Сказка про теремок

               
 - Мам, расскажи мне сказку?
- Ты молоко выпила?
- Неа-а…
- Так о чём разговор?
- Ну, пожалуйстааа!
- Молоко!
- Хлюп-хлюп-хлюп… чавк…
- Не обязательно давиться печеньем. Всё?
- Угу, – стукнул о тумбочку пустой стакан.
- Ладно, тогда слушай.
 Стоит в поле теремок-теремок, он не низок, не высок-не высок. Как по полю-полю мушка летит, увидала теремок, и стучит…

…В общем-то, стучать она начала далеко не сразу. Когда Мушка Горюшкова крадучись пересекла границу, добравшись до ничейных земель, ползком пробираясь по вскопанным картофельным полям, когда перелезла наполненные осенними дождями канавы, леденея в холодной воде по самое пузо, и наконец-то выбралась в жиденький лесок, хоть как-то дававший защиту от сторонних глаз, она готова была забиться под любой, более-менее сухой куст, чтоб не околеть к утру, и спать там.
Но страх быть пойманной жандармами гнал её подальше в лесок, заставляя надеться на близкую темноту, в которой среди тонкоствольных берёзок не будет видно тёмного (от старости и грязи) Мушкиного платья.
 Домик появился перед глазами Мушки нежданно-негаданно. Вроде и не было впереди ничего, кроме деревьев да кустов, но стоило обогнуть корявую берёзу, чьи сучья в темноте мнились страшными чудовищами, и домик возник, будто волшебством из детских сказок вызванный.
 Даже малой полянки не увидела Мушка перед собой, только шла среди высоких кустов неширокая дорожка, и приводила прямо к домику. Двухэтажным тот домик был, с резными ставенками, да крепкой дверью дубовой. Окошки были темны, но Мушке показались спокойными да ласковыми. И то – не сразу подошла, долго стояла в густеющей тьме, всё прислушивалась нет ли шума какого за бревенчатыми стенами, да потом по окнам шукала – подглядывала – не мигнёт ли огонька. Но тихо, тихо…
Дождь начался, грязь с платья на чистое крыльцо смывая, тогда и постучала Мушка Горюшкова в дверь теремка.
Пока сил хватало стучалась, а потом потянула дверь на себя, та и открылась. Ввалилась Мушка в дом, нащупала впотьмах лавку у стены, да и приткнулась на неё. Уснула.
К вечеру следующего дня Мушка уже хозяйкой сидела за столом, смотрела в распахнутое настежь окно, да чай с кренделями попивала. Проснулась она поздно, и то потому, что с лавки упала, о пол стукнувшись. Спохватилась – за полдень далеко, а ну как хозяева нагрянут, и её увидят? Но никто не спешил орать да в шею гнать. Успокоилась Мушка. Дом обошла, в каждый угол нос курносый сунула. На втором этаже спальни с кроватями крепкими. Каждая такой периной застелена, что Мушка себя пожалела, да посетовала – доберись она вчера до такой перины, не пришлось бы на лавке кости слёживать. Ну да ничего, наверстает. В сундуках кованных одёжа нашлась на любой вкус. Мужская, женская, дитячья. Мушка скинула грязное платье, чтоб по комнатам не сорить, осталась в короткой застиранной рубахе, нашла тряпку да ведро, и за уборку принялась. Весь дом отчесала – отдраила, что твоё стёклышко. Оно и сказать – не сильно грязно было. Потом себя отскребла в корыте, воды в печи нагрев, и заимствовала из сундука юбку красную сборчатую, да кофту с коротким рукавом, цветами по отвороту шитую. Мушка – то брюнеткой родилась, так красное ей шибко к лицу было. Начесала перед зеркалом большим свои буйные кудри и собой полюбовалась. К слову сказать – есть на что глаз полупить: лицо у Мушки сердечком, носик точёный, брови тонкие изогнутые, губки вперёд выпячиваются, словно смельчаков поцелуем манят. А над губой – родинка чёрная взгляд притягивает. Ну, вот, как барыни для красы себе мушки испанские ставят – такая вот. Только настоящая, не прилепная. За то Мушкой и прозвали. Барин, от которого девка сбежала, даж не знал, что настоящее имя её – Магда.
