Поющая деревня

Ах, далёкое детство моё деревенское, детство ясноликое! Крещенские морозы в хрущёвскую оттепель, настоящие морозы - не чета сегодняшним. С треском избяных углов, с разрисованным сказочными сюжетами двойными оконными стёклами, с обжигающим, но вкуснейшим, как пломбир воздухом и стылым, но таким ярким солнышком.

Да, нечего и сравнивать, и солнце ярче было, и трава зеленей. И это правда, уплыли годики-пароходики, назад не вернуть.
Помниться, соревновались мы, пацанва, в обзывалках. Патриотами каждый своего поселения были. До драк с красненькими сопельками дело доходило. Моя родимая деревушка Фатьянково в двадцать четыре избы и в два рядочка банек и амбарьев, да ещё в десяток мазанок была основана предками по берегу речушки Курач.
Нас, её жителей, сверстники из соседних деревень "лягушатниками" прозвали. И по праву. Очень уж впечатляющими концерты квакушек по летам в нашей долине были. На разные голосовые регистры. Особенно по утрам и вечерам. Вот и распевали нам при встрече соседи: «Бо-лот-ники, ля-гушат-ники!».

Мы же хулиганистую мелкоту из большой деревни Сквозново, на юру расположенной, дразнили так:  "сквознарики - в попе шарики".  Почему именно шарики? Да просто так, наверное, для рифмы.
 Парнишки и девчонки из Киселихи по нашему определению "орешники - стрешники". "Орешники", от того, что рядом с их деревней лесок небольшой из курпажин разросшегося орешника-лещины образовался. А "стрешники" - какое-то ругательное слово старинное тоже для пущей рифмы прилепили. А ещё исполняли им припевку, акапельно или хором: «Киселиха - завалиха, Перевоз - один навоз».
Райцентру  приличному, в общем-то, рабочему посёлку Перевоз, что на речке Пьяне, доставалось, должно быть, за компанию с Киселихой.

"Косолапиками" числилась у нас ребятня из деревеньки Медведково. Тут-то уж, кажется, всё понятно, хотя в округе не то что медведей, леса настоящего не сыскать, кроме смешанных перелесков и, похожих на парки, дубрав.
Все эти деревеньки лесостепной глубинной России видны были с высокого бугра - Княжой горы, под которой и случилось в стародавние времена знаменитое "пьянское побоище."  У её ковыльного подножия уже много-много лет пытаются кладоискатели найти княжескую лодку с золотом. Находящиеся на расстоянии не больше, чем с версту деревни в ранге бригад входили в состав колхоза " Завет Ильича".  Не Леонида Ильича, конечно. Он тогда ещё только готовился в генсеки, а Владимира Ильича, который Ленин.

А вот жителей центральной усадьбы, села Шпилёво, кажется, никак и не дразнили. Наоборот, от того, что оно на высоком холме ещё и беленькой церковкой обозначено было, стишок-припевку такую кто-то сочинил:
 
- А Шпилёвское село на блюдечке расцвело...

Сгущаются летние вечерние сумерки. Мы с бабушкой сидим на завалинке родимой избы и будто слушаем тихую, умиротворяющую вечернюю песню самой деревеньки. Из низины, от реки, от толстенных косматых ив, от трёхслойного пирога тумана воздух доносит запах тальника и йодистый привкус осоки.

Хозяйки подоили коров. Люди отужинали. Деревня отходит ко сну, а молодёжь на гулянку, к амбарьям, только ещё собирается. Тишина, нарушаемая редкими обрывками приглушённых разговоров и перестуков с проулков, словно растворяется в нагретом за июльский день воздухе. Из пахнущей молоком и мёдом лужайки слышны лишь прерывистые серии стрекотанья сверчка. Затих и лягушачий хор. Только пара неугомонных солистов попеременно и со всё убывающим усердием надувают свои горловые мешки.
По-за околицей деревня была охвачена, как поясом, плетнём из орешника. Ну чем не кремль! И казалось мне тогда, что нет за ним остального большого мира, и что по эту сторону и есть вся моя страна - моя Родина.
Нет сейчас ни той Родины-страны, ни того дома.
 
