Адрана. хроники войны. книга 1 мандрагора гл. 14

Глава 14
Архипелаг протянулся с севера на запад. Горные вершины выступали над водой, образуя неприступные скалистые островки, похожие на звенья цепи, замыкающей Холодное море. Страшные буруны с ревом накатывали на обледенелый гранит, и рассыпались брызгами. Даже северные белые чайки не гнездились на мертвых камнях. Оба солнца никогда не достигали зенита, и бесплодные скалы довольствовались лишь их косыми лучами. Бог света Забар, предвечный юноша-старец, который носит в чреве своем праматерь Дафну, не часто проплывает здесь в своей ладье. Ему больше по нраву проноситься в золотой колеснице над долинами и метать вниз жгучие копья.
Пустынно и жутко здесь, на границе свободной воды. А на горизонте протянулась серая полоса, что вдруг сверкнет холодным огнем в лучах скупого для этих мест Забара. Волны изредка приносят огромные ледяные города-дворцы. Бывает, айсберги сшибаются со скалой, и крошатся с грохотом и звоном. И все-таки, есть живые души в этом сумеречном крае.

На самом высоком и большом острове Вальрисорского скопления стоит монастырь. Его неприступные стены покрыты ледяной коркой, круглые зубчатые башни приземисты, словно боятся подняться, глянуть из-за стены в свинцовую мглу Холодного моря. Лишь одна башня устремляется к небесному скату, маяк Гордой Девы.
В долгие неспокойные ночи перекликается Дева с далеким Кровавым Магистром. Вообще-то этот старинный маяк зовется Несокрушимый. Но северные мореходы и разбойники, что появляются в этих суровых водах на своих легких маневренных медузах, зовут его Кровавым Магистром за цвет камня, из которого он сложен, и алый огонь, пылающий в любую непогоду.

Остров, где уже несколько веков стоит Гордая Дева называется Эмеска. В Эгине существует легенда, будто в довременные дни, когда земля была пустынна, и повсюду бурлили воды, у Забара была жена, гордая и своенравная Эмеска. Не желала она подчиняться своему огневолосому супругу, а хотела сама править его колесницей, и стоять у руля ладьи. И это ей почти удалось. Опоила она мужа колдовским зельем, обротала его диких коней, и пронеслась над мрачными водами бездны. Но супруг обратился в дракона и настиг ее.

С тех пор над Раиданой ходят два светила: одно золотое, другое темное от гнева Забара. И случилась на небе великая битва, сшиблись Забар и гордая Эмеска, гром от их щитов слышали все живые твари Трех Миров. Мечи высекали искры, свет тех искр проникал до самого дна первозданного океана. Не устояла дева и была низвергнута в пучину. Заповедал Забар ходить к тем местам, лишь издали взирает он на мрачные скалы. Зачал огневолосый себе супругу Дафну, праматерь, которая с ним – одно. А Эмеска отправилась бродить по водам, и там, где ступала ее нога, рождались острова, архипелаги, ибо дева была, как гранит. Поднялся из пучины Лангрен, великий континент. Легла Эмеска на согретые солнцем камни, и стала полночной розой, сказав: не желаю видеть супруга своего.

В монастыре на Эмеске жили жрецы-отшельники, молящиеся о грешном человечестве и постигающие тайны бытия через книги и жест открытой руки – искусство боя без оружия. Это были скрытные и суровые мужи, удалившиеся от мира, где забыли о них. И это они почитали благом.

В один из холодных рассветов из тумана вынырнула медуза с широким пестрым парусом. Ветер был недостаточно силен, и мореходы отвязали весла и взялись грести. Ладья глубоко сидела в волнах и тяжело переваливалась со ската на скат. Медуза, направляемая сильной рукой, близилась к острову, ловко лавируя среди острых скал, и вошла в маленькую удобную бухту. Нос, украшенный резной головой демона, замер перед черным выступом с высеченными длинными и узкими ступенями, спускающимися под воду.

Люди в высоких сапогах с ремешками на лодыжках, один за другим стали спрыгивать в ледяную воду и, по колено добредя до ступеней, ловко выбрались на гладкую площадку. Им бросили толстый канат. Медуза была надежно пришвартована. В воду ступили еще трое в меховых плащах и коротких куртках, перехваченных на талии широкими поясами. У одного из них были завязаны глаза, а руки, стянутые узкими ремешками, он держал за спиной. Матросы с медузы поддерживали его.