Нашлись в домике и припасы на долгое пользование – мука там, крупы разные, сахар да соль. Осмотрела Мушка под завязку кладовочку забитую, в памяти зарубочку сделала, да и взялась калачи варганить. Цельное блюдо состряпала. Вот и сидела теперь, отдыхала от трудов дневных, да о будущем задумывалась. Ведь не может ничейным домик-то быть. Всенепременно хозяина имеет. А по отсутствию, скорей хозяин лесник, аль охотник. Аль ещё добытчик какой. Ушёл в тайгу, а как вернётся, так и удивится гостье нежданной.
«В ноги упаду», - прихлёбывая чай, размышляла Мушка. – «Скажу, хоть какой работой нагружай – не переломлюсь, всё сделаю, только не гони, да не выдавай. А ежли, как барин мой, утех потребует? Они, мужики-то падки на сладкое. Коли девка – так в постели грелка… Тогда опять в бега? Осень на дворе поздняя… до следующего города не добреду без припасов да одежи. Стало быть, хоть в петлю… А то и так околею по дороге…»
- Пустите на огонёк, хозяева ласковы, - гундосый голос вырвал из невесёлых дум, подскочить заставил. Ноги сами готовы были в окно прыгать да бежать подальше… Но голова признала – голос женский, значит, не жандармы, и посмотреть надобно.
Тётка. Толстая, в отрепье, не лучше, чем Мушкино платье старое, а поверх головы платок намотан. Стоит она на дорожке, средь кустов, близко к крыльцу не подходит, пальцы на груди друг дружку перебирают, словно пересчитывают. Глаза снулые, жабьи, в толстых дряблых щеках спрятаны. Губы шлёпают беззвучно, толи молитву читают, толи просто без дела бормочут.
- Проходи, что стоишь, - вздохнула Мушка. Видать не только она горемыкою через границу бежит. Видать по осени – сезон. Все кому летом кое-как жилось, по подворью пряталось, к осени скумекали, что по холодам с хозяином лютым в одном доме мыкаться будешь, и долго ли протянешь?
- Да не одна я, - мямлит, вздыхая толстуха.
- А с кем? – вновь настораживается Мушка, и тут же видит девчонку, из-за спины тётки выглядывающую. Не мала, не велика девчоночка, так, пошёл росток не в первый годок, а подрасти-то и позабыл. А уж тоща-то девчонка, словно всё лето лучины глодала.
- Дочка, что ли? – полюбопытствовала Мушка, двери отворяя. – Аль ещё какая родня?
- Приблудыш, - хрипло отвечает тётка, и тяжело переставляя ноги, взбирается на крыльцо. Девчонка испуганно таращит глаза, и словно пришитая, идёт за ней. – Две зимы назад из канавы за огородом выловила да выходила. Вот она и привязалась. Ни на шаг…
- Уж выходила-а, - с сомнением тянет Мушка, оглядывая трясущееся от страха тщедушное тельце. – Что ж она у тебя святым духом питается?
- Да не есть почитай ничё. У неё, вишь, какая-то болявка в желудке сидит, что ни поесть, обратно извергнет. Разве молока чуток, в воде разбавленного, да каши жидкой. Звала я дохтура-то, када денга водилась, он сказал бульоны курячии давать, да сметану. А где их взять тех бульонов, када у меня курей-то сроду не водилось.
- Вот тут располагайтесь, - Мушка открыла дверь одной из спален. – Кровати тут две. В сундуке пошарьте, может, что полезное отыщите. Да вниз спускайтесь, чай с калачами попьём. Зовут – то вас как?
- Жанна Федотовна я. А ента – Муська. Я не с богатого роду-племени, в портнихах у барыни служила, обшивала-одевала, а как Муську нашла, так и неугодна стала. Терпела барыня, терпела, да терпелка-то у ей не резинова, в одночасье выгнала, к чему-то придравшись. Работы нынче в городе нет. Вот и подались мы через лес. Думали до села какого дойдём, а там не пропадём.
- Я Магда, - назвалась своим настоящим именем девушка, и больше не стала вдаваться в подробности. – Спускайтесь к чаю.

