Милосердие в аду. Часть вторая. Глава 3

                МИЛОСЕРДИЕ В АДУ

                Роман в пяти частях
                с эпилогом

                Часть II

                Глава 3

   
 
                Оазис коммунизма
 



Широкое каменное парадное крыльцо усадебного дома словно чуть-чуть приподнимало нового хозяина над открывшейся красотой. Старый  дворянский  двухэтажный  особняк с бельведером сопровождали с двух сторон небольшие флигели. Перед крыльцом с ниспадающими, истёртыми временем ступенями капитана ожидала наполовину прикрытая прохладной тенью площадка, усыпанная мелкой кирпичной крошкой. Денщик придерживал командирского голштина, гнедую длинноногую красавицу Жозефину, с любопытством заглядывающую в парк. От площадки во все стороны уходили дорожки,   в нескольких метрах уже пропадавшие в зелени деревьев.
Капитан на мгновенье остановился. Он успокаивался, медленно вдыхая особенный, насыщенный лесными запахами воздух, и с грустью думал, что ему для чего-то дал Создатель этот короткий промежуток рая. Перед... А что дальше? Он прикрыл глаза. «Россия...» И, отгоняя ощущение мысли, легко застучал тёмно-коричневыми высокими сапогами по широким ступенькам.
А мысль была такая: «Когда закончится война и русских здесь не будет, нужно ли — и можно ли — оставить именно такую красоту? Без русских, с нами, — она уже будет иной».
Он не сразу услышал шумное дыхание за своей спиной. Две русские женщины поспевали сзади. Отто остановился, посмотрел на толстые коричневые чулки, на странные бесформенные чёрные лакированные туфли, на лицо докторши, бордовое от одышки, с чуть подрагивающим подбородком. Стало неловко за свою несдержанность. Надежда Александровна стояла нетвёрдо, придерживая одною рукой лямку мешка  за спиной. На глазах её были слёзы.
— Доктор, никто вас арестовывать не собирается. Идите  к Францу и оставьте ваш нелепый мешок у него.
Гнедая Жозефина стояла в полной готовности, изредка перебирая ногами. Возле лошади уже выстроились, как было приказано, гауптфельдфебель Эрвин Майер, Яниус и два стрелка, ещё не знакомые, из пополнения.
— Что, Эрвин, какие заботы? — спросил Отто, глядя в усталое и всегда озабоченное лицо старого шписа (13). Эрвин был одним из немногих уцелевших после последнего боя.
— Прибыло два отделения стрелков. Если господин капитан позволит, я должен решать вопросы по их размещению.
Капитан плотно вставил в стремя носок сапога, легко подкинул свое стройное исхудавшее тело и с наслаждением уселся в седле.
— Где они?
— Возле клуба. Там, — гауптфельдфебель указал по ходу тропинки, уходящей вглубь парка.
— Эрвин, следуйте за мной. А вопрос с размещением этой группы и всех остальных разрешится через двадцать минут.
Мягко коснувшись шенкелями упругих боков кобылы, капитан шагом двинулся вдоль здания комендатуры к самой крайней аллее парка, по которой, видимо, можно было совершить полный объезд больницы. Находясь высоко над всеми, капитан видел перед собой лишь сменяющие одна другую кроны лип, берёз, ясеней. Он проехал мимо флигеля, в котором раньше размещалась квартира первого главного врача и основателя больницы, и где сейчас были приготовлены две комнаты для него. Дальше показался пруд и за ним, вдали, на холме опять проступили сквозь листву белые колонны ротонды. Отто незаметно для себя остановился.
— Шкоррэй! — кричал Яниус.
По дороге, мелко семеня, почти бежала, красная от напряжения, пожилая женщина. Её под руку, не то поддерживая, не то подгоняя, вела Helen.
«О, мой Бог! Учительница. Врач. Образованные люди. Бегут как... собаки».