Как только прибывшие поднялись по лестнице, на площадке появились отшельники. На их головы с налобными повязками были надвинуты капюшоны так, что лиц невозможно было разглядеть. Они приняли пленника, и с достоинством и скорбью повели по тропе, что вилась серпантином средь скал и была единственным проводником к монастырю. Несколько оставшихся жрецов вступили с мореходами в беседу, и после взаимных приветствий началась разгрузка даров и товаров, привезенных на медузе.
Путь от бухты по каменистой тропе, где за каждым поворотом возникал эффект воронки, и ветер, закручиваясь по спирали, отнимал дыхание, показался пленнику бесконечным. Он слышал только скрип щебня под стопами стражников. Чья-то тяжелая рука лежала на его плече, направляя движение. Наконец, цепкие пальцы сжались, и он остановился. Повеяло теплым воздухом, и – уже сзади – грохнула дверь. Связанный понял, что вошли в какое-то помещение. Повязка не была снята с глаз, и мрак оставался мраком, но воин заиндевевшей кожей ощущал тепло факелов, закрепленных в стенах, мимо которых его проводили.

Против всякого обыкновения, лестница вела не вниз, а наверх. Они миновали два пролета, свернули вправо. Кто-то рассек сырые ремни, стягивавшие руки. Пленника заставили пригнуться и втолкнули в комнату. Стукнула дверь, снаружи задвинули засов. Он бешено обернулся, сдернул с глаз повязку. Странная тишина окружала его. Он не слышал даже шагов удаляющейся стражи. Окинул взглядом свое новое жилище. Это была келья с низкими сводчатыми потолками. Приземистое деревянное ложе в углу, простой стол и скамья составляли ее убранство. Камин занимал четверть стены. В нем тлели угли, дававшие тепло и скудный свет. Каминный портал украшали фигурки богов. На каменном полу разостлана вытертая шкура морского оленя. Низкая дверь в глубокой нише. Маленькое зарешеченное оконце под потолком.

Пленник растер затекшие запястья. Подпрыгнул, ухватился за кованые прутья, легко бросил свое тело вверх и лег грудью на широкий выступ стены. На много миль разлилось Холодное море. Туман рассеялся. Дул колючий соленый ветер. Тучи шли низкие, рваные, из разрывов проглядывало сине-зеленое небо. Время от времени прорывались лучи утреннего светила, и тогда мрачные волны искрились зеленым хрусталем и убегали, вдали похожие на армаду серых призраков. Медуза, на которой прибыл пленник, расправив парус, удалялась. Нос ладьи весело разрезал волны, и над бортами взлетали зеленые брызги.

С востока надвигался шторм. Он был еще далеко. Его грозный рокот глухо доносился до острова Эмеска. Черная туча охватывала море подковой, во все стороны протягивая свои щупальца. И легкая медуза, освободившаяся от груза, старалась уйти как можно дальше. Пленник смотрел на удаляющееся судно, на его размалеванный парус. Вот он стал цветным мазком, потом растаял вдали. И ничего больше не было, кроме волн, грохота прибоя и отголосков шторма. Холодный воздух обжигал лицо. Изо рта вырывались облачка пара. Молодой воин спрыгнул на пол. Снял меховой плащ, намокший по краям в морской воде, и растянул его над камином. Запахло чащей, зверьем. Он сидел, скрестив ноги, и смотрел на красные угли. Лицо его было непроницаемо, озаренное светом глаз цвета коры дуба.

