Итальянский карандаш

   Андрей Александрович давно не получал писем. Кто сейчас пишет письма? Даже на Новый год звонят по мобильнику. А тут пришло письмо. И в начале января, словно запоздавшее новогоднее поздравительное. Но открытки в конверте не прощупывалось. И без штампов. Значит, не из организации. С обратным адресом.  Из Москвы.

     «Уважаемый Андрей Александрович. Вам пишет Андрей Александрович Пирогов. Моя мать, Шабрина Нина Ивановна, болея, просила меня написать Вам. Она хотела вернуть Вам одну вещь. К сожалению, мне потребовалось время, чтобы найти Ваш адрес. Пытался связаться с теми, чьи телефоны были у мамы. Нашел Ваш адрес через Владимира Ивановича Рогова. Вы его должны помнить. Он учился с мамой и с Вами в институте. Пока он отыскал ваш новый адрес, мама умерла. Но так как она просила, чтобы я нашел Вас, я должен исполнить ее волю. Я надеюсь, что адрес правильный и письмо попадет к Вам. Если Вы ответите, я перешлю вам то, о чем мама говорила.
С уважением. А.Пирогов»
 
    С Андреем получилось  почти как в той сказке, в которой Иван-царевич, стреляя наугад, угодил стрелой в болото. Андрей после института, угодил почти в такое же место. И глухомань засосала его. Не вырвешься. В Москву он вырывался редкими наездами и чаще всего проездом с одного аэропорта в другой. Пару раз, все-таки, созванивался с Роговым, а о Шабриной и вовсе позабыл. И не знал о ней ничего. Понемногу и с Роговым переписка разладилась. Но вот отыскали. Новости печальные. Нинка умерла. Правда, спустя столько лет, большой печали эта новость не принесла. С Нинкой он в студенческие годы был не слишком близок. И даже представить не мог ее иной, как видел на пятом курсе. Молодой, но, честно говоря, далеко не такой привлекательной, чтобы о ней помнить. И уж вовсе представить не мог, какие такие его вещи у нее сохранились, чтобы она их так долго хранила. В их студенческие общаговские годы, какие у них могли быть ценности?

   Последняя сессия позади. Череда занятий и экзаменов канула в прошлое. Но за ней готовилась кануть в прошлое и чехарда веселых совместных посиделок. В этот раз группа собралась, возможно, в последний раз в полном составе. Абсолютно полным составом, как и на занятиях не случалось. Такие дела, как назначение тем диплома и кураторов не пропускают даже последние лентяи. Зав кафедрой зачитывал темы дипломов и  представлял кураторов. Называл имя студента. Есть контакт? Есть. И зав кафедрой зачитывает новую пару. Распределение шло уныло и сухо. Наконец, группа вышла из аудитории. Остановились в коридоре, стены которого были увешаны всякими сообщениями, заданиями, расписаниями. Теперь для них практически все это - макулатура. Витало над головами такое чувство, что-то невысказанное ускользает. Больше всем вместе не собраться. Чем таким, какой ниткой наскоро сшить рвущуюся на глазах связь времен?  Неужели вместе им осталось пройти только до выхода из института, и разбегутся их пути-дорожки? Неужели сейчас выйдем на улицу, расстанемся. И поминай, как звали?

- Каждый теперь пойдет к диплому своим путем, – печально констатировала Подзорова.
- Вы чувствуете, в воздухе витает вопрос?– сказал Лорьян.
- Помянем  почившую группу? - предложил Долгополов, -

    Эти слова были произнесены еще  в стенах института у центрального выхода, где царила еще атмосфера храма знаний, кладезя наук, где висела громадная доска с расписанием занятий, с объявлениями, где озабоченно сновали студенты. Но на улице, где яркое солнце февральских окон и приближающейся весны обладало абсолютной  властью, во весь рост встал вопрос – что делать. Вопрос требовал мгновенного решения, словно группа отдает душу. А автобусы, как стервятники, готовы раскромсать останки. Нет, такое дело нужно отметить! Нужно найти заведение. Поехали в центр. Там это проще. А Гончаров, который жил в центре, обещал заскочить домой и вытянуть из родительской заначки,- он знал, где та припрятана, - ориентировочную сумму, достаточную, чтобы им  посидеть. Конечно с тем, что потом,  каждый оперативно ему вернет.

 Но накрывать стол на группу студентов, которые ведь не закажут по-человечески, нигде не соглашались. Во всех кафе, им отвечали одинаково: имеется указание, столов не сдвигать. Даже в ресторане, где им обошлось бы дороже, ответили, что банкеты только по предварительной заявке. 

В конце концов, они добрели до «Метелицы». «Метелица» кафе модное. Новый Арбат. Подзоровой там даже случалось бывать. Ужин там оказался комплексным. Все просто плати десятку на входе и ешь то, что на столе. Цена, конечно, немалая, но не убийственная. Тем более повод серьезный. Убийственно только то, что выпивки на столе  две бутылки шампанского да две сухого вина. Слезы. А  приносить  с собой  категорически запрещено.

    В «Метелице» столовались туристические группы из соцстран. То есть после экскурсионного дня их свозили на ужин. Интуристам показано смотреть на то, что им показывают. А пить - не показано. Но они не интуристы.

     Какая-то из групп почему-то не приехала  к ужину. А еда ждет. И студентов неожиданно легко согласились усадить за неоприходаванный стол. Длинный стол, как груженый корабль у причала. Бутылки шампанского,  как мачты. Но когда Долгополов, заявил, что выпивки тут, как слону дробина, обнаружился раскол
- Я, например, и сама не против, - сказала Полина, - Но мы  на людях. Вокруг представители из-за рубежа. На входе дружинники. Заметят бутылки – не оберешься последствий. Нам это сейчас надо?

    Полемика  была  недолгой.  Точка была поставлена на том, что насильно никто вливать не будет. Отрядили добровольцев. В состав экспедиции требовались девочки. В женских сумках питье легче мимо дружинников  пронести. И сумочки должны быть вместительными. Крупная Полина, имеющая соответствующую фигуре сумку,  заштрейкбрехерствовала, идти за водкой отказалась. Отрядили  Славку Долгополова и Андрея, Ирку Милову и Нинку Шабрина. Затарились в ближайшем магазине. Нинка - уложила две бутылки в сумочку. Миниатюрная Ирка в свою миниатюрную сумочку – одну. Долгополов еще  купил две маленьких плоских. Сунул себе во внутренний карман пиджака и Андрею дал. На обратном пути Нинку угораздило  поскользнуться. Бутылки трагически звякнули. Хорошо, что Андрей, резво ее подхватил,  и ценности не пострадали.  Весь остальной путь Нинка виновато молчала и крепко держалась за Андрея. Хмурые охранники их пропустили.


    Пить водку и нужно было быстро. Официантки могли застукать. А тут Литвинова стала выделываться: она не станет пить. Какое это окончание института? Еще защититься нужно. В результате таких вот Литвиновских  софизмов, Суворов лег на амбразуру и нажрался. Поскольку, не пропадать же добру. Полина, заметив зорким глазом комсорга непорядок, потребовала, чтобы Андрей сводил Суворова в туалет. В профилактических целях. Чтобы Суворова  за столом не вырвало. Андрей не обрадовался такому заданию. Плохо стоявшего на ногах Суворова пришлось бы вести вниз по лестнице прямо  на глазах у дружинников. Но говорят, сам  погибай, а товарища выручай.

   Когда в финале очистительных процедур, Суворов ополаскивал рот и лицо, он на стенке у раковины приметил лаконичную надпись: «Сосу. Таня» и номер телефона. И эта надпись так подняла ему настроение, что он возжелал непременно записать номер. Но писать в тот момент было нечем и не на чем. Но, едва вернувшись к столу, он сразу стал требовать бумагу и ручку.  К сожалению, он уже сел на стул, а встать уже не получалось. Обессилел. И Андрею пришлось вернуться в туалет, записать номер, чтобы Суворов угомонился. Андрей, честно говоря, не рвался записать номер. Ресторанная салфетка, наоборот, то и дело рвалась.  Но все-таки, даже интересно, что у Суворова из этого выйдет. И Андрей пошел на жертву. Закатав рукав  своей белой нейлоновой рубахи, он записал номер на руке, а вернувшись, показал Суворову эту синюю татуировку, слегка  засучив рукав.
- Что там? –  поинтересовалась Нинка  Шабрина.
- Много будешь знать, скоро состаришься, - ответил Андрей.

    Но Нинка, как видно, подумала, что на руке у Андрея что-то важное. Не удовлетворенная ответом,  она подошла к нему сзади, и, схватив за руку, потянула на себя. И это движение  можно было трактовать как приглашение. И оно естественным образом переросло в танец. Нинка раскачивалась в ритм музыки, как пальма на ветру. Андрей придерживал ее чуть крепче обычного. Чтобы не грохнулась.  Нинка в ответ обвила его шею руками.  Так, в позе с обвитыми руками танец  и завершился. Дисциплинированные  немолодые туристы из стран народной демократии возвращались к своим столам. Но Нинка рук не отпускала. И Андрей не двигался, не отпускал  Нинку. Это означало, что желание обеих сторон продолжить, не отходя от кассы, совпадают. И во время нового танца, он ощутил, как ему показалось,  такой совершенно различимый импульс, который можно понять очень конкретно. Наступил, по определению Лорьяна, сезон сбора урожая. Фрукт созрел и само готов упасть. Конечно, рыжая Нинка казалась Андрею фруктом кисловатым.

    Между тем, наблюдательный Лорьян заметил когда–то, что то, что Нинка созрела, можно определить по конопушкам. Когда она созревает, конопушки на ее лице становятся менее заметны. Но в «Метелица» была современным кафе, где  освещение было приглушенным. Да разве дело в конопушках? А в остальном Нинка вполне смотрелась.   Смотрелась все лучше и лучше. Так смотрелась, что они оттанцевали пять танцев подряд. И только Андрей растанцевался, в зале поморгали светом, и  голос из динамика прогнусавил, что вечер закончился. Пять танцев один за другим – это  по Гегелю количество, переходящее в качество. А качество, говоря языком шахмат, можно развить до полной победы. Теперь, развивая качество, неплохо бы оперативно слинять вместе с Нинкой.

    Понятливая Нинка молниеносно сунула ему в руку свой номерок. Андрею помогало и то, что несообразительные туристы из стран народной демократии не неслись в гардероб за своими шубами. И он  пришел к финишу у гардероба чуть не первым. А когда ему подали его пальто и ее шубу,  Нинка уже стояла рядом. В шубе она смотрелась: белая шубка, синие кашне и выбивающиеся из-под шапочки озорные рыжие волосы. Но Андрею некогда было любоваться этой палитрой. Пора сматываться, чтобы никто из группы не заметил.

