ничтоже сумняшеся

Литературная дискуссия:
Сергей КАШИРИН
НИЧТОЖЕ
СУМНЯШЕСЯ…
СТИХО-ПЕРЛЫ-ШЕДЕВРЫ
Уже если верить одной только аннотации, предпосланной этой книге, то не прочесть: ее было бы просто непростительно. Тут даже и не просто книга, а солидный том, пря¬мо-таки фолиант почти в три сотни страниц (282). А помимо аннотации еще и пространная вступительная статья, которой позавидовал бы иной классик. А сразу же следом нечто вроде еще более восхваляющей автора подстатейки. И еще на задней обложке под впечатляюще броском портретом автора еще более впечатляющее, до сногсшибательности громкое послесловие. Возьмешь в руки, едва схватишь глазами хотя бы строку-другую, и от умиленно-восторженных похвал аж дух перехватывает. Ну, как же не поверить, как не заинтересоваться, как хотя бы хоть чуть-чуть, да не читануть!
Говорю это потому, что книга по нынешним временам издана довольно-таки солидным тиражом - аж в тысячу экземпляров!  И на первосортной бумаге. И при добротном полиграфическом оформлении с использованием волнующей взгляд картины известного русского художника А.Ф. Филиппова "Старая мельница". Да и название этого, видите ли, поэтического тома-фолианта интригуще-подкупающее, побуждающее к прочтению - "Мне в России Руси не хватает".
Говорю все это еще и потому, что увидел книгу в продаже на выставоч¬ном стенде в петербургской Лавке писателей, что на Невском проспекте. То есть, надо полагать, столь мастерски разрекламированное издание должно "пой¬ти в массы"  с установкой-утверждением: вот для вас, дорогие читатели, сия книга не просто подарок,  а еще и книга подлинной поэзии. А я, честно говоря, давно, что называется, как облупленного знаю автора данного фолианта и как, человека, и как - как бы это поделикатнее выразиться - ну, скажем, склонно¬го к пробе пера в версификации. И при личном общении я неоднократно ему по-товарищески без обиняков говорил, что и ведет он себя недостойно того, чтобы претендовать на высокое звание стихотворца, и до создания хотя бы мало-мальски стоящих стихов он еще ой как далеко не дозрел. Что в общем-то и вполне понятно, ибо тут одно тесно связано с другим.
Замечу в этой связи, что автор мне, надо отдать должное, не перечил, не возражал, во всем соглашался, даже за подсказки благодарил и обещал принять во внимание. Поэтому я, конечно же, взял эту его книгу, о которой пойдет речь,  с надеждой на то, что где-то в чем-то и мои замечания пошли ему на пользу. Может, по думалось, я еще ему и позавидую, по-свойски дружелюбно его твор¬ческому успеху порадуюсь. Тем паче, что в свое время некоторые его зарифмо¬ванные опусы я ему как старший, так сказать, по литературному цеху показательно выправил методом, именуемым в редактировании "правкой-переделкой". Иначе говоря, я их ему просто переписал заново, чтобы показать, как вдумчиво нужно относиться к каждому слову, с какой жестокой требо¬вательностью к самому себе работать, шлифовать каждую стихотворную строку. Чтобы, по словам великого нашего русского поэта Некрасова,"словам было те¬сно,  а мыслям - просторно".
Естественно, раскрыв книгу, я не мог не посмотреть, напечатаны ли в ней эти, переписанные мной стихи. Вижу - напечатаны. Ага, думаю, хорошо, а то в пер¬воначальном их виде очень уж они были "сырыми"- до полуграмотности. А по за¬мыслу, по тематике, по содержанию внимания заслуживали. Потому я их тогда и выправил-переписал. И, конечно же, не случайно же одно ИЗ НИХ И дало наимено¬вание всей книге - "Мне в России Руси не хватает". Ну, а другие, то есть - все остальные, вошедшие в книгу, мне неизвестные? Поднялся ли автор над тем самим собой, начинающе-неуклюжим неумехой? Судя по аннотации, вступительной статье и послесловию, - да, еще как! Предвкушая радость от этого, я и начал читать. И...
*     *     *
Ох, не хотелось бы об этом, не хотелось ни говорить, ни, тем более, писать - увы, увы! И я, честно говоря,  с превеликим огорчением отложил книгу в сторо¬ну.  Чтобы вконец не расстроиться. Горько все-таки это, до невозможности горь¬ко, если близко знакомый тебе человек, которому ты по-свойски, по-приятельски порывался помочь в его деле, твоей помощью то ли не сумел, то ли не захотел воспользоваться. Ведь тогда, хочешь - не хочешь, нельзя не думать о том, что в этом немалая доля и твоей вины. Не сумел, значит, как следует помочь, Или, может, был к нему недостаточно требовательным. Или он твоей наукой почему-то пренебрег. Так ведь тут все это, так или иначе, ничуть не утешительно.
Словом, уж чего-чего, а рецензию на эту книгу писать я не собирался. Уж слишком она вся "сырая", и едва ли не все включенные в нее опусы, которые автор и умиленно-восторженный хор его ценителей считает чуть ли не шедеврами и стихотворными перлами, называть таковыми было бы просто стыдом-стыдобушкой,  да и только. Ну и чисто по-человечески... Хотя нет, не по-человечески, а по приятельски не хотелось. Ладно, думал, я ему свой суд при встре¬че лично выскажу. Однако жизнь распорядилась иначе. Ко мне начали обращаться многие поэты, даже ИЗ числа членов Союза писателей, а также пробующие свое перо начинающие авторы и любители поэзии с недоуменными вопросами. Как вы, мол, смотрите на книгу "Мне в России Руси не хватает". Или мы чего-то не пони-маем, или...
Да-а, тут не отмахнешься и не отмолчишься. Поначалу-то я отмахивался, отстранялся. Ну что вы, дескать, на него... Он же не один такой. Посмотрите, сколь¬ко сейчас издается книг и в прозе и в  стихах, художественный уровень которых не выдерживает никакой критики. Да вот на этом себя и поймал. Ибо перед нами не единичный случай, которым можно было бы пренебречь или из приятель¬ских побуждений лукаво о нем умолчать. Перед нами - явление, причем явление очень и очень вредное. Для самих авторов, если они небесталанны, вредное. Для начинающих пробовать свои силы в творчестве вредное. Да и для всей той области художественного творчества, что именуется поэзией, вредное. До пагубы вредное Право, нечто вроде эпидемии нынешнего свиного гриппа. Так и подмывает сказать - эпидемии свинства.
Как? Почему? А вот почему. Пожалуй, редко у кого из незаслуженно восхваляемых авторов не вскружится его забубённая головушка. Особливо - у молодых да падких на лесть. Ну и начинают они, возомнив себя уже состоявшимися поэтами, "давать стране угля", гнать километрами косноязычную и бездумно пу¬стую верхоглядскую стихотворную белиберду. Строку за строкой, стишонок за стишонком, книгу за книгой, том за томом. А читатель-то, уж хотя его и обзывают массовым, в массе своей не круглый дурак. Смотрит он смотрит, тужится читать эту нескончаемую стихо-перло-шедевровую муру, да и плюнет в конце концов.
У меня у самого однажды прямо-таки ямбом возмущение прорвалось: "Зачем я только время трачу на графоманский этот бред?!" Так же, не сомневаюсь, и у всех подлинных знатоков, любителей и ценителей поэзии. Отсюда и та поваль¬ная утрата читательского интереса к сегодняшней стихопродукции. Ибо это да¬же и не продукция, а словесный, пусть даже и хорошо зарифмованный, мусор. За¬чем же читателю засорять этим, зачастую истинно заразным, пагубным для серд¬ца и ума графоманским мусором!

*      *     *
Когда это началось, сейчас уж точно и не скажешь. Пожалуй, едва ли не с Иосифа Бродского. Многие, очень многие мои знакомые поэты часто с превеликий смущением признаются. Слушай, мол, ему - Нобелевскую премию, его вторым солнцем русской поэзии во все иерихонские трубы провозгласили, а он же это самое... Ну, так себе, посредственность, если не хуже того...
Отсюда сама собой - догадка:  главное не то, какой уж ты там на самом де¬ле поэт,  в том, чтобы тебя громогласно и массово рецензенты да критики до визга истошного расхвалили-раскрутили. Ну,  такие вот "догадливые" и взяли этот метод на вооружение. И вон уже их сколько, этих "раскрученных" - пруд пруди! Нобелевской никому из них и не нюхать, так есть же масса иных, так и лауреатов всяких разных уже вон сколько. Кое  у кого, смотришь,  по две-три, а то уже едва ли и не по доброму десятку лауреатских знаков отличия. И вполне понятно, что массовый читатель массово в обалдении чешет затылок: или я чего-то не понимаю, или мне попросту втирают очки, за дурака держат. Ну, так и я же вам - фигу в кармане!
Обидно? Не знаю, кому как,  а мне, с малолетства потаенно и откровенно пылкому любителю русской поэзии, ну вот до невозможности обидно. Тем более, что и сам давно уже пишу стихи, И сам давно вроде бы русский поэт. И вот в сознание, в башку - стократ проверенный частушечно-сказочный хорей: "Что же делать, как тут быть, как нам горю пособить?" Что до всяких там русско¬язычных иосиков бродских и прочих "раскрутчиков" ихней масти, то и шут бы с ними, пусть себе тешатся. Но  своих, русских надо бы остеречь да уберечь. А как? Сегодняшняя литературная критика на сей счет, как глухонемая, безразлично молчит, Белинские Виссарионы, похоже, давно перевелись, чтобы с должной неистовостью реагировать. Но должен же, должен кто-то сказать "а".
А кто?!
*      *     *
Прикидывая так и сяк, кому бы из авторитетных литературных критиков подсказать давно уже острозлободневную тему, что-то таковых не припомнил. Разве что попробовать самому?.. В неоглядном кругу ныне пишущей братии по иерархической стремянке я, может, и не ахти как высоко вскарабкался, но волею судьбы по рангу все ж таки уже в старейшины определен. А это тоже налагает и определенно обязанности и ответственность. Да тут еще такое стечение обстоятельств, что автор книги, о коей следует судить, все ж таки и мои близкий собрат по перу. Нет, он не один такой, можно и, пожалуй, нужно говорить и о других. Но, право, среди всякой там псевдопоэтической мелюзги он вроде бы не то чтобы покрупнее, а - на виду. Потому как еще и издательской предприимчи¬востью пытается себя проявить «Как же, одновременно и издатель, и редактор журнала "Невский альманах". Так что уровень его, так сказать, поэтической планки уже как бы и пример для многих и многих других.
И потом, коль уж я в недалеком прошлом хоть как-то да пытался помочь ему в его творческом становлении, то кому же, как не мне, сделать, такую попытку и еще хотя бы разок. Пожалуй, я просто обязан?! И вот - дерзаю. Ну, и коли так, давайте перейдем к конкретике. И тут ну никак не обойтись без цитирования. Начиная с громогласной аннотации, которую следует привести во всей ее, как бы это поточнее сказать, впечатляющей рекламности:
"Произведения Владимира Скворцова - это распахнутая душа русского человека..."
Уже одна только эта строка возносит автора, что называется, выше седьмых небес. Шутка ли, его стихи - душа русского человека! О-о!..
А далее - и того выше:
"Далеко не каждому поэту Бог даровал возможность "так искренне, так нежно" исповедоваться в стихах..."
Царапает внимание слово "возможность". Возможности вроде бы как для всех одинаково широки и необъятны, иное дело - способность их использовать. Ну да ладно, ладно, читаем дальше, для уяснения пробежав глазами повторно предыдущее:
"...возможность "так искренне, так нежно" исповедоваться в стихах, напол¬няя их любовью, мудростью, духовностью, душевностью, тонкой иронией и патриотизмом».."
О-о-о! Концентрация оценок столь велика, что каждую из них надо прочитывать по отдельности, акцентируя, сосредоточивая внимание на каждом слове, и тем не менее в итоге все равно только ахаешь: вот это - поэт! Если верить - а как не верить напечатанному?! - у-у, какой высоко одаренный!! Как подчеркивает автор аннотации, "далеко не каждому поэту Бог даровал" такое...
И, конечно же, нельзя не посмотреть, а кто же сей столь высокопарной аннотации автор? Ну, наверняка,  издатель или редактор? Заглядываю в справочные данные, читаю: в авторской редакции. Что же выходит, что всё это ничтоже сумняшеся автор, он же редактор сам о себе и написал? М-да-а… Скромняга, надо вам сказать!
Между тем и это еще не все.  Следом за вышерассмотренной аннотацией в книге еще и пространная вступительная статья под радостно оповещающим читателей заголовком «Над Россией становится хоть чуточку светлее". Ну, как не прочесть, правда? Заманчиво все ж таки узнать, отчего это над мрачной, надо полагать, премрачной Россией вдруг становится хоть чуточку, да светлее. Да оттого, оказывается, что у России наконец-то появился такой поэт и такая его книга. Словом, если Иосифа Бродского его "раскрутчики" ничтоже сумняшеся вторым после Пушкина солнцем русской поэзии объявили, то перед нами третье. Оно уже, так сказать, выкатилось из-за горизонта, и хотя еще не взошло в зенит, над Россией "становится хоть чуточку светлее", понятно?
И, утверждая, вернее, навязывая читателям это свое высокомудрое откровение, авторесса вступительной статьи небезызвестная Ольга Нефедова-Грунтова опять же ничтоже сумняшеся возглашает:
"Встреча с настоящем поэтом в наше смутное время - событие значительное"
Ясно вам? То-то! Посмотрите сравнения ради вступительные статьи к книгам поэтов, давно уже и заслуженно зачисленных в классики. Найдете вы там указание, что автор - настоящий поэт? Да разрази меня громом, днем с огнем не найдете. Они вроде, как и, - язык не поворачивается сказать, ручка спотыкает¬ся на бумаге написать... - не настоящие, А вот Скворцов - настоящий! И в подтверждение тому сия Ольга ничтоже сумняшеся во избежание сомнений бойко поясняет:
"Тем более что язык автора понятен и доступен читателю и, в то же время, в кажущейся простоте содержится глубокий смысл, порой философский, одухотво¬ренный нервом, душой автора. Почти в каждом стихотворении Владимира Скворцова, будь то лирика, шутливое произведение или что-нибудь глубинное, относимое мной к разделу "Не могу молчать»,  есть строки, которые становятся крылатыми, как фразы трагедийной комедий А.С. Грибоедова "Горе от ума".
Ох ты Боже ж ты мой Боже, читаешь - дух захватывает: вот это - поэт! Всем поэтам поэт. После столь высоко-высоченных оценок его творчества, где, видите ли, почти каждое стихотворение - истинный перл, шедевр и кладезь философской мысли,  ему, "настоящему поэту" впору безаппеляционно потребовать: "Поставьте при жизни мне памятник!" - не то сам обронзовею и сам вскарабкаюсь на пье¬дестал бессмертия! Что в общем-то он я делает если не "почти каждым", то многими своими стихо-перло-шедеврами.

*    *    *
Вырвалось вот у меня такое, значит дальше, чтобы не быть голословным, нужно показать это на конкретных критических замечаниях. И вот подумал об этом, и...
Упреждая любую возможную критику любезного ее сердчишку поэта, сия Ольга пишет:
"Дорогой читатель, открывая эту книгу, вам предстоит встреча не только с Поэтом, но и с Личностью, Человеком, несущим полноту и теплоту своего сердца простым людям…"
И - далее так "убедительно», что дальше и некуда:
"Я не встречала более таких людей... Кто-то покрутит пальцем у виска, кто-то постарается «урвать побольше», и только глубоко нравственные люди поклонятся в пояс и догадаются сказать спасибо."
М-да, закавыка! Стоит косо взглянуть хоть на одно из "почти каждого" великого стихо-перла-шедевра навязываемой моему вниманию книги, и я окажусь в числе глубоко безнравственных людей. Тут, право, подумаешь, критиковать или поостеречься. Тут нужно быть разве что тем несмышленым мальчишкой из сказ¬ки, который, вопреки умилению толпы взрослых простодушно вскричал: "А король-то голый!.." Тоже не очень-то хотелось бы, а вот - приходится. Разговор-то нужен серьезный.
Так вот, во-первых: насчет нравственности-безнравственности. Как один из ярких примеров того, что "почти в каждом стихотворении Владимира Скворцова есть строки, которые становятся крылатыми», Ольга Нефедова-Грунтова ничтоже сумняшеся приводит такое лирическое признание разлюбезного ей автора: "Любил богиню за богиней и всех их в женщин превращал".
Прочтя сие прозо-перло-шедевральное восхищение в ее вступительной статье, я, честно признаюсь, на какой-то момент оторопел. И это пишет, этим восхищается... женщина?! Причем именно - ничтоже сумняшеся. Ничтоже сумняшеся - старинная русская идиома, которая означает - нисколько, ничуть не сом¬неваясь. И вот женщина,  причем не какая-то там недотепа, простушка-глупышка, а надо полагать образованная, поскольку пишет вступительные статьи, женщина, надо думать, интеллектуальная, культурная, и вдруг восторгается... чем? Да, прямо оскорбительной пошлостью, которую может позволить себе либо законченный хам, либо и вообще уже утративший всякое ПОНЯТИЕ О  нормах нравственности ПОШЛЯК И ЦИНИК.
Вспоминается речение одного мудрого древнего грека: "Иногда по одной фразе о человеке можно судить вернее, чем до десятку выигранных им сражений". Здесь, по моему мнению, как раз тот случай. В русском народе испокон веков высоко ценилось и чтилось, считалось делом чести женское целомудрие. За один только оскорбительный намек на неверность его жены великий Пушкин пошел на дуэль. Да и вообще во всем мире с незапамятных времен мужчина по отношению к женщине должен был быть рыцарем, то есть человеком благородным, почитающим и оберегающим женское достоинство и красоту. И поныне о цивили¬зованности страны, о культуре, духовности и нравственности парода судят по тому, как там относятся к женщине. А тут…

*    *    *
Даже с чисто житейских отношений интимная близость мужчины и женщины дело все ж таки не из тех, которые можно без стыда и совести выносить на прилюдное обозрение. Это же нечто сокровенное, святое. А тут... Тут, с позво¬ления сказать, мужчина, да притом еще вроде бы и поэт, пусть, хотя бы и всего лишь мнящий себя таковым, чем хвастается всему, так сказать, миру - в стихах.
Это - вынужденно переходя на тон его "нежной" лирики  поступок идентичный тому, что нам известен по крыловской басне "Свинья под дубом". Для нее же, для свиньи, нет ничего зазорного в том, что она, нажравшись желудей, стала подрывать корни насытившего ее дуба. А поскольку речь о якобы непревзойденном лирике и его якобы достойном стать крылатым стихо-перло-шедевре, то разговор выходит далеко за рамки пьяного застольного трепа, где раздухарившийся ухарь бахвалится перед собутыльниками своими "мужскими победами". Русская классическая поэзия всегда отличалась в этом отношении истинным благородством и ЧИСТОТОЙ, а тут...
Даже если бы сие "крылатое выражение" было единичным в рассматриваемой книге, то и при этом оно было бы той ложкой дегтя, что портит всю бочку меда. Мне могут сказать, та же Ольга Нефедова-Грунтова может запальчиво вскричать, что ныне, мол, не те времена, что сегодня нескончаемая похоть нескончаемым по¬током хлещет со всех каналов телеящика. Да и книг такого уровня ныне вон сколько - и не счесть.
 А тут, назовем вещи своими именами, отсутствие у авторов эле¬ментарной порядочности. А уж о какой-то внутренней культуре, о благородстве и говорить не приходится. Разве что у автора никогда не было и нет ни подлинной любви, ни любимых, ни жен, ни детей, которым приходилось бы и приходится сгорать со стыда за такого мужа и отца... якобы поэта.
*    *    *
Для оправдания и самооправдания мне могут привести в примерного же Иоси¬фа Бродского. Он, мол, еще и похлеще перлы выдавал. Однако же ничего, это не помешало стать ему  Нобелевским лауреатом.
Да уж, действительно, что факт, то факт, знаю, читал. Помню, наткнулся на строки, гляжу - глазам не верю:
А моя, как та Мадонна,
Не желает без гондона.
А следом - еще:
Хата есть, да лень тащиться,
Я не ****ь, а крановщица.
И еще:   
      Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду
Я с ним рядом срать не сяду…
Что и говорить, изящная словесность. Изячная! Как же, автор-то  вон какой -  второе солнце русской поэзии.

