Бонус
Мне твердят: покайся,
в чем каяться мне и зачем?
Л. Коэн. Будущее.
Ни одна книга не была бы написана, если бы люди мыслили только словами. Ни одно дело не было бы сделано. Образы, эмоции, навыки, привычки, убеждения, заблуждения – вся та пища, перевариванием которой занят мозг, составляет основу и мыслей, и действий. Слова лишь дивайс, приложение к мотиву, делающее доступным коммуникацию. Общение, сопровождающееся попыткой понимания.
Только представьте: берешь лопату, и прежде чем копать яму описываешь ход процесса словами. Типа «я рассчитываю, в каком месте оптимальнее держать черенок, чтобы приложить наименьшее усилие, ставлю ногу на – как называется этот загиб на металлической части, на этом совке? – придаю уклон к земле от 65 до 80 градусов, резко нажимаю, вгоняю в землю, отклоняю черенок, поднимаю ком, отбрасываю вперед или в сторону» и т. д. И так на каждый копок. Не продвинулись никуда. Разве что к смыслу слова «копуша». Человек не робот, и твердить мантру лопаты ему рано или поздно надоест. Он задумается о чем-то другом. А дело должно быть сделано.
Что правда, то правда, лопата в нашем деле устарела. А процесс простая формальность, чтобы помочь природе. Узаконить факт бытия индивида.
Веками цивилизация решала проблему, как построить мир, который бы всех устраивал. Политика, религия, идеология, мораль, законы, все практиковавшиеся веками попытки установить или восстановить справедливость оказались бессильны. Войны продолжались, ресурсы иссякали, человеческая натура не становилась лучше. Ум, сила, красота, деньги, слава – что угодно было предметом раздора. Добиться порядка можно было лишь обесценив эти величины.
Подвести под единый знаменатель.
Вы знаете, о чем я. Человек выдумал понятие судьбы, чтобы роптать на судьбу, и бога, чтобы было кого молить об изменении судьбы. Две большие абстракции, за которые мы дорого заплатили. Теперь проблема решена. Мы исключили из обихода абстракции и построили уникальное общество равных прав и возможностей.
Две наши базовые основы предельно конкретны – рождение и смерть. Родился? Браво! Ты вытянул счастливый билет. Путешествие начинается. Из стартовой точки А ты так или иначе попадешь в конечную точку Б. Есть разные варианты маршрута, но график должен быть соблюден точно. В 55 лет сработает генный модификатор, и ты безболезненно и быстро пересечешь рубеж.
Модификатор получают все младенцы по факту регистрации рождения. Родители вправе выбирать, прививать новорожденного вакциной или нет. Им дается время на выбор дня в пределах шести месяцев. В исключительных случаях срок может быть увеличен до года, но нет гарантии, что модификатор активируется правильно, и не придется делать прививку повторно. После года, утверждают ученые, процедура бессмысленна: организм отвергает вакцину.
Статус матери или отца, если они родили и добровольно привили двоих и более детей, не дает никаких привилегий. В особых случаях, если мать или отец совершают попытку скрыть новорожденного, младенца прививают принудительно.
Человек без генного модификатора в ДНК обречен стать в обществе изгоем. Он не может владеть собственностью, у него нет права голоса, права на медицинское обслуживание, образование, работу и пенсию. На пенсию у нас выходят в 45, возраст одинаковый для мужчин и женщин. По желанию можно работать дольше, вплоть до дня смерти, а если есть возможность, можно не работать вообще. Тут общество предельно демократично.
В теории, конечно, у непривитого индивида тоже есть права и возможности. А на практике ни одно легальное лекарство не действует без связки с модификатором, и такой человек считается потенциальным переносчиком холеры, вич, ретровируса рака, деменции, сибирской язвы да и мало ли чего еще? И даже если индивид исключительно здоров, обеспечен и равнодушен к общественной жизни, он не может, например, сесть на самолет или поселиться в отеле. Система безопасности аэропорта заблокирует его передвижение, а владельцу отеля грозят санкции, если он примет такого постояльца. И главное: поскольку утаить себя и свой возраст в нашем мире тотального информационного контроля невозможно, этот человек не проживет дольше рубежа 55, только его смерть не будет легкой. На первом этапе внедрения генного модификатора практиковалась сетевая трансляция казней отступников и их мучений, но теперь в этом нет необходимости. Люди сознательны и добровольно прививают своих детей. Вакцина тоже совершенствуется.
Модификатор спас планету от перенаселения. На всех хватает воздуха и воды. Всем обеспечен сносный уровень благосостояния.
Да, мы в каком-то смысле потерпели поражение, создавая нового человека. Нам не удалось полностью избавиться от прежних преступлений. Их немного, это исключительные явления, и, как правило, в среде молодежи. Скан до 18 слабоват, чем они и пользуются. Но нет ни одного злодеяния, за которое полагалась бы смертная казнь. Особо опасные преступники – маньяки и террористы – содержатся в закрытых заведениях, однако имеют возможность встречаться с родственниками, голосовать на выборах, учиться, работать, играть в компьютерные игры, получать информацию.
Да, признаю, и наша система дает сбои. Во-первых, не всякий доживает до предельного срока: катастрофы, самоубийства, болезни. Если пострадавшего удается спасти, врачи делают все возможное для его выздоровления, но даже в тяжелых случаях, когда пациент в коме, его жизнь будет поддерживаться до рубежа 55. Эвтаназия запрещена.
Во-вторых, не все привитые модификатором умирают вовремя, и в редких случаях процесс затягивается на несколько дней. Вот тогда за дело и беремся мы, направники. Это чистая работа. Оплачивается по фиксированной ставке, вне зависимости, сколько заказов ты выполняешь за месяц. К тому же каждый направник может заработать бонус на издании нотаскрипты ушедших.
Пару слов об этой традиции. Нотаскрипту рекомендуется вести всем гражданам, начиная с 21 года. По желанию можно начать раньше, или не делать записей вообще. День за днем вы заносите в скрипту происходящие события. Лучше быть честным, излагая факты, потому что а) ваше текущее местоположение контролируют автоматические средства слежения, б) скрипта может быть включена для просмотра вашим родственникам, друзьям, соседям, чтобы они уличили вас во лжи, если есть необходимость. Укажете, допустим, что в такой-то день ездили в служебную командировку в Бенковац, а на деле развлекались с подружкой на Висе. Рядовому смертному подделка сойдет с рук, а депутаты раз-другой и прокалывались, особенно когда развлекались за счет бюджета. И не поймешь, они себя так пиарили, или были идиотами.
Нотаскрипта в случае естественного ухода человека за рубеж 55 достается родственникам, они могут ее уничтожить или оставить на память. Но если уж пришлось вызвать направника, нотаскрипта изымается, и ученые анализируют, какие события могли привести к сбою. Он не объяснялся ни социальным статусом, ни группой крови, ни убеждениями носителя. Не было никакой закономерности, никакой зацепки, генный модификатор не срабатывал – и все. Иной раз описания фактов жизни были такие откровенные и захватывающие, что их публиковали и продавали; и все права на дальнейшее издание получал направник. Это и был бонус. Если повезло с бонусом, можно было смело выйти в отставку и валяться на диване вплоть до своих 55. Не знаю, насколько интересными были скрипты правильных смертных, но среди наших клиентов нередко попадались стоящие экземпляры.