   На улице была другая палитра, темные дома и белый снег. Похолодало. Ветерок наметал снег на бордюры. Если тащиться до метро, ветром все праздничное настроение выдует. В такой знаменательный вечер, при такой суровой погоде, такую фартовую даму, пусть рыжую, не жаль прокатить в такси. Но такси – не студенческий транспорт. Хватит ли денег? Почти все его карманные запасы поглотила «Метелица». Все зависело от того, где Нинка живет.  Он помнил, что в начале прошлого семестра Нинка съехала из общаги. Поговаривали, что  после  трагического общаговского романа год назад, на четвертом курсе, она перебралась в съемную комнату где-то в районе института. Но время прошло  Время лечит. Середина пятого курса.  На пятом курсе раны заживают лучше, чем в начале обучения. Иммунитет. И судя по Нинкиным горящим глазам, ее рана зарубцевалась.

    Нинка назвала водителю адрес: черт знает, какой переулок. Но судя по тому, что водитель сразу тронул, не требуя разъяснений, он знал, куда ехать. А это значило, не  на окраину. Андрей, погруженный в расчеты из области экономической географии, хватит ли ему денег, следил за курсом. Поехали в сторону Земляного вала, то есть, в район института. Когда машина пошла петлять закоулками, у Андрея отлегло от сердца. Денег хватит! Тревога ушла, и  сердце, теперь свободное от тревоги, заполнила Нинка.

Расплатиться с таксистом теперь не проблема. Теперь вопрос, на что Нинка готова. Не девочка, должна понимать, что метро вот-вот закроется. И если  он отпускает такси, значит, где-то тут ему  ночевать.  А где еще, как не у нее? А она только глазками стреляет. Конечно, он рисковал. Если она вдруг заявит, что он ее не так понял, то с его остатком денег, при закрытом метро, ему в общагу не вернуться. Только что на Курском ждать до утра.

   Теперь пора определиться, куда приехали. Незнакомый темный квартал. Серые невысокие дома, черные окна и белый снег. Черно - белая картина. Есть даже недалеко от центра такие  медвежьи углы. Он уже приметил далеко в темноте колокольню. Именно ее видно от института, от той самой остановки, где родилась сегодня идея отметить. Ориентир взят. Он перевел взгляд на Нинку. Нинка  то смотрела на него и улыбалась, то  запрокидывала голову, подставляя немногие открытые участки поцелуям. Ее светло-карие глаза, огненные локоны, выбившиеся из-под шапки, и синее кашне яркой палитрой сулили экзотические наслаждения. Конечно, покочевряжилась для порядку, что она не такая, что  должно быть все-таки родство душ и всякое такое. Но, видно сама замерзла. Увертюра закончилась. Нинка вдруг сказала, что бабка хоть и вредная, но немного глуховатая. И изложила инструкцию. Она указала на небольшой двухэтажный дом, выглядевший так неприглядно, что ему бог велел иметь плохонькие комнатки с бабками - мегерами. Первый этаж был явно нежилым, да и второй, с зарешеченными окнами, походил  скорее на тюрьму. За одной из решеток Нинка снимала комнату. Она указала на  основательный каменный забор, примыкающий  к  дому. Объяснила: по ту сторону забора какой-то склад. Вдоль дома под окнами второго этажа идет навес. Отсюда не видно. Андрею следует залезть на забор, и, пригнувшись, чтобы не засекли нервные, боящиеся воров соседи, осторожно дойти по навесу до ее окна. Сейчас по снегу можно ступать тихо. Ее окно третье от угла. У нее решетка чуть отодвигается. Он пролезет. Она поможет. Но придется ему немного подождать. Бабка запирается на ночь.  Ей придется ее разбудить, чтобы открыла. Потом нужно подождать, пока бабка снова захрапит. Во-он с того места виден край ее окна. Нина подаст условный знак, поморгает светом. И  тогда вперед.

   На пути к счастью Андрей совершил торопливый и, оказалось, опрометчивый  шаг. Снег под ним поехал. Съезжая с ледяной горки, имеешь хоть какую-то возможность притормозить. А он съезжал со снежной шапкой, беспомощный, как младенец. Его вынесло на большой высокий ящик. Пробив доски  большого ящика ногами, - плохо прибивают товарищи, -  Андрей пролетел в середину ящика и оказался прижатым к внушительному металлическому агрегату. Боль в ноге пресекала попытки освободиться. Подскочили три псины. Крутились  у ящика,  лениво погавкивали и равнодушно смотрели на него. Отдавить боковую доску не получалось. Андрей замерзал, прижатый к холодной жесткой железяке. Будь он поудачливее, грелся бы в постели, прижавшись к упругой и горячей Нинке. В первый момент он разозлился именно на нее. А на кого еще?  За то, что не предупредила. Слышала ли Нинка, как он грохнулся? Снег сгладил звуки. Может быть, она стоит у окна и ждет. С навеса он рухнул почти вертикально, и из ящика ее окно не просматривалось. Навес заслонял. А даже, если она услышала, как он грохнулся, чем она поможет? Андрей прислушивался. Скоро услышал ворчание и покашливание. В проходе между ящиками появился мужчина. Судя по всему, сторож

- Ну и что мы тут делаем? –
. Сторож с удивлением рассматривал незваного пришельца. Но, как видно, объяснения увиденному не находил.  Не без опаски подошел к ящику, потрогал доски, проверил, как прибиты, сравнивая зазор между досками с габаритами пришельца. 
- Ты по-русски то - понимаешь?
- Ну, - сказал Андрей.
- Что ну? Понимаешь? Или шпрехен зи дойч?
- Понимаю. Почему я не должен понимать?
- Может, ты диверсант. Реваншист какой. Кто тебя знает?
- Никакой я не реваншист. Вы  мне поможете отсюда выбраться?
- А как ты сюда залез, так и вылазь. А я посмотрю. Очень мне любопытно, как это у тебя получилось.
- Да я случайно сюда попал.
- С неба что ли? А где тогда парашют? – мужчина внимательно изучал  шапку снега, упавшую  в просвет между ящиками. Но ответа не находил.  А Андрей не объяснял. Не хотел выдавать Нинку.
- Какой еще парашют?
- Об-на-ко-венный! Табельный. Какой вам, диверсантам выдают.
- Вы что думаете, я на парашюте спустился? - усмехнулся Андрей.
- А на чем. На летучей тарелке? Необученный человек так в ящик не пролезет. Ну, ты подожди. За милицией уже поехали. Вот завернут тебе руки, тогда и поговорим.  Они и разберутся, кто ты и как в секретный ящик забрался.

   Сторож ушел. Собаки остались. Андрей мерз. Вскоре сторож вернулся с монтировкой. Молча, походил вокруг ящика, примерился, отжал и развел две доски. Андрей, постанывая, кое-как выбрался. Сторож, держа монтировку наготове, вел ковыляющего пленника перед собой. Собаки бежали рядом.

  Теперь  можно оглядеться. Все пространство, огороженное высоким забором, когда-то было церковным двором. Оказывается, кроме той колокольни, которую он постоянно видел вдали, выходя из института, имелся еще и церковный двор. Сохранившиеся постройки, окаймляющие двор, были превращены в  склад.

   Пространство самой церкви тоже заполняли ящики, только размером поменьше, и, наверное, полегче. Такие, что их можно было, сюда затащить. Зал был неплохо освещен. В церкви было едва теплее, чем на улице. Сторож привел Андрея к закутку среди ящиков, где располагалось нечто похожее на топчан. Рядом стоял старый ободранный двухтумбовый канцелярский стол, на столе журналы,  и  немного разномастной  посуды.

- Ну, считай, что прибыл, - сказал сторож,- Будем знакомиться. Юрий Леонидыч, меня зовут. А тебя как?
- Андрей.
- Паспорт имеется? 
- Студенческий устроит?

  Дознание происходило почти в самом центре бывшего церковного зала. Такое впечатление, что заодно со сторожем его студенческий рассматривают с купола Иисус, богоматерь и прочие товарищи, Андрею неизвестные Сторож, удовлетворившийся студбилетом,  вытянул из-под топчана бутылку и плеснул  в стакан.

- Выпей для сугрева, а то окоченеешь, - от неожиданно крепкого, злого зелья. Андрей поперхнулся и закашлялся.
- Не в то горло пошло, - деловито констатировал сторож, - Кто же на вдохе пьет? На вдохе только жидкости проникнуть мешаешь. На паузе нужно пить. Пауза! Понял?  Тоже мне. В секретный контейнер залезть соображения хватило, а как пить не соображаешь, - он подошел к Андрею сбоку, выждал момент, резко ударил его меж лопаток и внимательно наблюдал за реакцией. Андрей продолжал кашлять. Сторож приложился еще раз. Крепче. Усмехнулся - Что ж ты, брат, так хил?

   Андрей поднял руку, призывая сторожа остановиться. Другой рукой резко на выдохе надавил себе на живот, повторил так пару раз.
- Это что за фокус? - удивился Леонидыч.
- Между прочим,  когда человек поперхнулся, его лучше не по спине дубасить, а при выдохе резко нажать у пупка.
- Ишь, ты! Это кто так советует? Небось, американцы?
- Представьте себе. Я где-то прочитал, американцы так делают.
- У них все ниже пупка. А русский человек бьет меж лопаток.
- Ну а как быть, если ты один? Сам себя со спины не ударишь. Об стенку, что ли биться?– подковырнул  сторожа Андрей.
- А русский человек не пьет в одиночку.
- А вы-то один  пьете?
- Я не пью, а греюсь. Есть разница. И уж я, не бойся, не закашляюсь. И греюсь не один. Напарник мой побежал милицию для тебя вызывать. А уж если бы мой напарник тебя по спине хлопнул, ты бы, дружок, не встал. Выпить для согрева не грех. Видишь тут ящики деревянные. Если греться «козлом», пожар накликаешь. Нас проверяют по пожарному делу. А жидкостью в себя безопасно. Только своим организмом рискую, на благо государства. Понял?
- Жила бы стана родная, и нету других забот, - усмехнулся Андрей.
- Ишь, ты! Чему вас там учат. Нашим песням. Ушлые черти.
- Да я свой, - сказал Андрей.
-  Все вы свои. Меня не зря поставили технику охранять. Меня не проведешь. Техника, между прочим, секретная. Тут, представляешь, на сколько тысяч!? - сторож указал Андрею на табуретку, сел на топчан и вытянул из-под журналов, лежащих на столе, колоду карт, - Садись, в ногах правды нет. Сейчас проверим, какой ты свой. У вас там иностранные чарлистоны или как их. А в дурака слабо?
- Запросто, - сказал Андрей.
- Ну, перекинемся. Проверим, как тебя научили

   Андрей пару раз поддался. У Леонидыча поднялось настроение.
- Русского человека таким, как ты, в дурака не обыграть. Заруби на носу. Мы тут, бывает, со сменщиком перекинемся.
- Ну и кто кого? – спросил Андрей.
- Я его.
- Так он не русский?
- Это почему?
- Сами говорите, русский выигрывает, а нерусский проигрывает.
Леонидыч помолчал, пытаясь понять. Не понял и сказал.
- Ты мне мозги не пудри. Русский он. Талантливый паренек. Художник. Он мне  такую картинку подарил. Вот эту самую церковь и  нарисовал, как живую,  правда, без ящиков. 

