Очертания ближнего берега

Читатель, у тебя в руках фрагмент из моего романа. Рабочее название «Очертания ближнего берега», но оно, конечно, будет около ста раз изменено, сам текст миллион раз отредактирован и сожжён силами хорошей литературы.
Не суди строго.
Люблю.

— Коля, не слышишь? Тебя папа звал, — крикнула мама из спальни, перекладывая вещи с места на место.
Русские женщины всегда их перекладывают. С тех пор, как мама уволилась из больницы, где тридцать лет отработала бухгалтером, она только это и делает. Как не посмотришь: всегда одно и тоже кино.
По просьбе отца, я вышел из-за стола.
«Летний стол» — как любили называть его родители. Лук, петрушка, прочая зелень. Прям вегетарианцы мы летом.
Отец курил на балконе с открытой дверью. Сидел он на чёрном стуле, ножки ободранны, — пёс Джон постарался, умер он несколько лет назад. Сиденьем служил поролон, — в бывшем спинка дивана.
От отца пахло.
Это всё объясняет.
Когда он трезвый, мы почти не разговариваем. Как выпьет, так сразу превращается в такого уютного компанейского паренька, помолодевшего на лет тридцать, — ему пятьдесят, — с которым можно и баб, и проблемы в школе обсудить, и даже опрокинуть пару стопок.
— Закрой дверь, — говорит.
Удивительно жаркий июнь не грел, он благодатно испепелял всё, что под его прицел попадало.
На градуснике красная полосочка остановилась на +39 ‘С. Редкий денёк для Сибири.
— Колька, ты чего мудришь? В одиннадцатый-то собираешься?
Подобные разговоры меня выводили. Обычно я уходил в комнату слушать музыку в наушниках, либо на улицу до темна бродить, пока холод не начинал пробивать мои жировые складки, сотрясая органы внутри, задевая сердце, душу.
Начинал чувствовать вину и прибегал домой, в тепло.
Сейчас я не хотел бежать. Это рано или поздно нужно было обсудить. С выпившим отцом всё-таки легче.
— Не знаю даже.
— А кто знает?
— …
— Ты учился хоть или девок ляпал, да по концертам своим катался?
Девок не ляпал. По концертам катался.
— Не учился... — признался я, глядя вниз.
— Не учился, — повторил отец, затягиваясь.
— Я тебе предлагал пойти в жд, — продолжил он, — чего не пошёл?
— Балл маленький аттестата.
— Балл маленький. А почему маленький?
Молчу, всё также глядя вниз.
— Не учился, — процедил отец. — С мамкой посоветовались, хотим тебя отправить в Томск. Будешь на начальника станций учиться. Тем более, ты этого хотел когда-то.
— Ну там не сразу на начальника вроде...
— Какое сможем, такое и дадим образование. На вышку сам решишь, идти, или говно с рельс убирать со средним техническим, устроит ли это тебя. Или на юриста потом, или болтолога, как и грезился? — напомнил он про мои угасшие мечты стать политологом, а потом и президентом.
— Не знаю...
— Ладно. Иди сегодня же в школу за документами. В августе поедем в техникум.
— Хорошо, — сказал я и хотел уйти, но в этом «хорошо» звучала невыносимая повседневность.
С лёгкого родительского щелчка очертания моего будущего перестали иметь мутные оттенки. Берег стал ближе. Что он из себя представлял? Стабильная зарплата, как у дворника, ответственность, как у президента, приправленные плохим сном. Вот, что меня ждало.
Можно, конечно, пойти в ВУЗ учиться по этой же специальности, всю жизнь прилежно работать, и под самую смерть тебя поставят начальником в какой-нибудь деревушке, в которой осталось два-три жителя.
Я постоял ещё немного спиной к отцу, держась за ручку двери. Развернулся. Увидел седые бока, слегка видневшуюся лысину из когда-то густых кучерявых волос, сломанный нос, тонкий белый шрамик на щеке, понимающие, желающие помочь, залитые кровью глаза, — давление поднялось.
— Спасибо, — сказал я наконец и протянул руку.
Он пожал её. Мы посмотрели друг другу в глаза и что-то поняли. Что понимают родные отец с сыном, не общающиеся, но как никто другой, понимающие друг друга взглядом.
Чай остыл. Бутерброд уже не выглядел таким привлекательным.
