Гвоздь

Весна пахла оттаявшей землей, набухшими почками и прелой прошлогодней листвой. Павел Алексеевич Шомов надел старую, привезенную ещё из России, стеганную куртку "пуховик" и пошел гулять в парк. Аккуратная парковая дорожка вывела его к бурной от талой воды реке. Он засмотрелся на воду, померил взглядом глубину потока, решил что для рыбалки совсем негодная, вздохнул, покрутился по старой привычкe на берегу и решил отдохнуть рядом на скамейке. Вода его успокаивала. Он сел, натянул кепку на лоб, так чтоб солнце не слепило глаза, и засунул руки в карманы. В правом кармане лежал гвоздь. Павел Алексеевич потер гвоздь указательным пальцем и нащупал остриё. Без сомнения гвоздь. Покрутил его ещё некоторое время в кармане и наконец-то достал. Гвоздь был маленький, столярный, с широкой ржавой шляпкой. Ничем не примечательный гвоздь. Гвоздь как гвоздь. Но получалось что всё-таки не совсем обычный, а "привезёныш" из села Малошуйки Онежского района.

В Малошуйке у Павла Алексеевича каких только гвоздей не было. В сарае в жестяной коробке из-под печенья хранились дюбеля с резьбой. Остались ещё от строительства нового дома. В один год Онега разлилась и смыла прибрежную улицу. Всем селом отстраивались заново на косогоре. Мужики по очереди ездили в Архангельск за строительным материалом и, конечно, покупали гвозди. В хозяйском запасе, в ящике, скопились длинные строительные, дюкерты, винтовые, маленькие гвоздики для сетки, гвозди с двойной шляпкой для тепличных рам, несколько закаленных стальных и разных других без названий, но необходимых в сельском хозяйстве.

Павел Алексеевич сжал гвоздь в ладони и закрыл глаза. Гвоздь не давал покоя. Казалось что-то очень важное забылось, а гвоздь служит подсказкой, напоминанием.

"Может остался от покровки?" – думал Павел Алексеевич. "Покровкой" называли деревянный настил между грядок в огороде. "Нет, – отговаривал он себя, – Там другие гвозди, гребенчатые. Там прочность нужна, доска к доске плотно, чтоб не ходила, не проваливалась. Этот будет маловат." В Малошуйке oгород был при каждом доме. Грядки для огурцов, зелени и тугих, как снаряд, кабачков делались высокие, с бортами, чтоб весенняя талая вода не размывала чернозем и не портила нежную рассаду.

"Наверно, когда крыльцо чинил, один лишний остался", – старик вздохнул с облегчением, но тут же себя одернул, – "Крыльцо-то я ремонтировал летом, а гвоздь в осенней куртке. Не получается."

По дорожке прошла группа молодых ребят. Они были в разноцветных бейсболках и громко разговаривали на непонятном для Павла Алексеевича языке. Он прислушался, постарался уловить знакомое слово, но гвоздь в руке был роднее и интересней.

"От Тониных похорон остался. Точно. Гроб оббивали красной материей, как раз маленькие столярные гвоздики и пошли", – Павел Алексеевич разжал ладонь и погладил гвоздь.

По мужу Антонина была Шомовой и приходилась Павлу снохой. Была она последней из "старой" родни. Из тех, кто помнил Павла молодым и крепким и знал то время, когда он легко и азартно на спор переплывал Онегу, кто помнил его жену Нину.

Антонина долго болела. Все привыкли к ее хворям и не верили в скорую кончину. Умерла она так же внезапно, как неожиданно выпадает первый снег. Вроде бы и ждешь его, и знаешь что со дня на день посыпет, а всегда, выглянув утром в окно, удивляешься изменившейся за ночь природе. Так случилось и с Антониной смертью. Днем зашла соседка и по-северному, без причитаний и слез, наклонив голову на грудь сказала: "Померла Тоня.". Павел купил две бутылки водки, пошел к столяру и долго сидел в мастерской. Они обстоятельно со всеми деталями обговаривали похороны и не чокаясь по-тихому, как пьют прожившие всю жизнь в селе мужики, выпивали за упокой души Антонины, за жену Павла, за его родителей, и за всех кого смогли вспомнить. Столяр нежно гладил шершавой ладонью пахучую сосновую доску и обещал, а затем и сделал Антонине вполне ладный, на взгляд Павла, гроб.

От нахлынувших воспоминаний у Павла Алексеевича сдавило дыхание, заболело, заныло в груди и он задышал часто и отрывисто. Порыв ветра зашумел в кронах деревьев и едва не сорвал с головы старика кепку. Павел Алексеевич от неожиданности взмахнул рукой, стараясь поймать головной убор, и выронил гвоздь. Гвоздь было жалко. Он поспешно встал, по-стариковски всем телом наклонился и стал рассматривать пожухлую траву перед скамейкой. Ржавая шляпка торчала из мягкой земли. И тут он вспомнил!

Он летел к сыну в Америку. В международном отделе Пулково было немноголюдно. За окном взлетали и садились самолеты, пахло курицей-гриль, буфетом и крепким одеколоном. Павел Алексеевич нервничал, чувствовал себя чужаком, неприспособленным к незнакомой обстановке, боялся запутаться и опоздать на рейс. Он напряженно прислушивался к объявлениям, вытирал платком мокрый лоб и в душе сожалел о своем решение уехать из родной Малошуйки, как вдруг заметил на полу маленький гвоздик с широкой шляпкой. Он поднял гвоздь. Гвоздь по-свойски, как старый и близкий знакомый, лег в ладонь и успокоил старика. Павел Алексеевич положил гвоздь в карман и пошел на посадку.