Греческий за три месяца отрывки

               
               


                "Единственный способ навсегда запомнить что-то   
                прекрасное - лишиться его навсегда" (Сардоникус)


    "...и кровь моя будет напрасно взывать, она не сможет у моря отнять того, кто меня любил" (Рильке, "Песня статуи", пер. Т.Сильман)



    П р е з и д е н т с к о е   р у к

о п о ж а т и е   и    ч е м о д а н н

о е    н а с т р о е н и е.

   Как вы думаете, почему президент Эстонии, посетив в День независимости Нарву и нашу швейную фирму "Image wear", выбрал, вместе с двумя швеями и меня, чтобы пожать мне руку?
   Сидя за своей машинкой в самом дальнем углу ангара, я меньше всего ожидала, что высокие, в прямом и переносном смысле слова, гости, похожие в своих длинных черных пальто на стаю ворон, нагрянут в мой закуток,  и сам президент, Томас-Хендрик, ласково прозванный в народе "пингвином", остановится перед моей одноиголкой, обаятельно улыбаясь, а я смогу только встать, и, тоже глупо улыбаясь, ответить "Tere!" на его "Tere!" и пожать протянутую мне руку.
   Это все, на что я была способна в тот момент, и только позже, задним числом сожалела, что заранее не накатала список претензий к руководству нашей фирмы на эстонском языке и не вручила его, при свидетелях, главе государства! - но кто ж знал...
   Надо добавить, что накануне приезда высокого гостя всех нас хорошенько проинструктировали, велели одеться понаряднее, чем обычно, и, упаси Бог, не курить в этот день на крыльце у главного входа (последнее, впрочем, меня не касалось). Когда же сияющая директриса, похожая в короткой юбке и со взбитой челкой на Чижика-пыжика, Светлана Махалова препроводила высоких гостей к выходу, и наша бригада пошла на кофе-паузу, выяснилось, что нас, осчастливленных президентским рукопожатием, было всего трое человек, - если не считать самой Махаловой.
   И в этот день по дороге домой в рабочем автобусе, и в следующую неделю-другую, над нами, осчастливленными, стебались все коллеги, уверяя, что мы теперь целый месяц не будем мыть рук, которых коснулась президентская длань Томаса-Хендрика, но мы выслушивали их шутки с молчаливым снисхождением, понимая, что изощряются они от бессильной зависти и скудости общих тем для разговора в автобусе.

   Теперь я знала, к чему было то роковое рукопожатие - к увольнению.  Потому что ровно через три месяца после него меня вызвала в свой кабинет Чижик-пыжик и предложила написать заявление об уходе по 6-й статье Трудового законодательства, а именно - о несоответствии с занимаемой должностью. Конечно, я могла бы этого не делать, так как норму я выполняла, - но мне вдруг стало настолько противно оставаться здесь или я увидела в этом перст судьбы, - мол, пора менять профессию, которой я отдала уже двенадцать лет, - что я, не споря, подписала заявление об уходе.
   Понятно, что я просто надоела Махаловой с моей активной жизненной позицией, борьбой против "дедовщины" и несправедливой системы расценок, расцветшей пышным цветом на "Image wear" именно под ее руководством. 
   Два месяца назад Чижик-пыжик уже вызывала меня к себе в кабинет, намекая, что раз я "не сработалась с коллективом", как она это называла, то лучше уйти по-хорошему. Но увольнять меня, лучшего работника предприятия, с самого его основания, по 6-й статье - это было too much! Хочет уволить - пусть увольняет, но по сокращению, по 4-й статье.
   И я тут же подала иск в Комиссию по трудовым спорам, быстро собрав все нужные документы. (И, впоследствии, выиграла процесс!)

   В режиме турбулентности последних двух месяцев мы сблизились с уборщицей Лидой, обаятельной меланхоличной женщиной с шапкой вьющихся каштановых волос, лет на десять старшей меня и тоже подпавшей под увольнение.
   Нами обеими овладела мысль попытать счастья за границей. Каждую свободную минуту мы сбегали в раздевалку и, шелестя ворохом газет с заманчивыми объявлениями, в конце концов остановились на Греции: Лида - потому что у нее был красный российский паспорт, я - потому что мне, собственно, было все равно куда ехать, лишь бы подальше отсюда. И потому, что южные страны меня всегда манили.
   Чтобы себя замотивировать, я купила разговорник и учебник под вдохновляющим названием "Греческий за три месяца", откуда каждое утро перед работой выучивала по одной букве алфавита, по одному расхожему слову или общеупотребительной фразе.
   И вот мы с Лидой в небольшой комнате обычной хрущевки, переделанной под офис, на собеседовании с представителем таллиннской конторы по найму, молодым, полным и прилизанным брюнетом, в костюме при галстуке, назвавшемся Игорем Волковым. Нам выдают листочки с напечатанными латиницей греческими словами и фразами и сообщают, что мы поедем на Крит, ухаживать за стариками и старушками, а все дальнейшие подробности мы узнаем уже в Таллинне, перед отъездом. Мы добросовестно заполняем анкеты и сдаём по 500 крон с носа за наше оформление. А Игорь, в свою очередь, обещает нам позвонить через две недели.
   "Нехило они навариваются на наших проблемах!" - говорю я Лиде, когда мы выходим на улицу. "Ну и ладно, - отзывается она, - главное, что нам найдут работу!" - "Ну да, ещё и в Грецию съездим!" - поддакиваю я.
   (Игорь же Волков, вернее, его ещё более растолстевшее и лоснящееся лицо, мне попалось лет через десять, когда я переехала в Таллинн на пмж и подыскивала себе квартиру на электронном портале продаж и аренды недвижимости. Он теперь стал риэлтором и успешно подвизался на сдаче деревянных развалюх с печным отоплением в центре Таллинна).

   В последний раз я стояла в ожидании автобуса с работы в сумрачной проходной Технопарка, с ее обшарпанным кожаным диваном и никогда не мывшимися стеклами, за которыми сейчас лил холодный дождь северного лета, а в наушниках nokia-раскладушки у меня, словно в пику ему, - звучало жаркое музыкальное сопровождение к испанской новелле Стендаля (я, как всегда, слушала в 15.15 "Продолжение следует" по Радио-4): рокот гитары, нарастая, как прибой, дробясь и сплетаясь в страсти, усиленной потоками ливня снаружи, достигал своей наивысшей кульминационной точки, предела, и внезапно опадал, рассыпаясь на тысячу мелких брызг, подхваченных и уносимых куда-то игривым морским ветром. И мои коллеги, стоявшие рядом в ожидании автобуса, были уже так далеки от меня, как будто я и вправду "неслась над океаном, над глупыми идеями, над разбитыми сердцами", как пела незабвенная Дезире. Вояж, вояж, улететь и никогда не возвращаться...

   Я мечтательно погрузилась в "Путеводитель по греческим островам", белоснежно-розовые ожерелья которых обвивали Пелопоннес и срывались россыпью Киклад ("циклос" - круг) к желтоватому распластанному рыбой Криту. Как маняще таяли эти острова во влажной морской дымке, какие тайны таили. Но одной учить сложный греческий язык мне было скучно. Лида же предательски смылась на дачу в преддверии Яанова дня. И в ожидании звонка из Таллинна я все торчала в интернете, собирая разнообразную информацию о Греции, в основном о греческой кухне, - надо же будет чем-то кормить стариков и старушек, за которыми мы поедем ухаживать.
   "Объясните, как можно любить оливки, креветки, осьминогов?" - вопрошала я под ником небезызвестной Крыстины Мышкиной на "Вопрос.Ответах", а Знатоки, Гуру, Мыслители, Просветленные и прочая вопрос-ответовская братия мне со знанием дела разъясняла, что креветки просто объедение, как и "сувлаки", "мусака", "дзадзики", и советовала непременно все это попробовать (хотя мне как раз нужно было научиться все это готовить), и особенно - греческое мороженое. "А что особенного в греческом мороженом? - недоумевала Крыстина Мышкина, - неужели и туда добавляют оливки?" - "Попробуешь - сама поймёшь..." - загадочно отвечали мне.
   И в довершении всего, как гром среди ясного неба, на нас, несчастных юзеров, обрушилась внезапная смерть Майкла Джексона, которую, разумеется, тоже надо было всесторонне обсудить на "Вопросах и Ответах".
   В итоге, за три недели изучения греческого языка я не продвинулась дальше спряжения глаголов eho и einai (быть и иметь): ego eimai, esis eisai, aftos (afti) einai.
   Только в последний день я заметалась, как сайгак, пристраивая кота - подруге, а комнатные цветы - соседкам, потом же началось самое трудное - упаковка чемодана. Не меньше пяти раз я его заполняла и вытряхивала, и снова заполняла "только самым необходимым", но откуда я могла знать, что мне будет там необходимо, в этой нехоженой Греции?..
   


               
            A O H N A.               

   
     Первое  впечатление – о, какая   жара! – солнце раскаляет взлетную полосу, подъехавший автобус с низким полом, стекла и металл аэропорта, солнце  раска-ляет все и всех. Ребенок на руках у молодой  итальянской парочки надрывно кричит, и Лида пытается по-русски его успокоить.
     У меня культурный шок - я  оторопело  разглядываю  греческие  буквы, которые  до того видела лишь  в  разговорнике или когда-то в школе, на уроках физики - математики: альфа,  бета, гамма, пресловутое пи, -  здесь же они повсюду, на вывесках и указателях, сложенные в слова и фразы!
     Мы  стоим  у ленты  транспортера, ожидая  наш багаж, - по нему минут пятнадцать крутится один и тот же черный чемодан с красной полуоторванной ручкой, который никто не забирает, - и  вдруг слышим русскую речь. Оборачиваемся, знакомимся, оказывается, таллиннцы, и едут они туда же, куда и мы. Таня, темпераментно  возмущающаяся плотная блондинка, нашего с Лидой возраста, и Андрей, высокий, самоуверенный молодой человек, в темных очках и в красной кепке на светлых волосах. Вчетвером  мы  быстро  находим  ту самую  женщину с плакатиком, которую нам обещали в посреднической фирме.
   Невысокая и полная, с чуть навыкате блестящими карими глазами, мягким южнорусским говорком  и нарочито  спокойной, сдержанной, вкрадчиво-кошачьей манерой общения, по имени Лиля. Она сажает нас в автобус, раска-ленный солнцем, желтый, как советский «Икарус».
     Второе впечатление - насыщенная, густая, как  южный  воздух, влажная, черно- смуглая красота греков, выразительная пластика тел и жестов. Во время  пути Лиля что-то сказала одному мужчине, он ей ответил, и наших ушей коснулась  напевно-экспрессивная музыка греческой речи,  ничем не уступающая в красоте итальянской или испанской. А я всю дорогу не могу  отвести  глаз  от молодого человека, устало развалившегося на заднем сиденье, пытаясь определить, похож ли он на автопортрет молодого Эль Греко (тоже ведь грек) или на персонаж с обложки модного журнала, - пока он не выходит на своей остановке.
      
     Раскаленные солнцем бежево-розовые плитки тротуара, словно корочка орехового пирога. Мы встали в кружок  у разлапистого  опахала  пальмы на наземной остановке метро и курили (кроме нас с Лидой), в центре – Лиля.
      - Сначала поедем в офис, а потом посмотрим, - говорит она и кому-то звонит по телефону, - у меня дочка сегодня сдает экзамен…
      - Ваша дочка так хорошо говорит по-английски, - делает ей комплимент Андрей, уже, видимо, успевший позвонить в Лилин офис. Лиля молчит.
      Когда Лиля  отходит к  киоску покупать  билеты на метро, мы становимся более разговорчивыми.
      - Куда нас повезут-то?
      - Сказали же – в офис.
      - Жрать ужасно хочется, - признается, нервно куря, блондинка Татьяна, - с шести утра ничего не ела.

      В вагоне метро Лиля инструктирует нас:
      - Район   Омония, куда  мы  едем,  очень  опасный, здесь собралась вся афинская грязь, - она  брезгливо морщится, - поэтому  предупреждаю  вас – будьте внимательны, следите за своими  вещами,  сумочку держите  в  руках, а  еще  лучше – прижмите к боку, потому что могут вырвать, даже проезжая мимо на мотоцикле, - так было  с подругой моей дочери.
      Мы  едем  то  над  землей, то  под, то  в  горных  туннелях. Современные Афины – странная  смесь неоклассицизма, витиеватой  помпезности и функционализма, многоэтажки середины 20 века, бесчисленные балконы, увитые  плющом, широкие брезентовые тенты на каждом здании.
     - Андрей, посмотри, сейчас с твоей стороны будет виден Акрополь, - говорит Лиля, и  все  вытягивают шею в сторону Андрея, но,  наверное, как и я, ничего не успевают увидеть.
      Я вспоминаю все, что выудила из интернета о Греции за две недели до поездки и сообщаю Лиле:
      - Знаете, я видела в интернете  такой красивый остров, оставшийся после из-вержения вулкана, Санторин, он похож на слоеный пирог, вы знаете?
      - Да, конечно, я знаю, - говорит Лиля  как о чем-то само собой разумеющемся. Поезд опять  спускается  под  землю, я  жадно рассматриваю греков и вслушиваюсь в их речь. Замечаю, что греческие  девушки  не  так красивы, как  парни,- возможно, этому виною типичные греческие носы, - что, впрочем, компенсируется более стройной и изящной, чем у парней, фигурой, яркими, эффектными нарядами и живыми, непосредственными манерами.
     Мы выходим из метро  на улицу, ее настоянные на вечернем солнце пряные запахи, ее магазины  и  уличные кафе, оживленное   движение  людей и машин, яркие  краски   одежд  спешащей  толпы, экстравагантные парни на мотоциклах и  без, их раскованность и  сочная речь, - это третье сильное впечатление. Настоянные на летнем солнце Афины. Потом впечатлений станет так много, что я просто собьюсь со счета.
      Нырнув под одну из  арок улицы Зинонос, мы оказываемся  в  подъезде, где за столиком возле лифта сидят два пожилых грека, с достоинством потягивая через трубочку прохладительный напиток или вино из  высоких бокалов. Лилю уже  ждет высокий, красивый и довольно упитанный  греческий парень с девушкой, похожей на южную славянку.  Я, Лида и Лиля вместе с ними  едем в лифте на 6-й этаж. "Milate ellinika?" – доброжелательно спрашивает  меня молодой грек, как ни в чем не бывало. "Ashima"*1 - испуганно отвечаю я, что было, конечно, преувеличением, так как я не говорила вообще, но именно в этот момент моя языковая практика началась.
      
      В  маленькую комнату  со  старой  мебелью, телефоном  и компьютером вся наша компания с  вещами  едва  помещается. Мы  кое-как  втискиваемся на потертый кожаный диван. Молодой грек и южная славянка стоят сбоку у шкафа. За столом напротив сидит Лилина  дочка  Аня - светлоглазое,  пепельноволосое  создание  в коротких  шортах и изящных шлепанцах а  ля древнегреческие сандалии, - или это одно и то же? - на стройных загорелых ногах, наполовину Аспазия, наполовину - секретарь Юлия Цезаря. Она одновременно курит, ведет  переговоры  по телефону на трех языках и разговаривает с нами, то и дело картинно откидывая  волосы с высокого лба. Лиля по другую сторону стола тоже курит, листая толстый журнал с заказами.
      Сначала они  пытаются трудоустроить девушку, похожую на южную славянку, подругу молодого грека, так как это проще всего, - та говорит по-гречески, и  ее  сразу направляют  на работу  в  афинский  ресторан, и молодые люди уходят.
      Потом  настает  наш  черед. "Пойди, купи  мне  холодный чай, - говорит Лиля Ане, - с лимоном". Аня  откидывает длинные волосы с  лица, встает и шлепает мимо  нас, мы все невольно любуемся ее загорелой точеной фигуркой. Лиля занимет ее место у телефона.
     - Ты  завтра едешь на Хиос, - сразу говорит Андрею, - ты водишь машину, будешь помогать  в таверне, мы  уже договорились с хозяином. Та-а-к…дальше…Она  куда-то звонит.
     - Есть у нас одна бабушка, она живёт в Афинах, кто хочет с ней сидеть? Платить будут немного, 600 евро в месяц, кто хочет? - с 8нажимом повторяет Лиля, но  мы  лишь  неуверенно  переглядываемся, в сиделки как-то никому не хочется.
     - А что конкретно надо делать? - хрипло спрашивает Таня, - мыть ее, убирать за ней?
     - Всё, что вы обычно делаете дома: убирать, готовить, стирать, одевать и  и ухаживать за бабушкой. Мы молчим.
     Лиля снова куда-то звонит, разговаривая на греческом, и вдруг с загоревшимся взглядом обращается ко мне:
     - Ты хотела на Санторин, нужна помощница в таверню на маленький остров, nisaki, рядом с Санторином, поедешь?
     - Конечно, - радостно закивала я, пораженная тем, как быстро сбываются мои желания.
     - Работа несложная, хозяин  тебе  все покажет и расскажет. Он, к тому  же, говорит по-английски. Как у тебя с английским?
     - Ну так, немного.
     - Endaksi.*2 Только ехать надо прямо сейчас.
     - Хорошо.
     - Сейчас мы пойдем и купим тебе билет. Так, на Хиос еще нужна работница  в  ресторан, завтра  приедет   хозяин и  выберет  кого-то из вас, - обратилась она к Лиде и Тане, Таня тут же надулась, а Лида сделала  непроницаемое  лицо, -  та, что  останется, пойдет к  бабушке. Всё ясно? (Забегая вперед, хозяин выбрал бойкую блондинку Таню, а  не  меланхоличную брюнетку Лиду, хотя они были одного возраста и обе симпатичные).
     - Да, да, только мы кушать хотим, - говорим мы хором. 

     Тут  возвращается  Аня с холодным чаем в аллюминиевой баночке, в каких  у нас  в Эстонии продают пиво и джин, и Лиля, отпив глоток, начинает инструкцию по поводу будущей работы.
     - Греки  говорят  очень энергично и на повышенных тонах,  к этому надо просто привыкнуть и не обращать внимания. Они не ругаются - они так разговаривают! Я сейчас вам напишу, как сказать по-гречески:"говорите, пожалуйста, тише  и  медленней" и "хочу денег", - эту  фразу  вы будете произносить, если хозяин вдруг забудет вовремя заплатить зарплату.
      На наши листочки с
греческими словами от Игоря Волкова  она даже не стала  смотреть, Аня взяла из любопытства и разглядывала с нескрываемыми смешками.
      - Я там уже исправила некоторые слова, - оправдываюсь я, - ударение неправильно поставлено.
      - Да, в  греческом  языке  много  зависит от ударения, - отзывается Лиля, листая наши с  Лидой  разговорники (таллиннцы почему-то не потрудились их приобрести),  – Вот, - протягивает она мне мой, развернутый на подчеркнутых ручкой фразах на тему еды и рыбы, - тут есть всё, что тебе будет нужно в  псаротаверне, - и, поднимаясь из своего кресла, - а теперь пойдем с тобой за билетом, а остальных отведу поесть.
      
      Мы   вновь  выходим  на оживленный  проспект Зинонос, и полноватая, с кошачьей грацией, светлокарими  глазами навыкате Лиля кажется мне доброй  феей, отправляющей  меня, довольно  зрелую, но все еще восторженную Золушку, на бал. Кафешки  под  тентами, магазины на улице, пестрота толпы, смело  переходящей  дорогу, не  считаясь с движением транспорта и светофорами, смуглые парни  на рычащих мотоциклах, розовато-коричневатый  камень  мостовой  и  разлапистые  опахала пальм на каждом шагу.
      Лиля тоже смело переходит улицу прямо перед машиной, от которой я шарахаюсь:
     - Не трамвай, объедет, - спокойно объясняет она свой поступок.
     - Мне здесь нравится, - с чувством говорю я, - а вы давно в Греции?
     - 9 лет...Начинала с того же, что и вы, убирала  за  их стариками, не знала ни греческого, ни английского. Потом встретила грека. Он ждал три  месяца, пока я доработаю свой срок. Вышла за него замуж.
     - Прямо как в сказке!
     - Да...- рассеянно соглашается она, но тон у нее невесёлый, и вдруг добавляет, - но эти греки — они такие ревнивые! Он ревнует меня к дочке...
     - У вас хорошая дочка — умница, красавица! - говорю я, чтобы ее утешить. Лиля ничего не отвечает. 
    
     Когда мы вернулись, наши уже оккупировали столик в многолюдном кафе и что-то  ели. Лиля купила мне сувлаки и минеральную воду, которые я положила в сумку, так как надо было спешить на паром, по-гречески — феримбот. Мы спустились в метро и больше получаса ехали до Пирея.


          П Е I Р А I А С.               
               

                Рано ли, поздно упали на палубу звезды...

     На причал  мы уже бежали бегом, что мне с моим чемоданом было нелегко, и  к  феримботу  я подошла запыхавшаяся, раскрасневшаяся, едва живая. «Вот твой билет, - протянула  мне Лиля бланк с непонятными надписями, - это номер палубы и места. У тебя будет повод освежить английский — спросишь у служащего, куда тебе идти». - И  мы  попрощались с моей феей-Крёстной.
     Только я ступила на феримбот, как  он стал отчаливать. Внизу был ангар для  грузовых и  легковых  машин, по  бокам — ведущие наверх лесенки из крашенного  металла, сразу  напомнившие  мне и балаклавские катера, и паром, курсирующий между Крымом и Таманью.
     Только освежить свой английский мне не удалось. Я тыкала служащим в белых костюмах свой непонятный бланк, но они спешили от меня отделаться. Паром представлял из себя запутанный  лабиринт лестничных  переходов, - привет Минотавру! - пустых  шикарных салонов, больше похожих на залы ресторана, коридоров, в одном из которых я  обнаружила  отдельные  каюты  под номерами, но вряд ли Лиля стала бы мне покупать билет с отдельной каютой.
     На верхней же палубе, думала я, вспомнив сцену из какого-то фильма, должен быть бассейн с голубой водой и сидящие вокруг него в шезлонгах миллионеры с дамами в вечерних платьях.
     Наконец один из служащих, к которому я снова ткнулась, видя мое близкое к отчаянию состояние, пожалел меня и провел в  просторный  салон, где  вокруг низких столиков стояли длинные красные диванчики, на один из которых я и плюхнулась в совершенном бессилии, разместив  кое-как  рядом чемодан и сумку, и уставившись на Майкла Джексона, посмертный концерт которого шел по телевизору с плоским экраном, висевшему надо мной.
     Я вытащила из  сумки бутылку с  минеральной водой, которая оказалась самой  обычной водой, отпила  и  прилегла, пытаясь  заснуть, но  недавно умерший мировой Поп-идол не давал мне это сделать.
     Немного  посидев, я  вздохнула  и  отправилась на поиски более подходящего места для отдыха, которое  вскоре и обнаружила, - большую полутемную каюту, где на мягких высоких креслах спали обычные люди. «Ну наконец-то», - подумала я, отыскала свободное кресло, пристроила чемодан и мгновенно провалилась в сон.

     Проснулась  я  заполночь, поднялась  из каюты всего на несколько ступенек и внезапно оказалась на верхней палубе. Мамма-миа! Никаких бассейнов и шезлонгов, а тем более дам в вечерних платьях, усыпанных бриллиантами, здесь не было.
     На палубе сидели за столиками у перил, пили пиво, разговаривали, играли на гитаре и спали прямо на палубе такие же обычные пассажиры, как и  я. Феримбот  плыл, медленно покачиваясь, музыка моторов, и гитары, ветра и волн, незнакомого языка, казавшегося странно родным, сливалась в одно упоительное целое, которому невозможно, да и незачем было противиться.
     Я нашла стул и тоже пристроилась у перил, развернув сувлаки. Они представляли из себя тонкий лаваш с кусочками мяса, картошкой-фри и помидорами. Я запивала его водой,  подставляя лицо свежему ветру и морским брызгам, глядя на ворочающееся в темноте таинственным зверем с лоснящимися черными боками море. Интересно, а почему оно Эгейское, кто такой был этот Эгей?..Э-ге-гей!..
     Оживленная, как ночной клуб, палуба, красивые смуглые люди, порывы ветра, убаюкивающее качание волн и звезды-светлячки в черно-синем небе.

     Все это напомнило мне детство, в  котором  не было ничего прекрасней, чем стоять на носу или корме катера, держась за поручни, подставляя лицо свежему ветру и прохладным, солёным брызгам, глядя, как полости винта отчаливающего и делающего разворот корабля нарезают зеленоватую воду вспучивающимися хрустальными  пластами, в ровной прозрачности которых обнажаются прогалины дна с голубым песком, гирляндами водорослей и стайками юрких рыб.
     И вот катерок уже несется вдоль отвесных серых скал, постоянно меняющих очертания, и если волны большие, зарывается  в  них носом, окатывая  тебя, визжащего от  восторга, брызгами с ног до головы. А за кормой бегут две пенные стежки, за которыми с криками несутся чайки, и вся недоеденная на пляже булка достается им. А когда катер поворачивает в узкий проход балаклавской бухты, чайки разворачиваются и, провожаемые с недетской грустью, улетают в сизый предзакатный туман.
     Или поздним вечером в Севастополе плыть на пароме из Южной бухты в Северную, ловя ладошкой отражения разноцветных огней в темной прохладной воде, и, сойдя на  пустынный берег, под электрический треск цикад бежать наперегонки к спрятавшемуся в синей бархатной тьме, таинственном  сплетении  ветвей  и  теней, дядиному дому, разделенному низким, редким забором на два продолговатых дворика.
     Сухая трава и галька обрывистого берега  Северной  стороны, железные  сваи  и бетон причала, проливной  дождь, заставший нас как-то по  дороге  на Учкуевку. Волна, чуть не закрутившая меня на этом пляже в три или четыре года, - я даже не успела испугаться, прежде чем кто-то из родителей выхватил меня из водоворота. Это странно: брат, из-за болезней до трех лет проживший в Крыму, поначалу боялся моря, а я - нет.
     Потом родители часто забрасывали нас в Крым на все лето, и дед очень рано научил нас плавать. Мы заплывали далеко за буйки, но больше всего любили нырять с большого камня, играть в игру «найди камешек» или просто исследовать морские  глубины, цепляясь руками за водоросли, спускаясь по ним ниже и ниже, в обычной маске со смехотворно маленькой и бесполезной трубкой, - насколько хватит воздуха в легких, чтобы в последний момент одним толчком подняться на поверхность. 