*    *    *
Не иначе, Владимир Скворцов, ему - Бродскому - и следует, чтобы оправдать надежды и доверие Ольге Нефедовой-Грунтовой,  автора вступительной статьи к его книге.  Вон ведь как она подобострастно, так и видится - молит¬венно сложив ладошки, с умиленным придыханием изрекает:
"Спасибо, Владимир. Степанович, «слишком русский поэт» за эту книгу и за то, что Вы есть на свете! пусть будут с Вами не "полу-друзья, полу-враги", а те кто будут Вам верной поддержкой в жизни!" 
Во! Как это там классик сказал? Дескать, «умри, мол, друг Аркадий, лучше не скажешь»! Но что до меня,  то я, разрази меня громом, ни за что  бы не позволил бы себе ни о других так высокопарно говорить, ни в свой адрес такое напечатанным видеть. Да еще в книге, издаваемой в моей авторской редакции. Это же, очень и очень, мягко говоря, верх нескромности и потуги на неудержимое само возвеличивание. И это как раз тот случай, когда говорят: "Язык мой - враг мой". И тут нелишне бы его благоразумно прикусить. Увы, по дедушке Крылову, «уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, однако всё не впрок»...
А вместе с лестью автору, то есть "слишком русскому поэту" Владимиру Сте¬пановичу Скворцову, еще и своего рода угроза возможным его критикам быть зачисленными в его "полу-друзья, полу-враги". Вот ведь и я, высказывая свои критические суждения о его стихах оказываюсь в числе таковых. Да только я руководствуюсь иным принципом, четко и недвусмысленно сформулированным русским народом в старинной русской пословице: "Не тот друг, кто медом мажет, а тот, кто правду скажет". Следуя этой русской народной мудрости, я не раз протягивал руку правды Владимиру Степановичу при личных встречах, однако он, уж не знаю почему, самую искреннею благожелательность проигнорировал. Вот и пытаюсь теперь сделать это письменно. Все ж таки Платон мне друг, но истина дороже. Тем паче, что вроде одному делу служим - рус¬ской поэзии, а он объявляет себя "слишком русским поэтом". И мне, русскому читателю, ну просто непозволительно промолчать.
*    *    *
Ну, так вот сразу - как русский русскому - вопрос задаю: а что это такое слишком русский поэт? Как прикажете понимать? Поэт - человек, работающий со словом, и посему должен вдумчиво относиться к каждому слову в своих стихах. И как же он понимает, что  имеет в виду под словом "слишком"? Слишком - это с излишком, то есть, гораздо более чем достаточно, сверх нормы, сверх: меры. Значит «слишком русский поэт» - это,  с позволения сказать, свыше, гораздо выше всех остальных русских поэтов. Так, что ли?
В довершение ко всему стихи Владимира Скворцова автобиографичны. И предельно, говоря его слогом, слишком автобиографично стихотворение, откуда взяла, слегка видоизменив, эту строку для своей вступительной статьи Ольга Нефедова-Грунтова
Когда все нации сольются,
Перемешаются цвета,
Стихи мои лучом пробьются
Сквозь наши смутные года
И скажут через бездну лет:
Он очень русский был поэт.
Уразумели? Истинно - ничтоже сумняшеся!
То бишь ну нимало, ну ничуть, ну ни капельки, ни капелюшечки ничтожно не сумлеваясь в своем величии и бессмертной значимости своих стихо-перло-шедевров. А что? Даром, что ли, расхо¬жая прибамбаска учит: "Себя не похвалишь - и сидишь, как оплеванный..."
Когда-то великий Пушкин, сам дивясь своей гениальности, с притаенным восхищением усмехнулся сам о себе: "Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!"
Так почему же нашему дорогому "очень русскому" Владимиру Скворцову не возопить: "Ай, да Скворцов! Ай, да сукин сын?!"
Ведь тут не у него, посмотрите, сплошь - параллель: и поэтическая, и... едва ли не личностная.
Как? А вот так. Ведь сразу же вспоминаются стихи Пушкина о Мицкевиче, ко¬торый мечтал о том времени, "когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся".
А еще вспоминаются слова великого Гоголя о том, что Пушкин - "такое явле¬ние русского духа, русского человека, который явится в его развитии, может быть, раз в двести лет".
Так двести-то лет с тех пар уже прошло. Так, может, Владимир Скворцов и есть это, так сказать, второе явление?
Только еще почему-то показывает язык гоголевский Хлестаков. Как это он там заливал, когда его приняли за ревизора? Да, мол, с Пушкиным на короткой ноге. "Бывает, встречу, спрошу: "Ну что, брат Пушкин? Да так, отвечает, так как-то всё. Ба-а-льшой оригинал!.."
Так почему и Владимиру Скворцову, поскольку он "слишком русский поэт", не намекнуть, что он тоже с Пушкиным это самое... Ну, если и не на короткой ноге, то весьма близко к тому.
Да и не только с Пушкиным. Ведь знаем же мы, помним еще и замечательные строки Сергея Есенина: "Но и тогда, когда на всей планете пройдет вражда племен, исчезнут ложь и грусть..."
А еще сквозь даль времен и могучий бас Владимира Маяковского гремит: "Мой стих   трудом громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима..."
Вот в какой ряд великих ничтоже сумняшеся самолично зачисляет себя, как равный к равным, "очень русский поэт" Владимир Скворцов.

*    *    *
Правда, злые языки, те, которые ему "полу-друзья и полу-враги",  этак ехид¬ненько подхихикивают. Дескать, Володенька, дорогой, мы тебя чтим и очень любим, да только ведь этот твой стишонок всего лишь ученическое подражательство. Даже это самое… нечто вроде этакого не слишком-то и замаскированного плагиатика. Что, к чужой славе хочешь таким вот хитромудрием примазаться? Ну, знаешь, так по этому поводу еще дедушка Крылов предупреждал: "Ты зол, даже слишком, но надо ж обладать хоть кой каким умишком!" А у тебя, милый, са-мостоятельности-то не того...
Они, эти "полу-друзья да полу-враги" такие! За словом в карман не лезут. "А может, - ядовито этак щурятся, - ты это самое... второй Хлестаков?.."
Да еще и доказательство тому - вот, мол, смотри. Ну-ка, дескать, посмотрим, как там - у Есенина? А вот как:
Но и тогда, когда на всей планете
Пройдет вражда племен, исчезнут ложь и грусть,
Я буду воспевать всем существом в поэте
Шестую часть Земли с названьем кратким "Русь".
То есть, понимаешь, не о себе, любимом, наш великий национальный, истинно русский поэт, а о родной земле "с названьем кратким "Русь". А ты? А ты, ничтоже сумняшеся, во весь свой хлестаковский голосишко вопишь, что ты такой "оч-чень русский поэт", которого будут помнить, любить и высоко ценить через "бездну лет", когда, видишь ли, даже "все нации сольются". Только Володенька, ежели они, все то есть нации, сольются,  то на каком языке они будут говорить, и как поймут тогда, что ты - "очень русский поэт"? А вместе с тем нельзя не поду¬мать: а… сольются ли они, все про все нации? Пушкин не утверждал, что соль¬ются, лишь мечтал, что "в единую семью соединятся". И Есенин тоже такого не утверждал. Да и жили-то они тогда, когда, может быть, можно было бы хотя бы мечтать о "слиянии наций". А сегодня после развала Советского Союза...
Да и вообще, если оглянуться, во всем мире вон что творится. Каждая, даже самая вроде и небольшая, нация за самостоятельность, за суверенитет, за особость. А ты долдонишь - "сольются". Ничтоже сумняшеся... Будто тебя ничуть и не задевает тот прямо-таки расистский прессинг на родной тебе русский язык в недавно еще вроде бы братских Советских республиках. Вплоть до запрета государственным законом. Даже в совсем уж кровно-родной Украине.
Но это еще что! В своих автобиографических стихо-перло-шедеврах Владимир Скворцов со страницы на страницу горько сетует на то, что его бросила жена. Из-за чего? А, видите ли, на национальной почве не сошлись. Она, полячка, не захотела жить в России и укатила в свою Польшу, да еще и сына с собой увезла. Но даже и эта глубоко личная семейная драма не поколебала его уве¬ренность в том, что когда-нибудь нации все-таки сольются. Он, судя опять же по его стихотворным жемчужинам, видит уже сегодня предпосылки к тому. Вот, к примеру, одна из таковых:
Не губил я ни на море, ни на суше,
не стрелял и не затягивал петлю.
Я к евреям всех конфессий - равнодушен,
но жидов - различных наций! - не терплю!

*    *    *
Здесь на слове "петлю" не на месте ударение, что для "очень русского поэта" Скворцова непростительно, но дело не в этом. И даже не в том, что слова "ев¬реи" и "жид" - синонимы, а в том, что понятия о конфессиях и нациях у него весьма своеобразны, словно их можно запросто менять и смешивать.
Или вот еще его глубокомысленный перл по национальному вопросу:
Цедил слова и слюни дед
сквозь зубы, как сквозь шлюзы:
"Евреев, брат, в России нет,
а те, что есть, - французы"...
Ну и зубы у деда! - думаешь. Уж гипербола, так гипербола! Бедный дед! Но суть опять же не в этой изысканной "стихо-перло-шедевральности", а в содержа¬нии. Почему все еврея в России - французы? Видимо, переродились? А коль так, то нации, стало быть, имеют тенденцию к перерождению и слиянию. И тогда, значит, прав, очень прав "слишком русский поэт" Скворцов в его не иначе  гениальном пророчестве о слиянии всех наций. И тогда, конечно же, он и сегодня уже гений всех времен и народов, и в том грядущем "через  бездну лет". Только ведь тогда по элементарной логике он же интернационалист-космополит,  а не слишком русский. И вообще во всем том, что касается национального вопроса, человеку, считающего себя поэтом, непростительно ёрничать. А еще в этой связи невольно вспоминается, что поначалу издаваемый им журнальчик назывался "Русский альманах". Там даже моя статья была опублико¬вана под заголовком "Какие же мы, русские?" А потом известный петербургский поэт Сергей Макаров предложил ему для усиления патриотической линии "Русского альманаха" публиковать там отрывки из моей книги "Князь всея Руси" с подзаголовком "Русский за русского стой насмерть". Скворцов отстранился именно из-за "слишком националистического" подзаголовка, да и журнал, дабы не выказать его "слишком националистическим", стал издавать уже под названием "Невский альманах". И по этой же причине не принял к печати под¬борку моих стихов под общим заголовком "Русский вопрос".
Как это прикажете понимать? На мой, пусть сугубо субъективный взгляд, не совмещается это с громогласным - да еще как бы на века!  - утверждением са¬мого Владимира Скворцова, то он "очень русский поэт". Это, скажу прямо, без обиняков, либо двурушничество, либо и вообще нечто вроде трусости: "ах, как бы чего не вышло!" И тогда, посмотрим правде  в глаза, кто же ты, если не отщепенец? И какой же ты, извини, вопреки твоему самовосхвалению, "очень русский"?!
Разумеется, сам Скворцов скажет, что он "очень русский" в своих стихах. Эту же мысль навязывает, из всех сил старается втолковать неразумным читателям и выше упоминаемая авторесса вступительной статьи Ольга Нефедова-Грунтова. Но тогда давайте повнимательнее посмотрим, как и в чем это проявляется?

*     *     *
Итак, смотрим. Первый раздел книги "Мне в России Руси не хватает" обозначен общим заголовком "Я не вашего разлива". Так сказать, нечто вроде поэтической метафоры. Или, как мы видели выше, по мнению Ольги Нефедовой-Грунтовой, "русская образность". Что же, может и впрямь так. Может, поэт имел в виду знаме¬нитое лермонтовское: "Люблю, за что, не знаю сам…разливы рек ее, подобные морям". Увы, читаешь стихи, включенные в открывающий книгу раздел, и с каждой страницей лишь все больше сникаешь. Хочешь, не хочешь, картинка вырисовывается отнюдь не в пользу автора. И то, что его стихи сугубо автобиографичны, лишь усиливает огорчение и сожаление к нему и как автору, и как человеку, ибо под якобы поэтической метафорой "разлива" отчетливо видится разлив нескончаемых кутежей и беспробудного забулдыжества.
Вот он, так сказать, залихватски самовыражается: "Лечу, как пробка из бутылки, ненужный собственной семье..." Вот с вызовом обращается к покинувшей его супруге: "Я пью, родная, вовсе не от скуки, а потому, что я - "свободы" раб". И еще более гордо декламирует: "...во мне огонь, оторый не задует и ветер пьянства, что в судьбе звучит. " То есть его таланту, его "поэтическому огню" пьянство не повредит. Вон, мол, вспомните есенинское: "Я читаю стихи проститут¬кам и с бандитами жарю спирт".  А я - что, хуже? И посему - вот, пожалуйста: "Сижу с бомжами у огня, налили водки, как бы чаю..."
Словом, тут перед нами тоже явное подражательство, да на беду подражательство подзатянувшееся и пагубное. Подражая, автор начинает хвастаться, бравируя своими затяжными попойками, потому как "Залив "Столичную" в живот, о землю шар¬кая ногами, на небесах поэт живет..." И вообще все ему нипочем: "Пусть я и бабник, и алкаш, но деревенский, чистой пробы!" Как будто деревенский бабник и алкаш чем-то выше, чем-то превосходит городского. А если поэт "живет на не¬бесах", если он, видите ли, небожитель, то есть нечто вроде ангела, то и тем паче не приставшему бахвалиться своим распутством, не так ли? А Скворцов в своих автобиографических перло-шедеврах делает это едва ли не на каждом шагу. И не знаю уж, с пьяных ли глаз или с жестокой похмелюги, не видит сам, какая и где мерзость льется из-под его якобы лирического пера:
Я влюблялся, как пьянствовал, - в стельку!
Я девчонок водил под уздцы.
Был мужчиной, пока были деньги,
а без денег мужчины - самцы.
Да еще и обижается, если его кто-то хоть в малейшей степени за это осуждает.  И, самоутешаясь, этак надменно со своих небесных высот бравирует:
В моей душе сочатся ранки,
какой божественный изъян!
В меня влюблялись иностранки,
когда родные россиянки
ноздрями фыркали: ты пьян!
Во какое пренебрежение, во какое рыцарство-джентельменство, во какая, если верить словам Ольги Нефедовой-Грунтовой, искренняя нежность по отношению к родным россиянкам. Да чихать, мол, на вас,  в меня - не чета вам! - иностранки и в пьяного не брезгуют гуртом и наперебой втаскиваться. Как будто опять-таки иностранки, по словам знаменитого Райкина, "какчеством выше" всяких там разных россиянок. А то, что он, небожитель, пьян, так это - "изъян божественный"... "очень русскому поэту" хотя и русские, но "полу-друзья и полу-враги". Мало того, что по достоинству не ценят, так еще на него, пьяного, и "ноздрями фыркают", мерзавки этакие...
*    *    *
Когда-то замечательная русская поэтесса Марина Цветаева мудро заметила:
Поэт издалека заводит речь.
Поэта далеко заводит речь.
Видит ли "очень русский поэт" Владимир Скворцов, куда его заводит его автобиографически-зарифмованная речь?
Если не видит сам, ему должны были бы подсказать не "полу",  а настоящие друзья. Хотя бы та же Ольга Нефедова-Грунтова, которая выставляет себя в настоящих друзьях. И что же она ему подсказывает в своей вступительной статье? Буквально захлебываясь от восторга, она ничтоже сумяшеся вещает: "Читая стихи В. Скворцова случайным попутчикам, людям, далеким от литературы, я встречала интерес к его творчеству!.." И далее - такие дифирамбы: "Волнует лирика Скворцова… Поражает бесконечная привязанность Владимира Скворцова к родной земле, порой доходящая до самоуничтожения..."
Охти, Боже мой, тошно мне!  "Волнует... Поражает.. ." Воистину, на всякого мудреца довольно простоты, которая подчас хуже воровства. Привязанность к родной земле, по-моему, чувство настолько естественное, что "поражаться" тут вроде бы и нечему. А Скворцова - ну надо же! - это нормальное и вполне закономерное чувство доводит... страЛитературная дискуссия:
Сергей КАШИРИН
НИЧТОЖЕ
СУМНЯШЕСЯ…
СТИХО-ПЕРЛЫ-ШЕДЕВРЫ
Уже если верить одной только аннотации, предпосланной этой книге, то не прочесть: ее было бы просто непростительно. Тут даже и не просто книга, а солидный том, пря¬мо-таки фолиант почти в три сотни страниц (282). А помимо аннотации еще и пространная вступительная статья, которой позавидовал бы иной классик. А сразу же следом нечто вроде еще более восхваляющей автора подстатейки. И еще на задней обложке под впечатляюще броском портретом автора еще более впечатляющее, до сногсшибательности громкое послесловие. Возьмешь в руки, едва схватишь глазами хотя бы строку-другую, и от умиленно-восторженных похвал аж дух перехватывает. Ну, как же не поверить, как не заинтересоваться, как хотя бы хоть чуть-чуть, да не читануть!
Говорю это потому, что книга по нынешним временам издана довольно-таки солидным тиражом - аж в тысячу экземпляров!  И на первосортной бумаге. И при добротном полиграфическом оформлении с использованием волнующей взгляд картины известного русского художника А.Ф. Филиппова "Старая мельница". Да и название этого, видите ли, поэтического тома-фолианта интригуще-подкупающее, побуждающее к прочтению - "Мне в России Руси не хватает".
Говорю все это еще и потому, что увидел книгу в продаже на выставоч¬ном стенде в петербургской Лавке писателей, что на Невском проспекте. То есть, надо полагать, столь мастерски разрекламированное издание должно "пой¬ти в массы"  с установкой-утверждением: вот для вас, дорогие читатели, сия книга не просто подарок,  а еще и книга подлинной поэзии. А я, честно говоря, давно, что называется, как облупленного знаю автора данного фолианта и как, человека, и как - как бы это поделикатнее выразиться - ну, скажем, склонно¬го к пробе пера в версификации. И при личном общении я неоднократно ему по-товарищески без обиняков говорил, что и ведет он себя недостойно того, чтобы претендовать на высокое звание стихотворца, и до создания хотя бы мало-мальски стоящих стихов он еще ой как далеко не дозрел. Что в общем-то и вполне понятно, ибо тут одно тесно связано с другим.
Замечу в этой связи, что автор мне, надо отдать должное, не перечил, не возражал, во всем соглашался, даже за подсказки благодарил и обещал принять во внимание. Поэтому я, конечно же, взял эту его книгу, о которой пойдет речь,  с надеждой на то, что где-то в чем-то и мои замечания пошли ему на пользу. Может, по думалось, я еще ему и позавидую, по-свойски дружелюбно его твор¬ческому успеху порадуюсь. Тем паче, что в свое время некоторые его зарифмо¬ванные опусы я ему как старший, так сказать, по литературному цеху показательно выправил методом, именуемым в редактировании "правкой-переделкой". Иначе говоря, я их ему просто переписал заново, чтобы показать, как вдумчиво нужно относиться к каждому слову, с какой жестокой требо¬вательностью к самому себе работать, шлифовать каждую стихотворную строку. Чтобы, по словам великого нашего русского поэта Некрасова,"словам было те¬сно,  а мыслям - просторно".
Естественно, раскрыв книгу, я не мог не посмотреть, напечатаны ли в ней эти, переписанные мной стихи. Вижу - напечатаны. Ага, думаю, хорошо, а то в пер¬воначальном их виде очень уж они были "сырыми"- до полуграмотности. А по за¬мыслу, по тематике, по содержанию внимания заслуживали. Потому я их тогда и выправил-переписал. И, конечно же, не случайно же одно ИЗ НИХ И дало наимено¬вание всей книге - "Мне в России Руси не хватает". Ну, а другие, то есть - все остальные, вошедшие в книгу, мне неизвестные? Поднялся ли автор над тем самим собой, начинающе-неуклюжим неумехой? Судя по аннотации, вступительной статье и послесловию, - да, еще как! Предвкушая радость от этого, я и начал читать. И...
*     *     *
Ох, не хотелось бы об этом, не хотелось ни говорить, ни, тем более, писать - увы, увы! И я, честно говоря,  с превеликим огорчением отложил книгу в сторо¬ну.  Чтобы вконец не расстроиться. Горько все-таки это, до невозможности горь¬ко, если близко знакомый тебе человек, которому ты по-свойски, по-приятельски порывался помочь в его деле, твоей помощью то ли не сумел, то ли не захотел воспользоваться. Ведь тогда, хочешь - не хочешь, нельзя не думать о том, что в этом немалая доля и твоей вины. Не сумел, значит, как следует помочь, Или, может, был к нему недостаточно требовательным. Или он твоей наукой почему-то пренебрег. Так ведь тут все это, так или иначе, ничуть не утешительно.
Словом, уж чего-чего, а рецензию на эту книгу писать я не собирался. Уж слишком она вся "сырая", и едва ли не все включенные в нее опусы, которые автор и умиленно-восторженный хор его ценителей считает чуть ли не шедеврами и стихотворными перлами, называть таковыми было бы просто стыдом-стыдобушкой,  да и только. Ну и чисто по-человечески... Хотя нет, не по-человечески, а по приятельски не хотелось. Ладно, думал, я ему свой суд при встре¬че лично выскажу. Однако жизнь распорядилась иначе. Ко мне начали обращаться многие поэты, даже ИЗ числа членов Союза писателей, а также пробующие свое перо начинающие авторы и любители поэзии с недоуменными вопросами. Как вы, мол, смотрите на книгу "Мне в России Руси не хватает". Или мы чего-то не пони-маем, или...
Да-а, тут не отмахнешься и не отмолчишься. Поначалу-то я отмахивался, отстранялся. Ну что вы, дескать, на него... Он же не один такой. Посмотрите, сколь¬ко сейчас издается книг и в прозе и в  стихах, художественный уровень которых не выдерживает никакой критики. Да вот на этом себя и поймал. Ибо перед нами не единичный случай, которым можно было бы пренебречь или из приятель¬ских побуждений лукаво о нем умолчать. Перед нами - явление, причем явление очень и очень вредное. Для самих авторов, если они небесталанны, вредное. Для начинающих пробовать свои силы в творчестве вредное. Да и для всей той области художественного творчества, что именуется поэзией, вредное. До пагубы вредное Право, нечто вроде эпидемии нынешнего свиного гриппа. Так и подмывает сказать - эпидемии свинства.
Как? Почему? А вот почему. Пожалуй, редко у кого из незаслуженно восхваляемых авторов не вскружится его забубённая головушка. Особливо - у молодых да падких на лесть. Ну и начинают они, возомнив себя уже состоявшимися поэтами, "давать стране угля", гнать километрами косноязычную и бездумно пу¬стую верхоглядскую стихотворную белиберду. Строку за строкой, стишонок за стишонком, книгу за книгой, том за томом. А читатель-то, уж хотя его и обзывают массовым, в массе своей не круглый дурак. Смотрит он смотрит, тужится читать эту нескончаемую стихо-перло-шедевровую муру, да и плюнет в конце концов.
У меня у самого однажды прямо-таки ямбом возмущение прорвалось: "Зачем я только время трачу на графоманский этот бред?!" Так же, не сомневаюсь, и у всех подлинных знатоков, любителей и ценителей поэзии. Отсюда и та поваль¬ная утрата читательского интереса к сегодняшней стихопродукции. Ибо это да¬же и не продукция, а словесный, пусть даже и хорошо зарифмованный, мусор. За¬чем же читателю засорять этим, зачастую истинно заразным, пагубным для серд¬ца и ума графоманским мусором!

