Лучия

           Основной костяк нашей команды обосновался на новом месте несколько дней назад. Остальные члены экспедиции должны подтянуться по мере завершения дел в городе. Вообще, в период окончательной утряски состава бывает всякое: то приедет некто, кого совершенно не ждали — с другого конца страны, преодолев не одну тысячу километров, и неожиданно внесёт что-то своё в общую атмосферу, то вдруг будут внесены изменения в первоначальные планы работ. И народу останется только гадать: кого, там, наверху и какое насекомое укусило. Но ни тому, ни другому никто особо удивляться не станет. Ведь хорошо известно, археология — это не работа, а образ жизни, — что иной раз сказывается и в других обстоятельствах...
           Август. Жара. Так уж складывается, что отправляюсь я в неблизкий путь не первым автобусом, а чуть погодя. Возможно потому, что жизнь городская искусственно взвинчивает и затягивает своей, часто мнимой, значимостью; ты забываешь, что за пределами мегаполиса можно попасть в совершенно другое измерение. Измерение, где всё по-настоящему.
           Отмаявшись весь день в автобусе, преодолев сотни четыре километров, я, наконец, оказываюсь где-то в глубинке. До места уже недалеко; правда, эти оставшиеся два десятка километров предстоит преодолеть просёлочными дорогами, замысловатая сеть которых даже на карте выглядит не очень внятно. Но перед отъездом мне сказали:
           — Ничего, доберёшься. По компасу!
           Эту шутку предстоит оценить по достоинству здесь, на местности.
           Солнце, разбросав веером оранжевые лучи, неторопливо опускается за ближайшую рощу. Широкая полоса горячего асфальта шоссе упирается куда-то за горизонт, приглашая продолжить путь в неведомое далёко. Забросив за спину рюкзак и повесив на плечо этюдник, поворачиваю на грунтовую дорогу, зигзагами уходящую в луга. Минут через двадцать меня нагоняет грузовик. Лихо затормозив, да так, что гравий из-под колёс летит во все стороны, он встаёт поперёк дороги. Весёлые озорные деревенские парни предлагают подвезти, увидев идущего неведомо куда сверстника.
           Быстро, с рёвом и грохотом, проскакиваем километров пять до очередного перекрёстка. Дальше, как выясняется, им направо, мне же — прямо.
           Благодарю их:
     — Удачи! Пусть колёса вашего «лимузина» вертятся только в нужную сторону.
           — Давай-бывай! Встретимся, расскажешь, что там наковыряли, — не без сомнения хохочут они в ответ.
     Увы, довольно часто местные жители не понимают, что там, где они живут, кто-то и до них коротал век. И не только лет сто или двести назад, а многие долгие тысячелетия. При этом жизнь их даже отдалённо не напоминает современную.
        Преодолевая километр за километром, я толком не замечаю, как приятный летний вечер довольно быстро превращается в почти непроглядную ночь. Над дорогой нависают ветви деревьев — она едва видна под ногами. Лес при несильном ветре тревожно шумит. Этот звук не спутаешь ни с чем. В нём грозная мощь сотен и тысяч деревьев, и тайны троп, известные немногим, и тишина укромных мест, куда десятилетиями не ступает нога человека, где течёт своя, особенная, скрытая от чужих глаз жизнь. Здесь каждый стебель, каждая травинка, кусты и деревья — это отдельный мир со своими законами и порядками, это маленькая, обособленная от всего вселенная.
           Лес шумит как орган. Орган, исполняющий удивительную музыку жизни, и вечности.
           Я родился и вырос у такого леса. Сколько раз летом, зимой, весной, осенью, выйдя из дому, подолгу стоял, вслушивался в эту неповторимую гармонию звуков. Прекрасна и немного печальна эта музыка. Печальна, возможно, потому, что каждый хорошо понимает: она будет звучать всегда, а ты появился в этом мире лишь на его короткий миг.
