Сахарная косточка

Отслужил я на флоте все положенные три года. Это были самые тяжёлые, но интересные и полные впечатлений годы становления меня как мужчины. Если армия для юноши вообще есть проверка на зрелость, то служба на флоте – вдвойне тяжёлая проверка человека по всем параметрам. Побывав в разных ситуациях, повидав разные страны, встретив на своем пути разного рода людей, физически и морально окрепнув, пришла для меня пора отправляться домой, в Армению.

Уже будучи в Ереване около месяца и успев отдохнуть от военно-морской жизни, я решил навестить младшего брата моей мамы, долгие годы живущего в Тюмени, нефтегазовой столице страны советской, и, может, даже остаться там поработать. Так, вдоволь согревшись под родным южным солнцем, я продолжил путешествие по необъятной стране, купив железнодорожный билет Ереван-Москва-Свердловск-Тюмень.
Во всех этих городах я шёл весь такой загорелый и красивый по перрону с выправкой бывалого морского волка, на пути рассекая волны флюидов весенне-летнего восторга женщин и девушек. Мне было приятно ловить на себе восхищённые взгляды людей, особенно меня воодушевляли сияющие глаза представительниц прекрасного пола. Это было то единственное, по чему я очень соскучился и был невольно обделён последние три года.

С попутчиками мне особенно не повезло, несмотря на сезон, начало лета. По моим приблизительным оценкам, пассажирами всех вагонов были люди семейные с ватагами детей, командировочные и военные. Краем глаза я заметил пару симпатичных барышень абитуриенток, однако, они, как приклеенные, сидели с книжками в своих купе у окна, их невозможно было ничем выманить в коридор. Взамен их мамаши (или может тётушки) как угорелые ходили взад и вперед, неся своим чадам то холодненькие вспотевшие бутылочки лимонада, то пирожки, то фрукты или даже мороженое, купленные на станциях во время коротких остановок. Пока я стоял и обдумывал что сказать, и уже хотел взяться за дверную ручку, как прибегала вся в поту мамаша, кинув на меня с ног до головы строгий взгляд, и тут же исчезала, с треском захлопнув перед самым носом раздвижную дверь.

Кажущееся вначале авантюрным путешествие меня уже начинало расстраивать. Однако, я настроил себя на философский лад и доверился судьбе, которая ну точно же знает, что я заслужил лучшей участи, чем разглядывание в одиночестве мелькающих за окном картинок. Одно было хорошо, под мерный стук колес я спал так сладко, как, наверное, только в далеком детстве, когда болел и вынужденно пропускал школу, а дома никого не было, лишь я в постели с книжкой, а на тумбочке рядом - стакан в дедовском подстаканнике с остывшим чаем, где плавала долька лимона, и рядом тарелочка с горкой пирожков, испеченных мамой накануне…

Положение особо не изменилось на свердловском вокзале, когда я вошел в свой вагон тюменского поезда. Он был полупустой, я нашел своё купе и быстренько расположился, пока никого не было. Скоро проводница привела старушку с большими баулами, усадив напротив меня. Далее, старушка попросила её тоненьким голоском:
- Доченька, ты дашь мне знать, когда выходить, а то я глуховата, чтобы не пропустила ненароком. Это в середине дороги, мне деревня Пышма нужна, а выйду я на нашей станции Ощёпково.
На что проводница сморщила свой курносенький носик и сказала:
- Бабуль, это будет ночью, так давай я тебя поселю поближе к выходу, в купе рядом со мной, и мне удобнее и тебе, да и выходя, мешать никому не будешь посреди ночи.
Бабушка с детской кротостью согласилась, переходя на южно-украинский говорок:
- Як скажешь!
Пропихнутые с трудностью баулы, отвергнув мою помощь, обратно отпихнулись и потащились волоком в начало вагона.