*      *     *
Когда это началось, сейчас уж точно и не скажешь. Пожалуй, едва ли не с Иосифа Бродского. Многие, очень многие мои знакомые поэты часто с превеликий смущением признаются. Слушай, мол, ему - Нобелевскую премию, его вторым солнцем русской поэзии во все иерихонские трубы провозгласили, а он же это самое... Ну, так себе, посредственность, если не хуже того...
Отсюда сама собой - догадка:  главное не то, какой уж ты там на самом де¬ле поэт,  в том, чтобы тебя громогласно и массово рецензенты да критики до визга истошного расхвалили-раскрутили. Ну,  такие вот "догадливые" и взяли этот метод на вооружение. И вон уже их сколько, этих "раскрученных" - пруд пруди! Нобелевской никому из них и не нюхать, так есть же масса иных, так и лауреатов всяких разных уже вон сколько. Кое  у кого, смотришь,  по две-три, а то уже едва ли и не по доброму десятку лауреатских знаков отличия. И вполне понятно, что массовый читатель массово в обалдении чешет затылок: или я чего-то не понимаю, или мне попросту втирают очки, за дурака держат. Ну, так и я же вам - фигу в кармане!
Обидно? Не знаю, кому как,  а мне, с малолетства потаенно и откровенно пылкому любителю русской поэзии, ну вот до невозможности обидно. Тем более, что и сам давно уже пишу стихи, И сам давно вроде бы русский поэт. И вот в сознание, в башку - стократ проверенный частушечно-сказочный хорей: "Что же делать, как тут быть, как нам горю пособить?" Что до всяких там русско¬язычных иосиков бродских и прочих "раскрутчиков" ихней масти, то и шут бы с ними, пусть себе тешатся. Но  своих, русских надо бы остеречь да уберечь. А как? Сегодняшняя литературная критика на сей счет, как глухонемая, безразлично молчит, Белинские Виссарионы, похоже, давно перевелись, чтобы с должной неистовостью реагировать. Но должен же, должен кто-то сказать "а".
А кто?!
*      *     *
Прикидывая так и сяк, кому бы из авторитетных литературных критиков подсказать давно уже острозлободневную тему, что-то таковых не припомнил. Разве что попробовать самому?.. В неоглядном кругу ныне пишущей братии по иерархической стремянке я, может, и не ахти как высоко вскарабкался, но волею судьбы по рангу все ж таки уже в старейшины определен. А это тоже налагает и определенно обязанности и ответственность. Да тут еще такое стечение обстоятельств, что автор книги, о коей следует судить, все ж таки и мои близкий собрат по перу. Нет, он не один такой, можно и, пожалуй, нужно говорить и о других. Но, право, среди всякой там псевдопоэтической мелюзги он вроде бы не то чтобы покрупнее, а - на виду. Потому как еще и издательской предприимчи¬востью пытается себя проявить «Как же, одновременно и издатель, и редактор журнала "Невский альманах". Так что уровень его, так сказать, поэтической планки уже как бы и пример для многих и многих других.
И потом, коль уж я в недалеком прошлом хоть как-то да пытался помочь ему в его творческом становлении, то кому же, как не мне, сделать, такую попытку и еще хотя бы разок. Пожалуй, я просто обязан?! И вот - дерзаю. Ну, и коли так, давайте перейдем к конкретике. И тут ну никак не обойтись без цитирования. Начиная с громогласной аннотации, которую следует привести во всей ее, как бы это поточнее сказать, впечатляющей рекламности:
"Произведения Владимира Скворцова - это распахнутая душа русского человека..."
Уже одна только эта строка возносит автора, что называется, выше седьмых небес. Шутка ли, его стихи - душа русского человека! О-о!..
А далее - и того выше:
"Далеко не каждому поэту Бог даровал возможность "так искренне, так нежно" исповедоваться в стихах..."
Царапает внимание слово "возможность". Возможности вроде бы как для всех одинаково широки и необъятны, иное дело - способность их использовать. Ну да ладно, ладно, читаем дальше, для уяснения пробежав глазами повторно предыдущее:
"...возможность "так искренне, так нежно" исповедоваться в стихах, напол¬няя их любовью, мудростью, духовностью, душевностью, тонкой иронией и патриотизмом».."
О-о-о! Концентрация оценок столь велика, что каждую из них надо прочитывать по отдельности, акцентируя, сосредоточивая внимание на каждом слове, и тем не менее в итоге все равно только ахаешь: вот это - поэт! Если верить - а как не верить напечатанному?! - у-у, какой высоко одаренный!! Как подчеркивает автор аннотации, "далеко не каждому поэту Бог даровал" такое...
И, конечно же, нельзя не посмотреть, а кто же сей столь высокопарной аннотации автор? Ну, наверняка,  издатель или редактор? Заглядываю в справочные данные, читаю: в авторской редакции. Что же выходит, что всё это ничтоже сумняшеся автор, он же редактор сам о себе и написал? М-да-а… Скромняга, надо вам сказать!
Между тем и это еще не все.  Следом за вышерассмотренной аннотацией в книге еще и пространная вступительная статья под радостно оповещающим читателей заголовком «Над Россией становится хоть чуточку светлее". Ну, как не прочесть, правда? Заманчиво все ж таки узнать, отчего это над мрачной, надо полагать, премрачной Россией вдруг становится хоть чуточку, да светлее. Да оттого, оказывается, что у России наконец-то появился такой поэт и такая его книга. Словом, если Иосифа Бродского его "раскрутчики" ничтоже сумняшеся вторым после Пушкина солнцем русской поэзии объявили, то перед нами третье. Оно уже, так сказать, выкатилось из-за горизонта, и хотя еще не взошло в зенит, над Россией "становится хоть чуточку светлее", понятно?
И, утверждая, вернее, навязывая читателям это свое высокомудрое откровение, авторесса вступительной статьи небезызвестная Ольга Нефедова-Грунтова опять же ничтоже сумняшеся возглашает:
"Встреча с настоящем поэтом в наше смутное время - событие значительное"
Ясно вам? То-то! Посмотрите сравнения ради вступительные статьи к книгам поэтов, давно уже и заслуженно зачисленных в классики. Найдете вы там указание, что автор - настоящий поэт? Да разрази меня громом, днем с огнем не найдете. Они вроде, как и, - язык не поворачивается сказать, ручка спотыкает¬ся на бумаге написать... - не настоящие, А вот Скворцов - настоящий! И в подтверждение тому сия Ольга ничтоже сумняшеся во избежание сомнений бойко поясняет:
"Тем более что язык автора понятен и доступен читателю и, в то же время, в кажущейся простоте содержится глубокий смысл, порой философский, одухотво¬ренный нервом, душой автора. Почти в каждом стихотворении Владимира Скворцова, будь то лирика, шутливое произведение или что-нибудь глубинное, относимое мной к разделу "Не могу молчать»,  есть строки, которые становятся крылатыми, как фразы трагедийной комедий А.С. Грибоедова "Горе от ума".
Ох ты Боже ж ты мой Боже, читаешь - дух захватывает: вот это - поэт! Всем поэтам поэт. После столь высоко-высоченных оценок его творчества, где, видите ли, почти каждое стихотворение - истинный перл, шедевр и кладезь философской мысли,  ему, "настоящему поэту" впору безаппеляционно потребовать: "Поставьте при жизни мне памятник!" - не то сам обронзовею и сам вскарабкаюсь на пье¬дестал бессмертия! Что в общем-то он я делает если не "почти каждым", то многими своими стихо-перло-шедеврами.

*    *    *
Вырвалось вот у меня такое, значит дальше, чтобы не быть голословным, нужно показать это на конкретных критических замечаниях. И вот подумал об этом, и...
Упреждая любую возможную критику любезного ее сердчишку поэта, сия Ольга пишет:
"Дорогой читатель, открывая эту книгу, вам предстоит встреча не только с Поэтом, но и с Личностью, Человеком, несущим полноту и теплоту своего сердца простым людям…"
И - далее так "убедительно», что дальше и некуда:
"Я не встречала более таких людей... Кто-то покрутит пальцем у виска, кто-то постарается «урвать побольше», и только глубоко нравственные люди поклонятся в пояс и догадаются сказать спасибо."
М-да, закавыка! Стоит косо взглянуть хоть на одно из "почти каждого" великого стихо-перла-шедевра навязываемой моему вниманию книги, и я окажусь в числе глубоко безнравственных людей. Тут, право, подумаешь, критиковать или поостеречься. Тут нужно быть разве что тем несмышленым мальчишкой из сказ¬ки, который, вопреки умилению толпы взрослых простодушно вскричал: "А король-то голый!.." Тоже не очень-то хотелось бы, а вот - приходится. Разговор-то нужен серьезный.
Так вот, во-первых: насчет нравственности-безнравственности. Как один из ярких примеров того, что "почти в каждом стихотворении Владимира Скворцова есть строки, которые становятся крылатыми», Ольга Нефедова-Грунтова ничтоже сумняшеся приводит такое лирическое признание разлюбезного ей автора: "Любил богиню за богиней и всех их в женщин превращал".
Прочтя сие прозо-перло-шедевральное восхищение в ее вступительной статье, я, честно признаюсь, на какой-то момент оторопел. И это пишет, этим восхищается... женщина?! Причем именно - ничтоже сумняшеся. Ничтоже сумняшеся - старинная русская идиома, которая означает - нисколько, ничуть не сом¬неваясь. И вот женщина,  причем не какая-то там недотепа, простушка-глупышка, а надо полагать образованная, поскольку пишет вступительные статьи, женщина, надо думать, интеллектуальная, культурная, и вдруг восторгается... чем? Да, прямо оскорбительной пошлостью, которую может позволить себе либо законченный хам, либо и вообще уже утративший всякое ПОНЯТИЕ О  нормах нравственности ПОШЛЯК И ЦИНИК.
Вспоминается речение одного мудрого древнего грека: "Иногда по одной фразе о человеке можно судить вернее, чем до десятку выигранных им сражений". Здесь, по моему мнению, как раз тот случай. В русском народе испокон веков высоко ценилось и чтилось, считалось делом чести женское целомудрие. За один только оскорбительный намек на неверность его жены великий Пушкин пошел на дуэль. Да и вообще во всем мире с незапамятных времен мужчина по отношению к женщине должен был быть рыцарем, то есть человеком благородным, почитающим и оберегающим женское достоинство и красоту. И поныне о цивили¬зованности страны, о культуре, духовности и нравственности парода судят по тому, как там относятся к женщине. А тут…

*    *    *
Даже с чисто житейских отношений интимная близость мужчины и женщины дело все ж таки не из тех, которые можно без стыда и совести выносить на прилюдное обозрение. Это же нечто сокровенное, святое. А тут... Тут, с позво¬ления сказать, мужчина, да притом еще вроде бы и поэт, пусть, хотя бы и всего лишь мнящий себя таковым, чем хвастается всему, так сказать, миру - в стихах.
Это - вынужденно переходя на тон его "нежной" лирики  поступок идентичный тому, что нам известен по крыловской басне "Свинья под дубом". Для нее же, для свиньи, нет ничего зазорного в том, что она, нажравшись желудей, стала подрывать корни насытившего ее дуба. А поскольку речь о якобы непревзойденном лирике и его якобы достойном стать крылатым стихо-перло-шедевре, то разговор выходит далеко за рамки пьяного застольного трепа, где раздухарившийся ухарь бахвалится перед собутыльниками своими "мужскими победами". Русская классическая поэзия всегда отличалась в этом отношении истинным благородством и ЧИСТОТОЙ, а тут...
Даже если бы сие "крылатое выражение" было единичным в рассматриваемой книге, то и при этом оно было бы той ложкой дегтя, что портит всю бочку меда. Мне могут сказать, та же Ольга Нефедова-Грунтова может запальчиво вскричать, что ныне, мол, не те времена, что сегодня нескончаемая похоть нескончаемым по¬током хлещет со всех каналов телеящика. Да и книг такого уровня ныне вон сколько - и не счесть.
 А тут, назовем вещи своими именами, отсутствие у авторов эле¬ментарной порядочности. А уж о какой-то внутренней культуре, о благородстве и говорить не приходится. Разве что у автора никогда не было и нет ни подлинной любви, ни любимых, ни жен, ни детей, которым приходилось бы и приходится сгорать со стыда за такого мужа и отца... якобы поэта.
*    *    *
Для оправдания и самооправдания мне могут привести в примерного же Иоси¬фа Бродского. Он, мол, еще и похлеще перлы выдавал. Однако же ничего, это не помешало стать ему  Нобелевским лауреатом.
Да уж, действительно, что факт, то факт, знаю, читал. Помню, наткнулся на строки, гляжу - глазам не верю:
А моя, как та Мадонна,
Не желает без гондона.
А следом - еще:
Хата есть, да лень тащиться,
Я не ****ь, а крановщица.
И еще:   
      Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду
Я с ним рядом срать не сяду…
Что и говорить, изящная словесность. Изячная! Как же, автор-то  вон какой -  второе солнце русской поэзии.

*    *    *
Не иначе, Владимир Скворцов, ему - Бродскому - и следует, чтобы оправдать надежды и доверие Ольге Нефедовой-Грунтовой,  автора вступительной статьи к его книге.  Вон ведь как она подобострастно, так и видится - молит¬венно сложив ладошки, с умиленным придыханием изрекает:
"Спасибо, Владимир. Степанович, «слишком русский поэт» за эту книгу и за то, что Вы есть на свете! пусть будут с Вами не "полу-друзья, полу-враги", а те кто будут Вам верной поддержкой в жизни!" 
Во! Как это там классик сказал? Дескать, «умри, мол, друг Аркадий, лучше не скажешь»! Но что до меня,  то я, разрази меня громом, ни за что  бы не позволил бы себе ни о других так высокопарно говорить, ни в свой адрес такое напечатанным видеть. Да еще в книге, издаваемой в моей авторской редакции. Это же, очень и очень, мягко говоря, верх нескромности и потуги на неудержимое само возвеличивание. И это как раз тот случай, когда говорят: "Язык мой - враг мой". И тут нелишне бы его благоразумно прикусить. Увы, по дедушке Крылову, «уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, однако всё не впрок»...
А вместе с лестью автору, то есть "слишком русскому поэту" Владимиру Сте¬пановичу Скворцову, еще и своего рода угроза возможным его критикам быть зачисленными в его "полу-друзья, полу-враги". Вот ведь и я, высказывая свои критические суждения о его стихах оказываюсь в числе таковых. Да только я руководствуюсь иным принципом, четко и недвусмысленно сформулированным русским народом в старинной русской пословице: "Не тот друг, кто медом мажет, а тот, кто правду скажет". Следуя этой русской народной мудрости, я не раз протягивал руку правды Владимиру Степановичу при личных встречах, однако он, уж не знаю почему, самую искреннею благожелательность проигнорировал. Вот и пытаюсь теперь сделать это письменно. Все ж таки Платон мне друг, но истина дороже. Тем паче, что вроде одному делу служим - рус¬ской поэзии, а он объявляет себя "слишком русским поэтом". И мне, русскому читателю, ну просто непозволительно промолчать.
*    *    *
Ну, так вот сразу - как русский русскому - вопрос задаю: а что это такое слишком русский поэт? Как прикажете понимать? Поэт - человек, работающий со словом, и посему должен вдумчиво относиться к каждому слову в своих стихах. И как же он понимает, что  имеет в виду под словом "слишком"? Слишком - это с излишком, то есть, гораздо более чем достаточно, сверх нормы, сверх: меры. Значит «слишком русский поэт» - это,  с позволения сказать, свыше, гораздо выше всех остальных русских поэтов. Так, что ли?
В довершение ко всему стихи Владимира Скворцова автобиографичны. И предельно, говоря его слогом, слишком автобиографично стихотворение, откуда взяла, слегка видоизменив, эту строку для своей вступительной статьи Ольга Нефедова-Грунтова
Когда все нации сольются,
Перемешаются цвета,
Стихи мои лучом пробьются
Сквозь наши смутные года
И скажут через бездну лет:
Он очень русский был поэт.
Уразумели? Истинно - ничтоже сумняшеся!
То бишь ну нимало, ну ничуть, ну ни капельки, ни капелюшечки ничтожно не сумлеваясь в своем величии и бессмертной значимости своих стихо-перло-шедевров. А что? Даром, что ли, расхо¬жая прибамбаска учит: "Себя не похвалишь - и сидишь, как оплеванный..."
Когда-то великий Пушкин, сам дивясь своей гениальности, с притаенным восхищением усмехнулся сам о себе: "Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!"
Так почему же нашему дорогому "очень русскому" Владимиру Скворцову не возопить: "Ай, да Скворцов! Ай, да сукин сын?!"
Ведь тут не у него, посмотрите, сплошь - параллель: и поэтическая, и... едва ли не личностная.
Как? А вот так. Ведь сразу же вспоминаются стихи Пушкина о Мицкевиче, ко¬торый мечтал о том времени, "когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся".
А еще вспоминаются слова великого Гоголя о том, что Пушкин - "такое явле¬ние русского духа, русского человека, который явится в его развитии, может быть, раз в двести лет".
Так двести-то лет с тех пар уже прошло. Так, может, Владимир Скворцов и есть это, так сказать, второе явление?
Только еще почему-то показывает язык гоголевский Хлестаков. Как это он там заливал, когда его приняли за ревизора? Да, мол, с Пушкиным на короткой ноге. "Бывает, встречу, спрошу: "Ну что, брат Пушкин? Да так, отвечает, так как-то всё. Ба-а-льшой оригинал!.."
Так почему и Владимиру Скворцову, поскольку он "слишком русский поэт", не намекнуть, что он тоже с Пушкиным это самое... Ну, если и не на короткой ноге, то весьма близко к тому.
Да и не только с Пушкиным. Ведь знаем же мы, помним еще и замечательные строки Сергея Есенина: "Но и тогда, когда на всей планете пройдет вражда племен, исчезнут ложь и грусть..."
А еще сквозь даль времен и могучий бас Владимира Маяковского гремит: "Мой стих   трудом громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима..."
Вот в какой ряд великих ничтоже сумняшеся самолично зачисляет себя, как равный к равным, "очень русский поэт" Владимир Скворцов.

