В. Глава 44

44


     У меня даже сердце на мгновенье остановилось, когда он это сказал. Потому что… потому что у него был такой тон, какой бывает только у осведомлённого человека. А осведомлённость  т а к о г о  человека значила многое. Слишком многое, чтобы выслушать это спокойно. Одно дело вертихвостка-журналистка со своими комариными укусами. И совсем другое – замначальника столичного комитета. Но откуда, откуда он-то может знать? – бешено завертелось у меня в голове. Не было ли какой-нибудь затерявшейся копии чертежей, которая вдруг всплыла прямо у них в ведомстве? Очень, очень маловероятно. Да и будь у него нечто столь определённое, он бы сначала обратился к следователю. И занялся бы в первую очередь Приёмовым. Потому что… потому что, даже если документы всплыли, я-то тут ни при чём? Совсем ни при чём! Никто не может знать про мою копию. Все эти годы она лежит под полом гаража. И последний раз я проверял… когда же это было? На прошлой неделе, да, то есть дней десять назад. И документы были в целости и сохранности. Нет, с этой стороны ничего такого не может быть. Но не мог ли этому Освальду рассказать кто-нибудь, кто знал?
     Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в мозгу. Боюсь, я не смог сохранить бесстрастное выражение лица. Потому что в такой ситуации это практически невозможно. Эффект неожиданности, который люди, подобные ему, так любят. И тем не менее, нельзя было себя выдавать. Линию обороны приходилось придумывать на ходу, но лучше так, чем полная катастрофа.
     – Однозначно? – переспросил я нарочно медленно, тщательно выговаривая каждый слог. Конечно, таких тёртых калачей подобным образом не обманешь. Но мне нужно было выиграть хоть немного времени. – Я вовсе не говорил об однозначности. Случаи, конечно, бывают разные.
     Столичный гость смотрел на меня очень приветливо. Слишком приветливо для человека его положения. Он, разумеется, почувствовал мою неуверенность. У этих ищеек звериный нюх.
     Пот бежал у меня по шее, просачивался за ворот рубашки. Ни в коем случае не терять самообладания! Он только этого и ждёт.
     – Однако случай с «Дельфином» вряд ли можно отнести к “разным”, – сказал Освальд и тонко улыбнулся. – Это была настоящая трагедия не только областного, но и федерального масштаба. А при таких происшествиях, знаете ли, у нас очень любят находить виновных. 
     Я промолчал, не вполне понимая, как на такое следует реагировать. Но комитетовец, кажется, и не ждал от меня определённой реакции. Он сорвал травинку, с беспечным видом засунул её в рот и начал насвистывать на ней какую-то весёлую мелодию. Получалось это у  него, надо признать, весьма неплохо.
     – Но в данном случае, – продолжал он, закончив выводить трель, – получилось иначе. Виновные найдены не были. Подозрения в отношении Владимира Леонидовича оказались беспочвенными. Точнее говоря, достаточных доказательств его вины не было найдено, ведь так?
     Этот вопрос он уже совершенно откровенно адресовал мне в лоб. Я почувствовал в груди противный, скользкий холодок. Неужели он всё-таки знает? Неужели нашёл свидетеля… или попросту того, кто отправил мне чертежи? Ведь этот человек… он может быть кем угодно. Спустя пять лет он мог вдруг заговорить… Исключать ничего нельзя.
     – Простите, Евгений Борисович, но мне не вполне понятно, зачем вы меня об этом спрашиваете, – заговорил я и тут же почувствовал, что голос у меня подрагивает. Как принято писать в книжках, предательски. – Думаю, что факты вам и так известны, а моё мнение… вряд ли оно особенно ценно. 
     Освальд насмешливо поднял брови и носком ботинка потрогал кочку, которая особенно сильно выступала из травы.
     – Вот тут вы ошибаетесь, Геннадий Яковлевич, сильно ошибаетесь. Ведь вы – самый известный архитектор города. Вы проектируете «Золотой город», самое масштабное торгово-развлекательное сооружение в области. Мнение такого человека не может быть неценным. Ведь вы – практик, а большинство из тех, кто расследовал катастрофу в «Дельфине», – всего лишь теоретики. Как и ваш покорный слуга, кстати.
