Миф лишнего человека

В ТУМАНЕ «ЛИШНИХ ЛЮДЕЙ»

Современная мифология «маленького» человека: к деконструкции одного образа


АННОТАЦИЯ


Предметом критики данного очерка выступает образ «лишнего», «маленького» человека, оформившегося в литературе приблизительно ко II-ой пол. XIX ст. Несмотря на внушительную генеалогию, восходящую к признанным шедеврам мировой культуры, типаж «лишнего» человека с его предельной отчужденностью и крайним индивидуализмом изначально был нежизнеспособной литературной утопией. Однако вопреки имплицитным изъянам, присущим рассматриваемому типу, талантливым авторам удавалось поднять банальные сюжеты, зачастую взятые из уголовных хроник, до уровня классической драмы или высокой трагедии. XXI век, с его конвейерной культуриндустрией, ориентированной на массового потребителя, до неузнаваемости изменил устоявшийся образ. Отныне это не аристократ духа в печоринском вкусе и даже не несчастный лишенец, заеденный средой. Киноконвейер предлагает довольствоваться типажом «волка-одиночки», затравленного капитализмом. Мировая практика либерализации оружейного законодательства как бы отодвигает рефлексию на второй план: пространные манифесты «новых героев» (термин Ф. «Бифо» Берарди), выброшенные в сеть перед самоубийственным актом, лишь обнажают всю убогость внутреннего мира своих авторов.



Недавно отгремевший кассовый «Джокер», пестрящий реминисценциями, закономерно реактуализировал интерес околокультурной публики к раннему творчеству культового режиссера Мартина Скорсезе [1].

Герой «Таксиста» Скорсезе, Трэвис Бикл – «маленький человек», «задавленный средой». Бессильный на что-либо повлиять, ветеран Вьетнама в отчаянии берется за оружие и выходит на тропу войны.

Образ главного героя Бикла, «самурая-подонка, расиста и онаниста», сценарист Пол Шредер во многом списал с себя [2]. Дневниковые записи усиленно рефлектирующего протагониста как бы отсылают зрителя к произведению русского классика Достоевского «Записки из подполья» [3]. «Я-то один, а они-то все», – тяжело размышляет герой «Записок...», мелкий отставной чиновник-рантье. «Они все заодно»[4], – горьким рефреном откликаются грустные мысли ночного таксиста.

Сухой, стенографический текст, скрупулезно фиксирующий потоки больного сознания обоих героев, порой поразительным образом перекликается сквозь столетия, разделяющие эти два произведения.

«Я человек больной... Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит».

«И голова опять разболелась. Наверное, у меня рак желудка. Впрочем, я не жалуюсь. ... Ты здоров, если чувствуешь себя здоровым» [4].

«Я из сердца взял его...», – эта фраза из письма Достоевского Каткову относилась к центральному персонажу будущего романа Федора Михайловича князю Ставрогину [5]. Пожалуй, вслед за классиком, те же сокровенные слова мог бы повторить и Шредер в отношении своего таксиста Бикла. Шредеру, как и Достоевскому, в свое время довелось пережить собственный «дрезденский период»: одиночество, безденежье, грязные дешевые комнаты. Выйдя из больницы, Шредер в безумно стремительном темпе, словно в лихорадке, за две недели пишет сценарий ставшего в будущем культовой кинокартиной «Таксиста» [3].

Таким образом, Трэвис Бикл – прочно укоренившийся в культуре еще со времен классических произведений XIX в. тип затравленного социумом бунтаря-одиночки, порывающегося единолично разрешать вековечные морально-этические проблемы. Преломившись сквозь призму индивидуалистической антропологии экзистенциализма XX ст., этот образ под воздействием конвейерного масскульта окончательно выродился в наши дни, мутировав до предельно уплощенного психологизма голливудских поделок типа «Джокера».

Пресловутый «Джокер» любезно преподнес современным интеллектуалам как раз то, в чем они так нуждались: высокомерно-презрительное безверие по отношению к мощи слаженного коллективного действия. Образ, надо все же признать, талантливо воплощенный Хоакином Фениксом – не более чем экспрессия индивидуализма, имплицитно скрадывающая по указке кинодельцов реализм действительной жизни, удачно мимикрируя под социально-психологическую драму.