     Утром я проснулась от шума, всеобщей суеты и криков матросов:"Иос! Иос!", наскоро умылась и вышла на палубу.
     Море расстилалось серым шелком в белесом  тумане рассвета, половина обрамленной невысокими скалами бухты отсвечивала розовым, другая едва белела прямоугольными коробками зданий и пиками мачт. Когда же мы отчалили от Иоса, 8солнце  уже взошло, и  напоминающее то пыльный серый бархат, то мятый шелк светлое Эгейское море распростерлось всеми складками своей туники в золотисто-розовых утренних лучах. (Одно из вариантов его названия — Белое или «свое» море).
     Вскоре раздался звонок по мобильному. Среднего тембра уверенный мужской голос энергично поздоровался со  мной  и стал что-то выспрашивать, но я не поняла ни слова, и от волнения забыла приличествующие случаю  английские слова. Мужчина  отключился, я схватила русско-английский и русско-  греческий  разговорники:”arrive” - прибывать, “erhomai” - то же самое по-гречески, но мужчина не употребил ни того, ни другого слова!
     Через несколько минут позвонила Лиля. «Вобщем так, - сказала она, - ты выходишь на пристань, садишься за столик в кафении, и ждешь Михалиса. Мне нужна какая-нибудь примета, по которой он мог бы тебя узнать» - «Ну пуская будет  розовая  кепочка», - сказала я, - “Ладно, розовая кепочка, endaksi”, - ответила Лиля.


               
       S A N T O P H N H.               
               

    
     В 9 утра мы прибыли на Санторин, о чем служащие уже не кричали, и хотя почти все пассажиры покинули свои места и устремились на нижнюю палубу, я на всякий случай спросила  у  подметавшего пол матроса с турецкой внешностью, - угольно-черными глаза навыкате и топорщащимися черными  усами:"Is it Santorin?” -  "Sandorini, Sandorini", - закивал он, не переставая  подметать. И  поглубже натянув розовую кепочку на лоб, я взяла чемодан.
     Отвесные красно-черно-желтые скалы действительно напоминали слоеный торт, а взбитые сливки белоснежных домов наверху терялись в ослепительном сиянии солнца. Задрав голову, я долго их разглядывала, потом оглядела набережную.
     Вдоль розовато-белой брусчатки тянулись нарядные ресторанчики и кофении. Поставив чемодан у крайнего столика одной из них, откуда, как мне казалось, Михалис быстрей  меня  увидит, я подошла к  стойке, за которой со скучающим видом стояла стройная блондинка в черном платье.
     На гречанку она была похожа не больше меня, и на мои слова: “give me please enas kafes”, - молча протянула меню, где было несколько видов кофе, и я заказала kafes ellinikos, о котором столько начиталась в интернете. Девушка неспешно приготовила его в блестящей кофеварке, под крохотную белую чашечку положила салфетку и рядом поставила на поднос высокий бокал с водой.
     Я взяла поднос и села за столик. Достала из сумки недоеденные печенюшки  и  положила рядом. Обычный  кофе,  думала  я,  отпивая  маленькими глотками из чашки и разглядывая проходящих по набережной туристов, - только мелко-мелко, чуть не в пыль, размолотый, отчего его гуща не оседает на дно, а выпивается вместе с напитком.
     Почему-то вспомнила, как мы в детстве делали «кофе по-турецки": обычный растворимый индийский кофе из большой рыжей банки, продававшийся в СССР, смешивали с сахаром, добавляли полложки воды, все взбивали и заливали кипятком, - при этом сверху получалась точно такая же рыжеватая пеночка, как и тут.

     И вот, наконец, я вижу своего шефа, по-гречески — affendiko, Михалиса. Он оказался  более  старым, чем представлялось по голосу, но весьма самоуверенным и  энергичным, начальник же! - седой, в  серых брюках и светлой рубашке, с  острым  оценивающим  взглядом и типичным греческим носом.
     Поприветствовав друг друга по-английски, мы сели в подъехавшее такси, в багажник которого Михалис  закинул мой чемодан. В машине рядом со  мной  сидел  еще  один пассажир, а мой будущий, или уже настоящий? - начальник сел впереди, рядом с шофером.
     Мы  поднялись  вверх  по  горному  серпантину — терракотовая земля, редкие  растения, пальмы   у  белоснежных отелей с арками, парковки машин и мотоциклов, магазинчики под тентами, уличные кафе с туристами, опять отели  с  арками, в белую  известку  которых  вкраплены ракушки, пальмы  и  цветы  на белой брусчатке  двориков, все яркое и праздничное, в матиссовских тонах.
     “Orea?” - то и дело спрашивал меня Михалис, оборачиваясь. “Ага, - отвечала я в восторге, - very beautiful!”
     Вскоре мы остановились у большого рыбного рынка возле супермаркета. Мы вышли, и  я  была поражена изобилием и разнообразием рыбы на лотках. А Михалис, как ни в чем не бывало, начал выбирать, прицениваться и покупать рыбу, грузя ее в две большие сумки.
     И вновь мы  тряслись по  горной дороге, мимо терракотово-желтых полей, с вкраплениями редкой зелени виноградников и сине-белых круглоголовых церквушек, обычно на вершине горы.
     Не менее часа прошло, пока мы спустились в другую гавань, маленькую, с катерами и рыбацкими лодками. «Это Ийа», - сказал Михалис, и мы подошли к расщелине  во влажных скалах. Темная  зелень водорослей, омывающие черные  камни аметистовые волны раскачивают лодку — моторный катерок с красной рубкой, в который  Михалис  перетаскивает мой чемодан и свои сумки с рыбой, а затем запрыгиваем мы сами.
     Михалис завел двигатель, и мы поплыли на соседний остров, Тирасию, рассекая пенные гребни и ловя соленые брызги..


         O H P A S I A.            
               

    
     Наш катер быстро мчался по ультрамарину волн к этому nisaki, как назвала  его Лиля, обломку  от  стены  кальдеры,  напоминавшему   кита, задней частью и  хвостом ушедшего в море, а  двумя передними плавниками возвышающегося над ним.
     Мы  подплыли к хвосту кита, называвшемуся по-итальянски riva и представлявшему из себя каменистый пляж, с одной стороный уводящий к пристани, а с другой - окаймленный  скалой, напоминающей  то  ли льва, то  ли профиль Пушкина.
     Псаротаверня, названная скромно “Capten Mihalis”, напоминала корабль, вставший  на  приколе  посреди  пляжа, и  к  корме этого корабля мы сейчас причалили.
     Опоясанная поручнями и корабельными канатами, с плетеными фонариками под тростниковой крышей, с четырьмя столиками на баке, куда любила садиться молодежь  и иностранцы, - таверня  была  смесью корабельной палубы, бунгало и итальянского дворика, под украшенными ракушками арками которого находились магазин и  кухня  ресторана, а две  боковые лестницы, парадная  и  черная, вели  на  второй этаж с жилыми комнатами и открытой террасой.
     Жилые комнаты наверху Михалис время от времени сдавал, но сначала мне повезло — меня поселили в просторной и уютной комнате левого крыла.

     В первый день шеф не загружал меня работой, я только осматривалась и привыкала. Попросилась искупаться — мне разрешили, прибавив, что я буду "kano banio", что по-гречески  значит любое купание, будь то в море или в бане. Вода показалась мне прохладной, несмотря на жару.
     Потом я смотрела, как Михалис увлеченно хозяйничает на кухне и запоминала  названия  продуктов, предметов, посуды. К ресторанному делу у Михалиса были врожденные
способности, все получалось у него легко и красиво, особенно чистка мелкой рыбы, потроха  которой  он вытаскивал через жабры, - это был высший пилотаж, научиться которому я даже не надеялась.
     Обедали мы жареной рыбой и хорьятики (если перевести дословно — салат по-деревенски).
     После обеда сломались водопроводные трубы, и Капитан, одев кирзовые сапоги и вооружившись бензопилой, молотком и гаечным ключом, поднялся по парадной лестнице на второй этаж. Зашел в маленькие  комнатки правого крыла и, наступив грязным са- погом на кровать, вылез в окно. Увидев, что я пришла следом за ним, он  попросил, чтобы я подала ему через окно инструменты.
     Сначала он копал и отбрасывал камни из-под труб, потом стал резать бензопилой протекавший участок трубы, наступив на другую ее часть коленом, и, чтобы  помочь ему, я  таким  же способом, как и он, вылезла в окно. Кажется, его это удивило, но для меня было совершенно естесственным - помочь работающему мужчине, ведь это так прекрасно!

     Часов в шесть пришла Сотира, помощница Михалиса, делающая сувлаки и крепес (про сувлаки  я  уже писала, а крепес — это обычный блин, в которой заворачивают банан, а сверху добавляют два шарика мороженого и клубничный джем, невероятная вкусняшка, a propos).
     Крупная, белозубая,  черноволосая, с типичный  греческим носом, всегда на позитиве и  дружелюбии, Сотира напоминала грозную, умелую, сноровистую, но в то же  время падкую на юмор и веселье богиню Геру. А сопровождавшая ее тринадцатилетняя дочь Марулия, хорошенькая, живая и, несмотря на  полноту,грациозная, в завитках черных кудрей и фиолетовом топе-тунике, - Кору, капризную шалунью-непоседу.
     Девочку, в свою очередь, всегда сопровождала большая облезлая собака Бубу. Марулия то прибегала к нам с рыжей, худой и угловатой, как мальчик, подружкой  помочь на кухне, то неслась вдоль берега с весело лающим Бубу, то гоняла на велосипеде, то ныряла вместе с мальчишками с причала в море, то помогала отцу выгру-жать из лодки сети с уловом. И было странно, как она при всем этом не худеет.

     Вскоре после моего приезда Капитан разругался с Марулией из-за этого несносного Бубу, который бегал по всей кухне и всюду совал нос, - та обиделась и неделю не появлялась у нас вообще.
     Сотира и Марулия жили на  берегу  в  нескольких шагах от нас, - если пройти мимо гаража Капитана, перейти пыльную дорогу в горы и миновать еще один  дом  и  гараж с перевернутой  лодкой, то следующий, огороженный сеткой домик с маленьким  двориком под навесом  винограда и был их жилищем.
     По вечерам я должна была помогать Сотире чистить и жарить картошку-фри, мыть  помидоры, посуду, подавать в  ресторане  и  убирать со столов, - вобщем, была ее основным помощником, если не считать Марулии, которая иногда, в запале, начинала учить меня правильно мыть посуду. Я не обижалась на нее, воспринимая это, как дополнительный урок греческого.
     Хотя Марулия была послушной дочкой, но время от времени они с Сотирой ругались так,  что  срывали  голоса, стучали кулаком по столу, и у непоседы-Коры появлялись слезы на глазах. Но, помятуя Лилины слова о греческом темпераменте, можно было решить, что они  не ругаются, а просто разговаривают.
     В первый вечер я часов в десять поднялась к себе наверх и быстро уснула, - и  хотя  сквозь  сон  ко мне  снизу доносилась громкая музыка и приглушенный шум, я не обратила на это внимания.


               

                Д е т с к и й       п р а з д н и к.

    

     На следующий вечер, в субботу, Сотира и Марулия пришли вместе с симпатичной молодой женщиной и детьми. Они быстро и умело украсили палубу шариками, серпантином, сдвинули столы, поставив по центру большой белоснежный торт со свечами.
     Это  была  детский  День рождения, и, наверное, дети со всей Тирасии собрались  сегодня  здесь. от маленьких до подростков.  Они ели торт, хлопали в хлопушки, шумели и галдели. Сначала я помогала готовить и накрывать столы, но очень скоро столы сдвинули и  начались танцы, а мы с Михалисом пошли смотреть на этот бесплатный детский концерт с верхней террасы.
     Я  в  первый раз услышала греческую  музыку с ее жесткой, все ускоряющейся  ритмикой  при  полной свободе  раскованной, безудержно-радостной ли, грустной, мелодии.
     Бесчисленный диски, запасы  которых пополнял флегматичный красавец Михалис-младший, Михалис-старший для привлечения туристов имел обыкновение включать на полную громкость, так чтобы  сносило  крышу, и  это иногда раздражало, но не сейчас.

     В кругу танцующих вразнобой взрослых и детей солировали очаровательная толстушка Марулия с шапкой темных кудрей, в желтой тунике-сарафане и ее рыжая подружка-худышка, с короткой стрижкой, в майке и шортах, напоминающая бойкого мальчика.
     Обнявшись за плечи, как на античной вазе, они самозабвенно выделывали па в такт все  ускоряющейся мелодии, и  чем  жестче закручивался ритм танца, тем слаженней и  плавней становились  их  движения, повороты, переходы, руки в боки, ноги вправо-влево, задорно вздернутые подбородки.
     Эта сложно-синкопированная  музыка, под которую танцевали еще герои Гомера  и матросы Одиссея, аритмичная и взволнованная, как чайки над волнами штормящего моря, была словно в крови у двух девчушек и сами они целиком и полностью отдавались ей. Каким образом передалось это избалованному поколению пепси и компьютерных игр, оставалось только гадать. Нет, они наверняка ходят в какой-нибудь местный танцевальный кружок, сомневалась я.

     Когда веселье пошло на спад, все девочки-подростки пришли помогать на кухню  и управлялись с этим не менее быстро и ловко, чем с танцами. Меня только смешило, что за  исполнение  любого пустяка, - дать тарелку,бокал или соломинку для кока-колы, - я слышала от них:"Браво!", как будто сделала что-то выдающееся. Но надо было принимать правила их игры, раз уж я сюда попала, как Золушка, с  корабля на бал.
     Я сидела на стуле за столом Капитана, это  был  единственный на кухне стул, когда в правую дверь влетела запыхавшаяся  малышка лет трех, в нарядном белом платьице, с огромными, сияющими восторгом глазами, светлыми волосами, завитыми волной, но уже  растрепанными, - так что когда она бежала, прижимая  к  груди  игрушечную  машинку, эта светлая волна колыхалась на отлете. За ней следом несся мальчик лет четырех, смуглый крепыш с черными кудрями, карими глазами-звёздочками,  глядящими исподлобья, рассерженными, эдакий маленький бычок с  раздувающимися ноздрями, - видимо, желая отнять у девочки свою игрушку.
     Вбежав в правую дверь, они обогнули кухню, и вылетели в левую, чтобы миновать  мангал, каменистую  дорожку,  мороженицу  со столиком и стульями и снова влететь в правую дверь. Так они бегали кругами друг за другом. Эта девочка, кажется, и была именинницей. Мальчик  же пришел с папой, который уже два раза за-ходил на кухню и  спрашивал у меня:«Ti kanis?«*3, на что я первый раз ответила: ”kala”, а второй:“very good“.
     Сейчас он сидел на палубе ресторана, за передним столиком слева, облокотившись о спинку стула, в голубой футболке, оттенявшей его черные кудри, и, если бы не полнота, был бы похож  на молодого Риккардо Фольи или на рано умершего российского композитора Виктора Резникова.
     Вдруг я увидела, что Михалис поймал неугомонного сорванца и тискает его. «Это  мой внук, Нико», - радостно сообщил он мне, - «good boy», - вежливо  ответила я. - «А  Панайотис — мой сын», - продолжал он разъяснять, - ну да, сама бы я не догадалась.
     Вот почему он меня спрашивал, как дела. Но все равно, доброе слово и кошке приятно.

     Кстати, о кошках. Кошки в Греции страшные: худые, поджарые, с жесткой короткой шерстью, лисьими мордами и острым  взглядом. Сколько их не откармливай, они не потолстеют, и шерстка их не смягчится.   
     Но все равно я их жалела, и отдавала им все остатки несъеденной рыбы из нашей таверни. Узнав  о  такой  халяве, кошки  со  всей Тирасии тут же нашли к нам тропу, - хотя, в отличие от кошек, людям  на  Тирасии с тропами везло меньше.
     Я как-то попыталась забраться на гору выше таверни, - и еле продралась сквозь колючие заросли, с облегчением выбравшись из них на автостраду, по другую сторону которой тоже были лишь колючки  да  натянутые сетки, за которыми по серой сухой земле гуляли ослики.
     Кстати, об осликах. Ослик — символ Санторина, и куда бы вы не пошли, вы увидите сумки с осликами, сумки в виде осликов, открытки с осликами, мягких игрушечных осликов всех размеров и  даже таких, которые издают характерный ослиный крик, когда им нажимаешь на живот.
     Однако  живые  ослы орут гораздо громче и душераздирающе, чем игрушечные, и в первый раз услышав утром этот крик, я  подумала, что кого-то режут, но Капитан объяснил мне, что это кричит ослик. 
     Вобщем на Тирасии можно гулять только по автостраде, которая огибает остров, и по ее ответвлениям, ведущим в горные поселки и на плоское западное побережье, где в маленьком доме, оставшемся от родителей мужа, наездами жила Михалисова племянница Наташа, русская из Казахстана.

     На следующий день вечером  был  снова какой-то праздник, на этот раз совсем не детский. Собрались, наверное, все молодые люди Тирасии и споили моего affendiko. Музыка гремела в сто децибеллов, как обычно, но танцев не было. Зато Капитан стрелял из ружья и заставлял  меня пить с ним виски, я, конечно, отказалась и ушла к себе наверх.
     Он пошел следом и ломился в мою комнату, что-то громко объясняя, но я от страха ничего не смогла понять и только смотрела на синие ставни окна, державшиеся на одном гвоздике, и думала, как их легко открыть, да и шпингалет можно выбить одним ударом. И хотя спать с закрытыми ставнями было жарко, я так их и не открыла, боясь непрошенного вторжения.
     Утром шеф позвал меня к телефону, - это была Лиля, которой он уже успел на  меня нажаловаться. Она  объявила  мне, что я не должна была уходить  спать  так рано. А  дождаться конца  рабочего дня, хотя бы он длился до часу или двух. "Но я же встаю в 8 утра и должна работать каждый день до 2-х ночи?" - удивилась я. Лиля попросила дать трубку Михалису, о чем-то переговорила с ним, и ответила мне: "Нет, Михалис говорит, что  это не каждый  день,  но  вчера  был  чей-то  День  рождения, и  ты  должна  была остаться", - "Но он заставлял меня с ним пить", - "Пить с ним ты не обязана, - отрезала Лиля, - но по вечерам ты должна оставаться, сколько он скажет, - он будет тебе доплачивать, ты получишь не 700, а 900 евро, поняла?"
     Для справки: эти 900 евро я получила только один раз, за июль. 350 из них Михалис сразу же перевел Лиле на счет за мое трудоустройство, в итоге мне осталось только 550. Правда, на чаевых можно было заработать дополнительно около 100 евро в месяц, но я по беспечности не считала чаевые за деньги и сразу же спускала на всякую ерунду.


               
                З а м о к     к р е с т о н о с ц е в.

    
     В понедельник посетителей в псаротаверне было мало, и ближе к вечеру шеф предложил мне покататься с ним на лодке вокруг острова. Помня вчерашнее, я была настороже, но любопытство пересилило. Мне так хотелось посмотреть, что скрывает-ся за окаймлявшей  пляж черно-бело-красной скалой, очертаниями напоминающей льва, сфинкса, профиль Пушкина, Нефертити в венке белых роз или всех их сразу.
     Кроме качающегося  на  волнах катера, привезшего меня на Тирасию, по правому борту ресторана была подвешена на лебедке моторная лодка, в которой Михалис хо-  дил иногда  по утрам на рыбалку. Он спустил ее на воду и спрыгнул туда, прихватив какую-то большую черную трубу. Я сделала то же самое, взяв мобильник для фотогра-фирования.
     Было по-вечернему свежо, над тарахтящим мотором вился дымок, Капитан  привыч но и умело рулил по темно-синей  морской глади, я ловила ладонью веера брызг. Мы миновали соседний с нашим элегантный двухэтажный белый дом с балконом, затем над  пляжем  показались странные пещеры, из светлого в крапинку камня, с деревянными дверями.
     А потом мы круто повернули  в море и обогнули скалу с профилем Пушкина-Льва, которая вблизи оказалась скопищем  черных камней, и перед нами открылась странная бухта с настоящим Замком крестоносцев.
     «Это   казино», -  сказал Михалис. Действительно,  подъехав  поближе, можно было видеть, что постройка современная, хотя и выполненная из тех же самых черно-бело-красных камней, что и остатки древней крепостной стены, с двух сторон окайм-лявшей ее и уходившей наверх, в горы, - в средневековом причудливом стиле: лесен-ки, зубчатые башенки, тяжелая  железная дверь с кованым замком.
     Дверь была закрыта, и заведение, судя по всему, тоже. Только одинокая чайка сидела  на черно-белых, как шахматная доска, плитах набережной. И впечатление нежилой мрачности, тишина вечера, медленно наползающий в бухту туман посеяли во мне панический страх, нашептывающий, что Капитан нарочно завез меня сюда, чтобы затащить в этот безлюдный замок и изнасиловать.
     «Поплыли отсюда!» - резко  сказала я, но  Михалис меня  словно не слышал. «Perimene,*4 - сказал он, - wait», - выключил мотор, достал свою черную трубу с увеличительным стеклом и начал  что-то  высматривать  в воде. Потом наклонился вниз так, что лодка чуть не перевернулась.
     Какое изнасилование, он просто решил меня утопить, - обреченно догадалась я, - за какие-то три  дня так возненавидев, - но Капитан вдруг выпрямился с радостным криком и кинул что-то на дно лодки. Это оказались мокрые, черные и блестящие морские ежи.
     Я немного  успокоилась, хотя  он продолжал свою охоту за ежами, и лодка по прежнему ходила  ходуном. Только  когда  Михалис включил мотор и повернул обратно, я, наконец, вздохнула с облегчением и даже взяла у него трубу, чтобы и самой посмотреть сквозь увеличительное  стекло  в  водную толщу.

     Увы, на этом сегодняшние  приключения не закончились. Когда мы вернулись, и шеф притащил сетку с морскими  ежиками на кухню, он принялся разбивать их ножом на две ощерившиеся  иглами половинки, выскребывать мягкие розовые внутренности и с аппетитом их поглощать.
     «Хочешь попробовать?» - предложил  он  мне. «Нет, спасибо», - отказалась я. И ладно  бы  его  экзотические  вкусы, но эти ежики оказались ломкие и хрупкие, как елочные игрушки, Михалис занозил ими и руку, и ногу, и вытащить занозы у него не получалось. Он попросил меня, - я, после нескольких попыток, вытащила только одну, со второй не выходило.
     Мой шеф орал, как потерпевший, я устала ковыряться иглой в его пальце, и, воскликнув напоследок:»I`m not your paramana!»*5 - отправилась к себе наверх. Этот английско-греческий суржик становиля у нас уже привычным языком общения. 

               
        П О Т А М О С
               

    
     Во вторник, во время сиесты, мы поехали с Михалисом в его родной поселок Потамос, где он жил с осени до весны.
     В этом старом, покрытой белой известкой, доме с алыми цветами бугенвиллеи, похожими  на  мятых  бабочек, во дворе, голубой крышей и ставнями словно остановилось время.
     Оно покачивалось в полудреме между диванными чехлами, вышитыми подушками, воспоминаниями и старыми фотографиями на  стенах и столе, пронизанное тонким и пыльным лучом света сквозь закрытые ставни.
     Жена Михалиса Манула умерла два года назад от рака. В таверне на витрине  было ее фото, которое Капитан имел обыкновение запрятывать подальше, а я упрямо выставляла на виду: полная, открыто  и  жизнерадостно улыбающаяся  женщина, несмотря на усталый и болезненный вид, варикозные вены на ногах, сидит в переднике на стуле на фоне таверни. А в этом доме, на старой фотографии из плотного картона Манула была юной, стройной девушкой в светлом платье-колокол  по  моде 60-х, с сияющими темными глазами-вишнями и ямочками на щеках. «This is my girl», - сказал  Михалис, и слово «girl» по отношению к умершей жене прозвучало так странно.
     Сам же Капитан на старых фото выглядел писаным красавцем, как и его старший сын Вагилез, точная его копия. Среднюю дочь, которая жила где-то далеко, немного портил отцовский нос.
     Но, раньше всех других родственников Михалиса, мой взгляд невольно нашел фото Панайотиса, а  именно — в  годы службы на флоте, в матроске с белым воротником и бескозырке, обведенное  в кружок на фоне военного корабля: он был похож на мать, темными вишнями глаз  и их беспечно-мечтательным выражением, ямочками  на щеках, мягкой нежностью в лице, словно тень ангела скользнула по нему.

     Рядом с домом Михалиса  находилась сине-белая  церквушка, на крышу которой легко было попасть сзади, со склона горы, и  осматривать  сверху весь этот сонный поселок в три улицы. Или проскользнуть в приоткрытую церковную калитку, схватить  низко  тянущуюся по двору веревку  и позвонить в колокол.
     Первый раз, поддавшись этому искушению, я  испугалась, что сейчас кто-нибудь  прибежит и обложит меня всеми греческими матами, да еще шефу из-за меня достанется! Но ничего такого не случилось — поселок продолжать спать. И  потом  уже этот веселый колокольный звон стал для меня чем-то вроде ритуала, - каждый  раз, когда мы приезжали в Потамос, я забегала во двор церкви и звонила  в  колокол, словно  говоря:»Эй, сони, просыпайтесь!»
     Наискосок от дома Капитана, тоже с бугенвиллией в патио, только с бело-розовыми цветами, жил его старший сын Вагилёз, точнее — приезжал на лето из Афин, а  выше  по  склону  горы, почти у самой  вершине стоял дом Панайотиса, где мы ни разу не были.
     К Вагилёзу же заходили частенько попить  kafes ellinikos, приготовленный  его полной  женой-блондинкой  или  полусонной, в  толстых очках с линзами тещей, любившей перебирать в углу патио фаву, горох по-гречески или еще что-то делать по хозяйству.
     Глядя на нее, я сразу вспоминала свою бабушку, мамину маму, которую  тоже запомнила всегда чем-то занятой в нашем крымском дворике или на огороде. И даже  последний раз, когда она уже была неизлечимо больна и жила у сына, моего  дяди, она чистила картошку, сидя на их скошенном севастопольском балконе седьмого этажа. Мне было шестнадцать лет и я не верила, что моя, всегда спокойная и  жизнелюбивая, бабушка может умереть, хотя  за  год до этого умер дед.
     Но дед же был взбалмошный и сильно поддавал, отчего и умер, а бабушка -  нет. Вот же она сидит передо и на автомате чистит картошку, хотя никто ее не заставляет. Но она может без работы. И на ее глазах почему-то слезы. А я говорю:»Бабушка, что ты плачешь? Перестань, не плачь, ты обязательно выздоровеешь. И мы следующим летом снова приедем!» - и даже верю в это, вот что значит - шестнад-надцать лет. Возраст, когда, честно говоря, даже не до родителей, не то что - до бабушки.