           Особенно непередаваемо лес шумит влажными тёмными вечерами и ночами поздней осенью и ранней весной. Почти все листья уже облетели или ещё не успели народиться, деревья стоят нагие под мощными порывами ветра, напоминая изваяния, занесённые сюда неведомым нам разумом — настолько необычно выглядят их стволы и ветви, устремлённые к небу; кажется, что они тянутся каждой своей малой частью туда — к своей колыбели…
           Небо чуть светится. Звёзды почти не видны — облака. Отыскать ориентиры непросто. Чувство неопределённости и какой-то покинутости закрадывается в душу. Похоже, пора искать место для ночлега — здесь, прямо в лесу. Не так в моих планах должен был завершиться этот день. Я рассчитывал, что произойдёт это в общении с друзьями, а не у забытой всеми просёлочной дороги.
           Неторопливо бреду дальше, пытаясь хоть что-то разглядеть вокруг. Впереди и немного слева неожиданно замечаю далёкие огни. Ускоряю шаг. Пройдя около километра, натыкаюсь на ограду. За ней видны строения. Судя по всему, это летний оздоровительный лагерь. Ура! Там люди. Мне подскажут, где нахожусь, и покажут, куда двигаться.
           Вхожу в служебное помещение, здороваюсь. Меня с интересом оглядывают, расспрашивают: любопытно всё же, что за гость свалился чуть ли не среди ночи. Знакомят с директором. Умная, милая женщина.
           — Что вы, куда это можно идти в таких-то потёмках? — охлаждает она моё желание продолжить путь. — Заблудитесь в наших дебрях, потом отвечай за вас.
           — Лучия, — обращается директор к одной из воспитательниц, — помоги «пану» археологу устроиться до утра. Ну, например, в красном уголке. Места там много, никто не помешает отдохнуть с дороги. Ведь на ночь мероприятия не запланированы в уголке, не так ли? — шутя, уточняет она.
     — Что вы, мы и днём не часто туда заглядываем, — вполне серьёзно отвечает Лучия. — Только если дождь. Да и то сказать, у нас достаточно других помещений, где можно провести время в ненастье. Это секция настольного тенниса, игровые комнаты, секция умелых рук…
           — Я вижу, ты готова оставить господина художника и археолога на более долгий срок? — грозит пальцем директор.
     — Елена Павловна, — отвечает Лучия, — в этом сезоне место оформителя у нас свободно. У нашего штатного художника творческий кризис, — добавляет она, щёлкнув несколько раз пальцем по горлу.
           — Всё-то ты знаешь. Ну ладно, художник нам нужен. Согласна. Но копать-то у нас совершенно нечего, — говорит директор, напоминая о моей второй специальности.
     — Вы забыли, у нас запланировано провести новую ветку водопровода в мастерскую «Умелые руки». Там вечно перебои с водой.
           — Ох, ну и девчонка, — улыбается Елена Павловна. — Не успел человек прийти в себя с дороги, а она уже готова вручить ему лопату в руки! Ну что, молодой человек, вы готовы к такому варианту? — в глазах директора появляются весёлые искорки. Возможно, она припоминает свои восемнадцать лет.
     — Меня лопатой не испугать, — отвечаю Елене Павловне. — Перекопал в экспедициях столько земли, что вырыть канаву, думаю, не составит труда.
           Директор громко смеётся:
     — Не беспокойтесь, канаву будет копать трактор. А вопрос о вашем трудоустройстве отложим до утра. Тем более, что шутки шутить — это одно, а работа в лагере — совсем другое… Как у вас, кстати, дела с педагогическим образованием? — обращается она ко мне уже чуть серьёзнее.
     — Вполне успешно сдал зачёт по педагогике и психологии в университете, — тут же отвечаю я.
     — Не человек, а клад, — заключает, улыбаясь, Елена Павловна. — Ну, Лучия, может, ты всё же устроишь на ночь нашего гостя?
     — Идёмте, — кивает мне девушка.
           Красный уголок живо отражает все зигзаги новейшей истории страны, этапы её перерождения. Тут и старые оформительские щиты с «наглядной агитацией», которые ещё не нашли другого применения (а, возможно, мудрый завхоз, повидавший на своём веку всякое, решил не торопиться с их уничтожением, мало ли что). В дальнем углу видны несколько бюстов вождей, а рядом, в двух шагах, на новеньких столах компьютеры со всеми принадлежностями, пара принтеров и прочие чудеса современных технологий, позволяющие скоротать время в ненастную погоду.