Доктор приблизилась к процессии и вдруг отошла к краю дороги. Она опёрлась о ствол берёзы, сдёрнула с себя платок   и стала быстро обмахивать им бордовое лицо. Надежда Александровна задыхалась. По красным пятнам на щеках и шее текли струи пота. Доктор держалась за выступ тёмной корки трещины и старалась отдышаться.
— Стрелок, дай доктору воды, — скомандовал капитан.
Солдат подбежал к женщине, отстегнул флягу и налил воды в алюминиевую кружку. Надежда Александровна схватила её и жадно, двумя глотками, выпила всё.
— Доктор Воробьёва, — начал капитан миролюбиво, —  не нужно беспокоиться и... так спешить. Послушайте меня, пока стоите. Вчера вы рассказали мне о больнице. Уже несколько дней все больные и ваши служащие находятся под арестом в помещениях. Согласен. Положение неправильное. Сейчас мы сделаем объезд всей территории. Я сам всё увижу, и сегодня будет принято окончательное решение. Вы поняли меня?
Helen переводила медленно, и капитан видел это. Надежда Александровна отдышалась и закивала головой.
— Здесь по кругу всю больницу объедем, но идти с моими ногами...
Капитан прикоснулся внутренними рыжеватыми сторонами своих сапог к тёплым бокам Жозефины, и она пошла, грациозно поднимая передние ноги с широкими копытами.
— Что там впереди?
— Впереди слева, там, где цветник начинается, — это павильон № 1. Закрытое отделение на 200 коек. Предназначен для лечения острых больных, неопрятных, хронических...
— Что значит «неопрятных»?
— Там находятся больные с умственной отсталостью в тяжёлой степени. Идиотия, кретинизм. За ними нужен постоянный посторонний уход. Они не привлекаются к труду. Так же и другие похожие больные. Если просто сказать.
— Зачем?
Доктор остановилась и подняла голову.
— Держать их для какой цели?
Врач недобро посмотрела на капитана.
— Для того, чтобы они жили.
Через несколько метров показались аккуратно подстриженные кусты сирени. За ними из-за расступившихся деревьев все увидели длинный одноэтажный павильон. Чистые белые стены, свежевыкрашенные бордовые ставни и рамы, черепичная крыша... «Как в сказке, — невольно подумалось капитану: — И там гномы живут». Перед деревянным крыльцом по обе стороны были высажены группами множество цветов, из которых капитан узнал только левкои и ирисы. В стороне от цветов у стены павильона на деревянной скамейке сидел доброволец и что- то строгал.
— Что он там делает?
— Райва, — заорал Яниус.
Доброволец из отделения, временно прикомандированного к роте капитана Хагена, высокий и нескладный солдат в русской гимнастерке и галифе, вскочил и побежал на голос. В руках  у него был перочинный нож и почти очищенный от серо-зелёной коры толстый ореховый прут.
— Что это?
Яниус вытянулся перед голенищем сапога капитана и с ноткой гордости заявил:
— Господин капитан, все добровольцы из моего отделения, охраняющие казармы, то есть павильоны, приготовили себе палки. Они опасаются внезапной агрессии психически больных. И для порядка хорошо гармонирует.
«Добровольцам оружие не положено. А про палки не сказано ничего», — подумал капитан, разрешая Жозефине двигаться дальше по песчаной дорожке парка.
Справа показался низкий плетёный забор.
— А там за забором... уже не ваша территория?
— Там тоже наша... — начала доктор, но Helen её резко остановила, понизив голос.
— Надежда Александровна, я буду переводить правильно. Но на будущее, у них положено при любом обращении всё время говорить: «Господин капитан», а лучше «Господин гауптман». Ладно?
— Ага.
Капитан с удивлением наблюдал их разговор.
— Вы что, знакомы?
— Господин капитан, дети почти всех сотрудников больницы учатся у  меня  в  школе.  А  у  Надежды  Александровны я в этом году внучку буду... должна буду учить в 5 классе.