     “Да уж, покорный ты, как же”, – мелькнула у меня мысль, но я постарался не дать ей ходу. Комитетовец был малый не промах, и читал твоё лицо, как открытую книгу.
     – И что же вы хотите услышать? – осторожно спросил я. – Меня не включили в комиссию по расследованию того… происшествия. Так что мне не о чем тут рассуждать.
     – Да, в комиссии вы не были, – весьма охотно подтвердил Освальд. – Однако сам случай не мог вас не заинтересовать. Слишком большой резонанс… 
     – Положим, я следил… за развитием событий. Так же, как и весь город.
     – Однако мало кто в городе смог бы ответить на мой вопрос столь же аргументировано, как и вы.
     – Какой же вопрос?
     Я мысленно приготовился к худшему.
     – Как вы считаете, архитектор Приёмов был виновен в обрушении конструкций? Я не о фактах говорю, потому что фактов слишком мало. Я спрашиваю ваше личное мнение. Что вам подсказывает интуиция?
     Сказав это, он посмотрел на меня выжидающе, но в то же время с плохо скрытой скукой. Словно уже заранее знал мой ответ.
     Нужно было решаться – и решаться быстро. Ловушка могла быть расставлена где угодно. Однако не ответить я тоже не мог.
     – Если вы хотите знать моё личное мнение… – я сделал вид, что обдумываю формулировку. – То оно таково: Приёмов не был виноват в гибели людей. Возможно, он допустил некоторые неточности, но катастрофа произошла из-за стечения многих обстоятельств. Боюсь, больше мне тут добавить нечего.
     И я посмотрел комитетовцу прямо в глаза. А глаза у него были холодные, серые, насмешливые. Он очень спокойно выдержал мой взгляд.
     – Что ж, спасибо вам за откровенность, – произнёс Освальд, и трудно было определить, иронизирует он, или нет. – Вы мне немало помогли.
     – Знать бы ещё в чём, – сказал я, хмурясь. 
     Но он оставил эту мою реплику без внимания. Поднялся, аккуратно сложил скамеечку и вернул её на прежнее место.
     – Пожалуй, не буду больше отвлекать вас от рыбалки. Это занятие, которое требует концентрации внимания.
     И, даже не считая нужным попрощаться, он зашагал прочь, высоко поднимая ноги в дорогих ботинках. Я смотрел ему вслед, совершенно позабыв об удочках. Да и до рыбалки ли мне теперь было! Одна мысль бешено крутилась в голове: знает или нет? знает или нет? Если знает, то почему ушёл вот так, не сказав ничего конкретно? Если не знает, то откуда взялись такие прозрачные намёки на виновность Приёмова? Сам чёрт тут ногу сломит.
     Но кое-что я понимал очень ясно. Чертежи необходимо было уничтожить. Хранить их у себя и раньше было опасно, а теперь это стало недопустимым. От них надо избавиться как можно скорее, пока… пока этот слишком проницательный комитетовец и до них не докопался. Прямо сейчас, действовать нужно немедленно. Поехать домой и… Однако что если это ловушка? Вдруг этот Освальд затаился и следит за мной из-за кустов? Почему бы и нет? У этих ищеек нюх, как у хороших гончих. Ему не составит никакого труда проследить за мной до дома и застать с поличным, когда я буду избавляться от документов. Может, он для этого и приходил, чтобы вынудить меня раскрыться.
     Я осторожно обернулся и осмотрел лес за своей спиной. Деревья росли густо, трава была высокой, так что ничего особенно не разглядишь. Идеальное место для засады.