Типаж «маленького», «лишнего» человека, несмотря на свою безупречную генеалогию, восходящую к образцам общепризнанной мировой классики, изначально содержал в себе подспудный изъян. Внутренние противоречия рассматриваемого образа традиционно драпировались благодаря приторному до тошноты сентиментализму. Наиболее рельефно этот феномен прослеживается у Куприна в «Поединке». Подпоручик Ромашов, непрерывно источающий слезливую патоку на протяжении всей повести, не более чем нелепый фантазер и жалкий пошляк, с наивным цинизмом грезящий, как он эффектно будет подавлять рабочие бунты [6].

Так ли привлекателен в действительности образ одинокого таксиста? Возвышенные стремления у Трэвиса Бикла странным образом сопряжены с патологической тягой к порнографии. Застенчивый Трэвис инфантилен в вопросах пола, однако это не мешает ему быть хладнокровным убийцей. Важно отметить, что этот «взрослый ребенок» испытывает психоэмоциональные переживания, характерные для куда более зрелой личности. Психика Бикла, таким образом, причудливо сочетает в себе черты как мальчика, так и взрослого мужчины.

Пожалуй, героя Де Ниро следует рассматривать, как своеобразную рецепцию образа Холдена Колфилда на излете 70-х гг. в условиях грядущей «рейганомики». N.B.: Примечательно, что Рейган также вел дневник, а в бытность свою губернатором Калифорнии был одержим идеей «очистить Беркли от смуты».

«Надо очистить этот город», смыть всю мерзость, «...разгрести этот мусор. Надо спустить эту грязь в унитаз», – рефреном твердит Трэвис. «Новый президент должен… …навести здесь порядок. Понимаете?» [4]– пытается достучаться таксист до претендента на кресло в овальном кабинете Чарльза Палантайна. Реальный Рейган с его политическим реноме, вероятно, стал бы идеальным кандидатом для такого типа, как Бикл. Однако примечательно, что образ Калифорнии – политической «вотчины» будущего президента Рейгана – в картине обретает нарочито пародийные, комически-сниженные коннотации.

«В Калифорнии если два гомика разойдутся… …один платит другому алименты. ... В Калифорнии жизнь не стоит на месте» [4].

Трэвис получился весьма странным, парадоксальным персонажем. Неустроенность, инаковость Бикла заставляет искренне ему сопереживать. Вместе с тем шовинистическая риторика этого новоявленного фрайкоровца вызывает непреодолимое отторжение.

Вспоминается еще один борец за специфически понятую справедливость – «одинокий волк» Данила Багров из балабановского «Брата», тоже ветеран локального конфликта. Снова с экрана на нас честно взирает безжалостный киллер с максимально открытым, по-детски наивным лицом актера Сергея Бодрова-мл. (пожалуй, если доверить такому роль Эйхмана – евреи простят нацистам Холокост [7]), изрекающий гневные шовинистические тирады в адрес расово чуждых «кавказцев» и западноевропейских гостей.

Багров, в свою очередь, воплощает заветные чаяния таксиста Бикла: подобно мощному ливню, Данила без следа смывает зловонную грязь с питерских улиц, в одиночку покончив с бандитской верхушкой местного криминального «айсберга».

Поменялись лишь декорации: вместо Нью-Йорка – средоточия социальных контрастов Америки второй половины «кошмарных» 70-х гг., утопающего в неоновом мерцании рекламных баннеров и ядовитом смраде мусорных куч, Балабанов перенес действие в некогда величественный, угрюмый антураж града Петра Великого на излете не менее кошмарных для России 90-х гг.
 
Однако санационные мероприятия «Брата» лишь паллиатив, кардинально не затрагивающий устоявшегося общественно-экономического уклада и не снимающий социальных противоречий. Багров «завалил верхушку одной группировки и пропал с концами» – подобно бесцельно гонимому по степи ветром перекати полю, Данила без особого сожаления расстается со своими случайными друзьями-попутчиками и устремляется в Москву.

В заключение, среди прочего, поставим в упрек ушлым делягам от медиаиндустрии нарочито тенденциозную эстетизацию психопатологий на большом экране, чем, в частности, грешит упоминавшийся здесь «Джокер» [8]. Недаром уже Достоевского обвиняли в смаковании болезненных язв чужого страдания. «Больницей пахнет», – брезгливо морщился Тургенев. «Это несомненно писано нездоровым человеком», – вторила Ивану Сергеевичу ранняя советская критика. По мнению Сергея Боброва, писания Достоевского представляют собой жуткое варево «противоречивых метаний интеллекта из одной бессмыслицы в другую». Достоевскому здесь с порога отказано в наличии художественной эстетики – следовательно, все эти конвульсивные метания души и «дерганье читателя за нервы» должны проходить исключительно по ведомству психиатрии, но никак не искусства [9].