  Снова раскинули карты. Снова Андрей поддался, надеясь раздобрить Леонидыча. Есть ли еще надежда распрощаться с ним, и повторить попытку, пробраться к Нинке? Он уж будет аккуратнее. Коварная снежная шапка с навеса уже съехала и на втором заходе он не поскользнется. Да только Нинка, поди, уже десятый сон видит. Станешь ей в окно стучать - всех перебудишь. Он решил, что лучше перекантоваться  до утра в этой церкви.

    Он почувствовал, как кто-то несильно, но часто, молотит его по спине, словно это печатная машинка, и, проснувшись, обнаружил, что спал в церкви, на досках и картонках. А те частые похлопывания по спине – это  собака, лежавшая рядом, вычесывала блох. Но не собака разбудила его. Прямо над собой он увидел удивленные глаза девушки,  в шубке, в  вязанной белой  шапочке. Андрей спал, не снимая своего зимнего пальто, и вид у него был, наверное, еще тот, потому что девушка, не скрывая изумления, следила, как он, с трудом поднимается. Леонидыч посапывал на своем законном месте. Собаки крутились рядом и, судя по тому,  как они ластились к  девушке, она тут  была своей.

- Вы кто? -  с опаской спросила девушка.
- Да так, - ответил Андрей.
- Так? - с сомнением произнесла девушка и стала будить Леонидыча.
- А-а, Танюша, – зевнул Леонидыч.
- Я вам блинчиков принесла. А это кто?
-  А это, мне молодца занесло. Прямо с неба свалился. Ангел - не ангел, шпион – не шпион. Божится, что студент. И даже документ при себе имеет. Танюша погляди ему ногу, - и объяснил Андрею, -  Она в больнице работает медсестрой.
- Только быстро, - согласилась Таня, - Я опаздываю, - Ого гематомка! – произнесла  она, когда Андрей закатал штанину, - А ну снимите ботинок. Пальцами шевелить можете? – Андрей пошевелил, - Так не больно? А так? Ходить можете?
- Да вроде.
-  По моему, до свадьбы заживет. Хотя на рентген сходить не мешало бы. А что с рукой? - Андрей снял пальто, пиджак и поднял рукав левой руки, - А это что? –  спросила девушка.
Андрей вспомнил, как переписал себе на руку настенную туалетную надпись: номер телефона и имя - Таня. Он тогда выводил тщательно и густо синей шариковой ручкой. Конечно, совсем об этом забыл. Девушка быстренько прощупала его руку, заставила подвигать рукой, пошевелить пальцами, и, вынеся диагноз, аналогичный диагнозу ноги, сказала, что торопится и убегает.

- Это соседки дочка, - объяснил Леонидыч, когда она ушла, - Я человек одинокий, ну, соседке помогаю. Прибить там чего. Она тоже одинокая, мне помогает. Стряпает. А захвораешь – Танюшка вылечит. Она чистый врач. Взаимопомощь.
- Комплексная бригада, - усмехнулся Андрей.
- В общем, вот так. Вот ее Танюха мне завтраки приносит. Мы живем тут рядышком. Хорошая девчонка, - он замолчал на мгновение и, увидев, что Андрей никак не отреагировал, повторил, - Я говорю, хорошая девчонка.
- Хорошая, хорошая, - пробормотал Андрей. Не о том он думал. К  Нинке ходу теперь нет. Домой? Но после такой веселой  ночи он не выспался.
- Да если ее прибрать, одеть, как следует, - продолжал Леонидыч, - Она всяких студенток за пояс заткнет. Другое дело, ей одеться не на что. Богатства не нажили. А девушка она, если присмотреться, ладная. С нее даже картины писали.
- В каком смысле? – удивился Андрей. Ничего такого, что вызвало бы желание  писать с нее картины, он в девушке не обнаружил.
- В самом прямом. Ты ее просто не разглядел. А разглядишь - влюбишься. И еще спасибо скажешь, - Леонидыч, не получив ответа, сменил тему, - Вот что, у меня есть знакомый. Он спецмазь имеет для летчиков - испытателей.  Заживает твоя щека, как на собаке. Летчику - испытателю ведь иногда приходится культивироваться где-нибудь в тайге, и чего-нибудь повредить.
- Катапультироваться?
- Вот именно. Сейчас позавтракаем, я за мазью сбегаю. Тут недалеко. Посидишь вместо меня полчасика? Как бы отработаешь завтрак и лечение, - Леонидыч развернул тормозок, -  Подсаживайся, студент. Танюха эти блинчики сама пекла.  Сейчас и варенье достанем.

    Леонидыч ушел, собаки улеглись на досках. Андрей доковылял до крыльца. Уже светло. За  забором проснулся город. А тут, на занесенном снегом церковном дворе холод и тишина. Как кладбище. Ящики – могилы. С крыльца видно то место на крыше, откуда он вчера, можно сказать, сыграл в ящик. И хотя трассу его слалома припорошило свежим снежком, но, если присмотреться, заметно. Может быть, уже остыла Нинкина постель. Он попробовал попасть ей в окно снежком. Непросто. Рука болит. И снежки разбивались о решетку. Услышала ли она? Дома ли? Нет ответа.

  В ожидании  Леонидыча, он  нашел в тумбе стола кипу старых «Крокодилов»  и «Огоньков», и возлег на место сторожа, просматривая журналы.  Не дочитал, заснул. Проснулся в пятом часу вечера. Ушедший на часик Леонидыч до сих пор не объявился. Только собаки бегали рядом.  В Нинкином окне, третьем от угла, темно. Ушла куда?  и хоть эйфория «Метелицы» испарилась, все же, любопытно, что она делает? Главное, близок локоть да не укусишь, рукой подать, а через бабку не пройти. И бросить пост совесть не позволяла. Хотелось есть. Из съестного нашел в ящике стола кусок сала, луковицу, кусок хлеба. Все это съел. И снова прилег.
 
- Эй, товарищ, -  услышал он и открыл глаза, - А где Юрий Леонидович? – спросил  мужчина, должно быть напарник исчезнувшего сторожа. Андрей не слышал, как тот пришел.
- Он ушел, меня попросил посторожить.
- Вот как?  А ты кто такой?
- Знакомый его.
- Знакомый? Тут ничего не произошло? -  пришедший, невысокий, худой мужчина средних лет, с иисусовой бородкой, и волосами по плечи, рассматривал Андрея, словно тот инопланетянин.
- А что должно произойти? – пожал плечами Андрей.
- Чем же вы тут, дорогой товарищ, занимались, если Леонидыч исчез, а у тебя все лицо исцарапано. Звать то тебя как?
- Андрей, - уже ученый, Андрей протянул студенческий.
- А-а, студент. Смотри ты, какие у Леонидыча знакомства, среди учащейся молодежи. Ну ладно, студент, считай, отсторожил. Можешь гулять. Твой знакомый уже не придет. Его время вышло. Я его сменщик.

  Комната в общаге была пуста. Рогов, сосед Андрея, куда-то ушел. Перед тем как помыться и привести себя в порядок, Андрей переписал с руки на листок номер телефона и имя, - Таня,- и  уже отдыхал, когда зашла Полина.
- Ого, как отметился,– покачала головой Полина.
- Неудачное падение, - такое объяснение было, по сути, правдой.
- До кровати не долетел? - усмехнулась Полина, - Или это Ниночка так тебя отметила? - с недолетом до кровати Полина была близка к истине. Но выявилась деталь, не обрадовавшая Андрея - их вчерашний незаметный побег был замечен.
- Это я неудачно поскользнулся, - Андрей  снова говорил правду. Полина с  сомнением покачала головой.
- Очень неудачно ты поскользнулся, - ее выпяченные толстые губы обозначали, что Андреева версия отвергнута, -  Как раз перед женским праздником. Будешь теперь светить  ободранной физиономией, - тут ее взгляд упал на листок с номером, который Андрей записал для Суворова, - Ага вот и ответ, на ком ты поскользнулся - Таня. Молодец Таня. Хорошо приложилась.

   Полина устремила взгляд в окно, как будто в окне нарисовался образ хозяйки телефонного номера. Раз есть номер телефона, подумала Полина, значит москвичка. С нашего института? Полина смотрела в пространство, прокручивая в уме возможные кандидатуры: Сколько их, Тань-москвичек, готовых с легкой душой дать свой номер? Хорошо, хоть эта хоть номер дала, а за себя постояла.  Полина на скорую руку не отыскала в  памяти, что это за Таня может быть. Это требовало дополнительного анализа.  Андрей воспользовался этой заминкой.

- Ты собственно, по какому поводу? –  спросил  он.
- Я собственно, по поводу Восьмого марта. На вас с Роговым рассчитывать?
- Рассчитывай, - твердо заявил Андрей.
-  Второй вопрос: из москвичей будет Барашкин. Вы его у себя пристроите? У вас же свободная кровать есть.
- Пристроим, куда денешься, - вздохнул Андрей.

  Если гульки затягивались надолго, Барашкин оставался в общаге. Он находил приют то в комнате  Шевченко и Суворова, то в комнате Андрея и Рогова.
- И главный вопрос, - Полина сделала многозначительную паузу, -  Утром Нина приезжала.
- Ну, приезжала, и что? – пожал плечами Андрей.
- Интересовалась, как ты добрался. Боялась за тебя. Ночь, снег, метро закрыто. А тут Рогов и говорит, что ты дома не ночевал. Красавчик.  А ты  вон какой красавчик.  Уже под вечер и с отметинами. Что мы должны думать?
- Кто мы?
- Мы, коллектив.
- Пусть коллектив за меня не волнуется.
- А Шабрина?
- А ей-то чего волноваться? – произнес Андрей нарочито грубо. Он считал, что так он благородно отводит ненужные темы для сплетен, прежде всего, от Нинки.
- А почему бы ей не думать? Ты же ее провожал. А домой не пришел. Всякий начнет волноваться. А она очень чувствительная, -  Полина сделала многозначительную паузу, -  Она все очень близко к сердцу принимает. Ты понимаешь? Она ведь после всего, что  тут, в общежитии, на нее обрушилось, это место за семь верст обходит. А ради тебя приехала.
- Это почему, спрашивается, ради меня? – уже иссякло вдохновение вчерашнего вечера, и Полина стала раздражать своей нудистикой.
- А если приехала, значит, ей не все равно, как ты добрался. Она очень эмоциональная ... и к тому же прилипчивая, - Андрей сделал каменное лицо, словно это его никак не касается. Полина, считавшая, что комсомольцев она видит насквозь,  считала, что кому-кому, а Андрею ее не обмануть. Каменное лицо - предсказуемая   реакция, - Но теперь я понимаю, в чем дело, - продолжила Полина, поднимая со стола листком с номером, - Таня, значит. Вот как! Предупреждаю, если ты Шабриной причинишь что-нибудь, ты станешь моим личным врагом.
- Ни-че-го причинять я не собираюсь, - сказал Андрей, - Она ведь тебе сама тебе сказала, что я только проводил ее.
- Полюбовалась вчера на ваши танцы. Вся группа наблюдала с большим интересом.
- Подумаешь, танцы, - сказал Андрей, - Танцы не запрещены.
  Это тебе подумаешь. А что Нина подумала, ты знаешь? А это что за такое? - Полина помахала листком с номером.
- Это к делу не относится.
- Нет, милый мой, все относится. Нет у тебя никакого оправдания и  алиби. Дома то ты не ночевал. Тогда где? У Тани вот этой? У меня фотографическая память. Считай, я номер запомнила. Ты уж извини, придется позвонить, выяснить, что да как. Сам понимаешь. Нина – комсомолка. Моя задача не дать ее в обиду.
- Звони на здоровье,- усмехнулся Андрей.
- А это что? - Полина взяла со стола один из потрепанных «Огоньков»,  которые, Андрей, уходя, прихватил со склада, - Кто же так кроссворд разгадывает?