И самое бы время поругать и себя, и власть, посокрушаться о судьбе той улицы и той избы, у которой пуповина зарыта. Да нет, не хочется.
Со светлой грустью вспоминаю я самые яркие эпизоды - картинки далёкого детства. Песни того времени вспоминаются, даже ночами снятся.

Одна из самых дорогих - "Куда бежишь, тропинка милая..." в исполнении моих родителей, Нины Алексеевны и Александра Петровича. Они, имеющие выходной одёжкой лишь стёганую фуфаечку, "которая поновее" садились рядышком в красном углу и осенний престольный праздник "Воздвиженье" открывал для меня великое и радостное таинство. Запевала мать. На моих старых магнитофонных бобинах ещё сохранился её голос и сопутствующая ему просьба отца:

- Ты, сын не гаси эту плёнку, может кто из внуков послушает.

И что мне до мнения профессионалов или просто самодеятельных артистов об исполнении моим родным дуэтом сердце щемящей песни. Никогда и нигде за свою уже долгую жизнь не слышал я лучшего по своей проникновенности её исполнения - русской повестушки о любви и разлуке:

Куда бежишь, тропинка милая,
Куда зовёшь, куда ведёшь?
Кого ждала, кого любила я,
Уж не догонишь, не вернёшь...

Слова, ну просто, сливались с мелодией!
Отец поначалу тихонько, как бы бережно, подхватывал напев, постепенно усиляя голос. А во втором куплете, при словах:
"Я молод был, а ты совсем дитя...", отворачивался в сторону и загораживался большой крабистой ладонью. Слезы стеснялся. И казалось мне, что даже клён за окном, вывесивший потускневшие листья, завороженно застыл, внимая напеву, а красивым и печальным куплетам тесно в нашей избе. И сама осень, будто бы соглашалась с финальным песенным посылом:

"Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернёшь...-

Отец мой - участник Великой Отечественной войны, стрелок-радист штурмовика "Ил-2". Эти самолёты наши ещё "летающим танком" называли, а немцы - "чёрной смертью". Даже под стопку самогонки, в самый День Победы, как из дуба сок, трудно было из него выжать сколько-нибудь связный рассказ про боевые вылеты, за которые получил он орден Отечественной войны 2 степени и медали "За отвагу" и "За боевые заслуги".
Только и проворчит бывало:
- А так и воевали - под задницу сковородки подкладывали, чтобы немец не продырявил.
И весь разговор сводил к еде, к кормёжке.
Я ему:
 - Ну хоть припомни, папань, как вы "мессеров" за облака загоняли.
А он мне:
 - Это, когда в МурмАнске-то служил? Ну там-то нас уж хорошо, как на убой кормили, даже шоколад давали, и водку я там впервые попробовал... И как-то неуютно мне становилось после этих его слов, и больше ни о чем я отца не спрашивал.
До конца жизни батя мой не забывал, как голодно было в Гороховецких учебных лагерях, сразу после призыва. А было ему тогда чуть больше семнадцати лет. За сотни километров добиралась до Гороховца наша бабушка Анна с котомкой сухарей для него...
А в День Победы, сидя под чёрной тарелкой репродуктора и слушая Москву, захмелевший отец потихоньку напевал, всё повторяя две строчки припева из песни пилотов "Пора в путь-дорогу":
Следить буду строго,
Мне с верху видно всё,
Ты так и знай...

Ещё одна песенка из детства припомнилась.
В июльский ливень выбегали мы босичком на пыльную, по щиколотку нам, дорогу, месили пятками вмиг образовавшуюся грязцу и тоже припевали:
Дождик, дождик, перестань,
Мы уедем в Еристань(!)
Богу помолиться,
Царю поклониться.
"Еристань" - это, наверное, просто для пущего склада-рифмы. А к настоящей реке Иордан, про которую и орали, кому-то из нас во взрослой жизни удалось всё же совершить паломничество.

