Золотое око солнца, или последнее лето детства

               

     Всё. Школу мы закончили, получили свидетельство об окончании семилетки. Это уже была вторая школа, которую я окончил, первая была начальная – четыре класса. Тогда все должны были обязательно закончить четыре класса, это уже считалось образованием, а дальше человек мог идти в пятый класс, в ФЗО (фабрично-заводское обучение), или идти работать в колхоз, крутить быкам хвосты. Как это делается и почему, я видел у крёстной на МТФ. Быки очень спокойные и упрямые животные. Иногда они застывают на месте, как статуи, и не хотят идти дальше. Десять километров на них можно ехать целый день. А надо ехать, а не стоять. Вот тогда им крутят хвосты. Это больно, и они вновь начинают шагать, бегать они не умеют. Но некоторые ребята, которые сидели по два года в каждом классе, так сразу шли работать в бригады. В тринадцать или четырнадцать лет справишься не только с быками, но и с лошадьми. А некоторые даже становились трактористами. Я встретил двоих одноклассников в тракторной бригаде, когда в девятом классе проходил полевую практику на прицепе у отца.

     Мне очень хотелось сдать все шесть экзаменов в седьмом классе на одни пятёрки. Но, как и в четвёртом, получил четвёрку за изложение – одна описка и одна запятая.

     А потом мы зарезали овцу но, само собой, сначала остригли её, не пропадать же шерсти! Овцу можно было бы продать живой, жалко, всё же родное животное, хотя и глупое, но прожившее у нас два года, а за мясо можно выручить денег больше. А деньги нужны были, чтобы купить мне одежду: брюки, вельветку, бушлат, плащ, ботинки и кепку. Для учёбы в восьмом классе в Квасниковке. Я не должен выглядеть хуже всех. Торговать на базаре в Энгельсе отправили меня. Я ещё помнил, как в детстве торговал на Пешке в Саратове молоком и творогом. Чего мне было бояться?

     Пока я занимался своими важными делами, учился, сдавал экзамены, торговал и так далее, дед и дядя Коля построили новый дом в Саратове на Третьей Дачной. Мне было дико, как можно оставить такое замечательное место, Соколовая улица, Трудовой переулок, ведущий прямо на Соколовую гору, и Волга рядом – плоты, «Локомотив». А на Большой Горной библиотека № 10 имени А.С.Пушкина! А ребята? Где ещё найти таких замечательных ребят – Шурка Маторин, Гаврош, да и все остальные? Ну, ладно, ребята… Буду приезжать сюда каждый день, и всё будет по-прежнему, а в библиотеку буду ходить, кто знает, что я тут уже не живу?

     Ещё не очень жаркое солнышко весело ныряло в волнах, оно походило на блестящий зрачок, стрелявший жёлтыми лучами на всё вокруг. Сойдя с «Быстрого» я, мимо Троицкой церкви, Пешки, по узенькому мосту, помчался к ребятам. Вот они обрадуются мне, они уже все на улице или на брёвнах, напротив дедовой калитки. Вновь я окунусь в этот шум и гам, куда пойдём, куда поедем, разумеется на подножках трамваев? А на Соколовую гору обирать феники (финики), узенькие белые ягодки, словно присыпанные пудрой. Их трудно глотать и мяса на них почти ничего. Они очень вяжут всё во рту, а всё равно вкусно, только здорово пить хочется. Или будем играть в войну. Вот оно родное место, и на улице никого, даже Гавроша, который вечно тынялся там. Я во двор к Шурке, дом на замке, и тишина такая, что кажется, как тончайшая струйка воды из колонки что-то шепчет тихим женским голосом, а что, не разобрать, и хочется спросить, где же все? Ну, ещё соберутся, утро только!

     Долго сидел я на брёвнах, никто не выходил, никто не выскакивал на улицу с куском хлеба, присыпанным сахарным песком поверх тонкого слоя масла, – дай куснуть! Я ничего не понимал, вдруг город стал чужим и безлюдным, лишь пара голубей летала над крышами да раздавался отдалённый свист голубятника, выходит, есть ещё живые люди на Соколовой, а моих друзей нет, некому радоваться, что я приехал.

     К началу августа я возвращался домой. И в этот раз решил пройти в обратном направлении, через Воловый мост, у которого всё так же сидели две тётки, одна продавала самодельные ириски, другая жареные семечки, калёные, говорили в Терновке. Мимо церкви с веселыми голубыми куполами на улице Весёлой, в которой был кинотеатр. «Мишку-аристократа» смотрел я там и пару  серий о Тарзане. Мимо школы профсоюзов, где мы иногда тырили бутылки на кино из подвала, и вот опять Соколовая, пустая, как месяц назад, даже и посидеть негде, кто-то увёз брёвна. Мимо парикмахерской у узенького места, серой бани №3, мимо госпиталя… я спустился к плотам. Тайная надежда, что я встречу своих, не сбылась. На брёвнах загорала молодая компания. Я почувствовал себя разочарованным стариком и не стал раздеваться.