Жанна оказалась трудолюбивой, и никакой работой не гнушалась, хотя и страдала чудовищной отдышкой, заставляющей бросать дела через раз, и сидеть сиднем – отдыхать, да мокроту отплёвывать. Она и обнаружила на второй день житья в теремке маленькую банную пристроечку и огород. Небольшой квадрат земли был густо засажен овощами, которым обрадовались жительницы домика. Сварили лукового супа да пирогов с капустой-картошкой настряпали. Пусть без мяса, так у других и такого нет. Поспевшие овощи сняли да заготовили как могли – солений накрутили, в погреб составили, и вздохнули довольно, на зиму запасшись. Только то Мушку и тревожило – как бы хозяин домика не объявился, да по шее-то горбылем не приголубил за самоуправство.

Ещё тремя постояльцами обзавёлся теремок, когда пал на лес первый снег, и выбелил землю, пряча под собой гнилую листву, да голые ветви украшая.
Ранним утром появилась незнамо с какой стороны странная пара – рыжеволосая женщина, ругаясь на чём свет стоит, тащила на себе бледного простоволосого мужика. Тот загребал ногами, судорожно кашлял и всё свешивался с усталых рук, свешивался…
Мушка с Жанной подскочили, себе ношу принимая, поволокли в дом, где Муська наливала в таз горячей воды, искала по углам чистые тряпицы.
- Во тяжёлая зараза, - жалобно улыбнулась женщина, растирая заледеневшие руки.
Мужик, бледный до синевы, еле дышал на лавке. Рубаха на нём была белая, светлые домотканые штаны да лапти, какие теперь только в старых сёлах носят. В остальные уже добрался – то ентот самый «пронгресс». Волосы у мужика тоже белые, будто в муку башкой совался.
- Муж что ли? – Жанна содрала с белёсого рубаху, да прикладывала ко впалой груди тряпку в настое вымоченную. Настой они давно запарили с сосновых да берёзовых почек, поили слабую здоровьем Муську.
- Скажешь тоже! - хмыкнула рыжая. – По лесу шла – обузу нашла, - со злым весельем продолжила она. – Хотела в лесу отсидеться, да где мне полоротой мимо чужих проблем пройти…
- Отсидишься, - силой приподнимая голову больного и вливая ему в рот тот же настой, пообещала Жанна. И торопливо оглянулась на Мушку.
- В зиму не погоним, - пообещала та, слегка загордясь, что её считают тут хозяйкой. - Пусть хоть на ноги станет.
- Подымем, - тяжело вздохнула Жанна и, переваливаясь на толстых ногах, двинулась к печке. – Мяса жаль нет, с мясом сподручнее, да и дохтора говорят – бульоны, бульоны…

Об отсутствии мяса сожалеть пришлось не долго. Муська, вышедшая на крыльцо воздухом подышать, прибежала обратно с визгом. Мушка схватила кочергу, Жанна – ухват, а рыжая, недобро усмехаясь подобрала валявшееся у печи полено.
- Во как встречают – ухмыльнулся вошедший. – Как огладите все трое по жбану, так и ноги протяну.
Был он не слишком высок и широк в плечах, но жилист да крепок. Видать нарастил мускулы на тяжкой работе. Волос тёмен, растрёпан, поверх рубахи серой одета тёплая меховая жилетка. На ногах крепкие сапоги, а шапки вовсе никакой нет.
- Обогреться пустите, хозяюшки хлебосольные, аль сразу по загривку насуёте? – скаля зубы, спросил парень. – Не вор я, не разбойник. Так, шёл, заплутал, да на домик набежал.
- Складно говоришь, - насмешливо сказала рыжая, отшвыривая к печке полено. – Откуда ж ты идёшь, плутая?
- С городу бегу, - не смутился парень. – Хозяина своего я вишь прибил, да от жандармов ноги и сделал.
- Что ж соврал тогда? – возмутилась Мушка.
- Я не соврал, - ржёт бессовестный. – Я не вор, не разбойник. А хозяин мой, сволочь такая был, что теперь и с чертями нашёл об чём договориться. Но коль боитесь, пойду дупло искать. Там и спать буду.
- Ладно, ночь пережди, - решила Мушка. – А там видно будет, куда тебя гнать. – Звать тебя как?
- А звать меня не надо, сам приду. А для удобства Вольгом кличте, не обижусь.
- А куда пошёл-то Вольг? – окликнула развернувшегося парня рыжая.
- Покуда совсем не стемнело, пойду добуду кого-нибудь, - прищурился Вольг. – У вас баб, видать мясным не пахнет, то и есть мясо, что на вас наросло, да и там не густо!