В начальной школе главной нашей песней была советская пионерская, со словами первого куплета:
- Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры, дети рабочих.
Близится эра светлых годов,
Клич пионера: "Всегда, будь готов!
И ведь не задумывались тогда о том, что мы-то по происхождению колхозно-крестьянские детки, а в песне речь о детях рабочих. Пели с большим энтузиазмом и были готовы к борьбе за светлое будущее и своё и, что главнее - нашей великой страны СССР.

В старших классах программными стали для нас тезисы уже комсомольского гимна:
-Я в мир удивительный этот пришёл
Отваге и правде учиться.
Единственный друг, дорогой Комсомол*,
Ты можешь на нас положиться.

Ну, а когда вышли на большую дорогу жизни, звала нас на свершения во имя любимой Отчизны слова знаменитой песни о Родине. Помните, ровестники:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек...

Мечтали мы, мелкота из нутряной российской деревушки, и о высоких полётах, и о дальних плаваниях. Только вот родителям нашим, - свинаркам, пастухам и трактористам плоховато верилось в наше светлое будущее.

- Мы-то ладно, - говаривали они, - мы-то ладно, нам деваться уж некуда. А вы старайтесь учиться, и уезжайте хоть куда-нибудь от этой гиблой колхозной жизни.
И почти все мы уехали. И не стало деревни. Приплясывающие под тёплым дождём чумазые мальчишки и девчонки стали и учителями, и врачами, а ещё военными лётчиками, начальниками и просто хорошими работягами. Правда, сыскался среди нашей ровни и бандит, авторитет криминальный, с детским ещё прозвищем "Король", (от фамилии - Корольков.)

СВАДЬБА

Думаю, от того, что не часто видели мы своих родителей отдыхающими, тем более поющими и пляшущими чётко отпечаталась в моей памяти деревенская свадьба.
Любое гулянье и, конечно, одна из самых ярких картин уходящей народной жизни – свадьба, не обходились тогда без весёлых наигрышей гармошки и пляски под них с исполнением частушек-припевок. Это-ли не глубинная народная поэзия!
 Начало семидесятых годов прошлого столетия. Нижегородчина. Осень.  Моя родимая деревня. Просторная деревенская изба. Свадьба. Меня с братиком и соседским парнишкой Витькой усадили на печке, чтобы мы под ногами не путались, да и под приглядом были. А уж мы-то за всеми, ну очень внимательно приглядывали, всё подмечали. "Прикольно", как сейчас бы сказали, было наблюдать за взрослыми, которые дурачаться, как маленькие, потешаются друг над другом и даже хулиганят...
Собрались гости на второй день. Молодых разбудили, горшки побили. Чисто – начисто подмела «молодая» пол. Выпили свадьбяне, закусили и вот уже развернул украшенными бумажными цветами да шёлковыми лентами русскую гармошку дядька Женя Зёрин, кудрявый гармонист–заводила, пробежался по кнопочкам, да и грянул плясовую. И пошла дроби бить деревня, не жалея пол.
Вышла на середину избы самая шустрая да голосистая бабёнка.
С первой дроби попала в такт плясунья:
- Вот она и заиграла
«Двадцать пять на двадцать пять»
Вот она и загуляла
Наша свадебка опять.
И тут же немного охрипшим голосом подхватил удалой гармонист, приглашая к разговору всю свадьбу.
Наша шаечка-пятёрочка,
Гуляй, гуляй, гуляй!
Нашу шаечку-пятёрочку
Никто не задевай!
Сработало приглашение, и вот задушевная подруга первой плясуньи ответствует аккомпаниатору:
Гармониста я любила,
Гармониста Шурочку
Он играл, а я держала
Хромову тужурочку.
После такого вольного обращения не выдержала, пустилась в пляс зазноба Сашки-гармониста, по-свойски выписывая дуги подолом цветастого, крепдешинового платья рядом с входящим в силу голосистым инструментом.
У милого моего
Поговорочка на «о»
Он на «о» и я на «о»
Скоро буду я его.
Изрядно захмелевший на старые дрожжи невзрачный мужичонка в помятой небесного цвета рубахе, вдруг сорвался с лавки и заорал, притопывая:
Ох, ты, да ох, ты!
Все надели кофты,
А мы руки под бока
И танцуем гопака.
Вышедшая первой плясунья, постукивала каблучками, поощряя вышедшего мужчину, но всё же заметила ему:
Твои ноги кривоноги,
Ничего не топают
Погляди – ка на мои,
Как они работают.
И тут же, обращаясь к парням и молодым мужикам:
У меня милого нет
Нет ли подходящего.
Не найдётся ли у Вас
Какого завалящего?
Нет. Не подействовало. Отмахнулась мужская компашка от назойливой бабёнки и продолжала обсуждать, похоже не свадебные, а рабочие механизаторские проблемы. Но не на ту нарвались, тут же «отлуп» получили:
Уж кого – кого любить,
Ну, а этих нечего.
Надо – надо дроби бить
Эти – дремлют с вечера.
Ну вот и заявлена тема плясовых переговоров. Одна по одной и парами выходят плясать девки и бабы. Обращаясь к молодым:
С неба звёздочка упала
На прямую линию.
Меня милый записал
Да, на свою фамилию.
И ещё:
Я любила тебя, миленький,
Любить буду всегда,
Пока в морюшке до донышка
Не высохнет вода.
Постепенно формируется две группы пляшущих – по родству и дружбе. Вышедшие первыми две плясуньи лидируют, развивая тему «Про милого»:
Милый Коля дрова колет,
Я полененку кладу.
Неужели милый Коля
За тебя не попаду?