Через пару минут у меня опять царили одиночество и уныние. Поезд качнулся и медленно тронулся. Я выложил на стол все что осталось еще с Еревана: гату, сыр, лаваш, зелень, а также огурцы и помидоры, купленные и вымытые там же, на перроне. Но тут послышался слабый стук в дверь, она плавно открылась и в купе вошла, нет, вплыла мечта поэта - неземная красавица в синем платье с ромашками. У неё, как у красавиц Боттичелли, были длинные рыжеватые волосы, собранные сзади в хвост, голубые глаза и ярко накрашенные губы, возраст девушки определить я бы затруднился, во всяком случае ей было до тридцати лет.
- К вам можно... меня вместо бабушки к вам подселили, - спросила она.
- Конечно, располагайтесь, вам помочь? – живо предложил я.
- Нет, спасибо, у меня мало вещей, - в руках у нее была плетённая большая сумка, жакет и бумажный кулек с конфетами, как потом выяснилось, это были шоколадные конфеты «Ласточка», знакомые всем сладкоежкам Союза.
- Вы кушайте, кушайте. Я вам не помешаю, - поспешно сказала мне она.
- Присоединяйтесь, чем богаты, так сказать... - тут я вспомнил, что в вещах у меня припрятана для дяди пара бутылок пятизвёздочного, и рука сама потянулась за коньяком. Когда я извлёк и водрузил на стол бутылку, на лице девушки засияла неподдельная улыбка:
- Вы из Армении? Какая прелесть! Ну, давайте знакомиться - Лиля! – и кокетливо протянула мне узкую ладошку.
- Гагик, можно Гаго, - я галантно привстал и с нежностью пожал её руку. У меня в голове уже рисовались эротические последствия нашего знакомства. «Наконец-то мои ожидания вознаградились!» промелькнуло в мозгу. В чайные стаканы был налит коньячок, в блюдце насыпаны конфеты «Ласточка». Я предложил тост за знакомство, он был с радостью принят. Настроение, впрочем, как и аппетит, у нас были отменными. Через полчаса мы, уже охмелевшие, говорили глупости и смеялись. Я пересел к девушке на койку, она сразу как-то прильнула ко мне, а потом было так тепло, хорошо и душе, и телу, словно мы вдвоем с ней на огромных крыльях полетели через бескрайние леса и поля…

Проснулся я лишь утром, когда проводница обходила вагон и стуча в дверь оповещала: «Тюмень! Приехали!» В купе я был один, мои вещи были разбросаны, а грустные остатки вчерашнего застолья скучали на столе. Лили не было, как, впрочем, и её вещей. «Неужели я проспал своё счастье? Хоть бы телефончик или адресок взял бы…» - промелькнуло у меня в голове. После вчерашнего коньяка в голове было подозрительно пусто. Но, делать нечего, я быстро привел себя в порядок, собрал вещи, убрал объедки в пустой кулёк и, лишь натягивая рукав легкой куртки, я почувствовал какой-то дискомфорт. Рука механически потянулась нащупать крестик, но его не оказалось на своем привычном месте, мой нательный крест исчез. Я тщетно попытался найти его на мятой простыне, на полу. Его не было нигде, да и не мог он так взять и завалиться куда-то, нереально, ведь ни цепочки, ни креста. И, дело не в том, что он был золотой, а всё дело было в том, что мне этот типичный «цветущий» крест, символ армянского христианства, подарил мой крёстный дядя Рубен, проживающий в далёком Лос-Анжелесе, Глендейле. Он был мне очень дорог, я его не снимал с пятнадцати лет, лишь три года во время службы на флоте он лежал в красной бархатной коробочке у мамы в шкафу. Тревога по нарастающей начала на меня давить, я проверил портмоне, лежавший во внутреннем кармане куртки, внутри было негусто, всего одна красненькая десятка аккуратно лежала по длине портмоне. «Это мне на всякий случай оставила – перекусить или взять такси и добраться до места. А крест взяла себе на память, вот я лопух, вот дурак!»
Вот так, весь в расстройствах, машинально кивнув по дороге проводнице, которая с усталым и помятым лицом ходила взад и вперед, собирая на поднос свои чайные стаканы, многие из которых далеко не пахли чаем, я вышел из вагона...

Так я приехал в Тюмень. День был пасмурно-прохладный, ветреный. Начинался он не с хорошим настроением и с тяжестью в сердце. Однако, я был неисправимым оптимистом, поэтому и повторял каждый раз слова моего деда «все беды и трудности делают меня сильнее», возможно он читал Ницше и был знаком с его так полюбившейся всем фразой «всё в жизни, что меня не убивает, делает меня сильнее». Так, делая мудрые выводы, я сел в первое такси и поехал к дяде Симону.
Меня уже ждали, после горячих объятий и поцелуев был накрыт типичный армянский стол, предусматривающий неожиданное нашествие тройного количества гостей. Жена Симона Евгения была русская: красивая сорокалетняя женщина с плавными мягкими движениями, мелодичным голосом и с добрыми глазами, преданно следившими за каждым движением бесконечно любимого Симона. Я влился в атмосферу дядиного дома, и скоро стал своим. О пропаже я никому ни слова не сказал.