Я убрал со стола и пошёл в школу сдать учебники и забрать аттестат за девять лет обучения. Десять коридоров, господи... Знаний никаких. Зачем в этот десятый класс я пошёл?..
Год впустую.
ЕГЭ точно не сдал бы.
Ну зачем пошёл? ЗАЧЕМ?
Нет ничего хуже нашей школы, особенно школы летом, когда в ней идёт косметический ремонт. На втором и третьем этаже пол густо намазан тёмно-коричневой краской, — цветом, который всегда будет ассоциироваться со школой. А первый этаж, где пол бетонный, лишь по бокам остатками краски намалевали полосы. Зачем???
Что они этим хотят сказать???
К моему приходу рабочие перешли к укладыванию синей плитки на стену.
Синий, встречающийся с коричневым, в нижнем углу.
Как же плохо поработали дизайнеры...
Дизайнеры, ха-ха! Слишком громкое слово для этого места.
Вся школа излучала токсичные ароматы, от которых наступал «приход» у каждого, кто вдыхал. Даже коровки «улетали»; они паслись во внутреннем дворе школы, — дворе, весной обычно затопленном лужами, болото этакое.
Прохлады, которая сейчас была во все проветриваемом трёхэтажном здании, так не хватает во время учёбы...
Ну, точнее, не хватало.
Антонины Алексеевны не было на месте.
Не удивлён.
За десять лет обучения уже привык, что библиотекаря нет в нужный момент, а когда сдавать или брать учебники не требуется, она преспокойно сидит, пердит, вся готовая вас обслужить.
Оставаться в школе не хотелось. Пошёл ожидать в пристройке, рядом она, к счастью, обделённая бюджетом косметического ремонта. В ней остальные кабинеты, не уместившиеся в школе. Продолжается список кабинетов: 12, 13, 14, 15 и 16. В 16 кабинете раньше был тренажёрный зал, предназначенный для учителей, но они его использовали для редких чаепитий со школьниками и нередких пьянок с коллегами. Теперь там зимнее снаряжение: лыжи, палки, прочая канитель.
Такая вот маленькая уютная школа.
Мне повезло. Я застал на своём месте Екатерину Георгиевну, учительницу английского. Вторая из списка молодых учителей школы.
Самая молодая — учительница биологии, не очень красивая. Из-за прыщей. Прыщавая она вся. Не могу понять. Она же биолог с высшим образованием! И до сих пор не разобралась, как избавиться от этих прыщей. Брр...
Екатерина... её имя мне всегда хотелось прорычать. Боже. Как я люблю её. Я всегда западал на взрослых женщин. Ровесницы не цепляют. Нет в них теплоты, души, опыта, как в Катеньке. Я влюблён в неё с седьмого класса. С того класса я плотно начал изучать английский язык; с того времени по английскому у меня одни пятёрки.
Если бы не её обворожительная красота, сохранившаяся в сорок три года, так сильно цепляющая, притягательная, я бы до сих пор не знал алфавита и читал, будто человек с последней стадией ДЦП.
Её обильное количество нарядов...
Мой самый любимый: темно-синяя юбка-карандаш, из которой выглядывали ножки в просвечивающих тёмных колготках, ножки были в туфлях на среднем каблуке, иногда в босоножках. В них она выглядела совсем девочкой...
Для меня всегда будет загадкой её белая блузка с глубоким вырезом, который подсвечивал две медовые. Неужели никто никогда не делал ей замечания? Даже наш директор, неимоверная ханжа которая?!
И правильно. Катеньку мою не троньте.
Только пальцем до неё и я вам вашими же пальцами выдавлю глаза, а потом в безъяблочные ямки нассу.
Она стояла у своего стола. В футболочке, спортивных штанах, каких-то страшных кроссовках. На всех, кроме первых парт, стулья были перевёрнуты кверху.
Наверное, недавно ушли школьники, которые готовятся к сдаче английского. Ох, как хорошо, что ушли.
Я столько лет представлял, как обниму её за талию и повалю на стол, освободив его от тетрадок, ручек и всяких безделушек...
За это мне, конечно, стыдно. Должно быть, наверное, стыдно. Ученик не должен испытывать влечение к своему учителю, но я без пяти минут уже не ученик, так что румянец, выступивший у меня на щеках, и бугорок, выпырающий из штанов, скривились в вопросительный знак: стыдно — не стыдно? Непонятно. Может, сейчас воплотить давно сидевшее желание внутри...