Оставим без комментариев столь радикальный вывод Боброва, однако, в действительности следует признать, что мрачное творчество Достоевского предоставляет богатый материал для психиатра. Так, в некогда популярных патографических очерках – исследованиях на стыке психиатрии и литературы – предпринимались попытки объяснения невозможных эскапад Ставрогина через указание на прогрессирующее психическое расстройство – шизофрению [10].

Признаки указанного недуга можно обнаружить у еще одного персонажа Достоевского – «подпольного человека». Сначала проследим симптоматику простой формы шизофрении, приведенную в работе профессора А. Кемпинского:

«Больной сторонится общества, иногда месяцами не выходит из дома, чтобы не сталкиваться с людьми. Будучи вынужденным вступать в контакт с товарищами, замыкается в себе, не принимает участия в разговоре, понуро сидит в своем углу» [11].

Теперь сравним вышеприведенный отрывок с автохарактеристикой героя «Записок из подполья»:

«В то время мне было всего двадцать четыре года. Жизнь моя была уж и тогда угрюмая, беспорядочная и до одичалости одинокая. Я ни с кем не водился и даже избегал говорить и все более и более забивался в свой угол» [12].

В  «Записках…» Достоевского в разрезе психопатологии весьма примечательна сцена прощания в трактире со школьным товарищем Зверковым, куда неожиданно напросился главный герой. Окончательно разругавшись с бывшими друзьями и оскандалившись, герой нарочно не хочет покидать кабак (или, все же, не может?), хоть и понимает всю нелепость своего положения:

«Бессовестнее и добровольнее унижать себя самому было уже невозможно, и я вполне, вполне понимал это и все-таки продолжал ходить от стола до печки и обратно» [12].

Снова обратимся к проф. Кемпинскому:

«Однако ему [больному шизофренией] настолько недостает инициативы, что он не в силах покинуть общество, в котором скучает, и продолжает находиться в нем как чужеродное тело, одинокий и покинутый» [11].

«Он [Ставрогин] ничего не ищет, ни к чему определенному не стремится», – фиксирует в анамнезе больного Д.А. Аменицкий, – «никого не любит, чужд всяких привязанностей. Для него нет ничего святого, ничего морально ценного, ничего такого, что заставило бы дрогнуть сердечные струны самого заурядного человека» [10].

Пожалуй, эта характеристика придется впору балабановскому «Брату». Могут возразить, что лихой и преданный Данила трепетно любит своего старшего брата Виктора, которого прощает, несмотря на чудовищное предательство. Вместе с тем в этой любви проскальзывает что-то странное, механистически-инстинктивное, словно запрограммированное, заложенное на биологическом уровне. Именно узко биологически Багров трактует феномен братства – исключительно кровного родства в понимании Данилы. В сцене в трамвае Багров подчеркнуто грубо отвечает расово и идеологически чуждому (герой «Брата» – участник первой чеченской кампании) «кавказцу»: «Не брат ты мне…».

Душевная тупость и нравственная анестезия куда в меньшей степени характеризуют Трэвиса Бикла из картины Скорсезе. От задумчивости Трэвис быстро переходит к аффектированности, поэтому со своей навязчивой идеей очистить город от скверны он скорее походит на одержимого idee fix ипохондричного Раскольникова, нежели на безучастного Ставрогина.

Однако Бикл, в той же степени, что и главный герой «Бесов», социально дезориентирован. Ставрогин со скучающей миной, словно в насмешку, в буквальном смысле проводит за нос председателя местного клуба Гаганова, хваставшегося, что еще никому не удавалось его «провести», затем кусает за ухо губернатора и, в довершении, открыто домогается чужой жены. Все эти эскапады Николай Всеволодович проделывает с задумчивым видом, словно «в тумане» [13].

В свою очередь, Трэвис, ничтоже сумняшеся, предлагает понравившейся девушке скрасить время в «романтическом» антураже заплеванного кинозала, где крутят грязноватую «клубничку». По всей видимости, таксист в самом деле с неподдельной искренностью не понимает всей нелепости, неуместности своего поступка: кинотеатр с порно, очевидно, не самое удачное место для первого свидания. Либо же остается все списать на обывательски-условную мораль лицемерной мещанки Бетси.

«Мои родители очень строгие. ... Позвать меня на такой фильм то же самое, что предложить мне переспать. ... Просто мы разные» [4].