Узка юбка, узка юбка
Уже бы, не хуже бы.
Меня милый обнимает
Туже бы, не хуже бы.

Я любила по пяти,
Любила по пятнадцати.
Я любила целоваться
Раз по девятнадцати.

Что ты милый редко ходишь? –
На неделе восемь раз
Если кажется далёко,
Приходи, живи у нас.

У милОго спрос огромный-
Всё боится бедноты.
Не из каменного дома,
Ягодиночка, и ты.

С неба звёздочка упала
Четырёхугольная,
С милым редкие свидания,
Я и тем довольная.

Меня милый не целует,
Говорит, что маленька.
Пусть парнишка не балует –
Встану на завалинку.

Мой залётка - комбайнер,
А ты почто меня завлёк.
Разгорелось моё сердце,
Как калёный уголёк.

А я по берегу гуляла,
Берег осыпается.
Я беззубого люблю,
Лучше, не кусается.

Я гармошку - в избу нашу,
Гармониста - на кровать.
Не ругай меня, маманя,
С гармонистом буду спать.

С рафинадом выпью чаю
Из большого чайника.
Хочу зАмуж, примечаю,
Важного начальника.

Мы с милёночком катались
На моторном катере,
Катер влево повернул,
А я - к едрёной матери...
Пляшет и поёт женская половина свадьбы. Мужики и парни кучкуются–выпивают и закусывают, курить часто выходят. Ещё частушка полетела в их адрес:
Перевозские ребята
Как лягушки квакают.
Целоваться не умеют,
Только обмуслякают.
Ну кажется всё – исчерпана «поцелуйная» тема. Так ведь нет! Влетела в круг припоздавшая подружка невесты и:
Ёлочки зелёные,
Иголочки колючие.
Любите девушки военных –
Поцелуи жгучие.
Но вот новую тему подхватили: «Про измену»:
Меня милый обошёл,
Да чернобровую нашёл,
А она седые брови
Подвела карандашом.

А мне милый изменил,
Знать, я ему не сужена.
Только жаль, что прогуляла
Сто четыре ужина.

Меня сватать приезжали
Под серебряной уздой.
Пока пудрилась, румянилась
Уехали к другой.
Гармонь уже не выговаривает полнокровных аккордов, только намекает их то ладами, то басами, гульба сама ведёт её за собой:
Я у мамы одна дочь.
Ручки мои белые.
Только знаю завлекаю,
Да измену делаю.