     Напротив дома Вагилёза был единственный в Патамосе, обычно запертый, мазин, продавщицу которого всегда можно было позвать из соседнего дома.
     Вагилёз, полноватый, спокойный, красиво стареющий мужчина, с тронутыми сединой волосами мне нравился. Он с интересом поддерживал беседу, а  когда Михалис ему сообщил, что у меня  живет брат в  Новороссийске, сказал, что был в этом городе.
     Капитан же, на фоне сына, невестки и тещи почему-то начал хорохориться, прищуриваться, бросать отрывистые фразы, ведя себя не только как мой шеф, но и как покровитель, - к  чему бы это? Даже голос его изменился, так как перед поездкой он вставил челюсть и теперь словно цедил слова сквозь сжатые зубы, что ему совсем не шло.

     Позже к Вагилёзу приехал в отпуск сын Димитрис, с женой Ольгой и тремя деть-ми, правнуками Михалиса. Димитрис был копией отца, а Ольга - копией своей свекро-ви, только в более молодом возрасте.
     А их неугомонные, с черными  влажными  кудрями и ресницами в полщеки младшие дети, мальчик и девочка, казались младшими братом и сестрой Марулии, - такими же  были полненькими, и с таким же шилом в заднице.   

     В Потамос мы часто ездили через Манулу (интересно, что это название совпадало с  именем  умершей жены Михалиса, хотя в путеводителе по Санторину поселок  назывался Хора), еще более старую, тихую и полусонную, чем Потамос, приютившуюся на самом вершине горы со всеми официальными  учреждениями Тирасии: солидной  церковью, странного  вида почтовым отделением, школой и пришедшими в  полный упадок маленькими отелями.
     Здесь старухи в черном гнали по вечерам домой стадо  ослов, звенящих колокольчиками, а их старики сидели в патио, попивая кофе или, тоже на осликах, тряс-лись, спускаясь по крутой и пыльной дороге на пристань.
     Из Манулы  открывалась чудесная панорама кальдеры, были  видены  Палео и Нео-Камеи, островки черных камней, остатки от кратера взорвавшегося три тысячи лет назад вулкана, над которыми до сих пор вился едва заметный дымок. Игрушечные лайнеры  проплывали далеко внизу, а под ногами лежала живописная бухточка Корфу.
     - А где работает Панайотис? – спросила я Капитана, когда мы миновали дом его младшего сына, возле которого поперек горного уступа стояла его бежевая машина, - огибая этот уступ, дорога круто взмывала к Мануле, и мы взмывали по ней, бешено рыча и осыпая камни из под-колес, - иначе  подъем было не одолеть!..
     - В Корфу, в ресторане, - ответил Капитан.
      
     Эту  бухточку лучше всего рассматривать с плоской крыши какого-нибудь дома в Мануле, но вот спуститься туда можно разве что пешком по тропинке, а подняться вообще проблематично. »Как же он добирается туда?»- подумала я, но у Капитана не спросила.
     Стоя  на  крыше  в  Мануле, я не заклинала облака, как богиня Нефела, чтобы на Тиру и Тирасию пролился дождь(потому  что знала, что это бесполезно), а просто смотрела   на  причудливые серовато-бурые  скалы, сахаро-рафинадные   домишки,   сбегающие  к  усыпанной  парусниками и катерами полукруглой  бухте,  и слушала, как в  полдневном  мареве  дрожащего  воздуха  звенит от жары натянутый рядом с крышей электрический провод. И игрушечные лайнеры проплывают далеко внизу.

             T H I R A.

     Тира - конечно, самый главный и красивый город Санторина. Но чтобы добраться до него с нашего nisaki, нужно изрядно намучиться. От пристани Тирасии 3 раза в день ходит двухпалубный катерок до Ийи (бесплатный), и в полдень - большое паром на Тиру (билет 2 евро).
     Если вы причалили в Ийе, название которой переводится с греческого как "фиалка", то от ее бухты Аммуди вверх по горной дороге к главной площади поднимается видавший виды малолитражный сине-белый автобус. Он тоже бесплатный, но подъем на нем вверх такой быстрый и крутой, что пассажирам с плохим вестибюлярным аппаратом (типа меня) нужно бы ещё и доплачивать за нанесенный ущерб.
     Но грекам все нипочём. Они словно рождены для лихой езды, будь то корабль, автобус или автомобиль. Одно удовольствие наблюдать за молодыми парнями на катере, помощниками капитана, - как играючи они управляются с канатами, ящиками с грузом, подкидывая, как мячики, в воздух жёлтые надувные буи. Водитель автобуса запросто может, руля одной рукой, в другой держать пластиковый стакан кафе-фраппе, потягивая его через соломинку. И, хотя правила дорожного движения нарушаются на каждом шагу, аварий в Греции я не наблюдала (возможно, мне просто повезло).
    
     В этот раз шефу нужно было заплатить в банке, купить продукты в супермаркете, и я увязалась с ним на катер до Ийи. Потом мы тряслись на вышеописанном автобусе, затем пересели на другой и больше получаса ехали до автовокзала в Тире.
     Недалеко от автовокзала находились
рынок, супермаркет и интернет-кафе с большим компьютерным залом, но в первую поездку мне было не до интернета. Я едва успевала за неугомонным Михалисом, который в белой рубашке навыпуск и серых брюках выглядел молодцом для своих 70-ти лет.
     Он бежал то в банк, то в парикмахерскую, то покупал мне чехол для очков (хотя я только попросила показать мне соответствующий магазин), то полчаса выбирал себе новые шлепанцы (pantofles) в небольшом магазине одежды.
     Расплатившись, наконец, за эти шлепанцы, мы вышли из магаза и прямо перед собой на дороге увидели красный "фиат" китайца Андуана, который снимал у Михаилиса самую маленькую комнатушку за 10 евро в месяц и занимался на острове продажей своих китайских безделушек. "Я сууу!" - закричали мы одновременно, - Андуан обернулся, помахал нам рукой и нажал на газ.
     Солнце пекло немилосердно, а я забыла дома свою кепку. Мы зашли с Капитаном в антикварную лавку, очаровавшую меня больше, чем пещера сокровищ Али-Бабы, - столько там было бухарских ковров, картин, изящных женских украшений, медных узкогорлых кувшинов, глиняной посуды, масляных плошек, наковален, тележных рессор, уздечек, чугунных утюгов с отверстием для раскаленных углей и т.д. Михалис же просто зашёл поболтать со своим знакомым.
     Потом мы оказались на смотровой площадке на уступе скалы, откуда переплетающимися лесенками сбегали вниз побеленные полукруглые домики, образуя как бы внутреннюю стену кальдеры, оставшейся от извержения вулкана, произошедшего три с половиной тысячи лет назад, и сиявшей на солнце радостной синевой, как вино в огромной чаше.
     Здесь сновали группы туристов, и я, услышав русскую речь, тут же пристроилась к группе соплеменников. Минуты три миловидная женщина-экскуровод рассказывала об извержении вулкана, сопутствующих ему обстоятельствах, глубине кальдеры, но потом перешла на обсуждение современных тем, - в частности, сообщив, что самые богатые санторинцы живут на южной стороне острова.
   - Недавно греки выставили на продажу островок Аспрониси за полмиллиона евро, - добавила она.
   - И что, кто-нибудь купил? - прозвучал вопрос одного из туристов.
   - Пока нет, - улыбнулась экскурсовод.
   - Пошли, пошли, - оторвал меня Михалис от этого интересного разговора, - у нас нет времени, надо ехать обратно.

     Огибая вереницу осликов, идущую прямо по проезжей части, мы поспешили на автовокзал. В автобусе я попыталась вспомнить почерпнутые из "Путеводителя по греческим островам" сведения о том, что Аристотелю Онассису принадлежал остров Скорпионс, а Байрон то ли купил, то ли только намеревался купить остров Корфу (Киферу). Но мы тоже не лыком шиты, - подумала я, - у нас есть бухта Корфу, где работает Панайотис!

 В твоих глазах - зубчатый бег химеры,
 Но их печаль теперь поймет ли кто?
 Так смотрит вдаль на мглистый брег Киферы
 Влюбленный паж на барке у Ватто..

     Когда же мы пересели на другой автобус, идущий в порт Ийи, и, особенно на катер, мне стало так плохо, что я уже ни о чем не думала, желая только одного - доползти до своей кровати.
     В виду отсутствия головного убора я получила типичный тепловой (солнечный) удар. Хорошо, что Сотира пришла помочь мне на кухне, так как послеобеденные посетители уже начали прибывать в ресторан. Кажется, ее вызвал Михалис. Но отлежаться он мне разрешил только полчаса. Потом поднялся ко мне и сказал, чтобы я "перестала симулировать и шла работать". Ему и в голову не пришло, что мне действительно плохо, а я не стала унижаться до объяснений и спустилась вниз. И к вечеру уже более-менее пришла в норму.
     Так бездарно закончилась моя первая поездка в Тиру.
          

  ...Под этот монотонно-полусонный шелест моря, словно в забытьи набегающего на гальку пустынного пляжа,  я постоянно засыпала на Тирасии. А просыпалась с первыми лучами солнца, и, наскоро умывшись и приведя себя в порядок, сбегала вниз в своих спортивных сандалиях, навстречу утренней тишине и прохладному бризу, играющему на бескрайней переливчатой морской глади передо мной.
     И это ощущение было из детства, хотя наш балаклавский дом не стоял прямо на берегу моря, но откуда-то я это помнила, - возможно, действительно существует психогенетика? И некая Навсикая во мне подметала нашу большую кухню, поливала замысловато цветущие растения в кадках по левому борту ресторана, снимала с покрытых клетчатой клеенкой столов и расставляла вокруг них стулья, и шла на кухню варить кофе на примусе для себя и Михалиса.

           А н д у а н.

     Но в нашем доме жил человек, который просыпался раньше моего - китаец Андуан, лет 35-ти или около того, - по наружности азиатов трудно определить их возраст.
     В неизменной красной футболке, черных брюках и соломенной шляпе, он уезжал с рассветом на красном "фиате", забитом под завязку нейлоновыми клетчатыми сумками с китайским товаром. Чего только не было в этих волшебных сумках: разноцветные фонарики, вышитые гладью картины, заводные детские игрушки, часы и часики, блестящая бижутерия и безделушки.
     Весь дом Капитана, относящегося к китайцу уважительно-пренебрежительно, был наполнен этой красно-золотистой галантереей (да и фонарики под крышей ресторана не иначе были подогнаны ему Андуаном). Сам же китаец жил предельно скромно и опрятно. Каждый вечер стирал и вывешивал на верхней площадке свою футболку, носки и стельки от туфель.
     В час дня он приходил на обед, как птица, напевая или насвистывая себе под нос китайскую песенку, и, сварив на кухне капусту или рис, ел их прямо из кастрюли, но не за столиком, а - поставив стул к перилам ресторана и глядя на пенные волны, омывающие прибрежные валуны.
     И опять уезжал торговать до девяти-десяти вечера. И так каждый день, включая воскресенье.
     Он жил в соседней с капитанской комнате, вернее сказать, комнатушке, заваленной старыми капитанскими вещами, по вечерам включал ноутбук и уходил в свою китайскую виртуальную реальность.
     Я попыталась было в него влюбиться, как в первого встреченного вживую китайца, к тому же, внешне достаточно привлекательного, но вскоре поняла, что это - дохлый номер. В планах Андуана любовь не стояла, только бизнес, - к тому ж он был женат, и жена его работала горничной на Крите, а двое их детей жили в Китае у дедушки с бабушкой. Все это мне рассказал, конечно, мой affendiko.

     Т р у д о в ы е    б у д н и.

    Утром, особенно в понедельник и вторник, работы было немного, даже если приезжала группа туристов или школьников. Они сразу шли по дорожке на пляж и через полчаса возвращались, чтобы успеть на катер. На обратном пути они ненадолго зависали у нас, либо заказывая kafes ellinikos, либо покупая воду, кока-колу, портоколаду и холодный час из аллюминиевых баночек, упаковки которых я так любила вытаскивать из прицепа машины Михалиса-младшего и выставлять на витрину холодильника. Пиво разгружать я любила меньше.
    За длинными брусками светлого хлеба я шла вдоль берега к домику Сотиры, мимо нашего гаража, пыльной и крутой дороги в горы, дома и гаража Сотириного брата, с перевернутой лодкой.
    Во дворике Сотиры, с цветами и двумя-тремя виноградными деревьями, тоже лежала перевёрнутая лодка. В доме перегородка отделяла кухню от комнаты, в центре которой винтовая лесенка вела на второй этаж, - там голосил малыш, причем я так и не поняла, чей это был ребенок, Сотиры или ее младшей сестры.
    Бубу носилась по двору, полусонная босая Марулия подавала мне хлеб и на мое evharisto (спасибо) отвечала tipota (не за что).
    Но больше всего мне нравилось разгружать ящики с мороженым, сортировать и раскладывать его по ячейкам, внутри длинной железной мороженицы. Оно было чуть не пятидесяти видов и вкусов, но самое вкусное - kaimaki в большущих серых коробках, используемое Сотирой для приготовления "крепес".
    В блюде "крепес" нет ничего особенного, - ответили бы Крыстине Мышкиной, моему аватару на "Вопрос-ответах.майл.ру", - но важно наличие всех ингридиентов: тонкий блин, в который заворачивается полбанана, два шарика kaimaki, сделанные специальной ложкой и переплетающиеся узоры клубничного джема и "меренды" (не путать с "нутеллой", хотя, возможно, по вкусу они и не отличаются - смайлик или удивлённое лицо).
    Но "крепес" был вечером. А до обеда мы обслуживали рыбаков, туристов-одиночек, влюбленные парочки, которые могли по часу сидеть за столиком, а потом от избытка чувств или желания порисоваться перед невестой одарить тебя 20-евровой купюрой чаевых.
    К одиночкам Михалис подсаживался и развлекал их разговорами, часто даже не зная имени, хотя многие приезжали сюда не первый год. Как одна миловидная француженка с мокрыми каштановыми волосами и накинутым на полные веснушчатые плечи полотенцем, которая долго и неторопливо наслаждалась обедом. Я окрестила ее Мишель.
    "Su aresi edo?"*7 - спросила она меня, когда я накрывала ей на стол, обводя взглядом сказочную панораму Санторина, - и этим взглядом, и улыбкой показывая, что ее вопрос чисто риторический. И я ответила с пафосом:
"Ne, mu aresi edo!"
    Или гид-итальянец в оранжевой рубашке, который возил сюда группы соотечественников и неизменно заказывал сто грамм "узо", пока они плескались в море рядом. Капитан знал пару слов по-итальянски, и этого им хватало для беседы. Итальянец, которого я из-за смуглости и черных глаз прозвала "Дон Педро", говорил мне по-русски "добрый день" и был в неизменно приподнятом настроении, как и полагается гиду, тем более выпившему сто грамм. И, как Андуана - по соломенной шляпе, я с радостью узнавала его издалека по оранжевой рубашке, но признаться ему, что я тоже гид, что мы - коллеги, стеснялась, - да и поверил ли бы он, раз я работаю в таверне?

    Потом наступала сиеста, и можно было искупаться. Впрочем, иногда я успевала искупаться и до двенадцати часов, когда приходил феримбот из Тиры.
    Я заплывала далеко, ложилась распластанной морской звездой на поверхность волны, как в детстве, полностью растворяясь в этой стихии и удерживаясь на плаву. Пела во весь голос, благо меня все равно никто не слышал, а если бы и услышал - не понял.
    Либо влезала на стоящий на приколе белый катер, обсохнув и позагорав на корме которого, ныряла и плыла к берегу, где Михалис меня уже искал и звал работать. Сам же он, исключая лицо и руки, был белым, как лунь, то ли ленясь, то ли считая неприличным для своего возраста и должности загорать и купаться.
    Победительница в давешнем импровизированном танцевальном конкурсе, светловолосая девушка славянской внешности со своим молодым человеком как-то вечером зашли к нам в ресторан, и Капитан подсел к ним за столик по своей привычке, а потом подозвал меня.
    Она оказалась македонкой, приехавшей погостить к дальним родственникам и почему-то решила, что раз русский и македонский языки относятся к одной группе, мы с ней легко поймём друг друга. Не тут-то было - ни я не понимала ее фраз, ни она - моих. Мы перешли на английский, но в нем я не была сильна, и разговор быстро иссяк.
   
    
       Э л е н   и   Й о р г о с.

   - Иди сюда, тут женщина, которая говорит по-русски, - позвал меня Михалис, но Элен уже сама входила к нам в кухню: в светлом платье на бретельках, спокойная греческая красавица средних лет, - впрочем, греческие красавицы не имеют возраста. Типаж Медеи, Федры, Марии Каллас, Деспины Ванди и иже с ними: брови вразлет, орлиный нос с тонкими ноздрями, чуть раскосые и навыкате блестящие карие глаза, берущие тебя в плен матовой, ласкающей глубиной.
    Ее черные волосы, мелированные светлыми полосками, легко ниспадали на плечи, а медлительно-певучий голос, с лёгким акцентом, был таким же мягко-ласкающим, как и взгляд:
   - Вообще-то мы греки, мы приехали из России тридцать лет назад.
   - А как же Ваши родители туда попали? - спросила я.
   - В то время в Греции была борьба с коммунистами. Родители были коммунистами и уехали в Советский Союз, в Казахстан. Я там училась в школе и до четырнадцати лет хорошо научилась говорить по-русски, даже ругаться немного. Потом мы вернулись в Грецию.
    Тут подошёл ее спутник Йоргос, с миниатюрной собачкой Соней, по виду смахивающей на бульдожку. Его я уже знала. Мы познакомились в Ийе, в кафе на центральной площади, где как-то поджидали с Капитаном автобус в порт.

    За тем же столиком, за которым в тот же день с утра ждали автобуса в Тиру. Прошло 40 минут, а он все не приходил.
  - Тебе что-нибудь купить? - спрашивал меня то и дело Михалис.
  - Нет, - мотала я головой, рассеянно глядя на высокую, темноволосую и плотную девушку, раскладывающую неподалеку на витрине разноцветное мороженое в пластиковые отсеки, - уверенные движения рук, непривычная для греков светлая кожа.
   - Хочешь мороженого? - поймал Капитан мой взгляд.
   - Нет...
    Тут вдруг к кафе подошла толпа туристов, и девушка спросила их по-русски:"Вы откуда?" - "Из Литвы", - ах, вот оно что! - подумала я.
   Впоследствии я ни разу не разговаривала с этой девушкой, - только позднее случайно услышала ее разговор с родственницей по телефону, - просто знала, что нас, русских, на Тирасии теперь трое: я, племянница Михаилиса - Наташа и эта украинка. Да ещё где-то работала в отеле и падала с горы таллиннская Александра, но о ней рассказ впереди.
   Вечером мы сидели в том же кафе, за тем же столиком, дожидаясь автобуса в порт. В окружении трёх приятелей Михалиса. Самый разговорчивый и толстый из них был одет в черный костюм, страдал одышкой и непрестанно жестикулировал. Второй мне запомнился лишь тем, что на нём были светлые брюки и белая рубашка и что разговаривал он меньше толстого.
   Но третий, сидевший с самого края, на отставленной стуле, врезался в память хорошо: худой и длинный, как журавль, лысеющий и в очках, в шортах и майке, он казался воплощением греческого стиляги.
   Капитан представил им меня, прибавив, что я den mila elinika glossa (совсем не говорю по-гречески). Я надулась, ведь это была не совсем правда, несколько фраз и довольно много слов по-гречески я уже знала, но всё-таки нить их разговора уловить, действительно, не могла.
   Толстяк пыхтел и жестикулировал, переходя со спокойного тона на возмущенный, средний мужчина, как и Михалис, вставлял слово-другое, - третий же только покачивал остроносой туфлей закинутой на ногу худой ноги, отпивал мелкими интеллигентными глоточками кофе из крохотной чашечки и курил, всем своим видом выражая беспечность и за всю беседу вставив лишь пару фраз, - должно быть, очень умных, потому что остальные посмотрели на него уважительно. Это и был Йоргос.
   Вскоре подошёл наш микроавтобус, и мы с Михалисом с веселой тряской покатились по крутому спуску в Аммуди.

     Сегодня Йоргос был в тех же шортах защитного цвета на худых ногах, но без майки, со средним, но привлекательным и загорелым торсом, вместе с приятелем в полосатой футболке, такого же субтильного вида, но более молодым.
     Элен, как можно было понять, была женщиной Йоргоса, а парень в матроске приплыл с ними на Тирасию просто за компанию. 
     Уже пару часов они сидели за двумя-тремя сдвинутыми и накрытыми столами у левого борта ресторана, пили узо со льдом, размеренно ели ракушек, непрестанно курили и лениво перебрасывались фразами и шутками.
   Капитан, конечно, уже тусил с ними, тем более, что больше, в сущности, посетителей не было. Вскоре они подозвали и меня. Я подсела к ним, выпила узо со льдом - вкус мне понравился.
   Пожаловалась Элен, что Капитан меня просто закормил, и я боюсь растолстеть. "А ты ешь без хлеба, - посоветовала она, - тогда не будешь толстеть". Я взяла из общей тарелки немного картошки-фри и хорьятики. Не помню, была ли у них жареная рыба. Попробовать мидии я не решилась.
   Потом Элен-Медея, дочь греческих коммунистов, сделав очередную затяжку тонкой сигареты и выпустив подхваченную ветром струю дыма, повела разговор издалека:
   - Тебе нравятся греки? - спросила она меня.
   - Да, конечно, они такие молодцы! - восхищённо ответила я, - и потом, за то время, что я здесь живу, никто мне не сделал ничего плохого.
   - И не сделают, - убежденно сказала она и, некоторое время спустя, спросила напрямую:
   - Тебе нравится Михалис?
   - Как человек, конечно, нравится, - ответила я.
   - Он - хороший человек! - с нажимом сказала она.
   - Да, конечно, - с пьяным умилением соглашалась я, - он хороший. Узо разбудило во мне нежность, Михалис своим вспыльчивым и непостоянным характером напоминал мне недавно умершего отца, - и, вобще, в такой дивный июльский вечер я готова была любить весь мир!
   Капитан же, время от времени посматривая в нашу сторону, ничего не понимая, но чувствуя, что говорят о нем, зарделся, как девушка.

   - Мои дети работают на Санторине, и сын, и дочка, - сменила тему Элен, - я к ним приехала.
   - А где они работают? - поинтересовалась я.
   - Держат свой магазин, - помедлив, уклончиво ответила она.
   Они-то сидели, а я-то должна была их обслуживать: уносить пустые тарелки, приносить ещё одну бутылку узо, соус дзадзики, - и чувствовала, что под действием анисовой водки меня с моим подносом уже качает и заносит из стороны в сторону.
   И тут Элен предложила нам искупаться. "Сумасшедшая!", - подумала было я, но она,как ни в чем не бывало, встала из-за стола, пошла в дом переодеться и, вернувшись, с берега зашла в воду. Глядя на то, как она счастливо бултыхается у бортика ресторана, я не удержалась и последовала ее примеру. 
   Ощущение было неожиданно прекрасным и бодрящим и, что поразительно - весь хмель мгновенно улетучился! Я бы плескалась и плескалась до самой ночи. Но Элен вышла и снова села к столу в купальнике, набросив на плечи полотенце.
   Они продолжали свой банкет. Я больше не могла, да и не хотела, - пошла отдыхать в свою комнату. Уехали они только с наступлением темноты, на своей лодке. Потом пришли, как обычно, Сотира с Марулией, и настал вечер местной молодежи, сувлаки и крепеса.
   


        П р о г у л к а   в  И й ю,

   з а к о н ч и в ш а я с я   с к а н д а л о м.

      " - Ступай на площадь, искать невинные плечи,
       И пусть ночные гитары тебе заплачут навстречу!"
       (Федерико Гарсиа Лорка)

   На следующий день, в субботу, посетителей было мало, и Капитан спросил, не хочу ли я с ним и его друзьями покататься вечером на их лодке вдоль островов. По крайней мере, так я поняла его предложение. Конечно, конечно хочу! - ответила я, кто же добровольно откажется от обзорной экскурсии вдоль островов!
   Но Михалис собирался на эту морскую прогулку, как на вечеринку, долго выбирая рубашку и брюки и спрашивая моего совета. Я посоветовала ему одеть бермуды защитного цвета и белую футболку, которая делала его моложе. С маленькой черной поясной сумкой он выглядел просто суперменом. Я же даже не парилась: короткая джинсовая юбка, зелёная футболка с черно-серебристым пиратским черепом и костями, серебристая цепочка с корабликом и штурвалом и чуть потрёпанный черные с золотым шлепанцы, - я их нашла под кроватью в одной из верхних комнат. И краситься не стала - мы же просто едем на экскурсию!

   Но, когда мы на шестичасовой катере прибыли в порт Ийи, нас встречал только Йоргос на джипе, и никакой лодки поблизости я не заметила. Рыча и вздымая облако камней и пыли, наш джип поднялся по крутой дороге в Ийю. Мы оставили его возле большого серого здания муниципалитета, потому что дальше нужно было идти пешком, по столь узким, извилистым мощеным улочкам, где не разъехались бы и два ослика.
   Выбеленные, часто полукруглые домишки, многие из которых, если верить путеводителю, были вырыты в скале, лепились друг к другу, как птичьи гнезда, термитники, марсианские жилища, и впечатление размытости границ частной собственности, когда по дороге к своему дому проходишь насквозь несколько других домов и ресторанов, со всей их внутренней жизнью, - опять вызвало в памяти балаклавское детство, где мы тоже проходили насквозь несколько чужих дворов, чтобы попасть на другую улицу, - но там была всё-таки и обычная обходная дорога, а здесь - нет.
   Таким же ласточкиным гнездом оказалась и квартира Йоргоса, выйдя на балкон которой, я обнаружила, что стою на уступе скалы. Я представила, как нереально-фантастично здесь готовить кофе по утрам, любуясь зыбкими уступами скал в бледно-голубом морском тумане, - и мне сразу стало жаль, что эта квартира - не моя.
   Впрочем, она была слепком с души Йоргоса - со множеством старинных вещей: картой Санторина 19 века, картиной маслом, изображающей бухту Ийи щедрыми терракотовыми, черными и белыми мазками, фото дедушки Йоргоса со скрипкой над покрытой салфеткой радиолой 50-х годов, множество музыкальных дисков, бинокль, морская черепаха.
   Все тут было стильно, компактно и уютно: две комнаты и ведущая из узкой прихожей на второй этаж винтовая лестница, по которой я поднялась из любопытства и обозрела спальню с леопардовой шкурой на полу и засушенным диковинным морским животным на тумбочке, опознать которое не смогла.
   Сидя на диване, мы рассматривали старые фотографии, где молодые Йоргос и Михалис в черных костюмах и брюках-дудочках пели в ансамбле, похожем на грузинский "Орерро". А из соседней комнаты время от времени выплывала полная пожилая дама в сиреневой тунике, с крашенными светлыми волосами, - наверное, старшая сестра Йоргоса, - чтобы, полусонно хлопая глазами, что-нибудь спросить или отдать какое-либо распоряжение.
   Потом пришли внуки Йоргоса: стриженый ёжиком светловолосый и светлокожий мальчик и прелестная девочка с кожей цвета молочного шоколада, жемчужно-серыми глазами, оттененными черными, как сажа, ресницами, иссиня-черными кудрями, падающими на розовые щёчки и губками нежнее лепестков бордовой розы, - как и сама она напоминала ещё не распустившийся розовый бутон, с шипами своенравного характера, видного уже сейчас.
   Йоргос открыл для детей коробку шоколадных конфет, и мы полакомились вместе с ними. И тут заглянула дочка Йоргоса, на которую была похожа девочка, - она работала в ресторане по соседству и взяла из кухни отца несколько тарелок. "Неужели так много народу?" - спросил ее Михалис не без зависти. "Как обычно", - пожала она плечами. Ну да, подумала я, это же не наша задрипанная Тирасия.

