Забытая мелодия 1624

ЗАБЫТАЯ МЕЛОДИЯ

Чистая белая рубашка.
Обычная, полотняная.
Но когда ткань долго и старательно терли, крутили, били вальком, вытряхивая грязь, выбивали из волокон впитавшиеся пятна вина, растекшиеся капли жира, раздавленные крошки, мазки масла, а, случается, и кровь; оставляли ветру, а после прожаривали паром тяжеленных утюгов, обычному полотну возвращался его первозданный вид.
Ну, почти первозданный.
Во всяком случае, свежий, а в солнечных лучах – ослепительно белый.
И тогда это чистая белая рубашка. Та самая, которой сейчас не было, потому что… Да какая разница, почему?
Гримо тоскливо смотрел сквозь окно на пустынную улицу.
Где, скажите на милость, он возьмет эту рубашку, если прачка до сих пор ничего не прислала? Она не слишком торопится, подозревает, что с деньгами у них сейчас худо.
Конечно, ей заплатят, Гримо извернется, как всегда, но… Что он должен предложить своему господину сейчас?
Атоса не было, он еще не вернулся с дежурства, но вечером он зван к Тревилю, и ему нужно свежее белье. Делай, Гримо, что хочешь, и…
В дверь постучали.
Гримо мысленно перекрестился и, как оказалось, не зря. К приходу Атоса на кровати лежало аккуратно сложенное, сиявшее белизной белье.
Гримо не догадывался, что его господин не слишком спешил сегодня. Когда по пальцам можешь пересчитать сколько у тебя пар белья, поневоле помнишь, есть ли во что переодеться.
Атос помнил. Про вечер у Тревиля он тоже помнил. И потому не спешил. Правда, по его лицу невозможно было прочесть ни его мысли, ни чувства, и даже Гримо видел лишь привычную отрешенность.
Все было, как обычно.
Как и в «Зеленой лисице», где мушкетеры собирались, если намечался ужин у капитана. И те, кто был зван, и кто не зван. Первые собирались здесь потому, что это был ближайший к дому Тревиля трактир, вторые – чтоб посплетничать и позавидовать, надеясь в другой раз тоже удостоиться такой чести.
Именно вечер у капитана был главной темой и разговор сам собой зашел о вещах довольно прозаических, но, увы, необходимых. Портос, где-то раздобывший новых лент на свой слегка потертый камзол, сетовал, как унизительно быть бедным:
- Речь не о роскоши, господа! Но, согласитесь, даже просто прилично выглядеть на жалованье мушкетера...
- Полагаете, королю стоило бы его увеличить?
- Хм, не помешало бы! Когда можешь себе позволить…
-  Портос, Ваши аппетиты нам известны!
- Портос прав, – неожиданно поддержал друга Ланьяк. – Не о роскоши речь. Быть нищим – унизительно для собственного достоинства. Впрочем, – он усмехнулся, – это точно не про Портоса. С Вашими-то связями…
Под хохот мушкетёров Портос напрасно попытался изобразить скромность. Ему, конечно же, не поверили, продолжая шутить о покровителях, которые приходят на помощь, если король оказывается скуп. Атоса тоже слегка зацепили, ведь выглядел он как всегда – безупречно, жаловаться не недостаток средств не собирался, а, значит, можно было поупражняться в остроумии.
- Атос, признавайтесь, кто оплачивает Вам прачку?
- Свежайшая рубашка, белоснежные манжеты…
- Он идет к Тревилю и просто прилично выглядит, оставьте его! – неуклюже вступился за друга Портос.
- Едва с дежурства, а уже успел сменить платье!
- Широко живете!
Ланьяк перебил остроумцев:
- Дело тут не в богатстве, а в элементарном самоуважении. Мы же не о титулованных господах! Они – иная статья и привыкли к иному. Но трудно уважать себя, если не способен обеспечить себе необходимого. И довольно уже глупых шуток!
Атос отмолчался.
У Тревиля он тоже был не слишком разговорчив.
В комнатах хрустально звенели бокалы, деликатно позвякивало столовое серебро. Чей-то мелодичный смех сливался с негромким, но приятным мотивом, который выводила флейта в умелых руках приглашенного музыканта. Шуршали подошвы по вощеному паркету: слуги обносили гостей угощениями.
Тонкие ароматы мясных блюд, насыщенных редкими пряностями, сменялись сладкими запахами десерта и фруктов. Цветы наполняли пространство благоуханием, которое смешивалось с теплом свечей, истекающих воском и розовым маслом.
Было тепло, в открытых окнах шитые золотыми узорами занавеси вздрагивали под шаловливыми порывами вечернего ветерка.
Цокот копыт гулким эхом рассыпался в тишине двора. Где-то там, за окном, звонко и повелительно прозвучал чей-то голос: дворецкий или кто-то из старших слуг отдавал распоряжение принять коня у запоздалого гостя.