Конкурс на должность направника был и остается одним из самых высоких. Когда-то штат нашей службы был велик, но с каждым годом сокращается. Это нормально. Люди не любят проблем. Рубеж 55 уравнивает всех – мужчин и женщин, бедных и богатых, влиятельных политиков и бомжей, христиан и мусульман, красивых и безобразных, альтруистов и социопатов. Наше общество стабильно. Какой-нибудь гуманист из прошлого мог бы предположить, что из-за генного модификатора вспыхивали бунты и революции. Ничего подобного. Против справедливого мира, культа свободы, равенства и братства никто не станет бунтовать. Человеку важнее провести свои законные 55 в довольствии и комфорте, чем, допустим, 99 в состоянии неопределенного ожидания конца.
Давным-давно, когда наступали голодные дни, варвары убивали и съедали старых людей, чтобы выжило остальное племя. Мы не варвары и не каннибалы. Тела утилизируются на специальном комбинате. В сущности, там проходит лишь последняя стадия рециклинга, потому что через сутки после смерти благодаря модификатору и облучению зеленым лазером начинается стремительное расщепление органики на воду, углеродную фракцию и кальций. Прощание с усопшим рекомендуется сократить до минимума, уложиться в сутки, а затем сдать тело на комбинат. Рециклинг означает, что составляющие вещества возвращаются обратно, в окружающую среду. Вода сливается в реки, твердую часть рассыпают в парках и в лесах. Кладбищ нет. Современное общество освобождено от пережитков прошлого.
Мы не копаем могилы, мы садим деревья. Не зря же я рассказал в начале про лопату? В каждом регионе весной проводят День дерева, и каждый взрослый член общества принимает участие в коллективном действии. Нам не нужны слова, чтобы описать слаженные движения. И правда, копни со смыслом, задумайся – ни одно дело не будет сделано. Уклон от 65 до 80 градусов, нажал, вогнал, подхватил ком, отбросил, и еще раз. Ни один из нас не роет яму другому. Мы помогаем природе. Деревья вырастут и дадут цветы и плоды. Наш сад на всех странах и континентах необъятен и цветет круглый год.
Как и все из моего поколения, я никогда не видел живых стариков. Сохранились научно-популярные фильмы, снятые в начале эры внедрения вакцины. Их показывали подросткам. Запечатленные в них старики не были ни мудрыми, ни умиротворенными. Они злились и плакали без причины. Дряхлеющее тело, гаснущий разум, бессилие воли перед неизбежным. Тревога ожидания, ужас мучений. Что в этом хорошего? Были и комичные сценки. Старики в столовой дерутся в очереди за едой, две старухи сцепились из-за старика, старуха ведет подругу в туалет, сама поскальзывается и падает, дети бросают в старика снежки, он матерится и грозит им клюкой, старики в комнате развлечений смотрят сериал «Душан и Маринка» и по их щекам катятся слезы. И полный улет – старик и старуха забивают косяк и начинают хохотать, показывать средний палец и корчить в камеру страшные рожи. Старик помогает старухе спустить штаны, камера показывает дряблый трясущийся зад крупным планом и... Тут зрители не выдерживали, зал начинал свистеть и кричать: «Прекратите! Это отвратительно! Не унижайте человеческое достоинство!» Тогда на экране возникал моложавый человек в белом халате перед небольшой группой ухоженных ярко одетых юношей и девушек и начиналась игра в вопросы-ответы: «Кто всегда на свете весел, вечно молод и здоров?» «Мы!» «Кто красивый и успешный, кто любимый первый встречный?» «Это ты, это я, это каждая семья!» «Скажи ДА!» «Рубеж 55! 55! 55!»
Хотите правду? А вам не страшно знать правду? Даже будучи подростком я подозревал, что дело нечисто. Никто из нас не кричал про человеческое достоинство, мы были слишком напуганы этим фильмом. Свист и крики были записаны заранее. Некоторые из нас тоже плакали, но ни один не признался бы в этом. Старость была иррациональна. Вакцина была спасительной данностью. Достоянием цивилизации. В отрочестве невозможно оценить, много или мало 55. Но, может быть, мелькала крамольная мысль, не так плохо не знать дня своей смерти? Я знал, что прибуду в пункт Б во вторник, 19 сентября, 21.. года, и двух третей моих одноклассников уже не будет в живых. Не останется никого из тех людей, которые сейчас окружают меня. Появятся другие, неизвестные, и с каждым днем по мере приближения к конечной точке маршрута неизвестных в моем вагоне будет все больше и больше.
Мне снился навязчивый сон: за мной кто-то гонится, я хочу убежать, но не могу, не могу сделать ни одного шага, ноги меня не слушаются, я не вижу своих преследователей, но чувствую, что они рядом. Я прячусь, заползаю под пустые коробки, и вдруг кто-то хлопает меня по плечу, я оборачиваюсь и вижу старика из пропагандистского фильма. «Забудь все, чему тебя учили, – говорит старик и протягивает мне стакан мутноватой воды. – Пей. Пей и беги отсюда». У воды металлический привкус, я не могу ее проглотить. Старик качает головой: «Это не органическая вода, к которой вы привыкли». Он забирает стакан и льет мне на руки. Струя обжигает, кожа покрывается волдырями, я кричу и не могу издать ни звука, и вот я чувствую, что мой рот и горло обожжены, мне становится тяжело дышать, а проклятая вода проникает внутрь, будто иглами пронзает тело – и просыпаюсь.
Я вырос, выучился, завел жену и двух детей, на работе был на хорошем счету, но в том странном сне, который приходил раз в год, оставался несчастным подростком.
И когда я преодолел большую часть маршрута к рубежу 55, встретил живого старика.
***
Утро началось как обычно. Офис скучал. Мы с Бошко, тогдашним напарником, резались в японские карты. Заказов было мало, ходили слухи, что региональный филиал на грани закрытия, и дела скоро передадут в Карловац. Я не переживал. Клерков и секретарей всюду пруд пруди, а хороший направник нужен всегда. Не так много нас на всю страну осталось.
На пульт поступил звонок. Женщина на линии требовала, чтобы мы срочно приехали, она не может в двух словах объяснить, в чем дело, единственное, что мы поняли: помощь требуется не ей, и не ее близким. Накануне вечером на нее напали. Она обратилась в полицию, там проверили камеры наблюдения и локальные датчики. Техника не зафиксировала присутствия второго лица. Каждый живой человек оставляет скан, невозможно обойти камеру без следа. Здесь следов не было. Между тем скан женщины показывал ее странное поведение, и детектор подтвердил, что ее эмоции правдивы. Однако нет человека – нет проблемы, сказали в полиции, животные и призраки не наша компетенция. Звоните направникам.
Призрак! Невероятно. Мы слышали о таком явлении, был даже параграф в служебной инструкции, но на практике никто не имел дела с призраками. Мы выехали в Пулу, на место ЧП.
Это был район старой и частично снесенной застройки. У девелопера возникли проблемы, поэтому расчистка площадки была приостановлена. Мы зашли в один из внутренних дворов. Стены серийных малоэтажек были разбиты только со стороны улицы, в боковых домах были неровно снесены торцы, так, что просматривалась внутренность нескольких квартир, а дальний, упиравшийся в скалу, и вовсе был не тронут. Во дворе, за кучей хлама, осталась пара деревьев и ржавело авто со спущенными шинами.