Вечером, умяв пирог с зайчатиной, Вольг завалился на лавке, не претендуя на спальни. Больного мужика он перенёс на кровать в указанную Мушкой комнату, а сам занял отмытую после больного лавку.
- А вот та девка шибко на тебя была похожа, - сказал Вольг, лениво разглядывая сидящую за столом Мушку. – Она, Гаруся, поломойкой в доме работала, а отец еёшний дрова запасал, да печь в порядке держал. А как по весне его сосной-то в лесу пришибло, так Гаруська и осталась без защиты. Вот хозяин мой и зачал к ней приставать. Лезет и лезет, падла, проходу девке не даёт.
- И что? – Мушка насторожилась.
- Что… подкараулил я его, когда он пьяный по лестнице к ней в коморку тащился, да и толкнул малость. Он через перила перелетел, да и хребет поломал. Сказали – по-пьяни это произошло, - ухмыльнулся Вольг.
Хлюпавшая чаем Муська вдруг соскользнула со своего табурета, подошла к лавке и села на пол возле парня. Ткнулась ему в подмышку да и притихла.
- А убегал тогда зачем? – не поняла рыжая.
- А это в другой раз, - гладя девочку по голове, продолжил Вольг. – Я ж без дела не умею, ну и принялся на работу на постоялый двор. Там пара семейная жила. Хорошая пара, Глаша да Никифор. А хозяин опять паскудный, они, видать, хозяева везде гнилые. Как Никифор на подворье, с лошадьми, так он стелется, а как поедет за продуктом каким, хозяин к Глашке – мол, будешь ласкова, так мужу плату подниму. А та упирается. Ну, жирный боров недолго думая подстроил, что Никифор чего-то там украл, того жандармы и забрали. Глашка-то воет, а жирдяй на ухо уговаривает – не будешь строптивиться мужа отпустят, а продолжишь, так он и сгниёт в тюрьме. И тебя выгоню. А Глашка ребёнка носит. Куда деться? Уж было согласилась девка, да я на беду борову попался.
- Ну? – не утерпела Мушка.
- Полез хозяин в погреб, добро припрятанное пересчитывать да крышка возьми и захлопнись. Угорел он там…
- Фу, не к ночи разговоры ведёте, - вздохнула Жанна. – И так спится тревожно.

И в сам деле спалось странно. Мушка просыпалась ночами, и чудилось - кто-то был в комнате, а если и не был, то за дверью стоит, да молчит не по-хорошему.
Днём все вместе хозяйство вели, провизию какую - ни есть запасали, да разговоры разговаривали. Вольг в лесу пропадал, охотился, а рыжая, звавшаяся странным именем Лисанья, приносила откуда-то то мешок муки, то кусок сала копчёного, то пополняла запасы соли – сахара.
- На какие шиши покупаешь? – зубоскалил Вольг. – Чем платишь-то?
- Не твоя забота! – огрызалась рыжая. - А хоть бы ворую! Не обеднеют!
- Это верно, - соглашался парень и снова прицеплялся к женщине с чем-нибудь. Они то и дело цапались да зубоскалили друг с другом.
Зато на Мушку Вольг смотрел ласково. Нежно смотрел, да вздыхал, ни слова ей не говоря. И Мушка тоже от парня глаз не отводила. Работает, а сама поглядывает, когда он в доме.
Но это днём, а наступала ночь, и словно кто чужой и холодный поселялся в доме, прокравшись сквозь щель. И вздыхал под дверью, и шуршал под окнами, пугая и не давая уснуть.
Мужик, которого Лисанья притащила, быстро на поправку пошёл бульонами отпоенный. Назвался Иваном Зайцевым, да сидел больше в доме, разные штуки из чурок вытачивая. Тут тебе и ложки-плошки, и свистульки, и всякая забава. Муся раскрашивала их, да на подоконниках выставляла.
И вроде всё мирно шло, но что-то не спокойно.
Стала чахнуть и бледнеть Жанна. Похудела и усохла к середине зимы, хоть и не жаловалась на здоровье. Говорила только, что голова кружится и будто слабость какая. Да Мушка и сама это чуяла. Но не всегда, а изредка. Будто кто отцедил у неё сил, а зачем непонятно. Вольг ругался, на Жаннины травки спирая. Мол, поит всех отравой какой-то, от того и недуг. Рыжая вступалась, тогда и её ведьмой обзывал. Только Мушку не трогал. Не мог. Сам он тоже день через день головокружением маялся, а чтоб не видели, в лес уходил.
Муська вроде не болела, напротив, поправлялась на сытных харчах. А Иван то хуже, то лучше, кидало его в стороны.

