голосом царя. - Ты уже по мне соскучился?
- Йони, а как вы узнали что это я?
- Ну, старик...
- Чёрт, ерунду сморозил.
- Слушай, я тут как раз собираюсь ужинать. Не хочешь присоединиться? Перепела в сливках с трюфелями и шабли 91-го года.
- Очень соблазнительно. Но боюсь, сейчас не смогу.
- Ты уже уехал?
- Нет, я в Иерусалиме. Я... вроде как арестован; вашей ГП.
Мрачный офицер сердито поправляет:
- Задержан.
- Задержан, - исправляюсь я.
- Статья задержания? – тон в трубке сразу меняется. Теперь это жёсткий, резкий собеседник.
Я закрываю рукой микрофон и спрашиваю офицера:
- Простите, а какая у меня статья?..
И повторяю вслед за ним, но уже в трубку:
- Аморальное поведение и ущерб инфраструктуре.
- Отделение? – быстро спрашивает Йони.
- Где-то на окраине. Кажется, Гило, - говорю я и смотрю вопросительно на мрачного.
- Гило, - меланхолично подтверждает тот.
- Жди там. Я разберусь, - Йони собирается вешать трубку.
- Э-э... Йони... Меня задержали вместе с госпожой Бат-Шевой Левин, - кричу я, чтобы успеть это сказать прежде, чем он отсоединится.
- Я догадался, - бросает Йони и даёт отбой.
- Спасибо вам, офицер, - говорю я мрачному.
Тот, довольно хмурясь, отхлёбывает что-то - видимо, кофе, или чай - из большой круглой чашки с сине-золотой надписью: "Два берега у речки Иордан: нам левый Богом дан, и правый Богом дан".
- Ну что ж, господин международный иностранец, теперь вы всем довольны? Вот и славно. Приступим к допросу. Итак... Фамилия?
- Гордон.
- Имя?
- Виктор.
Дознаватель хмурится.
- Дата рождения?
- 28 марта 2047 года.
Брезгливо кривится.
- Мне нужно по еврейскому календарю.
- Не помню.
Мрачный издаёт горлом некий свистящий звук.
- Гражданство?
- Республика Тель-Авив.
- Место рождения?
- Иерусалим.
Следователь вскидывает брови.
- Иерусалим, - повторяю я, - Государство Израиль. Страна такая была... Не слыхали?
- Место жительства?
- "Большой Тель-Авив", департамент Рамат-Ган.
- Имя матери?
 
Внезапно в кабинет влетает кто-то, старше по возрасту, и, видимо, по званию, чем хозяин кабинета, быстро шепчет что-то тому на ухо, после чего оба выбегают в коридор.
Примерно через минуту они возвращаются какой-то неуловимо похоронной походкой. Некоторое время смотрят на меня испуганно и кашляют, потом старший сглатывает и молвит:
- Уважаемый господин Гордон. Я - начальник районного отделения Гило - Моше Бен-Хамму. От имени всех нас приношу вам глубокие извинения. Мы не разобрались в ситуации. Произошла чудовищная ошибка. Я лично готов ответить за халатность моих подчинённых и свою. Вас и уважаемую госпожу Левин немедленно освободят и доставят куда вы пожелаете.
...Такой быстроты реакции я от Йонатана, признаюсь, не ожидал.

- Спасибо, мы уж как-нибудь сами.
- Нет-нет. Я настаиваю. Позвольте нам хоть как-то искупить и загладить то, что...
- Благодарю, но это лишнее. Рядом с тем местом, где нас арестовали...
- Задержали, - привычно исправляет мрачный.
- Задержали по ошибке, - поспешно вторит ему старший, - в результате ужасного и досадного недоразумения.
- Так вот, там рядом с недоразумением – моя машина. А где, собственно, госпожа Левин?
Старший щёлкает пальцами. Мрачный чирикает что-то в рацию.
Минуту спустя женщина в длинном полицейском балахоне приводит Вику. Та похожа на тень.
- Госпожа Левин, господин Гордон, ещё раз примите наши извинения, - говорит старший по имени Бен Хамму. – С вашего разрешения... Ещё одна маленькая деталь.
Он достаёт какой-то формуляр и, сахарно улыбаясь, протягивает мне.
- Подпишите пожалуйста вы оба - что недоразумение исправлено и вы не имеете претензий.
Бедная Вика послушно хватает ручку.
- Нет, - говорю. – Я это не подпишу.
- Простите, господин Гордон, - льстиво заглядывает мне в глаза Бен Хамму. - Но это необходимая формальность...
- А я имею претензии.
- Вик, перестань, прошу тебя, - шепчет Вика. – Подпиши и пойдём отсюда!
- Приведите тех патрульных, которые нас э-э... задерживали...
- Видите ли, господин Гордон, они уже кончили смену, - глазки старшего начинают бегать.
- И поживее! – заканчиваю я.
Всё то время, что мы ждём, Вика висит на мне, повторяя «Пойдём пожалуйста».
Но не проходит и трех минут, как появляются знакомые нам типы – Ицик и Шлойме.
Я беру Вику за руку и подвожу к её обидчику.
- Бей. Ну бей же его. Ногой в живот. Коленом по яйцам. Со всей дури! Не бойся.
Вика вырывается.
- Нет! Я не хочу! Пойдём. Пожалуйста, Вик. Отпусти меня.
- Ну тогда я доставлю себе это удовольствие.
- Позвольте мне, - вмешивается Бен Хамму. – Ты ударил госпожу Левин,блRдин сын? – рычит он на полицейского и сильно бьёт его кулачищем по физиономии. Судя по хрусту, он ломает Ицику нос.
- Неплохо, - одобряю я. – Так держать!
- Ага... – довольный начальник бьёт своего подчинённого с другой руки, так, что тот падает на каменный пол. Видимо в Бен Хамму просыпается зверь, потому что он начинает избивать лежащего уже ногами.
Я усмехаюсь, молча подписываю, беру Вику за руку и мы выходим, не прощаясь. Судя по звукам из-за двери, экзекуция продолжается без нас.

* *   *

Через четверть часа я высаживаю Вику возле дома. Её всё ещё колотит, но она обещает мне выпить успокоительное и лечь спать.
Смотрю на часы – половина второго ночи. Не успеваю отъехать от улицы Энтеббе, как звонит мой телефон.