– Так я и думал, – сплюнул Бошко, – подростки. Их в таких сквотах как тараканов на базе ловить. Одного накроешь, десять разбегутся. И потом из-за одного сцыкуна огребешь по полной: детишек, мол, калечим, права человека не соблюдаем – мои бы кто соблюдал.
– Если подростки, не могли же совсем без скана? – усомнился я. – След, пусть и слабый, всегда остается.
– Могли, если электронку заглушить. Здесь просто: дома сносят, магнето сняли, – Бошко включил навигатор и проверил радиус. – Так и знал! Датчики обычные, полевые. Раздолбаи. Сейчас из точки, где мы стоим, любой дурак спутник дабстером собьет.
– Дороговато дабстер для малолеток.
– А то. Ладно, пошли проверять хаты.
Продираясь через строительный хлам, Бошко продолжал ворчать:
– Менты хитрожопые. Жулье три года будут ловить, не поймают, призрака им подавай.
Тонкий короткий свист, рядом лязгнуло, напарник упал. Я инстинктивно пригнулся и отскочил за ствол дерева.
– Бошко! Живой? – вполголоса окликнул я.
Не ответил. Скверная штука.
Знаете, не все просто в нашем деле. Огнестрелка вроде как изъята из обихода, и нет нужды ей пользоваться, но мы волей-неволей знакомы со старыми системами. Направника редко вызывает сам клиент или его родственники. Иногда сбой модификатора засекает простая автоматика, лифт или рамка в подъезде, сигнал может послать личное авто или велосипед пользователя. Сотрудники банка обязаны мониторить, чтобы со счетами достигших рубежа 55, не производилось никаких операций до передачи счетов наследникам. Гарантия практически стопроцентная, что человека мы найдем. А перейдет ли он в лучший мир добровольно, без сопротивления, тут уж извини-подвинься. На такие музейные экспонаты насмотрелись, в фантастическом кино не увидишь.
Много наших ребят полегло когда-то за этот рубеж. Не в срок полегло. Когда я пришел работать, много было случаев. Меня самого взяли в подразделение, когда убили Миркову. Боевая была баба, дослужилась до командира. Работала чисто. Один малахольный артист японским мечом зарезал. От нее ребенок остался, в подготовительный класс ходил. Смышленый такой малец. Мужа нет, бабка хоть и при полной пластике, а за 50, дедку в расчет брать поздно. Эх, жизнь!
Да куда, если здраво рассудить, этому артисту деться? Вся страна в курсе, что ему 55. Отвали, как нормальный человек, и не воняй. Можешь трансляцию в сети включить, если напоследок жаба душит. Лебединую, бляха, песню. Так нет. Даром что щуплый с виду, секанул Миркову, и с одного удара полетела душа к ангелам. Сама она, дура, чего мешкала? Засмотрелась на кумира миллионов? Ну и получай автограф кумира. На вечную память.
Прощание с Мирковой было славное, с почестями. Поминальное слово по высшему разряду, месса со святым отцом. И буквально назавтра, не успел еще завершиться рециклинг, в доме, где она жила, были выбиты стекла и написаны бранные слова. Матери стали угрожать по телефону, причем так хитро, через офшорные сервера, что отследить сигнал мы не могли. Ребенка едва не задавила машина – и опять хитро: запись на камере слежения была подменена. Пришлось семье по программе защиты сменить имена и уехать в другую часть страны.
Вот люди! Общество достигло идеального развития гражданских свобод. Все имеют равные права и возможности. Все стрелки часов крутятся от нуля к рубежу 55. Все таймеры превращены в мерило справедливости. Нам открыты все земные уголки пространства. А братство осталось островом нетронутой человеческой природы, такое братство, как у Каина с Авелем. Ничего не попишешь. «Человек человеку волк», когда-то изрек английский экономист. Нет, парень, человек человеку брат, и пока древний бог сыт, старший брат не поднимет руку на младшего. Веган не бросит камень в скотовода. Пока бог безразличен к дарам людей, брат не задохнется от зависти и обиды.
Надо успокоиться, выкинуть из головы плохие мысли, и делать свою работу. Обычный день. Ничего сверхъестественного. Стою за стволом платана, какой большой вырос, не высовываюсь. Бошко вроде простонал, может, показалось. И тут, откуда-то из бокового дома раздается голос:
– Эй ты, в оранжевой робе! Который спрятался за деревом. Знаю я, какой ты строитель. Выходи с поднятыми руками. Считаю до трех, потом стреляю из гранатомета. Раз!
Кажется, на втором этаже засел. Мужчина. Не подросток. Пока не вижу объект. Пытаюсь тянуть время.
– У меня нет оружия! – кричу в сторону дома и осторожно выглядываю, вот черт, рация осталась у Бошко, а с мобильного нет связи, проверял, когда заходили во двор.
– Эти дома завтра снесут, – кричу я неизвестному. – Надо проверить, отключена ли электросеть. И еще вода.
– Я, по-твоему, идиот? Не вижу твой скан, Винко Зорич, подразделение ZeХ-5/1, позывной Драган? Два!
Из наших? Обычная система контроля не считывает полностью наши сканы. Не эту часть информации. Засекреченное подразделение, как-никак. И с отступниками разговор короткий. За весь период моей службы отступников не было. Нет, этот не отступник. Он с другой стороны. Это враг. Призрак без информационного следа. Человек без прав. Человек, не связанный с обществом никакими обязательствами.
На всякий случай достаю из кармана белую бумажную салфетку, разворачиваю и держу за кончик.
– Не стреляй! Я выхожу.
Медленно покидаю укрытие, делаю шаг к лежащему Бошко.
– Без глупостей! Отошел в другую сторону.
Тонкий свист, и пуля зарылась в землю у моего левого ботинка. Нет ничего поганее, чем быть мишенью. Слишком просто назвать это чувство страхом.
В детстве я видел, как в зоопарк привезли льва. Зверя доставили в клетке в открытом кузове, у него были связаны лапы и замотана морда. Но лев проснулся раньше срока. Никто не решался подойти, служитель побежал за снотворным. Хищник не мог двинуться с места и дать бой, но не паниковал. Я поймал взгляд льва, спокойный и расчетливый. Ни тени страдания, ни ненависти. Меня он мог сломать походя, одним ударом, окажись я случайно на его пути, однако я был для него настолько нестоящей величиной, что лев не стал бы за мной гнаться. Я был пустышкой, которая даже не раздражает. И я вдруг обессилел от мгновенной вспышки ярости и закрыл лицо руками. Века эволюции сделали из этого зверя совершенное творение, и даже будучи связанным, он парализовал все мое существо, отнял волю к жизни. Это не был страх. Страшно, пока человеку есть что терять.
Я никогда не ходил смотреть на льва в зоопарке. Поквитаться. Это поступок макаки, не человека. Пленный лев заронил пустоту в мое сердце.
Голос из бокового дома продолжал командовать, мне ничего не оставалось делать как подчиняться:
– Лазер достал и отбросил! Хорошо. Глок вынул, разрядил, положил на землю! Два шага вперед. Нож из ботинка – ну? Не вижу ножа. Или собираешься метать в стену?
Я выбросил нож.
– Теперь медленно, с поднятыми руками, иди к третьему от тебя подъезду и поднимайся на второй этаж. Не дергайся, я за тобой слежу.
Дорога из пункта А в пункт Б в нашем мире занимает ровно 55 лет. Не все прибывают на конечную станцию. Почему я был уверен, что доберусь до конца?