— Николай, — произнесла она моё имя; вся кровь подтекла к мозгу. — Добрый день. Что зашёл?
— Аа... Здравствуйте... я тут в... библиотеку. Сдавать эти. Да. Учебники.
— О, как хорошо. Надо Нельке написать, а то она всё дома сидит, не выходит. Пусть хоть учебники сдаст...
Нелька... Как вспомню, что у неё есть дочь и сын, так ощущаю какой-то великий стыд перед ней. Даже напряжение спало. И хорошо, что спало.
— Что на ЕГЭ сдавать будешь? Наверное, историю с обществом? Английский не хочешь? — с улыбкой спросила она, когда печатала сообщение дочке.
— Историю, общество... Я решил забрать документы. Не моё это... учиться.
— Что?! — изумилась она, будто я сообщил, что болен чем-то. И болен ею... Ой, как пошло! Но иначе не описать. — Ушёл? Как?!
— Да... — не знал, что и сказать. Вновь стало стыдно перед ней. Так не хочется, чтобы она волновалась. Как хочется её улыбки. Её труды оказались напрасны. Это самое больное для учителя.
— Конечно, ты большой. Сам решишь. Но ты меня потряс. Не думала на тебя. Ладно этот... как его... Ян? Ян же? Вот ему вообще не стоило в десятый идти. Сидел постоянно на последней, спал... Но ты то...
— Всё равно знаний нет.
— Расстроил ты меня, Николай, — она села за стол, в укрытие. От меня прячется. Но бежать некуда.
Стены всё также увешаны вырезками из английских журналов. На доске висят плакаты с подсказками: как строить предложения в Present Simple, Past Simple...
Господи... десять лет.
Я сейчас заплачу.
Нужно уходить.
— А я тоже ухожу, кстати. Вот же совпадение.
— Как уходите? Как же... — хотел сказать «Как же мы без вас», но запнулся.
— Ухожу, Коль, — она впервые меня так назвала. Всегда соблюдала официальный пиетет. — Переезжаем в другой город, поближе к цивилизации. Хахах.
— Столица провинции, значит. Не самый плохой выбор.
— А ты куда?
— В Томск.
Она больше не учитель, а я не ученик. Получается, соитие не будет грехом. Больше не сковывают белые стены пристройки.
Сердце стучало, казалось, от стука этого начали пошатываться балки. Нужно уходить, от свершения любви уходить.
— Ладно, Екатерина Георгиевна, я пойду, пора...
— Удачи тебе, Коля.
— До свидания.
Дверь за моей спиной старчески шаркнула. Деревянные полы хрустели и вот-вот готовы были провалиться подо мной. Я и Катенька больше не вместе. Больше не будет уроков английского. Самого любимого предмета самого любимого учителя. Любил, люблю и буду любить.
Так и не сказал ей, что любил её, как женщину, как преподавателя и как человека. Не сказал. Развернуться, подойти?
Нет.
Вперёд. Только туда. Сдать учебники. Десять коридоров в прошлом. В них останутся любовь, горечь, радость.
Ожидают будущие коридоры, в которых всё это начнётся с самого начала. Но я не смогу, не смогу пережить всё это заново. Всегда будет сравнение с прошлым. Прошлым, с которым любое будущее пало бы без боя.
Больше нет связки Коля-Е. Наверное, мы были у неё любимчиками, сейчас понимаю это. Когда весь класс мычал, не мог перевести элементарное предложение, мы с Е. брали целый абзац и переводили его, заставляя злиться других. А может, они не злились. Чего злиться от своей тупости?
Чего стыдиться своей тупости?
Я тоже тупой. Просто немного понимаю английский, историю, обществознание, немного русский язык с литературой. По остальным предметам я полный ноль. Рисованные тройки, где-то четвёрки.
Если бы не моя творческая деятельность в коллективах, если бы не мои выходы в роли ведущего школьных мероприятий, я бы давно был отчислен и с позором ушел бы в фазанку на автослесаря.
Скрипнула калитка, горячий воздух плавил мозг. Голуби пьют из серой лужи;
Дорога домой, казавшейся милой все эти годы, стала противной, долгой, бесконечной. Ускоряешь шаг, но толка нет. Взлетаешь над асфальтом, прыгаешь в небеса, вдыхаешь угольную пыль и обратно, на круги своя.
