Белая ворона

 ***  Рассказ из сборника С.Е.Золотухин «Что было то было…»
Документальные истории из жизни врача.  ***


Говорят, что белой вороной нельзя стать по желанию. Ей, собственно, надо родиться.

Не буду начинать повествование с детства, чтобы не утомлять читателя объяснениями некоторых необычных моих  поступков.   Когда же я учился в школе, то этих поступков стало больше.

Из хорошего. Я рано начал читать. Читать… техническую, биологическую и медицинскую литературу, обычно  научно-популярную литературу в виде книг и журналов. Ее в избытке я находил на школьном пункте приема макулатуры, где я обитал постоянно, добровольно дежуря в дни ее сбора.  Дома я группировал материал по тематике, а потом пытался некоторые идеи воплощать в жизнь. Я хотел с помощью физических упражнений из системы йогов изменить себя, а с помощью химии и физики добиться каких-то результатов по улучшению окружающего мира. Правда, занятия йогой не принесли мне паранормальных способностей.  Но я научился контролировать себя и в жару и в мороз, а общая физическая подготовка оказалась полезной для последующих занятий в закрытой секции дзю-до, не сильно отличавшейся от борьбы самбо или боев без правил. Учился я в школе хорошо, неплохо рисовал, пробовал сочинять стихи. Пытался даже освоить игру на гитаре, но за неимением слуха и денег на музыкальное образование так и не освоил.

Из плохого. Успехи в химии ограничивались пиротехникой, физики - изготовлением радиопередатчиков, знакомством с сомнительными людьми, обеспечивавшими меня радиодеталями и музыкальными пластинками, а все вместе   по тем меркам - радиохулиганством и криминалом. Мои родители и соседи беспокоились, что однажды я своими экспериментами сожгу дом, учителя – что взорву школу, а родители одноклассников, что их дети, принимая участие в небезопасных затеях, которые я постоянно устраивал, покалечатся. Я неоднократно слышал от них, что дети должны быть прилежными в учебе и послушными, а не как я, наперекор взрослым, грызть стекла, прокалывать щеки и руки иглами, зимой купаться в проруби, пить соляную кислоту и, добиваясь справедливости, постоянно ходить с синяками. Но со временем страхи у родителей рассеялись, и их дети  благополучно окончили школу.

Что касается меня, то вопреки ожиданиям большинства знакомых, пророчивших мне «колючку», я поступил в мединститут, правда, не с первого раза, а уже после армии.

В 70-е годы, в пору моей учебы, наконец-то закончились долгие споры между физиками и лириками, и вопрос, кто был больше нужен людям, потерял свою актуальность. На авансцену вышла медицина. Именно она и нужна была всем. Мединститут в то время выпускал разносторонне развитых медицинских специалистов, почитавших марксистско-ленинскую философию и беспредельно открытых для научного познания. К тому же профессия врача в стране была одной из самых  престижных.

Я с головой окунулся в медицинское образование и хотел как можно больше накопить необходимых знаний и навыков. Но не по какой-то одной врачебной специальности, а по многим, и особенно в области теории медицины.

Да, учась в институте, я еще исполнял обязанности старосты группы и за каждого человека из группы отвечал. Мне нравилось быть ответственным. Слабоуспевающим  студентам я помогал. И за каждого отчитывался перед деканом. На этом поприще, правда, я однажды погорел, сказав декану, что сообщать сведения из личной жизни подопечных не буду.  После этого я был занесен в особый список декана и исключен из старост.

Данному эпизоду я особого значения не придал, хотя со стороны деканата были и потом мелкие придирки, да ладно. Учеба продолжалась, и продолжались дополнительные занятия в разных научных секциях. На третьем курсе наконец нашел то, что нельзя было потерять. Я нашел любимый предмет. Им оказалась патологическая физиология. Этот предмет способен был дать возможность развиться моим способностям и превратить меня в настоящего исследователя.