Я поднимался. Двенадцать ступенек, пролет, площадка, еще один пролет. Шаги звучат неестественно громко. Дом пуст. Впереди еще один этаж. Один этаж отделяет меня от призрака.
Вот ведь дурак мифический Сизиф, тащил вверх камень, а камень мог спокойно лежать себе у подножия горы. Никто не ждал Сизифа на вершине. Ничего нельзя было на ней построить. Вершины гор слишком холодны, чтобы там остаться. Надо было разбить сад в долине и наслаждаться покоем, а Сизиф обрек себя глупым поступком на каторжный труд. И как ни трагичен момент, когда Сизиф с вершины смотрит на быстро приближающийся к земле камень, это единственный данный ему миг полной свободы. Он сделал все, что мог. Он не может остановить камень, не может изменить порядок вещей, и он никогда не будет раздавлен камнем.
Я на площадке второго этажа. Вижу три стандартные двери. За одной притаился призрак. Я делал свою работу и меньше всего хотел упустить камень. Но мой камень катится вниз, и я, Винко Зорич, позывной Драган, направник, втайне ликую. Мне стало легко. Ноша была тяжелой, хоть я привык этого не замечать. В голове мгновенно промелькнуло: я потерпел поражение. Я изменник и дезертир и больше не спущусь за своим камнем. Хороший солдат обязан радоваться наступлению и победам своей стороны, но в потаенной своей частной личности он рад только тогда, когда кончается война. Война для всех, война всех против всех, продолжается, а мне не терпится поделиться своей странной радостью:
– Эй, неизвестный! – кричу я, и эхо перекатывается по подъезду. – Я на месте. Я тебя жду.
Шорох доносится с верхней площадки, я оборачиваюсь и замечаю на лестнице невысокого человека с длинными седыми волосами.
– Отлично, – говорит призрак и всаживает мне пулю в грудь.
Это конец.
***
Будь я экзистенциалист, завершил бы рассказ на высокой эффектной ноте. Я умер. Не было никого, кто бы это опроверг. Точка. Но как человек в умозрительных построениях неискусный, я продолжу. Когда мы с Бошко отправлялись на вызов, я держал в уме бонус. Надеялся получить нотаскрипту. Жизнеописание призрака не может быть обычным.
Ирония судьбы в том, что теперь я сам призрак. Я пишу не потому, что такова традиция и материал может понадобиться ученым. Поблизости нет читателей, способных понять мой язык, я не могу включиться в сеть, и вряд ли смогу когда-нибудь вернуться домой. Прекрасная ностальгия – пусть так. Страшная неизвестность будущего – тоже причина. Неудача в попытке познать самого себя – согласен. Отсутствие воображения – факт.
Я просто опишу, что случилось после инцидента в Пуле.
Я умер. И я воскрес.
Я очнулся в незнакомом месте. Это была просторная комната. Спартанская меблировка – кровать, на которой я лежал, старый деревянный стул и маленькая подвесная двухъярусная полка с книгами – контрастировала с чрезмерным украшением помещения. Причудливо и бессистемно на стенах были налеплены фотографии, афиши старых фильмов, постеры со знаменитыми женщинами и мужчинами из прошлого, повыше висело несколько картин разного стиля и размера, с потолка свисали бумажные фонарики, накрыт я был домотканым разноцветным покрывалом. В широком окне просматривались купы деревьев, кусок уходящей вдаль, к невысоким горам, долины. Я заключил, что нахожусь за городом.
Я попытался встать, но тело плохо слушалось, и я упал рядом с кроватью. В комнату заглянула фигура в длинном балахоне, должно быть, женщина, чье лицо было скрыто под платком с прорезью, вроде мусульманского. Она поспешно удалилась. Через пару минут появился призрак, тот самый, из полуразрушенного дома. Старик, много старше 55. Он был бодр и оказался неожиданно силен, когда помог мне взобраться обратно в кровать. Старик казался довольным:
– Здравствуй, Винко Зорич.
– Кто ты?
– Зови меня Камаль.
– Зачем ты меня похитил?
– Ничего личного: на твоем месте мог оказаться другой.
– Где мы?
– Далеко от дома.
– Меня будут искать.
– Не будут, Винко. Ты теперь человек без скана.
Я похолодел.
– Поправишься, окрепнешь, можешь вернуться к своим, – ехидно добавил старик, – если захочешь.
– Ты же меня уничтожил!
– Похоже, что я разговариваю сам с собой, а? Нет, я не настолько выжил из ума. Хотя не мешает проверить.
Старик схватил подушку и прижал ее к моему лицу. Я попытался сбросить, но Камаль неожиданно оказался ловок и силен. Он давил и давил до тех пор, пока я не начал задыхаться и беспорядочно замолотил руками. Тогда он отбросил подушку. Я прохрипел:
– Это безумие.
– Так и есть: я не разговариваю сам с собой. Отзываешься все-таки ты. И сопротивляется твое тело.
– Зачем?
– Ты не поймешь. Я могу объяснить, но ты не поймешь. А когда будешь в состоянии понять, тебе не понадобятся слова.
– Ты не мог стереть скан полностью!
– Я не стирал. Ты был мертв. Нескольких минут хватило, чтобы система это зафиксировала, и тебя аннулировали.
Я схватился за последнюю соломинку:
– Моя ДНК со встроенным модификатором – ее нельзя изменить.
– Верно. Я не мог изменить ДНК. Но я ввел сыворотку, которая блокировала модификатор и выбросила тебя обратно, в мир живых.
Чудовище! Не иметь в своей формуле крови маркера рубежа 55 – все равно что не родиться. С трудом, но можно доказать, что ты не умер, произошла ошибка или взлом системы, но что делать, если тебя нет вообще?! Ты даже не мигрант. Не бомж. Ты призрак.
Человек не умирает дважды. Вероятность исключена. На этом принципе и построена система идентификации. Правда, человек и рождается только раз, однако, как показала практика, точный день, месяц и год легко скрыть и подделать документы. Люди так и делали постоянно, из разных соображений, пока в зачет шел факт физического появления на свет. Сейчас официальным днем рождения считается день, когда младенца прививают, и эту дату подделать нельзя. После года, как я уже, наверное, указал, вводить вакцину бессмысленно, так что все у нас живут 55 плюс... но не 56.
– Лучше бы твоя сыворотка протухла, – мрачно сказал я.
– Чушь! Чем гугнивый ксендз и ячейка с зеленым лазером лучше этого вида? – старик распахнул окно, комната наполнилась свежим воздухом и пением птиц. – Лучше ветра с моря и звезд над головой? Лучше ласки женщин, лучше дружбы мужчин?
– Эта реальность теперь не для меня.
– Человек, Драган, не системный скан, а та мелочь, которая остается, когда он попадает на необитаемый остров. Запомни. Отдыхай.
Выходя из комнаты, старик погрозил пальцем:
– Без глупостей. Я слежу за тобой.
Я умер и все-таки жив. Я лежу неподвижно, глядя в потолок.
Я закрываю глаза, зная, что проснусь. В душе моей горечь, в голову лезут сумбурные мысли, в сердце пустота, будто передо мной снова пленный лев.
Никогда больше я не испытаю такого счастья, как в тот день, в Пуле, когда стоял на площадке второго этажа, и Сизиф уронил камень. Война за рубеж 55 продолжается. Но не для меня. Не для меня.