Это дно. Дно, из которого выход для меня закрыт. В нем я был наполовину, по пояс, а теперь увяз полностью. Можно было хорошо сдать ЕГЭ, переехать в Москву, но я выбрал более легкий путь — на дно.
Дверь домофона. Понимаю, что ключи забыл дома. Пытаюсь набрать две цифры, но не могу вспомнить. 48? 56? 25?
Не то, не то, не то...
Возле детских качелей пасутся коровки и барашки. Жуют себе травку, на солнышке бока греют. Беззаботные, счастливые создания.
Одна из коров поймала мой взгляд. Жуя травку, посылает мне какие-то сигналы, их я понял и перевёл на человеческий:
«Вот ты и оказался на дне. Как хорошо, что ты никогда не был лучшим, иначе боль от падения была бы более сильнее».
Мудрое животное. В следующей жизни надо родиться коровой. Только бы не забыть.
Звонок телефон вернул к реальности. Стены зданий уже не кажутся такими высокими.
— Зайди в аптеку и купи ***. Деньги сейчас кину на карту.
— Хорошо, зайду.
Границы двора пришлось покинуть и идти до центра. Центр представляет собой помесь аптек, пивнушек, крошащегося здания ДК, как сыра на тёрке, и плитка, на которой когда-то стоял памятник дедушке Ленину. Больше там не на что смотреть.
В аптеке пахло старостью. Передо мной две бабки и дед. Пока я рассматривал витрину, милые седовласые дедки зашли, а вместе с ними жара; она подогрела старость и она начала смердеть сильнее. Резвые такие, улыбчивые старики. Наверное, их жёны послали за лекарствами. Им они не к чему. Полная противоположность тех, что стояли предо мной.
Моя очередь.
— Здравствуйте, — подался голосок аптекарши. Юля.
О, боже. Юля! Как я ещё не забыл её имя? Она ушла после девятого класса и покинула стены школы раньше меня. В школе между нами была какая-то странная связь, о которой никогда вслух не говорили. Мы радовались поражениям друг друга и пыхтели любым успехам, но ко всему этому прекрасно общались за стенами школы и были друг перед другом прозрачнее стекла, — не было ничего на свете, чем бы мы не поделились. В трезвом ли, пьяном рассудке, мы всегда были честны.
— Привет, Юля, — сказал я и услышал где-то удар в гонг: бой начался. Юля это тоже услышала.
— Что желаешь? — деловито спросила она. Может, и хотела пообщаться, но задерживать очередь нехорошо. Мы оба не любили доставлять другим неловкость.
— Да... — сказал я и запнулся. Спустя год я пришёл сюда, чтобы... чтобы купить таблетки от давления?
В её глазах я упаду же. Этого нельзя допустить! Какие таблетки? Либо себе, либо родителям. Я что, мальчик на побегушках? Такой взрослый, состоятельный, закончивший десятый класс и бегаю покупать лекарства???
НЕТ!
— Тонкослойные презервативы. ИксЭль. На все, — хруст денег охватил поднос для мелочи. Старички сзади уважительно посмотрели на меня: увидел в отражении витрины.
— ИксЭль? Не льсти себе. Может, эльку?
Вот сука. Пытается контратаковать!!!
Спокойно. Спокойно.
— Нет, мне лучше знать.
— Ну, ладно, — сделала шаг назад и потянулась к прилавку.
— И с кем это? — без улыбки, поникшая, с устремлёнными глазами вниз, спросила она, уже никак не способная что-то противопоставить мне. Победа моя.
— Ну… помнишь ту... анимешницу?
— Ого. С ней... — насмешливая улыбка скользнула. Будто анимешницы низший класс.
— С ней, с ней.
— Вот. Вышло на 2138 рублей. Сдача. Чек.
— Спасибо. До свидания.
— Приходи ещё, — попрощалась совсем грустным голосом Юля, знавшая, что у меня будет секс с одной из прекрасных дам.
Но куда мне столько? По назначению я их ни разу не использовал, не знаю даже как. Раздать?
Да кому они нужны...
Пошло оно к чёрту.
Около тридцати пачек презервативов наполнило мусорку возле парикмахерской с характерным названием «Каприз». Там им и место.
Осталось придумать историю, как потратил столько денег в такой короткий срок.
2020