- Ну, Вик, всё в порядке? Тебя отпустили? Извинились? Ну то-то же, - тон Йонатана снова становится вальяжным. - Тёлку твою тоже отпустили? Я распорядился! Слушай, всё хочу спросить. А как она в койке-то?
- А как же мне это узнать?  – вдруг непочтительно взрываюсь я. – Где я могу с ней переспать в вашем морально устойчивом городе? В фонтане на площади Победы? У Стены Плача? За один лишь поцелуй меня чуть не упекли в острог.
Выпаливаю и весь внутренне поджимаюсь. Я неисправим. Взял и наорал на диктатора. Теперь мне точно хана. Но Йони в трубке хохочет. Значит не обиделся.
- Чёрт... Ты прав, Вик. Я об этом не подумал. Понимаю тебя. Ну хочешь, я тебе устрою что-нибудь? Есть тут у меня одна квартирка – ни тебе камер, ни ГП. Только никому!
- Спасибо, Йони... но лучше помогите мне вывезти Вику в Тель-Авив. Пожалуйста.
Он молчит секунды четыре.
- Это будет уже второе желание. Хм... Ну хорошо, разрешение на выезд у неё, считай, есть. Потому что я ей его только что дал. Моё слово в этой стране – это решение любого вопроса. Остальное процедура.
- Да, но нужна ещё въездная виза к нам.
- Ну-у... При чём же тут я? Это ваши дела.
Я набираюсь ещё большей наглости.
- Йони! Официальным путём я буду ходить очень долго. Неужели у вас нет своих людей среди наших?
- Конечно есть, - как-то не очень охотно признаётся он после паузы. – Но это может взять некоторое время.
Я холодею.
- Сколько?
- Часа два-три.
- Три часа?! – изумлённо вскрикиваю я. Если бы он сказал три недели, я бы тоже не поморщился.
- Ну ладно, ладно, что ты кричишь. Постараюсь решить за час. Уже ночь... Придётся кое-кого вытащить из постели.
- Йони! У меня нет слов.
- Через час будь в гостинице. К тебе подъедет чувак по имени Ави. Он привезёт тебе её готовый паспорт и визу. Завтра вы должны исчезнуть.
- Йони, я не знаю, как вас благодарить.
- Но виза в Тель-Авив только на десять дней. Больше я не могу.
- Десять дней! Это счастье – десять дней. Дальше я сам всё решу. Спасибо!
- Не за что, старик.
- Йони...
- Что-то ещё?!
- Только один вопрос на прощанье. Последний. Просто из любопытства. Можно?
- Перепела были превосходны. Зря отказался.
- Я не об этом.
- Тогда о чём?
- Вы «Капитанскую дочку» читали?
- Чего? Что это ещё за чушь?
- Нет, это не чушь, это одна книжка.
- А-а... это этот ваш, ну как его...
Я жду, замерев от интереса.
- Чехов!
Ну, Чехов - так Чехов.
Живём дальше.

7.

        Утром следующего дня мы уже выезжаем из Иерусалима.

        ...Несколькими часами ранее, глубокой ночью, царский курьер по имени Ави привёз мне выездные документы. Мы встретились в пустом баре спящей гостиницы; в темноте он показался мне похожим на оперного убийцу: шляпа, чёрная борода. Ни дать ни взять - Спарафучиле. Пока я раздумывал, нужно ли давать ему на чай, всполох света от фар случайного автомобиля на площади осветил лицо Спарафучиле и я узнал министра внутренних дел Великого Израиля Авраама Бен Арье...

        Наши с Викой сборы были молниеносны, а письмо с просьбой о срочном отпуске по семейным обстоятельствам мы отправили в отель «Царь Давид» уже с дороги.
 
Сегодня шестое января. Всего пять дней, как я вернулся из Потсдама – точнее из Берлина – а уже столько событий! Очаровательная женщина, в которую я влюбился. Знакомство с царём. Наш стремительный отъезд из Святого города, готовящегося встречать Святую Субботу – ведь сегодня пятница. Через несколько часов жизнь здесь замрёт на сутки. Хорошо, что мы успели смотаться.
Вика дремлет на переднем сиденьи. Мы всё еще не осмеливаемся касаться друг друга. До границы примерно полчаса. Самое время послушать новости.

Специальный отряд галахической полиции выявил шестьдесят три случая тайной установки новогодней ёлки. Виновные оштрафованы на крупные суммы и вызваны на принудительный курс лекций по теме «Наше наследие».
Амстердам объявил себя вольным городом и подал прошение о присоединении к Демократической Оси. Что ж, милости просим.
Рекордно низкий уровень воды в Венецианской лагуне. Помимо шпилей и колоколен церквей, которые видны почти всегда, впервые за десять лет из воды показались последние этажи некоторых дворцов бывшего Большого канала, а также верхняя часть моста Риальто. Точнее - то, что уцелело от них. Предприимчивые дельцы из Местре и окрестных городов организуют платные лодочные туры с объяснениями и фотокомментариями...

* *   *

...Вот же ж человеки, мать их! Таки загубили город-сказку. А ведь ещё моя мама гуляла по этим площадям и мостам, каталась на гондолах и вапоретто, ела в тамошних ресторанах, жила в этих домах и смотрела на каналы из окошек с венецианскими ставнями... (Её девочкой возили в Венецию дед с бабкой). Для меня это всё уже звучит, как если бы моя собственная родная мать запростяк ходила по улицам Атлантиды. Ну, или там, Трои...
Мои меланхоличные мысли прерывает мой же собственный голос, доносящийся из приёмника. Я узнаю репортаж, который вёл из Потсдама на прошлой неделе.

...Каких-то полвека назад такой страны просто не существовало. Точнее - она была давно забытой историей. Когда в 2061 праправнук Эрнста Тельмана и правнук Эриха Хонеккера, поддерживаемые коммунистическими движениями, выступили с инициативой восстановить «ту самую» ГДР - со всеми её институциями, включая также и печально знаменитую Штази - это воспринималось как шутка, как своего рода стэндап.
С высоты сегодняшнего полёта мы видим всё иначе.
Как же повезло всему миру, что Западная Германия и европейское сообщество в целом - были тогда еще достаточно сильны.
Гэдээровцам не дали ни захватить, ни поделить Берлин. Он стал вольным городом. Правда, им удалось восстановить вокруг него Берлинскую стену.
Их вынудили принять тот факт, что их столицей будет скромный бранденбургский Потсдам. Это – чудо, это – удача.
Потому что сегодня мы бы уже не смогли им противостоять.
Вот уже почти двадцать лет как Германия, Франция, Испания, Британия, Италия, распались на мелкие города, земли и княжества.
Центробежная сила прошлась по Европе дробительной машиной.
И вот ГДР, бывшая когда-то скромной, почти карликовой республикой - сегодня, как это ни удивительно, реальная и серьёзная сила в Европе. Это одна из самых крупных европейских стран - наряду со Швецией, Данией и Австро-Венгрией.
Более того - это самая крупная немецкоговорящая страна, претендующая быть неким новым центром будущего объединения германских земель.
Попытки Австро-Венгрии конкурировать в этом пункте с ГДР, увы, несостоятельны. Ведь основной вес в австро-венгерском союзе имеют Венгрия, Румыния, Трансильвания, Буковина и Словения, а собственно австрийская - считай, немецкая - составляющая в Австро-Венгрии не более двадцати процентов (после отсоединения Тироля, Форарльберга, Штирии, Каринтии и земли Зальцбург.)