Весна близка была, когда Ивану стало хуже. Жаром заколотило, закашлялся сперва мокротой, потом и кровью. Свалился и больше не вставал. Жанна тоже еле держалась, по тазу своих трав за день выхлёбывая.
- Не пей эту дрянь! – гаркал Вольг. – Таблеток тебе с города принесли! Лечись ими.
- Без советчиков… - отбивалась Жанна. – Сам это жри!
- Ты как хочешь, а никому больше своих трав не давай, - пригрозил тогда парень. – Травишь всех, а себя больше всех.
- Я травлю? Я? – разозлилась Жанна. – Я при чём? Все у него виноваты, окромя этой чернявой! Она первая тут поселилась, подикась, заманила нас как паук в паутину в этот теремок – и сосёт потихоньку! Ишь, гладкая какая!
- Да ты что такое говоришь? – заплакала Мушка. – Я сама беглая… Да неужели б я…
- И знать не желаю! – отрезала Жанна, и ушла в комнату, кружку трав с собой прихватив.
- Надо уходить, - сказал тогда Вольг. – Загнёмся тут все, виноватых ища.
- Куда идти-то? – Мушка дрожащими пальцами перебирала клубки шерсти, с которых вязать собралась. – Мне идти-то некуда…
- В село за лесом пойду, там у меня дядька с сеструхой живут. Ты со мной?
- Я? – Мушка растерялась. – А зачем?
- Женой станешь, - улыбнулся Вольг, поднимая её лицо в своих ладонях. – Неволить не стану. Просто люба ты мне...
- И ты… люб… - зарделась Мушка.
Вольг задохнулся и принялся целовать её, рук не разжимая…

А утром Муся выбежала с плачем – Жанна померла. Злой Вольг выкопал могилу, чтобы к вечеру обнаружить, что зря не выкопал две.
Иван тоже преставился.
- Что за напасть! – в сердцах бросил парень. – Нынче же уйдём, пока все не передохли!
- Я не уйду, - печально сказала рыжая. – А вы идите. Я тут до последнего мужа ждала, вчера весточку получила, что нынче к вечеру придёт. Мы уж похороним… А там подумаем как быть.
Уговаривать её не стали.
- Не поминай лихом, - махнул рукой Вольг, повесил на спину узел с припасами, взял одной рукой Мушку под локоток, другой сцапал маленькую ладошку Муськи, и ушёл в лес.
А Лисанья стояла и махала им вслед, пока все трое не скрылись за деревьями… Потом она вернулась в домик - дождаться мужа, похоронить усопшего, и навести в теремке порядок. А там уж уйти домой, и ждать до поры, до времени, новых постояльцев…

… - А-ааа, - хлюп-хлюп.
- Ты чего?
- Мне жа-алко-о, - проревела девочка. – Они чего… помирали-и…
- Вот глупенькая, - погладила мать по голове. – Это же наша охотничья делянка. Это папа построил теремок, чтобы приходили туда люди, да селились. У нас он не один такой. Второй на дальнем приграничье стоит, там папа охотится.
- Это значит ты их… – глаза у девочки округлились.
- Да не убила я их, - терпеливо разъяснила мать. – Иван сам помер – пневмония у него запущена была. Они ж, люди, дикие, безграмотные. Не лечатся толком, на авось насядут и поехали! Без меня бы он долго промучился, а я разом энергии жизненной собрала, он и отдал Богу душу. Отмучился. Жанна, та – да, мною была почти до дна выпита. Кстати, из-за этих её травок вкус у её жизненной энергии был не слишком хорош. Но что уж перебирать… Детей, кстати, если они забредают в домики, мы не трогаем!
- А я почему не охочусь? – сморщила нос дочка. Тряхнула рыжими, в мать, кудрями.
- А ты пока пьёшь молоко, той энергией разбавленное, - щёлкнула её по носу Лисанья. – Вот подрастёшь, научишься маски примерять, да разными людьми прикидываться, тогда и на охоту пойдёшь. Выйдешь на полянку да и постучишься в терем-теремок…