У меня милёнок был,
Звали его Михаил.
Может помните такого,
Рот разинувши ходил

На дубу сидит ворона,
Кормит воронёночка
У какой-нибудь вороны
Отобью милёночка.

А мне милый изменил,
К изменённой подходил.
Знать лУчшего характера
Нигде не находил.

У меня милёнка два –
В том конце и в этом.
Одного люблю зимой
А другого – летом.

Проводи меня домой
Тропкой небороненой.
Милый мой, милый мой,
На сердце уроненный.
И вновь только намекает гармошка первый да последний такт, всё остальное поёт-выговаривает слаженная компания:
Я соперницу свою
Через поле узнаю.
Юбка узкая, длинная,
Походка журавлиная.

Посажу рябинушку
Во сырую глинушку.
Завлеку, гулять не буду,
Пусть посохнет зимушку.

Ой подружка моя Таня
Что же ты наделала?
Я любила, ты отбила,
Я бы так не сделала.

А мне милый изменил,
Я ему и врезала:
- Чтобы тебя паразита
Поездом зарезало!
Ещё не вышли в круг, но вдруг ответили «милёночки» - гармонист с дружком не вытерпели и вступили:
Расти тополь, расти тополь,
Расти тополиночка.
Сам гуляю, милка спит.
Ох, спи, моя малиночка!
Заварившая всё это действо, неугомонная бабёнка тут же выговорила, прекратив на несколько секунд истязать каблучками не крашенный пол:
Вон оттуда идёт туча,
Идёт тученька с дождём.
Вон оттуда идут двое,
Давай Таня подождём.
И на самом деле, один за другим пошли в круг «милёнки» и «залётки». Наговорились, видимо на перекуре о колхозных гаражных проблемах и лучший тракторист "Завета Ильича" Валенька Ляпин выдал "трудовую" припевочку:
Ваш колхоз в хвосте плетётся,
Наш шагает впереди.
Если слову не поверишь,
Приходи да погляди...
И тут же из женской пляшущей "клумбы" ответ ему прилетел:
Говорил мне милый Ваня:
Хорошо в колхозе жить,
 А когда бурёнок станем
Электричеством доить...
Чего уж там, все знали, что дела колхозные не очень и блещут:
Травопольная система,
До чего, ж ты хороша:
В поле лютики-цветочки,
А в амбарах не шиша.
И ещё:
Мы Америку догоним
 по надоям молока.
А по мясу и по шерсти
Не видать её пока.
Но недолго продержалась колхозная тема в частушечных переговорах:
Мой кинжальчик первый номер,
Позолоченный носок.
Кто медведовских затронет,
Припасай на гроб досок.
Залихватски отрапортовал - пригрозил гармонист. И вдогонку ещё наддал:
Я, бывало, припою -
Берёза зашатается,
А теперь, как ни пою -
Никак не получается.

И ещё:
У реки, на камушке
Девчонка умывалася.
За меня, за хулигана
Замуж собиралася.
Охотно подхватила женская половина жестковатые, хулиганистые куплеты. И заходила изба ходуном:
Из нагана выстрел дали,
По реке пошёл туман,
Буйну голову повесил
Наш весёлый атаман.

Меня резали резаки
Во дворе у стулика.
Тёща вышла и сказала-
Режьте его жулика.

Нас побить, побить хотели,
Всё нас побить пыталися.
А мы, ведь, тоже не сидели-
Тоже дожидалися.

Я товарища зарезал
В чистом поле на меже.
Молодая кровь горячая
Застыла на ноже.

Стонет, стонет сине море,
Стонет озеро Байкал.
Ох напрасно я влюбился,
Ночки тёмные не спал.

Ночки тёмные, осенние
Дожди частые льют.
Глазки серые, весёлые
Спокоя не дают.

Не один я, не один
К тебе милая ходил,
Одному мне было скучно,
Я товарища водил.

А я у Шурочки в тужурочке
Перчаточки забыл.
Дорогая моя, Шурочка,
Не сказывай, что был.