   Наконец появилась Элен, - в древнегреческой тунике золотисто-лиловых тонов и черных леггинсах в облипку она ещё больше напоминала волшебницу Медею, - и со свои милым, лёгким южным акцентом прояснила для меня ситуацию по-русски: никакой лодки нет, сейчас сядет солнце, и мы пойдем погуляем по городу, а то невозможно жарко. А потом останемся у них ночевать.
   Мое настроение резко упало. Я бросила взгляд наверх, в спальню, с леопардовой шкурой на полу, - это что, нарочно подстроенная друзьями Михалиса ловушка? - и тупо уставилась в телевизор, где смуглая гречаночка тараторила воркующим голоском последние новости, и под картинкой бежала строка на греческом: в Греции обвалилось какое-то здание, а в России Путин в полном снаряжении спускался в подводную лодку. Это, наверное, был первый и последний раз, когда я позавидовала Путину.
   Но начался закат и я вышла на балкон полюбоваться на это зрелище из морского бинокля.
   Туристы, как птички, облепили все столики в кафешках, их было немеряно - туристов и кафешек, спускающихся уступами, словно ступени амфитеатра со зрителями, смотрящими ежевечерний местный спектакль, разрекламированный всеми путеводителями Santorini sunset или Sunset of Oia. Кто-то неспешно потягивал вино, кто-то фотографировал. На одном уступе виднелась белая колокольня с синим куполом, на другом развевался по ветру полосатый, как тельняшка, сине-белый греческий флаг.
   С нашего балкона уже показался в сиреневой голубизне тонкий абрис луны над белой крышей нижнего дома, над черными камнями островов уснувшего вулкана, а справа Тирасия была, как на ладони - тёмно-синий кит с двумя возвышающимися над водой боками.
   На узкой полоске берега дрожали огоньки, Сотира с Марулией уже, наверное, пришли в таверню делать сувлаки. Я уже скучала по этому киту.



   
        "Над черным очертаньем мыса
        луна, как рыцарский доспех.."

     Наконец мы четверо: Йоргос, Элен, Михалис и я, - вышли на улицу, сестра Йоргоса осталась дома. Скользя по неровной, выложенной камнем улице, манившей мишурой сувенирных лавочек и открытыми дверями бутиков, - "потом, потом, - останавливала меня Элен, лишь только я порывалась туда заглянуть, - завтра пойдете по магазинам", - мы куда-то спешили.
     Как оказалось, в ресторан, - он назывался "Рокка" и скрывался под высокой аркой живописных каменных развалин. Когда мы вошли под эту арку, небо уже потемнело, и в такие же высокие арочные окна смотрело мерцающими звёздами и темным провалом двора, задняя стена которого, наверное, сливалась со скалой, обрывающейся в море.
     И внутри было не менее романтично: свечи и лампы-плошки освещали зеленовато-коричневые стены и деревянные столики со скамьями, на одну из которых мы и сели, раскрыв меню в кожаном, под старину, переплете.
     К нам почти сразу подошли дочь и сын Элен, - оказывается, они работали здесь, - по-видимому, погодки, дочь немного старше сына, - более смуглые и черноглазые, чем мать, но не так ослепительно хороши, как она, просто миловидны.
     В белых шелковых блузках и длинных черных фартуках, они походили на других официантов "Рокка", словно все были из одной семьи. Их отрепетированные, но казавшиеся абсолютно естесственными, сверкающие улыбки, доброжелательность, внимательность, ловкость и быстрота исполнения заказов показались мне, начинающей официантке, высшим пилотажем, и я наматывала его себе на ус.
     Нам принесли красное вино - kokkino krasi, баранину с пшенной кашей, разнообразные салаты, и на десерт - арбуз с мороженым. Все очень вкусное, но всего так много, что я уже опасалась за свой желудок, - не говоря о дальнейшей перспективе вечера, в конце которого маячила спальня в квартире Йоргоса, с леопардовой шкурой на полу.

     Как же мне выпутаться из этой пикантной ситуации, чтобы не сказать - ловушки? - думала я, рассеянно переводя взгляд с веселящихся людей на летающих туда-сюда, как ласточки, в развевающихся черных фалдах передников, официантов, а с них - на Элен и Йоргоса, которые почти не ели, а только разговаривали, смакуя маленькими глотками узо со льдом и непрерывно курили.
     Видимо, они могли так часами коротать время, - мне же, несмотря на нараствшую тревогу и услужливого Михалиса, то и дело подкладывавшего в мою тарелку то салат, то мороженое с арбузом, - становилось скучно. И, от нечего делать, я закусила мороженое водянисто-розовой скибкой арбуза, хотя с детства их не любила.
   - Ты всегда такая? - спросила меня Элен.
   - Какая?
   - М-м-м...- она подбирала русское слово, - меланхоличная?
   - Не знаю, - подала я плечами.
   - Радуйся жизни! - пыталась она меня взбодрить. И я подумала - может быть, все как-нибудь обойдется, - не заставят же они меня, в самом деле, спать с их другом и, по совместительству, моим шефом!
     Я посмотрела во внутренний дворик, куда выходила арка окна: глубокий и заброшенный, с полуразвалившейся каменной кладкой, над выступом которой сушилось белье и светила полная луна; так и ждёшь стука копыт всадников-крестоносцев или крадущихся шагов разбойников Али-Бабы.
     Элен вдруг загадочно улыбнулась:
   - Сейчас мы пойдем танцевать!
   - На дискотеку, что ли? - удивилась я. По дороге сюда я не видела ни одной танцплощадки, ни клуба в моем понимании. Может, они где-то в другой стороне?

     Но нет, мы вышли из-под арки "Рокка" и снова отправились по тому же извилистому лабиринту мощеных средневековым камнем улочек, только в обратном направлении.
     Они уже были оживлены толпой туристов, в которой я нет-нет да выхватывала русскую речь, но диалоги казались мне невероятно смешными и инфантильными:
   - Смотри, вот такую сумочку надо купить, я видела такую у Светки!
   - Фишка в том, что мы там пили совершенно бесплатно...
     Подумаешь, фишка, я уже месяц у Капитана и ем, и пью совершенно бесплатно.
     Тут друзья Капитана куда-то пропали, а мы с ним вдвоем оказались на маленькой площади, обрамленной двумя пальмами и похожей на декорацию к испанской пьесе.
     С одной ее стороны и находился небольшой клуб с двумя помещениями, на стенах которого я ещё по дороге в ресторан заметила афишу "Танцуют фламенко", а сейчас из открытой двери звучали переборы гитары, пенье и дробь кастаньет. Движимая любопытством, я заглянула в нее.
     У жёлтой стены на стульях сидели два гитариста: один просто играл, другой ещё и пел, заунывно и монотонно, - а хорошенькая блондинка с карими глазами, похожая на Шакиру, старательно и сосредоточенно отбивала на деревянном полу дробь своими каблучками, при этом не глядя на гитаристов, - как и они на нее. Все это было довольно вяло, словно на репетиции, - либо я должна была поощрить их деньгами, либо должно было явиться больше публики? - я не имела понятия и вернулась на площадь к Михалису.
   - Мне не очень понравилось, - сказала я.
   - Может, ты хочешь выпить? - спросил он, - я пойду что-нибудь куплю. Что ты любишь?
   - Водку! - сказала я, только чтобы от него отделаться, но он принял это за чистую монету и минут через пять вернулся с двумя бокалами в руках, с соломинками и насаженными дольками апельсина, - символом счастливой любви, если верить Лорке.

   - Это вотыка! - радостно сообщил он мне, - ты же говорила, что любишь ее!
   - Ага, люблю, - согласилась я, - а что мне ещё оставалось? - и взяла коктейль. К счастью, водка была разбавлена апельсиновым соком, и коктейль действительно оказался приятным на вкус.
     Боковая лесенка, на ступеньках которой я сидела, вела наверх. Две арки в глубине площади уводили в полутемные подворотни, откуда то и дело появлялись странного вида парни с прической "ирокез" и мутными стеклянными глазами, - панки, наркоманы?
     Напротив был подвальчик библиотеки, над выступом которого неподвижно, словно мертвая, спала собака, а на ступень выше сидели две девушки с двумя парнями, и над ними большими синими буквами было написано "Стронгили", - древнее, довулканное название острова, - это было как незнакомый голос, внезапно прозвучавший за спиной гриновского героя во время игры в карты или увиденная им вечером в порту золотая надпись на корме судна -"Бегущая по волнам".
     Тут явились Элен и Йоргос. Элен села ниже меня, на самую первую ступеньку, сквозь полоски ее сандалий блестел черный лак педикюра прямоугольной формы. К ним подошла улыбающаяся дочка Элен, только что закончившая работу, и молодой красавчик со взбитым коконом светлых волос, сладкой улыбкой и жеманными манерами похожий на голубого, но утверждать я бы не взялась, - поди пойми этих греков.
Мимо нас с такими же радостными улыбками быстро прошли двое парней из соседнего ресторана, таща на плечах тяжёлые черные пластиковые мешки с мусором и остатками пищи (насколько помню, мусор на острове не сортировали). 

     Наконец в клубе загремела танцевальная музыка из колонок, Капитан с Йоргосом и Элен ломанулись туда, - так вот где были танцы! - Капитан потащил было и меня, но я отказалась, - не хотелось толкаться среди невесть откуда нахлынувшей публики. Недавняя танцовщица фламенко уже стояла на пороге и купила, разговаривая с молодым человеком, - но не из тех, кто ей аккомпанировал.
     Я встала напротив клуба так, чтобы была видна площадь, похожая на декорацию к пьесе Лопе де Веги или Лорки, потому что главный спектакль, со всей очевидностью, разворачивался на ней. Михалис принес мне ещё один коктейль с апельсиновым соком, который я для понта держала в руке, разглядывая беспечно-веселую толпу и думая о надписи "Стронгили", так внезапно явившейся мне над дверями закрытой библиотеки. 
     В путеводителе я прочла, что "Стронгили" означает "круглый", и что до извержения вулкана в 1500 г. до н.э. остров имел конусообразную форму, но мне трудно было представить себе его истинные тогдашние размеры, - если осколок или нижний край этой Атлантиды, где я сейчас находилась, вздымался такой высокой скалой над морем.
   То, что Стронгили и был платоновской Атлантидой, не вызывало у меня никаких сомнений после того, как я прочла у последнего о трёх концентрических черно-красно-белых крепостных стенах, окружающих город-остров, так как остатки этих стен можно видеть на Санторини до сих пор по всему периметру.
    На Стронгили, который, если верить Мэри Рено, ещё называли Каллисто, "красивейший",*6 - процветала высокая крито-микенская цивилизация, следы которой можно видеть в раскопанных жилых домах Акротири, - на изящных фресках с темнокожими женщинами, свободно обнажавшими грудь, и резвящимися голубыми дельфинами.
     Но я думала не столько о прошлом, сколько о настоящем: например, сохранилась ли в генах нынешних жителей острова память о том страшном катаклизме трехтысячелетней давности, - все ли они погибли в нем или всё-таки кому-то удалось спастись и, впоследствии, вернуться на родное пепелище и продолжить свой род?

     Проходящие мимо девушки и женщины, - быть может, лишь чуть смуглее европеек, - были одеты либо в пышные юбки с оборками и топы, либо в леггинсы и однотонные или пестрые туники из шифона и органы, в торгах и римских сандалиях, от самых дешёвых до самых вычурных и дорогих. Но они казались такими утонченно-женственными, такая затаенная печаль светилась в глубине их темных, блестящих глаз, такими плавными были движения и жесты, что европейские, а тем более - русские женщины на их фоне выглядели нелепыми, угловатыми пацанками.
     Вот откуда-то, как птичка, выпорхнула блондинка в длинной узкой юбке и блузке с разрезом на спине, завязанным внизу на узел. Под музыку, доносившуюся из клуба, она подскочила к молодому человеку, обняла его за шею, повела в танце и тут же отпустила, снова впорхнув в кафе.
     Напротив кафе, справа от выступа с уснувшей собакой, сторожившей надпись "Стронгили", был старый трехэтажный дом, на ступеньку подъезда которого я присела, рядом с двумя девушками, чтобы наблюдать, что происходит в глубине кафе и следить за своими. Я видела, как Элен и Йоргос танцевали, обнявшись, а Капитан сидел за столиком, - но когда зазвучала "Тортура" Шакиры, и я снова встала у лесенки, ведущей вверх, он вышел из дверей клуба и направился ко мне.
     - Пошли со мной танцевать! - приказным тоном сказал он.
     - Не хочу.
     - Как это - не хочешь?
     - Так, - пожала я плечами, - не хочу, и все.
     Михалис уже изрядно набрался и вел себя так, как, наверное, по его мнению, должен был вести себя крутой греческий мужчина (to andras) со своей спутницей и, по совместительству, подчинённой.
     - Да я тебя уволю, все, можешь завтра ехать домой! - заорал он, как потерпевший, - и с моей золотистой сумкой, которую я отдала ему, чтобы держать наши бокалы, - попер обратно в кафе, а я в растерянности осталась стоять с очередным коктейлем, посреди шумной богемной толпы, на фоне декораций к испанской пьесе.
   Я даже не надеялась, что какая-либо умная мысль о дальнейших действиях посетит мою, отягощенную вином и коктейлями голову, и вдруг замерла, не веря своим глазам: нет, с неба не спустился Зевс, и Посейдон не вышел из моря, - это был всего лишь Панайотис, и даже не верхом на дельфине!
   Но как он сюда попал? - ведь катера давно не ходят! В своей голубой футболке и обтягивающих джинсах, делавших его стройнее, он вел себя тут, в Ийе, с непринужденностью голливудской звёзды на пати, - независимо, небрежно и мягко, - с одним поздоровается, другому - белозубо улыбнется, и улыбка осветит изнутри его лицо, обнажив ямочки на щеках. Я не могла отвести от него восхищённых глаз, - он же делал вид, что меня не замечает.
   Приехал на своей лодке? (У каждого тирасийца есть если не свой катер, то моторная лодка обязательно).
   Вот он взял за руку пышную брюнетку и повел ее мимо меня по лесенке наверх, о чем-то нежно с ней воркуя, но, спустившись вниз, тут же ее оставил, - словно повторив первую виденную мной сегодня на этой площади мизансцену блондинки в длинной черной юбке с ее кавалером. Вот подошёл к двум беседующим парням и пожал им руки, вступая в разговор.
   Из-за меня он приехал в Ийю или нет, было уже неважно. Потому что в голове у меня мгновенно прояснилось, словно я очнулась от дурного сна. Одним резким жестом я вылила содержимое бокала под пальму и решительно направилась в клуб. Проталкиваясь сквозь толпу, поставила бокал на чей-то столик, нашла Капитана, выхватила у него сумку и снова вышла наружу.

   Я шла быстро, не оглядываясь, по мощеной средневековым камнем, неровной и узкой улице, с арками и старинными фонарями, и мне казалось, что Панайотис бежит за мной или, по крайней мере, послал мне вдогонку небольшой отряд крестоносцев, - ну ладно, на худой конец хотя бы Али-Бабу с сорока разбойниками!
   В ушах у меня шумело, я почти слышала крики и топот копыт, видела мечущиеся тени от факелов и белые кресты на дверях старинных подъездов и бежала уже со всех ног, - при этом стараясь придерживаться направления, обратного тому, по которому мы шли к дому Йоргоса, и мне казалось, что я действительно прошла здание муниципалитета, у которого мы тогда оставили машину.
   И  тут  я  обнаружила лестницу, уступами сходящую вниз, и поспешила по ней, светя  себе  мобильником и напевая для храбрости, - но было  темно  и  пустынно, и  я  спустилась по этой лестнице до самой пристани Аммуди, - ее-то я узнала.
     Топот копыт, крики и мечущиеся  тени остались где-то наверху; ни
Панайотиса, ни  крестоносцев, ни  хотя бы завалящего разбойника, бегущих по моим следам. Тишина.
    
     Сначала мне весело было сидеть на скамейке пристани, подбадривая себя песнями «Алисы», «Наутилуса» и «ДДТ», но, когда весь репертуар российского  рока  был исчерпан, я  вспомнила, что Михалис меня уволил и разрыдалась, ведь  завтра  придется паковать чемодан и уезжать, - если не из Греции, то с прекрасного Санторини — точно!
     В этот неудачный момент слева по крутой дороге спустился с тихим,
вкрадчивым шуршанием джип Йоргоса, и Элен, высунув голову из открытой дверцы, строгим тоном приказала мне ехать к ним домой.
     - Ohi, - ответила я, сразу же перестав плакать.
     - И тебе не стыдно? - спросила она.
     - А почему мне должно быть стыдно? - удивилась я. Меня напоили, хотели насильно выдать замуж за  Капитана, потом уволили с работы, и МНЕ почему-то должно быть стыдно? - интересное кино...
     - Садись сейчас же, не нужна  ты ему! - повторила она, имея в виду Михалиса, сердито-озабоченное  лицо  которого маячило в глубине мшины.
     - Обойдусь без вас! - так же сердито ответила я, - одна сюда приехала - одна и уеду!
     - Да пошла ты! - не выдержала наконец Элен.
     - Да вы пошли...- парировала я, - уроды!
     Она  резко  хлопнула  дверцей  и,  поднимая  облако  камней и пыли, джип взмыл вверх по горной дороге.

     Я  вздохнула  и  вытерла  остатки слез. Да уж, до женственно-мягкой, благовоспитанной гречанки мне, как  до  Тирасии – вплавь. А что, вдруг мелькнула шальная мысль, может, попробовать, может, к утру и доплыву? - но я слишком устала для такой длинной дистанции, да и проплывающий пароход может сбить, приняв за зазевавшегося ламантина.
     Я свернулась на деревянной скамейке со спинкой и попыталась уснуть,но было  так  холодно, что, как я не натягивала свою короткую юбку на колени, не могла согреться, замерзнув, наконец, как  портовая крыса. 
     Мне казалось, что рассвет никогда не наступит. И от Фрези Грант не было никакой помощи или хоть моральной поддержки, - выдумщик этот Грин…

     Но вот небо над бухтой засерело, и вдали проступили очертания двухголового кита - Тирасии. Какой-то малохольный, небрежно одетый мужчина, - по виду - рыбак, - спустился  вниз  по  шоссе, подошел  ко мне и, судя по интонациям, предложил чем-нибудь помочь. Но, так как я не поняла его речи, то в ответ лишь мотнула головой и снова сказала: »Ohi”. Фрези Грант была явно не в курсе моего плохого владения греческим. А рыбак направился в свой лодочный гараж за снастями.
     Зато богиня Эос уже плеснула розовой краской в  серую  мглу на горизонте, нежно прорисовывая очертания скал, высвечивая золотую дорожку на бесконечных колышащихся волнах морской глади, согревая и проникая своими лучами в каждую клеточку моего тела, словно заново рожденного, и эти несколько блаженно-первозданных минут я была одна на пристани Аммуди.
     Но вот подошел аквалангист, похожий на большую лягушку в своем облегающем  черном  костюме  и  в полном снаряжении кувыркнулся с
пристани в воду, и  этот  момент я  сфотографировала на телефон. Пристань  постепенно  оживала, наполняясь  моряками,  служащими,  рано проснувшимися туристами и вездесущими  мальчишками. Словно и не было сумбурной и романтической ночи.
      К 8-ми часам подъехал Михалис на джипе Йоргоса. «Кали мера!» - вежливо поздоровалась я. «Кали мера!» - бодро отозвался он, без тени злости, - злиться греки не умеют в принципе, - или обиды.  Мы вместе сели на утренний, восьмичасовой катер, приехали домой, и я сразу легла спать.
     Встала  около  полудня  и сразу спустилась вниз - требовать у Капитана свою получку, - билеты и сбор чемодана оставив на потом. Но Михалис, увлеченно  возившийся  на  кухне, едва  поднял  глаза на меня и скороговоркой оттараторил, что ему, мол, сейчас некогда, у него, мол, много работы, и я вобще-то должна бы не спать, а помогать ему!...
     Ок, я втянулась в работу, закрутилась-завертелась на кухне и в ресторане, а вечером мне уже как-то расхотелось выяснять отношения. Михалису, видимо, тоже. Так я и осталась у него еще на месяц с небольшим.

   
   T H I R A, А л ы е  п а р у с а.

   2 2  а в г у с т а, с у б б о т а.
   Утром встала в 7 часов, чтобы успеть вывезти тележку с мусором до того, как поеду в Тиру (отпросилась вчера у Капитана). Пришла на пристань без пяти восемь, однако катер уже отчалил. Странно как-то. Женщина, у которой мы каждое утро покупали длинные буханки хлеба, подошла ко мне и что-то сказала, - я поняла только "efige" - ушёл.
   Мне стало тоскливо - опять возвращаться в свою таверню, пропали выходные. И я решила постоять ещё немного, ведь какая теперь разница. Рассмотрела большое водоналивное судно у причала с отходящими от него двумя шлангами, по которым на Тирасию поступала вода, - вчера вечером ее как раз отключили. Я бродила по пристани, спотыкаясь об эти шланги.
   Несколько рыбаков, погрузившись в лодку со своими снастями и сумками, отчалили на ней. И снова стал собираться народ, на следующий катер. Интересно, куда он
направится, - думала я, - в Корфу или в Ийю? Подошли знакомые мальчишки, тусующиеся у нас в таверне по вечерам, но, боясь насмешки, я не решилась у них об этом спросить.
   Катер подошёл, и сначала на него погрузили два ящика с помидорами, - одно это должно было подсказать мне, что он идёт не в Ийю, где помидоров хватает, уж скорее их повезут оттуда к нам, - но меня уже подхватил поток сходящих по трапу пассажиров. Парни и девушки спускались по деревянным мосткам молча, с серьезными лицами, словно актеры извечной пантомимы.
   Наверное, так же бесстрастно-спокойно, как тысячи лет назад юноши и девушки лучших афинских семей, предназначенные в жертву Минотавру, спускались на прибывший с Крита корабль.
   Или, как при извержении вулкана Палеа Камеи три с половиной тысячи лет назад, смуглые стронгильцы-санторинцы захваченные танцующим ритмом Огненного вихря и взрывной волны, покорно сходили прямо под воду, на дно разъяренной бездны, но, в отличие от героев Лавкрафта, даже не успевая ничего понять и ужаснуться, и я так же бездумно последовала за ними.
   
   Не прошло и пятнадцати минут, как катерок действительно прибыл в живописную бухту Корфу, которую я впервые видела так близко и жадно впитывала глазами ее скалистые уступы, суда у причала и многочисленные рестораны, куда и отправилась на работу прибывшая со мной молодежь, - пытаясь наугад определить, в каком из них работает Панайотис. Видя, что все вышли, а я остаюсь сидеть, ко мне подошёл капитан.
  - Мне не нужно в Корфу, мне нужно в Тиру, - объяснила я ему по-английски.
  - В Тиру мы не идем, - ответил он.
  - Тогда я хочу обратно в Риву.
  - Нет, и обратно мы не идем, мы остаемся здесь, - развел руками капитан.
  - А нет какого-нибудь катера, который бы шел в Тиру?..
  Капитан задумался, потом обратился с вопросом к капитану соседнего судна, большого и красивого стилизованного парусника, лениво покачивающегося на волнах, - и тут же предложил мне перейти на него.
   Я не верила своему счастью: таких прогулочных красавцев, отделанных под старинные парусники, стояло всего несколько у причала, и я обычно лишь издали любовалась ими, не смея и мечтать прокатиться на таком, не будучи дочерью Онассиса.
   Но деваться было некуда, и я не без трепета перешла по трапу на этот гламурный кораблик, где кроме меня, высокого симпатичного капитана в белой форменной рубашке с короткими рукавами и темных брюках, и жилистого старого матроса с обветренным смуглым лицом, в майке и трениках, пока никого не было. Наверное, долго придется ждать, пока соберётся достаточно народу, чтобы мы отчалили, - подумала я и подошла к капитану.
  - Когда вы едете? - спросила я.
  - Сейчас, - ответил он, и матрос стал убирать швартовы.
   Ничего себе, второй раз не верила я своему счастью, плыву одна, на настоя-щем корабле, как принцесса, как Жаклин Онассис..И, оглянувшись на Корфу, я с улыбкой помахала рукой бухте и Панайотису, - мол, geya hara, agapi mu, догони меня, если сможешь! И мы отчалили..
   
   Корабль был сделан из светлого дерева и пах почему-то по-церковному: елью, смолой и ладаном. Желтовато-белые шелковистые паруса с высоких мачт были сняты и свёрнуты. Тем легче было представить, что паруса - алые, что сами солнечные лучи горят над нами вместо парусов.
   Как птица, я носилась кругами по палубе, и все оглядывалась назад на Корфу, словно Клеопатра - на мыс Акций, в надежде, что Марк Антоний вот-вот последует за мной. Увы, мой Марк Антоний был слишком занят работой в своем ресторане, да и вообще вряд ли заметил мое прибытие и отбытие из Корфу!
   Но это не мешало моему восторгу. На висящем на баке красно-белом спасательном круге я прочла название судна "Afroditi", - ну конечно, а как же ещё ему называться!
   Но мы уже миновали черные камни Палеа и Неа Камеи, и мои мысли приняли более практическое направление: сколько мне заплатить капитану, если он не назовет суммы, 15 евро или 20? - конечно, было бы красивым жестом - небрежно вручить ему голубую двадцатиевровку, но тогда у меня почти не останется денег на Тиру, - и я, скрепя сердце, остановилась на 15-ти.
   Мы подходили к белоснежной бухте Тиры, смуглый старый матрос с видимым напряжением натягивал на ванты швартовы, и елово-сосновый борт "Afroditi" уже тёрся кранцами о причал, когда я подошла к капитанской рубке.
  - Poso kani? - крикнула, задрав голову вверх.
  - Den kani tipota!*8 - весело отозвался сверху улыбающийся капитан.
  - Why tipota? - от волнения я, как с Михалисом, перешла на пиджин, но возмущение мое было явлено скорее для приличия, потому что в тоне его голоса, за видимой простотой ответа я услышала, помимо насмешки:"А сколько стоит красота нашей древней земли, колыбели европейской цивилизации, сколько стоят солнце, море, ветер, когда-то шумевший в соснах, из которых построено это судно, а теперь наполняющий его паруса?
   Сколько стоит отвага мысли инженеров и моряков, отправлявшихся на тысячах таких кораблей в дальние плавания и сражения, их жизни, их страдания, боль и любовь? - нисколько, потому что все это бесценно! - "Den kani tipota!"..