***
На удивление быстро я пошел на поправку. Началась новая жизнь.
С глаз моих будто сорвали серую завесу. Мир заиграл красками, но в этой яркости и мельтешении было нечто болезненное. Я стал носить темные очки. Справиться со вспышками эмоций было непросто. Я начал предвидеть отдельные события. Происходило в точности так, как являлось накануне, а иногда видения посещали всего за пять минут до реального воплощения. В предвидении не было никакой системы, образы приходили и уходили внезапно.
Простодушный, я рассказывал обо всем Камалю. Иной раз он улыбался, чаще решительно пресекал разговор:
– Иллюзии. Твой мозг нездоров. Это не озарения, а страх. Когда тело подает сигнал тревоги, в твоем сознании возникает лакуна. Она требует заполнения, иначе тревога не рассеется. Что-то происходит, твоя реакция, информационный и эмоциональный след, заполняют лакуну. А тебе все кажется наоборот. Тревогу ты называешь предчувствием. Не могу понять, что питает твой страх.
Я готов был поклясться, что Камаль не договаривает. Однако не говорить всей правды не значит лгать. Когда я окреп, он заставил выполнять комплекс изнурительных упражнений. Физически я стал чувствовать себя лучше, видения стали реже, и хотя не исчезли совсем, я перестал признаваться старику. Я не покидал пределов усадьбы, несколько раз мельком видел женщину в платке, она не разговаривала со мной и не отвечала на приветствия, другие люди не появлялись. Впоследствии я узнал, что женщину звали Анна.
Мы жили на острове изгоев, в Сицилианской республике. Кампания по внедрению вакцины началась с Балкан и охватила все наше общество. Ведь рубеж 55 был неоспоримым благом и гарантировал нашим гражданам безопасность и благополучие.
Сицилиане отвергли вакцину наотрез. Они добились референдума, и настояли, чтобы их особый статус был закреплен в общих европейских документах. Это лишило местных жителей права на работу в других регионах и права на свободное перемещение, часть молодежи роптала, некоторые пары демонстративно уезжали рожать на континент, чтобы дать ребенку шанс на лучшее будущее, но факт остается фактом: в ДНК большинства сицилиан не было генного модификатора. Референдум был организован повторно, но республика держала оборону. Некоторые товары, в том числе лекарства, здесь можно было приобрести только нелегально. Никого это не смущало. Островитяне от мала до велика занимались контрабандой.
Знаете, как они называли европейские законы? Zoppa-sbirra. Законом здесь были Семья, круговая порука и варварские пережитки. Подумать только, они были изгои и гордились этим! Я был поражен духом этих людей. Камаль покачал головой и сказал:
– Любой человек есть пленник своей воли. И они тоже. Чем сильнее воля, тем меньше шансов стать свободным.
– Не понимаю.
– Ты или раб, или господин. Ты или подчиняешься принципам, или подчиняешь их себе. Пока ты такой, ты не станешь другим.
Я все еще не понимал, что это значит. Камаль показал мне большой муравейник:
– Все они кажутся одинаковыми. Одинаковые солдаты-строители общего дома. Убей одного – другой станет на его место и будет делать его работу. Все так – и не так. Одни муравьи труженики, другие лентяи. Труженики организованно таскают тяжести и мало едят, бездельники просто слоняются и едят хорошо. Что будет, если из колонии удалить всех тружеников?
– Муравейник погибнет.
– Нет. Их место займут лентяи. Часть прежних бездельников начинает активно работать, и баланс сил восстанавливается. И если уничтожить новых работяг, другая часть лентяев снова примется за дело. Они чудесно организованы. Да и лентяи, оказывается, не бесполезны – в трудные моменты они могут производить вещество, которым кормят своих собратьев. Все лучше каннибализма, не правда ли? Но когда заканчивается суррогат, одни муравьи запросто едят других. Их коллективная воля сильна, и они всегда будут ей служить, чтобы вид продолжал существование. Сколько бы ни было потерь, муравейник должен выжить.
– Мы не слишком от них отличаемся.
– Отчего же? Для общества действуют законы, очень похожие на законы муравейника, но они не действуют, когда отдельный человек предоставлен самому себе. Ты был муравей-трудяга и стал никто. Муравей, изъятый из коллектива, сдохнет. Но когда один-единственный человек стоит напротив толпы, невозможно понять, что произойдет дальше: будут ли ему поклоняться или его растерзают. Весь ужас и вся загадка в том, что от человека мало что зависит. Он может только оставаться собой. А настроение толпы меняется. Кому она сегодня поклоняется, завтра готова разорвать на части. Это вечный культ Диониса. Хотя откуда тебе знать про эллинские забавы!
Откуда? Камаль был прав. Старый лис всегда прав, потому что умен и хитер. Нельзя было ему доверять. Камаль продолжал:
– Ты, возможно, хотел бы сдохнуть, потому что тебе долго внушали, что это единственно правильный выбор, но ты не можешь. Сопротивляется твоя природа, у которой, увы, нет ни воли, ни принципов, ни разума, ни имени. Сопротивляется твое аморфное биологическое существо.
– Хочешь сказать, это существо и есть я?
– Не совсем. Идеалом цивилизации было бы уничтожить эту часть тебя, сохранив для общего блага все остальное. Ваши ученые близки к цели.
– Меня убьют? – почему-то я выбрал это слово.
В нашем мире все еще убивали из-за денег или в драках. Единичные случаи. Направник никогда не считался убийцей. Его обязанностью было помочь пересечь рубеж 55 легко. Без проблем и осложнений. Без боли. Мы служили гуманным целям. Человечество должно выжить как вид. Иначе вся история нашей цивилизации не имеет смысла.
Камаль продолжал:
– Всех вас убивают вскоре после рождения. Просто тебя убьют во второй раз. Убьют всех. Это неотвратимо. Постарайся продержаться подольше.
– Дольше конечного пункта Б?
– Тебе решать.
И я решил держаться.
Камаль тренировал не только мое тело. Он учил меня искусству выживать: обманывать датчики, создавать ложный скан, становиться видимым из невидимки и наоборот, распознавать наводчиков, блокировать опасный сигнал. Естественно, остров был оснащен современными системами, внимание привлекала лишь мобильная часть населения. Под колпаком была Семья. На крестьян и полуграмотных женщин смотрели сквозь пальцы.
Пришло время, и наставник познакомил меня с несколькими изгоями. Бранко и Милица бежали из Воеводины, Горан из Метохии, Руджеро был местным, но хорошо говорил на нашем языке, его мать была сербка, Илай, бесшабашный парень, вообще был еврей и пацифист, и шпарил на пяти языках. Мы были как волчья стая. Деньги зарабатывали как все – контрабандой. Оружие, харамные игры, чипы и микроны везли в Тунис, хайп и афганский зут принимали в Реджо, откуда доставляли спецрейсом в Брюссель, а из Марселя в Рим, а оттуда на Сицилию переправляли медикаменты, шотландский виски, и, как ни странно, чипсы и американскую жвачку. Семья держала зутовый бизнес. Нам перепадала мелочевка, но ничего, не голодали. В деле главное не зарываться.