    Полина стала вертеть в руках журнал. И тут из него выпорхнули и упали на пол несколько листков бумаги. По характеру их падения и по тому, что они остались немного согнутыми, сохранив дугу журналов, Андрей определил, что листки эти не писчей бумаги, а что-то типа ватмана.

- Ничего себе, - удивленно открыла глаза Полина.

    Андрей, удивленный не меньше ее, стал собирать листки. Полина, толстая и неповоротливая,  не наклонялась, ждала. Но очень часто полные и  неповоротливые люди компенсируют этот недостаток. Глаз у Полины  у нее был, как у орла.
 - А ну-ка дай!- и Полина ловко выхватила из рук Андрея один листок.
Андрей одновременно с Полиной успел рассмотреть, что листы заполнены рисунками. И что это были за рисунки!  Девушка. Но не просто девушка. Голая. Деликатнее выразиться, обнаженная. Изображение по пояс. На одном листке - спереди. На другом – сбоку. На третьем - вполоборота. И в уголке написано: Таня.

- Вот где собака зарыта, - покачала головой Полина, - Таня, значит, - Полина умудрилась и  подпись увидеть, - Ну и что все это значит?
- Для тебя – ничего. Просто рисунки. Случайно попали, -  сказал Андрей, не собираясь вдаваться в объяснения.
 Полина всех забодала со своим моральным обликом строителя коммунизма. Вот пусть и подергается. Но Полина  не столько сама дергалась, сколько дергала других.
- Случайно с Нинкой танцевал, случайно с ней сбежал, случайно физиономию ободрал, случайно у тебя листок с номером телефона, случайно у тебя непотребные рисунки, и совершенно случайно кругом фигурирует некая Таня. Тут нужно не то, что звонить по телефону, бить в колокола.
- Бей на здоровье.
- И это говорит  комсомолец. Так! Я это конфискую! - Полина протянула,  было, руку к листкам.
- Еще чего! – загородил рисунки Андрей.
- Ну, посмотрим, - Полина  не стала эпатировать, подхватила со стола листок с номером телефона и направилась к двери, - Посмотрим, на чьей улице будет праздник. Я тебе гарантирую: до диплома ты не доживешь.

  Полина унесла с собой листок с номером. Ладно, Суворов перебьется. Андрею теперь осталось приглядеться к  рисункам. Бумага  не первой свежести. А вот девушка на рисунках, пусть, не красавица, все же подкупала именно свежестью молодого тела. Художник каким-то образом умудрился это передать. Но, что самое интригующее, на рисунке была изображена та самая Таня, что приносила завтрак Леонидычу. Хоть на рисунке девушка вполоборота, сомнений никаких. Перед Андреем на складе она  предстала  в  зимнем пальто и шапочке. А теперь Андрей видел то, что скрывалось под одеждой. Правда, ничего сверхъестественного. Обычная стройная, скорее, худенькая девушка. У Нинки, сто процентов, грудь поувесистей. Да и лицом эта Таня серединка – на половинку. Но! Но, одно дело, когда в музее ты увидишь картину, и не знаешь женщину, с которой ее писали. И совершенно другое  в данной ситуации.

   Когда на следующее утро он ехал в институт, не предстоящая встреча с куратором, Таня не выходила из головы. Почему? Что в ней особенного? Ничего!  К тому же, за пять лет, что он прожил в общаге бок о бок с девушками, до сегодняшнего утра не случалось, чтобы он так присматривался, каковы они там, под пальто. Подзорова повторяла, что искусство облагораживает? Однако, казалось, не Подзорова, а Полина была права. Андрей должен был признаться сам себе, что сейчас смотрит на всех попадающихся его взгляду молодых женщин, взглядом  отпетого развратника. Эти листки  не  возвысили его.

   В столовой он увидел Нинку. Она стояла в очереди, махнула ему. Этот взмах означал: вали сюда - впущу в очередь. Удивительно. За сотни обедов в институтской столовой Нинка до этого дня ни разу не звала его в очередь. Но почему отказываться? Андрей подошел. Нинка, встав на цыпочки, чуть навалившись на его плечо, шепнула в ухо.

- Так ты куда исчез? - 
- Поскользнулся, упал с крыши. Ты бы предупредила, что там скользко.
- То-то я вижу, ты весь побитый. Дрепнулся?  И  что?
- Да ничего интересного. Потом расскажу.

  Нинка села с ним за столик. Кажется, насчет  Нинкиной прилипчивости Полина была права. Андрею не хотелось вспоминать свои неудачи. Он поведал коротко,  в качестве краткого отчета о плохо проделанной работе, как он соскользнул с навеса. И поскольку он оказался травмированным и под надзором сторожа, то на повторный заход не пошел.
- Ну и дурак, - усмехнулась Нина.
- А ты что, глаза, что ли, проглядела?
- Еще чего! Велика честь. Я спать легла, - Она смотрела на царапины на его щеке, словно мысленно прикладывала его щеку к ящикам под ее окном.
 Так что? - спросил Андрей.
- Что что?
- А чего ты в общагу приезжала?
- Не к тебе, не бойся.  По делам. Дался ты мне, - Нинка скривила губы,-  Видно, не ты с крыши съехал, а у тебя крыша съехала. 

   Нина в ту ночь все делала согласно опробованной методике. Пока тикало время, чтобы бабка заснула, она приготовила себя к приему гостя,  затем подала условный сигнал и неслышно приоткрыла решетку. В окно дуло. Она ждала. Но Андрей не появлялся. Прождав порядочно, она осторожно отперла ключом дверь и пошла на поиски. Андрея не было. Ящики, сложенные пирамидой у забора,  и утоптанный снег свидетельствовали, что на забор он поднимался. Таких необъяснимых исчезновений в ее практике не приключалось. Она стояла в недоумении. Фонарь на столбе вырывал из ночи небольшой круг, плохо просматривающийся из-за валящего снега. Вокруг  царило белое безмолвие. 

   Холодный воздух, проникающий под шубу, наброшенную прямо на ночнушку, гнал домой. Нина, уходила медленно, вглядываясь, как разведчик, в темные углы. Она вернулась. Из-за приоткрытого окна  комнату надуло холодом. Закрыла решетку, закрыла окно и легла. Укуталась по уши.  На складе сторож опять по пьяни что-то буробил. Вот кому хорошо. Бутылка не дефицит, всегда найдется. Пытаясь объяснить, что  случилось, не обидела ли она чем Андрея, Нина заснула.

  Теперь после Андреевых объяснений, она все поняла. Поняла, почему что-то бубнил сторож, почему возились под окном собаки. Но Нина была оптимисткой. Та ночь прошла, и ее можно списать в брак. Важнее, что впереди. И Андрею ничего не стоит, последовав ее примеру,  списать неудачную ночь в брак. Вчера вечером Нина подумала, что начнет жизнь с чистого листа. Но на вчерашнем листе осталась только «Метелица» и метель. Вчерашний лист уже  перевернут. Что мешает начать со следующего чистого листа? Сегодня. Она сидела за столиком и ждала предложений.

  Да, можно начать с чистого листа. Чем же Нинка околдовала его в  «Метелице»? Но  то было вчера. Колдовство «Метелицы» развеялось.  Харчо, котлета и компот в студенческой столовой не настраивали на романтику. Андрей уставился задумчивым взглядом на оставшиеся на дне стакана сухофрукты. Но думал он о рисунках и Тане, на которую по глупости даже не глянул толком. А надо бы.  Нинка чувствовала, что мысли его далеко.
-  Все ясно! Видно, ты  не только рожей, и маковкой треснулся, -  поднимаясь из-за стола,  подытожила она.

   Вечером заглянул Лорьян и позвал  к девочкам пить чай.
- Ну что, красавец, - Полина кинула взгляд на Андрея, - Позвонила я по этому номеру. Много интересного выяснила. Одно непонятно, как ты с подобным моральным обликом столько лет отсиживался в комсомоле.
- Во всем нужна сноровка, - сладко улыбнулся Лорьян и аккуратно понес в рот полную ложечку  варенья.
- А в чем дело? – удивленно посмотрела на Полину Подзорова.   
- Пусть он сам расскажет, - Полина указала пальцем на Андрея.
- Нечего говорить, - буркнул Андрей.
- Как это нечего? Ничего себе, нечего. Посмотри на него! Невинное дитя. Весь ободранный. Со всякими номерами непотребных девок. Хранит у себя у себя порнографию! И нечего ему говорить?
- Это рисунки, - поправил Андрей.
- Хороши рисунки.  Как это только бумага терпит?
- А что там такое? – спросила Подзорова?
- Тебе подробно описать, - негодующим взором посмотрела на нее Полина.
- Никакая это не порнография, - Андрей решил внести ясность, - Просто рисунки. И, кстати, я их не храню. Они мне случайно попали. Эти листы с рисунками, лежали внутри журнала. Я и не знал.
- Ага, расскажи кому понаивнее, - сказала Полина, - А на рисунках разве не голая женщина?
- Во-первых, не голая, а обнаженная. Ты что в музеях такого не видала?
- И глядеть не собираюсь.
- Логично, Поля, - улыбнулся Лорьян, - Ленин в Мавзолее одетый и при галстуке.
- Закройся, - отрезала Полина, - Общежитие - не музей.
- Но и не Мавзолей, - заметил Лорьян.
- Если бы разрешили жить в Эрмитаже, - печально вздохнула Подзорова, - Я бы оттуда и не уезжала. Раскладушку поставила  бы и жила. А голая - не обязательно порнография.
- Фрейд вам кланялся, - резко отчеканила Полина, - Это в Эрмитаже она не порнография. Эрмитаж не стоит на переднем рубеже идеологического противостояния.
- А общежитие на переднем? – спросил Лорьян.
- На самом переднем! Мы - молодежь. И поэтому стоим в первых рядах. Такая на молодежь возложена миссия. Вот пусть пенсионеры в Эрмитаж ходят, любуются и слюни пускают. А тут другое дело. То, что в Эрмитаже не порнография, в общежитии порнография в чистом виде. Это все равно, что ножик. На кухне это посуда, а в подворотне – холодное оружие. Вам дай такое рассматривать, вы тут не знаю, что устроите.
- Порнография - это путевка в жизнь, - сказал Лорьян.
- Слушайте,  у меня эти рисунки случайно, - Андрей хотел покончить с этой темой.
- Случайно!? Это случайно  не обнаженная тебе свой телефон дала? – усмехнулась  Полина,
- Какая везуха! - сладко протянул Лорьян, - Завидую белой завистью. Ему телефоны обнаженных дают. А он, скромник, ни слова. Андрюха, может, номерок подкинешь.
- С кем мы имеем дело, - скривила губы  Литвинова, и  отодвинула свою чашку, как склянку с ядом. 
- И это нам с вами, девочки подарочек перед Восьмым марта, - печально произнесла Полина, - Нет, порнография вам безнаказанно не пройдет.