Лучистые злато-карие глаза над россыпью веснушек на зардевшихся от быстрой ходьбы щёчках как-то очень точно сходились с разнотравьем в парке, повислыми берёзами и плетёным заборчиком за её спиной.
«Все вместе. Да».
— И всё же?
— Господин гауптман, — твердо начала Надежда Александровна, — там дальше площади больницы. У нас большое подсобное хозяйство. Всего примерно пятьсот гектаров. Там, — она указала направо через забор, — ферма для кроликов, птицеферма. Дальше — отсюда не увидите — будет свинарник. Вон там дальше калитка будет, — картофельные поля начинаются. Есть парники. Ну  там,  огурцы,  помидоры... В прошлом году открыли пасеку. Теперь у нас свой мёд! Естественно, под такое хозяйство и стадо коров уже много лет... Своё молоко. Овцы есть. Конюшня у нас на другой стороне. Мы подойдём.
Helen не успевала переводить и время от времени рукой тормошила в бок Воробьёву.
Капитан Хаген не заметил, что давно не двигался и с удивлением, с нарастающим вниманием вслушивался и всматривался в грубое простое лицо пожилой женщины. Возле морды Жозефины на её пути встали Эрвин и, с открытым ртом, — Яниус.
— Нам отвели десять гектар под лекарственные травы. Мы каждый год теперь собираем и сдаём около двух тонн растений. Ромашка, валериана, наперстянка, ревень. Белладонну даже.   С маком сейчас решается вопрос...
— Как лекарственные растения? Это же очень ценный продукт. Вы продаёте его?
— Конечно. Сдаём медсантресту. Господин гауптман, дальше, когда проедем, я вам покажу наши яблоневые и другие сады.
— Как «другие сады»? Вы что, получается, полностью обеспечиваете себя?
— На весь год мясом, молоком, фруктами. Немного докупаем.
— Но вы и продаёте?
Доктор Воробьёва соболезнующе посмотрела на капитана, и уголки её рта дрогнули.
— Вы знаете... господин капитан. В принципе это всё нам очень помогает. Но не это главное. Хозяйство создаётся как часть лечения, для улучшения жизни больных. Свободный труд в хороших условиях помогает ослабить проявление болезни. Разве не это главное?
Отто в задумчивости поднял голову и вздохнул.
— Пожалуй...
Жозефина разметала пышную чёрную гриву. Эрвин и Яниус отступили в сторону, и она медленным шагом двинулась по дороге.
— Получается, от каждого по труду и каждому по потребности. Вы создали оазис коммунизма.
— Господин капитан, мы создали одну из лучших психиатрических лечебниц в стране. И в Европе.
Капитан незаметно наклонялся при каждом шаге Жозефины и с тихой улыбкой проговаривал про себя: «Спорить с русскими бесполезно. Фанатики. Но вот всё и становится на свои места. Если всю страну заразить фанатичной верой в рай, в коммунистический рай, где получают по потребности, как здесь, то того труда всем будет достаточно. Главное, чтобы потребности были... как у больных. Или около того. Зазеркалье. И это они хотели принести нам. И за это они бьются не жалея себя. Насмерть».
Дорога пошла на подъём. Вскоре справа показался просвет в заборе и кое-как подбитые досками, почерневшие от дождей два столба по краям.
— А это?
— А это... господин капитан, выезд в картофельное поле.
Отто придержал лошадь... Дорога  с  изгибом спускалась к странным, точно из детской сказки, воротам. Далее её обступали и закрывали кроны кленов и тополей. Как будто в том месте начиналась на самом деле дорога в другой мир. Стрелки, шедшие впереди, тоже остановились и удивленно осматривались. Дорога была не огорожена, но чиста.
Капитан, удерживая в себе спокойствие, ещё раз осмотрелся вокруг и заметил странность: деревья парка, уходившие на 10–12 метров в высоту, были высажены как бы непродуманно, вразнобой. Липы соприкасались с  берёзами, елями,  туями и группами высоких стройных сосен. Со всех сторон раздавался гомон воробьев, зеленушек и однажды он уловил издалека переливчатый посвист иволги. В лицо через дрожащую листву пробивались тёплые лучи полудённого солнца.