   В третий раз я высаживалась в бухте Тиры, и опять она меня очаровала, заворожила, подняла в кабинке телеферика, вместе с таиландцем, молодой английской парой и рыжеволосой женщиной к своим птичьим высотам, откуда и страшно, и великолепно было смотреть вниз, в "васильковую бездну кальдеры", как выразилась одна восхищенная путешественница с tripvisor.
   Времени у меня было в обрез, всего час, но магазины и сувенирные лавочки все равно притягивали меня к себе, и я то и дело заглядывалась то на кукол в национальных греческих костюмах, то на висящие рядами разноцветные, полупроз-рачные туники, - какую носила девушка из снимавшей у нас недавно верхнюю комнату пары студентов.
   В ее внешности было что-то от цыганской девочки Фанни, похожей на обезьянку изменчивыми гримасками мило-го, женственного личика, с которой я незадолго до того подружилась, - и от гриновских героинь одновременно: высокого роста, смуглая, с золотистыми вьющимися  волосами, широковатым
носом, пухлыми губами, большими, распахнуто сияющими карими глазами и  стремительно-гибкими движениями, - это была одухотворенная и взрослая Фанни, Фанни-2. Ее спутник тоже был высокого роста, но со светлой кожей, темно-русыми волосами и более замкнутым характером, свойственным интеллектуалам, - убирая на верхней площадке, я неизменно находила на его стуле или рядом на полу забытую книгу по истории, каждый раз другую.
Он любил подолгу спать, Фанни же уже с раннего утра сидела на баке ресторана за
ноутбуком.
   И только часам к десяти, заказав кафе-фраппе, поднималась наверх, будить своего историка. После завтрака они уходили на пляж, прихватив полотенца, книги и рыжую кокер-спаниэльку Монику.
     Вечером иногда спускались в ресторан, но сидели там недолго, - видно было, что праздная тусовка и громкая музыка их раздражают, - и, заплатив Михалису или мне за обед, они снова поднимались к себе наверх. Платила всегда Фанни, и всегда без сдачи, какую бы сумму та не составляла, 5 центов или все 5 евро, сопровождая многократное "evharisto para poli!" сияющей улыбкой. И, хоть они пробыли у нас недолго, какие-то полторы недели, но оставили по себе самое яркое, красивое и теплое воспоминание.

   От бутиков одежды я переходила к витринам и прилавкам местных художников и ювелиров, перебирая в руках цепочки с черно-голубыми вулканическими камешками, черные кресты и подсвечники, масляные плошки, переливчатые вазы и амфоры самых причудливых форм, массивные и хрупкие статуэтки. Конечно, какие-то из них были просто кичем на продажу туристам, но в других, подороже, казалось, все ещё бьются кровь и пульс не уничтоженной вулканом, взрывной волной и последующим потопом минойской цивилизации, - и это завораживало.
   Так я ребенком любила Севастополь за одно его греческое название и пару сохранившихся колонн Херсонеса, в бухте которого мы искали морских коньков. И уже не понимала, отражалось ли в густой синеве Южной бухты мое беззаботное, взбегающее по горной тропинке в ожерелье ракушек и сохнущем на теле купальнике, растворяющееся в праздничной толпе, сиреневых салютах и бликах разноцветных огней на ночных волнах, - детство, или это было детство всей человеческой цивилизации.
   Но надо было срочно бежать в интернет-кафе, чтобы потом ещё успеть в супермаркет и на 11-часовой автобус в Ийю. Войдя в прохладную полутьму большого помещения размером с кинозал и поздоровавшись с консультантом, по возрасту - школьником, - я села за комп. Майл.ру выдал заголовки на темы дня:"Кто виноват во взрыве на Саяно-Шушенской ГЭС", "Русские так себя вели, что их, наконец, оттуда выгнали", - но откуда наконец выгнали русских, читать не было времени. Я лишь зашла в почтовый ящик, наведя там относительный порядок, и на страничку электронного банка, заплатив там за квартиру и прочее.
   Выйдя из кафе, я рысью ринулась в супермаркет, затарилась там "мерендой", "эспрессо" для итальянцев, чаем (как ни странно, некоторые посетители его заказы
вали), чистящим порошком и резиновыми перчатками.
   Когда я с полной сумкой подбежала к автобусу, он уже отходил от автовокзала,
я постучала по дверце, но мне не открыли, - автобус был переполнен. Что делать, придется брать такси. Но на стоянке такси, - наискосок от автовокзала, - не было ни одной машины, а те, что подъезжали, тут же и отъезжали с пассажирами, стоящими в большой очереди у турникета. Служащая в маленькой будке попеременно брала трубки двух телефонов и игнорировала обращающихся к ней через окно, а вскоре и вовсе его закрыла.
   Две туристки-итальянки с пятью чемоданами ехали в аэропорт, и, как можно было понять по интонациям их речи и жестикуляции, уже опаздывали, но, тем не менее, ждали спокойно. Я же, опаздывая всего лишь на катер до соседнего острова, бегала туда-сюда с несчастным пакетом и уже готова была взорваться, как санторинский вулкан. Особенно, когда увидела высокую девушку с короткой светлой стрижкой и огромным рюкзаком, который, казалось, совсем ее не отягощал, спокойно читающую книжку и лишь изредка бросающую на нервничающую очередь высокомерно-рассеянный взгляд.
   Она разительно была похожа на моего недавнего злого гения - секретаря Нарвского колледжа Яну Тонди, - из-за которой я, в принципе, этот колледж и не окончила - просто достало ходить в ее кабинет в просительной позе. "Но это же не Яна, - сказала я себе, - успокойся!"
Итальянки, между тем, дождались своего такси, водителем которого оказалась бойкая самоуверенная блондинка, - и, на удивление быстро загрузив свои пять чемоданов, укатили в аэропорт в Камарионе.
   Я же, взглянув на бесконечную очередь, плюнула на все и снова пошла бродить по вымощенным розовым камнем покатым улицам Тиры, зашла в книжный, потом в кафе, так как уже изрядно проголодалась. Потом позвонила шефу и объяснила сложившуюся ситуацию: так мол и так, автобусы переполнены (я не сказала, что опоздала), такси все заняты, приеду на четырехчасовом катере. Он не ругался.
   Зато в автобусе в Ийю мне повезло с соседками впереди,типичными "руссотуристо", как я окрестила эту распространенную за границей породу соотечественников.
   Девушки, судя по их разговорам, были студентками. Сказав водителю "Хэлоу!" и спросив "How much is the ticket?" (выучить несколько элементарных греческих фраз из путеводителя, который у них наверняка имелся, этим умницам, видимо, была не судьба) таким снисходительно-высокомерным тоном и с выражением мордашек, которому позавидовал бы викторианский англичанин в пробковом шлеме, общающийся с дикарём из джунглей, - они всю дорогу не смолкали, громко обсуждая то свои учебные дела, преподавателей и однокурсников, то, с напускной восторженностью,проплывающие за окном достопримечательности:
"Смотри, опять бело-голубая церковь на горе! Как мне нравятся эти их пряничные церкви!" 
  И им даже в голову не приходило, что "дикарями из джунглей" на фоне сдержанно-снисходительных местных жителей выглядят как раз они сами. 
   
   
   2 6  а в г у с т а, с р е д а.
   Погода хорошая, море спокойное, но туристов нет. С утра ругалась с Капитаном, который клялся и божился, что с Анитой, бойкой женщиной в черных кудряшках и джинсовой куртке, нечеткой копией Одри Тату, которая в воскресенье весь вечер просидела, дымя сигаретой, у нас в таверне, - и Михалис подсел к ней ненадолго, что он всегда делал, как гостеприимный хозяин заведения, независимо от пола посетителя и не спрашивая имени, - но тут, похоже, зашло дальше разговоров, так как мадмуазель осталась ночевать в его комнате, - у него ничего нет.
   Через разделявшую наши комнаты стену я полночи слушала их любовные стоны, возгласы, кряхтение, не зная, что подумать, - а утром, решив, что шеф уже встал и спускаясь вниз через эту самую комнату (идти в обход, по коридору и черной лестнице, было слишком долго), с удивлением увидела их с этой Анитой мирно спящих, аки два невинных голубка, в одной постели, в одинаковых позах на боку.
   Однако потом, когда я спросила у Михалиса о статусе кудрявой мадмуазель,
он с пеной у рта начал убеждать меня, что никакого романа у них нет, она просто снимает у него комнату, и за отсутствием второй кровати они спят на одной, а то, что я слышала ночью, - это, мол, был включенный телевизор!..
   Ага, новый мексиканский сериал "Старики тоже влюбляются", серия 5, "Ночи страсти на Санторини"! Я ни разу не ревновала Капитана, но меня раздражало, что эта "роковая красотка", так быстро оказавшаяся в его постели, пятнает его репутацию, отвлекает от работы и подрывает здоровье, - не последнее дело для подчинённой.
   
   Вскоре мы отправились на пристань. Прибывший из Ийи утренний катер привез нам несколько ящиков рыбы, мы загрузили ее в нашу серую "мазду" и поехали продавать по всему острову. "Freska psarja, freska psarja! Elate na parete!"*9 - выйдя из машины, кричал Капитан так, что не надо было рупора. Как тому осипшему продавцу домашней утвари, который раз в неделю торил крутые и пыльные тропы Тирасии на своем облезлом грузовике, пугая ее жителей хриплым каркающим криком, усиленным рупором:"Karekla, potirja! Karekla, potirja!"*10 - Михалис так не напрягался, он ведь был здесь своим.
   Продав рыбу у нескольких дворов недалеко от пристани, мы поехали наверх, в Манулу (Хору). Когда мы остановились на обочине горной дороги, мне впервые удалось открыть поломанную ручку дверцы "мазды" (обычно при таких поездках я сидела внутри) и, пока Капи-тан созывал народ, успела покормить мелкой рыбешкой худющую кошку, с лишаем на обоих ушах, из-за чего они были бело-розовыми.
   Повылезали из домов затрапезные старушки в черном, с деловым видом прицениваясь к tsipura, lavraki, marinaki в открытом багажнике, которую Михалис брал в горсти и бросал на чашку старых, заржавленных весов с измери-тельной линейкой. Я вышла на дорогу. Какая-то первозданная печаль исходила здесь от стен домов, от тишины и жаркого ветра и захлестнула меня.
   Я спустилась на детскую площадку рядом с двухэтажным зданием, похожим на пансионат. Те же лохматые пальмы с жёсткими листьями, реликтовая сосна с длинными иглами, которые мы в детстве, под маминым руководством, собирали в Крыму для гербария. Облезлый самолётик с человеческим лицом на пружине,обыч-ные качели на цепях и очень высокая горка, каких у нас не бывает.
   Я представила, что Панайотис качался в детстве на этих качелях, съезжал с этой горки и вспомнила любимый парк своего детства - у псевдоампирного здания Рудоуправления в Балаклаве, с высокими платанами, карусельными лошадками, лодочками, "ветерком". И тот фонтан в аллее рододендроновых кустов: облупленный Старик с Золотой рыбкой, со стаканчиком в маленькой нише под ним.
   Когда мы пешком возвращались с пляжа, Старикан угощал нас водой. Теперь этот фонтан заглох, а его гипсовые скульптуры совсем облезли, и проходящий мимо ребенок не поймет, кого они изображают.
   Я спустилась ещё ниже, на плоскую белую крышу какого-то дома, откуда открывалась великолепная панорама на высокие слоёные стены Санторини, на черный островок Палеа и Неа Камеи и, справа, на спрятавшуюся в скалах бухту Корфу.
   Воздух дрожал в жарком мареве, как натянутая линия электропередач рядом с крышей, два разнеженных облачка плыли почти на одном уровне со мной, а далеко внизу таяли в морской синеве белоснеж-ные игрушечные лайнеры..
   
   Я вернулась к машине Капитана. По крутому спуску мы поехали в Потамос. Как всегда, на уступе выше горы стояла наискосок машина Панайотиса, и мне нравилось, что она так стоит. Как всег-да, в Потамосе я ударила два раза в церковный колокол. И там же мы прода-ли последнюю рыбу.
   В доме Вагилеза его внук, маленький Димитрис, орал, как резаный,но, увидев прадеда Михалиса, подбежал к нему и перестал плакать. 

   2 8  а в г у с т а, п я т н и ц а
   С утра проснулась раньше всех. Никаких движений в соседней комнате, видимо рыбалка отменяется. Пошла под душ, пока не проснулся строитель Димитрис Коклис, наш самый долговременный и незаметный постоялец, живущий в "лучших комнатах", на правой половине дома. Он вставал, как штык, в половине восьмого, так как к 8-ми ему надо было ехать на работу - строить большой дом на склоне горы недалеко от нас. Это был приятный и безобидный мужчина средних лет,невысокий, одетый в мешковатые брюки и пиджак, с добрыми серыми глазами и того же цвета волосами.
   Вернувшись, услышала из-за стены, как Капитан ругается с Анитой, видимо, из-за того, что проспал рыбалку. Ладно, это его трудности.
   Спустилась в кухню навести порядок, увезти мусор на тележке. Возвращаясь с пустой тележкой, увидела в ее дворике Марулию в новой оранжевой блузке и темных очках, - мол, посмотрите, какая я взрослая, уезжаю учиться в Афины, то есть, конечно, в Пирей! (Греки не гово-рят "еду в Афины", а только - "еду в Пирей").
   
   Проверила, что на этот раз положила в коробочки жена Панайотиса. В первой - фаршированные перцы, ладно, это на обед. Во второй - какое-то жуткое пирожное, больше похожее на слоёный голубец, на вкус ничего, но уж больно жирное - неудавшаяся пахлава? - выкинула в мусорку, скажу Михалису, что съела, - нечего загромождать холодильник, там и так мало места. В третьей - курочка с картошкой, - тут надо подумать, то ли сразу кошкам отдать, то ли подождать, пока Капитан вспомнит (а он частенько забывал о приносимой то одним, то другим сыном еде, ведь и сам был поваром хоть куда!)
   Погода сегодня хорошая, но ветерок с утра прохладный. Последняя бабочка теплого лета лилового цвета...Пошла за кофтой, слышу внизу недовольный голос Аниты, в чем-то упрекающей Михалиса.
   Туристов совсем мало, купили только два мороженых и кофе. Сегодня никто, кроме меня, не купается, хотя вода не холодная. Она кажется холодной только, когда заходишь в море, но потом, минут через пять,привыкаешь к ней, а через десять - от ее покалывающих игл по телу разливается блаженное тепло, и на берег выходишь обновленным и бодрым. Этому меня научил один семидеся-тилетний крымчанин, бывший спортсмен.
    Одного возраста с Капитаном, он выглядел лет на тридцать его моложе, не в последнюю очередь благодаря этому плаванию в холодной воде. Михалис же не любил ни купаться, ни загорать, и, за исключением лица, шеи и открытой части рук, тело его было белым, как мясо осьминога. Я надеялась, что Панайотис и Нико все же иногда купаются в своем Корфу.
   
   Сегодня моей "сладкой парочкой" овладело хозяйственное рвенье, и Анита с утра, до обеда, и после - варит, парит, моет, убирает, даже клеёнку постелила на столик возле мороженицы.
   Старикан включил свой греческий фольклор на полную мощность, завлекая туристов, что мешает мне сосредоточить-ся, а в свою каморку идти неохота. Сижу за столиком ресторана с клеенкой в красно-белую клетку, у самого борта, и пишу все это.
   Вечером в ресторан пришли местные - хорошо, хоть какая-то работа. Я опять выпила вина, чтобы лишний раз не соблазняться едой. Анита сидит за столиком внизу, плетет кружева крючком, да она просто Мария Лопес из популярного постсовкового сериала "Просто Мария", чем не жена трудолюбивому Михалису? - опять подумала я.

     2 9  а в г у с т а, с у б б о т а.
     Утром опять встала раньше всех. Ещё немного, и я буду вставать, как Андуан, в 6 утра. Было такое классное настроение, я пела все утро, мешая рок с попсой:"в море светится вода, искры соли в руках, в сердце - кубики льда, мотыльки в глазах...море, си-не-е мо-ре, белый корабль, как жаль..." Капитан спустился и ушел в море на рыбалку, на красном катере.
     Возвращаясь с мусорной тележкой и напевая "Шаланды, полные кефали", увидела Сотиру возле ее дома, - с распущенными волосами и в темных очках ее было не узнать. Они что, помешались с Марулией после Афин на темных очках?
"Kala ise, Olga?" - "Kala!"

     Однако вскоре проснулась эта звезда и обломила мне мой позитив: ходит пальцы веером, сопли бахромой, а я - убирай за ней пепельницы, мой посуду, ночи пиво.
     Пришли два посетителя, надо было и их обслужить и помыть посуду. Скормила кошкам половину панайотинской курочки, - похоже, что Михалис про нее и не вспомнит. Жаль жену Панайотиса, знала бы она, что старается для страшных и тощих тирасийских кошек.
     Анита не такая, у той все по расчету: спит с одним, названивает другому, да ещё командует мной, как прислугой. Погода чудная, море спокойное, как в начале июня. Совсем не чувствуется, что лето кончается, как будто только начинается.
     Вернулся с рыбалки Капитан. Я сказала ему, что в понедельник еду в Тиру покупать билет в Афины (или Пирей, как вам будет угодно). Он опять стал возражать, а потом ошарашил новостью, что Анита остаётся у нас до 9-го сентября, делать сувлаки по вечерам.
     Ну надо же, - не зря вчера вечером она терлась на кухне, когда приходили Сотира с Марулией, а я уже спала в своей комнате, - и тут влезла в доверие, сумев внушить шефу, что она умеет делать сувлаки, а я - нет! А они у меня спросили, показали мне? - из чего они сделали вывод, что я не смогу приготовить их дурацкие сувлаки? Тоже мне - бином Ньютона.
    
     Короче, я решила поставить точку. Пусть делают тут все, что хотят. В том числе моют кухню и выносят мусор на пристань. (Раньше мусорный бак стоял рядом с таверней, но потом какой-то умник его убрал, и мне приходилось ездить с тележкой почти до самой пристани). Мне это осточертело. За такую работу - мыть за Анитой стаканы и пепельницы - я не хочу получать деньги.
     Жалко только Панайотиса. А впрочем, разве он не сказал позавчера, что у него все хорошо? Вот и пусть сидит здесь на берегу и бросает камешки. Только без меня.
     В полдень позвонила Лиля и, как я и боялась, уломала меня остаться ещё на месяц:
   - У меня это уже в одном месте сидит! - возмущалась я.
   - Вытащи это из того места и не обращай на них внимания! - советовала она, - тебе деньги капают, а на остальное наплевать. Мой за ней пепельницы, отнесись к этому с юмором.
   - Но она такая циничная, эта Анита!
   - Я тебя умоляю, ты в каком веке живёшь?!
   
     Днём Капитан спал, и за это время мы с Анитой почти подружились. Тем более, что у нас появилась посетительница: долговязая девица в длинном платье и соломенной шляпке а ля дочь капитана Гранта, заказавшая "крепес".
     Анита готовила, я ей помогала; девица, сидя за столиком на баке и любуясь панорамой Санторини, терпеливо ждала. Анита готовила так: в одной руке - сигарета, от которой она то и дело затягивается, другая - помешивает тесто, выливает его на сковородку, переворачивает готовый блин и т.д. Иногда руки меняются местами, - но, поскольку курить она при этом не перестает, - темп приготовления блюда затягивается в два, если не в три раза от обычного. 
     И Бог бы с ней, но, вместе с курением, это ее "ноу-хау" перенял и Михалис, - отчего качество обслуживания в нашем ресторане неуклонно падало. То есть, возможно, Анита и была благом для личной жизни Капитана, но никак не для его бизнеса.

     После ухода терпеливой девицы, я увидела в руках Аниты очередную газету на кириллице, - она, по преимуществу, разгадывала в них кроссворды, - и полюбопытствовала, на каком языке она читает. "Я болгарка, - ответила Анита, - в Греции всего год. Вобще мое полное имя - Антуанетта." - Час от часу не легче, то китаец Андуан, то болгарка Антуанетта! - "Ты так хорошо говоришь по-гречески, неужели за год можно научиться?" - "Я способная, - встряхнула темными кудряшками болгарская Одри Тату, - ты можешь говорить со мной на русском, - я его понимаю, хоть и не говорю на нем."
     Я попыталась, но, как и в случае с македонской блондинкой, мы едва могли понять пару фраз друг друга, - несмотря на общую языковую  семью, разница между русским и болгарским  была разительной, - и бросили это тухлое дело, перейдя на привычный elliniki dimotiki (греческий элементарный).
     Наташа, познакомившись с Анитой, тоже сказала, что не верит в ее годовое пребывание в Греции, что вскоре подтвердили ее афинские знакомые, видевшие хорошенькую болгарку два года назад работающей в какой-то больнице.
Но мне это было неважно. Как не были важны ее недостатки и ее сомнительный роман с Капитаном. Я в любом случае была на ее стороне, почему, догадайтесь.
    
     Легок на помине, Михалис вскоре проснулся, и начался кошмар, или, вернее, продолжение мексиканского сериала "Любовь на Санторини", 205 серия. На этот раз ему пришло в голову утопиться, поскольку я, дескать, его отвергаю!
     Шеф с серьезным видом притащил кучу камней и начал привязывать верёвку к одному из них. Больше всего меня поразило его безмятежное спокойствие при совершении этих роковых приготовлений. Анита спала, Панайотис, как я увидела в морской бинокль, сидел во дворе у Сотиры, празднуя Панегирью (День рождения) ее мужа, а к нам даже носа не показал.
     Помощи мне было ждать неоткуда, и я полночи просидела с Капитаном, отговаривая его от рокового шага, но без толку. Листала лежавшую у кассового аппарата телефонную книжку и раздумывала, не позвонить ли кому-то из его сыновей и попросить помощи. "Если Вы будете продолжать мне это говорить, - припугнула я его, - я позвоню Вагилезу или Панайотису!" - "Ты позвонишь им, - меланхолично отвечал Михалис, - только завтра, позвонишь Вагилезу и Панайотису и скажешь что их "баба - капут".
     Потом он, как всегда, терпеливо нанизывал наживку на крючки, а крючки вставлял по краю оцинкованной бадьи, в которую, сворачиваясь, укладывались сети.
     "Когда Вы поедете на рыбалку?" - "В 2 часа, - спокойно ответил шеф, - поеду и утоплюсь". Мое терпение лопнуло. Мне ужасно хотелось спать, ведь я не проспала почти целый день, как некоторые. И я, наконец, придумала, как его остановить:"I give you munaki, avrio, don't go to thalassa!" - солгала я во спасение, с чистой совестью поднялась к себе наверх и бухнулась в кровать.
   
     3 0  а в г у с т а, в о с к р е с е н ь е.
     С утра снова был кошмар, хотя погода бесподобная. Какая-то душная жара, а на море тишь да гладь. В ресторане с утра, как проходной двор, - я не успела даже умыться, чистила зубы на кухне. Воды не было (в кухне только один запасной источник воды). Шефа тоже не было, и непонятно было, утопился он или нет.
     Зато приперлась Анита-Антуанетта с тележкой, - неужели захотела помочь мне с вывозом мусора? - куда там, в тележке был мешок и коробка с принадлежностями для сувлаки и крепес: лепешки, крем и так далее, - привезенными от Сотиры. Она даже не удосужилась унести продукты на кухню, ушла к себе наверх отдыхать, - перетрудилась же, млин!
     Потом появились все разом: туристы, местные, Капитан, наловивший много рыбы в том числе большую рыбину, похожую на камбалу. Я только успевала крутиться, и всем было пофигу, что у меня больная нога.

     Вечером пришел Панайотис с Нико, который сразу стал требовать, чтобы я бросала с ним камешки. Как назло, именно сейчас моя нога прошла, но я отговорилась тем, что мне надо помогать Аните готовить сувлаки, хотя помогать было особенно нечему: Анита лениво шлялась с сигаретой в зубах из кухни к мандалу, а два цыгана полтора часа ждали, пока она им сделает по сувлаки.
     Ладно, пошла я бросать камушки с Нико, Панайотис сидел с цыганами. Но тут меня позвал Михалис и велел отправиться к Сотире за миксером для теста. Я пошла, и Нико увязался за мной. И вдруг случилось нечто странное: Панайотис крикнул Нико, чтобы он не ходил со мной. Я крикнула в ответ:"Что тут такого? Это же недалеко, мы быстро!" Было темно, и, когда я услышала, как он рванул за нами, то скорее испугалась, чем обиделась.
     Тяжело дыша, Панайотис схватил Нико в охапку, словно курица, у которой ястреб уносит цыпленка, или разъярённая львица в аналогичной ситуации, - ну и темперамент, достойный лучшего применения! - и наорал на сына так, что тот заплакал. Я пошла к Сотире, взяла миксер и, возвращаясь, увидела их вдвоем на берегу.
     Отнеся миксер на кухню, я подошла к ним и спросила:"Yati fovamis?"*11- но Панайотис то ли не расслышал, то ли не захотел мне ответить. Успокоившийся же Нико снова потребовал, чтобы я бросала с ним камушки, но я сказала:"Den telo!" и ушла. В конце концов, я ему не нянька.

     Картина третья: Нико сидит на стуле, а Панайотис, как заботливая мамаша, отряхивает его от камней и песка, расчесывает рукой волосы.
     Картина четвертая: я сделала рупор из картонной трубы, оставшейся от рулона бумажных полотенец, и пытаюсь изобразить Михалиса, развозящего рыбу по острову:"Freska psarja, freska psarja, elate na parete!" - Нико заливисто смеётся.
     Но когда они ушли, и когда ушли цыгане, а Анита свертывала свою не особо удачную ресторанную деятельность, я расплакалась, - однако...как он мог подумать, что я могу причинить зло его ребенку! Да любому ребенку! Хотя...у греков же всегда стоит перед глазами образ чужестранки Медеи, околдовавшей Язона, а потом убившей их общих детей! От чужестранок они, видимо, в большинстве случаев ждут только пакостей.
     Я вытерла слезы, и только тогда заметила, что за стеклом витрины нет двух пакетов с коробочками, одного - Вагилеза, другого - Панайотиса (я их складывала отдельно, чтобы не перепутать). Я поняла, что он забрал их, когда, вслед за Нико, пошел искать меня на кухню, а я была наверху. Меня это растрогало, словно он таким образом хотел попросить у меня прощения за свою глупость.