   Подзорова нередко вспоминала, как она в прошлом году полдня героически выстояла на холоде в очереди в Пушкинский музей.  Выставка французских импрессионистов. И не напрасно мучилась.  Ох, как же она была счастлива прикоснуться к прекрасному! К Андрею в комнату очереди не выстраивались, но желающие прикоснуться к прекрасному, обнаружились. Первым, если не считать Полину, рисунки увидел Рогов. Андрей заметил, как глаза Рогова засветились, и по лицу загуляла блаженная улыбка. Ревность сжала Андрея: Рогов так всматриваться не имеет права. Даже Андрей, хозяин, такого себе не позволяет. Но не вырывать же листки. Пришлось терпеть это бесцеремонное разглядывание. Потом пришел Лорьян. Смотрел, цокал языком, разбирал по косточкам, сравнивал и с образцами античными, из музеев, и с неантичными, из общаги. Клялся, что девушка очень напоминает ему кого-то. Кого, он не может вспомнить. Андрей почувствовал уже не ревность, а испуг. Эта Таня с рисунка живет рукой подать от института. Есть вероятность, что Лорьян действительно ее видел. Вдруг он ее вспомнит? Тогда девушка из эфемерных, полусказочных созданий опустится в разряд живых существ. Нельзя это никому показывать.  Вдруг кто-то  узнает в девушке с рисунка реальную Таню. Пока для остальных она – нечто из высших сфер. И только Андрей позволяет себе смотреть на рисунки особым взглядом. В этом было его тайное преимущество. А если учесть, что на девушке с рисунка и ниточки нет, то его особая связь имеет деликатный характер.

  И тут вопрос. Леонидыч утверждал, что девушка  работящая и  скромная? Но всякая ли скромница решится вот так позировать? Ничего подобного за все годы, что он провел в густонаселенной студенческой общаге, не случалось. А ведь тут девочки и мальчики живут дверь в дверь. И девочки не домашние. Разве, например, Суворову стукнуло бы в голову, нарисовать Таньку Бирюкову. А уж там есть что рисовать. Там руки бы сами тянулись к карандашу изобразить такие ноги. А Суворов на что время тратил?  Ну, положим, он не пробовал, потому, что рисовать не умеет. Да и Танька, чего-чего, а  рисовать себя не дала бы. Чтобы  вся общага глазела? А ведь, несомненно, имелись в  недрах общаги и Репины доморощенные и те, кто не прочь позировать. И все равно, никаких шедевров от этого сочетания не рождалось.

   Конечно, некоторые назойливые приставали к Андрею.  Но он их отшил. Рогову он наплел, что Нинка, мол,  заартачилась, и он вынужден был ждать на Курском вокзале. А там увидел на скамейке в зале ожидания несколько старых журналов. Вот и взял, чтобы даром не пропадали. А в них, как выяснилось уже в общаге, оказались рисунки. Лорьян  мог бы и поверить, но, что Нинка заартачилась? Это странно. После того, что наблюдалось в «Метелице»? Лорьян просил себе один листик. Зачем, мол, Андрею гарем? Но Андрей отказал, так решительно, что Лорьян даже оторопел. И пришлось  объяснять: боится, что Полина ему пришьет распространение.

  Вот по реакции Суворова Андрей ничего не мог понять. Тот смотрел рисунки недолго, молча, и ничего под конец не сказал. Девочки на просмотр, само собой, не приходили. По призыву Полины  и Лены Литвиновой ударили бойкотом по порнографии. Только лишенная предрассудков Подзорова полюбопытствовала, что это там за извращения. Он принес пару листов.
- Ну и что тут особенного? – хмыкнула Танька Бирюкова. Я, положим… - подумала секунду, - Я бы не дала себя голяком рисовать.
- Не голяком, а обнаженной, - поправила Подзорова, - И потом, разве художники в наши дни не рисуют обнаженную натуру? Рисуют, и еще как. И находят моделей. Натурщицам за это платят. Нормальная работа.

  Подзорову стоило послушать. Она следила за новостями культуры, не пропускала художественных выставок, театральных премьер, даже ходила на лекции по гипнозу и передаче мыслей на расстояние. А уж андеграунд, как она утверждала, был альма матер.

  Андреева эйфория от обладания рисунками быстро прошла. Расхотелось их разглядывать. Он решил переместить их в хранилище. Подзорова говорила, что  в музейных хранилищах лежат непризнанные  шедевры. Андрей  разделил свои шедевры на две партии. Два листа засунул на полку под книги, а остальные три - в старый тубус с запасными листами ватмана.

  Восьмого марта, мальчики не только поздравляют и закупают, но даже берут на себя часть кулинарных нагрузок. Жареная картошка, конечно, остается за Полиной, непревзойденным мастером этого  блюда. Блестящая, ароматная, с оранжевой корочкой, луком и шкварками - это ее секрет, ее гордость. Во время приготовления, а тем более, поедания жареной картошки она добреет душой и даже поет. Но в этот раз порнография переборола гастрономию. Полина уже выяснила, что Нинка до сих пор о рисунках не знает, так как, живя у бабки, в институт в эти дни почти не ходила, и  ей никто не успел поведать новости. Полина придержала новость для Шабриной. Как сюрприз. Чтобы та поняла, с кем связалась в очередной раз.
 
  Полина начала как бы отвлеченно: в то время, как…. некоторых тянет на клубничку, похабщину. И после ночи, проведенной неизвестно где, являются на следующий вечер с ободранной физиономией. После слов про ободранную физиономию Нина удивленно посмотрела на Андрея.

-  Да-да, - подтвердила Полина, -  С ободранной физиономией, с телефоном какой-то Тани и набором порнографии.
 Полина следила за реакцией Шабриной. Андрей уже был допрошен. Но реакция Шабриной могла раскрыть подробности, которых Полина пока не знала.
- Никакая это не похабщина, обычное ню, -  решила защитить рисунки Подзорова, - Я видела.  И вообще, это не тема для праздничного стола.

Полина наполовину добилась своей цели. Реакция Нинки была непонятна, но  по  ее расширившимся глазам видно, что романический флер из ее головы испаряется, зато поползли по мозгам кое-какие соображения, предположения и догадки. Порнографии еще не хватало. Изумление, а может быть и возмущение, красило Нинку куда больше, чем  тонны туши и помады.
 Нина  думала, вспоминала «Метелицу» вспоминала, как жарко Андрей прижимал ее к холодному каменному забору под падающим из темноты снегом, как он жевал свою котлету в столовой.  И все же  память о «Метелице»  переборола все. Нина сама позвала Андрея танцевать и прижалась, как тогда в «Метелице». Глядишь  и крепче. И почувствовала ответ.

 Андрей знал, что Рогов, умница, соблюдая неписанный уговор, не нарушит его с Нинкой уединения. Нинка, молча, наблюдала, как Андрей отпирал дверь. Так же молча, наблюдала, как он запирал дверь. Он  погасил свет. Когда Андрей справился с последней пуговкой на ее блузке, Нинка  отодвинулась и потребовала.
- Сначала я хочу посмотреть.
- Что там смотреть? - усмехнулся Андрей, - Лучше на тебя смотреть, есть на что, – но Нина  не купилась на похвалу, а произнесла требовательно, ставя ударение на каждом слове
- Я   хочу   посмотреть   эти   рисунки.
- Рисунки? - удивился  Андрей, - Зачем? Там ничего особенного. Это у Полины шиза.
- Считай, что у меня тоже. Хочу и все! Все обсуждают, а я не видела. Как дурочка. И вообще, желание женщины закон. А сегодня женский праздник. Можешь ты выполнить мое желание хотя бы на праздник?

  С явной неохотой Андрей включил свет, отвел жадный взгляд от ее расстегнутой блузки, присел у тумбочки, долго копался, вынул стопку книг, тетрадей, листов и наконец, извлек два  рисунка. Нинка изучала тело девушки, как  генерал позиции врага перед сражением.
- Ну, ничегошеньки. Что ты в ней нашел?
- Ничего я не нашел. Я это рисунки нашел. Случайно! А из этих рисунков тут такое раздули. Уже и не рад
-  Не рад? Никаких проблем. Я сейчас это порву.

  То, что он не рад, не означало, что это можно уничтожать. Андрей встал на защиту не столько своей собственности, сколько произведений искусства. Нинка держала листки в поднятой руке. Андрей был сильнее и выше. А Нинка была сметливее. Плотный контакт с ее телом во время борьбы за рисунки не прошел даром. Желание обладать рисунками подчинилось желанию обладать телом. Уловив нужный момент, Нинка сместила акцент к еще большей суровости.
- Или я рву, или досвидос. Иначе адью.

  Пожертвовать рисунками ради Нинки или Нинкой ради рисунков? Рисунки было жалко. Он  бы почувствовал себя предателем по отношению к Тане, к образу которой он привык. Но живое тело сильнее рисованного. Андрей предложил компромисс типа «утром деньги, вечером стулья».

   В тот момент, когда Андрей одевался, Нинка, проворно схватила со стола один лист. И прежде, чем он сообразил,  успела порвать лист несколько раз, и подбросить над собой вверх. Белые кусочки ватмана, хлопьями снега, посыпались на ее прекрасное, как она думала, обнаженное тело.  И два кусочка даже задержались на ее белой груди. Она их не стряхивала. С вызовом смотрела на Андрея. Нина ждала взрыва. Но Андрей только бросил с упреком:
- Ну, довольна?
- Представь себе, очень довольна!
От Андрея, честно говоря, она ждала большего. А вот после того, как разорвала листок, настроение поднялось. И второй лист был спасен. Нинке важны были не листы, а  сам факт жертвоприношения.