*    *    *
Правда, злые языки, те, которые ему "полу-друзья и полу-враги",  этак ехид¬ненько подхихикивают. Дескать, Володенька, дорогой, мы тебя чтим и очень любим, да только ведь этот твой стишонок всего лишь ученическое подражательство. Даже это самое… нечто вроде этакого не слишком-то и замаскированного плагиатика. Что, к чужой славе хочешь таким вот хитромудрием примазаться? Ну, знаешь, так по этому поводу еще дедушка Крылов предупреждал: "Ты зол, даже слишком, но надо ж обладать хоть кой каким умишком!" А у тебя, милый, са-мостоятельности-то не того...
Они, эти "полу-друзья да полу-враги" такие! За словом в карман не лезут. "А может, - ядовито этак щурятся, - ты это самое... второй Хлестаков?.."
Да еще и доказательство тому - вот, мол, смотри. Ну-ка, дескать, посмотрим, как там - у Есенина? А вот как:
Но и тогда, когда на всей планете
Пройдет вражда племен, исчезнут ложь и грусть,
Я буду воспевать всем существом в поэте
Шестую часть Земли с названьем кратким "Русь".
То есть, понимаешь, не о себе, любимом, наш великий национальный, истинно русский поэт, а о родной земле "с названьем кратким "Русь". А ты? А ты, ничтоже сумняшеся, во весь свой хлестаковский голосишко вопишь, что ты такой "оч-чень русский поэт", которого будут помнить, любить и высоко ценить через "бездну лет", когда, видишь ли, даже "все нации сольются". Только Володенька, ежели они, все то есть нации, сольются,  то на каком языке они будут говорить, и как поймут тогда, что ты - "очень русский поэт"? А вместе с тем нельзя не поду¬мать: а… сольются ли они, все про все нации? Пушкин не утверждал, что соль¬ются, лишь мечтал, что "в единую семью соединятся". И Есенин тоже такого не утверждал. Да и жили-то они тогда, когда, может быть, можно было бы хотя бы мечтать о "слиянии наций". А сегодня после развала Советского Союза...
Да и вообще, если оглянуться, во всем мире вон что творится. Каждая, даже самая вроде и небольшая, нация за самостоятельность, за суверенитет, за особость. А ты долдонишь - "сольются". Ничтоже сумняшеся... Будто тебя ничуть и не задевает тот прямо-таки расистский прессинг на родной тебе русский язык в недавно еще вроде бы братских Советских республиках. Вплоть до запрета государственным законом. Даже в совсем уж кровно-родной Украине.
Но это еще что! В своих автобиографических стихо-перло-шедеврах Владимир Скворцов со страницы на страницу горько сетует на то, что его бросила жена. Из-за чего? А, видите ли, на национальной почве не сошлись. Она, полячка, не захотела жить в России и укатила в свою Польшу, да еще и сына с собой увезла. Но даже и эта глубоко личная семейная драма не поколебала его уве¬ренность в том, что когда-нибудь нации все-таки сольются. Он, судя опять же по его стихотворным жемчужинам, видит уже сегодня предпосылки к тому. Вот, к примеру, одна из таковых:
Не губил я ни на море, ни на суше,
не стрелял и не затягивал петлю.
Я к евреям всех конфессий - равнодушен,
но жидов - различных наций! - не терплю!

*    *    *
Здесь на слове "петлю" не на месте ударение, что для "очень русского поэта" Скворцова непростительно, но дело не в этом. И даже не в том, что слова "ев¬реи" и "жид" - синонимы, а в том, что понятия о конфессиях и нациях у него весьма своеобразны, словно их можно запросто менять и смешивать.
Или вот еще его глубокомысленный перл по национальному вопросу:
Цедил слова и слюни дед
сквозь зубы, как сквозь шлюзы:
"Евреев, брат, в России нет,
а те, что есть, - французы"...
Ну и зубы у деда! - думаешь. Уж гипербола, так гипербола! Бедный дед! Но суть опять же не в этой изысканной "стихо-перло-шедевральности", а в содержа¬нии. Почему все еврея в России - французы? Видимо, переродились? А коль так, то нации, стало быть, имеют тенденцию к перерождению и слиянию. И тогда, значит, прав, очень прав "слишком русский поэт" Скворцов в его не иначе  гениальном пророчестве о слиянии всех наций. И тогда, конечно же, он и сегодня уже гений всех времен и народов, и в том грядущем "через  бездну лет". Только ведь тогда по элементарной логике он же интернационалист-космополит,  а не слишком русский. И вообще во всем том, что касается национального вопроса, человеку, считающего себя поэтом, непростительно ёрничать. А еще в этой связи невольно вспоминается, что поначалу издаваемый им журнальчик назывался "Русский альманах". Там даже моя статья была опублико¬вана под заголовком "Какие же мы, русские?" А потом известный петербургский поэт Сергей Макаров предложил ему для усиления патриотической линии "Русского альманаха" публиковать там отрывки из моей книги "Князь всея Руси" с подзаголовком "Русский за русского стой насмерть". Скворцов отстранился именно из-за "слишком националистического" подзаголовка, да и журнал, дабы не выказать его "слишком националистическим", стал издавать уже под названием "Невский альманах". И по этой же причине не принял к печати под¬борку моих стихов под общим заголовком "Русский вопрос".
Как это прикажете понимать? На мой, пусть сугубо субъективный взгляд, не совмещается это с громогласным - да еще как бы на века!  - утверждением са¬мого Владимира Скворцова, то он "очень русский поэт". Это, скажу прямо, без обиняков, либо двурушничество, либо и вообще нечто вроде трусости: "ах, как бы чего не вышло!" И тогда, посмотрим правде  в глаза, кто же ты, если не отщепенец? И какой же ты, извини, вопреки твоему самовосхвалению, "очень русский"?!
Разумеется, сам Скворцов скажет, что он "очень русский" в своих стихах. Эту же мысль навязывает, из всех сил старается втолковать неразумным читателям и выше упоминаемая авторесса вступительной статьи Ольга Нефедова-Грунтова. Но тогда давайте повнимательнее посмотрим, как и в чем это проявляется?

*     *     *
Итак, смотрим. Первый раздел книги "Мне в России Руси не хватает" обозначен общим заголовком "Я не вашего разлива". Так сказать, нечто вроде поэтической метафоры. Или, как мы видели выше, по мнению Ольги Нефедовой-Грунтовой, "русская образность". Что же, может и впрямь так. Может, поэт имел в виду знаме¬нитое лермонтовское: "Люблю, за что, не знаю сам…разливы рек ее, подобные морям". Увы, читаешь стихи, включенные в открывающий книгу раздел, и с каждой страницей лишь все больше сникаешь. Хочешь, не хочешь, картинка вырисовывается отнюдь не в пользу автора. И то, что его стихи сугубо автобиографичны, лишь усиливает огорчение и сожаление к нему и как автору, и как человеку, ибо под якобы поэтической метафорой "разлива" отчетливо видится разлив нескончаемых кутежей и беспробудного забулдыжества.
Вот он, так сказать, залихватски самовыражается: "Лечу, как пробка из бутылки, ненужный собственной семье..." Вот с вызовом обращается к покинувшей его супруге: "Я пью, родная, вовсе не от скуки, а потому, что я - "свободы" раб". И еще более гордо декламирует: "...во мне огонь, оторый не задует и ветер пьянства, что в судьбе звучит. " То есть его таланту, его "поэтическому огню" пьянство не повредит. Вон, мол, вспомните есенинское: "Я читаю стихи проститут¬кам и с бандитами жарю спирт".  А я - что, хуже? И посему - вот, пожалуйста: "Сижу с бомжами у огня, налили водки, как бы чаю..."
Словом, тут перед нами тоже явное подражательство, да на беду подражательство подзатянувшееся и пагубное. Подражая, автор начинает хвастаться, бравируя своими затяжными попойками, потому как "Залив "Столичную" в живот, о землю шар¬кая ногами, на небесах поэт живет..." И вообще все ему нипочем: "Пусть я и бабник, и алкаш, но деревенский, чистой пробы!" Как будто деревенский бабник и алкаш чем-то выше, чем-то превосходит городского. А если поэт "живет на не¬бесах", если он, видите ли, небожитель, то есть нечто вроде ангела, то и тем паче не приставшему бахвалиться своим распутством, не так ли? А Скворцов в своих автобиографических перло-шедеврах делает это едва ли не на каждом шагу. И не знаю уж, с пьяных ли глаз или с жестокой похмелюги, не видит сам, какая и где мерзость льется из-под его якобы лирического пера:
Я влюблялся, как пьянствовал, - в стельку!
Я девчонок водил под уздцы.
Был мужчиной, пока были деньги,
а без денег мужчины - самцы.
Да еще и обижается, если его кто-то хоть в малейшей степени за это осуждает.  И, самоутешаясь, этак надменно со своих небесных высот бравирует:
В моей душе сочатся ранки,
какой божественный изъян!
В меня влюблялись иностранки,
когда родные россиянки
ноздрями фыркали: ты пьян!
Во какое пренебрежение, во какое рыцарство-джентельменство, во какая, если верить словам Ольги Нефедовой-Грунтовой, искренняя нежность по отношению к родным россиянкам. Да чихать, мол, на вас,  в меня - не чета вам! - иностранки и в пьяного не брезгуют гуртом и наперебой втаскиваться. Как будто опять-таки иностранки, по словам знаменитого Райкина, "какчеством выше" всяких там разных россиянок. А то, что он, небожитель, пьян, так это - "изъян божественный"... "очень русскому поэту" хотя и русские, но "полу-друзья и полу-враги". Мало того, что по достоинству не ценят, так еще на него, пьяного, и "ноздрями фыркают", мерзавки этакие...
*    *    *
Когда-то замечательная русская поэтесса Марина Цветаева мудро заметила:
Поэт издалека заводит речь.
Поэта далеко заводит речь.
Видит ли "очень русский поэт" Владимир Скворцов, куда его заводит его автобиографически-зарифмованная речь?
Если не видит сам, ему должны были бы подсказать не "полу",  а настоящие друзья. Хотя бы та же Ольга Нефедова-Грунтова, которая выставляет себя в настоящих друзьях. И что же она ему подсказывает в своей вступительной статье? Буквально захлебываясь от восторга, она ничтоже сумяшеся вещает: "Читая стихи В. Скворцова случайным попутчикам, людям, далеким от литературы, я встречала интерес к его творчеству!.." И далее - такие дифирамбы: "Волнует лирика Скворцова… Поражает бесконечная привязанность Владимира Скворцова к родной земле, порой доходящая до самоуничтожения..."
Охти, Боже мой, тошно мне!  "Волнует... Поражает.. ." Воистину, на всякого мудреца довольно простоты, которая подчас хуже воровства. Привязанность к родной земле, по-моему, чувство настолько естественное, что "поражаться" тут вроде бы и нечему. А Скворцова - ну надо же! - это нормальное и вполне закономерное чувство доводит... страшно даже сказать! - "до самоуничтожения". Прямо-таки в огороде бузина, а в Киеве дядька. И потом мало-мальски сведущий литератор не может не помнить предостережений начинающим поэтам, меньше всего ориентироваться на оценки их проб пера ЛЮДЬМИ, далекими от литературы. Совсем наоборот, здесь нужен суд не дилетантов, и тем боле и вообще "случайных попутчиков", а ценителей, сведущих, компетентных..
А что касается так называемого массового читателя, так ведь такими вполне можно назвать хотя бы тех "родных россиянок", к которым так пренебрежительно "очень русский поэт" Владимир Скворцов относится, надменно оскорбляя выпадом, что они, видя его пьяным, "ноздрями фыркали".  Что-то не верится, что после этого их будут "волновать" и "поражать" его стихо-перло-шедевры. Не такие уж они, полагаю, ничего не смыслящие безмозглые дуры.
Разумеется, по его словам, он "до нежности набрит", стало быть, неотразим. Трудно перед таким устоять, потому-то и водит "девчонок под уздцы", да еще и хамит, издевается, отворачиваясь и уходя: "Прости, ты мне неинтересна ни на тахте, ни на пиру!" Оч-чень нежный парниш-ша, оч-чень. Истинно - "очень рус¬ский поэт". Посему еще и покруче может   в рифму "афоризм" подзагнуть: "Жалкий лепет - вместо песен... Только радует одно: высыхает скоро плесень, выдыхается говно". Чем, видимо, и привлекает повально влюбляющихся в него иностранок. Тем еще ароматом благоухает - почище знаменитых французских духов! Да еще и слух имеет утонченный: "Текут слова за часом час мне в ухо, словно в унитаз..."
Это вот, наверно, и есть те лексические перлы, которые, как тонко подмети¬ла Ольга Нефедова-Грунтова, "радуют искренностью и прямотой русской образностью... "Это вот, по ее словам, в его лирике и "поражает..."Тонкая, однако, ценительница поэтических красот! Оч-чень тонкая!.. Не зря, значит, ей, как ав-торитетному литературоведу, и доверено показать во вступительной статье все достоинства рассматриваемой книги и неоспоримую редкостную одаренность "слишком русского поэта".
Не хотелось, ох, не хотелось бы видеть его лирически-автобиографического героя  вконец докатившимся до ручки похабником и забулдыгой. Ну, бравирует, ну, бахвалится своим пагубным пристрастием, подчас даже в заголовках ухарски дает петуха - "Повод выдать", "В стельку", так то ведь как бы само собой прорывается. Хватишь лишку - вот сдуру и прет из тебя. А вот потом, с крутой похмелюги - ну хоть головой об стенку, и муторно, и тошно. Нет, вопреки той же Ольге Нефедовой-Грунтовой, до самоуничтожения дело не доходит, головой об стенку он не бьется, но уж каяться - от всей души, до самоунижения!
К сожалению, въевшаяся в кровь и плоть и тут у него Хлестаковщина через край прет, подстегивая до изячности "красиво выпендриться: "Я, ослепший, словно крот, весь побит, сутул и вял, попрошу заштопать рот, чтоб не пил и не блеял". В слове "блеял" опять-таки непростительно для "очень русского поэта" сдвинуто ударение, ну да, может, это потому, что имеется в виду другое: чтоб не блевал. А то ведь и стихами вроде как блюется этот треклятый рот, это ненасытное алкашное горло, с которым самому не справиться. Да и как тут справишься, если он, видите ли, поэт: "Я желаю все и сразу: жар любви и звон монет, расточительность и разум... Потому что я - поэт!" И тут же, как бы и с "раскаянием, но, право, не без выпяченной похвальбы "Простите мне, пятнадцать жен… " Хотя у "очень русских" гаремы вроде бы и не в моде.
*    *    *
Хотелось бы, ох, как хотелось бы, чтобы этот то и дело кающийся лирически-автобиографический герой все ж таки выкарабкался из той забулдыжной помойки, куда с пьяных глаз втюхался. Да вот как-то ну никак ему: "Лечу на алкогольной скорости в "Тойоте" пьянства, просто жуть! И от ПОХМЕЛЬЯ, как от пропасти, уже не в силах отвернуть. " Ах, бедненький, пожалейте его, посочувствуйте и поймите, и простите, уважьте - поэт все ж таки. Да еще и какой! Сам твердо и неколебимо знает, что его стихи "лучом пробьются" аж через "бездну лет". И словно и невдомек ему, столь великому поэту, что этими своими стихо-перло-шедеврами он не только позорит себя, но еще и дурной пример подает читателям. Особенно молодым да доверчивым. Ведь очень уж настоятель¬но и последовательно он подталкивает их к мысли о том, что вот, если такой великий поэт неуемно пьет да еще и похваляется этим, то уж нам, простым смертным, это и тем боле простительно.
Тема пьянства и распутства для Владимира Скворцова - поистине "золотая жила", из которой он гребет свои стихо-перлы-шедевры поистине лопатами. Только ведь выгребает-то он не чистое золото поэзии, а как из помойной ямы духовную и нравственную отраву. И это в то время, когда уже на общена¬родном и правительственном уровне общество вынуждено говорить о пьянстве как о национальном бедствии и главной причине вымирания, депопуляции,  уносящей из жизни по миллиону человек в год. И это,  позволения ска¬зать, поэт громогласно объявляющий себя "очень русским" поэтом и патрио¬том! Ну, честное слово, хочешь - не хочешь, невольно думается:  а нужны ли нам такие, с позволения сказать, поэты?! Тем боле, что вторая такая "золотая жила" рассматриваемой книги - это якобы тема патриотизма, тема любви к России и родному русскому народу.
Всячески: подчеркивая автобиографичность своих стихо-перло-шедевров, будто в этом и состоит главное достоинство поэзии и значимость его творчества, он упорно и последовательно навязывает читателям мысль о том, что можно любить только деревенскую Россию, напрочь отстраняя любовь к России городской. Потому, мол, что только там, в деревне, и подлинная русская культура, и свобода, духовность, и вообще сама жизнь. А в городе... О, не приведи Господи! Он это на себе, на собственной разнесчастной шкуре испытал. Ему, шустрому и разносторонне не богато одаренному мальчишечке, рожденному в милой его сердцу новгородской деревне Климовщине, злодейка-судьба подстроила пакость, забро¬сив и определив на муки-мученические в город. "Я шел в столицу просветиться да в мрак "свободы "угодил!"
И вот с тех пор и мается, и страдает, и стонет, и плачет. Одно из стихотворений, являющееся в книге определяющим, программным, так и озаглавлено: "Плач по деревенской Руси". Не хватает ему в  русском городе этой деревенской Руси, отсюда и общее название книги. И уж так он туда мечтает вернуть¬ся, так рвется истомившейся в разлуке душой - ну никакими славами не высказать. Один из стихо-перло-шедевров и вообще уж на горе-горьком крике озаглавлен - "Бегство в деревню, или из живого ада в убитый рай".