...И так далее. Помню этот свой репортаж практически наизусть...

«Из Потсдама – наш международный корреспондент Виктор Гордон с анализом актуальных европейских процессов.»

- Вика, просыпайся, - шепчу я. – Граница.
Впереди показались будки КПП Шапирим. Вика открывает глаза и в них страх. Она похожа на запуганного котёнка.
- Перестань, ну что ты... прямо дрожишь. Документы у тебя в порядке. Сам царь проверял. Никаких сюрпризов быть не может. Пять минут – и мы на воле.
Вика сглатывает.
- А то я начинаю чувствовать себя Штирлицом.
- Что?
- Вывозящим из рейха радистку Кэт.
- Господи, кто эти люди? Они из Иерусалима?
Я смеюсь.
- Они из одного старого фильма. Вашего, кстати, русского. Знать надо классику.
Суровый страж в чёрной шляпе долго рассматривает наши паспорта и смотрит на нас тяжёлым взглядом. Потом вежливо, но строго говорит:
- Шалом.
И машет рукой чтобы мы проезжали.
Через сто метров – будка с нашей стороны. Здесь сидит изумительной красоты темнокожая девушка с серьгой в ноздре:
- Вик Гордон! – её лицо даже не озаряется, а просто таки взрывается улыбкой:
- Я вас узнала! Вы вчера в передаче суп-гуляш делали. А это ваша жена?
Не глядя, она ставит штамп в Викин паспорт и поднимает шлагбаум.
- Добро пожаловать домой!
- Добро пожаловать в свободный мир, - в свой черёд приветствую я свою подругу.
Машина мчит нас всё дальше от границы. Краем глаза наблюдаю за Викой. С ней что-то происходит. Какие-то перемены, настолько явные, что их легко отследить по выражению её лица. Это другой человек, другая женщина, нежели та, которая выехала со мной три четверти часа назад из Иерусалима. Узнать её, конечно, можно, но... появился какой-то бес в глазах. Огонёк.
Что скрывать... Такой она мне нравится ещё больше.
- Вик...
- Что?
- А у вас тут и вправду свобода?..
- Конечно.
- И всё-всё можно?
- Ну... в рамках закона. Без уголовщины.
- И никто не подслушивает, не подсматривает, не учит, как ты должен жить?
- Нет. Живи, как хочешь. Никому до тебя нет дела. Иногда даже до обидного.
Вика проводит рукой по голове и срывает с себя традиционный головной платок. По её плечам рассыпаются каштановые волосы, которые я вижу впервые.
В ответ сбрасываю свою кипу за 300 шекелей и швыряю на заднее сиденье.
- Ты можешь остановить машину?
- Туалет? Скоро уже будем дома.
- Нет. Просто остановись, где сможешь.
Я послушно торможу в «кармане» для аварийной остановки.
И тут на меня обрушивается смерч. Вика разворачивается ко мне и впивается в мои губы. Потом залезает на меня верхом, при этом я ощущаю её руку у себя в межножьи, в то время, как вторая рука довольно ловко расстёгивает мои джинсы. Кажется, меня насилуют прямо в моей собственной машине... Причём я не возражаю.

* *   *

По прошествии получаса мы тяжело дышим и смотрим друг на друга с благодарной нежностью. Вика по-прежнему сидит на мне верхом и гладит руками моё лицо.
- Слушай, Вик, а у вас водители на дорогах всегда так много сигналят?
- В смысле?
- Ну, бибикают?
Я смеюсь.
- Нет. Только когда кто-то трахается на обочине.
Вика делает огромные глаза.
- Они всё видели?
- А как ты думала?
- Но ведь скорость... машины проносятся быстро... Нет?
- У наших на такое глаз-алмаз. Это они нас так приветствовали.
- Чёрт, как неудобно...
- Ничего. Нашу публику непросто шокировать.
- Слушай, как у вас тут интересно!
- Поехали домой.
- А во сколько зажигание свечей?
- Что? Ты о чём?
- А сирена?
- Вика, ты что? Здесь нет никакой сирены.
- И у вас правда можно ездить после наступления субботы?!
- Можно ездить, можно не ездить. Как хочешь. А в Иркутске можно было ездить в шабат?
- Чёрт, у меня возьмёт время к этому привыкнуть.
- Здорово же они тебя зомбировали.
- Ну... Если хочешь быть правдоподобным, нужно принять всё искренне, всей душой. Дать всей этой вере проникнуть в тебя. В каждую клетку.
Я смеюсь.
- Ладно. У тебя отпуск от веры на целых десять дней. Посвятим же их любви. Но не забудем и про надежду.

8.

...А вот интересно: время течёт слева направо, или справа налево?
Эка завернул, а? Ну и вопросики у вас, господин Гордон! Это уже почти «что есть истина» одного иерусалимского неврастеника.
А поезда меж тем ползут то справа налево, то слева направо... Я сижу в буфете центрального тель-авивского вокзала и потягиваю коньяк. 
Десять дней, отпущенные царём, пролетели вихрем, и вот уже, посадив Вику в иерусалимский поезд, я сижу в кафе «зоны общего управления» неподалёку от пограничного турникета, смотрю то на поезда, то на снующих по залу переодетых агентов и гадаю, чьи они: наши, или из ГП.
И пытаюсь собрать цельную картину из карнавальных осколков этих дней.