Не хотелось воевать. Хотелось жить вечно.
— А что там? Дальше?
— Дальше, господин капитан, — охрипшим голосом и с оста- новками отвечала Надежда Александровна, — дальше ещё не- много зданий.
Капитан с удивлением оглянулся на неё. Доктор стояла возле ели и снова пыталась отдышаться. Они прошли уже около
 
полукилометра, и сейчас на подъёме её сердце колотилось так, что не давало вздохнуть.
— Дальше, — продолжала она иссушенным языком, — слева трёхэтажный корпус — здание для персонала. Я вам о нем рассказывала. На первом этаже проживают сотрудники. На остальных двух — больные. Общая коечная мощность — 400 коек. Часть сотрудников проживает в ближайших деревнях. Некоторые есть из Ленинграда.
Жозефина уверенно выводила процессию на ровный путь. Подъём закончился. У дверей трехэтажного просторного здания стоял стрелок с карабином за плечом. Окна первого и второго этажа были усыпаны испуганными и напряжёнными лицами больных и медицинских работников. Теперь все остановились в начале новой дороги.
— Господин капитан, здесь, напротив корпуса, — мастерские.
— Какие мастерские?
— Трудовые мастерские.
— Объясните!
— Большинство больных ежедневно по три или четыре часа занимаются трудовой терапией. Это такой метод лечения. Трудом.
Отто скосил на доктора взгляд серых с искорками иронии глаз.
Но Надежда Александровна решила рискнуть.
— Фридрих Энгельс говорил, что труд сделал из обезьяны человека...
— Довольно пропаганды! Что здесь, отвечайте на вопрос!
— Мастерские, — выдохнула Надежда Александровна. — Слесарная, столярная, переплётная, сапожная, швейно-пошивочная. Корзины плетут, скульптуры лепят. Чего только не делают. У нас же ещё и клуб есть. Там организована художественная самодеятельность. Сами спектакли ставим.
Надежда Александровна специально перечисляла медленно, точно показывая, что есть ещё много такого, что ему и не понять.
— И они получают плату?
— В основном не деньгами. А вообще — это не принуждение. А — удовольствие.
Всё стало ясно. «Удовольствие. Счастье. Какая оплата? У них это и есть оплата — возможность трудиться».
— Дальше.
— Следующее здание, где ваши солдаты стоят, здание бывшей церкви. Это и есть наш клуб на 400 мест.
Возле небольшого одноэтажного павильона с синей маковкой без креста, называемого клубом, стояли двадцать солдат, прибывших накануне, которых гауптфельфебелю предстояло сегодня где-то размещать.
— Вот. Это они, господин капитан, — угадывая вопрос, вполголоса сообщил Эрвин.
— А дальше...
Прямая дорога благоухающего парка упиралась вдали, метрах в пятистах от них, в торец ещё одного павильона, полностью выкрашенного в белый цвет.
— Павильон № 5. Инфекционное отделение.
— Да? — вскинул глаза на доктора капитан и нахмурился. — Там есть больные? Сколько?
— На сегодня — семнадцать человек. Больные дизентерией. Есть с тифом, гепатитом.
Капитан сидел, опустив голову, и шевелил поводьями. Жозефина, чувствуя переживание всадника, поминутно разворачивала торчащие ровно вверх чёрные уши и тихо похрапывала. Но осмотрено было ещё не всё.
— После, — он чуть шевельнул поводьями. Процессия, вновь выстроившись в прежнем порядке, обогнула большое трёхэтажное здание.
— Справа павильон № 2 на 200 коек. Женское отделение. Вот совсем рядом, как бы в центре больницы, — наш пищеблок. Отсюда пища по аллеям разносится на тележках во все концы. Очень удобно.
— Да... Удобно.