За последние пять месяцев ему пришлось сменить не один каземат, и все они были одинаковы. Его перевозили с места на место, все ближе к стране холода. Лишь однажды он видел Мандрагору. На острове красных чаек, когда утреннее светило шло на закат, а второе солнце стояло в зените, и от этого воздух окрашивался в охристо-фиолетовые тона, а тени падали с трех сторон. Она плыла в ладье в сопровождении жрецов-воинов. Стояла на носу судна, завернувшись в епанчу, и не отрываясь, глядела на него. Он был рад ее видеть. Так рад! А она даже не улыбнулась. В тот день с него сняли цепи…

Он сидел у камина и думал о ней. Все эти долгие месяцы томительного ожидания он думал только о ней. Он ничего не хотел и ни на что не надеялся. Он терпеливо ждал новой встречи с Мандрагорой, и знал, что, когда она явится, все будет по-другому. Однажды Мандрагора сказала ему, что он не знает, кто она на самом деле, и он ответил: она – женщина, которую он любит, а больше ему знать не нужно. И это была чистая правда. Наставники на Хрустальной Горе говорили ему, что боги, случается, влюбляются в земных женщин, но такие связи несут в себе скрытую угрозу. Страсть к земной женщине заключает в себе блаженство и страдание, ибо люди угасают быстро, как цветы, а существо Верхнего мира живет целую вечность.

Но, тот, кто сидел перед камином на краю мира, не был богом, хоть и думал, что является им. В его жилах текла кровь королей. Это был первенец императора Диаманта из рода Ромулов, воспитанный богами пилигрим, одинокая душа. Это был Ангел. Стукнула открывающаяся дверь. Пленник обернулся.

***

В то время как Мандрагора продиралась в мокрой чаще, рассекая жертвенным ножом колючие заросли ядовитого кустарника, а Ангел под шум прибоя ходил из угла в угол в тесной комнатенке, королева Сулла возлежала на подушках.

Среди роскошного убранства зала она являла собой замечательное зрелище. Это была женщина тридцати пяти лет, с белой кожей, которой не касались лучи двух солнц Эгина. Ее синие волосы были собраны в высокую пышную прическу, свободно спускаясь на шею локонами, перевитыми жемчужными нитями. Тонкие полукруглые брови подведены антимонием, а бутончик губ имел стойкий красный цвет от сока особой травы. Глаза королевы лучились – белладонна придавала им беспокойный блеск.

С ироничной улыбкой смотрела Сулла на своих наложниц, что в прозрачных цветных одеждах играли в зале, со смехом принимая позы многочисленных дворцовых статуй, ласкали друг друга, или возлежали вкруг стола, уставленного драгоценными чашами со спелыми плодами. Бывая в хорошем расположении духа, королева любила наблюдать за девушками, любуясь их прелестями, принадлежащими ей одной. Одной! Венец творения – женщина, благоухающий цветок, в ее руках. И этот цветок она вольна смять!

Сулла покосилась на бассейн из лунного камня с пологими скатами. На краю, подобные гроздьям винограда, сидели нереиды и расчесывали длинные волосы. Эти существа отличались экзотической утонченностью. Они были привезены со всех сторон континента. Разные черты лица, разного оттенка кожа. Было даже несколько черных и блестящих, как нефть. Их тела, обнаженные до гениталий, оканчивались рыбьим хвостом. Нереиды были любимой игрушкой Суллы, плодом ее извращенных прихотей. Юной невольнице плотно пеленали ноги, предварительно сняв в нужных местах кожу, и как чехол, натягивали рыбью кожу с хвостовыми плавниками. Несчастные девушки становились совершенно беспомощными, и холила их целая толпа колдунов и придворных старух.

Нет, теплые воды Океана не обделены подобным чудом. Нереиды поднимаются со дна бездны, когда их позовет лунный призрачный свет. Но не всякий мореход может похвастаться, что видел их пляски. А о том, чтобы поймать такое существо, не могло быть и речи. Быть может, из-за ореола таинственности, отчаянный морской люд прозвал нереид предвестницами гибели.
Однажды ко двору Суллы доставили аквариумы, наполненные морской водой, с десятью нереидами внутри. С большими предосторожностями их выпустили в мраморный бассейн. Нереиды оказались некрасивыми, болезненно тщедушными и пугливыми существами. Правда, они отдаленно напоминали женщину, но колдовская сила их облика была сильно преувеличена легендами. Они не выносили дневного света, и все время проводили в том конце бассейна, куда падала тень от пиний и розовых кустов, сбившись в кучу, и вяло шевеля плавниками.