* *   *

После любовной сцены на обочине мы поехали ко мне домой, в Рамат Ган. Вика радовалась всему, что видела вокруг себя, точно восторженная девочка: ярким краскам, морю, голубому небу, начинающим зажигаться вечерним огням Тель-Авива, моей маленькой тихой улочке, дому, золотому петушку на треугольной крыше, камину и ковру перед ним.
На этом ковре она снова набросилась на меня, даже не добежав до спальни, и тут мне впервые показалось, что моя подруга немного нимфоманка. Я даже слегка испугался: если так пойдёт дальше, то-о... гм, мне давно не восемнадцать.
Насытившись, Вика отправилась бродить по дому. Её поразило обилие бумажных книг и живописи на стенах.
- А это подлинник? – спрашивала она, и я честно отвечал: - Да. Это один художник, друг нашей семьи...
Но она уже скользила дальше, не дослушав, и снова спрашивала:
- А это?
- Тоже.
- А это?
Тут я поперхнулся:
- Девочка, если бы это было подлинником, то я бы был миллиардером на личном острове.
Картина над пианино была репродукцией из Босха.
Вика надулась.
- Откуда же я знаю?
- Ничего, - я поцеловал её. – Я тебя научу. В живописи полезно разбираться.
Потом заказали ужин. Я хотел повезти Вику в свой любимый ресторан в Рамат-Авиве, на скале, точно нависший над морем, но она наотрез отказалась.
- В этом, - она брезгливо указала на сваленную в угол «религиозную» одежду, - я на улицу не выйду.
Надо ли объяснять, что по дому она ходила голая. Благо мы были одни.
Соответственно, день второй начался с обильного шопинга. Мы обошли все знаменитые торговые улицы в центре Тель-Авива. На Дизенгоф не осталось ни одного бутика, где бы мы не побывали.
Труднее всего оказалось заставить Вику, выходя из дома, всё же надеть один раз её иерусалимское платье, чтобы в нем, прячась от чужих глаз, добежать до ближайшего магазина одежды на улице Бялик. Там она переоделась в узкую джинсовую юбку, босоножки на каблуке и блузку с чудовищным декольте. Надо признать, что выглядела она очень соблазнительно.
И началось... Мы купили штук пятнадцать мини-юбок - одна короче другой. Гору обтягивающих топиков, в которых – будь у меня дочь – я бы запретил ей выходить не то, что на улицу, но даже на порог её комнаты. Несколько дорогущих платьев, притом одно из них вечернее. Две горы туфель. Купальник, не прикрывающий ничего, повлёк за собой посещение косметолога – я консультировался у жены приятеля; откуда мне-то разбираться в этих вещах.
Потом парикмахер. Мне так нравились Викины волосы до плеч, но она во что бы то ни стало захотела сделать модную в этом сезоне стрижку... забыл, как называется. Но оказалось красиво.
Дальше – ювелир: золотые серёжки с маленькими бриллиантиками, браслет из эйлатского камня, цепочка с рубиновым кулончиком.
Мне было очень приятно делать Вике все эти подарки. Более того:  я испытывал странное, почти чувственное наслаждение, тратя на неё деньги; но в какой-то момент взмолился. Зарабатываю я, конечно, хорошо, однако на остров и на Босха пока не накопил.
Остаток дня мы гуляли, радовались вечерним огням и ужинали с видом на море.

* *   *

На третий день долго-долго спали, потом ещё валялись в постели со всеми вытекающими из этого валяния удовольствиями, и так бы, пожалуй, никуда и не выходили, кабы не необходимость выгуливать все наши мини-юбки и туфельки.
Вечером четвёртого дня был традиционный тель-авивский зимний бал в муниципальном зале. Тут пригодилось вечернее платье - к слову, с такой глубоко открытой спиной, что у людей впечатлительных, полагаю, начиналась тахикардия. А мне – чего скрывать – было приятно после ста лет одиночества появиться на люди с этакой эффектной спутницей.
Я познакомил Вику со всеми своими приятелями – журналистами, писателями, музыкантами, политиками. Порадовался, что в светской ситуации она великолепно держится и ничем не выдаёт своей необразованности (которую я с грустью приметил уже давно).
Само собой, познакомил я её и с тель-авивским мэром, с которым мы давние друзья. Мэр обещал помочь с оформлением Вике постоянного вида на жительство в республике Тель-Авив. За всеми восторгами первых дней мы как-то забыли, что срок наш ограничен; надо думать о будущем.
Засим, наутро отправились в министерство внутренних дел. Это было не так приятно, как прочие наши прогулки, зато необходимо.
И понеслось-покатилось... много развлечений... много гулянок. Очень много секса... притом бес, вселившийся в Вику, гнал нас заниматься этим в ужасных местах: в примерочных магазинов, на ночном пляже, в туалетах ресторанов и баров, и даже один раз в туалете МВД.
Было также много гурманских радостей. Интересно, что любая еда, которая, пусть чисто случайно, могла оказаться кошерной, вызывала у Вики возмущённый протест. На бефстроганоф из говядины я уломал её только, поклявшись, что он будет с настоящей сметаной. А так – исключительно свинина. Ну и ещё – креветки, мидии, осьминоги, кальмары, устрицы, улитки... всё это Вика пробовала впервые: в воюющем Забайкалье было как-то тяжеловато с морепродуктами, в святом Иерусалиме и подавно.
И, разумеется, шампанское. Реки и озёра шампанского. Не такого, как у царя, конечно. Но тоже хорошего.
Посреди всего этого я чудом умудрился написать четыре статьи, провести два эфира и договориться о командировке в Париж.
Так пролетели десять дней... и вот я сижу и дую четвёртый по счёту «Мартель» в вокзальном буфете... Викин поезд, верно, уже подъезжает к Иерусалиму, а я всё сижу и смотрю ему вслед.

* *   *

Домой идти не хочется. Там пусто и всё напоминает о наших безумных  каникулах. Повсюду разбросаны наряды, которые Вика не смогла взять с собой. Со всеми этими «мини» можно нарваться на неприятности на галахической таможне. Побрякушки же она забрала.

- Буду запираться дома, задраивать окна, надевать все эти цацки и тихо плакать.

Вообще настроение её начало портиться ещё в конце недели. А в день отъезда Вика сделалась уже совсем невыносимой. Молчала. Бродила по дому. Огрызалась, когда я пытался её приласкать. Мы даже не занимались любовью, что было уж совсем странно. 
На вокзал приехали за час до поезда, притом изрядно разругавшись. И распрощались без поцелуя. Впрочем, вот это было разумно: в зонах общего управления, будь то в аэропорту или на железной дороге, полно шпионов ГП.
 