     Дома мать сказала:
- Чего тебе топтаться без дела, хочешь поработать, стеречь колхозную бахчу, вместе с Иваном Балдовым, хоть арбузов заработаете?
Я согласился.

     Я никогда раньше не бывал на бахче. Это не означало, что я не ведал вкуса арбуза или дыни. Напротив, обожал эти… ягоды, потому что это и в самом деле ягоды, только большие. Об этом нам сказал Александр Иванович Калашников, он был географом и ботаником.

     Нет, конечно, в колхозе была бахча, и на трудодни осенью стали выдавать арбузы и дыни, но арбузов было больше. Мы, пацанва, наслаждались в полной мере сладчайшей арбузной мякотью, выгрызая её до…, в общем, пока корка не станет тоньше бумаги. А если она оставалась всё же несколько толще, то прекрасно шла на изготовление боевых снарядов. Были у нас складные железные ручки, с одной стороны перо №86, с другой стороны небольшой кусочек карандаша. Использовав необходимый инструмент, мы вновь пишущие части втыкали в железную трубку, порядок! Но если на арбузную корку надавить довольно острым краем трубки с обоих концов, то получался вакуумный снаряд. Надавишь карандашом с одного конца, воздух внутри моментально сжимается, и снаряд с другого конца вылетает с хорошей скоростью… Такие баталии разыгрывались в классе! Доставалось и девчонкам, особенно тем, к которым пылал симпатией стрелок.

     А в четвёртом классе, в Смеловке, мы все стали арбузокрадами. Нет, мы не устраивали набегов на бахчу, что является исконной русской забавой, так что даже космонавты однажды не избегли такого соблазна, рассказывали по телевизору. Мы воровали арбузы с проезжающих мимо деревни полуторок и тут же поедали их, разбив о колено.

     А мне очень хотелось прочувствовать самый пейзаж и дух кавунного поля (арбуз, по-нашему, кавун), как его описал в одной из своих книг Борис Житков. Там рассказывалось о путешествии на Украину мальчика-москвича, и так вкусно там было описано, в том числе и бахча (баштан), она особенно, что у меня текли слюнки, когда читал. Сами арбузы и дыни, шалаш посредине, древний дедусь в соломенном капелюхе (шляпе) и так далее. Где я её прочёл, эту книгу, в Смеловке, в Терновке, в Саратове, и кто её дал, не помню.

     Была одна особенность у неё, её нужно было читать по странице в день целый год, якобы ты сам этот мальчик и всё видишь собственными глазами и всё чувствуешь своим собственным сердцем. Ну, это не для меня, конечно, не чувства и душа, а вот эта медлительность, постижение мира по чайной ложке. Я, само собой, проглотил триста шестьдесят пять дней за один и был долго в восторженном состоянии от неё. В таких случаях мне всегда хочется перечесть книгу ещё раз, но она больше ни разу не попалась мне…
- И что, нам выдадут берданку?
Мать засмеялась;
-  Какой кровожадный: трещётку и стуколку выдадут вам!

     Темно. Но завтра до рассвета надо ехать на работу. На чём? Да на велосипедах, тут три километра до шоссе, да столько же потом, а после захода солнца домой вечерять и спать!

     Приятно по утренней прохладе, а точнее, как говорят все, ехать навстречу выползающему над горизонтом солнцу. Оно большое и красное, как медный пятак восемнадцатого века, который я нашёл на чердаке старой пекарни в Шумейке. А поперёк солнца параллельно горизонту две чёрные полосы, нижняя – пунктирная. Приятно ехать в такую рань на работу, привычно вставать до стада, когда матери ещё только доят коров и кое-где уже подымаются к небу тонкие струйки дымков. Ветра никакого, и, наперекор законам физики небесные деревья вырастают прямо из воздуха.

    Наша работа нетрудна. Надо всего лишь с восхода и до захода гонять грачей и лисиц. Оказывается, они очень любят дыни и арбузы. Каким-то образом они угадывают самые спелые плоды и начинают их долбать. Иногда мы заступаем на дежурство одновременно с птицами. Как и мы, они точны, своего часа никогда не пропускают. Иногда они обгоняют нас. О! Смотри, полетели! Мы оставляем велосипеды у шалаша, рядом с дорогой, ведущей в ближние полеводческие и тракторные бригады. По обе стороны стола скамейки. В шалаше стоит бидон с водой, нам каждое утро завозят свежую воду и каравай хлеба. Чай мы не кипятим, смешно, если есть арбуз, вода нужна для умывания и мытья рук.

     Кроме грачей и лисиц других воров у нас не бывает. Грачи умны, а лисы хитры, они появляются неизвестно откуда и выбирают те плоды, которые пометили птицы. Мы гоняем и тех и других, но никто нас не боится, ни наших трещёток, ни летящих в них камней. Грачи просто отлетают, даже и не очень далеко, а лисы отбегают на десяток метров. К этому времени жара, усталость и бесполезность наших действий, заставляют и нас уменьшать наш пыл. Мы ложимся в тень от скирды, дремлем или спим, кто как, предоставляя свободу грачам, но и они уже не столь энергичны, как с утра. И над всем полем сияет недреманное насмешливое золотое око.