*    *    *
А ведь тема-то, а стоны-страдания, а сопли-вопли, размазываемые сермяжным рукавом, увы, не новые. Я бы мог назвать десятки имен таких вот "страдальцев" не безбедно проживающих в городах и на все лады в рифму рыдающих по покинутой и зовущей их вернуться деревне. Их так и называет - "поэтами-деревенщиками". И не скажу, что все они заурядные посредственности. Просто не в пример Владимиру Скворцову они хотя бы не претендуют на роль выдающихся и "слишком русских", и то ладно. А вот удивительно, что как-то ни одному из них не приходит в голову элементарно-простейшая, лежащая на поверхности и вроде бы по-настоящему патриотическая мыслишка. Ну, хорошо, скажет и будет прав, любой, самый что ни на есть рядовой читатель из деревни, если уж ты так любишь родную деревню, так тоскуешь вдали от нее, так страдаешь, так возвращайся, черт побери, и дело с концом! А?..
Тем боле, если ты, по своим громким рифмованным воплям, вон какой русский поэт, вон какой патриот, обладающий недюжинными способностями. Вон ведь и знаменитый Василий Белов, и Валентин Распутан, и многие другие прозаики и поэты в деревнях живут. И храмы там порушенные восстанавливают, и новые строят,  и дома для своей семьи, и даже сельские музеи и картинные галереи, как это сделал, к примеру, пскович Иван Васильев. Или, скажем, как поэт Александр Яшин, который собственными руками срубил и поставил себе избу в лесной вологодской глубинке и поселился там с семьей навсегда, что не помешало ему стать и видным общественным деятелем, и замечательным русским поэтом. Что, спрашивается, кишка тонка? Ну тогда и не бравируй своей деревенскостью, и не разводи вопли, изображая из себя изнемогающего от тоски по деревне страдальца. Это я говорю не одному только "очень русскому поэту" Скворцову, но и всем тем, кто сделал деревенскую тему именно своей "золотой жилой". Тем па¬че, что после таких деревенщиков, как Сергей Есенин, Сергей Клычков, Николай Клюев, Алексей Ганин, Павел Васильев, Борис Корнилов и Николай Рубцов никто пока что своего слова не сказал. И сколь ни порывался бы выставить себя в роли едва ли не самым-самым среди сегодняшних деревенщиков, Скворцов тоже ока¬зывается пока что лишь в роли изобретателя велосипеда.
*     *     *
Беда - причем беда большая, страшная, пагубная! - еще и в том, что на  склонного к самолюбованию и самовосхвалению "очень русского поэта", обрушился прямо-таки Ниагарский водопад комплиментов. Как устных, заметим, так уже и печатных. Мало того, что он сам ничтоже сумняшеся, называя себя по фамилии, превозносит свою значимость до небес, так это с неуемной прытью делает еще целый хор подпевал. Право, у кого бы при этом не вскружилась голова. И он, уже видя себя бессмертным, ко всем тем, кто его хоть мало-мальски пытается для вразумления покритиковать, этак над¬менно-презри-тельно чихает со своего парнасского величия:
...Вы смеялись в жизни надо мною -   
я над вами в вечности смеюсь!
Понятно? Вот так-то, разнесчастные критиканы, лучше заткнитесь, если не хотите, оказаться осмеянными и ныне, и присно и во веки веков! Ну еще в какой-то мере можно понять его, когда он мечтает:
Но лишь бы при жизни ехидно во след
никто не сказал:  это бывший поэт.
Ведь Пушкин - не бывший
                и Лермонтов - нет,
так думать жестоко и пошло!
Узнать не желаю на старости лет,
что все мое лучшее - в прошлом.

И даже у гроба в конце-то концов,
никто б не сказал:  это бывший Скворцов!
А я вот читаю и - увы! - ничтоже сумняшеся усмехаюсь. Ну, кому же из нас не хотелось бы видеть себя хорошим-расхорошим, даже сверх того - достойным прижизненного признания. Так ведь мечтать-то никому не возбраняется, а вот заслужить... И, зная Скворцова лично, зная его стихи и внимательно, с пристра¬стием прочтя рассматриваемую книгу,  и как намного старше его по возрасту, и как давно не новичок в среде пишущей братии, лишь грустно вздыхаю. И счи¬таю по праву старшинства и товарищества не просто должным, а - обязанным сказать нечто иное, противоположное тому, о чем, любуясь собой, возмечтал "очень русский поэт" Владимир Скворцов. Он-то уже уверен, что о нем никто не имеет право ехидно обронить: "бывший…" А я безо всякого ехидства беру на себя обязанность сказать: чтобы быть бывшим, надо сперва стать состоявшимся. И не слишком ли самонадеянно ему считать себя таковым?! Тем паче, что сам-то он вон как размашисто-разухабисто о себе, любимом поет:
В жизни искал совершенство
и целовал поэтесс...
Знаю: цена за блаженство -
завистъ и мрачный Дантес.
А ведь уже в одной только этой строфе он весь, как на ла¬дони. Во-первых, какая, скажем, у меня к нему может быть зависть? К тому, что он "искал совершенство"? Но это же еще не значит, что он это совершенство нашел. К тому, что он "целовал поэтесс?" Неужто это - верх совершенства? Да я уверен, и не один только я, иную из поэтесс, скажем, ту же... нет, не стану называть имен, женщины все же... но ни за какие бы деньги целовать не согласился. А что касается блаженства, то это уж тоже кто, в чем таковое видит и ищет. И, право, как-то совсем уж неловко "очень русскому поэту" разъ¬яснять ЛИШНИЙ раз, что не из-за какой-то там зависти и не ради блаженства, великие Пушкин  вызвал подлеца Дантеса на смертный поединок, а во имя чести и достоинства своего имени и своей семьи.
*    *    *
Такую вот лексическую и смысловую неряшливость я мог бы показать если и не во всех, то  в великом множестве стихо-перло-шедевров "очень русского поэ¬та", но это потребовало бы статьи, объемом превышающим самоё рассматриваемую книгу. И не СТОИЛО бы устным и печатающимся комплиментщикам оказывать ему истинно медвежью услугу. И не хотелось бы им лишний раз напомнить известное,   крыловское о том, что услужливый... ну, скажем, чтобы помягче - чудак опаснее врага. Любое, самое благое дело, как известно, можно довести до абсурда. Известен такой метод дискриминации  человека, как непомерное и непрерывное его восхваление и возвеличение. Так вот тут ну ей-же-ей один из примеров того. Право, я, еще как-то могу понять Ольгу Нефедову-Грунтову. У нее доброе, благородное, чувствительное до экзальтированности женское серд¬це, вот она и рассыпалась в безудержных похвалах своему кумиру. Но другие… Думаю, извинительно, что при нынешней массе псевдо литераторов, я не знаю, кто такой Сергей Протопопов и что он пишет. Но вы посмотрите, что он написал в послесловии к рассматриваемой нами книге:
"Книга Владимира Скворцова "Мне в России Руси не хватает" проливает свет на истоки/?/ и причины/?/ загадочности русской души..."
Ничего себе прозо-перло-шедевр! Ничего себе книжища! По всей вероятности, надо думать, кладезь исследовательской мудрости! Но далее, далее:
"Так афористично  выражать свои мысли и чувства в стихах может только боголюбивый/! /мыслящий человек/!/ с широкой душой/!/и природным/!/умом, для этого ему даны несметные богатства и возможности русского языка"...
У-у-у!  - думаешь, читая, вот это - гигант! Вот это талантище! Наверняка поэт от Бога, поскольку боголюбивый, и вообще… Но и это еще не все. Читаю - глазам не верю:
"Эта книга является ключом к пониманию внутреннего мира простого русско¬го человека..."
Вот это - да-а-а! Прочти я это до прочтения книги, право, пал бы на колени и перед автором книги и перед автором послесловия. А вот прочтя книгу...
Это в чем же она, эта книга, ключ к пониманию простого русского человека? В том, что лирически-автобиографический герой книги, по существу, двулик? Даже можно сказать - двуличен? Да, он, мол, грешит, но он же и кается, горько, до самобичевания кается - раскаивается в содеянном. В этом, что ли, и заключается его боголюбие? "Вон даже целый раздел его спасо-перло-шедевров он озаглавил прямо-таки пронзительно молитвенным воплем: "Прости мне, Господи, меня! "Только ведь даже мало-мальски верующему человеку известно, что покаяние тогда лишь покаяние, когда согрешивший раскаявшись больше своих грехов не повторяет. А иначе его покаяния - всего лишь лицемерная показуха, фальшь. А наш лирическо-автобиографический "боголюб" не просто не перестает грешить, а еще своими грехами бравирует и упивается. Прямо-таки садомазохизм, а не покаяние.
Или, может, ключ к пониманию внутреннего мира простого русского человека" в том, что лирико-автобиографический герой книги со страницы на страницу занимается самолюбованием и самовосхвалением?
Или, может, в том, что он то и дело, мягко говоря, неделикатен по отношению к "родным россиянкам"?
Или, может, в том, что при предоставленных ему несметных богатствах русско¬го языка он не гнушается в своей "афористичности" так называемого приблатненного стёба и этого самого... ну - тьфу ты, ну ты - говна?!
Или, возможно, в том, что открыто признается в своем бесконечном пристрастии к "зеленому змию"?
*    *    *
С последним в общем-то можно и согласиться, если иметь в виду лично самого бесконечно и фальшиво кающегося Скворцова. А вот лирического героя окончательно падшим пропойцей "очень русскому поэту", болеющему душой за нашу нацию, поднимать бы до образца для подражания и непростительно. И что, собственно, он хочет сказать этим своим бахвальством "Я не вашего разлива, я деревенским был с утра"? Что, может, там, в русской деревне, меньше пьют? Увы, печально-горестная статистика говорит обратное. И что означает это "деревенским был с утра»? По логике вещей,  к вечеру он уже и не деревенский? Или, может, если он деревенский, то и более русский, нежели русский горожанин?
Вопросы, вопросы, вопросы, и ведь не риторические, коли мы ведем речь о рус¬ской поэзии, "очень русском поэте" и его книге, которая, видите ли, является ключом к пониманию загадочной русской души. Если на то пошло, то, во-первых, ты русский наверно не потому только, что родился в деревне. Вообще, как сказал замечательный русский поэт серебряного века Игорь Северянин: "Русским мало родиться,/Русским надобно стать..." И, во-вторых, глядя правде в глаза, рассматриваемая книга если и является каким-то ключом, то, скажу без обиняков, ключом к пониманию той пагубной посредственности и серости, которая мутным потоком хлынула сегодня в русскую поэзию. За деньги, за "свой счет" ныне можно издать черт-те что, отсюда и этот графоманский поток.
Потому-то, собственно, я и счел должным написать эту уже, может, позатянувшуюся статью. Дело не только в Скворцове. Просто он очень ТИПИЧНЫЙ, очень показательный пример личной и издательской безответственности, и молчать об этом нельзя. Что, при Игоре Северянине не было, что ль, такого? Было, пожалуй, и не в меньшей степени. Но честные поэты и издатели решительно сказали этому пороч¬ному явлению свое решительное и категорическое "Нет!" Был даже специально из¬дан объёмный том под названием "Мнимая поэзия", где наглядно и убедительно показывалась творческая несостоятельность стихоплетов, ВОЗОМНИВШИХ себя поэ¬тами. А сколько же их, таких самозваных гениев, вроде того же Скворцова, в наше смутное время. Известно же, что во взбаламученной воде на поверхность вы¬ныривает.
Ладно, следуя подозрительности Скворцова, заподозрим, что это я пишу, по его словам, из зависти к его высокой одаренности и исключительности. Но честное слово, еще и еще раз повторю, что, прочтя его "ключевую" книгу,  с горечью подумал: да не в России Руси,  а в авторе русскости не хватает! Ведь даже в этом его самозваном выпендреже, что он - "очень русский поэт", ну прямо бьющее в глаза самодовольство и самохвальство - аж с души воротит.
*     *     *
В свое время еще наш великий русский историк Карамзин проницательно отметил, что мы, русские, в своей русскости щепетильно скромны, даже, как он писал, порой излишне скром¬ны. Да и в самом деле, оглянемся, где и когда это было, чтобы русский народ хвастался перед другими своей русскостью, своими национальными особенностя¬ми? И еще. Даже такой великий знаток русской души, как Достоевский, которого не случайно же назвали совестью русского народа, писал, что для того, чтобы считать себя русским, быть по-настоящему русским, "в русского надо выделаться". И стоит ли особо говорить, что, прежде всего это должно относиться к тому, кто избирает для себя по правде быть "властителем дум и чувств". То есть поприще поэта. Но ведь одно дело - видеть и называть себя таковым самому, и совсем другое - быть признанным читателями, людьми, народом.
Издавна бытует у нас в деревнях своего рода улыбчивое присловье: "Первый парень на деревне". В нем как бы и похвала, но вместе с тем и ироническая усмешка. Похоже, таковым и возомнил себя досточтимый автор "ключевой" книги. Давно замечено, что себялюбие и чванство ослепляют, и человек утрачивает чувство скромности. Так и здесь. Видя себя этаким неотразимым красавчиком, наш "очень русский поэт" ничтоже сумняшеся устроил перед читателями явно не русский лирическо-автобиографический стриптиз. Да предстал-то, явился, так сказать, городу и миру отнюдь не таким, которым можно с восхищением залюбоваться. Ему-то казалось, что он ух какой ухарь-парень, а оказалось - ах, лучше бы и не видеть:  так себе шустрячок, не ахти, если не хуже того.
Тут нельзя, кстати, не вспомнить одного из лучших наших русских поэтов "деревенщиков" - Бориса Корнилова. Обращаясь к товарищам по литературному цеху, он предупреждал: "Ты пишешь о великом человеке - ты в кровь свое обмакивай перо!" В кровь, подчеркнем, в кровь, а не в размазывание лицемерно-сермяжным рукавом сопли фальшиво кающегося и одновременно В ПЬЯ¬НОМ угаре выпендривающего алкаша. И не стоило бы некоторым якобы авторитетным рецензентам как-то очень уж заворожено, что ли, не видеть оче¬видного, выдавать забулдыжное словоблудие за "распахнутую русскую душу". Не скажу, что рассматриваемая книга вся сплошняком так вот из рук вон негодная. Есть в ней и более-менее терпимые строки, есть и некоторые удачи. Однако, к великому сожалению, они теряются в разливанном потоке неряшливой серости, как иголка в стогу сена, и я даже не стану на них останавливаться. Это, как называл Маяковский, всего лишь заготовки, черновики для дальнейшей кропотливой работы, ибо "поэзия  - та же добыча радия, в грамм добыча - в год труды". И относится это, разумеется, не к одному только Владимиру Скворцову. На этом, пожалуй, можно поставить точку. Впрочем, ни в коей мере не считаю свои суждения ИСТИНОЙ В последней инстанции, поэтому не точку, а - многоточие… Ибо если наши "очень русские поэты" уподобляются русскоязычному Иосифу Бродскому и пишут даже хуже его, да еще возами гонят свои полуфабрикатные стихо-перло-шедевры в печать, то это заставляет над многим и многим горько и серьезно задуматься. И пусть многоточие обозначает недосказанность, чтобы искренне болеющие за русскую поэзию русские литераторы продолжили разговор…
Ибо поэзия, стихи - это не позерство-стриптизерство, а глубокий духовный мир и высокая внутренняя культура поэта, иначе он просто жалкий кривляка и скоморох. И если уж пишущий стихи на русском языке берет на себя ответственность именовать себя очень русским поэтом, то надо соответствовать этому высокому званию. В рассматриваемой книге вот этого-то как раз я, увы, и не усмотрел. И как русский человек смею сказать авторам предисловия и послесловия, что показывать нравящегося им кумира чуть ли не образцом русского человека с его загадочной душой для меня, русского, пусть и невольное, бездумное, но все равно - оскорбление.