Шелестя шелком, оконные занавеси, ласкаясь, коснулись Атоса.
Граф де Шале, удивленный выражением его лица, позволил себе дотронуться до его руки:
- Что случилось?
- Ничего, – неожиданно резко ответил Атос.
Но тут же принудил себя улыбнуться:
- Кажется… звук неравномерный! Похоже, одна из подков не держится.
- Бог с Вами! – недоуменно пожал плечами де Шале. – Оно Вам надо?
- Вы правы, извините. Вы что-то рассказывали?
Граф де Шале с готовностью продолжил свое повествование – он любил поговорить и обычную молчаливость собеседника считал одним из его достоинств.
Можно ли считать это универсальным достоинством, приложимым ко всему, граф де Шале не задумывался. Задумывался ли Атос? И очень ли его радовало, что дом, где он жил, тоже был молчалив?
Кроме этого, дом был не нов, сер, спрятан за заметно облезшей решеткой не самого изысканного образца, и смотрел вечно темными, по большей части, грязными окнами. Сияющий огнями, блестящий свежей штукатуркой и чистым двором особняк де Тревиля остался позади, а Атоса ждала грубая, толстая дверь и узкая, крутая лестница – замусоренная и лишенная света.
Атос не слишком приглядывался, что там под ногами, и скорее почувствовал, чем заметил под подошвой сапога какую-то помеху. Что заставило его остановиться?
Может, любопытство? Он не был любопытен.
Опасение? Он был равнодушен ко многому и к этому тоже.
Или запах? Совсем легкий, едва уловимый. Еще мгновение назад его не было.
Но запах такая эфемерная материя... Всегда может померещиться.
Тем не менее, Атос нагнулся и поднял то, что ненароком раздавил сапогом – это оказалась белая маттиола, нежная, но теперь растерзанная, отдающая последние капли аромата, словно душу перед уходом в лучший мир.
Атос заколебался – всего лишь цветок! Отбросить и забыть! Но белоснежные лепестки истекали влагой, как слезами, оплакивая свою хрупкость.
Хмурясь каким-то своим мыслям, Атос вернулся назад и, выйдя за порог, положил цветок на каменную скамью у входной двери. Там его и застал Портос.
- Дорогой мой! Хорошо, что Вы еще тут! А то карабкаться мне на третий этаж. Я просто прогуливался и подумал, что Вы уже вернулись. Вот решил заглянуть. Э… хорошо провели время у капитана?
- Он бы обязательно пригласил Вас тоже. Будь Вы свободны сегодня вечером.
- Да! Я бы и сам… Но был занят. Я и Тревилю так сказал!
Атос кивнул.
Портос напустил на себя важный вид:
- По правде, у меня сейчас нет подходящего платья для таких приемов. Кое-что есть, конечно, но, Вы понимаете?
- Да. Недостойно такого, как Вы.
- Именно! У Тревиля…
- Изысканно.
- И роскошно! Я, все же, бывал у него, если помните. Вот как Вы думаете, дорогой Атос…
Разговор, начавшийся на Феру возле дома мадам Робен, закончился в модной лавке, куда Портос потащил Атоса. Атос не захотел ранить тщеславие друга – он пошел. Пока Портос приценивался к кружевам и бархату, вскользь интересуясь, не таких ли фасонов наряды были на гостях Тревиля, Атос рассеянно скользил взглядом по полкам, ни на чем надолго не задерживаясь.
Беседа, в которой Атос принимал участие не больше, чем окружающая мебель, вертелась вокруг вещей красивых и дорогих. Таких, которые делают быт не только удобным, но приятным глазу, руке и уму.
- Привычка к роскоши, – вещал хозяин лавки, – это не роскошь! Для изысканных натур, для людей, наделенных вкусом, дурно пошитый камзол – оскорбление. Не из высокомерия, нет! Это фальшивая нота для тонкого слуха. Ранит чувства. Чертополох растет под забором, нежные фиалки – никогда. Таким людям не важно, видит ли кто, есть ли цветы в его спальне – его чувства «видят»! Вы понимаете, о чем я?
Портос выпятил губу:
- Ну, не знаю, что там насчет цветов. От их запахов могут сниться дурные сны. Но вот покупать кружевной воротник или расшитую перевязь, чтоб их никто не видел?
- А… – хозяин лавки дал корыстной части своей натуры взять верх. – А, пожалуй, Вы правы! Такому, гм, видному господину как Вы…
И он стал вытаскивать все самое яркое и пестрое, что только мог предложить. Портос остался доволен и, кинув несколько пистолей задатка, величественно распорядился отправить покупки на улицу Старой Голубятни.
Атос вскоре вернулся в лавку. Вернулся сам и ненадолго. Он лишь хотел приобрести одну вещь – шитый золотом пояс. Золотая нить была не главной, хотя и не лишней частью.