     После полудня начинается наша основная работа. Мы стаскиваем к шалашу понадклёванные арбузы и дыни.

     Но вот дело сделано, нам осталось ждать вечера, когда из ближней бригады подъедут две подводы с бабами, которые там выращивают огурцы, помидоры, картошку, моркошку, свёклу, капусту и лук… Всё это надо поливать, полоть, окучивать, да мало ли всего. Из тракторных бригад, они слишком далеки, редко кто бывает, разве кто на велосипеде заедет. Бывает, из села приезжает подвода, которую мы нагружаем доверху, это для трактористов, прицепщиков, комбайнеров, учётчиков, поварих, да там много народу. С войны уже прошло восемь лет, и появились молодые трактористы и комбайнеры, но всё ещё не обходятся в бригадах без школьников. Кто на быках, кто на лошадях отвозят они зерно от комбайнов на ток. И для всех мы собираем самые спелые арбузы и дыни, складываем возле шалаша.

     Но вот подъехавшие бабы, насладившись сладкой пищей богов, вымыли стол, забрали пустой бидон, он же – фляга, и уехали. Мы же с Иваном ждём сумерек, чтобы покинуть пост и уехать в село, уже пахнущее парным молоком, дымком и запахом молочной пшённой каши. С утра всё повторится.

     У нас много свободного времени, но нам не скучно. Иван спит. Я читаю. Теперь изба-читальня всегда открыта, слетать за партией книг не проблема. Иван – человек не вредный. К тому же мы с ним приятели, можно даже сказать, друзья. Казалось бы, ничто не может сблизить нас, но вот стали товарищами, «от делать нечего – друзья» (А.С.Пушкин).

     Палило солнце, жужжали насекомые и пчёлы, откуда прилетали неизвестно, в селе ни у кого ульев не было, а в колхозе не было пасеки. Но они прилетали и садились на треснутые арбузы и дыни. На бахче звучала тончайшая музыка лета, мира и покоя, хотелось пить и спать. Мы скатывались со скирды, грачи подымали несусветный хай, выражая недовольство нашим поведением. Мы запускали в них комья ссохшейся земли, я передразнивал их, удивлённые, они затихали, перепрыгивая пространство от одного арбуза к другому. Поле было плотно загружено полосатыми, бело-серыми и чёрными шарами разного размера, дыни испускали медовый запах, но пресыщенные пиршеством в первые дни, мы даже не замечали их.

     Вернувшись после водопития (вода до полудня оставалась прохладной в тени шалаша), немного потрещав, посвистев, побросав заранее заготовленные комья, мы принимались каждый за любимое дело. Иван спать, я читать.

     Этим летом библиотека работала, как часы, то есть, точно по расписанию, указанному на двери. Новая библиотекарша Вера Ивановна не позволяла себе ни малейшей халтуры. Более того, раз в месяц она отправлялась в город и привозила оттуда кучу замечательных книг.

     Я выбирал штуки три-четыре, возвращался с ними на скирду. Грачи снова устраивали концерт и показательные танцы, иногда даже прибегая к помощи крыльев, взмах-другой, дескать, видишь, мы боимся тебя, чего тебе ещё надо. В другой раз они поднимались всей стаей и улетали в сторону тракторных бригад. Должно быть, к пшенице, просыпаемой наземь с комбайнов и гробов (кузова телег, удивительно похожие на этот мрачный предмет). Видимо, они считали, что одними деликатесами сыт не будешь, тем более, здоров.

     Список книг, которые я прочёл в это лето, мог бы привести в изумление кого угодно даже не количеством, а содержанием. На скирде, воображая себя на палубе парусника, особенно, когда налетал ветерок посущественнее, и солома трещала и шуршала словно паруса, я с удовольствием читал «Путешествие на корабле «Бигль» Дарвина, пару томов Миклухо-Маклая о жизни среди папуасов! Всё это перемежалось романами – «Мадам Бовари», «Красное и чёрное», «Отец Горио» – волшебное плавание по волнам житейского моря, забыл чьи слова. Замечательная жизнь!

     Двадцать лет спустя, на кандидатском экзамене, я затеял полемику по поводу «Красного и чёрного» со всей кафедрой и убедил всех в своей правоте.  Память о соломенных чтениях была всё ещё жива.

     Я возвращался на своё место и чувствовал себя Одиссеем, который вернулся на родную Итаку из своих путешествий, «пространством и временем полный».
 
    Что-то подобное тогда произошло и со мною. «Насытившись грустью от потери друзей, а затем и радостью от беззаботности и ощущения свободы и полноты бытия под бездонным безоблачным небом и златым оком солнца…» (Гомер).