шно даже сказать! - "до самоуничтожения". Прямо-таки в огороде бузина, а в Киеве дядька. И потом мало-мальски сведущий литератор не может не помнить предостережений начинающим поэтам, меньше всего ориентироваться на оценки их проб пера ЛЮДЬМИ, далекими от литературы. Совсем наоборот, здесь нужен суд не дилетантов, и тем боле и вообще "случайных попутчиков", а ценителей, сведущих, компетентных..Литературная дискуссия:
Сергей КАШИРИН
НИЧТОЖЕ
СУМНЯШЕСЯ…
СТИХО-ПЕРЛЫ-ШЕДЕВРЫ
Уже если верить одной только аннотации, предпосланной этой книге, то не прочесть: ее было бы просто непростительно. Тут даже и не просто книга, а солидный том, пря¬мо-таки фолиант почти в три сотни страниц (282). А помимо аннотации еще и пространная вступительная статья, которой позавидовал бы иной классик. А сразу же следом нечто вроде еще более восхваляющей автора подстатейки. И еще на задней обложке под впечатляюще броском портретом автора еще более впечатляющее, до сногсшибательности громкое послесловие. Возьмешь в руки, едва схватишь глазами хотя бы строку-другую, и от умиленно-восторженных похвал аж дух перехватывает. Ну, как же не поверить, как не заинтересоваться, как хотя бы хоть чуть-чуть, да не читануть!
Говорю это потому, что книга по нынешним временам издана довольно-таки солидным тиражом - аж в тысячу экземпляров!  И на первосортной бумаге. И при добротном полиграфическом оформлении с использованием волнующей взгляд картины известного русского художника А.Ф. Филиппова "Старая мельница". Да и название этого, видите ли, поэтического тома-фолианта интригуще-подкупающее, побуждающее к прочтению - "Мне в России Руси не хватает".
Говорю все это еще и потому, что увидел книгу в продаже на выставоч¬ном стенде в петербургской Лавке писателей, что на Невском проспекте. То есть, надо полагать, столь мастерски разрекламированное издание должно "пой¬ти в массы"  с установкой-утверждением: вот для вас, дорогие читатели, сия книга не просто подарок,  а еще и книга подлинной поэзии. А я, честно говоря, давно, что называется, как облупленного знаю автора данного фолианта и как, человека, и как - как бы это поделикатнее выразиться - ну, скажем, склонно¬го к пробе пера в версификации. И при личном общении я неоднократно ему по-товарищески без обиняков говорил, что и ведет он себя недостойно того, чтобы претендовать на высокое звание стихотворца, и до создания хотя бы мало-мальски стоящих стихов он еще ой как далеко не дозрел. Что в общем-то и вполне понятно, ибо тут одно тесно связано с другим.
Замечу в этой связи, что автор мне, надо отдать должное, не перечил, не возражал, во всем соглашался, даже за подсказки благодарил и обещал принять во внимание. Поэтому я, конечно же, взял эту его книгу, о которой пойдет речь,  с надеждой на то, что где-то в чем-то и мои замечания пошли ему на пользу. Может, по думалось, я еще ему и позавидую, по-свойски дружелюбно его твор¬ческому успеху порадуюсь. Тем паче, что в свое время некоторые его зарифмо¬ванные опусы я ему как старший, так сказать, по литературному цеху показательно выправил методом, именуемым в редактировании "правкой-переделкой". Иначе говоря, я их ему просто переписал заново, чтобы показать, как вдумчиво нужно относиться к каждому слову, с какой жестокой требо¬вательностью к самому себе работать, шлифовать каждую стихотворную строку. Чтобы, по словам великого нашего русского поэта Некрасова,"словам было те¬сно,  а мыслям - просторно".
Естественно, раскрыв книгу, я не мог не посмотреть, напечатаны ли в ней эти, переписанные мной стихи. Вижу - напечатаны. Ага, думаю, хорошо, а то в пер¬воначальном их виде очень уж они были "сырыми"- до полуграмотности. А по за¬мыслу, по тематике, по содержанию внимания заслуживали. Потому я их тогда и выправил-переписал. И, конечно же, не случайно же одно ИЗ НИХ И дало наимено¬вание всей книге - "Мне в России Руси не хватает". Ну, а другие, то есть - все остальные, вошедшие в книгу, мне неизвестные? Поднялся ли автор над тем самим собой, начинающе-неуклюжим неумехой? Судя по аннотации, вступительной статье и послесловию, - да, еще как! Предвкушая радость от этого, я и начал читать. И...
*     *     *
Ох, не хотелось бы об этом, не хотелось ни говорить, ни, тем более, писать - увы, увы! И я, честно говоря,  с превеликим огорчением отложил книгу в сторо¬ну.  Чтобы вконец не расстроиться. Горько все-таки это, до невозможности горь¬ко, если близко знакомый тебе человек, которому ты по-свойски, по-приятельски порывался помочь в его деле, твоей помощью то ли не сумел, то ли не захотел воспользоваться. Ведь тогда, хочешь - не хочешь, нельзя не думать о том, что в этом немалая доля и твоей вины. Не сумел, значит, как следует помочь, Или, может, был к нему недостаточно требовательным. Или он твоей наукой почему-то пренебрег. Так ведь тут все это, так или иначе, ничуть не утешительно.
Словом, уж чего-чего, а рецензию на эту книгу писать я не собирался. Уж слишком она вся "сырая", и едва ли не все включенные в нее опусы, которые автор и умиленно-восторженный хор его ценителей считает чуть ли не шедеврами и стихотворными перлами, называть таковыми было бы просто стыдом-стыдобушкой,  да и только. Ну и чисто по-человечески... Хотя нет, не по-человечески, а по приятельски не хотелось. Ладно, думал, я ему свой суд при встре¬че лично выскажу. Однако жизнь распорядилась иначе. Ко мне начали обращаться многие поэты, даже ИЗ числа членов Союза писателей, а также пробующие свое перо начинающие авторы и любители поэзии с недоуменными вопросами. Как вы, мол, смотрите на книгу "Мне в России Руси не хватает". Или мы чего-то не пони-маем, или...
Да-а, тут не отмахнешься и не отмолчишься. Поначалу-то я отмахивался, отстранялся. Ну что вы, дескать, на него... Он же не один такой. Посмотрите, сколь¬ко сейчас издается книг и в прозе и в  стихах, художественный уровень которых не выдерживает никакой критики. Да вот на этом себя и поймал. Ибо перед нами не единичный случай, которым можно было бы пренебречь или из приятель¬ских побуждений лукаво о нем умолчать. Перед нами - явление, причем явление очень и очень вредное. Для самих авторов, если они небесталанны, вредное. Для начинающих пробовать свои силы в творчестве вредное. Да и для всей той области художественного творчества, что именуется поэзией, вредное. До пагубы вредное Право, нечто вроде эпидемии нынешнего свиного гриппа. Так и подмывает сказать - эпидемии свинства.
Как? Почему? А вот почему. Пожалуй, редко у кого из незаслуженно восхваляемых авторов не вскружится его забубённая головушка. Особливо - у молодых да падких на лесть. Ну и начинают они, возомнив себя уже состоявшимися поэтами, "давать стране угля", гнать километрами косноязычную и бездумно пу¬стую верхоглядскую стихотворную белиберду. Строку за строкой, стишонок за стишонком, книгу за книгой, том за томом. А читатель-то, уж хотя его и обзывают массовым, в массе своей не круглый дурак. Смотрит он смотрит, тужится читать эту нескончаемую стихо-перло-шедевровую муру, да и плюнет в конце концов.
У меня у самого однажды прямо-таки ямбом возмущение прорвалось: "Зачем я только время трачу на графоманский этот бред?!" Так же, не сомневаюсь, и у всех подлинных знатоков, любителей и ценителей поэзии. Отсюда и та поваль¬ная утрата читательского интереса к сегодняшней стихопродукции. Ибо это да¬же и не продукция, а словесный, пусть даже и хорошо зарифмованный, мусор. За¬чем же читателю засорять этим, зачастую истинно заразным, пагубным для серд¬ца и ума графоманским мусором!

*      *     *
Когда это началось, сейчас уж точно и не скажешь. Пожалуй, едва ли не с Иосифа Бродского. Многие, очень многие мои знакомые поэты часто с превеликий смущением признаются. Слушай, мол, ему - Нобелевскую премию, его вторым солнцем русской поэзии во все иерихонские трубы провозгласили, а он же это самое... Ну, так себе, посредственность, если не хуже того...
Отсюда сама собой - догадка:  главное не то, какой уж ты там на самом де¬ле поэт,  в том, чтобы тебя громогласно и массово рецензенты да критики до визга истошного расхвалили-раскрутили. Ну,  такие вот "догадливые" и взяли этот метод на вооружение. И вон уже их сколько, этих "раскрученных" - пруд пруди! Нобелевской никому из них и не нюхать, так есть же масса иных, так и лауреатов всяких разных уже вон сколько. Кое  у кого, смотришь,  по две-три, а то уже едва ли и не по доброму десятку лауреатских знаков отличия. И вполне понятно, что массовый читатель массово в обалдении чешет затылок: или я чего-то не понимаю, или мне попросту втирают очки, за дурака держат. Ну, так и я же вам - фигу в кармане!
Обидно? Не знаю, кому как,  а мне, с малолетства потаенно и откровенно пылкому любителю русской поэзии, ну вот до невозможности обидно. Тем более, что и сам давно уже пишу стихи, И сам давно вроде бы русский поэт. И вот в сознание, в башку - стократ проверенный частушечно-сказочный хорей: "Что же делать, как тут быть, как нам горю пособить?" Что до всяких там русско¬язычных иосиков бродских и прочих "раскрутчиков" ихней масти, то и шут бы с ними, пусть себе тешатся. Но  своих, русских надо бы остеречь да уберечь. А как? Сегодняшняя литературная критика на сей счет, как глухонемая, безразлично молчит, Белинские Виссарионы, похоже, давно перевелись, чтобы с должной неистовостью реагировать. Но должен же, должен кто-то сказать "а".
А кто?!
*      *     *
Прикидывая так и сяк, кому бы из авторитетных литературных критиков подсказать давно уже острозлободневную тему, что-то таковых не припомнил. Разве что попробовать самому?.. В неоглядном кругу ныне пишущей братии по иерархической стремянке я, может, и не ахти как высоко вскарабкался, но волею судьбы по рангу все ж таки уже в старейшины определен. А это тоже налагает и определенно обязанности и ответственность. Да тут еще такое стечение обстоятельств, что автор книги, о коей следует судить, все ж таки и мои близкий собрат по перу. Нет, он не один такой, можно и, пожалуй, нужно говорить и о других. Но, право, среди всякой там псевдопоэтической мелюзги он вроде бы не то чтобы покрупнее, а - на виду. Потому как еще и издательской предприимчи¬востью пытается себя проявить «Как же, одновременно и издатель, и редактор журнала "Невский альманах". Так что уровень его, так сказать, поэтической планки уже как бы и пример для многих и многих других.
И потом, коль уж я в недалеком прошлом хоть как-то да пытался помочь ему в его творческом становлении, то кому же, как не мне, сделать, такую попытку и еще хотя бы разок. Пожалуй, я просто обязан?! И вот - дерзаю. Ну, и коли так, давайте перейдем к конкретике. И тут ну никак не обойтись без цитирования. Начиная с громогласной аннотации, которую следует привести во всей ее, как бы это поточнее сказать, впечатляющей рекламности:
"Произведения Владимира Скворцова - это распахнутая душа русского человека..."
Уже одна только эта строка возносит автора, что называется, выше седьмых небес. Шутка ли, его стихи - душа русского человека! О-о!..
А далее - и того выше:
"Далеко не каждому поэту Бог даровал возможность "так искренне, так нежно" исповедоваться в стихах..."
Царапает внимание слово "возможность". Возможности вроде бы как для всех одинаково широки и необъятны, иное дело - способность их использовать. Ну да ладно, ладно, читаем дальше, для уяснения пробежав глазами повторно предыдущее:
"...возможность "так искренне, так нежно" исповедоваться в стихах, напол¬няя их любовью, мудростью, духовностью, душевностью, тонкой иронией и патриотизмом».."
О-о-о! Концентрация оценок столь велика, что каждую из них надо прочитывать по отдельности, акцентируя, сосредоточивая внимание на каждом слове, и тем не менее в итоге все равно только ахаешь: вот это - поэт! Если верить - а как не верить напечатанному?! - у-у, какой высоко одаренный!! Как подчеркивает автор аннотации, "далеко не каждому поэту Бог даровал" такое...
И, конечно же, нельзя не посмотреть, а кто же сей столь высокопарной аннотации автор? Ну, наверняка,  издатель или редактор? Заглядываю в справочные данные, читаю: в авторской редакции. Что же выходит, что всё это ничтоже сумняшеся автор, он же редактор сам о себе и написал? М-да-а… Скромняга, надо вам сказать!
Между тем и это еще не все.  Следом за вышерассмотренной аннотацией в книге еще и пространная вступительная статья под радостно оповещающим читателей заголовком «Над Россией становится хоть чуточку светлее". Ну, как не прочесть, правда? Заманчиво все ж таки узнать, отчего это над мрачной, надо полагать, премрачной Россией вдруг становится хоть чуточку, да светлее. Да оттого, оказывается, что у России наконец-то появился такой поэт и такая его книга. Словом, если Иосифа Бродского его "раскрутчики" ничтоже сумняшеся вторым после Пушкина солнцем русской поэзии объявили, то перед нами третье. Оно уже, так сказать, выкатилось из-за горизонта, и хотя еще не взошло в зенит, над Россией "становится хоть чуточку светлее", понятно?
И, утверждая, вернее, навязывая читателям это свое высокомудрое откровение, авторесса вступительной статьи небезызвестная Ольга Нефедова-Грунтова опять же ничтоже сумняшеся возглашает:
"Встреча с настоящем поэтом в наше смутное время - событие значительное"
Ясно вам? То-то! Посмотрите сравнения ради вступительные статьи к книгам поэтов, давно уже и заслуженно зачисленных в классики. Найдете вы там указание, что автор - настоящий поэт? Да разрази меня громом, днем с огнем не найдете. Они вроде, как и, - язык не поворачивается сказать, ручка спотыкает¬ся на бумаге написать... - не настоящие, А вот Скворцов - настоящий! И в подтверждение тому сия Ольга ничтоже сумняшеся во избежание сомнений бойко поясняет:
"Тем более что язык автора понятен и доступен читателю и, в то же время, в кажущейся простоте содержится глубокий смысл, порой философский, одухотво¬ренный нервом, душой автора. Почти в каждом стихотворении Владимира Скворцова, будь то лирика, шутливое произведение или что-нибудь глубинное, относимое мной к разделу "Не могу молчать»,  есть строки, которые становятся крылатыми, как фразы трагедийной комедий А.С. Грибоедова "Горе от ума".
Ох ты Боже ж ты мой Боже, читаешь - дух захватывает: вот это - поэт! Всем поэтам поэт. После столь высоко-высоченных оценок его творчества, где, видите ли, почти каждое стихотворение - истинный перл, шедевр и кладезь философской мысли,  ему, "настоящему поэту" впору безаппеляционно потребовать: "Поставьте при жизни мне памятник!" - не то сам обронзовею и сам вскарабкаюсь на пье¬дестал бессмертия! Что в общем-то он я делает если не "почти каждым", то многими своими стихо-перло-шедеврами.

*    *    *
Вырвалось вот у меня такое, значит дальше, чтобы не быть голословным, нужно показать это на конкретных критических замечаниях. И вот подумал об этом, и...
Упреждая любую возможную критику любезного ее сердчишку поэта, сия Ольга пишет:
"Дорогой читатель, открывая эту книгу, вам предстоит встреча не только с Поэтом, но и с Личностью, Человеком, несущим полноту и теплоту своего сердца простым людям…"
И - далее так "убедительно», что дальше и некуда:
"Я не встречала более таких людей... Кто-то покрутит пальцем у виска, кто-то постарается «урвать побольше», и только глубоко нравственные люди поклонятся в пояс и догадаются сказать спасибо."
М-да, закавыка! Стоит косо взглянуть хоть на одно из "почти каждого" великого стихо-перла-шедевра навязываемой моему вниманию книги, и я окажусь в числе глубоко безнравственных людей. Тут, право, подумаешь, критиковать или поостеречься. Тут нужно быть разве что тем несмышленым мальчишкой из сказ¬ки, который, вопреки умилению толпы взрослых простодушно вскричал: "А король-то голый!.." Тоже не очень-то хотелось бы, а вот - приходится. Разговор-то нужен серьезный.
Так вот, во-первых: насчет нравственности-безнравственности. Как один из ярких примеров того, что "почти в каждом стихотворении Владимира Скворцова есть строки, которые становятся крылатыми», Ольга Нефедова-Грунтова ничтоже сумняшеся приводит такое лирическое признание разлюбезного ей автора: "Любил богиню за богиней и всех их в женщин превращал".
Прочтя сие прозо-перло-шедевральное восхищение в ее вступительной статье, я, честно признаюсь, на какой-то момент оторопел. И это пишет, этим восхищается... женщина?! Причем именно - ничтоже сумняшеся. Ничтоже сумняшеся - старинная русская идиома, которая означает - нисколько, ничуть не сом¬неваясь. И вот женщина,  причем не какая-то там недотепа, простушка-глупышка, а надо полагать образованная, поскольку пишет вступительные статьи, женщина, надо думать, интеллектуальная, культурная, и вдруг восторгается... чем? Да, прямо оскорбительной пошлостью, которую может позволить себе либо законченный хам, либо и вообще уже утративший всякое ПОНЯТИЕ О  нормах нравственности ПОШЛЯК И ЦИНИК.
Вспоминается речение одного мудрого древнего грека: "Иногда по одной фразе о человеке можно судить вернее, чем до десятку выигранных им сражений". Здесь, по моему мнению, как раз тот случай. В русском народе испокон веков высоко ценилось и чтилось, считалось делом чести женское целомудрие. За один только оскорбительный намек на неверность его жены великий Пушкин пошел на дуэль. Да и вообще во всем мире с незапамятных времен мужчина по отношению к женщине должен был быть рыцарем, то есть человеком благородным, почитающим и оберегающим женское достоинство и красоту. И поныне о цивили¬зованности страны, о культуре, духовности и нравственности парода судят по тому, как там относятся к женщине. А тут…

*    *    *
Даже с чисто житейских отношений интимная близость мужчины и женщины дело все ж таки не из тех, которые можно без стыда и совести выносить на прилюдное обозрение. Это же нечто сокровенное, святое. А тут... Тут, с позво¬ления сказать, мужчина, да притом еще вроде бы и поэт, пусть, хотя бы и всего лишь мнящий себя таковым, чем хвастается всему, так сказать, миру - в стихах.
Это - вынужденно переходя на тон его "нежной" лирики  поступок идентичный тому, что нам известен по крыловской басне "Свинья под дубом". Для нее же, для свиньи, нет ничего зазорного в том, что она, нажравшись желудей, стала подрывать корни насытившего ее дуба. А поскольку речь о якобы непревзойденном лирике и его якобы достойном стать крылатым стихо-перло-шедевре, то разговор выходит далеко за рамки пьяного застольного трепа, где раздухарившийся ухарь бахвалится перед собутыльниками своими "мужскими победами". Русская классическая поэзия всегда отличалась в этом отношении истинным благородством и ЧИСТОТОЙ, а тут...
Даже если бы сие "крылатое выражение" было единичным в рассматриваемой книге, то и при этом оно было бы той ложкой дегтя, что портит всю бочку меда. Мне могут сказать, та же Ольга Нефедова-Грунтова может запальчиво вскричать, что ныне, мол, не те времена, что сегодня нескончаемая похоть нескончаемым по¬током хлещет со всех каналов телеящика. Да и книг такого уровня ныне вон сколько - и не счесть.
 А тут, назовем вещи своими именами, отсутствие у авторов эле¬ментарной порядочности. А уж о какой-то внутренней культуре, о благородстве и говорить не приходится. Разве что у автора никогда не было и нет ни подлинной любви, ни любимых, ни жен, ни детей, которым приходилось бы и приходится сгорать со стыда за такого мужа и отца... якобы поэта.
*    *    *
Для оправдания и самооправдания мне могут привести в примерного же Иоси¬фа Бродского. Он, мол, еще и похлеще перлы выдавал. Однако же ничего, это не помешало стать ему  Нобелевским лауреатом.
Да уж, действительно, что факт, то факт, знаю, читал. Помню, наткнулся на строки, гляжу - глазам не верю:
А моя, как та Мадонна,
Не желает без гондона.
А следом - еще:
Хата есть, да лень тащиться,
Я не ****ь, а крановщица.
И еще:   
      Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду
Я с ним рядом срать не сяду…
Что и говорить, изящная словесность. Изячная! Как же, автор-то  вон какой -  второе солнце русской поэзии.

*    *    *
Не иначе, Владимир Скворцов, ему - Бродскому - и следует, чтобы оправдать надежды и доверие Ольге Нефедовой-Грунтовой,  автора вступительной статьи к его книге.  Вон ведь как она подобострастно, так и видится - молит¬венно сложив ладошки, с умиленным придыханием изрекает:
"Спасибо, Владимир. Степанович, «слишком русский поэт» за эту книгу и за то, что Вы есть на свете! пусть будут с Вами не "полу-друзья, полу-враги", а те кто будут Вам верной поддержкой в жизни!" 
Во! Как это там классик сказал? Дескать, «умри, мол, друг Аркадий, лучше не скажешь»! Но что до меня,  то я, разрази меня громом, ни за что  бы не позволил бы себе ни о других так высокопарно говорить, ни в свой адрес такое напечатанным видеть. Да еще в книге, издаваемой в моей авторской редакции. Это же, очень и очень, мягко говоря, верх нескромности и потуги на неудержимое само возвеличивание. И это как раз тот случай, когда говорят: "Язык мой - враг мой". И тут нелишне бы его благоразумно прикусить. Увы, по дедушке Крылову, «уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, однако всё не впрок»...
А вместе с лестью автору, то есть "слишком русскому поэту" Владимиру Сте¬пановичу Скворцову, еще и своего рода угроза возможным его критикам быть зачисленными в его "полу-друзья, полу-враги". Вот ведь и я, высказывая свои критические суждения о его стихах оказываюсь в числе таковых. Да только я руководствуюсь иным принципом, четко и недвусмысленно сформулированным русским народом в старинной русской пословице: "Не тот друг, кто медом мажет, а тот, кто правду скажет". Следуя этой русской народной мудрости, я не раз протягивал руку правды Владимиру Степановичу при личных встречах, однако он, уж не знаю почему, самую искреннею благожелательность проигнорировал. Вот и пытаюсь теперь сделать это письменно. Все ж таки Платон мне друг, но истина дороже. Тем паче, что вроде одному делу служим - рус¬ской поэзии, а он объявляет себя "слишком русским поэтом". И мне, русскому читателю, ну просто непозволительно промолчать.
*    *    *
Ну, так вот сразу - как русский русскому - вопрос задаю: а что это такое слишком русский поэт? Как прикажете понимать? Поэт - человек, работающий со словом, и посему должен вдумчиво относиться к каждому слову в своих стихах. И как же он понимает, что  имеет в виду под словом "слишком"? Слишком - это с излишком, то есть, гораздо более чем достаточно, сверх нормы, сверх: меры. Значит «слишком русский поэт» - это,  с позволения сказать, свыше, гораздо выше всех остальных русских поэтов. Так, что ли?
В довершение ко всему стихи Владимира Скворцова автобиографичны. И предельно, говоря его слогом, слишком автобиографично стихотворение, откуда взяла, слегка видоизменив, эту строку для своей вступительной статьи Ольга Нефедова-Грунтова
Когда все нации сольются,
Перемешаются цвета,
Стихи мои лучом пробьются
Сквозь наши смутные года
И скажут через бездну лет:
Он очень русский был поэт.
Уразумели? Истинно - ничтоже сумняшеся!
То бишь ну нимало, ну ничуть, ну ни капельки, ни капелюшечки ничтожно не сумлеваясь в своем величии и бессмертной значимости своих стихо-перло-шедевров. А что? Даром, что ли, расхо¬жая прибамбаска учит: "Себя не похвалишь - и сидишь, как оплеванный..."
Когда-то великий Пушкин, сам дивясь своей гениальности, с притаенным восхищением усмехнулся сам о себе: "Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!"
Так почему же нашему дорогому "очень русскому" Владимиру Скворцову не возопить: "Ай, да Скворцов! Ай, да сукин сын?!"
Ведь тут не у него, посмотрите, сплошь - параллель: и поэтическая, и... едва ли не личностная.
Как? А вот так. Ведь сразу же вспоминаются стихи Пушкина о Мицкевиче, ко¬торый мечтал о том времени, "когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся".
А еще вспоминаются слова великого Гоголя о том, что Пушкин - "такое явле¬ние русского духа, русского человека, который явится в его развитии, может быть, раз в двести лет".
Так двести-то лет с тех пар уже прошло. Так, может, Владимир Скворцов и есть это, так сказать, второе явление?
Только еще почему-то показывает язык гоголевский Хлестаков. Как это он там заливал, когда его приняли за ревизора? Да, мол, с Пушкиным на короткой ноге. "Бывает, встречу, спрошу: "Ну что, брат Пушкин? Да так, отвечает, так как-то всё. Ба-а-льшой оригинал!.."
Так почему и Владимиру Скворцову, поскольку он "слишком русский поэт", не намекнуть, что он тоже с Пушкиным это самое... Ну, если и не на короткой ноге, то весьма близко к тому.
Да и не только с Пушкиным. Ведь знаем же мы, помним еще и замечательные строки Сергея Есенина: "Но и тогда, когда на всей планете пройдет вражда племен, исчезнут ложь и грусть..."
А еще сквозь даль времен и могучий бас Владимира Маяковского гремит: "Мой стих   трудом громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима..."
Вот в какой ряд великих ничтоже сумняшеся самолично зачисляет себя, как равный к равным, "очень русский поэт" Владимир Скворцов.