Я всего себя пытался отдавать науке. А работы на кафедре патологической физиологии тогда было невпроворот. Мой научный руководитель профессор Виктор Николаевич Ельский после защиты докторской диссертации по травматическому шоку, не остановил, а продолжил свои исследования. Его новые темы НИР были связаны с  ведущими научно-исследовательскими институтами СССР.  Помощников профессору не хватало, особенно после того, как его первые кружковцы окончили институт. Словом, я оказался в нужное время в нужном месте. Освоив за три года все методики кафедры и биохимического отдела ЦНИЛ по нейроэндокринным аспектам шока, я начал предлагать собственные разработки для кафедральных НИР и, главное, я их и выполнял.

На распределении после окончания института меня планировали оставить в институте на научную работу, поскольку считали подготовленным специалистом. Оказалось, что декан был против. Но… оставили.

Дальше - как по накатанной: интернатура в ОКБ им. Калинина,  работа в ЦНИЛе, аспирантура на кафедре патологической физиологии и преподавание…

Вот отдельные эпизоды, связанные с моей работой на кафедре, которые окончательно определили мой образ белой вороны.

1984 г. Идет накопление данных об эффективности разных противошоковых препаратов при экспериментальном травматическом шоке и без него. В методике оценки эффективности лекарственных средств  используется моя разработка. Кстати, все исследования тогда проходили под грифом «дсп». Препараты классифицируются. Испытываются новые. Попадает на испытание препарат, сочетающий в своем действии сильную анальгетическую и нейролептическую активность – пифурбен. Он проходит тестирование. Отчет никто не требует. Через несколько месяцев снова его привозят, но уже требуют отчет и в ближайшее время. Тестируется поступившая партия препарата. Выясняется, что в диапазоне прежних эффективных доз препарат токсичен. Тестируется пифурбен старой партии. Результат удручает: в прежних лечебных дозах он вообще неэффективен. Вывод: со временем препарат теряет свою биологическую активность. А это лекарство ждут военные медики. Планируется его апробация в условиях Афганистана. Нам известно, что ряд лабораторий союза указывают в своих отчетах, что препарат хороший. А тут… Отчет о потери активности шеф не подписывает, боясь, что я ошибаюсь. Его подписываю только я.  Нарочным отправляют отчет в Москву.

 Через несколько дней меня срочно вызывают в Институт фармакологии АМН СССР. Все понимают, чем для меня и для института эта поездка может закончиться. Еду. Закрытое заседание фармкомитета АМН. Рассказываю академикам и медицинским генералам о методе оценки эффективности препаратов, о разных партиях пифурбена и результатах тестирования. Соглашаются. Оказалось, что из двух десятков положительных отзывов только два были отрицательные. Уезжаю.

Потом была доработка препарата, новая апробация. Как оказались мы с проф. В.Н. Ельским в числе многочисленных соавторов этого препарата не знаю, но такой документ по почте пришел позже. Дальнейшая судьба  пифурбена мне неизвестна.

1985 г. Ленинград. НИИ скорой помощи им. И.И. Джанелидзе. Заседание проблемной комиссии №2 союзного значения (травма военного времени). Я приглашен для демонстрации своей разработки - планиметра, осуществляющего расчеты по прогнозированию травматического шока и выбора оптимального лечения  на этапах медицинской эвакуации и решения вопроса об оснащении этим устройством армейского медицинского имущества.  Параллельно на повестке дня отчет о результатах проведения клинических испытаний перфторана (первой искусственной, или как говорили, «голубой» крови). По планиметру я выступил, решение было принято положительное. По перфторану от проф. Ф.Ф. Белоярцева выступал сотрудник его отдела. Доклад был хорошим, но реакция членов проблемной комиссии меня неприятно удивила. Много было, на мой взгляд,  необоснованных претензий с последующим предложением закрыть проект. Я не мог сдержаться от возмущения и выступил в защиту проекта. И хотя я никакого веса в проблемной комиссии не имел, произошло замешательство в составе членов этой комиссии и решение отложили до следующего заседания.

Потом мне досталось, но я и это пережил. К сожалению, проф. Ф.Ф. Белоярцев это не пережил. Через несколько месяцев его не стало. Мне потом говорили, что на него был «заказ» и даже было открыто какое-то уголовное дело.