За совместные годы жизни у них не было детей, роль ребёнка, по их мнению, должен был взять на себя я, взрослый парень, можно сказать, морской волк, проплывший все моря и океаны, имеющий звание главного корабельного старшины на флагманском корабле. Я это почувствовал с первой же минуты пребывания у них в доме. Иллюзию «ребенка» не хотелось сразу ломать, во избежание психологических проблем у родственников. Но скоро я нашел отличное решение. Дело в том, что и Симону, и Жене надо было о ком-то заботиться, этот кто-то должен был стать членом их маленькой, но дружной семьи. Я решил, что этим питомцем будет собака - ласковый и преданный пёс. Поэтому пару воскресных дней я зачастил на местный Птичий рынок, чтобы выбрать щенка, и был поражен местным разнообразием собачьих пород. Долго приглядывался, наконец, после долгих размышлений я купил щенка французского бульдога: маленького, серьёзного, черного с белым треугольником на груди. Издалека он был похож на дирижёра во фраке, но с широкой атлетической грудью. «Если он в столь юном возрасте носит фрак, и вряд ли когда-нибудь его снимет, то, скорее всего, ему надо дать имя Лорд», - подумал я и бережно положил щенка обратно в сумку, укутал его чем-то вроде пеленки и, заплатив, направился домой. Всю дорогу Лорд молчал, не ломая стереотип своего аристократического происхождения.

Дома он был извлечен из своей сумки, поставлен на пол, я указал ему место - угол в прихожей, откуда он мог следить за входной дверью и проходами в комнаты. К приходу Жени он уже вполне себя хорошо чувствовал. Женя обрадовалась щенку, сразу взяла его на руки, Лорд сначала был невозмутим, но через пару минут сдался и облизал щёку хозяйки, тем самым негласно объявив её дамой своего маленького собачьего сердца. Так было поставлено начало многолетней любви между французом Лордом и русской Женей.

Симон тоже его полюбил, не любить его было невозможно. Часто они вместе по вечерам смотрели новости, спортивные передачи. При этом Лорд принимал почти такую же позу, как Симон, просто с той разницей, что Симон сидел или лежал на диване, а Лорд на пушистом ковре, на полу. Иногда даже он умудрялся засунуть передние лапки в тапочки хозяина, чем особенно приводил в дикий восторг Женю. В иерархии Лорда самым главным на белом свете был, конечно, Симон.

Квартира у Симона была большая, поэтому Лорд изучал её на протяжении первых четырех-трёх дней, мягко тыкался носом, принюхивался, обходил со всех сторон каждый предмет. Часто выходили казусы: когда на чей-то приход или звонок в дверь, он нёсся во весь опор, то по дороге, на блестящем натёртом паркете, его мягкое тело заносило и он стукался или в дверной косяк, или ещё куда-нибудь, но при этом не терялся и, как ни в чём не бывало, продолжал свой путь.
Ел он свой творожок и маленькие кусочки свежего мяса очень аккуратно, пачкал же с первых дней в строго заведенном углу ванной комнаты, а когда подрос и вовсе перестал. Одним словом, аристократ во всем! В связи с холодами Женя связала ему для прогулок комбинезон с английским воротничком, который он очень сначала невзлюбил, а потом привязался, и каждый раз приносил его в зубах мне или Жене, когда хотел прогуляться. Очень ревностно относился к своей посуде. Если он недоедал что-либо, а он в отличие от многих собак (и не только!) всегда знал меру в еде, то начинал сторожить тарелку с остатками. И не дай Бог, чтобы кто-то посторонний прошёлся мимо в такое время.

Но больше всего он любил играть с ножками стульев и стола, а также с нашими ногами, слегка их покусывая, заигрывал с нами, крутился, словно приглашая поваляться на полу, подурачиться, побегать вокруг. Результатом стали небольшие повреждения на всех мебельных ножках, а также рваные носки мужских обитателей дома. После, когда у него выросли и окрепли зубы, это безобразие прекратилось.

Лорд любил спать днём в гостиной под роялем. От его «мужского» храпа на вдохе начинали тренькать струны старого кабинетного рояля «Беккер» 1861 года и мелодично позвякивали хрустальные висюльки на люстре. Это было маленькое собако-хрустально-струнное трио под управлением нашего Лорда.

Он был умный пёс, в квартиру впускал всех без исключения, но, если вдруг кто-то выходил от нас, имея что-то в руке, это уже была опасная ситуация, надо было сначала Лорду показать, что это что-то выносится с нашего позволения, и гость должен был сам лично попрощаться с собакой. Ничего не поделаешь, наш аристократ всегда придерживался этикета, требуя от окружающих того же. Как-то в субботний день зашла к нам подруга Жени, посидела, поболтала, выпила чашечку кофе, сваренный Женей на слабом огне по-армянски в джазве, а потом собралась уходить.
- Попрощайся с Лордиком, Таш, - уже в дверях Женя очень серьёзно сказала и продолжила, - он не любит, когда с ним не прощаются.
Наташа рассмеялась, махнула рукой и взялась за ручку двери. Через секунду Лорд подпрыгнул и ухватился в мышечную мякоть бедра… Дальше было нечто жуткое - рваные колготки тут же окрасились красными струйками крови. Женя побежала за спиртом, бинтами, а Таша продолжала истерично смеяться, держась за ручку двери. Укус был неглубокий, но возни море: тут и рану обработать, и повязку наложить, капли с валокордином подать подруге, и такси вызвать, и убрать прихожую, и высказать неудовольствие варварским поведением собаки, которая, впрочем, себя виноватой совсем не чувствовала. Лорд всем своим видом показывал, что он прав, и что так будет наказан любой, кто осмелится нарушить принятый в его доме церемониал. Об этом случае многие узнали, и, после, все с особой тщательностью кланялись французу при выходе от нас, говоря ему комплименты и пожелания доброй ночи, вечера или дня, в зависимости от времени суток. Больше инцидентов не было. В сущности, он был ласковый и миролюбивый парень, можно сказать, даже с чувством юмора.

