Записные книжки Чехова

Когда людская глупость становится нестерпимой, книги кажутся чересчур многословными и заведомо тенденциозными, а пишущие принимают нелепые позы и вещают вычурным слогом, я отгораживаюсь от внешнего мира и обращаюсь к Любимому Писателю. Есть у нас канал для внутренней доверительной связи: маленькая квадратная книжечка (15х15 см) с заголовком на суперобложке «Из записных книжек А.Чехова».
«Глядя на склад и выражение лица, хочется думать, что у нее под корсажем жабры» - замечает он, и я сразу вижу эту нелепую тетку, представляю, как и что она может говорить, усмехаюсь вместе с Антоном Павловичем.
А вот это он сказал модераторам разных наших конкурсов: «Вещать новое и художественное свойственно наивным и чистым, вы же, рутинеры, захватили в свои руки власть в искусстве и считаете законным лишь то, что делаете вы, а остальное вы давите». Провидец! Мне сразу делается как-то легче, потому что в своем возмущении я уже не одинока, ах, какая вы умница, Антон Павлович.
Он немного сконфуженно снижает риторику  и отпускает странное замечание из записок старой собаки: «Люди не едят помоев и костей, которые выбрасывают кухарки. Глупцы!» Я улыбаюсь вместе с ним, листаю книжку и вот оно, еще: «Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой». А чуть раньше: «У дьяконского сына собака называлась Синтаксис…»  Или девочка про свою тетю: «Она очень красива, красива, как наша собака!»
Насмешничает, а я вспоминаю такое одушевленное существо, как Каштанка, и качаю головой, да, дорогой мой, собаки бывают лучше людей. Особенно, когда эти последние открывают рот.
«Один действительный статский советник взглянул на красивый ландшафт и сказал: «Какое чудесное отправление природы!»
Гимназист: «Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности».
Они и сегодня так говорят, не умея справиться с обилием умных слов, рисуясь и гордясь собой.
Любимый Писатель пожимает плечами и бросает несколько фраз. Про капитана, который учил свою дочь фортификации. Про дам, которые находятся под обаянием  не искусства, а шума, производимого состоящими при искусстве. Про Учителя, который заявляет: «Не следует праздновать столетие Пушкина, он ничего не сделал для церкви».
О, у нас тоже, лопаясь от собственной значимости, предъявляют Пушкину счет – и за рифмы, и за простоту изложения, и за  аморальный облик… Ах, дорогой Антон Павлович, я понимаю, почему из всех великих русских писателей вы – самый великий. Потому что подмечали в людях вот это неистребимое, непреходящее: глупость в сочетании с высокомерием, ограниченность и тягу к самоутверждению.
Как же они невыносимы, вот хоть эта: «Я не читала Спенсера. Расскажите мне его содержание. О чем он пишет? Я хочу написать для парижской выставки панно. Дайте мне сюжет».  Мне тоже приходилось слышать: «Сага о Форсайтах»? Про что это, расскажи вкратце!»
Зато друг про друга «шепотом, почтительно: он на двух факультетах курс кончил!»  - это тоже из нашей жизни, но я-то цитирую «Записные книжки А.Чехова», моего Любимого Писателя, такого актуального, проницательного, насмешливого.
Нет, не только насмешливого, но и пронзительно тонкого, глубоко чувствующего, нежного. Вот он спешит записать очень важное: «Когда любишь, то такое богатство открываешь в себе, столько нежности, ласковости, даже не верится, что так умеешь любить».
Или вот замечательная фраза, припасенная, кажется, вовсе не для использования в юмористическом рассказе:
«Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно». И не предполагая себя со своими замечательными творениями в вечности, Антон Павлович так и спешил открывать школы, больницы, лечить людей и спасать их от эпидемий и голода. Не жалея своего здоровья и слабых легких, отправился через всю Россию на Сахалин, с заботой о каторжанах, о том, как облегчить жизнь обездоленных. Гражданский подвиг, практически незамеченный современниками!
А Чехов, совестливый, невероятно скромный, подшучивавший и над собой не меньше, чем над другими, ни от кого, кажется, похвалы и не ждал. Во всяком случае, в своей записной книжке черкнул: «Лучше от дураков погибнуть, чем принять от них похвалу».
Я готова цитировать эту книжку всю насквозь, но понимаю, что пересказ – дело пустое, тут каждый открывает (или не открывает!) сам, понимает или фыркает в пренебрежении. Нет уж, никаких конкурсов, никаких фырканий на моего Любимого Писателя, на наши с ним отношения.
Аккуратно закрываю, прячу в застекленный шкаф. Книга эта выпущена издательством «Художник РСФСР», а художник Л. Худяков в тон Антону Павловичу, очень стильно и в то же время деликатно, проиллюстрировал записи. Тираж 30 тысяч, цена по тем временам всего-то 55 копеек, а для меня нет её дороже. Захочу послушать умного человека – и вот она, под рукой. Иной раз достаточно короткой записи – и живо вспомнишь яркий рассказ, повесть, пьесу. Весь Чехов в благодарной памяти и моей неиссякаемой любви.