     “Думай, Гена, думай”, – приказал я себе. Возможно, всё это пустые страхи, и никто за мной не следит. Однако перестраховаться ни в коем случае не помешает. Если Освальд решил действовать сам, то долго он тут вряд ли просидит. У такого человека имеются дела и поважнее. В таком случае мне достаточно посидеть с полчаса, максимум час, как будто ничего и не случилось. Ему наскучит за мной наблюдать, и он уйдёт. Хуже, если они приставили ко мне человека на постоянной основе. В таком случае он уже от меня не отстанет. Но так или иначе, нельзя подавать виду, что я всполошился. Ведь это самый первый признак виновности, с их точки зрения. Посидеть спокойно, поймать ещё парочку рыбёшек. Потом неторопливо свернуть снасти и небрежно, вразвалку пойти к машине. Да-да, именно так и следует действовать! А потом уж попытаться обнаружить слежку.
     Вот только сделать было куда труднее, чем сказать. Сердце у меня тяжело, испуганно бухало. Время тянулось убийственно медленно, становилось к тому же жарко, пот начинал заливать глаза. Я вздрагивал от каждого шороха, и руки мои, державшие удочку, приметно дрожали. В таком состоянии долго не просидишь. Всё моё существо требовало действий, немедленной попытки исправить ситуацию. В результате я махнул рукой на осторожность и, быстро сняв удочки и закинув их за спину, почти побежал к машине. Даже ведро, как вспомнил уже потом, оставил на берегу. Это пусть, конечно, рыбалка всё равно была дрянь в тот день. Да и до ведра ли мне тогда было?
     Я шёл через лес, широко и намеренно громко раздвигая кусты, чтобы показать любому, кто бы вздумал за мной следить, что скрываться я не намерен. Вот уже и дорога, на ней, среди десятков вкривь и вкось припаркованных машин, стоит и моя «мазда». Здесь я заставил себя притормозить. Нельзя позволять своим эмоциями держать верх. Неспешно, показательно не торопясь, уложил удочки, открыл водительскую дверь, уселся поудобнее. Завёл двигатель и дал ему несколько минут прогреться. Конечно, в такую погоду никакого смысла в том не было, но пусть видят: мне спешить некуда. Потом тронулся с места, развернулся в несколько приёмов и поехал в сторону шоссе. Взглянул в зеркало, чтобы проверить, не последовала ли за мной какая-нибудь из машин. Но нет, всё было спокойно, никто и не думал ехать следом. Выбравшись на шоссе, я намеренно занял правую полосу и поехал сорок километров в час. Таким образом возможный “хвост” быстро бы себя обнаружил. Однако ничего подозрительного мне заметить не удалось. Выходит, никакой слежки и вправду не было. Тогда я что есть силы вжал педаль газа в пол и помчался домой...
     Затормозив перед дверью гаража, я перевёл дух. Пока что всё шло как нельзя лучше. Конечно, они могли прийти с обыском прямо ко мне домой… Но кто бы мог такое санкционировать, и на каком основании? Нет, это всё фантазии воспалённого воображения. Скорее, надо было действовать скорее. Я оставил машину снаружи, приподнял дверь лишь настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь, и тут же резко захлопнул её за собой. Отдышался, прислушиваясь к бешено бившемуся сердцу. Вроде пронесло. Теперь дело за малым. Я прошёл в глубь гаража, туда, где под полом у меня был сделан тайник. Нажал на неприметную кнопку на стене, и отодвинул в сторону выдвинувшуюся часть настила. Опустил руку в образовавшийся проём и нащупал краешек папки. Да, она была на месте, никто её не украл. Когда я доставал папку из тайника, мне на секунду показалось, что она слишком лёгкая. Неужели… Но нет, всё было на месте. Вот они, чертежи «Дельфина», которые могли бы погубить Приёмова, а вместе с ним и меня. Я так давно не держал их в руках… Наверное, около года. Там было пять листов, и каждый – весомое доказательство. Но вы не получите этих доказательств, умненький господин Освальд. Что бы вы там о себе ни думали, а их вы не получите.
     Я достал большой противень, на котором иногда жарил мясо, и разложил на нём чертежи. Открыл канистру с бензином и щедро полил им листы. Ну вот и всё, осталось только поднести спичку. Руки у меня были мягкие, ватные. Как бы, чего доброго, пожар не устроить, подумалось мне. Но нет, не нужно пытаться себя уговорить. Решено – так нужно делать. Я чиркнул спичкой и бросил её в самый центр противня.