— Видите здание для ослабленных больных? Мы его проезжали в самом начале. Сейчас подходим к павильону № 4. Мужской корпус. Есть ещё... — доктор замолчала, так как капитан снова остановился и опустил голову.
— Очень хорошо, — тихо, как будто самому себе ответил он. — Знаете что. Давайте пройдём в тот проход. В поле. Хочу посмотреть. Мы не будем быстро ехать.
Жозефина внезапно остановилась и громко фыркнула, потянув голову к канаве. Листы лопуха шевелились, за ними закачались поросли мяты и высокие кривоватые стебельки с жёлтыми головками одуванчиков. Стрелки подошли ближе, снимая карабины. Яниус и Эрвин подбежали и заслонили собой командира. Из вороха прошлогодних завёрнутых в трубочки кленовых листьев высунулась чёрная бусинка носа. В тот же миг кругленькое тельце ёжика со сложенными иголками пронеслось несколько шажков и скрылось в зарослях можжевельника.
Капитан хмыкнул. Немцы дружно загоготали.
...Надежда Александровна стояла, широко расставив ноги, и боялась одного, что может сейчас задохнуться и упасть. Тысяча четыреста сорок  семь  больных  уже  пятые  сутки были в запертом состоянии в павильонах больницы. Лекарства закончились. Запасы сухого пайка подходили к концу, но они ещё были, благодаря главному врачу. Инна Львовна настояла, чтобы на каждом отделении был максимальный запас продуктов.
Теперь этот запас доедался.
В павильоне № 1 умерла Клавдия Степановна, старшая медсестра «Отделения Милосердия», старейший работник больницы. Не выдержало сердце. Уже вторые сутки её труп находился под лестницей в подвале на больничных носилках, укрытый простыней. Перенести в морг не было возможности. Никого наружу не выпускали. А когда больные начинали стучать в окна и что-то выкрикивать, эстонцы вызывали солдат. Те снимали с плеч карабины и показывали, что будут стрелять.
Да и потом... Все вопросы дальнейшей жизни больницы обступали со всех сторон и душили неразрешимостью. Дорога на Красногвардейск закрылась. Родные сотрудников, проживающих в ближайших деревнях, не знали, что с ними. К больнице никого не  подпускали.  Вдоль  изгороди из штакетника у главного входа на территорию больницы — днём и ночью ходили вооруженные солдаты. А полями пробираться никто не хотел. Приняли бы за партизана — убили на месте. На Инну Львовну было больно смотреть. Надежде Александровне всего лишь раз после долгой беседы с комендантом разрешили обойти отделения... Она рыдала на плече главного врача. Смотреть в глаза испуганным и голодным людям было невыносимо, но и пробегать мимо палат, на пороге которых толпились ничего не понимающие и что-то спрашивающие больные, — было невозможно... Сердце ныло постоянно, но Надежда Александровна знала, что теперь многое в больнице зависит только от неё. Старалась не доводить себя до одышки и меньше плакать... Отдалённый гром остановил хохот. Гром перешёл в гул орудий. На подступах к Красногвардейску шли последние бои. В небе непонятно с какой стороны послышался гуд мотора.
Затихая, он уходил к городу.
Все молча двинулись к проходу в поле. Вот и перекрёсток. Процессия сделала полный круг, подойдя к дороге в поле, и теперь метрах в двадцати уже ясно просматривались покосившиеся, тёмные столбы, примыкавшие к низкому плетёному забору.
Орудийные разрывы послышались ближе и громче, и даже показалось, что пошатнулся воздух. Слева стал явственно слышен непрерывный шум танковой колонны, идущей по Киевскому шоссе в сторону Красногвардейска.
Внезапно странное видение поразило всех.
— Боже мой! — тихо вскрикнула доктор.
______________________
13 Шпис — гауптфельдфебель. Считался «мамой роты», а солдаты между собой называли его Speiss, что можно примерно перевести как «длинный нос».
«Шпис» отвечал за тылы роты и освобождал командира роты от хозяйственных забот.