  На их возвращение в комнату, можно сказать, никто не обратил внимания, или сделали вид, что не обратили внимания. Только Полина отметила: свершилось: Андрей словно посерел, а Нина смотрела триумфатором. Обманчивый триумф. Полина поняла, что с Ниной,  такой же наивной и доверчивой,  как и прежде, необходима серьезная профилактическая беседа.

   О Шабриной, как положено комсоргу, Полина знала больше, чем та знала о самой себе. Знала, чем живет и с кем живет. Но дополнительно Полина знала и то, чего Нина о себе не знала. Полина собрала по крупицам воспоминания комсомолок. И о Шабриной и ее прежнем. Крючкове. Как лениниану. Понемногу накопилась этакая шабриниана. Если не от а до я, то от а до ю. И когда Крючков поступил, как последний мерзавец, Полина раскрыла перед осунувшейся и Нинкой свое досье. Чтобы та, обольщенная и покинутая поняла, что она бога должна благодарить, что с Крючковым  обошлось малыми жертвами.
Крючков теперь в прошлом, но Андрей не лучше. Бумажка с порнографией, подобна лакмусовой бумажке. Нину как-то тянет на темные личности. Опять готова кинуться в омут с головой. И Полинин долг защитить Нину от этого чудовища.

. Приоткрыв глаза, Андрей увидел в свете настольной лампы Барашкина, склонившегося над столом. На требование вырубить свет Барашкин не отреагировал. Он всматривался во что-то на столе
- Это что такое?
Чтобы увидеть это что-то, нужно было приподняться в кровати. Пришлось встать. Андрей увидел, что их ночной постоялец сложил на столе, как мозаику, кусочки бумаги. Той, что вечером разорвала Нинка.

-  Так чепуха. Потом расскажу, - зевая, произнес Андрей, - Ложись спать.
- Не чепуха, сказал Барашкин, - Такие работы на дороге не валяются. А какой дурак такие вещи рвет?
-  А ты разбираешься?
- Разбираюсь. У меня дядя коллекционер, еще тот волк прожженный. С известными художниками знаком. У него глаз-алмаз. И за меня не бойся. Разбираюсь. Это итальянский карандаш.
- Какой карандаш?
- Такая   техника рисунка. А девушка - красавица.
- Тоже мне,  разбираешься, называется, - хмыкнул Андрей. Рисунок, может быть, и не плох. Но девушка на определенно  ведь дифирамбы не тянула. А в девушках Андрей считал себя мало-мальски разбирающимся.
- Вы дадите спать или нет? - послышался раздраженный голос Рогова,
- А зачем рисунок порвали? – Барашкин не обращал внимания на слова Рогова.
- Так надо. Ложись спать, - сказал Андрей, - Меньше знаешь, лучше спишь.

  Те, кто дотянул до диплома, имеют право побаловать себя, понежиться в кровати. Тем более, утром после праздника. Тернии сменяются лаврами, почивать на коих  удовольствие. Но Барашкин озадачил. Конечно, удивляло, что Барашкин назвал девушку красавицей. Впрочем, тому все  красавицы.  Но больше Андрея  волновало, что рисунок, оказывается - ценность. А вдруг действительно? Он нехотя поднялся с кровати, еще раз посмотреть на склеенный Барашкиным лист.

У Рогова после вчерашнего башка раскалывалась. Когда он, наконец, выполз из-под одеяла, ни Андрея, ни Барашкина в комнате не было. А на столе остался изувеченный, разорванный, а затем склеенный рисунок. Рогов едва помнил вчерашний вечер. Что тут происходило? Кто порвал? Вернулись Андрей и Барашкин, успевшие сходить на разведку к девчонкам, и принесшие сладкую весть, что девчонки зовут на завтрак из остатков вчерашней роскоши.
- А это что такое? – спросил Рогов, указывая на рисунок.
- Куски на полу валялись, - сказал Барашкин, - Я склеил, пока вы спали. Между прочим, хорошая работа. Итальянский карандаш. Я же говорю, у меня дядя  коллекционер, и мама рисовала по молодости. И меня в художественную школу запихивала. Кое-что  кумекаю. Если  бы целый, можно было бы и загнать.
- И за сколько? – Рогов встрепенулся.
- Это не масло, и не Левитан. Но все-таки. Вопрос, чья это работа. Судя по всему, мастер неплохой. А если он известен коллекционерам, тогда дороже. А лучше всего, если скандально известный. Вот, например, почему рисунок порвали? Произведение с историей дорожает на глазах. А откуда это у вас?
- Андрюха случайно в  старых журналах нашел. У нас и целые есть, - И Рогов рассказал про «Огоньки» и Курский вокзал.
- Ин-те-рес-но, - протянул Барашкин, - Везет. Ну ладно. Дадите хотя бы этот листок? Спрошу у дяди. Думаю, на что-то это потянет. Мало ли.

.
  Андрей обдумывал слова Барашкина. Ведь он взял только три журнала, а их там залежи. Может быть, и еще припрятаны сюрпризы. Не мешало бы наведаться туда и перешерстить. Этот сменщик Леонидыча, не зря патлатый. Поди, художник. Художники  частенько так ходят.

   Во время завтрака Литвинова вдруг объявила, что она поедет в институт, на кафедру.
- Ну и я поеду домой, - решила Нина.
- И я, - подхватился Андрей
- А тебе зачем? – удивилась Полина - Небось, к Тане голозадой? Вы там, девочки, с ним поосторожнее. Сильно близко к нему не подходите. А то он после порнографии на все готов.

  На пути к институту Лена бросала украдкой  пытливые взгляды то на Андрея, то на Нину.  Еще ехали в метро к центру, Лену озарило,  что  эти двое заранее договорились о свидании, а ее использовали как прикрытие.  Из Нинки радость так и прет во все дыры.  Да и Андрей как-то не в своей тарелке.  Все с ними голубчиками ясно. 

   Нине не  было оснований не радоваться. Андрей поехал в город ради нее. Бери выше – прямехонько к ней. А зачем еще? Ну, не ради же прогулки с Литвиновой. Выяснить это просто. У Земляного вала Нина спохватилась: нужно в гастроном. Это была ее проверка.  Если Андрей пойдет с ней– все на мази. И проверка показала – все на мази. Андрей тоже двинулся к входу в магазин. И Лена Литвинова тоже все поняла. Эти двое ждут, когда она отчалит?

- Все  с вами ясно, - сказала , презрительно усмехнулась Лена, подумав, что ее ухода голубчики  не дождутся.
- Что ясно? – спросила Нина.
- Понятно. Вот до чего порнография довела.
- Каждый думает в меру своей испорченности, -  улыбнулась Нина, - Оревуар, Леночка.

  Эти слова ударили Лену как оплеуха. Она едва сдержалась, чтобы не сказать в ответ гадость, отвернулась и пошла прочь. Нина вздохнула с облегчением и улыбнулась Андрею. Ее  глаза, выше всякой меры обведенные тушью, были раскрыты в ожидании заманчивых, романических предложений. Предложение оказалось самым простым, не лирическим.
- Я тебя провожу, мне по пути, - без какого-либо чувства предложил Андрей. И хотя Нина не услышала в его голосе и тени волнения или страсти, она обрадовалась.

   Путь от Земляного вала до Нининой берлоги шел почти мимо института. Теперь Андрей нес ее авоську. И, после вчерашнего ему, как джентльмену, положено было, конечно не жениться,  но донести  авоську девушки к дому. Остановились около уже знакомого Андрею строения, которое при свете дня выглядело еще ужаснее, чем ночью. Когда у самого  дома ее провожатый протянул  авоську, у Нины сжалось сердце. И это все? Даже не спросил, можно ли к ней.

- Зайдешь?  - пришлось спрашивать самой.

   Повисла секундная пауза.  Ах, эта  пауза – частенько рассуждал Лорьян. Когда женщина приглашает на чашечку чая,  ожидая ответа,  она читает по глазам, что твоя цыганка.  Нина  с рассуждениями Лорьяна не была знакома.  Она пробовала  читать по глазам Андрея. Но не увидела не только мира, брошенного к ее ногам, даже благодарности за то, что случилось вчера в его комнате. Он даже пропустил, как тщательно она прихорашивалась, собираясь в общагу. Не оценил ее быстрое согласие на свидание в его комнате.  От Андрея вчера особого удовольствия она не получила. Но это сейчас неважно. Важнее, понравилось ли ему? Казалось – да. Но если он так спокойно отдает ей авоську, тогда  зачем он вдруг вызвался поехать с ней в город?

- Не полезу же я днем, -  нерешительно пожал плечами Андрей.

  Не ради плотских утех он ехал сюда. Барашкин посулил золотые горы. И нажива гнала в дорогу. А что Нина? А с Ниной ему просто было по пути. Но тут их пути расходятся.  И теперь он подумал, что напрасно провожал ее до дому. Теперь попробуй, сбрось ее как ненужный балласт. Права была Полина. Нинка прилипчивая. А еще  Полина конкретно предупредила, что из-за Нинки у него могут быть проблемы.

- Днем лазить по крыше совсем не обязательно, - ее мягкая улыбка должна была успокоить и ободрить его, -  Зайдешь как человек, через дверь.
- А бабка?
- Она не все время дома торчит. Она, может быть, ушла. Давай так, ты тут подождешь, я проверю, если ее нет, я спущусь и скажу тебе.
- А если я зайду, а потом бабка вернется?
- Что ты заранее трусишь? Главное зайти. А уж как выйти, сообразим. На цепь не посажу, не бойся. Скажу бабке, что ты приходил конспекты отдать.

  Но она заметила, что ее приглашение его не окрылило. Почему? Наверное, аукнулась ее неуместная выходка с уничтожением рисунка. Вот тут она вероятно, ошиблась. Нина еще перед завтраком объясняла Полине, что вчера ходила к Андрею посмотреть на порнографию, и что порнография ею уничтожена. Полина этого подвига не оценила. Заявила, что Нина поступила неверно. Во-первых, нечего на это смотреть, особенно девушке. Так как для девушки эти подробности не новы. Это мужики слюнки пускают. А во-вторых,  рвать рисунок - это неверная тактика. Нина уничтожила важные улики. Бороться нужно не с бумагой, а с идеей.