Атамана у нас нету,
Атаман в сырой земле
И теперь без атамана
Нет и выхода нигде.
Хоть подпели женские голоса этот невесёлый куплетец, но с безысходностью сюжета явно не смирились и продолжили свою тему:
Я любила по пяти
Любила по пятёрочке
А теперь моя любовь
В зелёной гимнастёрочке.
Согласились мужики с заявленной темой:
А вам, кудри завиваться
Лишь с весны до осени,
Как почуете солдатство,
Завиваться бросите.
И понеслась повестушка о проводах, о службе в Армии Советской, о разлуке и о любви, конечно:
Милый в Армию поехал
В сельсовете наказал:
-Не расписывайте девушку,
С которой я гулял.

Милый в Армию поедешь
Не вставай на тормоза,
А то скоро позабудешь
Мои серые глаза.

Ох, полюбила я танкиста,
В лес гулять меня возил!
Вот от такого рОмана
Вся роща переломана.

Не писать бы тебе писем,
Не ломать карандаша,
Всё равно любовь по письмам
Не бывает хороша.

Милый пишет и наказывает –
Милая моя,
С кем гуляешь, так отказывай –
Приеду скоро я.

Полюбила я милого,
Думала, что генерал.
А на утро в окна вижу
Генерал коров погнал.

Девки любят лейтенантов,
Бабы любят шоферов,
Девки любят из-за денег,
Бабы любят из-за дров.

Брат на брата поглядели,
Покачали головой.
Брат забрили, брат забрили
Наши головы с тобой.

Подхожу к родному дому,
Дом не весело стоит.
СобратА моя котомочка
На лавочке лежит.

Ты не вой, не вой волчица,
На крутой горе в норе.
Мне и так уж надоело
На чужою стороне.

А у реки, у Невушки
Коней поили девушки,
Белоногого коня
Поила милая моя.

Через речку мостик был,
Да я гулять туда ходил,
Тропочку наладили,
Гулять меня отвадили...
Когда вышли в круг пяточек хмельных мужичков, ярче заблестели глаза у женщин. Разрумянились, разогрелись бабёнки и с ещё большим задором постукивали каблуками по уже изрядно побитым половицам.
Неутомимая солистка вдруг выдала частушечку с «картинкой». Такие припевочки называли ещё "срамными" или "матерными", но без них второй день свадьбы не обходился. Нас, "мелких" зрителей с печки не очень вежливо попросили удалиться, но мы, конечно, нашли возможность и подсмотреть, и подслушать.
Старушки-глядельщицы, будто-бы с укоризной, покачивали головушками в белых платках, но уши тоже навострили:
Задушевная подруженька,
Попросят, так давай.
Не фарфоровая чашечка,
Не выломится край.

На мне красная рубаха,
А в кармашке – тыща.
Перевозские бабёнки
Что-то ещё ищут.
Ответил Сашка-гармонист. Он доверил инструмент другу, а сам, приобнимая девок и баб, выплясывал в центре круга.
На всякую ядрёную частушку женщин мужики старались «отлуп» давать.
Я, бывало, всем давала:
Бобику и тузику.
А теперь лежу в больнице,
Хлопаю по пузику.

Я хотел, было, жениться
Числа двадцать пятого.
Мать женилку оторвАла
 и куда-то спрятала.

Говорят, я боевая,
Ну и правда - атаман,
У начальника милиции
 подрезала карман.

Штаны чёрные, худые,
Больше нету никаких.
Блохи прыгают на пузе,
Я подсчитываю их.

Вспомни милый, как давала
В огороде, в лебеде...
Белый, вышитый платочек
Из кармана я тебе.

Когда дождик моросил,
Я у милочки просил.
А, как дождик перестал,
Она дала, да я не стал.

Мы, Шпилёвские ребята
Ох, лихая нация!
Двадцать девок завлекаем,
Чем не спекуляция?

Меня Коля целовал,
Да к стеночке притиснул.
Был в кармане троячок,
Он его и свистнул.

Сколько раз я уговаривал
Колхозного быка:
- Дорогой товарищ, Боря,
Не оставь без молока!