Не секрет, что средняя Европа торчит на зуте. Сицилиане им брезгуют. Самый популярный в Бельгии наркотик здесь называют словом, которое переводится как «собачий оргазм». Афганцы с островитянами абсолютно солидарны, и в случае денежных недоразумений разрядить обстановку можно простым анекдотом про зут. Сидят два обдолбанных бельгийца. – Я имел твою собаку, Абдулла, – говорит первый. – А я имел тебя вместо собаки, и в твою Гаагу, и в Роттердам, – отвечает второй. – Матерь же твою, – удивляется первый, – так какого хрена мы зависли в Брюсселе?
Афганцы тут покатываются со смеху, и дело на мази. Само слово «Брюссель» они считают непристойным. Может, так и есть, но на Балканах за этот анекдот обеспечены трое суток ареста. Наркотики на всей территории Европе, опять-таки демократии ради, не запрещены. Потреблять или не потреблять стимуляторы – проблема исключительно твоего личного выбора. Некоторые препараты доступны по назначению врача, их рекламируют в специализированных изданиях. Но не зут и хайп. Они не хуже другого синтетического фуфла, просто Европа их не производит и не лицензирует импорт. Да и при таком раскладе, если частную кофейню или аптеку уличают в продаже нелегального товара, владелец откупается небольшим штрафом.
Я подсел было на хайп, но скоро бросил. Пробовал колумбийский снег, скайфол и новинку – калифорнийский эксэкс. Удовольствия эти штучки не доставляли и мешали работе. Не люблю эйфории. Чувство потом такое, будто тебя поимели и раздавили.
На Сицилии я прочел много старых запрещенных книг, и даже таскал один маленький томик в кармане. Его подарил мне Илай с напутствием: «Поэт, тварь ничтожная, умер без гроша в кармане. Будь мужиком: учись на чужих ошибках». Мне показалось, что Илай стеснялся просто сказать «На, прочти, не такой уж я дикарь». Так было не принято.
Я потом долго размышлял, почему мы хоть и бежали из общего мира, сохранили прежние привычки и нормы поведения. У нас не было обязательств казаться циничнее или сильнее. Не было причин не доверять друг другу. Только почему-то и вне правил мы остались правильные. Меньше слов, больше дела. Дело должно быть сделано. Не трать драгоценное время зря.
В свирепой толчее я мчался в даль морей,
Как мозг младенца глух, уже другую зиму.
И полуострова срывались с якорей,
От суши отделясь, проскакивали мимо.
… Я видел небеса, что спятили давно,
Меж звездных островов я плыл с астральной пылью.
Неужто в тех ночах ты спишь, окружено
Златою стаей птиц, Грядущее Всесилье?
Автор, француз, был совсем молодым, когда написал эти строки. 200 лет назад он сказал «Надо быть абсолютно современным».
Мы тоже влачим бремя современности. 300 лет прошло, но бремя все то же – свобода, равенство, братство. Миллионы единиц слились в экстазе. 55 раз по кругу зима, весна, лето, осень. Общее дело объединяет. Сожаление – пережитки прошлого. Слова – бессмысленная трата времени. Мы не можем позволить себе отвлекаться на раздумья. Смысл жизни не в том, чтобы колебаться и выбирать. Дело – тогда и сейчас – должно быть сделано.
***
Тогда-то, на Сицилии, продираясь сквозь круги ада, безнадежность частного бунта, грязный бизнес и святую ярость чужой юности, я встретил Арнику.
Арника была лучшим моим фантомом.
В то глупое лето часто шли грозы. Одна застала нас в горах. Не доводилось мне знать ничего страшнее и величественнее. Через считанные минуты мы промокли насквозь, хоть и пытались укрыться под нависающим уступом. Укрытие было ненадежным, туча громыхала совсем близко, и слабый поначалу ручеек у наших ног превратился в мутный поток, увлекавший вниз ветки и небольшие камни.
– Вот бы гроза длилась вечно, – сказала Арника, – и вода смыла бы нашу паршивую цивилизацию, как Атлантиду, и все началось бы заново.
– Ты кровожадная.
– Неправда. Я добрая, – и добавила, – почему люди самые красивые, когда промокнут?
– Самые замерзшие, – возразил я. – И самые подходящие для воспаления легких.
– А пускай. Не боюсь я твоего воспаления. Красивые.
Она сама была сейчас красива. Нимфа в своей стихии. Ее глаза сияли. И вдруг я понял: она любит. Меня, может быть, и такого меня, потерянного, жалкого, извивавшегося как червяк на крючке. И это лишь маленькая часть любви, которая ее переполняет. Она была дитя этого острова, и бури, и гор. Природа-мать миловала свое дитя. А для меня, чужака, природа была гневная мачеха.
– Нельзя здесь оставаться, – сказал я. – Надо выйти на дорогу и спуститься в деревню.
– Как хочешь, – беспечно отозвалась Арника, – в деревню, так в деревню.
Неловко я подхватил ее под руку и потащил за собой, она споткнулась и упала, наверное, ушиблась, но ничего не сказала. Деревня была, к счастью, близко, мы забежали в таверну. Не было ни одного посетителя, обеденное время еще не пришло. Интересно, соберутся люди, если дождь будет лить до вечера?
– Ай-ай-ай, такие неосторожные, – покачал головой пожилой грек, появившийся за стойкой. – Пойду поищу йод.
Тут я заметил, что коленка Арники разбита и течет кровь. Я схватил салфетки со стола и стал вытирать ее ногу, Арника наблюдала со странной улыбкой.
– Я виноват, извини. Ударилась сильно?
– Нормально. До свадьбы заживет.
Грек принес чистую воду, йод и льняную салфетку, я обработал рану, прижимал и держал ткань, пока кровь не перестала идти.
– Мужчина должен строить дом для женщины, а не тащить ее в горы, да еще в такую погоду, – укорил грек и принес два кофе.
– Спасибо, исправлюсь! Сколько я должен?
– Нисколько. Потому что ты молодой дурак, а я нет.
Арника рассмеялась:
– Бедный Винко!
Потом... что было потом? Кто-то из местных заглянул опрокинуть анисовки, подъехал минивэн, оттуда, громко переговариваясь, выгрузилась подмокшая компания и заняла два столика.
Мы ели тушеную козлятину, козы были дикие и водились в горах, пили вино и еще кофе, продолжали сидеть, рассказывали друг другу какие-то пустяки. Негромко бормотало радио и дождь лил до позднего часа.
Были другие дни, но я переживаю этот снова и снова: Арника, горы, таверна, грек и деревня под дождем.
Какая нелепость – торопить время! Раздражаться в ожидании, пока закончится непогода, рассеется пробка на дороге, подойдет очередь в кассу или прибудет задержанный рейс. Большую часть жизни я не умел ценить эти паузы. Системный сбой – так я их воспринимал. А это были мгновения счастья. Счастья быть вне системы. Роскоши, которую современный человек не может себе позволить. И только здесь и сейчас, когда никто не сунется читать нотаскрипту, я могу признаться в крамоле: я возненавидел систему. После инцидента в Пуле или раньше произошел перелом, не знаю. Когда я пришел в себя, потеря маркера и скана, участь изгоя казались непоправимой бедой, это правда. Потом все изменилось. Я перешел на другую сторону.
Камаль почти полностью стер Арнику. Он уверял, что фрагмент прошлого, далекого и даже не мной пережитого прошлого, обрывок старого фильма, случайно затесался в цепь событий и застрял в моей памяти. Она голограмма, вирус, не более того. Я не верил тогда и не верю до сих пор. В зове моря голос Арники, в шепоте ветра ее вздохи, руки в струях тропического ливня, запах в запахах утреннего луга, цветов, трав и земли. Сердце бьется чаще, когда Арника на рассвете, на зыбкой грани яви и сна, ложится рядом и обнимает меня. Я просыпаюсь, и саднит в моем сердце дыра.