   А теперь Нина, чувствуя, что в конец запуталась, и, желая приободрить Андрея, чуть было не ляпнула, что нечего ему бояться, что он  не первый и не последний. Но вовремя спохватилась и промолчала. Впрочем, если бы Андрей стал последним, она бы не возражала.  Не красавец, но сойдет. Она бы не возражала и год назад, чтобы ее первый, Славка Крючков, остался последним. Но не случилось. Крючков оказался последним подлецом. Из-за него, чтобы не видеть больше эти наглые глаза, Нина покинула общагу. Нашла бабульку, которая ставила единственное условие, чтобы Нина помогала ей убираться в комнатах, готовить, ну и кое-что к столу покупать. Хлеб да кефир. Кухня в торце дома, недалеко от двух бабулькиных проходных комнат. Но бабульке уже тяжело самой справляться по хозяйству. Нина согласилась. И не накладно и от института близко. А что до того, чтобы мальчиков не водить, так разве они пойдут в такой клоповник. Чихать ей на мальчиков! Хватит, налюбилась выше крыши. Так Нина думала поначалу. Готовить она привыкла еще дома, у родителей. На ней, старшей дочери лежала и уборка. Но, оказалось, что готовить на маминой кухне это одно, а на общей, с такими вот бабульками-соседками, - совсем другое. Даже хуже, чем в общаге. Выяснилось, что на еду тратится немало. И главная проблема – дефицит жизненного пространства. Первый месяц Нина жила в дальней комнате. Приходилось проходить через бабкину резиденцию. Поэтому не то, что о мальчиках, ни о каких гостях и речи не было. Но бабку ее проходы туда-сюда утомляли. Она переселила Нину в проходную. А сама переехала в дальнюю. Жить в проходной комнате? Нининому отцу на заводе быстренько сварганили ширму до потолка с винтовыми распорами. Почти стена.  В результате получилась маленькая, но вполне уютная комнатенка.

  Не мешало бы пригласить кого-нибудь, чтобы оценил этот уют. Боль от предательства Крючка уже притупилась. Нина старалась, чтобы  визиты ее друзей  были  тихи как журчание ручья. Но, как видно, не получалось. Хозяйка, хоть глуховатая и одной ногой в могилу, расслышала и, главное, опознала, не забыла некоторые звуки. Как говорил Лорьян: бывало, слышу из-за стенки звук торжествующей любви. Эти звуки старушенцию  так раздраконили, что после нескольких визитов к Нине ее друзей, она   стала запирать дверь из коридора на ключ. И после Нининых жалоб сказала, что насчет мальчиков они не договаривались. Так что дверь на ключ - только на пользу учебе. А если студентке приспичит ночью в туалет, можно сходить на ведро.
 
  Тюрьма! Хоть в петлю. И взоры затворницы обратились к окну. До окна снаружи  по шиферному навесу добраться несложно. Но там решетка.  И все же она днем, когда бабка ушла, пригласила знающего товарища. Тот глянул: решетка  на петлях, отворялась. Он и  расходил петли.  А если петли расхожены и смазаны,  сказала Нина сама себе, -все на мази  и в петлю лезть не надо. Прямо игра слов.

   Кстати, об игре слов. Слова, оказалось, это песок. Из песка все что хочешь, можно построить. До Крючкова Нина верила, что слова обозначают именно то, что они обозначают. Как по букварю. Что если сказано – белое, это значит белое. Сказано люблю, значит люблю. После Крючкова она поумнела – слова– это полдела. Важнее, как их произнести. И сейчас остановившись у дома с Андреем, Нина так спросила его, зайдет ли он, что только  толстокожий бегемот мог отказаться.  Он не отказался, он колебался.
 А Нина, не желая видеть эти колебания,  решительно  ушла в разведку. Дома ли бабка? Но только она ушла мысли  Андрея переменились.  Первоначальный жар исчезал. Нина, казалось, долго не возвращается. И самое важное! Ведь не за этим он тут. Стоит обойти забор, и ты на складе, в Клондайке. В принципе, убеждал он сам себя, ничто не мешает действовать последовательно: сначала Нинка, а потом склад. Или сначала склад, а потом Нинка? А Нинка не появлялась и с каждой секундой ожидания тяга к изобразительному искусству перевешивала.
 

 Собаки залаяли.
- Гляди, кто к нам пожаловал, - улыбнулся Леонидыч, - Забыл что?
- Да просто шел мимо.
- А-а, ну ясно, - он лукаво посмотрел на Андрея, - А все-таки, признайся, не лазутчик ли ты вражеский. К нашему складу  и так и этак  приглядываешься, - увидев смущение гостя, Леонидыч успокоил, - Шучу я. Ты парень хороший, получил доверие, - он поскреб подбородок, - А все-таки кто тебя знает. Чего  бы ты ходишь кругами? Только, учти, я на страже. Слушай, ты посторожишь за меня минут десять? Мне край как домой слётать надо. А то не помню, утюг выключил или нет. А живу я тут в двух шагах. Одна нога тут - другая там.

Сокровища сами шли в руки кладоискателю. Едва сторож скрылся, Андрей принялся потрошить журналы. Нашел пару рисунков церкви. Но это было не то. Городские этюды, хоть и итальянский карандаш, его не вдохновляли. Только, порнуха! Или, если заменить интеллигентным определением Подзоровой, - обычное ню. Но никаких ню. Все же листы с церковью сунул под свитер. Хоть шерсти клок
Неудача развернула его мысли к Нинке. Ловить ему среди ящиков больше нечего. А в двух шагах живое ню. Леонидыч не возвращался. Ждать его нечего. Андрей еще не успел убрать журналы в тумбочку, как засуетились собаки. Появилась Таня.  Совсем некстати. Увидит, что он рылся в журналах, не дай бог, догадается, что искал он рисунки, где она голая.  Сраму будет.  Но Таню  не тронули выкинутые из  стола  журналы .
- Это вы? - произнесла она удивленно, - А Леонидыч говорит, беги на склад, там к тебе пришли.
Андрей ничего не ответил. Замолчала и Таня.  А что говорить? Леонидыч прилетел и сказал ей, что ее там молодой человек дожидается. Что за молодой человек? Немного охотников ее дожидаться. И если кто вдруг ее спрашивал, даже по делу - уже событие. А если кто делал комплимент – праздник. Этот молчал. Хотелось бы поверить, что он пришел к ней. Его определенное смущение, когда ее увидел,  могло бы говорить, что  пришел к ней. Но почему тогда поджатые губы и загадочный тяжелый взгляд.
  Таня не понимала, что так странно смотрит  неожиданный гость. Словно он художник какой и  решил написать  портрет. А гость пытался пронзить взглядом пальто. Хотел сопоставить рисунок с моделью.  Но разве можно что-либо понять в девушке под зимним пальто. И решив, что  сопоставлять нет никакого смысла, что рисунки льстят девушке, потерял к складу дальнейший интерес.
 
- Да я тут случайно, - извиняясь, произнес Андрей, - Шел мимо, - и он направился к калитке

  Со  складом  покончено. А Нинка? Только что звала. Нинкин дом незамысловат. Вход на второй этаж с торца по металлической лестнице. Дальше все предсказуемо, - коридор во всю длину и двери по обе стороны. Если откроет бабка, сообразит по ходу дела. Дверь открыла Нинка.

- Куда тебя сдуло? А я уж не знала, что подумать.
- Бабка дома? – шепнул он.
- Нет, - ласково шепнула в ответ Нинка и приникла губами к его губам.

  Когда он торопливо разоблачался, листки упали на пол.
- А это что такое? - Нинка  подняла с пола листки
Про рисунки под свитером Андрей забыл. Не до рисунков. Страсть жгла и подстегивала. Нинка умела сдерживать себя. Она стала у окна, глядя то на церковь, то на бумагу. Он подошел, попробовал ее обнять, забрать листки, но она досадливо передернула плечами. Не те мысли заползали ей в голову. Чтобы поторопить ее он пошел на очередную жертву.
- Выбери себе один, - сказал он.
Подарок был принят.  И Андрей получил вознаграждение.

  Он не предполагал, что кого-то трогает, что он делал в городе. Не способен был  догадаться, как глубоко обидел Литвинову, около гастронома. Лена Литвинова не прощающая обиды, доложила девочкам обо всем. Полина прослушав, сказала, что даже не знает, кто более из этой парочки омерзителен. Одно ясно: дело пахнет развратом и ясно, что Андрей тут ведет первую скрипку.

  И вновь разврат манящий и ужасный проскользнул прямо перед Лениным носом. Он поднял свою змеиную голову прямо у двери гастронома на Земляном валу. И все же Лена  надеялась, если ее разврат обходит стороной, так  пусть и Нину обойдет. Но Полина поставила  свою печать. И Лену  как плеткой стегануло.
   Подзорова не согласилась с Полиной. Для разврата  вовсе не обязательно покидать общагу.  Глаза Лены Литвиновой заблестели слезой. Неуловимый разврат, тот разврат, что мерцал в непроглядной тьме Лениного одиночества, как свет далекого маяка, ходит себе  спокойно по общежитию. И ехать никуда не надо. А ее Лену, не то чтобы в соседнюю комнату, в соседнюю  киношку никто никогда не звал. И танцевать никто не приглашал.  И это потому, что  воспитана она была в строгих правилах.  Но  рыжая-то Нинка чем лучше? А разврата  уже нахлебалась.

- А вы знаете, что Нина один рисунок порвала прямо у него на глазах. Она сама мне говорила.  Так он ее за это чуть было не придушил, – сообщила Полина.
- Извращенец! – Литвинова пожалела, что она Андрея без боя сдала Шабриной. А ведь могла испоганить им всю малину. 
- Извращенец – не извращенец, а крыша у такого может и поехать в любой момент. Кто его знает. Ты где с ними рассталась?  – Полина решила взять расследование в свои руки.
- На Земляном валу. Я пошла в институт, а эта парочка - в магазин.
- И как он себя вел? – спросила Полина.
-  Дрожал, словно током шибанутый.
- А Нина?
- Тоже подозрительно! Рот до ушей, глазками луп-луп.
- Нины, может быть, уже и в живых нет, – авторитетно заявила Полина, -  Поди пойми, что у него в голове?
- От того, что у них в голове, жизни себя не лишают, - усмехнулась Подзорова.
- Как раз лишают, -  возразила Полина, Ты на спектакли ходишь, а говоришь, не лишают. Ладно, цыплят по осени считают.


   Пришла Полина и позвала на вечерний чай. Он явился, как ни в чем ни бывало.  Но Полина  готовила судилище. Она ледяным голосом произнесла, адресуясь к Андрею
- Завтра  с утра еду к Нине. Кто знает, что с ней?
- А что с ней может быть? – пожал плечами Андрей.
- Все может быть! – мрачно произнесла Полина, - Ты как будто не знаешь, в каком она была состоянии.
- В нормальном состоянии,
- У Нины вчера температура была! Ей бы в постели лежать, а она больной к нам приехала.
- Да, - Литвинова охотно подхватила новую версию, - Она все время за голову держалась. Грипп сейчас ходит.
- Что-то  не заметил, - сказал  Андрей.
- Потому что ты бесчувственный и толстокожий. Провожал ее и не заметил, -  сказала Полина.
- Я  не провожал, я ехал по своим делам.
-  В этом ты весь. Чуть что – я не я, и лошадь не моя, - сказала Полина,- Я завтра поеду в институт и к Нине зайду. Поедешь со мной?
- А не боишься вирусов нахвататься? – спросил Лорьян.
- Не твое дело, - резко ответила Полина и снова  стала сверлить Андрея взглядом, - Так ты поедешь?
- Не поеду,- покачал головой Андрей.
- Ясно! Рожденный ползать, летать не может, - сказала Полина, - Я была уверена, что порнография тебя до добра не доведет. Имей в виду, она тебе еще аукнется. 