Ты не жми меня к берёзе,
Не целуй меня в засос.
У меня гипертония
И хронический понос.

Как-то шёл я вечерком,
Пел частушки с матерком.
Их по всей моей деревне
Разносило ветерком.

Мне милёнок изменил,
А я и не опешила,
В переулке догнала ,
Пендалей навешала.

Едет поезд из Тамбова.
Дым валит густой-густой,
Не жени меня мамаша,
Погуляю холостой.

Бело платьице надену
Впереди со стрелочкой.
Пускай миленький походит,
Как лиса за белочкой.

Кабы старая сударушка
Была не по душе,
Не ходил бы в ночку тёмную,
Не спал бы в шалаше.

Ветер дует, ветер дует
Ветер дует с севера.
Киселёвские ребята
Чуть повыше клевера.

Ох, и баба у меня –
Не жил я спокойно дня.
Хоть бы в праздник пожалела,
 Ненасытная холера!

А Сквозновские ребята
Из себя культуру бьют.
Из-за пазух блох таскают,
Будто семечки грызут.

За рекой высокий столбик
С телеграфной чашечкой,
Ох давно я не видался
Со своей милашечкой!

На окошке два цветочка:
Голубой да синенький
Лучше маленький стоячий,
Чем большой да хиленький.

Полюбила я его –
Чёрненького, кажется.
А он, рыжая собака,
Гуталином мажется.

Я пришёл в деревню вашу,
Брюки с напуском надел,
А на эти брюки с напуском
Никто не поглядел.

У меня милёнок лысый,
И куда его мне деть.
Если зеркала не будет,
Буду в лысину глядеть.

Никому так не обидно,
Как мне, горькой сироте.
Съел я рыбину живую,
Трепещится в животе.

Бабы спорили в Кашире
У которой бёдра шире.
Одна вышла на показ -
У неё как медный таз.

Запевай-ка, дрУжка песню,
Мне не запевается.
Навернулся я со стога,
Рот не закрывается.

-Ты за что меня ударил
Железякой по плечу?
-Просто так тебя ударил,
Познакомиться хочу.

Кто-то выходит из весёлого искромётного круга, кто-то входит в него, меняются солисты, пришлось заменить подуставшего гармониста другим, но ещё долго выплёскивается из окон залихватский наигрыш и звенят русские деревенские частушечки-припевки.
При всём их разнообразии исполнители придерживаются плясового разговора, переходя от одной темы к другой. Вот вспомнили о родителях весёлые головушки:
Я пляшу, они не топают,
Подшитые мои.
Я гуляю, дома охают
Родители мои.

Пляши печь, пляши печь,
Пляши и голанка.
Я у мамы одна дочь,
И то атаманка.
А печь и впрямь, кажется закачалась, в пляс пустилась и заохала:
Моя мама боевая,
И папаша боевой,
И я тоже боевая –
В три часа хожу домой.

Голубые занавески
Заколю булавочкой,
Ох и трудно называть
Чужую тётю мамочкой.

Вот она, вот она,
Вот она и вышла –
Юбочка коротенька
Сама никудышна.

Не ругай меня мамаша,
Не ругай так грозно,
Ты сама была такая –
Приходила поздно.

Не ругай меня мамаша,
Что сметану пролила.
Мимо окон шёл Алёшка,
Я без памяти была.

Чёрну юбочку надела,
Мама догадалася,
Ты не зря её надела -
С кем-нибудь рассталася.

Собралася выйти замуж –
Мать корову не даёт,
А жених такой попался -
Без коровы не берёт.

Я у Коли в коридоре
Коридорничала.
Меня Коля целовал,
А я модничала…

Но нет, выплеснулась всё-таки свадебка через крылечко в проулок, тесно стало ей в просторной пятистенной избе. Взялись свадьбяне под руки, встали в три рядочка; развернул гармонист неутомимую тальянку и полилась песня раздольная да широкая по чистым проулкам. Гуляй Русь – матушка...
И приснись мне ещё, моя поющая деревня.


28