     3 1  а в г у с т а, п о н е д е л ь н и к.
     Последний день летний стоит, плача, у двери. С утра опять нет воды. Может, выпили жиды? Обычно на Тирасии не бывает так, что воды нет два дня подряд. Хорошо, что у Капитана в кухне есть запасной источник, а то бы мы тут по уши заросли грязью.
     С утра провозилась, причем Анита унесла мой тазик с водой из нашего общего душа в свою ванную комнату, даже не спросив, - наглость - второе счастье. Конечно, она ведь, как сказала Лиля, здесь kiria (госпожа), а я - только служанка.
     Вчера с сувлаками у нее случился облом: пришли одни цыгане, молодежь на мотоциклах демонстративно ее проигнорировала. Потому что - скороспелая любовница Михалиса? - вряд ли им есть до этого дело. Потому что замещает Сотиру? - тоже нет, - Сотира имеет право на отпуск, и кто-то должен ее замещать в это время.
     Отчасти, конечно, недоверие к чужестранке, но, вобщем, причина, мне кажется, ясна, как пень: либо ты работаешь и, пусть не так умело и быстро, как Сотира, но добросовестно обслуживаешь посетителей ресторана, либо болтаешь с цыганами, куришь и расслабляешься. До Аниты это почему-то не доходит, останется ли она в таком случае после 9 сентября?   
     Вчера после обеда Капитан вызвал ей доктора, занудно-серьёзного, болтливого мужчину в черном костюме, с седым ежиком, которого, по смешному совпадению, тоже звали Панайотисом: битый час он обсуждал с "кирией Анитой" ее самочувствие, а меня так и подмывало вмешаться и назвать доктору ее болезнь: лень + симуляция + острое воспаление хитрости. Но хорошее воспитание и недостаточное владение греческим удерживали.
     С другой стороны, я тоже вчера, не спросив, слопала оставленные ею на кухне сувлаки. И, вобщем, она неплохая и забавная девчонка. Сегодня даже впервые помыла за собой посуду. А как умело и терпеливо, с очками на носу, она недавно вынимала занозу из пальца Михалиса. Зачем же он её ругает и называет big putana? Мне все равно, уедет она или останется. Моя проблема не в ней, а в нем, и нашем пошатнувшемся бизнесе.

     В пол-двенадцатого пошла искупнулась в море. Жара просто невыносимая, и я не понимаю, как при такой жаре греки пренебрегают ежедневным купанием в прохладном море, находящемся рядом, буквально под рукой? - ну ладно, это их проблемы.         
     Я, как всегда, доплыла до белоснежного катерка, чуть покачивающегося на приколе  метрах в тридцати от пляжа, полежала, обсыхая, на его палубе, и ласточкой нырнула обратно. Пока плыла к берегу, открыла, что у слов "купание" и "совокупление" один и тот же корень, - и, действительно, оказавшись целиком и полностью погруженным в эти похожие стихии, растворяясь в них, ты выходишь на берег преображенным, обновленным, словно заново родившимся! И по-итальянски эти слова похожи: nuotare - nato di nuovo, а вот kano banio, выражение Михалиса, означает "принимать душ", а купаться и плавать - kolibao и plei (последнее звучит почти по-русски).
    
     Сегодня опять ездили с рыбой в Потамос и Манулу. Недалеко от поворота на Потамос мы увидели быстро спускающихся к нам по горной тропинке жену Панайотиса и Нико, и Михалис притормозил. Она, - я так и не узнала её имени, - тоже решила купить у нас свежей рыбы, и мне предоставилась хорошая возможность её рассмотреть: за вычетом носа и шепелявого, как у всех гречанок, голоса, она была красотка: с сияющими глазами-звездочками (заимствованными Нико), и улыбкой, в облегающих стройную фигурку бриджах,с золотом в ушах и на оливковой коже, она сверкала, блестела, переливалась на солнце, как та большая рыбина своей чешуей, которую держала в руках.
     Но, в отличие от купленной рыбы, излучаемые ею блеск и энергия были тёплыми, обволакивающими, приторно-женственными, готовыми затопить любовью весь мир, - так что даже мы с Михалисом не могли им противиться, что там говорить о бедном Панайотисе. Нико весело пялился на меня, футболка на нем была расстегнута и сползала с загорелого плеча, живот, как всегда, выпирал. Мама крепко держала его за руку, но, когда мы отъехали, он стал упираться и порываться за нами, а она - на него кричать. "Спокойно, - сказала я себе, - греки не кричат друг на друга, они так разговаривают".
     Когда, на одной из остановок Капитан дал мне ключ, чтобы я кинула его в бардачок, я заметила в капитановом бардачке, между других вещей, несколько потрепанных эротических журнальчиков. Это меня нисколько не шокировало, но лишний раз убедило в том, что он - не мой мужчина, - и возраст тут, если и играет роль, - то не главную.
     Снова я взобралась на плоскую белую крышу дома в Мануле и, глядя на живописный изгиб бухты Корфу под ногами, слушала пенье ветра из кальдеры. Звук был такой, как если провести пальцем по краю хрустального бокала и, одновременно, низкий и густой, как у органа. Воет, воет южный ветер, южный ветер для проклятий...

     1 с е н т я б р я, в т о р н и к.
     Уехала Анита-Антуанетта, болгарка в джинсовой курточке и темных, с рыжинкой, кудряшках. Без неё стало как-то скучно, с ней было интересно на кухне, и вообще. Видимо, Михалис действительно завел с ней роман, только чтобы вызвать мою ревность или, как считала Лиля, показать, что у него все в порядке с потенцией.
     К вечеру он уже вселил в свою комнату целую компанию постояльцев, человек семь, - которые, бросив вещи, тут же отправились на рыбалку, а я хваталась за голову, думая, как же мы будем кормить эту ораву.
     Но вечером за капитанским столиком у мороженицы ужинал только Димитрис Коколис, наш неизменный постоялец, скромный, интеллигентный мужчина лет пятидесяти, со светлыми глазами и серыми волосами, в светлой же рубашке и серых брюках. Как его зовут, я узнала только при отъезде, когда он вручил мне свою визитку. (Капитан же, вечно путая и (или) не интересуясь именами постояльцев, называл его Манулас).
     Заселенной в его комнату компании все ещё не было: то ли до сих пор рыбачили, то ли ужинали где-то в другом месте. И тут, на голубом глазу, Капитан объявил мне, что придёт спать в мою комнату, так как больше ему, видите ли, негде, все комнаты заняты: в одной - "архитектонас Коколис", в другой - молодая пара с забавным рыжим малышом Адонисом, - почему все Адонисы - рыжие? - а в его комнате - рыболовы. 
     - Это ваши проблемы, - пожала я плечами, - зачем было брать новых постояльцев? Идите ночевать к Вагилезу или Панайотису, моя комната - это моя комната, тем более, что в ней лишь одна кровать!
     - Alla yposchethikes, you promised to give me munaki! - напомнил он.
     - Я обещала это, чтобы не дать вам утопиться! - объяснила я.
     Уже возвратились шумные рыболовы, а он все пытался меня убедить, почему я должна его любить:
     - Ты одинока, и я один, Анита уехала.
     - Я не заставляла вас ее выгонять.
     - Надо только попробовать, вот увидишь - тебе это понравится! - убежденно говорил он, словно имел дело не с сороколетней женщиной, а с юной, неопытной девушкой.
     В рассерженных чувствах я ушла к себе наверх и заперла дверь, решив наутро ехать в Тиру покупать обратный билет. Не знаю, где Михалис спал в ту ночь, - кажется, в собственной машине.

     2  с е н т я б р я, с р е д а.
     Постояльцы проснулись и начали шуметь в соседней комнате часов в 6, и, в полусне, я увидела полуобнаженного Панайотиса: с полотенцем на поясе и с Нико на руках он шёл через мою комнату kano banio, принимать душ в конце коридора. От изумления я проснулась, раздражаясь на неугомонных рыболовов, лениво раздумывая, встать ли мне сейчас и пойти в душ (пока его не занял Коколис) или поспать ещё, в надежде, что Панайотис опять приснится и обнажится уже до конца?..
     Будучи целый день на нервах из-за постояльцев, - эта была настоящая семейно-спортивная секция рыболовов: невысокий, щуплый pateras, плотная, коренастая mitera с короткой стрижкой и три их gious-подростка, оккупировавшие с удочками и пляж, и камень, где я обычно загорала, и бортик ресторана, - я занималась своими обычными делами, пока они не расселись по машинам и не уехали куда-то обедать.
     Когда же вернулись, в их секции прибыло юных девиц, но были ли то их родствнницы или подружки сыновей, история умалчивает. Поскольку они у нас не столовались, невыспавшийся, хмурый Михалис, думаю, был рад отдохнуть от работы на кухне. Наконец, под вечер выяснилось, что они уехали насовсем. Как и молодая пара с рыжим малышом Адонисом.
     Зато вернулся китаец Андуан и занял верхнюю комнату, - на этот раз парню повезло! И тут же отправился делать бизнес на своём красном фиате, с грузом клетчатых сумок наверху. 

     К вечеру от всех ненужных переживаний у меня разболелась голова и, лежа в своей комнате, я мысленно умоляла Панайотиса сегодня не приходить. Увы, он не внял моей телепатической просьбе, - очень скоро я услышала сквозь сон радостный визг Нико, уговаривая себя, что это кричит Харула, приведенная Адонисом, - да мало ли детей на Тирасии. Но голос Нико не спутаешь ни с чьим другим, и, нехотя столкнув себя с кровати, наскоро одевшись и причесавшись, я спустилась вниз.
     За столиком у мороженицы сидели только Капитан и Адонис, без Харулы. "И вправду померещилось?" - подумала я. "Нико здесь, - сразу обратился ко мне Михалис, - они у Сотиры, Сотира завтра уезжает". Я направилась было к берегу, хотя и понимала, что без очков в темноте ничего не разгляжу, - как вдруг, непонятно откуда, вынырнул Панайотис. "Ti kanis?" - спросили они меня одновременно с Адонисом.
"Kalo!" - от неожиданности ответила я, и они, засмеявшись, оба поправили меня:"Kala!" OK.
     Все снова расселись вокруг столика, причём я - подальше от Панайотиса, сидевшего в профиль ко мне через стол, оставив в сторону свой стул, в черных брюках и черной футболке с золотистым принтом, которая ему очень шла. Спрятавшись за мороженицей, я положила на стул впереди свои загорелые ноги (насколько они у меня вобще могут загореть), - пусть смотрит, не жалко, - поминутно съезжая со стула, так как голова у меня все ещё болела.
     Тут как раз вернулся со стройки
ikodomos Коколис и присоединился к нам, разговаривая стоя, - и беседа, ясен пень, приняла строительную направленность. Хотя, когда у нас поселился Коколис, я специально выучила слова "стройка", "строитель" и "архитектор", - но из их беседы не понимала ни слова, кроме "мрамор", поэтому то и дело вставала и шла на кухню подлить себе белого вина, звеня бамбуковой занавеской.
     Но, даже не понимая, о чем они говорят, я просто слушала его голос, звучащий нежно-воркующе, идущий изнутри, словно в горле у него перекатывался и звенел серебряный шарик, с захлебывающейся интонацией смеха-плача, - никогда не слышала у мужчины такого чудного голоса, - и мне казалось, что он старается исключительно для меня.   
     Но, увидев его руку, небрежно зажатую между колен, я впала в отчаяние, - именно из-за вопиющей невинности этого жеста, - преодолевать которое мне помогало только белое вино. Панайотис же, не переставая ворковать, непрестанно курил и, время от времени, отхлебывал пиво из горлышка, - а я иногда, выезжая из-за мороженицы, опиралась на клеенчатый край стола, чтобы быть ближе к нему.

     Потом Коколис ушёл к себе наверх, Адонис тоже простился, и разговор сменил тему. Панайотис сказал, что Нико сегодня целый день требовал:"Хочу на риву! Хочу на риву!" - "He loves me, - прокомментировала я это Капитану и добавила, - Нико..." - чтобы Панайотис не подумал чего лишнего.
Однако ему уже пора было идти к Сотире, за женой и сыном. Он отдал Михалису деньги за пиво и сигареты, но тот резко отбросил от себя 5-евровую купюру, - Панайотис столь же резко положил её обратно, - но дул ветер, и, чтобы бумажка из-за выяснения семейных отношений не улетела в море, я накрыла её капитанским мобильником.
     Когда он ушёл, его голос ещё долго звучал во мне воркующим серебряным бубенчиком. С Михалисом же мы опять поругались так, что он плеснул в меня из баночки холодным чаем. В довершение я разбила свои очки, - одно стекло было сплошь в трещина, - и твердо решила уехать на следующий день.

      
          С К И Л О.

     Сегодня с утра был туман, в котором висели капельки дождя, но потом распогодилось и стало очень жарко, - такая душная и влажная жара у нас в Эстонии бывает в конце июня - середине июля, а тут - в сентябре.
     Капитан вернулся с рыбалки в сапогах и оранжевом комбинезоне. Он поймал ту самую скило, которой пугал меня, правда, не четырехметровую, а где-то полтора метра в длину. Тоже мне "Старик и море"...
     Она лежала на полу ресторана, не двигаясь, но плавники слабо шевелились. Странно, всяких гаридес мне было не жалко, а тут..Я попросила Михалиса добить ее. "Fovamis?" - спросил он. - "Ага", - соврала я. Он стукнул остриём ножа ее по голове, я закричала.
   Ну ради чего он ее поймал? Когда он содрал с нее шкуру, мяса оказалось очень мало.

     Потом пришла наша соседка - хозяйка таинственной виллы в итальянском стиле, справа по берегу, в приоткрытые двери которой я однажды из любопытства заглянула, - и тут же отпрянула: от старинных вещей и фотографий в полутемной прихожей дохнуло чужой, нелегкой жизнью, такой хрупкой и ранимой оттого, что она прошла. 
     Нынешнюю же владелицу виллы, мадам Грицацуеву местного розлива, - беспечную курпулентную брюнетку с молочной кожей, одевавшуюся в темно-синие и чёрные шелковые платья и блузки с декольте и пышными рукавами, я раньше видела в нашем ресторане не так уж часто, - то ли, вдохновленная слухами об Аните-Антуанетте, она тоже решила попытать счастья с Михалисом, то ли ей просто было скучно одной в пустом доме, - история умалчивает.
     Она включила музыку и скучала за столиком, попивая кока-колу и разглядывая глянцевый журнал. Посмеялась, когда я ей сказала, что мне жаль прйманную Капитаном рыбу и полудохлых кальмаров, доходивших до кондиции в тазике на кухне.
     Ещё был один рыбак, попросивший чашку кофе. Вот и все посетители за целый день. Сейчас сижу, изнемогая от жары и пишу все это. Капитан спит. Надо пойти наверх, постирать то, что я недавно замочила.

 "Это лето, эта ночь, бледный лик луны,
  недопетая песня улетела прочь
  на стреле вины..."

     Сегодня суббота, и Панайотис, конечно, не мог не прийти. Даже если бы невестка Михалиса не забыла у нас свой мобильник.
     Михалис, проснувшись, опять уплыл на рыбалку, а Вагилез и его жена уже позвонили мне не меньше 6-ти раз по поводу оставленного ею телефона. И я им в 6-й раз объясняла, что я тут ни при чем, она сама его у нас забыла, и, если хочет, пусть приезжает забирает, так как Капитан ушёл в море забирать сети. В конце концов мне надоело оправдываться на плохом греческом, и я перестала отвечать на их звонки.
     Сидела, положив свои загорелые ноги на край стула и читала учебник греческого в свете полной, цвета лимона, луны, дорожка от которой бежала по морю, едва-едва шевелящемуся во тьме, на всем пространстве кальдеры.
     Вдруг белый свет фар подъехавшей машины озарил проход между рестораном и кухней. Я на всякий случай убрала ноги со стула, - конечно, это был Панайотис, а следом бежал радостный Нико. Мы поздоровались друг с другом, и он сразу прошёл в кухню поставить свои коробочки, - взяв со стола телефон, я поспешила за ним.
     - Ваша родственница оставила у нас, - сказала я на смеси английско-греческого, протягивая ему Ольгин мобильник, - ну вот эта! - я показала её фото на заставке экрана.
     - А, Вагелица, - отозвался он.
     - Отдайте ей, пожалуйста, - продолжила я, глядя на него как можно беспечнее, тогда как в его лице и вызывающе-нетерпеливой позе, в которой он стоял передо мной, было что-то мальчишеское: безмятежно-строгая черточка губ, тёмные глаза серьёзны и глубоки, и, я только сейчас заметила, - плавно, без перехода соединённые лоб и нос, как у классических статуи. Казалось, что он не понимает моего суржика-пиджина и что это его нисколько не смущает.
     - Your baba went to psarja, so late, he is crazy, you know? - сказала я тоже вызывающе, но он опять промолчал, - не понял или обиделся?
     Впрочем, к нам уже подходила утиной походкой, вразвалочку, курпулентная Ольга, - оказывается, приехавшая с ним и так долго вылезавшая из машины. Она забрала, наконец, свой телефон. Мы с Нико пошли на берег бросать камешки и гоняться друг за другом, играя то в пятнашки, то в прятки.
     Вернулся с рыбалки Михалис, они втроем сидели вокруг стола, но голос Панайотиса, - может, из-за присутствия Нико и Вагелицы, - больше не звучал для меня серебряным колокольчиком.
     Потом им захотелось мороженого. Нико взял Maxibox - маленькие кусочки в шоколаде, но не ел его, а тряс коробочкой, как погремушкой, а Панайотис - в виде круглого сэндвича, который он запивал пивом, и при этом курил. Я, не скрывая грусти, отрешенно перебирала мягкие кудри Нико. "Пошли играть!" - просил он меня. - "Я устала, Нико, ime kurasmenos...Что тебе, старый человек - игрушка?" - все прислушались к моим русским словам. "Идрушка", - со смехом повторил Панайотис.
     Потом опять произошло нечто странное. Нико что-то сказал папе, и тот его повел за угол арки. Когда они вернулись, Панайотис завел Нико в туалет и помыл ему руки. А затем сам пошёл за другой угол. - У них что тут, так принято или они стесняются ходить в обычный туалет? - недоумевала я.
     Когда они уехали, я долго стояла на палубе ресторана, глядя на луну, светившую сквозь туман, как лампа сквозь матовое стекло. Боль бедной убитой рыбы все ещё глухо отзывалась в моем сердце чувством вины, тогда как Капитан в это время спокойно уплетал за столиком принесенную сыном едой.

      
       S A N T O R H N H - 6.

     Во вторник утром было пасмурно, все небо затянуто тучами, впервые солнце не показывалось полдня. Капитан сказал, что сегодня мне не стоит ехать в Тиру покупать билет, так как fortuna - сильный ветер и штормит. "Den pirasi", - ответила я и поехала на 12-часовом катере.
     Катер сначала прибыл в Корфу, - в знак прощания? - но бухта была пустой, ни одного суденышка, ни народу в ресторанчиках.
     Когда же мы отправились из Корфу в Ийю, волны были такими высокими, что меня несколько раз окатило брызгами с ног до головы, хотя я сидела на верхней палубе. В Тиру со мной ехали лишь молодая красивая гречанка в оранжевом комбинезоне, только подчеркивающем изящество её смуглой, точеной фигурки, с сынишкой, - и высокая, статная, в длинном черном платье, оттенявшем её бледно-веснушчатую кожу, пожилая леди, - по всей видимости, англичанка, так невозмутимо она реагировала на качку, высокие волны и брызги.

     Найти офис по продаже билетов в Тире было несложно, как и купить билет на феримбот до Пирея. Но что делать дальше - я не очень понимала и бестолково кружила по городу, названивая то Лиле, - попросившей поменять билет на другое время, чтобы она могла меня встретить, - то по объявлениям о работе завалявшейся у меня нарвской газеты за май. Нарвские телефоны, впрочем, в основном молчали, - только по одному женщина ответила язвительным тоном, что набор проституток на сентябрь (видимо, газета по ошибке дала частный номер, владелицу которого достали этими звонками).
     Вернувшись в турагентство поменять билеты, я обратила внимание на одну его сотрудницу, - настолько красивую, что её огромные черные глаза с синеватыми тенями под ними казались страшными. Увеличились ли они от напряжённого всматривания в экран монитора они это была Медея собственной персоной, - называемая коллегами Ориэлла, - история умалчивает.
     На всякий случай в Ийю я вернулась пораньше, чтобы не опоздать на катер. И, действительно, микроавтобуса до порта Ийи сегодня не было. Из-за плохой погоды? Или он пришёл бы позже? - оставалось лишь гадать, и я решила спуститься на пристань пешком, как в ту ночь, полную волшебства и кошмаров.
     Темноволосой девушки-мороженшицы на площади тоже не было, но, начав подниматься вверх по улице, по которой спускалась той роковой ночью, я услышала из бутика-подвальчика ее украинский говорок, обрывок телефонного разговора с кем-то из местных:"да ей просто нравится убивать себя работой, хотя у нее нет такой необходимости в ней. Вот как мы тут работаем, с утра до ночи, без выходных, - им этого не представить!" - должно быть, разговор касался ее матери или еще какой-то близкой родственницы, слишком уж темпераментно она возмущалась. 
     Поднявшись вверх по улице, я миновала смотровую площадку, встретив на ней двух молодых китаянок, одетых в замысловатые полупрозрачные туники - бежевую и лиловую. У каждого встречного-поперечного я спрашивала о "лестнице в порт Аммуди", но никто не мог мне ее указать. Сначала одна показалась мне похожей, и я начала спускаться по ней, но тропинки были не такими, слишком горными и узкими, и встречный прохожий объяснил мне, что это спуск в Армени, а не в Аммуди.
     Поднявшись вверх, тяжело дыша, я тупо продолжила свои поиски, догадавшись, наконец, начать их с Испанской площади, при свете дня разительно отличавшейся от своего ночного двойника, - хотя арки и пальмы были те же, - ленивая, расслабленная, с антикварными лавочками на каждом шагу.
     И, буквально в нескольких шагах от площади я обнаружила вожделенную лестницу. Как же мне могло показаться той ночью, что я прошла, и даже пробежала от площади несколько кварталов? - думала я, спускаясь по широким белым плитам, - без волшебства здесь явно не обошлось.

     В Тире, кстати, весь день было жарко и безветренно, а к вечеру и солнце выглянуло, чтобы исполнить главную роль в ежевечернем спектакле "Oia sunset". В Аммуди я встретила ту же греческую красотку в оранжевом комбинезоне, с сыном и присоединившимся к ним мужем (оба - в оранжевых футболках, видимо, оранжевый цвет - их пунктик), с четырьмя большими коробками. Кроме нас четверых, катера никто не ждал.

     S A N T O R H N H - 7.
   Д о ж д ь  п р о щ а н и я.

   В зеленых водах тонущей Атлантиды
   Гибнут смуглокожие девственницы,
   И Корой поднимается Тирасия.
   Ее протянутая рука
   Указывает на пропасть,
   Которая отделяет всех нас от возможности стать
   Ангелами во плоти...

        (Одиссей Элитис)

     Высадившись в Тире и не узнавала ту набережную, где три месяца назад я пила o kafes ellinikos, поджидая будущего шефа, - как-то она уменьшилась что ли? - я первым делом начала оглядываться в поисках камеры хранения, так как до отплытия феримбота было еще несколько часов.
     Спросила о ней у толстого, важно прогуливающегося вдоль небольшого одноэтажного здания служащего, но он ответил, что камеры хранения здесь нет. Тут бы мне насторожиться, но, списав отсутствие камеры хранения на греческую беспечность, я пошла на станцию телеферика (фуникулера), который, как всегда, за десять минут поднял меня на санторинские выси.
     Чемодан, конечно, создавал неудобство для прогулки по Тире, но я же катила его на колесиках, и, несмотря на подавленное настроение, невольно глазела по сторонам, как всегда в этом сказочном городе. 
      Решив на прощанье зайти в какое-нибудь санторинское кафе, я остановила свой выбор на маленьком и нарядном, в розово-желтых тонах, "Breakfaste".
     Я села за столик открытой терассы, поставив рядом чемодан, и раскрыла красиво переплетенную пластмассовым макраме книжицу-меню. На первой странице сообщалось, что вафли изобрели греки, еще в античности. Кто бы сомневался. Увы, ассортимент кафе только вафлями и крепес и ограничивался, - но выбор их был так широк и разнообразен, что я не устояла и заказала подошедшей девушке крепес с клубникой и взбитыми сливками и кофе.
     Кофе мне принесли один глоток в крохотной чашечке, - хотя я просила "двойной", - не поняли моего греческого? Зато крепеса была такая огромная порция, что я, при всем желании, не смогла бы ее съесть за один присест. А мысль попросить завернуть остатки с собой, - как бы я это сделала сейчас, -  мне тогда просто не пришла в голову или показалась бы моветоном.   
     И, допив кофе, я с сожалением оставила недоеденный крепес, заплатила и, сказав: "evharisto poli!" - покинула терассу "Breakfasta", подхватив свой чемодан.
     Светило солнце. Я обошла по кругу: исторический музей Тиры, лавки с украшениями и драгоценными камешками, бутики с одеждой, обувью и сумками, магазины и лавочки сувениров, книжный. Тут неожиданно начался дождь, - да такой, что по мостовой невозможно было идти, - она сама текла широкой рекой, а тротуары ещё больше запрудил поток туристов.
     Кое-как я выплыла на второй круг - к магазинчику драгоценных камней и выполненных местными дизайнерами украшений из них, немного потолкалась в нем и решила, что пора спускаться в порт.