С чем мы имеем дело в данном случае? С младенческой наивностью какого-то блаженного, совершенно не приспособленного к быту? Или перед нами патологическая непогрешимость больного кататонией? Одно можно сказать точно – это общество безнадежно больно.

Данный посыл блестяще обыграл Скорсезе, появившись на заднем сидении таксомотора Трэвиса в небольшой роли-камео. Внешне респектабельный господин в присутствии Трэвиса с нескрываемым наслаждением, сладострастно смакуя все подробности, резонерствует по поводу планируемого убийства своей неверной супруги.

«Думаешь, что я больной? Да? По-твоему, я псих?»[4], – издевательски вопрошает странный пассажир у водителя такси. Однако этот вопрос скорее адресован зрителю [14].

Какой можно здесь дать ответ? Мы все – больные чертовы ублюдки, отравленные капитализмом. Неадекватность Трэвиса, по всей видимости, лишь призвана оттенять скрытые перверсии так называемых нормальных людей.

Через эти три ипостаси – Достоевский, Скорсезе, Балабанов – можно проследить стремительную деградацию типажа. Бикл у Скорсезе еще пытается самостоятельно рефлектировать, подобно «усиленно сознающей мыши» из раннего творчества русского классика. Балабановский Данила уже не отвлекается на дневниковые заметки. Функцию экзистенциального рупора в картине Балабанова выполняет русский немец Гофман («Город – это злая сила»). От простоватого Трэвиса Багров также унаследовал некоторую наивность, однако детская улыбка на лице зрелого юноши, на наш субъективный взгляд, выглядит в фильме довольно глупо.


Культурно-политические аберрации рубежа XX–XXI стст. изменили канонический образ «лишнего человека» до неузнаваемости. «Мы все глядим в Наполеоны…»: современное информационное пространство изобилует сообщениями о «новых героях» (термин Ф. Берарди [15]) – отчаявшихся аутсайдерах, самоубийственно хватающихся за оружие в надежде поквитаться с обидчиками и непременно урвать свои «15 минут славы». После попадания в экстренную новостную сводку эти типы закономерно становятся объектами сомнительного поклонения в маргинальных сегментах сети Интернет. Исследование Берарди – это вивисекция самовлюбленных индивидуалистов, вступающих от безысходности на путь массовых убийств.

Расхожая фраза Уорхола о праве каждого на заветные 15 минут медийной известности в современных реалиях может стать удачным эвфемизмом 30 сребреников Иуды. Пускай каждый честно спросит себя: насколько далеко он готов зайти ради достижения эфемерного успеха в цифровых сетях тотального господства медиакратии? И, что самое важное, стоит ли оно того?




ССЫЛКИ:

1. «Таксист» и «Джокер» – анализ и разбор // «Джокер» против «Таксиста»: иллюзии и сходства // https://www.youtube.com/watch?v=8RjyIiPcveQ; «Таксист», 1976. Подробный разбор фильма и сравнение с «Джокером» // https://www.youtube.com/watch?v=yteWEBXvPFo

2. https://www.afisha.ru/movie/167304/

3. Как это снято: «Таксист» //
4. Тексты фильмов: Taxi Driver (США, 1976 г.) // http://cinematext.ru/movie/taksist-taxi-driver-1976/?page=6

5. Сараскина Людмила. Достоевский. – Молодая гвардия, 2011 // http://indbooks.in/mirror7.ru/?page_id=383473

6. Куприн А.И. Поединок // http://kuprin-lit.ru/kuprin/proza/poedinok-2.htm

7. Тарасов Александр. Анти-«Матрица», или «Борьба» бабла с ослом // https://scepsis.net/library/id_1895.html

8. «Джокер» как смех масскультуры // https://al-ven.livejournal.com/610425.html

9. Сергей Бобров. «Я, Николай Ставрогин…» // https://ruthenia.ru/sovlit/j/244.html

10. Патография Николая Ставрогина // http://npar.ru/journal/2005/1/stavrogin.htm

11. Простая шизофрения / Кемпинский А. Психология шизофрении // https://e-libra.ru/read/386642-psihologiya-shizofrenii.html

12. Достоевский. Ф.М. По поводу мокрого снега / Ф.М. Достоевский. Записки из подполья // https://ilibrary.ru/text/9/p.12/index.html

13. Аменицкий Дмитрий Александрович (1873). Психиатрический анализ Николая Ставрогина // https://search.rsl.ru/ru/record/01004202249

14. Смысл фильма Таксист 1976 //
15. Берарди Франко. Новые герои. Массовые убийцы и самоубийцы // https://readli.net/chitat-online/?b=432230&pg=1