Стирая Арнику, старик убил меня второй раз, нет, бесчисленное множество раз. Он стирал одни воспоминания и вставлял другие, создавал и снова стирал мою личность. Я потерял счет метаморфозам. Мое сознание будто попало в центрифугу, плоть растворялась и снова прирастала к костям, я утрачивал дар речи и ревел, и хрипел, как животное; в другие дни в голове моей звучали голоса, рассказывавшие бессмыслицы, и как только мне удавалось собрать образ воедино, Камаль снова дробил его.
– Далась тебе эта ехидна с именем травы. Проклятый вирус пожирает твой мозг, – говорил он. – Все чувства тебе лгут. Тебе не двадцать. Даже не тридцать. Обратного пути нет.
Я был рожден вольным человеком. Я был хорошим направником. У меня была семья. Жена и двое детей. Я испытывал к ним не больше и не меньше чувств, чем положено. Наше общество настолько разумно ограничивает выбор, что алгоритм движения от прошлого к будущему, из пункта А в пункт Б, лишен потрясений. В лабиринте прочерчен единственно правильный путь. Сунься в боковой коридор – наткнешься на невидимое стекло. Сколько ни тщись разглядеть вглубь, за стеклом ничего нет. Не ходи в сторону, предупреждает собственное отражение.
Шаг за шагом, разбивая стеклянные перегородки лабиринта, Камаль превращал меня в своего раба. Я готов был поклясться, что Руджеро подстрелили близ Марсалы, когда на катере мы едва скрылись от патруля, но он был жив и невредим; я привез Бранко и Милице с материка – по их же просьбе! – игрушки и детские вещи, они удивились: у них не было ребенка. Сегодня уже не было. Ребенок мог существовать в ином варианте, ином измерении судеб; ужас в том, что вчерашняя реальность не продолжалась в сегодняшней, а после сегодня не наступало завтра. Исчезла логика событий.
Я заблудился. Спутал карты. Увяз.
Маршрут из пункта А в пункт Б стал дискретным. Ахиллес из греческого парадокса никогда не догонит черепаху. Но Арника, вопреки всем хитрым манипуляциям, продолжала жить где-то в недоступном уголке.
Камаль держал ключи от моего сознания. Говорить он мог что угодно, как угодно мог недоговаривать и юлить. Он славно умел заговаривать зубы, этот новый доктор Франкенштейн. Да, я уже знал и эту историю, и еще много других. День за днем, часть за частью, я продолжал отдавать ему все, чем некогда дорожил. Я был бессилен. Я ненавидел Камаля почти так же, как и систему.
Я не доверял больше воспоминаниям, и каждой клеткой своего существа чуял: надвигается катастрофа.
Ни одно дело не было бы сделано, если бы мы мыслили словами, схватился я за спасительную мантру. Дело – это привычка. Нарабатывай и закрепляй навык. Правое дело объединяет. Ты нашел призрака. Надо покончить с ним и вернуться в свой мир. Дело должно быть сделано. Это твой долг. Миллионы рук тебя поддержат. Покайся, тебе простят измену.
Но вопреки долгу, вопреки мантре душевного равновесия, вывел карандашом на бумаге:
Я бежал по долине
и бежал по склону холма,
змеилась и вилась тропа,
я не знал, что нельзя человеку
так быстро бегать,
что жилки в висках взрываются
дрожью папоротника,
когда так быстро бежишь.
Я бежал от себя, захлебнувшись ветром,
но я все равно себя догнал.
Я упал на колени.
Но боль, которую я таскал,
как рюкзак,
как горб,
как сломанные крылья,
моя боль была невыносима,
и я ее убил.
И тогда бог оставил меня в темной комнате
обнимать стены,
потому что я не нашел
слов оправдания.
Это был стыдный поступок, и я разорвал бумагу на мелкие клочки. Но я запомнил слова. Я спрятал их там, куда не добраться ни Камалю, ни системе.
Человек имеет свои крылья. И человек имеет свой ад.
***
Они устроили бойню. Десант высадился в Мессине около полуночи. Они шли по улице, от дома к дому, молчаливо и планомерно уничтожали всех подряд – мужчин, женщин, детей. Назавтра была прочерчена новая граница: малый треугольник непокорного острова, до подступов к Этне, был зачищен и прирезан к материку. Формально это была операция по борьбе с экспортом зута. Однако никто из Семьи не пострадал. Все погибшие были обычные островитяне.
Мы ничего не знали, когда въехали в город. Ни одной живой души по дороге до порта. На закрытых складах протяжно и тонко выли псы. Телефоны партнеров не отвечали. Мы стучали в запертые двери, и хор сбился было на осатанелый лай, но стоило отойти, как псы завели прежнюю песню. Псы воют не как волки. Волчий зов разносится далеко, волк ищет пару или собратьев, этот зов значит жизнь. Псы Мессины выли о смерти.
Мы поехали в сторону жилых кварталов. Улицы были безлюдны. Не доезжая до центра – понятно было, что в городе неладно – Илай остановился в небольшом переулке, мы зашли в ближайший дом и увидели убитых. Соседний дом – та же картина. Большинство спали, когда началась зачистка. Люди не оказали сопротивления, их убивали тихо и аккуратно. Тела не были облучены.
– Матерь божья, – пробормотал Руджеро. – Они атаковали остров. Это конец.
– Быстро валим, – сказал Илай, – пока не засекли труповозки. Электроника нас не видит, прорвемся.
– А если нет?
– А нет так нет – сдохнем вместе с народом.
Мы покинули город и мчались по пустой трассе. Радио в машине ничего не сообщало о трагедии. Ни одна станция. Никто не знал. А будь иначе, многие рискнули бы сказать правду?
– Надо выйти в сеть, – предложил я, – и предупредить остальных.
– Какой правдолюб, только посмотрите. Выйдем – спалимся как дети. Сначала надо покинуть их зону, а мы даже не знаем, где граница.
– Они не остановятся, пока не захватят все, – сказал Руджеро. – Будет война.
– Посмотрим. Опаньки! За нами хвост.
Все-таки нас обнаружили. С дрона или камеры. Неважно. Сзади приближался полисмобиль с желто-лимонными полосами. Как на материке. В Сицилианской республике патрульные другой раскраски.
– Что, парни, сдадимся сразу или напоследок погоняем с ветерком? – Илай был злобно воодушевлен.
Я подумал, насколько нелепо все происходящее. Просто неудачный скачок из реальности в реальность, будто в сегодняшний день я попал с черного хода. Эта ошибка будет дорого стоить.
– Придержи! – крикнул Руджеро. – Подойдут ближе, буду стрелять по колесам.
– Пали хоть в лобешник – только попади.
Руджеро попал. Нам повезло. Погоня отстала. Илай жал на газ, машина неслась над скалами. Второй раз повезло, когда мы перед Таорминой проскочили блокпост. Сбили шлагбаум, автоматчик дал очередь, лазер скользнул по верхам. Финита! Мы были на своей территории и получили передышку.