     Очередь к фуникулеру была на пол-километра. Все стояли под зонтиками, я - под капюшоном кофты, но дождь лил так нещадно, что я тоже купила зонтик, зелёного цвета, у предприимчивого паренька-продавца.
     Спустившись в порт, я также купила на память несколько открыток и поясную сумку в виде серо-белого пушистого ослика. И только после этого обратила, наконец, внимание на то, что в порту нет больших судов, самым большим был ежедневный паром "Тира-Тирасия", как раз сейчас пришвартовавшийся.
     Я подошла к окошку информации и спросила, где же мой феримбот, отправляющийся в 16.00 в Афины? - "Ваш феримбот отправляется из порта Афинио, а это
- порт Тира!" - разъяснили, наконец, мне, тупорылой ослице, одичавшей на своей Тирасии. 
     Я потому утром не узнала набережную, что это была другая набережная, - тогда как в моей памяти за три месяца оба порта незаметно слились в один, и я даже не потрудились посмотреть, какой из них обозначен в билете! Я снова ринулась наверх под проливным дождем, так как держать в руках, занятых вещами, раскрытый зонтик было невозможно.
     Выскочив из фуникулера, я тут же остановила такси. Мне повезло: таксист, немолодой, седой мужчина,  проникся моей проблемой и рванул в Афинио со всей скоростью, на какую была способна его машина, переживая за мое опоздание на отходящий феримбот больше меня самой и выбирая самый короткий маршрут до Афинио, ехать до которого было в среднем сорок минут, - мы же долетели за полчаса, делая на спуске в бухту такие виражи, что Михаэль Шумахер нервно курил и, наверное, как раз на этом этапе гонки
"Формулы-1" получил удар, от которого уже не оправился.
     А немолодому греческому таксисту - хоть бы хны! Мы успели как раз к последнему гудку отходящего феримбота! Бежать же с чемоданом по набережной мне было не впервой.      

     Показав свой билет на входе, я, на этот раз смело, поднялась наверх по боковой лестнице и прошла, капая водой, в самый красивый салон - тот, с низкими и мягкими красными диванами.
     Мою одежду можно было выжимать, что я и сделала с кофточкой. Потом села поближе к иллюминатору. Дрожа и не снимая капюшон, я смотрела на проплывающую мимо и затуманенную дождём Тирасию - этого фиолетового китёнка с двумя поднятыми плавниками, - до тех пор, пока она не скрылась за тройной пеленой: дождя, иллюминатора и слез.

      
        A O H N A - 2.

    Чурбан - тот, кто в Афинах не бывал,
    Осел - тот, ими кто не восхищался,
    Верблюд - кто не жалел, их покидая.
        (античная поэзия)

  "В голубом сиянии залитых солнцем Афин, казавшимся столь плотным и осязаемым, я был не в состоянии осознанно принять никакого решения, и уж тем более важного"

  (Лоренс Даррелл "Бунт Афродиты")

     Феримбот прибыл в Пирей в 9 вечера. Все пассажиры толпились в ангаре нижней палубы, долго ожидая, когда откроют двери. Плакал младенец на руках молодой чумазой мамаши-арабки, по виду - попрошайки.
     Сойдя на пристань, я еле разглядела под струями дождя, в свете фонарей Лилю, в простой курточке, ненакрашенную.
     Она явно была не в духе и уже в метро наехала на меня по поводу того, что я самовольно взяла у Капитана деньги из кассы. "Но я взяла только свою зарплату, которую он не хотел мне давать!" - возражала я ей. - "Все равно, ты не имела права так делать. Это бросает пятно на репутацию нашей фирмы и лично моей!" - Лиле-таки удалось заставить меня почувствовать себя виноватой, а еще Фея-Крестная!
     Мы вышли из метро на площадь Омония и направились на квартиру, куда она намеревалась меня временно поселить. "Запоминай дорогу, вот это - недоремонтированная церковь, вот это - стройка, а вот и наш дом. Улица называется Коммодуру ("Кому дуру?" - перевела впоследствии это название остроумная Александра). У довольно неказистого, но просторного
парадного Лиля нажала на кнопку звонка с именем "Галина".

     Мы поднялись на лифте на шестой этаж, нажали кнопку звонка. Нам открыл обнаженный по пояс, мускулистый и смуглый восточный красавец. "Kali spera, Muhhamed!" - сказала ему Лиля, - а я подумала, что Мухамеду не хватает лишь чалмы, сабли или опахала, чтобы вообразить нас пришедшими в гости к султану.
     Но он оказался простым египетским эмигрантом, работающим в ресторане. Квартира же Галины, пожилой полной женщины с пучком седых волос, цветастой шалью на плечах, любопытно-хитрыми глазами и нарочито простецкими манерами, - тянула скорее на караван-сарай, чем сераль.
     В прихожей стояла облезлая железная кровать со множеством наваленных на нее вещей: свернутые матрасы, одеяла, подушки, сумки, пальто. В большой комнате, кроме колченогой лежанки у стеклянной двери, ведущей на балкон, - куда Галина меня определила, взяв 6 евро за предстоящую ночь, - имелся ещё диван, так же заваленный вещами, и кровать, на которой лежала, натянув тонкое серое одеяло по самый подбородок молодая то ли спящая, то ли больная светловолосая женщина.
     Находящийся за стеклянной дверью широкий балкон огибал трехкомнатную квартиру Галины по всему периметру, проходя мимо комнаты двух девушек неопределенных занятий и  заканчиваясь где-то возле кухни.

     Этот бескрайний балкон, как потом выяснилось, был единственным стОящим местом в квартире Галины, которую она сама и снимала, и сдавала, живя поблизости в менее габаритной и работая няней в больнице.    
     На балконе можно было курить, пить травяной чай, когда заканчивалось кофе, вести светские разговоры и любоваться городским пейзажем: прямо под ним кипела, бурила, грохотала и кричала стройка, - рабочие возводили из светло-серого камня, в стиле неоклассицизма, здание нового театра. Вокруг были такие же непритязательные панельные многоэтажки, как и наша, с широкими балконами под тентами, где так же по вечерам тусил народ. А с девяти до десяти подъезжавшие мусорные машины с грохотом опустошали в себя мусорные баки.
     Но сейчас я всего этого не видела. Лиля и Галина, попрощавшись, ушли, а ничуть не стеснявшийся своего обнаженного торса Мухаммед принёс нам с Тамарой, - так звали светловолосую женщину под одеялом, - две чашки ароматного чая, - просто так, повинуясь египетским законам гостеприимства.

     И потом ничего в Афинах не казалось мне вкуснее этой чашки зелёного чая с дороги. На Тамару он тоже произвел целительное действие, - поправив подушку и чуть приподнявшись в постели, она монотонным голосом медленно оживающего лебедя начала мне рассказывать о своих греческих злоключениях: о том, как её загружали работой в таверне и не давали есть, а жена хозяина ревновала к мужу; о том, что при прилете ей поставили в российский паспорт штамп "нелегала", и теперь она боится лишний раз выйти на улицу; что служащий в российской армии сын ей давно не звонил и не писал. Из-за всего этого она и пребывала в депрессии и уже купила обратный билет в Москву.
     - Я здесь постоянно чувствовала себя, как в тылу врага, и только одно желание было - вырваться! - жаловалась она.
     В России Тамара жила в Уфе, работала там в ЖЭКе, и выглядела довольно молодой и привлекательной блондинкой, - было понятно, почему на неё запал хозяин таверни. Но непонятно, как можно было, работая в таверне, оставаться голодной. 
     - Я бы даже спрашивать не стала, схватила кусок и съела, - возмущённо прокомментировала я, - да и свет клином не сошёлся на этой таверне, можно было ещё что-то поискать!
     - В моей графии мне больше ничего не предложили, - устало вздохнула Тамара, - и вообще, у меня уже заказан билет на самолет, надо только пойти его выкупить. Пойдешь со мной завтра в агенство?
     - Конечно! - после устроенной мне Лилей взбучки я подумала, что работу она мне больше не предложит, - и, следовательно, мне тоже неплохо бы озаботиться покупкой билета домой.

     1 2 с е н т я б р я, с у б б о т а.
     Итак, наутро мы с Тамарой пошли в русское турагентство "Волга-trans" на улице Менандра. Впрочем, сначала я завела её в кафе "Sport" на углу Коммодуру, чтобы немного подкормить, - из соображений ли экономии, или привыкнув в той жуткой таверне, но она совсем ничего не ела, только курила.
     Кафе "Sport" оказалось довольно уютным, светлым и просторным, с элементами невинного мачизма, с которым ассоциируется это слово: фото знаменитых футболистов, боксеров, автогонщиков по стенам, скромные столики, высокий степенный официант за стойкой, похожий на санторинского Йоргоса, только более плотный, обративший к нам скучающий взгляд.
     Я заказала два двойных kafes ellinikos и тосты. После этого Тамара повеселела и перестала со страхом оглядываться по сторонам.
     На полдороге к туристическому агентству нас нагнала и присоединилась соседка по комнате, Ольга, темноволосая и кудрявая украинская красотка, болтушка и хохотушка, с объемным пакетом в руках. Накрашенная и принарядившаяся,она контрастировала как с нами, так и с оставшейся дома подругой - худой, как щепка, с невыразительным бледным лицом, пустым взглядом и растрепанными волосами, Аней, - про которую Галина говорила:"Аня так же хочет работать, как мертвый - ...рать"
     В небольшом офисе "Волги-trans" работали две приятные русскоговорящие женщины: молодая, улыбчивая и спокойная блондинка с широко расставленными на круглом, белом лице серыми глазами, и среднего возраста яркая и импульсивная брюнетка-еврейка, к которой Ольга сразу обратилась со своим нехилым пакетом, оказавшимся посылкой родственникам на Украину, - и та принялась её взвешивать и оформлять, блеща и искрясь свойственным её нации живым остроумием по поводу всего: пакета, Ольги, пересылок и нехватки денег.
     Мы же с Тамарой подошли к русоволосой девушке за компьютером. Тамара выкупила у нее свой билет на Москву, на понедельник, а я заказала на ближайший рейс до Таллинна, - это оказалась среда.

     Выйдя из "Волги-trans", мы ещё немного погуляли по оживленной, с открытыми дверями кафе и выставленным на тротуар товаром магазинчиков, пропитанной солнцем и прячущей в тени пальм с утра потягивающих узо греков улице Менандру.
     Зайдя на небольший рынок, похожий на любой южный рынок, с бесконечными веселыми рядами переполненных всевозможными, экзотическими и не очень, овощами-фруктами лотков под тентами, задорными зазывалами и так далее, - мы вскоре были вычислены и взяты под локотки предприимчивым торговцем, судя по выговору, бывшим одесситом.
     Он завел нас в свой ангар, под завязку набитый шубами, которые, как уверял, отдаст нам за бесценок. Мне это было смешно и не очень интересно, но, поскольку Тамара оживилась, разрумянилась и даже заулыбалась, я подыгрывала ей, довольная уже тем, что у нее поднялось настроение от просмотра ондатр, норок и песцов, денег на которые ни у нее, ни у меня, разумеется, не было.

     Выйдя с рынка, мы разминулись: Тамара отправилась домой - страдать под одеялом и курить на балконе, я же - гулять и исследовать район Омония, приглянувшийся мне еще два месяца назад, когда Лиля резко отрекомендовала его нам, как "грязь, собранную со всех Афин". Но я пока никакой грязи здесь не обнаружила, - ни в прямом, ни в переносном смысле.
     Я видела бесконечные витрины магазинов, открытые двери кафе, пеструю толпу, в которой смешалось множество рас, народов, культур: грузины, арабы, мусульманки в хиджабах, негры в оранжевых платьях-халатах с узорными разводами и такого же цвета высоких головных уборах, - словно они были вождями племен.
     Разложившие на краю тротуара свой немудреный товар, одетые в черное уличные торговцы-пакистанцы, которых, по сигналу стоящего на стреме и завидевшего полицейскую машину подельника, словно сдувало ветром, - так быстро они бросали товар в сумки, связывали их в тюки и убегали искать другое, более безопасное место.
     Мне нравились крупные, розовато-бежевые плиты тротуаров, похожие на подгоревшую корочку орехового пирога, напитанные солнцем, пряными запахами кафений и таверн, пестрота и энергия людского потока. Новый строящийся театр и круглый купол реставрируемой церкви.
     Но больше всего мне нравилась круглая площадь Омонии (Согласия), где все это: магазины, кафе, спешащие по делу и без люди, - достигало своего апогея, вливаясь в широкий и наполненный ревущим трафиком проспект Стадиу, ведущий до самой главной площади Афин - Синтагмы, с ударением на первый слог (Конституции).
    
     Однако я долго не могла отыскать Лилин офис на улице Зинонос, куда обещала ей прийти, хотя особого смысла в этом уже не видела, - потерявшись, как в трех соснах, между Коммодуру, Менандра и Агиос-Константинос, и, наконец, набредя на старика, неизменного сидящего у Лилиного подъезда с соломинкой во рту и бокалом портоколады в руке.      
      
     Поднявшись на лифте на шестой этаж, я постучала в дверь Лилиной графии и услышав бодрое:"Nai! Perase mesa!", осторожно вошла. За два с половиной месяца тут ничего не изменилось: Лиля, как всегда, с грозно-деловым видом восседала за столом, а напротив ее на стуле примостилась миловидная русоволосая грузинка Кати, - я впервые видела грузинку со светлыми волосами. На давешнем потертом кожаном диване молча сидел её муж, вполне грузинской внешности, и я присела рядом.
     Как можно было понять из контекста их беседы, семейная пара только что закончила совместную работу в ресторане, и теперь Лиля пыталась трудоустроить каждого из них по отдельности, - для Кати сразу же нашлось место в пригороде Афин, а для ее мужа - пока нет. И она со страстью убеждала обоих, что от такого разделения их пара только окрепнет.
     - Она же не в другой город уезжает, а каждый вечер будет возвращаться домой с работы! - говорила Лиля нахмуренному грузину.
     - Но туда так долго добираться, целый час! - вздыхала Кати, - придётся очень рано вставать...
     - Но это Афины, что поделать, здесь большинство так ездят! - впаривала ей Лиля своим мягким воркующим голоском, и было ясно, что в конце концов Кати согласится. С другой стороны - а какие у них ещё были варианты, ведь, как можно было опять-таки понять из контекста беседы, для её мужа Лиля пока работу не нашла. 

     - И, пожалуйста, не приходите больше сюда целой толпой, - умоляющим тоном сказала она мужчине под конец беседы, - или пусть стоят внизу...ну нет у меня для всех для них работы!..
     - Неужели в Грузии так плохо с работой? - удивлённо обратилась я к грузину.
     - Ещё как! - буркнул он, - иначе зачем бы мы сюда шли, нелегально, через турецкие леса и болота, мы бы дома остались!...

     После того, как грузинская пара ушла, я, в свою очередь, заняла стул Кати.
     - Я два часа искала ваш офис! - начала я с жалобы.
     - А что его искать, - парировала Лиля, - он же рядом!
     - Я уже купила билет домой, - призналась я.
     - Зачем? - удивилась Лиля, - Разве я сказала, что не найду тебе работу? Работа есть, надо только подождать. Вот на Санторине у мусульманки Фатимы начался Рамадан.
     - И что? - не поняла я.
     - Работать им запрещено в это время, вот что! Отдай турфирме билет, который ты купила, - может быть, они вернут тебе деньги. Придешь в понедельник, тогда точно будет известно насчет работы.    

     Потом, гуляя по нашему району, я обнаружила в нем целый грузинский квартал: интернет-кафе на Коммодуру, кафении и магазины с грузинскими вывесками на улице Зинонос. Неудивительно, что в поисках работы все их грузинские родственники и знакомые первым делом приходили в Лилину графию. Вот и сейчас я зашла в грузинское кафе рядом с Лилиным подъездом: и кофе, и булочка, и обслуживание были отменными, - впрочем, как и в греческих. Гостеприимство у грузин в крови, и даже круглые буквы их алфавита, похожие на греческий, напоминают аппетитные сдобные булочки.   

     Я вернулась домой, чтобы попросить Тамару показать мне дорогу к офису "Волга-транс", которую я не запомнила. Но Тамара куда-то ушла, а, когда вернулась, и мы вдвоём отправились в "Волгу", она была уже закрыта. 
     Представив возвращение в наш караван-сарай, с нагрянувшими утром полячками, искусанной клопами лежанкой и единственным отрадным местом - широким балконом, к вечеру, впрочем, занятым курильщиками, - я сказала Тамаре, что, пожалуй, еще погуляю, а она пусть идет домой, если хочет.
    
     Так я гуляла до наступления сумерек, пока не спохватилась, - смогу ли теперь найти обратную дорогу, если и днем все время путаюсь?
     И, как назло, ко мне вдруг стал клеиться весёлый молодой человек, немного полный, с рыжим ёжиком на макушке, в черных брюках и футболке:"Вы из Польши? - почему-то спросил он, - как вас зовут? Где вы живёте? Меня зовут Спиро", - "Очень приятно", - после всех рыжих санторинских Адонисов и грузинки-блондинки, рыжий Спиро меня совсем не удивил. - "Пойдёмте куда-нибудь посидим"..."Я устала, может быть, в другой раз", - ответила я, отмечая про себя, что греки пристают очень культурно и тактично, не то что наши альфа-самцы, и одновременно понимая, что я окончательно и бесповоротно заблудилась!
     Но парень продолжал меня преследовать, и, в довершении, у меня оторвалась подошва одного из потертых чёрных с золотой инкрустацией шлепанцев,обнаруженных когда-то под кроватью съехавших санторинских постояльцев и приватизированных мною. В отчаянии я показала Спиро этот шлепанец.
     "Пойдем купим колу!" - сказал он мне на это. "Какую "Колу"?" - удивленно спросила я. "Пойдем, пойдем купим колу, и все будет хорошо!" - тянул он меня к ларьку на другой стороне улицы. "Господи, какой дурак, - думала я, - я заблудилась, у меня подошва оторвалась, а он пристаёт с "Кока-колой"!" - но Спиро уже возвратился ко мне с маленьким тюбиком клея и быстро отремонтировал шлепанец.

     Потом я продолжила безуспешные поиски дома. "Вот театр, вот церковь, вот стройка, - объясняла я Спиро, - тут должен быть поворот направо, нет, налево..." - и я в отчаянии возвращалась в исходную позицию, на Агиос-Константинос. "Ты хоть знаешь, какая улица, какой номер дома?" - спрашивал мой новый знакомый, "Улица Коммодуру, а номер дома - не знаю", - и я начинала новый круг:"театр, церковь, стройка, теперь поворот!" - "театр, церковь, стройка!" - передразнивал меня Спиро, покатываясь со смеху, хотя мне было совсем не смешно.
     Вдруг, каким-то чудом, я оказалась прямо у нашего подъезда, и надпись "Галина" на коричневой табличке у звонка показался мне самым родным и желанным адресом на свете. Еле живая, я поднялась наверх. Выпила чаю и растянулась на своей лежанке. Раскрыла маленький греческий словарик: действительно, kola по-гречески означало "клей".

     На Тамариной кровати, как всегда, лежащей с натянутым на нос серым одеялом, словно оно могло согреть её в греческую сентябрьскую жару, - сидела красивая, похожая на актрису Веру Сотникову, татарка Ролина, подруга Мухаммеда, слушая ее сетования и, в свою очередь, проводя воспитательную беседу на тему "Греция слезам не верит".
     Мухаммед работал в ресторане, и, наверное, был безупречным официантом: вежливым, спокойным, доброжелательным. Ведь и дома он исполнял роль доброго духа: раньше всех вставал, поддерживал порядок на кухне, иногда, под настроение, готовил экзотические блюда, с ароматом восточных специй и угощал желающих.
     По вечерам, из их крохотной комнаты за занавеской доносились греческие слова и фразы - Мухаммед учил Ролину, и та послушно за ним повторяла. Глядя на эту, вовсе не приторно, счастливую пару, можно было подумать, как, в сущности, мало нужно человеку в жизни. И довольствоваться тем, что имеешь - это великое искусство.

     В воскресенье, с утра, я снова пошла в "Волга-trans", где, к моему удивлению, обаятельная еврейская женщина без проблем забрала мой билет и вернула деньги.
   
     Вечером я пошла провожать Тамару в аэропорт, - хотя ее самолет улетал утром, она, желая сэкономить 6 евро за ночь в нашем "хостеле", решила уехать сейчас и переночевать в аэропорту. Дойдя пешком до Синтагмы, мы некоторое время ждали автобуса, а потом распрощались.
     Мне было немного грустно, так как, несмотря на непробиваемый пессимизм, я привыкла к Тамаре. Но, окунувшись в прохладу и очарование летнего вечера, я развеялась, особенно гуляя по алее тополей и платанов, вдоль которой, среди благоухающих кустов роз, азалий и рододендронов тянулись бесконечные лотки, заполненные книгами всевозможных видов, форматов и тематики. Это была какая-то ярмарка греческой литературы, - и, хотя я уже купила на Санторине пару греческих книг и больше мне было не нужно, - само это изобилие радовало глаз. 
     Так, гуляя по Афинам, я вернулась домой только к девяти часам, обнаружив у дверей нашего подъезда своего вчерашнего ухажера.
"Pos pas?" - спросил меня Спиро. "Kala", - ответила я и исчезла в дверях. Объяснять ему свою усталость, недостаточное владение греческим, заботы о поисках работы, мне было лень. К тому же он был намного моложе меня, и такой расклад меня не устраивал. Но он появился еще один раз, как-то утром, когда я снова куда-то спешила. 

   
 С о о т е ч е с т в е н н и к

       и з  "О п т и к и".

     В понедельник я уже хорошо ориентировалась в нашем районе, и дорогу к Лилиному офису знала, как свои пять пальцев: у кафе "Sport" надо пересечь Агиос-Константинос, пройти по площади мимо реставрирующейся церкви, - а столики кафе, с утра занятые старыми греками, пальмы и продавцы-пакистанцы с разложенными на розовой плитке тротуара товарами, обозначат улицу Зинонос, в конце которой и находился Лилин офис. Она права - заблудиться тут просто невозможно.
     До обычной встречи с ней я успевала вдоволь нагуляться, зайти в интернет-кафе к грузинским мальчикам и попить кофе с булочкой в кафении у грузинских девушек.
    
     Вот и сейчас я решила, пока есть время, зайти в магазин "Оптики", что постоянно попадался мне на глаза на улице Агиос-Константинос и заказать новые очки взамен треснувшим на Тирасии, - раз я собираюсь здесь оставаться.
     Узкое и продолговатое помещение, сверкающее белизной шкафов и стендов, зеркал, стекол очков и рядами пришпиленных разномастных оправ. За белым столом стоял высокий мужчина в белом халате, со стрижеными ежиком русыми волосами, деловым выражением лица и хмурым взглядом серых глаз.
     - Здравствуйте, я хочу заказать очки..- начала было я на своём
elliniki dimotiki, - но его лицо вдруг исказила раздраженная гримаса:
     - Господи, да говорите вы по-русски! - "о-па!" - мысленно воскликнула я, как та маленькая дочка российского дипломата, семья которого однажды посетила нашу тирасийскую таверню, и я, обслуживая их, внезапно перешла на русский.
     Оптомерист, или как они называются, не стал проверять мое зрение, - просто посмотрел старые стекла и измерил железной линейкой расстояние между глазами. Когда с диагностикой было покончено, в мужчине проснулось любопытство к моей персоне:
     - И что вы здесь делаете, можно узнать?
     - Работала в таверне, на Санторине.
     - А сейчас?
     - Ищу работу...Я хочу новую оправу, покрасивее, можно посмотреть?
     - Да, конечно, - он махнул рукой на стенд, и я начала снимать и примерять висящие там оправы, глядя на себя в зеркало.
     - Вам, как блондинке, пойдет светлая, - со знанием дела сказал оптомерист, и выбрал мне оправу.
     - Ну да, ничего, - согласилась я, рассматривая себя.
     - Уезжайте вы отсюда, и как можно скорее! - вдруг заявил мужчина, - откуда вы вообще?
     - Из Эстонии.
     - Тем более! С вашим паспортом вы можете поехать в любую порядочную европейскую страну - Германию, Англию! (Грецию он, похоже, ни к порядочным, ни к европейским странам не причислял). Здесь же полный бардак! Ничего нет хорошего!
     - Как же - нет? А солнце, а море? - наконец, осмелилась я возразить.
     - Ну...вы погрелись на солнце, искупались в море?
     - Да!..
     - Вот и езжайте отсюда, и как можно скорей!
     Примерно так он говорил, в духе только что улетевшей Тамары, но с ещё более мрачной убежденностью в своей правоте, попутно оформляя мой заказ. Новые стекла с новой оправой стоили 200 евро, - по моим эстонским меркам, недёшево.

     Я вышла на улицу, мало впечатленная грозными филиппиками и предостережениями этого странного мужчины, - скорее, почувствовав ещё большее желание здесь остаться. И, поскольку Лиля позвонила мне, сказав, что наша встреча переносится на завтра, - продолжила знакомство с Афинами.
     Полюбовавшись на Синтагме гвардейцами-эвзонами у здания Правительства, в красных фесках, черных юбках и с черными помпонами на башмаках, - я свернула на Плаку и, мимо развалин библиотеки императора Адриана с конным памятником ему же, прошла в Национальный сад, заложенный Амалией, первой королевой независимой Греции (как потом узнала, первый в мире Ботанический сад появился именно в Афинах, по инициативе ученика Аристотеля Теофраста в 4 в. до н.э.)

     Едва взглянув на холм и стены Акрополя, я решила отложить его посещение на другой день и, изнемогая от жары и усталости, влезла в сине-белый вагончик экскурсионного поезда, совершив за 10 евро короткую поездку по незамысловатому маршруту. И, наконец, приземлилась под светлым  парусиновым тентом кафешки с красным лейблом "koka-kola" по краю, заказав пирожок с банкой охлажденной портоколады.
     Все это продолжало напоминать мне крымское детство, с его ощущением вечного праздника и безмятежной умиротворенности. Жаль только, что со мной уже не было родителей, чтобы показать им Афины.
     И жаль, со мной еще не было айфона, чтобы прочесть в интернете,  что "улица императора Адриана - одна из самых древних улиц мира! Она существовала еще в античные времена. Здесь наиболее густо сосредоточены все магазинчики и кафешки для туристов. Часть из них, примыкающая к Анафиотике (склон кикладских домиков строителей-переселенцев с Анафи, приехавших в середине 19 века на строительство Королевского дворца), представляет собой террасы и лестницы, на которых расставлены столики..." eclektica.ru

     Я старалась экономить и, заходя время от времени в какой-нибудь магазин, лишь примеривалась, что надо будет купить к зиме, если я здесь останусь, - когда вдруг увидела на улице Эолу, полюбившейся мне как из-за названия, так и из-за атмосферы афинского квартала 18-19 в. с его шарманщиками, лавочками, обветшалыми классическими зданиями, - молодого мужчину в темной футболке под пиджаком, разительно похожего на Панайотиса, с теми же мягкими и тонкими чертами задумчивого лица, откинутой со лба назад волной темных кудрей, колышущейся в такт легкой, стремительной походке, - и, как зачарованная, поспешила за ним следом. Но, задержавшись на светофоре пешеходного перехода, я упустила его из виду, - двойник Панайотиса свернул на боковую улицу и исчез в толпе, а я пришла в отчаяние, словно потеряла его во второй раз.