           Достаточно места и для раскладушки. Свежие простыни аккуратно укладываются заботливыми руками девушки.
  — Вам принести что-нибудь поесть? — спрашивает она и, не успев получить ответ, убегает на кухню.
           Не дожидаясь её возвращения, выхожу на улицу, нахожу общую умывальню, раздеваюсь до плавок и окатываю себя водой. Хорошо!
           Через некоторое время Лучия приносит огромную порцию каши, чай и хлеб:
     — Извините, у нас только манная каша.
           — Не беспокойтесь, я могу вообще не есть. Мне бы только до утра переждать. А там — в путь. Меня ждут.
     — А как же предложение Елены Павловны?
     — Я подумал, что это шутка, — отвечаю ей, принимаясь за кашу.
           Такую кашу я не ел давно. Она густая, на настоящем деревенском молоке. Ты её ешь, ешь — и не можешь остановиться. Только мама так вкусно готовит.
           — Спасибо. Выше всяких похвал, — благодарю за еду.
     — А у нас не только каша выше похвал, — чуточку лукаво говорит Лучия. — Спокойной ночи.
           Не успеваю ответить, как она уходит.
           Оказавшись на раскладушке — тут же проваливаюсь в сон. Так, наверное, спят лишь дети, когда знают, что впереди — одно хорошее, что есть кому и накормить тебя, и напоить…
           Утро. Просыпаюсь с ощущением, что я здесь когда-то уже был. Иду со всеми в столовую, знакомлюсь с воспитателями и некоторыми детьми. Иногда ловлю на себе такие взгляды, будто не я археолог, а именно меня эти достойные люди освободили из земного плена несколько часов назад. Ну и ну, быстро работает местное «радио»!
           На завтрак подают невыразимо вкусную рисовую кашу с изюмом, сырники, компот, соки, фрукты. Желающие могут рассчитывать ещё и на творожную запеканку нескольких видов. Но таковых не очень много, потому что всё предшествовавшее ей затмевает прочие желания. Неторопливо заканчиваю завтракать и покидаю столовую.
           Нахожу Лучию в толпе детей, и мы молча бредём в сторону наших отрядов, точнее, пока только её. Но мне никак не удаётся отделаться от мысли, что я здесь, в каком-то смысле, на своём месте.
           Августовское солнце щедро окатывает светом и теплом всё вокруг, дети сходят с ума от избытка энергии и радости жизни, резвятся от души, куда-то пытаются утащить «мою» Лучию. Она их едва сдерживает.
           К нам подходит Елена Павловна:
           — Ну как, молодой человек, вам понравилось у нас? Вы что-то надумали?
           Все, кто находится рядом, замолкают. Это длится несколько секунд...
           — Я остаюсь. На неделю-полторы.
           Лучия слегка подпрыгивает на месте. Елена Павловна мудро улыбается:
           — Вот и замечательно. Закроете кое-какие прорехи и недоделки в художественном оформлении лагеря, оставленные «приболевшим» тружеником кисти и карандаша. Вам нужно, — продолжает она, — закончить декорации к двум спектаклям, кое-что расписать в зале для танцев; есть и другие мелкие работы. Оплата стандартная. По договору. А канаву будет копать трактор, по этому поводу можете не волноваться.
           И, уже отходя от нас, негромко добавляет:
           — Справиться бы со всем запланированным. Надо уже потихоньку готовиться к следующему сезону...
           Я окунаюсь в лагерную жизнь. Не забыв, конечно, позвонить нашей команде и сообщить, что задерживаюсь недели на две в связи со срочными делами.
           И получаю в ответ:
           — Знаем мы твои дела, господин художник. Пока, ждём!
           Кроме художественно-оформительских работ, я занимаюсь с младшими группами рисунком и акварелью, а также иногда замещаю физрука, который не в состоянии разорваться между соревнованиями, идущими сразу на нескольких площадках. Стоило сыграть в футбол с группами среднего возраста, как мой авторитет возрастает почти до небес.