*    *    *
Правда, злые языки, те, которые ему "полу-друзья и полу-враги",  этак ехид¬ненько подхихикивают. Дескать, Володенька, дорогой, мы тебя чтим и очень любим, да только ведь этот твой стишонок всего лишь ученическое подражательство. Даже это самое… нечто вроде этакого не слишком-то и замаскированного плагиатика. Что, к чужой славе хочешь таким вот хитромудрием примазаться? Ну, знаешь, так по этому поводу еще дедушка Крылов предупреждал: "Ты зол, даже слишком, но надо ж обладать хоть кой каким умишком!" А у тебя, милый, са-мостоятельности-то не того...
Они, эти "полу-друзья да полу-враги" такие! За словом в карман не лезут. "А может, - ядовито этак щурятся, - ты это самое... второй Хлестаков?.."
Да еще и доказательство тому - вот, мол, смотри. Ну-ка, дескать, посмотрим, как там - у Есенина? А вот как:
Но и тогда, когда на всей планете
Пройдет вражда племен, исчезнут ложь и грусть,
Я буду воспевать всем существом в поэте
Шестую часть Земли с названьем кратким "Русь".
То есть, понимаешь, не о себе, любимом, наш великий национальный, истинно русский поэт, а о родной земле "с названьем кратким "Русь". А ты? А ты, ничтоже сумняшеся, во весь свой хлестаковский голосишко вопишь, что ты такой "оч-чень русский поэт", которого будут помнить, любить и высоко ценить через "бездну лет", когда, видишь ли, даже "все нации сольются". Только Володенька, ежели они, все то есть нации, сольются,  то на каком языке они будут говорить, и как поймут тогда, что ты - "очень русский поэт"? А вместе с тем нельзя не поду¬мать: а… сольются ли они, все про все нации? Пушкин не утверждал, что соль¬ются, лишь мечтал, что "в единую семью соединятся". И Есенин тоже такого не утверждал. Да и жили-то они тогда, когда, может быть, можно было бы хотя бы мечтать о "слиянии наций". А сегодня после развала Советского Союза...
Да и вообще, если оглянуться, во всем мире вон что творится. Каждая, даже самая вроде и небольшая, нация за самостоятельность, за суверенитет, за особость. А ты долдонишь - "сольются". Ничтоже сумняшеся... Будто тебя ничуть и не задевает тот прямо-таки расистский прессинг на родной тебе русский язык в недавно еще вроде бы братских Советских республиках. Вплоть до запрета государственным законом. Даже в совсем уж кровно-родной Украине.
Но это еще что! В своих автобиографических стихо-перло-шедеврах Владимир Скворцов со страницы на страницу горько сетует на то, что его бросила жена. Из-за чего? А, видите ли, на национальной почве не сошлись. Она, полячка, не захотела жить в России и укатила в свою Польшу, да еще и сына с собой увезла. Но даже и эта глубоко личная семейная драма не поколебала его уве¬ренность в том, что когда-нибудь нации все-таки сольются. Он, судя опять же по его стихотворным жемчужинам, видит уже сегодня предпосылки к тому. Вот, к примеру, одна из таковых:
Не губил я ни на море, ни на суше,
не стрелял и не затягивал петлю.
Я к евреям всех конфессий - равнодушен,
но жидов - различных наций! - не терплю!

*    *    *
Здесь на слове "петлю" не на месте ударение, что для "очень русского поэта" Скворцова непростительно, но дело не в этом. И даже не в том, что слова "ев¬реи" и "жид" - синонимы, а в том, что понятия о конфессиях и нациях у него весьма своеобразны, словно их можно запросто менять и смешивать.
Или вот еще его глубокомысленный перл по национальному вопросу:
Цедил слова и слюни дед
сквозь зубы, как сквозь шлюзы:
"Евреев, брат, в России нет,
а те, что есть, - французы"...
Ну и зубы у деда! - думаешь. Уж гипербола, так гипербола! Бедный дед! Но суть опять же не в этой изысканной "стихо-перло-шедевральности", а в содержа¬нии. Почему все еврея в России - французы? Видимо, переродились? А коль так, то нации, стало быть, имеют тенденцию к перерождению и слиянию. И тогда, значит, прав, очень прав "слишком русский поэт" Скворцов в его не иначе  гениальном пророчестве о слиянии всех наций. И тогда, конечно же, он и сегодня уже гений всех времен и народов, и в том грядущем "через  бездну лет". Только ведь тогда по элементарной логике он же интернационалист-космополит,  а не слишком русский. И вообще во всем том, что касается национального вопроса, человеку, считающего себя поэтом, непростительно ёрничать. А еще в этой связи невольно вспоминается, что поначалу издаваемый им журнальчик назывался "Русский альманах". Там даже моя статья была опублико¬вана под заголовком "Какие же мы, русские?" А потом известный петербургский поэт Сергей Макаров предложил ему для усиления патриотической линии "Русского альманаха" публиковать там отрывки из моей книги "Князь всея Руси" с подзаголовком "Русский за русского стой насмерть". Скворцов отстранился именно из-за "слишком националистического" подзаголовка, да и журнал, дабы не выказать его "слишком националистическим", стал издавать уже под названием "Невский альманах". И по этой же причине не принял к печати под¬борку моих стихов под общим заголовком "Русский вопрос".
Как это прикажете понимать? На мой, пусть сугубо субъективный взгляд, не совмещается это с громогласным - да еще как бы на века!  - утверждением са¬мого Владимира Скворцова, то он "очень русский поэт". Это, скажу прямо, без обиняков, либо двурушничество, либо и вообще нечто вроде трусости: "ах, как бы чего не вышло!" И тогда, посмотрим правде  в глаза, кто же ты, если не отщепенец? И какой же ты, извини, вопреки твоему самовосхвалению, "очень русский"?!
Разумеется, сам Скворцов скажет, что он "очень русский" в своих стихах. Эту же мысль навязывает, из всех сил старается втолковать неразумным читателям и выше упоминаемая авторесса вступительной статьи Ольга Нефедова-Грунтова. Но тогда давайте повнимательнее посмотрим, как и в чем это проявляется?

*     *     *
Итак, смотрим. Первый раздел книги "Мне в России Руси не хватает" обозначен общим заголовком "Я не вашего разлива". Так сказать, нечто вроде поэтической метафоры. Или, как мы видели выше, по мнению Ольги Нефедовой-Грунтовой, "русская образность". Что же, может и впрямь так. Может, поэт имел в виду знаме¬нитое лермонтовское: "Люблю, за что, не знаю сам…разливы рек ее, подобные морям". Увы, читаешь стихи, включенные в открывающий книгу раздел, и с каждой страницей лишь все больше сникаешь. Хочешь, не хочешь, картинка вырисовывается отнюдь не в пользу автора. И то, что его стихи сугубо автобиографичны, лишь усиливает огорчение и сожаление к нему и как автору, и как человеку, ибо под якобы поэтической метафорой "разлива" отчетливо видится разлив нескончаемых кутежей и беспробудного забулдыжества.
Вот он, так сказать, залихватски самовыражается: "Лечу, как пробка из бутылки, ненужный собственной семье..." Вот с вызовом обращается к покинувшей его супруге: "Я пью, родная, вовсе не от скуки, а потому, что я - "свободы" раб". И еще более гордо декламирует: "...во мне огонь, оторый не задует и ветер пьянства, что в судьбе звучит. " То есть его таланту, его "поэтическому огню" пьянство не повредит. Вон, мол, вспомните есенинское: "Я читаю стихи проститут¬кам и с бандитами жарю спирт".  А я - что, хуже? И посему - вот, пожалуйста: "Сижу с бомжами у огня, налили водки, как бы чаю..."
Словом, тут перед нами тоже явное подражательство, да на беду подражательство подзатянувшееся и пагубное. Подражая, автор начинает хвастаться, бравируя своими затяжными попойками, потому как "Залив "Столичную" в живот, о землю шар¬кая ногами, на небесах поэт живет..." И вообще все ему нипочем: "Пусть я и бабник, и алкаш, но деревенский, чистой пробы!" Как будто деревенский бабник и алкаш чем-то выше, чем-то превосходит городского. А если поэт "живет на не¬бесах", если он, видите ли, небожитель, то есть нечто вроде ангела, то и тем паче не приставшему бахвалиться своим распутством, не так ли? А Скворцов в своих автобиографических перло-шедеврах делает это едва ли не на каждом шагу. И не знаю уж, с пьяных ли глаз или с жестокой похмелюги, не видит сам, какая и где мерзость льется из-под его якобы лирического пера:
Я влюблялся, как пьянствовал, - в стельку!
Я девчонок водил под уздцы.
Был мужчиной, пока были деньги,
а без денег мужчины - самцы.
Да еще и обижается, если его кто-то хоть в малейшей степени за это осуждает.  И, самоутешаясь, этак надменно со своих небесных высот бравирует:
В моей душе сочатся ранки,
какой божественный изъян!
В меня влюблялись иностранки,
когда родные россиянки
ноздрями фыркали: ты пьян!
Во какое пренебрежение, во какое рыцарство-джентельменство, во какая, если верить словам Ольги Нефедовой-Грунтовой, искренняя нежность по отношению к родным россиянкам. Да чихать, мол, на вас,  в меня - не чета вам! - иностранки и в пьяного не брезгуют гуртом и наперебой втаскиваться. Как будто опять-таки иностранки, по словам знаменитого Райкина, "какчеством выше" всяких там разных россиянок. А то, что он, небожитель, пьян, так это - "изъян божественный"... "очень русскому поэту" хотя и русские, но "полу-друзья и полу-враги". Мало того, что по достоинству не ценят, так еще на него, пьяного, и "ноздрями фыркают", мерзавки этакие...
*    *    *
Когда-то замечательная русская поэтесса Марина Цветаева мудро заметила:
Поэт издалека заводит речь.
Поэта далеко заводит речь.
Видит ли "очень русский поэт" Владимир Скворцов, куда его заводит его автобиографически-зарифмованная речь?
Если не видит сам, ему должны были бы подсказать не "полу",  а настоящие друзья. Хотя бы та же Ольга Нефедова-Грунтова, которая выставляет себя в настоящих друзьях. И что же она ему подсказывает в своей вступительной статье? Буквально захлебываясь от восторга, она ничтоже сумяшеся вещает: "Читая стихи В. Скворцова случайным попутчикам, людям, далеким от литературы, я встречала интерес к его творчеству!.." И далее - такие дифирамбы: "Волнует лирика Скворцова… Поражает бесконечная привязанность Владимира Скворцова к родной земле, порой доходящая до самоуничтожения..."
Охти, Боже мой, тошно мне!  "Волнует... Поражает.. ." Воистину, на всякого мудреца довольно простоты, которая подчас хуже воровства. Привязанность к родной земле, по-моему, чувство настолько естественное, что "поражаться" тут вроде бы и нечему. А Скворцова - ну надо же! - это нормальное и вполне закономерное чувство доводит... страшно даже сказать! - "до самоуничтожения". Прямо-таки в огороде бузина, а в Киеве дядька. И потом мало-мальски сведущий литератор не может не помнить предостережений начинающим поэтам, меньше всего ориентироваться на оценки их проб пера ЛЮДЬМИ, далекими от литературы. Совсем наоборот, здесь нужен суд не дилетантов, и тем боле и вообще "случайных попутчиков", а ценителей, сведущих, компетентных..
А что касается так называемого массового читателя, так ведь такими вполне можно назвать хотя бы тех "родных россиянок", к которым так пренебрежительно "очень русский поэт" Владимир Скворцов относится, надменно оскорбляя выпадом, что они, видя его пьяным, "ноздрями фыркали".  Что-то не верится, что после этого их будут "волновать" и "поражать" его стихо-перло-шедевры. Не такие уж они, полагаю, ничего не смыслящие безмозглые дуры.
Разумеется, по его словам, он "до нежности набрит", стало быть, неотразим. Трудно перед таким устоять, потому-то и водит "девчонок под уздцы", да еще и хамит, издевается, отворачиваясь и уходя: "Прости, ты мне неинтересна ни на тахте, ни на пиру!" Оч-чень нежный парниш-ша, оч-чень. Истинно - "очень рус¬ский поэт". Посему еще и покруче может   в рифму "афоризм" подзагнуть: "Жалкий лепет - вместо песен... Только радует одно: высыхает скоро плесень, выдыхается говно". Чем, видимо, и привлекает повально влюбляющихся в него иностранок. Тем еще ароматом благоухает - почище знаменитых французских духов! Да еще и слух имеет утонченный: "Текут слова за часом час мне в ухо, словно в унитаз..."
Это вот, наверно, и есть те лексические перлы, которые, как тонко подмети¬ла Ольга Нефедова-Грунтова, "радуют искренностью и прямотой русской образностью... "Это вот, по ее словам, в его лирике и "поражает..."Тонкая, однако, ценительница поэтических красот! Оч-чень тонкая!.. Не зря, значит, ей, как ав-торитетному литературоведу, и доверено показать во вступительной статье все достоинства рассматриваемой книги и неоспоримую редкостную одаренность "слишком русского поэта".
Не хотелось, ох, не хотелось бы видеть его лирически-автобиографического героя  вконец докатившимся до ручки похабником и забулдыгой. Ну, бравирует, ну, бахвалится своим пагубным пристрастием, подчас даже в заголовках ухарски дает петуха - "Повод выдать", "В стельку", так то ведь как бы само собой прорывается. Хватишь лишку - вот сдуру и прет из тебя. А вот потом, с крутой похмелюги - ну хоть головой об стенку, и муторно, и тошно. Нет, вопреки той же Ольге Нефедовой-Грунтовой, до самоуничтожения дело не доходит, головой об стенку он не бьется, но уж каяться - от всей души, до самоунижения!
К сожалению, въевшаяся в кровь и плоть и тут у него Хлестаковщина через край прет, подстегивая до изячности "красиво выпендриться: "Я, ослепший, словно крот, весь побит, сутул и вял, попрошу заштопать рот, чтоб не пил и не блеял". В слове "блеял" опять-таки непростительно для "очень русского поэта" сдвинуто ударение, ну да, может, это потому, что имеется в виду другое: чтоб не блевал. А то ведь и стихами вроде как блюется этот треклятый рот, это ненасытное алкашное горло, с которым самому не справиться. Да и как тут справишься, если он, видите ли, поэт: "Я желаю все и сразу: жар любви и звон монет, расточительность и разум... Потому что я - поэт!" И тут же, как бы и с "раскаянием, но, право, не без выпяченной похвальбы "Простите мне, пятнадцать жен… " Хотя у "очень русских" гаремы вроде бы и не в моде.
*    *    *
Хотелось бы, ох, как хотелось бы, чтобы этот то и дело кающийся лирически-автобиографический герой все ж таки выкарабкался из той забулдыжной помойки, куда с пьяных глаз втюхался. Да вот как-то ну никак ему: "Лечу на алкогольной скорости в "Тойоте" пьянства, просто жуть! И от ПОХМЕЛЬЯ, как от пропасти, уже не в силах отвернуть. " Ах, бедненький, пожалейте его, посочувствуйте и поймите, и простите, уважьте - поэт все ж таки. Да еще и какой! Сам твердо и неколебимо знает, что его стихи "лучом пробьются" аж через "бездну лет". И словно и невдомек ему, столь великому поэту, что этими своими стихо-перло-шедеврами он не только позорит себя, но еще и дурной пример подает читателям. Особенно молодым да доверчивым. Ведь очень уж настоятель¬но и последовательно он подталкивает их к мысли о том, что вот, если такой великий поэт неуемно пьет да еще и похваляется этим, то уж нам, простым смертным, это и тем боле простительно.
Тема пьянства и распутства для Владимира Скворцова - поистине "золотая жила", из которой он гребет свои стихо-перлы-шедевры поистине лопатами. Только ведь выгребает-то он не чистое золото поэзии, а как из помойной ямы духовную и нравственную отраву. И это в то время, когда уже на общена¬родном и правительственном уровне общество вынуждено говорить о пьянстве как о национальном бедствии и главной причине вымирания, депопуляции,  уносящей из жизни по миллиону человек в год. И это,  позволения ска¬зать, поэт громогласно объявляющий себя "очень русским" поэтом и патрио¬том! Ну, честное слово, хочешь - не хочешь, невольно думается:  а нужны ли нам такие, с позволения сказать, поэты?! Тем боле, что вторая такая "золотая жила" рассматриваемой книги - это якобы тема патриотизма, тема любви к России и родному русскому народу.
Всячески: подчеркивая автобиографичность своих стихо-перло-шедевров, будто в этом и состоит главное достоинство поэзии и значимость его творчества, он упорно и последовательно навязывает читателям мысль о том, что можно любить только деревенскую Россию, напрочь отстраняя любовь к России городской. Потому, мол, что только там, в деревне, и подлинная русская культура, и свобода, духовность, и вообще сама жизнь. А в городе... О, не приведи Господи! Он это на себе, на собственной разнесчастной шкуре испытал. Ему, шустрому и разносторонне не богато одаренному мальчишечке, рожденному в милой его сердцу новгородской деревне Климовщине, злодейка-судьба подстроила пакость, забро¬сив и определив на муки-мученические в город. "Я шел в столицу просветиться да в мрак "свободы "угодил!"
И вот с тех пор и мается, и страдает, и стонет, и плачет. Одно из стихотворений, являющееся в книге определяющим, программным, так и озаглавлено: "Плач по деревенской Руси". Не хватает ему в  русском городе этой деревенской Руси, отсюда и общее название книги. И уж так он туда мечтает вернуть¬ся, так рвется истомившейся в разлуке душой - ну никакими славами не высказать. Один из стихо-перло-шедевров и вообще уж на горе-горьком крике озаглавлен - "Бегство в деревню, или из живого ада в убитый рай".