Между прочим, именно тогда кто-то из членов проблемной комиссии обозвал меня белой вороной.  Что ж, пусть. Но ведь по  происшествии многих лет человека, создавшего искусственную кровь не только реабилитировали, но и наградили, а препарат и сейчас с успехом применяется в реаниматологии.

1987 г. Москва. НИИ общей реаниматологии АМН СССР. Клиническая база института, реанимационное отделение. Мой хороший знакомый О.П. Врублевский, работавший тогда старшим научным сотрудником  в лаборатории патологической физиологии и ординатором в реанимационном отделении этого института, договорился с руководством института о проведении на больных апробации разработанного мною гемодиализатора на жидких динамических мембранах, еще первого образца устройства.

Перед началом работы с больными я выступил на пятиминутке, на которой председательствовал академик В.А. Неговский. В своем кратком сообщении я рассказал о сути метода и продемонстрировал образец диализатора. Были вопросы от коллег и от академика. Апробацию одобрили, хотя, по моим ощущениям, В.А. Неговский не поверил в работоспособность устройства. По окончанию пятиминутки он сказал, что если «эта штуковина заработает, то он меня запомнит».

Я провел в отделении почти неделю. Из шести тяжелейших больных, которым была выполнена процедура, выжили пять. Академик В.А. Неговский был доволен.

Я уехал домой. С НИИОР АМН СССР я поддерживал и дальше хорошие отношения, особенно со старшим научным сотрудником И.Ф. Богоявленским. Мы вместе с ним, а он раньше был военным медиком, писали руководство по медицинской сортировке, и я несколько раз для согласования материала приезжал в Москву.
В НИИОР в 1988 году мне предложили открыть в Донецке Центр математического моделирования патологических процессов при экстремальных и терминальных состояниях, который бы являлся филиалом их института. Соответствующие документы подготовил И.Ф. Богоявленский. Когда подписывал В.А. Неговский, он сказал, что помнит меня.

- Главное, чтоб у вас в Донецке не возражали, а в остальном мы поможем, хотя мы на регионы теперь  мало влияем, - сказал на прощание академик.

В Донецке не понимали, зачем это мне было нужно, и возражали, ведь требовалось в это время кого-то с кафедры отправлять со студентами в совхоз на уборку урожая.

Для меня поездка в совхоз была первой. В бытность студенчества на сельскохозяйственные работы я не выезжал. После первого курса, правда, был в стройотряде, но после второго уже работал по науке в институте.

Мне достался первый курс, в основном, девчата, только окончившие школу. Всех нас поселили в сельской школе, для которой нормой было, что туалет находился на улице.  Я обустроился в медпункте потому, что был назначен  еще и врачом.  Наша бригада занималась сбором яблок  и  арбузов. С меня требовалось организовать работу и смотреть, чтоб работники не нарушали технику безопасности. За плохую уборку урожая совхозное начальство отчитывало нас и снижало заработную плату. Приходилось, идя сзади за девчатами, оставшиеся на деревьях яблоки, сбивать палкой, или, не сорванные арбузы, уносить на обочину грядки. К концу дня, в отличие от студенток, я уже еле ходил.

Однажды я заметил, что другие преподаватели, которые руководили бригадами студентов факультета, сначала ограничили со мной общение, а потом и вообще перестали разговаривать. Мои попытки установить  причину бойкота успехов не имели. Но вот к нам в совхоз  приехал сотрудник кафедры и мой друг Ю.Я. Крюк. Он разобрался. Оказалось, что глядя на меня, когда я после работы, надев спортивный костюм и шлепанцы, несколько шатаясь от усталости, ходил, пардон, в туалет, они все считали, что я выпивший. А не разговаривали со мной эти сотрудники  потому, что считали, что я пью один, игнорируя их компанию. Все просто! А раз так, то и они меня решили игнорировать!

Все потом благополучно разрешилось, но я снова себя почувствовал белой вороной.

Прошло более тридцати лет! Каааар!!!