    
      А л е к с а н д р а. 
    
     Войдя во вторник в Лилин кабинет, я воззрилась на сидящую на стуле напротив ее стола молодую женщину лет 35-ти, в длинном, разлетающемся темно-зеленом, платье-тунике из мятого шелка, шедшем к ее высокому росту и несколько полным бедрам, и коричневых древнегреческих сандалиях. Живые, близко посаженные карие глаза-звездочки, - прямо, как у Нико! - пушистые каштановые волосы, собранные в толстый узел на затылке довершали легкий, беспечный образ этой знаменитой в лилином кругу более, чем Македонский в кругу античных историков, Александры из Таллинна.
     Наслышана я о ней была много, и вот увидела воочию. Александра, впрочем, и сама с удовольствием рассказывала всем желающим о своих насыщенных разнообразными приключениями "греческих каникулах", - в данный момент - Лиле, ее помощнице Татьяне, строгой брюнетке с прической каре (Ани здесь уже не было) и вошедшей мне, - оборачиваясь к нам поочерёдно на вертящемся стуле, в разлетающемся платье, с нога на ногу в болтающемся шлепанце, - как егоза.

     За три месяца, проведённые на островах, загорелая до шоколадного цвета, она казалась и ощущала себя почти гречанкой. Работая горничной в отеле Санторина, она спала в общей комнате с парнями. Там же, на Санторини, она попала в оползень, покатилась с горы и, чуть не сломав себе шею, вывихнула ногу.
     Отлежавшись в больнице, Александра отправилась работать в другую гостиницу, на Пафос, где в неё влюбился приехавший на уикэнд хозяйский сын Костас. Потом ещё, кажется, успела поработать на Иосе. И вот теперь она в Афинах, где живёт позвавший ее сюда влюбленный Костас, и обещавший ей найти здесь работу.
     - Я бы на твоём месте не стала полагаться в вопросе поисков работы на мужчин, - покачала головой Лиля.
     - Поэтому я первым делом и пришла к вам! - весело сказала Александра, - да нет, мне достаточно, что он меня любит, работу я как-нибудь сама найду.
     - С твоим греческим это не проблема, подыщем что-нибудь, - пообещала Лиля.

     Днем в среду мои очки были уже готовы, и соотечественник-оптомерист примерил их мне, коснувшись переносицы. К готовым очкам прилагался футляр и белая подарочная сумка из атласной бумаги с золотыми буквами названия фирмы.
     Он вышел вслед за мной на порог, и мы ещё немного поговорили:
     - Ну как с работой?
     - Сегодня втроем, вернее, вчетвером, поедем в какой-то ресторан на встречу с хозяином, - сообщила я.
     Он недовольно поморщился:
     - Ресторан хоть хороший?
     - Не знаю, - пожала я плечами. А оптомерист вдруг вручил мне 5-евровый телефонный пакет, "чтобы я не тратила деньги за роуминг".
     - Спасибо. Как вас зовут, можно узнать?
     - Михаил, - ответил он все с тем же хмуро-деловым выражением лица, - интересно, он когда-нибудь его меняет?

     После обеда мы: Лиля, Татьяна, Александра и я, - сели на автобус и отправились в один из престижных районов Афин, в котором, по лилиным словам, жили самые богатые афиняне. Мне же этот райончег показался, пусть беленьким и чистеньким, но унылым и однообразным: кроме нескольких интересных общественных зданий и стадиона преобладающими строениями в нем были однотипные двухэтажные коробки домов, окруженные купами пальм и оливковых деревьев.
     Молодежное кафе с просторной верандой под тентом выглядело довольно мило и уютно, но где ему до нашего "Капитана Михалиса" или любого другого санторинского!
     А встретивший нас полный мужчина среднего возраста, в белой рубашке с короткими рукавами, одутловатым лицом и потными седеющими кудрями держался напыщенным павлином и сверлил нас подозрительным взглядом карих, навыкате, глаз.
     За все время беседы он ни разу не улыбнулся ни Лиле, ни Татьяне, ни Александре, хотя те, - особенно последняя, - из кожи лезли, желая ему понравиться. Александра, бойко говорящая по-гречески, уверяла шефа, что она хорошо ладит с молодежью, понимает их запросы и проблемы, и готова заступить на работу хоть сейчас.
     Я же, сознавая, как проигрываю на ее фоне и внешне, и в знании греческого, - больше молчала, разглядывая окружающие кафе пальмы и платаны. Но вскоре уклончивое лицемерие "павлина", понятное и без перевода, эти бесконечные:"да, но поймите...", "конечно, все это так, но рейтинг нашего ресторана очень высокий..", - начали меня раздражать, и я начала вполголоса ныть, обращаясь то к Лиле, то к Татьяне:"Вы же видите, мы ему не нравимся, пойдемте домой!"

     Добившись этим лишь того, что на обратном пути, в автобусе, мне всеми тремя была прочитана лекция на тему умения себя вести с потенциальными работодателями и мужчинами в целом. "Если ты собираешься продолжать в том же духе, то не только работу не найдешь, но и замуж никогда не выйдешь!" - отчитала меня строгая брюнетка Татьяна. "А я и не собираюсь!" - парировала я. Напугала, действительно, ежа голой задницей!   
     Доехав до нужной остановки, мы спустились в метро: Лиля с Татьяной поехали в одну сторону, а мы с Александрой - в другую, до станции Омония, вблизи которой она тоже снимала комнату.

     Выйдя из подземного перехода, мы долго гуляли вдвоём, так как особых дел ни у Александры, ни у меня не было: она ждала приезда Костаса, а меня ожидала атакуемая клопами лежанка у окна в комнате Галины, где кровать Тамары уже заняла румынская девушка Габи (Габриэла), смуглая, горбоносая, с пышной гривой темных, вьющихся волос, непрестанными звонками по мобильному и потрепанным румынско-греческим разговорником.

     Только выйдя из метро, целеустремленная Александра сразу наметила себе план действий:
     - Мне нужно купить новый мобильник, сумку и какие-нибудь летние брюки. Представь, за три дня, что я в Афинах, я еще даже не разбирала чемодан, такая лень нашла...
     Говорят, что шопинг - любимое занятие женщин. В моем случае это так, если тратятся не мои деньги, и я лишь - спутница, у которой спрашивают совета. Обойдя площадь Омонии по кругу, заглянув в несколько магазинов и полчаса проболтав с продавцом киоска мобильников, - её греческий тёк безработным ручейком, по поводу ошибок она не парилась, - Александра купила все, что намечала, кроме сумки.
     - Я люблю этот район, Омонию, он мне чем-то напоминает Италию, - сказала она, когда мы свернули на одну из пяти, лучами расходящимися от площади, боковых улочек.
     - Ты была в Италии?
     - Ага. У меня и тут есть знакомый итальянец, - хочешь, познакомлю?
     - Нет, спасибо.
     - А что, он хороший, но не в моем вкусе, - тем более, что у меня уже есть Костас. Когда я в начале лета приехала в Афины и сидела вот тут, на этой скамеечке, с греческо-английским разговорником, он ко мне подошел и заговорил. И мы до сих пор переписываемся по смс.
     - А Лиля утверждает, что Омония - самый криминальный район в Афинах, - не преминула я вставить свои пять копеек.
     - Ха. Омония - криминальный район! Она не жила в Таллинне! После него уже ничего не боишься!
     - Неужели там все так плохо? - удивилась я, - мне казалось, что Таллинн - интеллигентный и культурный город.
     Александра только хмыкнула:
     - У меня нет ни малейшего желания туда возвращаться! Наоборот, хочу потом, когда обустроюсь, перевезти сюда дочку и маму.

     Полчаса спустя мы приземлились за уличный столик кафе "Sport" на углу Коммодуру. Когда Александра заказала нам кофе, я поначалу отказывалась, но она меня убедила, что, по греческим правилам, - если кто-то тебя угощает, значит, ему так хочется, и отказываться нельзя.
     Мы отпили по глотку принесенного молодым официантом kafes ellinikos, и она закурила, медленно пуская дым и предаваясь воспоминаниям.
     Свою белую бумажную сумку из "Оптики" я поставила рядом со стулом, а золотистую, немного облезлую дамскую сумочку беспечно повесила на его спинку. 
     - Я хочу найти себе в Афинах какую-нибудь непыльную работу, какая у меня была последний раз в Таллинне, в одном офисе.
     - Почему же ты оттуда ушла?
     - Меня ушли! - с сарказмом ответила она.
     - Из-за эстонского?
     - Да нет, с эстонским все было нормально. У меня обнаружили рак. - Я испуганно поперхнулась и не решалась спрашивать дальше, полагая, что если она не вылечилась, это некорректно, а если вылечилась - то и спрашивать не о чем. По крайней мере, по ее цветущему виду можно было решить, что все обошлось.
     - И домой мне возвращаться нельзя: после падения с горы я сломала лопатку, и полеты в самолете мне теперь противопоказаны. Вот такая я проблемная женщина, - усмехнулась она, - да еще старше своего Костаса на три года. Но он вроде бы любит меня...
     Мы задумались, каждая о своем, но вдруг я взглянула на Александру: поперхнувшись дымом и откашливаясь, глядя на меня страшными глазами, она выкрикнула:"Сумка! Украли!" - показывая рукой вперед и вдаль. Вскочив и обернувшись, я увидела только спину в черной рубашке и сверкающие пятки мчащегося вниз по Агиос-Константинос с моей золотой сумкой смуглого, темноволосого пакистанца.
     Я пустилась было за ним - куда там, легче догнать зайца в поле!
     - У меня там был паспорт и кошелек! - в отчаянии воскликнула я, возвращаясь к нашему столику.
     - Так, подожди, я сначала куплю сигарет, а то мне без них не сообразить, что делать, - сказала Александра с Лилиными интонациями в голосе и пошла к сигаретному киоску. Вернулась она с парочкой полицейских в серой форме, тусовавшихся в другом конце кафе, которые сразу послали патрульную машину по Агиос-Константинос и принялись меня дотошно расспрашивать о происшедшем, а Александра, с моих слов, рисовать в блокноте "портрет вора", - хотя что я могла увидеть, кроме его спины и пяток? 
     Только тут я догадалась заглянуть в стоящую рядом белую бумажную сумку "Оптики", и обнаружила в ней и свой паспорт, и пачку денег в конверте, - оказывается, я сама их в нее положила, уже и не помня, чем руководствуясь, - ее вместимостью или новизной. А воришке остался лишь кошелек с мелочью и банковской карточкой, кода от которой он не знал.
     - Дуракам везет! - радостно воскликнула я и объяснила Александре, что все обошлось, воришка схватил не ту сумку! Но с ее лица долго не сходила бледность, и она потащила меня в полицейский участок на улице Менандру.

     Там мы полчаса просидели в очереди на скамеечке, где рыдала навзрыд польская девушка, у которой действительно украли документы, - а ее мать, как можно было понять, ее утешала.
     Пролезшая в кабинет дежурного полицейского Александра притащила мне оттуда несколько бланков на английском языке, которые мы, после ее третьей сигареты и мобилизации всех серых клеточек наших мозгов, кое-как заполнили.
     Наконец, подошла наша очередь в кабинет, где нас долго и, конечно, без толку, мурыжил красивый греческий комиссар Мегре в серой полицейской форме, которая ему очень шла, составляя протокол о пропаже моей несчастной сумки уже на греческом языке.
     Единственное, что я могла отметить: бюрократической волокиты в афинском полицейском участке было все-таки меньше, чем в санторинском отделении банка, где я, с помощью Михалиса и Наташи, совершала свой первый и последний денежный перевод в Эстонию.

     Когда мы с Александрой, наконец, вышли на улицу, было уже совсем темно, и пронизанная звездами и разноцветыми огнями витрин темнота ласково обволакивала оживленные улицы...вечер, как говорится, удался!..

         A f r o d i t i

      "В Греции боги повсюду - в
       ветре, в скалах, в сосновых
       рощах и развалинах древних
       храмов"
       
    (Татьяна Толстая "Нехоженная
                Греция")

     В первые дни моего приезда в Афинах постоянно шел дождь, лил с утра до поздней ночи, и с ночи до утра, заглушая своим шелестом шум стройки и вечернее громыхание переворачиваемых мусорных баков.   
Он просто не прекращался, как в тропиках в сезон дождей, - и я подозревала, что Посейдон с дочерью Нефелой послали мне его в наказание за то, что я покинула Санторини.
     Мостовые текли рекой, в которой вода доходила до щиколоток, ноги постоянно намокали, почему и порвался мой несчастный шлепанец.
Я пряталась от дождя в подвалы магазинчиков на улице Менандру, то антикварных, то арабских - с красавчиком-продавцом и полной витриной восточных сладостей наверху, и потрепанными изданиями Корана и прочей мусульманской литературы, собственно, в подвальчике, - откуда, едва взглянув на змеино-скорпионские закорючки арабской вязи, я выскочила, как ошпаренная!
     Однажды, пережидая дождь в подъезде жилого дома, я с удивлением увидела Галину, в плаще, и в бессменной пестрой шали, утиной походкой поднимающуюся вверх по лестнице. Она подтвердила, что здесь живет и отдала мне свой зонт, - который назавтра, при очередном проверочно-платежном посещении ею нашей квартиры на Коммодуру, я ей вернула.

     Теперь же выглянуло солнце, стояла летняя жара, и я купила у китайцев новые, белые с золотым, шлепанцы, всего за 3 евро.
     И снова сидела в Лилином кабинете, где она деловито листала свой толстый журнал и обзванивала потенциальных работодателей, но все было глухо: у мусульманки с Санторина кончился рамадан, и она вышла на работу; нуждающаяся в сиделке бабушка хотела, чтобы та в совершенстве владела греческим и т.д.
     Лиля вздохнула, перелистнула еще несколько страниц, и вдруг глаза ее загорелись:
     - У меня есть для тебя предложение: ты будешь вести хозяйство у одинокого мужчины 56-ти лет, и, если ты ему понравишься, ты можешь остаться у него насовсем.
     - Это в каком смысле? - напряглась я.
     - В прямом. Ты же сама говорила, что тебе нужен хороший мужчина. А он как раз ищет что-то оригинальное...(мда, если Александра в их кругу слывет "Македонским-победителем", то я, видимо, "чем-то оригинальным", подумалось мне) Ты не пугайся, это такой греческий обычай, сначала он присматривается к тебе в быту и хозяйстве, и, если ты ему понравишься...
     - Я поняла. А что, если ОН мне не понравится? Такой вариант не рассматривается?
     Лиля скорчила озабоченную гримаску, мол, ну что за непонятливость, и я решила поставить точки над "i".   
     - Если...после...Скажите прямо - вы предлагаете мне пойти в проститутки или наложницы или как у них там по-гречески...
     - Что-о? - разъярилась вдруг моя Фея-Крестная, - если бы я хотела отправить тебя в проститутки, ты бы уже давно была там, глазом
не успела моргнуть!
     - Окей. До свидания. Я пошла покупать билет на самолет, - встала я и направилась к дверям.
     Но не успела их раскрыть, как на пороге появилась спокойная и самоуверенная красавица Ролина, у которой по расписанию был обход предлагающих работу графий. Мне стало смешно.

     В "Волга-транс" русоволосая девушка заказала мне билет на субботу, 19 сентября. И я с легким сердцем снова отправилась гулять по Афинам.
     Заодно зашла и в "Оптику". Так как Михаилу было запрещено разговаривать со знакомыми внутри магазина, он вышел поболтать со мной на улицу.
     - С вашей телефонной карточкой у меня ничего не получается, - пожаловалась я.
     - Может быть, она просроченная, они иногда продают просроченные, - предположил оптомерист.
     - Бог с ней, я все равно скоро уезжаю, уже билет купила на субботу.
     - Правильно делаете! Нечего вам здесь делать! - неподдельно обрадовался он, и его лицо наконец-то озарилось каким-то подобием улыбки. Впрочем, Михаил, одернув себя, тут же снова поменял его выражение на привычное, хмуро-недовольное и обрушил на меня поток свежих страшилок о том, как легко молодые русские девушки в Афинах становятся проститутками и наркоманками.
     - И обратной дороги для них уже нет, это затягивает! Одна знакомая моих знакомых недавно умерла в больнице, ее не смогли спасти..- непререкаемо, аки твой дельфийский оракул, вещал он. Я же, не будучи ни особо молодой, ни особо русской, слушала оптомериста вполуха и, чтобы сменить тему, рассказала вчерашний случай с сумочкой, надеясь его рассмешить.
     - Представляете, ваша подарочная сумка из "Оптики" меня спасла!
     - Ну да, ну да...
     Дохлый номер. Мой рассказ о неудавшейся краже лишь укрепил Михаила во мнении, что в Греции нет и не может быть ничего хорошего. А что же он сам здесь делает, так неплохо устроившись, вдруг подумала я и спросила: 
     - А вы сами давно здесь?
     - 20 лет уже.
     - Ого! А откуда приехали?
     - Из Москвы.
     - Ого!

     Покинув "Оптику", я двинулась, как обычно, вверх по Агиос-Константинос к любимой площади. Было очень жарко. На углу Омонии и Цальдари сидел безногий нищий, которому я отдала прследние 2 евро, и, с чувством выполненного долга, присела отдохнуть за столиком уличного кафе.
     Доев завалявшуюся в сумке и подсохшую булочку, я запивала её простой водой из поллитровой пластиковой бутылки. За соседним столиком сидела пара пожилых туристов, по виду - немцев или англичан.
     Рассеянно внимая однообразно-пестрому ритму движения толпы, растворяющейся в жарком мареве полдня, я вдруг обратила внимание на немолодую, но очень изящную женщину, - такими бывают стареющие балерины, - с легкими морщинками на красивом лице, ласково и беззаботно сияющими карими глазами, пышными, выбивающимися из узла и падающими пушисто-змеящимися темными прядями на лицо и плечи, волосами.
     В джинсах и маечке, слегка очерчивающей маленькую грудь, она, - я еще не понимала, что это Она, но внимательно за ней следила, - достала из пакета сухие, тонкие лепешки, и лёгкими, словно пассы, движениями, начала их крошить и рассыпать по воздуху, - стая голубей сразу слетелась к ней, и только тут до меня дошло, Кто это. Все совпадало: слетевшие со всех Афин голуби с их нежным, грудным воркованием, выверенная, словно у танцовщицы с античной вазы, пластика движений гибкого тела, влекуще-ласкающих рук, крошащих тонкие лепешки тонкими пальцами, - у кого все это может быть? У кого, как не у вечно юной Богини любви и красоты?
     Я застыла со своей бутылкой в руке и, как завороженная, смотрела на пантомиму Афродиты, явившейся мне одной в мареве полдня, - но почему? - разве она не знает, что Панайотис для меня навсегда потерян?...
     Она же, закончив ритуал кормления голубей, беспечной, танцующей походкой направилась дальше, по одной из пяти расходящихся от площади Омония улиц, с болтающейся на боку вышитой красными и сиреневыми узорами матерчатой сумкой, и даже, - о ужас, - без тени смущения поднимая с земли сигаретные бычки, озабоченно и со знанием дела их рассматривая, откидывая совсем никудышные, - чтобы сбить меня с толку? - Афродита и сигаретны бычки...но разве Богиням не позволено все, в том числе и это..пока не исчезла в пролете пассажа большого универмага.
     А я все еще пребывала в ступоре, не веря ни своим глазам, ни чувствам..между тем, как ее кроткие голуби своим воркованием усмирили, наконец, нестерпимую полдневную жару, принесли сиесту и отдых измученному борьбой за существование городу, а следом - умиротворение и прохладу ласкового вечера.

     В пятницу я побывала на Акрополе. Перед ведущей в гору широкой каменистой дорогой находился киоск продажи билетов, но, так как у меня уже не было денег, я поднялась по ней вверх только до шлагбаума, за которым начиналась покрытая белыми плитами платная территория храмового комплекса с Парфеноном, Эрехтейоном и прочими Профилями, пребывающими в полувековой реставрации.
     Полюбовавшись лишь издали их золотистыми колоннами, - которые античные икодомосы нарочно строили сужающимися, чтобы простые смертные, глядя на них снизу, с учетом оптического обмана, видели более стройными и словно парящими в небе, - я свернула на окружающие их, поросшие кипарисами, платанами, реликтовыми соснами и прочими верблюжьими колючками холмы, по которым можно было пока еще гулять бесплатно.
     Вместе с китайскими туристами в черных футболках и соломенных шляпах я взобралась на груду желтовато-розоватых камней развалин Ареопага, с вершины которых Афины показались мне бескрайним светло-каменным морем зданий и кварталов с зелёными островками деревьев и круглыми, невысокими бежеватыми холмами на горизонте.
    
     И я снова спустилась в это море. На площади между Национальным садом и Плакой я нашла 1-евровую монетку, которую мне, видимо, послала Афина, на оставшиеся два дня.
     У реставрирующейся церкви на Зинонос, куда я как-то зашла поставить свечку и возле которой постоянно тусовалась русскоязычная толпа безработных и примкнувших к ним мутных личностей, мимо которой я обычно проходила мимо, - но сегодня, от нежелания возвращаться домой, присела на каменную скамейку отдохнуть.
    Ко мне сразу подошёл субтильный, сильно потрепанный мужчина неопределенного возраста, с немытыми темными волосами, воскликнувший:"Какой у тебя красивый зайчик!" - показывая на мою поясную меховой сумку-ослика.
"Это не зайчик, а ослик, с Санторини!" - объяснила я ему, и мы немного поболтали.
     Назвавшийся Володей мужчина говорил с молдавским акцентом, но ничего особо интересного я от него не услышала: дежурные жалобы на то, что для него, наследного принца и квалифицированного икодомоса   , работы в Афинах нет, а если и находится что-то, то временное, неофициальное, малооплачиваемое.
     - Да ладно! - не поверила я,
- столько строек вокруг! У нас под окном строители целый день долбят и грохочут!
     - Во-первых, попробуй туда устройся! - возразил мой собеседник, - а во-вторых, если ты работаешь неофициально, то заплатят столько, сколько захотят!
     "А в-третьих, - продолжила я за него мысленно, - гораздо легче, конечно, сидеть на этой площади перед церковью целыми днями, тусоваться с себе подобными шалопаями, перебиваться случайными заработками, курить травку и ничего не менять. Ну посмотри хотя бы на Мохаммеда!" - но, конечно, вслух ему этого не сказала, а, пожелав удачи, встала и пошла восвояси. Заражаться в последний день упадническими настроениями не было никакого смысла.   

     Улица Менандру, нарядная и оживленная, подняла мне настроение. Прогуливаясь по ней вдоль магазинов и кафе, я случайно, слово за слово, познакомилась с самым позитивным афинским мужчиной, - не считая  Мохаммеда, - за всю неделю моего пребывания здесь.
     Его звали Николай, - но сам он попросил называть его Колей, мол, если не все Афины, то вся Омония знает его, как Колю, понтийского (то есть черноморского) грека: просто, но опрятно одетый, спортивный, подтянутый, с лёгкой сединой темных волос и живыми карими глазами, он сразу внушил мне доверие, напоминая и моих деловых крымских родственников, и интеллигентных друзей бывшего санторинского шефа.
     Имея множество связей и знакомств, но не имея собственного офиса, Коля был, если можно так выразиться, ходячей биржей труда и, прогуливаясь по нашему району, высматривал потенциальных клиентов, чтобы предложить им пусть небольшой, но постоянный и честный заработок в Афинах.
     Мы сели за столик кафе и разговорились. Коля давал гарантию, что не подведёт и даже подпишет договор с работодателем. Для начала он предложил мне мыть подъезды за 700 евро в месяц.
     - Ну где же вы были раньше? - сокрушенно вздохнула я, - конечно, я согласна, однако у меня уже куплен обратный билет домой!
     - Верните им!
     - Я уже один раз им возвращала, неудобно...и потом, у меня закончились деньги, на последние я и купила билет.
     - Ну как знаете...- развел он, в свою очередь, руками. Но не сильно огорчился, и мы еще немного посидели - поболтали, перетирая животрепещущие проблемы русско-эмигранского житья-бытья: озабоченных блондинками греков и озабоченных замужеством за грека блондинок (как, впрочем, и брюнеток).
     - Ты знаешь, я от них просто угораю, - поделился Коля, - они наивно думают, что если сюда приехали, все греки дружно побросают своих жен и женятся на них!
     - Но ведь бывают случаи! - возразила я, вспомнив Наташу, Лилю и Александру. (Ее Костас, впрочем, не был женат).
     - Бывают. Но очень редкие. В основном они просто хотят развлечься.
     - Ну да, мне предлагали такой "греческий обычай", но я отказалась.
     - Правильно сделала!
     - Знаете, Коля, я запишу ваш телефон, и, когда приеду в следующий раз искать здесь работу (почему-то я была уверена, что приеду), обязательно позвоню.
      - Конечно.

        .     .     .
 
     Этот телефон, записанный на рекламной карточке "Волга-транс", у меня пропал вместе с карточкой на неисповедимых гастарбайтерских путях.
     Примерно через месяц после возвращения домой мне приснился сон: я отплываю от Санторини не на пароме, а в одной из кабинок фуникулера, упавшего в воду. Увеличенные до размеров дОма, застекленные чёрные кабинки герметичный и заполнены людьми, и я плыву в одной из них.
     Мы плывёт целый день и к вечеру подплываем к Венеции, - я уверена в этом (как всегда мы уверены в чем-то во сне), хотя в ночной темноте различаю лишь чёрные провода вдоль облезлых стен каналов и светлые окна подвалов-квартир, совсем не венецианских, скорее питерских. К одному из таких подвалов мы и причаливаем в нашей чёрной кабинке и сходим по склизким ступеням вниз, дальше - не помню.
     Я расшифровала этот сон, как свое собственное, и острова Каллисто-Стронгили, и непоседливых венетов (то ли кельтов, то ли славян)  - падение с высоты, на грешную землю, ниже уровня моря. И как предсказание крупного наводнения, в которое я попала, через десять лет и два месяца оказавшись в Венеции...      
          
         .    .    .

     "Потом туда, за мыс Сунион, к далёким маяками скорби, через воды, воспоминания о Леандре, туда, где мусульманские мёртвые ждут нас с продуманным безучастием..."   
      


_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

 *1. "Вы говорите по-гречески?" - "Плохо".
 *2. "Ладно".               
 *3  "Как дела?"
 *4  "Подожди!"
 *5  "Я не ваша нянька" (англ-греч)
 *6  Мэри Рено,"Бык из моря".      
 *7  "Тебе нравится здесь?" - "Мне нравится здесь!"
 *8. "Сколько стоит?" - "Нисколько!"
 *9. "Свежая рыба, свежая рыба, подходите и берите!"
 *10. "Стулья, стаканы!"
 *11. "Почему боишься?"