           День в лагере расписан чуть ли не по минутам. И только в тихий час и поздно вечером можно без лишней суеты сходить на ближайший водоём. Мы с Лучией почти каждый день завершаем тем, что покидаем пределы лагеря и бредём неведомо куда, взявшись за руки. Странно, но нами быстро найден общий язык: нас так и тянет говорить о чём угодно, лишь бы быть рядом. И какое же это счастье — рухнуть с крутого берега в прозрачную прохладную воду, долго плыть в глубине и лишь несколько минут спустя медленно подняться кверху, как субмарина. Лучия к этому времени уже растерянно озирается вокруг — не случилось ли чего.
           У неё смуглое тело, весёлые озорные глаза, волосы, выцветшие на солнце, обветренное лицо. И невозможная, летящая улыбка на губах. Такую я не видел ни у кого. И пахнет Лучия солнцем, небом и длинным, длинным летом. И счастьем. Счастьем жить и быть частицей нашего замечательного мира. Эта девчонка, родившаяся здесь, в степях Причерноморья, где в течение тысячелетий носились, как океанские волны из конца в конец орды кочевников — киммерийцев, скифов, сарматов — видится мне самим воплощением свободы и воли этих древних равнин.
           Нам хорошо вдвоём. Мы — то общаемся, то надолго замолкаем, прекрасно понимая друг друга и без слов…
           Подходит к концу вторая неделя моего здесь пребывания.
           Поздний вечер. Редкие огни. Как тогда, в день моего приезда. Мы сидим на стволе дерева, когда-то поваленного грозой. Её рука рядом с моей.
           — Знаешь, — говорит она тихо, — ты можешь остаться здесь надолго. Устроишься учителем, будешь преподавать историю, краеведение… А ведь тебя полюбили дети. Особенно мальчишки. Для них ты непревзойдённый авторитет в футболе. Жаль, я не умею обращаться с мячом ногами. Даже немного завидую тебе. Да-да, — она прижимает голову к моему плечу. — А девчонки только шушукаются. О нас с тобой…
           Девушка замолкает, а затем говорит, коротко посмотрев мне в лицо:
           — Ты можешь остаться здесь навсегда.
           — Лучия, милая… — у меня в горле ком, и я замолкаю.
           В который раз проносятся одни и те же мысли — милая, светлая девчонка! Что я могу ей дать? Кто я? Вольный художник-археолог, недоучившийся студент, который свободен от всего и вся, за исключением, конечно, невероятной тяги познавать этот мир и писать картины. Будущее — в тумане, и я понятия не имею, куда вышвырнет меня сумасшедшая река, каковой представляется мне жизнь. Моя судьба — сплошная авантюра без ясного сценария, где совершенно не прописаны не только отдалённые перспективы, но и ближайшие планы. Имею ли право вовлекать в такую вот жизнь эту девочку? Чтобы я, сам, ненормальной, суматошной круговертью своей жизни погасил замечательную, скользящую, как ветерок, улыбку на её лице? Да никогда! Сначала хорошо бы разобраться — как жить дальше.
           Она всё понимает, моя Лучия. Без слов — всё понимает:
           — Подари мне свою картину. Ту, с маками. На память. О нас… — плечи её слегка вздрагивают.
           Целую её. В шею у затылка, в эти самые нежные на свете завитки волос:
     — Луча, я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Я хочу тебе счастья, поверь. И расстаёмся мы, быстрее всего, на время. Ведь место наших раскопок находится всего в километрах десяти отсюда.
           Она молча качает головой…
           Этюд «Маки» написан мной здесь, в лагере. Урывками, между делом. На грунтованном картоне изображён букет алых маков в гранёном стакане, стоящем на подоконнике обычного деревенского дома. Нежные лепестки цветов в лучах заходящего солнца звучно горят рубиново-красным и ярко-алым. По всему фону картины мелькают ноты малинового цвета. Кажется, что маки роняют красные слёзы. По нам с тобой, Лучия.
           Рано утром мы прощаемся. Молча. Я касаюсь её руки.
           По обильной росе, в косых лучах солнца, только что показавшегося из-за горизонта, медленно поднимаюсь на ближайший холм.
           Несколько раз оглядываюсь. И вижу одну и ту же картину, от которой душа готова разорваться в клочья: всё стоит и стоит у распахнутых ворот девичья фигура в светлом платье.
           Эти распахнутые ворота, эта фигурка девушки будто говорят мне вслед:
           — Тебя здесь ждут. Всегда, всегда…