Почему я упорно продолжаю здесь сидеть? Что это за оцепенение на меня нашло? Может, в толпе легче отстраниться? Понять...
Итак... встретились случайно два вовсе разных человека - и у них случилась любовь. А спустя две недели они уже фактически собираются пожениться, хоть вслух это так и не называют.
Как-то очень уж это всё скоро, сыро... если мыслить трезво. После четырёх дринков так хорошо мыслить трезво.
Меня пугает, какие мы разные.
И чёрт бы с ним, что Вика не знает, кто такой Штирлиц. В жопу Штирлица. Хуже, что она не знает, кто такой Штраус, притом ни один из трёх. Фамилии русских классиков в школе слышала, но известие о том, что Толстых было больше одного, повергло её в шок. Уверен, что она путала бы Шопена с Шопенгауэром и Верди с Монтеверди, если бы имела представление, «кто все эти люди», как она говорит. Про Моне с Мане лучше не начинать. Как и про то, чем отличается Гауди от сыра «Гауда».
Даже и это полбеды. Я готов стать Хиггинсом. Но Элиза не желает учиться. Когда я пытаюсь что-то ей рассказать - в лучшем случае скучает, иногда мило отшучивается, а чаще всего лезет ко мне в штаны – и разговор плавно уходит в сторону.
А может, это необязательно для построения союза? Кто решил, что интеллектуальная близость - главное? Для разговоров о братьях Манн и о Кьеркегоре у меня есть сын, мать, друзья. А с Викой – это что-то другое. Мне с ней удивительно спокойно. Она весёлая, смешливая; притом у нее есть чувство юмора – а это вовсе не обязательно вытекает из смешливости, это нечто иное.
Хоть я по-прежнему мало о ней знаю, порой мне кажется, что мы знакомы очень давно.
Хорошо бы было встречаться, проводить вместе время и не торопить события. Однако, в нашем случае это невозможно.
Вику нужно оттуда вытаскивать. Там ей не жизнь; а здесь у неё кроме меня никого нет.
Чёрт, такое впечатление, будто я сам себя уговариваю. 
Хватит, пора уходить. И довольно алкоголя!

* *   *

Пока я еду домой, на телефон приходит очень сухое сообщение от Вики о том, что добралась она благополучно и проблем на границе не было.
Оказавшись дома, сразу начинаю ей звонить. Сначала она не отвечает. Чувствую какую-то муть... то ли в желудке, то ли в душе. И несомненно – в голове. Может, это коньяк шалит, а может что-то ещё.
Наконец она берет трубку. Голос звучит совсем по-другому. Днём Вика была злющая, а теперь на неё вдруг напала плаксивость. Удивительны метаморфозы женского характера.

- День был трудный и нервный, – говорю. – Ложись-ка ты спать.
- Я не хочу спать одна, - отвечает Вика жалобно.
- Ну, Викуш, не капризничай, - уговариваю я её. – Нужно немного потерпеть. Ты же всё сама знаешь. Я тебя очень люблю. Живём дальше.
Но ей хочется продолжить играть в маленькую обиженную девочку.

- Тогда спой мне песенку.
- Давай лучше я прочитаю тебе стихотворение.
- Про любовь?
- Не совсем... Скорее про жизнь.
- Твоё?
- Одного из моих предков. Это из семейного архива.

Второй стих из архива

В строгой логике событий и явлений,
В жизнь придя на свой ничтожно-краткий срок,
Мы – этап в движеньи сотен поколений,
Мы – веков прошедших память и итог,

С нами опыт их, величие безмерное,
Взлеты разума, познанья гордый путь,
С нами жуткое, кровавое, пещерное,
Что в себе никак не можем зачеркнуть.

Мир устал от зла, мир жаждет человечности,
Здесь, сейчас, сегодня, всюду и везде.
Слишком мало нам отпущено от вечности,
Чтобы тратить время в спорах и вражде.

Все мы разные, но все мы тесно связаны,
Все по-своему друг другу мы обязаны,
В нас, как в зеркале, эпоха отражается,
Ну а жизнь несется, продолжается...

Жизнь продолжается!..

9.

Утро посвящено суете. Много телефонных звонков. Сборы вещей проходят мимо моего сознания – вот он, опыт старого командировочного. Всё доведено до автоматизма. Плюс ощущение какой-то дурацкой пустоты. Чтобы побороть крепнущее раздражение, буквально заставляю себя думать про Париж.
Через каких-то восемь часов я уже буду там. Поселюсь в маленькой гостиничке в Латинском квартале; это мой любимый район. Вечером сяду за свой привычный столик в кафе на бульваре Сен-Мишель, и буду пить бордо, пялясь на прохожих.
Чёрт, как глупо, что я буду там один! Ведь теперь у меня есть подруга. 

Звоню Вике. Слышу, что она куда-то идёт. Учащённое дыхание. Звуки улицы.
- И как там погода в твоём Тель-Авиве?
Явно обижена, хотя обижаться ей, по-моему, не на что.
- Дождь...
- Во сколько у тебя рейс?
- Через три часа.
- Вечером будешь уже в Париже...
- Там, кстати, тоже обещают дождь.
- Понятно.
- Ну, не грусти, малыш! Мы же с тобой - победители! Что тебе привезти из Парижа? Хочешь цистерну лукового супа? Или целое болото лягушачьих лапок?
- Главное – привези мне себя.
- Через каких-то четыре дня я вернусь. И сразу же приеду к тебе в Иерусалим.
- Опять воздушные поцелуи?
- Ну, мы хотя бы повидаемся. Пока то-да-сё - глядишь – и твой вид на жительство будет готов. А там – будем заниматься любовью сутки напролёт. И поедем вместе в Париж. Обязательно! Я поведу тебя гулять в Люксембургский сад. Знаешь, какие там потрясающе воздушные эклеры в кондитерской на Рю Вожирар?

- Извини, Вик, мне нужно заканчивать.
- А где ты?
- Вхожу... в кабинет зубного.
Вот почему она такая нервная.
- Бедная моя девочка. Ты ничего мне не говорила. Держись!
- Да так, плановый осмотр. Неважно. Ну всё, счастливо долететь.
- Я тебя целую. Пока... алло! Алло! Ты забыла отключиться! Э-э-эй!! Ты не отключилась и положила телефон в карман. Ку-ку! Выключи связь! Мой дурацкий аппарат заклинило. Ви-ка-а-а-а!!!
Я ору так ещё некоторое время, и вдруг слышу в трубке:

- Вы просили о встрече... – и глуховатый мужской голос называет какое-то странное имя.
- Кто вы? Я вас не знаю, - отвечает ему Вика.
- Зовите меня Норман. Я ваш новый куратор.
- Где мы можем поговорить? – снова спрашивает Вика.
- Пройдёмте в посольство. Там спокойнее, - отвечает таинственный Норман.
Я продолжаю слушать, затаив дыхание. В какой-то момент вспоминаю, что в моём телефоне включена автоматическая запись всех разговоров. Какая удача! Всё-таки профессиональные рефлексы иногда здорово помогают.
Дослушав разговор, я проверяю, что он записался, сохраняю его, делаю копию, а затем набираю номер своего главного редактора.
- Йоси, - говорю я ему. - Помнишь, ты говорил что Каплан хочет поехать вместо меня в Париж?
- Чепуха, не бери в голову. Ты же его знаешь... Он...
- Нет, ты не понял... вопрос другой: может быть ещё не поздно послать его? Если он согласен. Неустойку за билет я уплачу.
- У тебя что-то случилось?
- Так, пара незаметных пустяков.
Мой главред молчит несколько секунд. Наверное, прикидывает, уволить меня сейчас, или дать мне ещё один шанс. Потом, видимо, вспоминает, как взлетает тираж после какой-нибудь моей остро-солёной статьи.
- Ладно. Считай, ты свободен. Если будет нужна помощь – звони. Каплана я отправлю на саммит, а неустойку заплатит редакция. Ни о чём не беспокойся.
- Чертовски здорово иметь такого... такого понимающего редактора!
- Да брось. Я же твой друг, а не просто редактор. (Да, да, конечно, как же!) И знаком с тобой двадцать лет. (Двадцать три). Если уж ты отменяешь поездку за час до вылета – значит, это действительно важно. Ты ведь потом напишешь об этом, правда? – добавляет он с едва заметным нажимом.
- Спасибо, Йоси, - отвечаю я, игнорируя его вопрос.
- Береги себя.