Знаете что? Каждый человек знает, когда пробил его час. Не нужны для этого ни календарь, ни часы, ни маркер в крови. Мой дискретный маршрут снова стал сплошной прямой. Я твердо держал курс на пункт Б, у меня был долг перед товарищами, и долг перед памятью погибших. Я снова сражался за рубеж, другой рубеж, но неважно. Какофония слилась в мелодию, хаос устремился к строгим чертам порядка. И я сражался – и молчал об этом – в том числе за Арнику, за идеалы равенства и свободы. Пусть все было испоганено, оболгано, искажено, я верил в конечное торжество добра.
Я был сумасшедший мечтатель: верил в справедливость и знал, что человек никогда не станет лучше. Это хищник, который подрубает самый корень жизни. История цивилизации – от дубинки к мечу, от меча к костру инквизиции, от костра к гильотине, от гильотины к концлагерям, от концлагерей к атомной бомбе, от бомбы к генному модификатору. Разве не это вы называете прогрессом – когда способы расправиться с другими совершенствуются, а других с каждым веком становится все больше?
Других, стоящих в одиночестве напротив толпы.
Братство рано или поздно – ссора Каина с Авелем, любовь – потерянные иллюзии.
Пьяный корабль устремляется домой. Падая на колени, ты ищешь не бога и не бином Ньютона, а самого себя.
Слова ничего не значат, но рано или поздно остаются только слова.
***
Камаль готовит ответный удар. Его цель – уничтожить технологию производства генного модификатора. Задача непосильная как для одиночки, так и для супер подготовленной группы. Но помимо нашей группы есть другие, где и сколько, не знает никто из рядовых бойцов. Армия невидимок собирается одновременно взорвать заводы и лаборатории, провести масштабную компьютерную атаку с целью уничтожения формулы вакцины и физически устранить ученых, занимавшихся разработками в этой области.
Никто в нашем мире не станет раскрывать преступление, если оно тщательно спланировано. Это не парадокс. Развитая технократия игнорирует возможность организованного сопротивления, потому что успех равен провалу. Как только мы ликвидируем вакцину и погибнем, да, скорее всего, погибнем в бою, как мужчины, общество потребует нового знаменателя. Через полгода-год, если они не восстановят вакцину, будет внедрен иной способ регулировать численность населения. Вирус, веерное облучение, психотропы в воде и воздухе, что угодно. Они придумают. Они найдут уязвимые точки. Они будут промывать мозги, пока вы не перестанете сомневаться, что высшее благо – рубеж 55. Или вам больше нравится рубеж 50? Вы любой примете единогласно. Родители должны уйти, чтобы дети получили шанс. Культ общественного блага требует жертвоприношений. Система совершенна – индивид ничтожен. Война за рубеж будет длиться, пока существует наша цивилизация.
Впрочем, кто я, чтобы осуждать нормы общественного устройства? Направник, изгой, контрабандист, террорист. Я верю в идею добра, но знаю природу человека. Обманывать себя поздно. Я должен быть сильным. Дело должно быть сделано. И когда ветер развеет пыль, что от меня останется, обожжет ли вам руки живая вода, обожжет ли душу горечь знания, обожгут ли спящий разум слова?
Не знаю, сколько еще продержится Сицилианская республика. Силы неравны. Остатки Сопротивления скоро будут уничтожены. Женщины носят траур. Детей учат прятаться и воевать. Говорят, еще остались места, куда может бежать человек без скана и затеряться. Плыть туда далеко и опасно, выжить трудно, зато аборигены не задают лишних вопросов. Удалось ли кому-то на самом деле добраться до диких земель, неизвестно. От беглецов не приходит вестей.
Теперь мне снится другой сон. Я стою у окна, и кто-то медленно закрывает жалюзи. Я бросаюсь к другому окну, но чья-то рука снова тянет за шнур, полоски плотно смыкаются, свет гаснет. Я выскакиваю в коридор, там еще окно, но едва я добегаю до него, жалюзи наглухо закрываются. О нет, это не просто жалюзи, это обманка. Окна задраены тонким непроницаемым листом. Я тычусь в поисках выхода, как слепой звереныш, и каким-то образом мне удается выбраться. И вот я бегу, легко, едва касаясь земли, вокруг ярко-зеленое и синее, я плачу от счастья, и вдруг замечаю под ногами бесконечный ряд параллельных полос. Серые полосы растут, ширятся, сливается воедино. Что за безумие! Я несусь по шпалам. Скольжу по стальным рельсам, безумец, ускоряюсь, как поезд, опаздывающий к станции назначения. Стучат ли колеса на стыках или это звук моего пустого сердца? В воздухе жар и пыль, и лишь приятно холодит сталь. Мои пальцы хватаются за сталь, моя горящая щека прижимается к стали, вкус стали я чувствую на языке. Но вот поезд замедляет ход, снова можно различить просветы между шпалами, мои рельсы сливаются с другими рельсами, я плавно скольжу по открытому пути. Путь открыт в пункт Б. Маршрут построен. Иного не дано.
Я просыпаюсь. Выхожу. Ночь в сентябре чудесна и тепла. Вчера штормило, ветер продержался недолго. До рассвета еще час. Прибой намыл новые изгибы на берегу. Шторм выбросил водоросли. Граница сдвинулась к суше. Волны пока отступили.
Море зовет меня. В зове моря голос Арники. И в каких-то неведомых далях пространства и времени вечно длится день, где девушка и парень пытаются укрыться от дождя под нависающей скалой. Хотя, может, день длится только во мне. Это всего лишь вирусная программа, которую не смог стереть Камаль.
Я, Винко Зорич, сижу на намытых волной изгибах. Берег – это граница. Когда-то людям, живущим на затерянных островах, мир казался не больше их кусочка суши. Но они передавали от поколения к поколению легенды о других мирах, о живущих там богах и странствующих героях. И находился смельчак, который рисковал отправиться на лодке в дальнее плавание. Он редко возвращался назад. Никто не знал, погиб ли он в волнах или ему удалось доплыть к другой земле. Кому-то везло, кому-то нет. Не будь легенд, человек не отправился бы в опасный путь, а не будь странствия, не были бы построены корабли и начерчены карты.
Наши далекие предки начертили карты. Мы их сожгли. Нам больше не нужны их ориентиры. Мир опутан сетью коммуникаций, ни потеряться, ни скрыться, но к какой земле плыть? Куда нам плыть?
Но больше не могу, уставший от валов,
Опережать суда, летя навстречу бурям,
И не перенесу надменность вымпелов,
И жутко мне глядеть в глаза плавучих тюрем.
Что-то он понял, тот француз, хотя и жил во времена старой Европы. Ничтожная тварь без гроша в кармане. Ха. Будь мужиком, не повторяй чужих ошибок.
Как же мы всегда гордились тем, что на войне выбрали правую сторону. И я был всегда на правой. Когда был направником и когда контрабандистом. И сейчас.
Камаль медлит.
Остановилась черепаха – остановился Ахиллес.
От беглецов – от мертвецов – не приходит вестей.
Я спокоен.
Бонус... да какой там бонус! Один день в Пуле и целая жизнь под откос. Или, если хотите, один день под дождем и целая стертая жизнь...
Рано или поздно псы войны обнаружат наше последнее убежище.
Я жду. Мой револьвер, смешная игрушка из прошлого, вычищен и смазан, обойма заряжена.
Дело должно быть сделано.
Когда они придут, я успею нажать на курок.
* Цитаты из «Пьяного корабля» А. Рембо приведены в переводе Д. Самойлова.
Свидетельство о публикации №220032400761