  Утром  Полина забыла о вчерашних планах.  Нина была снята с повестки дня. А у Нины Андрей не снимался с повестки дня.  Напрасно  она пробегала взглядом таблицы справочника по деталям машин. Взгляд то и дело переносился на рисунок, оставленный Андреем.  Деталям машин мешала  неопределенность в деталях жизни. Что происходит?  Просто - уж замуж невтерпеж?  Или после всех ее неудач, это серьезнее? Она глядела в окно, сравнивая вид с рисунком.  Тот, кто рисовал церковь стоял где-то тут, под ее окном.

  Под весенним солнцем старая  церковь уже не смотрелась громоздким блеклым зданием. Стены ее посветлели, стали рельефнее, объемнее. Она стала больше похожа на рисунок, на ее стене. Нина глядела на листок и вспоминала, как Андрея трясло от нетерпения, пока она изводила его ожиданием, якобы выбирая место, куда приладить рисунок. Тогда он, казалось, был полностью в ее власти. Веревки можно вить. А теперь куда завеялся? С того дня, когда у него из-под свитера выпали листы, больше не появлялся. Более того, Нина его не встречала и в институте. Весна только сбивает с толку. Теплый ветерок, влетающий в приоткрытые створки, птичьи голоса, солнечные лучи, отражающиеся в стеклах, в лужах – все торопило: пора, пора, так и получишь диплом под девичьей фамилией.

  Она встала и подошла к окну. Прежде она редко глядела в окно. Ни ящики склада, ни церковь ее не интересовали. А в эти весенние дни, пока листы диплома заполнялись черными линиями, доски на ящиках наоборот, светлели. Сначала они освободились от снега, потом от свинцового оттенка, высохли и уже отсвечивали старым серебром. Нина даже ощутила некую особую ауру этого места, старого сухого дерева, гармонию старой церкви. Прежде не замечала. А тот, кто рисовал, он эту гармонию приметил. Нина почему-то не сомневалась в том, что церковь и обнаженную девушку рисовал один и тот же человек.

  Поехать в общагу? Она поклялась, что переступит порог общаги под страхом смертной казни. В крайнем случае, на серьезное застолье. А оно намечается аж на майские. И вот как-то, глядя в окно, Нина заметила, как там, вдали, на пороге церкви  прошмыгнула какая-то молодая особа. Та? С рисунка? Из окна, с такого расстояния не разглядишь. Пока Нина думала об этом, незнакомка шмыгнула в обратном направлении. Нину словно волной, вынесло на улицу. Она поспешила вдоль забора к проходной склада. Вот сейчас она увидит и окончательно убедится. Что это дает? Неизвестно. Но,  увы, незнакомку как ветром сдуло.  Мне-то какая разница, та или не та, уговаривала себя Нина. Однако дело касалось Андрея. А он еще не был снят с повестки дня. Нина уже знала, как его занесло на склад. Но как  во все это дело вклинилась еще эта красотка? Нина вернулась к себе.  На столе ее ждал раскрытый справочник.   Листы ватмана взывали. На поиски загадочных незнакомок, позировавших голяком, времени не оставалось. Пора всецело отдаться диплому.

  Андрей же диплому отдавался  далеко не всецело. Весна и его нередко отрывала от чертежной доски. И он не забывал о том, что  в жизни есть место подвигу и есть место удовольствиям. Кроме всего прочего он с нетерпением ждал, когда разродится Барашкинский дядя. Барашкин  долго кормил обещаниями. Время уходило, а деньги не приходили.  А ведь он не вечно в Москве. Туда-сюда и адью, Барашкин. Прощай прибыль. Но вот на подходе мая  дядя - коллекционер согласился купить рисунки по тридцатке за штуку при условии предварительного просмотра всего пакета. К майским праздникам Андрей получил сто пятьдесят рублей. И почувствовал себя магнатом. Решил купить хороший костюм. Походил по магазинам. Наконец, нашел  приличный за сто тридцать рублей. Оставшимися после покупки двадцатью рублями были премированы за содействие в продаже  рисунков Рогов и Барашкин. Конечно, если бы Андрей по Нинкиной милости не лишился двух листов, купил бы костюм получше.

  Человека встречают по одежке. В таком костюме дверь в столичный мир можно открывать ногой. Но где он, эта дверь? И тут Рогов вышел с предложением. У Марины, девушки Рогова, москвички, имелась вакантная подруга. А почему бы Андрею не влиться на майские в Маринину компанию? С закидом на вышеоговоренную подругу. Рогов уже поделился с Мариной своими соображениями. И Марина их одобрила. Кстати, собираются  в квартире именно этой  самой Олеси. Естественно, ее родителей. Андрей без колебаний согласился.

  Первомайское утро разбудило Нину канонадой маршей. Андрея на демонстрации не было. Девочки сообщили, что он в последний момент захороводился с Роговым и на демонстрацию забил. Понятно, что в этот вечер Нина вместе со всеми гуляла в общаге.  Андрей  тем не менее, не вычеркивался из ее расписания. Или не совсем вычеркивался. Нина  время от времени покидала застолье и спускалась этажом ниже проверить, не вернулся ли Андрей. Но никто не открывал. Полина, проследив маршрут Шавриной,  накрыла ее  с поличным,  у развратной двери. И, не поверив Нининым словам, что она просто мимо проходила и ей  на Андрея плевать с большой колокольни, пристыдила, как более ответственный товарищ, стоящий, можно сказать, на страже интересов, с пасторским советом оставаться  принципиальной и гордой, вернула  заблудшую к праздничному столу.

  Увидев Олесю, Андрей в первый момент не мог скрыть удивления. Так не вязалось в его представлении имя девушки с ее внешностью. Брюнетка. Нос с горбинкой, большие глаза чуть навыкате и темный пушок над верхней губой. Мягко говоря, не его идеал. Не скажешь, чтобы  и Андрей там кого очаровал. А уж на его костюм определенно никто и не глянул. А вот Андрей, приглядывался, кто как одет. Оба московских мальчика были в импортных джинсах.  С  кожаными лейблами на задних карманах. Теперь он осознал свою ошибку. Нужно было не костюм покупать, а джинсы искать. Их с рук  толкают. Примерно за сто пятьдесят. А если бы  не Нинка,  не порви она один лист, и  не отдай он ей второй, было бы у него на шестьдесят рублей больше. И открывал бы  он дверь в новый мир ногой в джинсах с лейблами.

  Поздно вечером один в мрачном настроении он возвращался  в общагу. Больнее всего задело, когда незадолго до его ухода обсуждались планы на завтрашнюю маевку, ему никто не предложил присоединиться, словно его и не было. Он ушел, и хозяйка дома, крючконосая Олеся, даже не повела своим румпелем, даже не вышла в коридор проводить. Дверь за ним затворилась, словно вычеркнула его из столичного общества. И ему остается вычеркнуть их. Общага, не вычеркиваемый и не вычеркивающий, непотопляемый Ноев ковчег, засыпала. Увы, в этом ковчеге  далеко не каждая тварь находит пару. И вот теперь ложиться ему спать в печали и без парной твари. О Нинке, на которой он просадил шестьдесят рублей, и думать не хотелось

  Это был последний май, когда приходится наступать на горло собственной песне и вместо прогулок в скверах склоняться над чертежной доской. Да была бы собственная песня.  А то ведь нет никакой.  Петь под мелодии Полины он не хотел. Разок после консультации в институте он дал крюка к Нинке. Дверь открыла пожилая женщина. Сказала, она не хозяйка, а соседка. Хозяйка слегла. А она ухаживает. А студентка  уже две недели как съехала. Вроде бы поехала к родителям в Электросталь, там будет готовиться.


  На выпускном тает самое холодное сердце. Даже Лена Литвинова, которая за дипломный трояк злилась на весь свет, и та немного выпив и чуть захмелев, растаяла. Подзорова загнула тост, за  очень важный в жизни каждого вечер,  прощальный вечер, когда должны быть прощены, забыты старые обиды, зато  институтская  дружба и институтская  любовь навечно подшиваются в архив памяти.  После такого тоста Лена  даже нашла себе силы улыбнуться Нинке. Говорит, что замуж выходит. Врет, конечно. Да, поди, ее проверь. Она давно в общаге не живет. Соврет – не проверишь. И поэтому может уйти красиво, наврав с три короба. А она, Лена,  - никуда из общаги. И даже приврать по-человечески  не получится. Не поверят.

 И Андрей тоже проникся тостом Подзоровой. И подумал, что Нинка за те шестьдесят рублей окончательно прощена, и неплохо бы пригласить ее на танго. Оно ведь, действительно, прощальное. И Нина согласилась. И танцевала почти как в «Метелице». Но когда он намекнул, что неплохо бы отметить расставание, так сказать, тряхнув стариной, Нинка слегка отпрянула, откинув голову, посмотрела на него насмешливо, с сознанием превосходства.

- Я выхожу замуж.
- Вот как? – Андрей раньше что-то такое слышал. Но не верил. А впрочем, ему какое дело. Выходит – и пусть выходит, - Ну что же. Желаю  счастья,-  сказал он.
- А ты, подозреваю, прямо всегда мне только этого и желал, - едко произнесла Нина, - Ты у нас на голозадых падкий. Ты ее голозадость выбрал или за прописку? Кстати, память о тебе у меня останется, вполне материальная.

  Последние слова Андрея насторожили. Он боялся уточнять, что это за материальная память. Ну не такая же она дура, чтобы забеременеть. Будь она беременна, давно бы мозги проела. Нет, успокоил сам себя Андрей. Конечно, она подразумевала что-то другое. А это другое уже не имеет никакого значения.


  Андрей Александрович  ответил на письмо из Москвы, что это он самый. И Нину помнит. Больше писем не было. Пришло извещение о бандероли. Дома он ее вскрыл. Между двух прямоугольников тонкой фанеры  лежал всего один лист. Знакомый ему рисунок церкви.
Андрей Александрович, покряхтев встал на стул и вытянул с антресоли шкафа   твердую красную папку с надписью «Дело».  Среди старых бумаг он нашел порванный и склеенный рисунок девушки, Добавил новое поступление. Последняя память о Нинке. Поднимать  наверх альбом он не стал.  Поясницу тянет. Как заскочит внук, поставит на место.