10.

- Ты?! – Вика поражена. – Всё в порядке? Ты здоров? Ты же должен быть в Париже.
Merde! Да, я должен быть теперь в Париже, я должен бродить под дождём между лавок букинистов, любуясь Сеной и пить кальвадос. Вместо этого я стою на пороге её иерусалимской квартиры на улице Энтеббе и чувствую себя героем дешёвого боевика. А точнее – полным дерьмом.

- Нам нужно срочно поговорить. Очень срочно.
- Здесь?! Но...
- Нет, конечно. Есть одно хитрое место... В общем, собирайся, прокатимся.
Пока мы идём от подъезда к машине, я тихонько шепчу ей на ухо:
- В этом вашем мире тотальной слежки есть только одна... как бы её назвать... структура – ну, не считая иностранных посольств...
Мне кажется, что Вика едва заметно съёживается...
- ...где невластны камеры, микрофоны и датчики.
- Ты о чём?
- Христианские церкви.
- Что?! Ты с ума сошёл? Войти в церковь? Мне?! Приличной религиозной еврейке? Вдове – с посторонним мужчиной – в церковь?
- А выбора-то нет... Значит, придётся рискнуть.
Мы садимся в машину. Пять минут спустя уже подъезжаем к чугунным воротам Монастыря Святого Креста. Нас встречает священник. Он не при параде – без рясы, в пиджачке. Но поверх пиджачка красуется огромный позолоченный поповский крест. У батюшки рыжая борода и озорные глаза. Слишком живые для его божественного статуса.

- Отец Георгий, спасибо, что согласились помочь.
- Доброго здравия, Виктор. Что случилось?
- Извините, отец Георгий. Мне снова нужна ваша потайная комната.
- Ох, Виктор, Виктор... подведёте вы меня под монастырь.
- Подо что? – я обвожу глазами каменное здание.
Озорные глаза отца Георгия взрываются смехом и он прыскает.
- Погодите, я надеюсь, вы не... – и я замечаю, что он как-то совсем не по-монашески смотрит в упор на Викину грудь.
- Нет, конечно, как вы могли подумать. Нам просто нужно поговорить. Срочно и тайно. Без надзора. И так, чтобы можно было пользоваться телефоном. В последний раз, отец Георгий. Теперь – точно. Клянусь.
- Что мне с вами поделать, Виктор... Я ведь ваш должник. Идёмте.
- А почему он твой должник? – шепчет мне Вика на лестнице.
- Ерунда... Партия контрабандных свечек во славу Христову, - отшучиваюсь я.
Ох, любимая, скоро нам обоим станет несмешно...
Прихотливыми каменными коридорами ведёт нас отец Георгий в заднюю монастырскую комнату.
- Получаса вам хватит?
- Да. Спасибо вам большое.
- Храни вас Бог.
*    * *

...И вот, мы сидим друг напротив друга в потайной комнате русского монастыря. Я вдруг ловлю себя на том, что мне мучительно не хочется начинать этот разговор. А хочется обратить всё в шутку, придумать какую-нибудь мистификацию; поехать пообедать с Викой в ресторане «Родина», увезти её в Тель-Авив, заняться с ней любовью...
Но нет, увы. Мистификация сама нашла меня. Всё оказалось дымом, миражом.
Я вздыхаю и нажимаю на кнопку телефона, который держу в руке.

«Вы просили о встрече, Зиглинда...» - слышим мы голос незнакомца.
...Никакими красками не передать, каким становится  вдруг Викино лицо. Этого она - уж точно - не ожидала.
- Ты забыла отключить телефон, - мирно объясняю ей я. – Слушай дальше. Это интересно.
- Не надо. Останови, – хрипит она. Но я не останавливаю.

« - Кто вы? Я вас не знаю.
  - Зовите меня Норман. Я ваш новый куратор.
  - Где мы можем поговорить?
  - Пройдёмте в посольство. Там спокойнее.
(Пауза в записи.)
- Итак?
(Пауза. Щёлканье кнопок.)
  - Вы знаете, кто это?
  - Да, конечно. Это Гордон, тель-авивский журналист.
- Влиятельный человек, со связями - в их республике и во всём мире. Париж... Берлин...
- Да, я всё это знаю, - перебивает Норман. - К чему это? Вы что, знакомы?
  - Это мой любовник.
(Пауза.)
  - Так. Теперь подробнее.
- Второго января он пришёл в мой отель. Я сразу же  его узнала. Подумала, что вам он, наверняка, будет интересен. Посоветоваться было некогда...
- Вы его соблазнили?
- Ну... Вроде как позволила ему соблазнить себя.
- И что теперь?
- Мы близки. У нас любовь. Он хочет чтобы я переехала к нему в Тель-Авив.
(Долгая пауза в записи.)
- Браво, Зиглинда. Поздравляю! Поздравляю вас с серьёзной удачей!
- Вы считаете, что мною будут довольны?
- Я не принимаю решений. Но я всё передам в центр. Уверен, они оценят вашу инициативу.
- И вы думаете... моё дело... можно как-то поспособствовать? Ускорить?
- Агент Зиглинда! Я ничего не обещаю. Вы получите инструкции в ближайшие дни.
- А если я к тому времени буду уже у него в Тель-Авиве?
- Значит, вы получите их там, агент Зиглинда. Там тоже есть наши люди. Не беспокойтесь. Мы вас не оставим ни на минуту. А теперь идите.»

Я выключаю запись.