Симон часто его дрессировал, дрессировка заключалась в следующих командах: «Дай лапу!», «Другую!», «Голос!», «Лежать!», «Взять!» и «Нельзя или Стереги!» - больше всех он мучился при последней команде, когда надо было стеречь конфетку или печенье непонятно от кого до тех пор, пока хозяин, иногда через десять минут, не снимал запрет и спокойно говорил: «Можно!». А из команд любил «Взять!», обычно надо было достать конфетку или печенье, протянутое вверх, и ради неё он мог подпрыгнуть выше метра и радостно ухватить лакомство, которое тут же моментально исчезало.

Я специально покупал для него кости с остатками мяса и хрящей на Центральном рынке у мясника Арифа, азербайджанца средних лет, который уже более десяти лет жил в Тюмени. Мясник много лет назад имел друзей среди армян, да и здесь продолжал жить мирно и дружно со всеми представителями разных народов, немного понимал армянский, был дружелюбен и общителен. В неделю два раза в понедельник и четверг я приходил после работы за свежими костями, аккуратно разделанными и завернутыми в целлофан с прикрепленным ценником. Ариф, несмотря на очередь, протягивал мне сверток, а я, посмотрев на ценник, протягивал ему денежку на чуток больше. Приветственно махнув друг другу, мы расходились до следующего моего визита. Как-то у него не было покупателей, и он разговорился со мной. Я почувствовал, что он хочет что-то мне сказать, но как бы не решается, и попробовал его разговорить:
- Ну, как дела Ариф?
- Да так, нормально, Гаго джан, как ваши?
- Хорошо, дружище.
- Гаго джан, у меня к тебе деликатный вопрос. Ты только не обижайся.
- Говори, Ариф джан.
- Дорогой, в тот день одна женщина пришла и предложила мне сделку: у неё собака, она хочет каждую неделю кости сахарные брать у меня, как ты, но вместо денег предлагает золотую вещь, крест с цепочкой, красивый такой. Слушай, Гаго джан, дорогой, может ты купишь его у меня. Ты христианин, я мусульманин. Чтобы всё правильно получилось.
- Если крест у тебя, покажи, - механически сказал я.
- Сейчас, дорогой, - мясник поспешно бросился в свою подсобку. Через минуту вернулся и обогнув прилавок встал передо мной и раскрыл ладонь. Я не поверил своим глазам – мой крест с цепочкой лежал на ладони Арифа. Меня как будто покрыла теплая волна радости, я взял крест и спросил:
- Сколько хочешь?
Сумма была небольшая, Ариф притащил калькулятор и проводил какие-то вычисления:
- Гаго джан, вот смотри она хочет сахарную косточку с мякушкой каждую неделю по два кило, помножь на цену. Много не прошу! От греха подальше, мы будем в расчёте, - Ариф ещё не верил, что крест меня заинтересовал.
- Спасибо, Ариф джан, - я протянул ему нужную сумму, и двумя словами объяснил, что мне надо увидеть эту женщину.
- Она будет приходить каждую пятницу, где-то в шесть. Она нормальная молодая женщина, Гаго джан, - немного переживая сказал Ариф.
- Всё хорошо, друг! – я похлопал его по плечу и ушёл.

В моём кармане согревал руку нательный крестик, подарок дяди Рубена, потерянный почти два года назад. Я был счастлив! И был готов простить рыжеволосой авантюристке всё. Сначала мне хотелось увидеть её и, посмотрев в её голубые глаза, спросить, зачем она так поступила со мной, но, потом я передумал, ведь самое главное, что спустя два года я получил обратно то, что искал. Как-то, в пятницу, проезжая мимо рынка я увидел Лилю с сибирской хаски и с сеточкой сахарных костей. Она выглядела счастливой.
Больше я её не встречал, да и, особенно, не хотел.

Это была ещё одна перевёрнутая страничка моей жизни, связанная с мимолётным увлечением, разочарованием, но с чудесным финалом. Ведь жизнь слишком прекрасна, чтобы разочарование навсегда поселилось в твоем сердце.


20.04.2016