Увидав нереид, Сулла начала в бешенстве топать ногами. Велела отхлестать плетьми случайно попавшегося на глаза раба, и казнить кунигаса ладьи, что так блестяще справился с невыполнимой задачей. Несчастного распяли на воротах Аиста, что ведут к кварталу Бычьих Голов с самым большим торжищем в Бест-Карине.

Океан не любит раскрывать своих тайн. Нереиды стали умирать одна за другой. В конце концов, оставшихся бросили в клетку к серебристой пантере. Но королева не привыкла жертвовать своими желаниями. Придворные колдуны могли последовать за кунигасом и обитательницами глубин, если бы так сильно не хотели задержаться в Реальном мире. И королеве подарили ту забаву, которую она хотела иметь.

Сулле нравилось повелевать. Нравилось, что человеческие существа из одного ее каприза принимают даже то, что для них противоестественно. И сейчас она с особым удовольствием смотрела на нереид. На изгибы их плеч и голых бедер, тонкие руки и талии. Она сглотнула. Да, в этом было удовольствие.

Этой ночью Сулла мало спала. В клетках щебетали экзотические птицы. Малый бассейн в ее тайных кубикулах был освещен масляными светильниками. От жаровен исходило ароматное сухое тепло. На мозаичном полу, на ковре, королеву ласкала медноволосая наложница с серыми раскосыми глазами. В бассейне плескались нереиды, которых специально принесли сюда. Они шептались, пересмеивались, чернокожая девушка рассеянно пощипывала струны лиры.  Сулла вздохнула. Воспоминание о протяжных стонах струн затуманило ее взор.

- Ляля! - крикнула она.

Тоненькая пятнадцатилетняя нереида повернулась к Сулле. Сверкнули ограненные алмазы в сосках ее черной бархатистой груди. Эту маленькую, еще неразвитую грудь украшало драгоценное колье, лишь подчеркивая чистоту безупречных девичьих форм.
- Где твоя лира, Ляля? - спросила Сулла.

- Если ты велишь, она тот час будет в моих руках, госпожа, - ответила нереида.

- Что ты играла накануне, помнишь?

- Ах, госпожа, - отвечала девушка, - я просто настраивала инструмент.

- Вздор! Я хочу, чтобы твоя лира пела! И ты пой! Пой мне об Океане. Я буду слушать, пока не надоест.

Косматая старуха в накидке, вышитой звездами, уже тащила лиру. Ляля отложила золотой гребень и приняла инструмент. Струны вздохнули. Старуха, кланяясь, попятилась.

- Я спою тебе, госпожа, не об Океане. Спою о далеком крае, где самое синее небо и самые сочные луга. Где лазурные воды катятся к побережью. Где плачут чайки. О крае, что я покинула.

- Эко диво! Пой! Потешь себя. Мне нравятся твои заунывные песни.

Королева приподнялась на локте, согнула ногу. Ее юбки были задраны и сбиты. Шелковые зеленые шаровары заканчивались кружевом, сандалии украшали турмалины, оправленные в белое золото. Широкие ленты обвивали толстую голень. Невольница, такая же пышнотелая, как сама королева, помахивала над ее головой опахалом из перьев птицы лимба. Сулла склонила голову и, казалось, дремала. Улыбка застыла на ее губах. Диадема, украшающая прическу, переливалась всеми оттенками драгоценных камней, и отбрасывала на лицо узкие радужные стрелки.

К ложу приблизился постельничий. Он прятал свои всегда холодные руки в широкие рукава сановничьей хламиды. На мгновение вскидывал хитрые глазки, и тут же скрывался под балдахином век. Он низко поклонился, взял руку Суллы и поцеловал кончики ее пальцев.

- Ваше величество как всегда обворожительны, - проговорил он.

Сулла открыла один глаз.

- Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, - отвечала она, лениво отнимая руку.

- О, пусть рогатый Грум отнимет у меня язык, если я посмею изощряться в своем тщеславии! Пусть демоны Нижнего мира защекочут меня до смерти! Пусть огневолосый Забар превратит меня в горстку пепла, если я по глупости решу, что вам неизвестно что-то из того, что знаю я, о равная богам Трех Миров! Пусть Исида...

- Довольно, - прервала его королева. - Слышала уже! Пора придумать что-нибудь новое, Дорик. Надоели твои причитания.