- Ну-у?!
Вика молчит. У неё такой вид, будто она проглотила живого ужа.
- Мне нечего тебе сказать.
- Ошибаешься. Сказать нужно очень многое. Для начала - на кого ты работаешь?
- Ты сдашь меня?
- Если бы я собирался тебя«сдать», ты бы сидела сейчас в пыточной Шабака, а не в монастыре Святого Креста. Итак, агент Зиглинда. Кто твой хозяин?
Моя возлюбленная продолжает молчать.
- Ну там, ФСБ Москвы, - подсказываю я, - или КГБ Северной России... КВБ Западной Сибири... Может, разведслужба Волжской республики или Якутии? Я кого-то забыл? Какие есть ещё игроки на этом поле?
Молчание.
- Кто?!?! – ору я вдруг так бешено (и вдобавок бью обоими кулаками по дубовому монастырскому столу), что в викиных глазах что-то с хрустом ломается. Наверное, я выгляжу довольно грозно. Похоже, таким она меня ещё не видела.

- Штази, - еле слышно выдыхает она. - Русский отдел Штази.
 
* * *

- Du, Scheisse! – только и могу произнести я в ответ. – Вот это сильно... Про них-то я и забыл. Verdammt... Да, теперь понятно, почему вдруг такое имя. Ну что ж, рассказывай, Зиглинда. Я – твой Зигмунд. Впрочем, ты не знаешь, кто эти люди.
Что-то сломалось. Видимо, подсознательно я до последнего надеялся, что Вика изобретёт невероятное объяснение диалогу с Норманом. И всё «станет, как прежде».
Но «как прежде» уже никогда не будет. Классик-то был прав.

- Рассказывай, - говорю.
- А хули тут рассказывать, Вик? – внезапно взрывается она криком так, что вся церковь дрожит. - Мой муж уже семь лет в плену у блRдских якутов. Сын – в колонии для малолеток, попался на сбыте наркоты, дебил.
- Сын?! У тебя есть сын?
- Да, Вик! Ему семнадцать лет. И я четыре года его не видела. Моего мальчика.
- Прости, а тебе разве не двадцать девять лет?
- Нет, - зло выдыхает она. - Уж извини. Думал, девочку подцепил? Мне уже тридцать шесть. Они немного подправили возраст.
- Ну... ты выглядишь на целый месяц моложе, - вяло реагирую я цитатой из неведомого ей Оскара Уайлда. - Дальше!
- А куда уж дальше? Штази вышло на меня, они обещали вытащить мужа и сына, а потом устроить нам всем троим паспорта для безбедной жизни в Швейцарии или Люксембурге.
- И что ты должна была для этого сделать?
- Ничего особенного. Выправили мне еврейские документы, записали вдовой и заслали в этот ваш... наш... «Великий-превеликий»... «спящим» агентом.
- А потом ты увидела в лобби меня и решила «проснуться»...
- Ты же всё слышал.
- Слышал, слышал... но до сих пор не могу поверить. Я ведь так увлёкся тобой. Влюбился как мальчишка. Смешно, да? Смешно... Вот дурак. Я бы, наверное, на тебе женился. А ты? Неужели я тебе не нравился хотя бы чуть-чуть?
- Вик! Зачем ты меня мучаешь?
Я заметил: женщины любят произносить эту фразу, когда сами перед тем измучают нас до полного катарсиса.
- Послушай, но ты так кидалась на меня... просто как голодная самка... прости, но... это невозможно сыграть.
- Я не играла. Семь лет воздержания это тебе не шутка. Попробуй сам, если не веришь. Я ведь нестарая ещё женщина. А ты нормальный мужик и неплохой любовник.
- Неплохой?
- Ладно, хороший. Это важно?
- А мужу изменять не стыдно было?
- Перестань. Всё это я делаю ради него. И ради сына. Ты мне поможешь?
- Что? Кто? Я?! После того, как ты меня обманула, использовала? И к тому же - как и чем?
- Я думала, что ты мне поможешь...
- Вот что. Я никогда и никому не расскажу об этом. Клянусь. Считай, что это моя помощь.
- Но что я скажу Норману? Почему сорвалась твоя разработка?
- Откуда я знаю? Скажи, что я полюбил другую. Что оказался геем. Что уехал на озеро Чад.
- Куда?!
- Придумай.
Я снова достаю телефон и набираю несколько фраз в режиме текста. Потом звоню, включив громкую связь.
- Кому ты звонишь? - нервно спрашивает Вика.
- Нотариальная контора «Крамер и партнёры», - говорит трубка.
- Дани, это я.
- Привет, Вик.
- Срочное и серьёзное дело, – говорю я в трубку, а Вике поясняю тихо: - Это мой адвокат и нотариус.
- Слушаю тебя, - отвечает Дани Крамер в телефоне.
- Я посылаю тебе некий  звуковой файл. Там запись: диалог мужчины и женщины. В сопроводительном файле – данные обоих и обстоятельства дела. Не открывай и не слушай. Не нужно. Только если со мной что-то случится, перешли это по четырём адресам, которые я тебе укажу.
- Ты опять во что-то влез, дружище?
- Да. Нет. Не важно. Не отвлекайся. Если что-то случится и с тобой тоже, то файлы перешлёт твой партнёр.
- Настолько серьёзно? Это уже пахнет спецслужбами.
- Ты что – испугался? 
- Зачем обижаешь? Я всё сделаю. Ни о чём не волнуйся и спокойно работай. (Это был наш давний позывной). Какие адреса для пересылки?
- Первый – служба безопасности Республики Тель-Авив. Второй – Шабак «Великого Израиля». Третий – редакция газеты «Ха-Арэц», главреду Йосифу Данкеру. И четвёртый – на приватный телефонный номер их правителя Йонатана Бен Яира.
- Ух-ты! Основательные дружки!
- Я пришлю тебе номера.
И вешаю трубку.
- Ну вот, - говорю. - Это моя маленькая страховка. На случай карающей руки с ледорубом.
- Что? С чем? – не понимает Вика.
- Неважно. Забудь.
Вика хмыкает.
- Неужели ты думаешь, я способна причинить тебе зло? Пусть нас и свела моя служба – но ведь теперь мы уже не чужие.
- Ну да. Всё же спали вместе...
- При чём здесь это... Мы так славно проводили время. Мне с тобой было весело, спокойно. Ты хороший, добрый... Правда. Я сейчас серьёзно.
С минуту Вика молчит, а потом словно спохватывается.
- Подожди! А какая страховка будет у меня?
- У тебя?! Ну как... Моё честное слово. И поверь, твоя страховка не хуже.
Моя - теперь уже бывшая - возлюбленная выглядит такой несчастной, такой незащищённой, хрупкой, и такой красивой, что ещё минута – и я брошусь к ней в объятья. Чтобы этого не произошло, я говорю холодно:
- Ну вот и всё, Вика, – и вдруг спохватываюсь. - Постой! Меня только теперь осенило. Как же я сразу не подумал? Может, ты вовсе и не Вика? Познакомимся что ли - на прощанье? «Мы ж не чужие», как ты говоришь...
Наступает долгая-предолгая пауза.
- Я Мария... Маша, - отвечает Вика тихо и очень грустно. – Прости, Вик. Я не победитель.