Кожа пояса была великолепна. Очень тонкой выделки, гибкая, эластичная, но при этом крепкая, пружинящая. Она легко выдерживала вес шпаги, кинжала с ножнами и прочей амуниции, не растягиваясь и сразу же возвращаясь к исходному виду, как только ее освобождали от тяжести.
- Отличная вещь! – заметил помогавший хозяину лавки слуга.
Он провел пальцем по бархатистой изнанке:
- Хоть на голое тело надевай. Такая мягкая! А шитье какое!
Атос надел уже оплаченный пояс и прицепил на него шпагу:
- Мне для дела.
Слуга усмехнулся:
- Но вещь – красивая!
Второй раз о том, что вещь красивая, Атос услышал несколько недель спустя, когда заглянул в «Толстуху Марго». Его обновку заметил Берье. И оценил, одобрительно присвистнув.
- Недавно прикупили?
- Нет.
- Не помню, чтоб я видел его у Вас раньше.
Атос пожал плечами:
- Просто не приглядывались. Зачем?
- Да так. Красивая вещь! Любите такое?
Атос не счел нужным отвечать.
- Вообще-то Вы правы, – Берье по-своему истолковал молчание Атоса. – Красота красотой, а золотое шитье – это  з о л о т о е  шитье. При нашей-то жизни! Легко можно продать.
- Продать…
- Будет Вам, Атос! Сидите, словно никогда не видали плохих времен. Право слово! Если уж покупать, так… – Берье указал пальцем на пояс, – золотое шитье! Остальное вздор.
- И то верно, – встряла Марго. – Иной раз хочется чего-то такого, – она закатила глаза. – Да потом одумаешься. И правильно.
Она любовно похлопала себя по животу, где под передником был спрятан кошелек:
- Охами-вздохами сыт не будешь. Уж как ни люблю я Вас, господин Атос, а вздумай Вы, к примеру, платить букетами…
Берье фыркнул:
- Ишь, размечталась.
Марго ухмыльнулась:
- А что? Сейчас как раз цветут, эти, как их… сладкие такие. Девчонка тут бегает, продает, так другой раз даже сюда слышно, как пахнут.
Она насмешливо следила за гримасами Берье, который, не найдя приличных слов, качал головой, а потом перевела взгляд на Атоса:
- Потому и люблю, что всегда платит сполна! Не то, что некоторые!
Атос, подтверждая ее слова, молча выложил на стол плату за вино, которое должно было отправиться за ним на Феру.
Девчонка, о которой упомянула толстая Марго, точно не сидела без дела. Чуть не вся улица была окутана сладким и свежим ароматом. Очень легким, ускользающим, но явно ощутимым. Так явно, что Атос невольно поглядел по сторонам, почти уверенный, что увидит тонкую фигурку с тяжелой корзиной где-то совсем рядом. Но вместо цветочницы у него перед носом возникла мадам Робен. В руках у нее был приличных размеров букет, под ногами – несколько цветков, уже смешанных с уличной грязью.
- Подарили, – кокетливо пояснила она, хотя Атос даже взглядом (не говоря о словах) ни о чем ее не спрашивал.
Оба молчали. Мадам ждала восторгов и ревнивых вопросов, Атос – когда она освободит дверной проход, чтоб он мог войти в дом.
- Подарили… – сдерживая обиду, повторила мадам Робен. –  Слышите? Да где Вам понять! Чувствительность – удел избранных.
Она картинно прижала цветы к груди, раздавив нежные лепестки:
- Спальня без их ароматов – как тело без души!
Затем презрительно глянула на Атоса, но поверх головы, словно его вид оскорблял ее возвышенные чувства. Продолжая душить цветы в объятиях, она прошествовала вверх, гордо волоча подол платья по залитой помоями лестнице.
Атос не стал вслед за ней подниматься к себе – он передумал идти домой. Он пошел в кабак.
В «Трилистнике» шла весьма живая игра. Настолько живая, что уже через три четверти часа Атос расстался со своим шитым золотом поясом. В тот вечер его партнером (столь же неудачливым) снова оказался Берье. Ни он, ни Атос не горели желанием и дальше оставаться в несчастливом для них в этот день месте. Они вернулись в «Толстуху Марго», самое подходящее в данных обстоятельствах – Марго отрицательно относилась к картам, костям и тому подобному. Платить должны были ей – за еду и питье, а не перекладывать денежки из кармана в карман, чтоб потом унести их, минуя бездонный кошелек Марго.
Кошелек Атоса был обычный, но в нем нашлось достаточно денег для приличного ужина себе и приятелю. Видя, как золотые монеты легко катятся прямо в маленькие, но загребущие ручки довольной Марго, Берье удивленно воззрился на Атоса:
- Вы все еще при деньгах?! Вот уж не думал! Атос? Какого ж черта играли на шитье?  Когда тут… – Берье щелкнул по монетам.
- Забыл про них, – сухо пояснил Атос. – А то оказалось под рукой.