- О, равная богам!

На рыхлом лице Суллы играла улыбка, все та же улыбка, которую видели многие, осужденные на смерть. Полумесяцы бровей изогнулись. Она хлопнула по пуховику ладонью. Девушки бросились поправлять подушки.

- Говори, зачем притащился, старый лис.

- О, для того только, чтобы выразить свое восхищение. Только для этого! - воскликнул Дорик. - Охота готова. Ловчие и свита ждут. Нужно только ваше слово, королева. Прибыли номархи мелких прикордонных номов, ваше величество, - неожиданно закончил Дорик.

- Чего они хотят?

- Лицезреть вас, божественная!

- А кроме этого? Что говорят?

- Просят принять. Важное дело.

- О чем ты говоришь, постельничий? В своем ли ты уме? - Она пнула евнуха, который старательно завязывал распустившиеся ленты на ее сандалиях, и рассмеялась. - Важно только то, чего желаю я сама.

- Конечно, конечно, божественная! - Дорик заторопился. - Но почтенные номархи говорят, будто дело государственной важности.

Сулла вскочила, как ужаленная.

- Почтенные номархи видать спешат расстаться с головой! Я украшу ими ворота своей столицы! Накормлю воронье окрест Бест-Карины!

Сулла топтала и сбрасывала на пол пуховики, кидала подушки в постельничего. Дорик застыл в поклоне. Королева спрыгнула на пол, затопала ногами. Придворные как огня боялись резких перемен настроения Суллы. Она легко переходила из состояния сонной лени и созерцания к необузданной ярости. В такие минуты эта женщина совершала поступки, на которые бы вряд ли отважилась в иное время. В народе королеву звали Наложницей Грума, Бешеной Суллой.

- Государственные дела! - кричала королева с пеной у яркого рта. - Если я займусь государственными делами, что станете делать все вы? Вы, кого я кормлю со своего стола! На что вы будете мне нужны, армада бездельников? Довольно и того, что вы год из года меня разоряете. Вон! Все вон! Брошу в гетто к прокаженным! К тиграм! В море! Вон отсюда!

Наложницы бросились из зала. Сталкивались, путались в собственных одеждах. Нереиды с плеском ушли под воду и скрылись в гроте со сводом, наполненным воздухом. Несколько русалок оцепенели от страха, остались на месте и громко плакали. К ним бежали старые рабыни. Лишь Дорик стоял, смиренно склонившись и бросая на королеву короткие взгляды.

Постельничий выдержал не одну бурю, подобную этой, и знал, что они непродолжительны. Он терпеливо сносил удары подушками, и не только. Рука у Суллы была тяжелая. В конечном итоге, это мелочи. Золото, которым владетельные номархи заплатили ему за труды, стоило того, чтобы снести это унижение.

Приступ бешенства кончился так же внезапно, как и начался. Сулла провела ладонью по лицу и вздохнула.

- Вот что, Дорик, - сказала она. - Впредь будь осмотрительнее. Отправь этих почтенных к магистрам. Пусть их святейшества разбираются. После я выслушаю старцев. А теперь пошел вон. Постой! - Королева сложила на груди руки. Пошевелила пальцами. Засверкали самоцветные камни. - Своя рубашка ближе к телу. Помни об этом, Дорик.

Сановник, кланяясь, удалился. Он все так же держал руки в широких рукавах. Сулла вытянулась на ложе. Ей поднесли кубок с питьем, от которого поднимался пар. Пышнотелая рабыня отложила опахало, и принялась массировать голые плечи королевы. Сулла блаженно зажмурилась.

- Что станет со мной, если всякий, кому вздумается, будет сюда таскаться? – капризно поджав губы, жалуется она.

- Ах, не щадят, не щадят, - говорит рабыня, и на ее щеках появляются ямочки.
Только сейчас Сулла замечает, что лира поет, что она не умолкала ни на минуту. Рабы затягивали темной тканью отверстия в потолке, зажигали светильники и курильницы. В полумраке за колоннами прятались жрецы и повторяли свои бесконечные мантры, отгоняющие злых духов. До королевы их голоса доносились низким усыпляющим гулом. И так сладко пела лира...