11.

Ну вот и всё.
Я вновь спускаюсь по Дороге Единства, она же бывшее шоссе номер один. Видимо, в последний раз. Моя мультивиза истекает, и возобновлять её на сей раз я не стану. Хватит. Наездился.
С грустью смотрю на расстилающиеся передо мною холмы. Здесь так красиво! Казалось бы – ничего уж такого; в Европе подобных ландшафтов – пруд пруди, да ещё и натуральных, а не искусственно воссозданных, как тут. Но тем не менее, здесь – это что-то совершенно необыкновенное. Не знаю, почему.
Каких-то пару-тройку десятков лет назад это была одна страна; наша общая страна. Наш маленький, добрый Израиль. Я ещё помню его по детству. А моя мать в нём выросла и жила, также и дед с бабкой. Тогда он был ещё не Великий с большой буквы «В», и не произносился с почтительным придыханием.
Теперь не то. Да что там! На всей земле царит какое-то безумие. Война. Кровь. Жестокость. Ненависть. Зло.
Конечно, всё это было и прежде. И всё же раньше мир был немного лучше. Не знаю, почему, но я в этом уверен. Да, верно, во все века стареющее поколение брюзжало, мол, «этот мир уже не тот».
Но всё же никогда это всеобщее безумие так не бросалось в глаза, как в наше раздробленное, разобщенное, разбомбленное и изнасилованное время.
Всё не то. Всё не так.
Даже технический прогресс и тот отступил перед деградацией. Где звёздные туры в Альфа-Центавру, обещанные нам футуристами-фантастами? Где дачи на Марсе, космопланы, школьники, летающие в гимназию на воздушных самокатах, где продолжительность жизни в тысячу лет... где бессмертие, чёрт возьми?

Бессмертие... Внезапно у меня начинает темнеть в глазах. Всё плывёт, пульс принимается вырываться из жил. Я ощущаю необъяснимый ледяной страх. Похоже, мне кранты.

Нет-нет! Мне нельзя!... До боли сжимая вдруг вспотевший руль, сползаю в правый ряд и торможу на обочине.
Мне нельзя. У меня это... далёко-далёко на озере Чад... то есть, нет! в Берлине, чёрт возьми - сын! Ну и что, что он уже взрослый дядя! А вы думаете, взрослому дяде не нужен папа? К тому же вот-вот родится внучка. А каждой внучке, поверьте, до зарезу необходим дедушка - чтобы качать её на коленке и молоть разную ерунду. А мать? Моя трогательная старушка-лягушка... лягушка-путешественница?
Нет-нет! Я не могу сейчас помирать!
Включаю медицинский браслет. Ну конечно: давление на «красном», пульс тоже, кардиограмма как у мертвеца... Закрываю глаза. Главное - успокоиться. Кажется, сейчас мне удастся задремать... Гул в ушах нарастает и... выключает моё сознание...

...Не знаю, сколько времени я спал. Но вроде бы, картинка перед глазами снова обрела чёткость. Пульс уже не бьёт колоколом по ушам. Прочь, прочь, морок!
Кошу глазом на запястье: пульс – «зелёный», давление – «зелёный», сахар, гемоглобин и так далее... Всё в режиме «окей». Запрашиваю функцию «предположительный диагноз» и получаю на дисплее – «Вероятное нервное истощение. Рекомендованы позитивные эмоции и полный покой.»
Полный покой, как же. И сплошной позитив, да.
Но теперь можно ехать дальше. Для верности включаю автопилот –вообще-то я ненавижу эту функцию - люблю контролировать машину сам; но сегодня она на редкость к месту. Откидываюсь на сиденьи и закрываю глаза. Автомобиль плавно трогается. Через тридцать минут я на погранпункте Шапирим; а спустя три четверти часа – уже в "доме с петушком", в своей постели. Выпью прямо из горла глоточек ирландского виски и лягу спать.
Главное – не думать о Вике. Не представлять себе её плечи, её кожу. Не вспоминать, как мы ловили таракана, как покупали юбки. Весь этот нервный срыв - оттого, что я вдруг осознал, в какое дерьмо я мог влипнуть. И сколько проблем создать себе и своим близким.
А теперь всё позади. Мне просто повезло; хвастаться нечем. Чистая удача.
Но зато - похороны отменяются.
Всё, проехали.
Живём дальше.

Третий стих из архива

К нам незримо протянулась из забвенья
Нить преемственности судеб, лиц, имен.
Мы в движении истории – мгновенье,
Мы – звено в единой связности времен.

Век наш сталкивал гуманное и дикое,
То смягчался вдруг, то вновь зверел, рычал,
Он ничтожное лелеял и великое,
Он пульсировал, безумствовал, кричал.

Мы взвивались с ним – и рушились обломками,
Рядом с бездной воздвигали пьедестал,
Чтоб продлить себя далекими потомками,
Стать началом тысяч будущих начал.

Вами, новыми, далекими, грядущими,
Где-то там сейчас своей минуты ждущими,
Время движется – и час наш приближается,
Ну а жизнь несется, продолжается...

Жизнь продолжается!..
Жизнь продолжается!..
Жизнь продолжается!..


  Эпилог

Посреди ночи меня будит музыка Жоржа Бизе: на телефоне - сообщение от моей лаконической мамаши, в стиле допотопных телеграмм:
«Возвращаюсь завтра. Встречай Бен-Гурионе рейс Буэнос-Айреса».
...Ну и слава богу, думаю я, и снова засыпаю. Но ненадолго. Потому что аппарат вновь принимается пиликать куплеты Эскамильо. На сей раз это мой сын. Его месседж ещё короче, но зато на немецком языке (пижон, весь в свою пижонскую родню):

“Gratuliere, Opa!” – (Поздравляю, дедуля!)

Я зажигаю свет, делаю ещё два глотка виски - и принимаюсь звонить в Берлин...

К о н е ц


POSTSCRIPTUM

Автору важно уведомить читателя, что в повести «2102» использован стихотворный триптих Виктора Зимина «Жизнь продолжается». Эти три текста были написаны между 1986 и 1988 годами для задуманного В. Зиминым театрального проекта – рок-мюзикла по мотивам В. Вересаева.
Проект не состоялся, и три стихотворения легли в семейный архив. Были утрачены; потом восстановлены по памяти. Мне показалось уместным дать этим стихам вторую жизнь.
Сама повесть «2102» приобретает таким образом своего рода посвящение... которое я не стану выносить на титульный лист: во-первых, и так всё понятно. А во-вторых автор триптиха, я уверен, счёл бы это излишней экзальтацией.

Борис Зимин. Рамат-Ган, 2020г.