*    *    *
А ведь тема-то, а стоны-страдания, а сопли-вопли, размазываемые сермяжным рукавом, увы, не новые. Я бы мог назвать десятки имен таких вот "страдальцев" не безбедно проживающих в городах и на все лады в рифму рыдающих по покинутой и зовущей их вернуться деревне. Их так и называет - "поэтами-деревенщиками". И не скажу, что все они заурядные посредственности. Просто не в пример Владимиру Скворцову они хотя бы не претендуют на роль выдающихся и "слишком русских", и то ладно. А вот удивительно, что как-то ни одному из них не приходит в голову элементарно-простейшая, лежащая на поверхности и вроде бы по-настоящему патриотическая мыслишка. Ну, хорошо, скажет и будет прав, любой, самый что ни на есть рядовой читатель из деревни, если уж ты так любишь родную деревню, так тоскуешь вдали от нее, так страдаешь, так возвращайся, черт побери, и дело с концом! А?..
Тем боле, если ты, по своим громким рифмованным воплям, вон какой русский поэт, вон какой патриот, обладающий недюжинными способностями. Вон ведь и знаменитый Василий Белов, и Валентин Распутан, и многие другие прозаики и поэты в деревнях живут. И храмы там порушенные восстанавливают, и новые строят,  и дома для своей семьи, и даже сельские музеи и картинные галереи, как это сделал, к примеру, пскович Иван Васильев. Или, скажем, как поэт Александр Яшин, который собственными руками срубил и поставил себе избу в лесной вологодской глубинке и поселился там с семьей навсегда, что не помешало ему стать и видным общественным деятелем, и замечательным русским поэтом. Что, спрашивается, кишка тонка? Ну тогда и не бравируй своей деревенскостью, и не разводи вопли, изображая из себя изнемогающего от тоски по деревне страдальца. Это я говорю не одному только "очень русскому поэту" Скворцову, но и всем тем, кто сделал деревенскую тему именно своей "золотой жилой". Тем па¬че, что после таких деревенщиков, как Сергей Есенин, Сергей Клычков, Николай Клюев, Алексей Ганин, Павел Васильев, Борис Корнилов и Николай Рубцов никто пока что своего слова не сказал. И сколь ни порывался бы выставить себя в роли едва ли не самым-самым среди сегодняшних деревенщиков, Скворцов тоже ока¬зывается пока что лишь в роли изобретателя велосипеда.
*     *     *
Беда - причем беда большая, страшная, пагубная! - еще и в том, что на  склонного к самолюбованию и самовосхвалению "очень русского поэта", обрушился прямо-таки Ниагарский водопад комплиментов. Как устных, заметим, так уже и печатных. Мало того, что он сам ничтоже сумняшеся, называя себя по фамилии, превозносит свою значимость до небес, так это с неуемной прытью делает еще целый хор подпевал. Право, у кого бы при этом не вскружилась голова. И он, уже видя себя бессмертным, ко всем тем, кто его хоть мало-мальски пытается для вразумления покритиковать, этак над¬менно-презри-тельно чихает со своего парнасского величия:
...Вы смеялись в жизни надо мною -   
я над вами в вечности смеюсь!
Понятно? Вот так-то, разнесчастные критиканы, лучше заткнитесь, если не хотите, оказаться осмеянными и ныне, и присно и во веки веков! Ну еще в какой-то мере можно понять его, когда он мечтает:
Но лишь бы при жизни ехидно во след
никто не сказал:  это бывший поэт.
Ведь Пушкин - не бывший
                и Лермонтов - нет,
так думать жестоко и пошло!
Узнать не желаю на старости лет,
что все мое лучшее - в прошлом.

И даже у гроба в конце-то концов,
никто б не сказал:  это бывший Скворцов!
А я вот читаю и - увы! - ничтоже сумняшеся усмехаюсь. Ну, кому же из нас не хотелось бы видеть себя хорошим-расхорошим, даже сверх того - достойным прижизненного признания. Так ведь мечтать-то никому не возбраняется, а вот заслужить... И, зная Скворцова лично, зная его стихи и внимательно, с пристра¬стием прочтя рассматриваемую книгу,  и как намного старше его по возрасту, и как давно не новичок в среде пишущей братии, лишь грустно вздыхаю. И счи¬таю по праву старшинства и товарищества не просто должным, а - обязанным сказать нечто иное, противоположное тому, о чем, любуясь собой, возмечтал "очень русский поэт" Владимир Скворцов. Он-то уже уверен, что о нем никто не имеет право ехидно обронить: "бывший…" А я безо всякого ехидства беру на себя обязанность сказать: чтобы быть бывшим, надо сперва стать состоявшимся. И не слишком ли самонадеянно ему считать себя таковым?! Тем паче, что сам-то он вон как размашисто-разухабисто о себе, любимом поет:
В жизни искал совершенство
и целовал поэтесс...
Знаю: цена за блаженство -
завистъ и мрачный Дантес.
А ведь уже в одной только этой строфе он весь, как на ла¬дони. Во-первых, какая, скажем, у меня к нему может быть зависть? К тому, что он "искал совершенство"? Но это же еще не значит, что он это совершенство нашел. К тому, что он "целовал поэтесс?" Неужто это - верх совершенства? Да я уверен, и не один только я, иную из поэтесс, скажем, ту же... нет, не стану называть имен, женщины все же... но ни за какие бы деньги целовать не согласился. А что касается блаженства, то это уж тоже кто, в чем таковое видит и ищет. И, право, как-то совсем уж неловко "очень русскому поэту" разъ¬яснять ЛИШНИЙ раз, что не из-за какой-то там зависти и не ради блаженства, великие Пушкин  вызвал подлеца Дантеса на смертный поединок, а во имя чести и достоинства своего имени и своей семьи.
*    *    *
Такую вот лексическую и смысловую неряшливость я мог бы показать если и не во всех, то  в великом множестве стихо-перло-шедевров "очень русского поэ¬та", но это потребовало бы статьи, объемом превышающим самоё рассматриваемую книгу. И не СТОИЛО бы устным и печатающимся комплиментщикам оказывать ему истинно медвежью услугу. И не хотелось бы им лишний раз напомнить известное,   крыловское о том, что услужливый... ну, скажем, чтобы помягче - чудак опаснее врага. Любое, самое благое дело, как известно, можно довести до абсурда. Известен такой метод дискриминации  человека, как непомерное и непрерывное его восхваление и возвеличение. Так вот тут ну ей-же-ей один из примеров того. Право, я, еще как-то могу понять Ольгу Нефедову-Грунтову. У нее доброе, благородное, чувствительное до экзальтированности женское серд¬це, вот она и рассыпалась в безудержных похвалах своему кумиру. Но другие… Думаю, извинительно, что при нынешней массе псевдо литераторов, я не знаю, кто такой Сергей Протопопов и что он пишет. Но вы посмотрите, что он написал в послесловии к рассматриваемой нами книге:
"Книга Владимира Скворцова "Мне в России Руси не хватает" проливает свет на истоки/?/ и причины/?/ загадочности русской души..."
Ничего себе прозо-перло-шедевр! Ничего себе книжища! По всей вероятности, надо думать, кладезь исследовательской мудрости! Но далее, далее:
"Так афористично  выражать свои мысли и чувства в стихах может только боголюбивый/! /мыслящий человек/!/ с широкой душой/!/и природным/!/умом, для этого ему даны несметные богатства и возможности русского языка"...
У-у-у!  - думаешь, читая, вот это - гигант! Вот это талантище! Наверняка поэт от Бога, поскольку боголюбивый, и вообще… Но и это еще не все. Читаю - глазам не верю:
"Эта книга является ключом к пониманию внутреннего мира простого русско¬го человека..."
Вот это - да-а-а! Прочти я это до прочтения книги, право, пал бы на колени и перед автором книги и перед автором послесловия. А вот прочтя книгу...
Это в чем же она, эта книга, ключ к пониманию простого русского человека? В том, что лирически-автобиографический герой книги, по существу, двулик? Даже можно сказать - двуличен? Да, он, мол, грешит, но он же и кается, горько, до самобичевания кается - раскаивается в содеянном. В этом, что ли, и заключается его боголюбие? "Вон даже целый раздел его спасо-перло-шедевров он озаглавил прямо-таки пронзительно молитвенным воплем: "Прости мне, Господи, меня! "Только ведь даже мало-мальски верующему человеку известно, что покаяние тогда лишь покаяние, когда согрешивший раскаявшись больше своих грехов не повторяет. А иначе его покаяния - всего лишь лицемерная показуха, фальшь. А наш лирическо-автобиографический "боголюб" не просто не перестает грешить, а еще своими грехами бравирует и упивается. Прямо-таки садомазохизм, а не покаяние.
Или, может, ключ к пониманию внутреннего мира простого русского человека" в том, что лирико-автобиографический герой книги со страницы на страницу занимается самолюбованием и самовосхвалением?
Или, может, в том, что он то и дело, мягко говоря, неделикатен по отношению к "родным россиянкам"?
Или, может, в том, что при предоставленных ему несметных богатствах русско¬го языка он не гнушается в своей "афористичности" так называемого приблатненного стёба и этого самого... ну - тьфу ты, ну ты - говна?!
Или, возможно, в том, что открыто признается в своем бесконечном пристрастии к "зеленому змию"?
*    *    *
С последним в общем-то можно и согласиться, если иметь в виду лично самого бесконечно и фальшиво кающегося Скворцова. А вот лирического героя окончательно падшим пропойцей "очень русскому поэту", болеющему душой за нашу нацию, поднимать бы до образца для подражания и непростительно. И что, собственно, он хочет сказать этим своим бахвальством "Я не вашего разлива, я деревенским был с утра"? Что, может, там, в русской деревне, меньше пьют? Увы, печально-горестная статистика говорит обратное. И что означает это "деревенским был с утра»? По логике вещей,  к вечеру он уже и не деревенский? Или, может, если он деревенский, то и более русский, нежели русский горожанин?
Вопросы, вопросы, вопросы, и ведь не риторические, коли мы ведем речь о рус¬ской поэзии, "очень русском поэте" и его книге, которая, видите ли, является ключом к пониманию загадочной русской души. Если на то пошло, то, во-первых, ты русский наверно не потому только, что родился в деревне. Вообще, как сказал замечательный русский поэт серебряного века Игорь Северянин: "Русским мало родиться,/Русским надобно стать..." И, во-вторых, глядя правде в глаза, рассматриваемая книга если и является каким-то ключом, то, скажу без обиняков, ключом к пониманию той пагубной посредственности и серости, которая мутным потоком хлынула сегодня в русскую поэзию. За деньги, за "свой счет" ныне можно издать черт-те что, отсюда и этот графоманский поток.
Потому-то, собственно, я и счел должным написать эту уже, может, позатянувшуюся статью. Дело не только в Скворцове. Просто он очень ТИПИЧНЫЙ, очень показательный пример личной и издательской безответственности, и молчать об этом нельзя. Что, при Игоре Северянине не было, что ль, такого? Было, пожалуй, и не в меньшей степени. Но честные поэты и издатели решительно сказали этому пороч¬ному явлению свое решительное и категорическое "Нет!" Был даже специально из¬дан объёмный том под названием "Мнимая поэзия", где наглядно и убедительно показывалась творческая несостоятельность стихоплетов, ВОЗОМНИВШИХ себя поэ¬тами. А сколько же их, таких самозваных гениев, вроде того же Скворцова, в наше смутное время. Известно же, что во взбаламученной воде на поверхность вы¬ныривает.
Ладно, следуя подозрительности Скворцова, заподозрим, что это я пишу, по его словам, из зависти к его высокой одаренности и исключительности. Но честное слово, еще и еще раз повторю, что, прочтя его "ключевую" книгу,  с горечью подумал: да не в России Руси,  а в авторе русскости не хватает! Ведь даже в этом его самозваном выпендреже, что он - "очень русский поэт", ну прямо бьющее в глаза самодовольство и самохвальство - аж с души воротит.
*     *     *
В свое время еще наш великий русский историк Карамзин проницательно отметил, что мы, русские, в своей русскости щепетильно скромны, даже, как он писал, порой излишне скром¬ны. Да и в самом деле, оглянемся, где и когда это было, чтобы русский народ хвастался перед другими своей русскостью, своими национальными особенностя¬ми? И еще. Даже такой великий знаток русской души, как Достоевский, которого не случайно же назвали совестью русского народа, писал, что для того, чтобы считать себя русским, быть по-настоящему русским, "в русского надо выделаться". И стоит ли особо говорить, что, прежде всего это должно относиться к тому, кто избирает для себя по правде быть "властителем дум и чувств". То есть поприще поэта. Но ведь одно дело - видеть и называть себя таковым самому, и совсем другое - быть признанным читателями, людьми, народом.
Издавна бытует у нас в деревнях своего рода улыбчивое присловье: "Первый парень на деревне". В нем как бы и похвала, но вместе с тем и ироническая усмешка. Похоже, таковым и возомнил себя досточтимый автор "ключевой" книги. Давно замечено, что себялюбие и чванство ослепляют, и человек утрачивает чувство скромности. Так и здесь. Видя себя этаким неотразимым красавчиком, наш "очень русский поэт" ничтоже сумняшеся устроил перед читателями явно не русский лирическо-автобиографический стриптиз. Да предстал-то, явился, так сказать, городу и миру отнюдь не таким, которым можно с восхищением залюбоваться. Ему-то казалось, что он ух какой ухарь-парень, а оказалось - ах, лучше бы и не видеть:  так себе шустрячок, не ахти, если не хуже того.
Тут нельзя, кстати, не вспомнить одного из лучших наших русских поэтов "деревенщиков" - Бориса Корнилова. Обращаясь к товарищам по литературному цеху, он предупреждал: "Ты пишешь о великом человеке - ты в кровь свое обмакивай перо!" В кровь, подчеркнем, в кровь, а не в размазывание лицемерно-сермяжным рукавом сопли фальшиво кающегося и одновременно В ПЬЯ¬НОМ угаре выпендривающего алкаша. И не стоило бы некоторым якобы авторитетным рецензентам как-то очень уж заворожено, что ли, не видеть оче¬видного, выдавать забулдыжное словоблудие за "распахнутую русскую душу". Не скажу, что рассматриваемая книга вся сплошняком так вот из рук вон негодная. Есть в ней и более-менее терпимые строки, есть и некоторые удачи. Однако, к великому сожалению, они теряются в разливанном потоке неряшливой серости, как иголка в стогу сена, и я даже не стану на них останавливаться. Это, как называл Маяковский, всего лишь заготовки, черновики для дальнейшей кропотливой работы, ибо "поэзия  - та же добыча радия, в грамм добыча - в год труды". И относится это, разумеется, не к одному только Владимиру Скворцову. На этом, пожалуй, можно поставить точку. Впрочем, ни в коей мере не считаю свои суждения ИСТИНОЙ В последней инстанции, поэтому не точку, а - многоточие… Ибо если наши "очень русские поэты" уподобляются русскоязычному Иосифу Бродскому и пишут даже хуже его, да еще возами гонят свои полуфабрикатные стихо-перло-шедевры в печать, то это заставляет над многим и многим горько и серьезно задуматься. И пусть многоточие обозначает недосказанность, чтобы искренне болеющие за русскую поэзию русские литераторы продолжили разговор…
Ибо поэзия, стихи - это не позерство-стриптизерство, а глубокий духовный мир и высокая внутренняя культура поэта, иначе он просто жалкий кривляка и скоморох. И если уж пишущий стихи на русском языке берет на себя ответственность именовать себя очень русским поэтом, то надо соответствовать этому высокому званию. В рассматриваемой книге вот этого-то как раз я, увы, и не усмотрел. И как русский человек смею сказать авторам предисловия и послесловия, что показывать нравящегося им кумира чуть ли не образцом русского человека с его загадочной душой для меня, русского, пусть и невольное, бездумное, но все равно - оскорбление.


А что касается так называемого массового читателя, так ведь такими вполне можно назвать хотя бы тех "родных россиянок", к которым так пренебрежительно "очень русский поэт" Владимир Скворцов относится, надменно оскорбляя выпадом, что они, видя его пьяным, "ноздрями фыркали".  Что-то не верится, что после этого их будут "волновать" и "поражать" его стихо-перло-шедевры. Не такие уж они, полагаю, ничего не смыслящие безмозглые дуры.
Разумеется, по его словам, он "до нежности набрит", стало быть, неотразим. Трудно перед таким устоять, потому-то и водит "девчонок под уздцы", да еще и хамит, издевается, отворачиваясь и уходя: "Прости, ты мне неинтересна ни на тахте, ни на пиру!" Оч-чень нежный парниш-ша, оч-чень. Истинно - "очень рус¬ский поэт". Посему еще и покруче может   в рифму "афоризм" подзагнуть: "Жалкий лепет - вместо песен... Только радует одно: высыхает скоро плесень, выдыхается говно". Чем, видимо, и привлекает повально влюбляющихся в него иностранок. Тем еще ароматом благоухает - почище знаменитых французских духов! Да еще и слух имеет утонченный: "Текут слова за часом час мне в ухо, словно в унитаз..."
Это вот, наверно, и есть те лексические перлы, которые, как тонко подмети¬ла Ольга Нефедова-Грунтова, "радуют искренностью и прямотой русской образностью... "Это вот, по ее словам, в его лирике и "поражает..."Тонкая, однако, ценительница поэтических красот! Оч-чень тонкая!.. Не зря, значит, ей, как ав-торитетному литературоведу, и доверено показать во вступительной статье все достоинства рассматриваемой книги и неоспоримую редкостную одаренность "слишком русского поэта".
Не хотелось, ох, не хотелось бы видеть его лирически-автобиографического героя  вконец докатившимся до ручки похабником и забулдыгой. Ну, бравирует, ну, бахвалится своим пагубным пристрастием, подчас даже в заголовках ухарски дает петуха - "Повод выдать", "В стельку", так то ведь как бы само собой прорывается. Хватишь лишку - вот сдуру и прет из тебя. А вот потом, с крутой похмелюги - ну хоть головой об стенку, и муторно, и тошно. Нет, вопреки той же Ольге Нефедовой-Грунтовой, до самоуничтожения дело не доходит, головой об стенку он не бьется, но уж каяться - от всей души, до самоунижения!
К сожалению, въевшаяся в кровь и плоть и тут у него Хлестаковщина через край прет, подстегивая до изячности "красиво выпендриться: "Я, ослепший, словно крот, весь побит, сутул и вял, попрошу заштопать рот, чтоб не пил и не блеял". В слове "блеял" опять-таки непростительно для "очень русского поэта" сдвинуто ударение, ну да, может, это потому, что имеется в виду другое: чтоб не блевал. А то ведь и стихами вроде как блюется этот треклятый рот, это ненасытное алкашное горло, с которым самому не справиться. Да и как тут справишься, если он, видите ли, поэт: "Я желаю все и сразу: жар любви и звон монет, расточительность и разум... Потому что я - поэт!" И тут же, как бы и с "раскаянием, но, право, не без выпяченной похвальбы "Простите мне, пятнадцать жен… " Хотя у "очень русских" гаремы вроде бы и не в моде.
*    *    *
Хотелось бы, ох, как хотелось бы, чтобы этот то и дело кающийся лирически-автобиографический герой все ж таки выкарабкался из той забулдыжной помойки, куда с пьяных глаз втюхался. Да вот как-то ну никак ему: "Лечу на алкогольной скорости в "Тойоте" пьянства, просто жуть! И от ПОХМЕЛЬЯ, как от пропасти, уже не в силах отвернуть. " Ах, бедненький, пожалейте его, посочувствуйте и поймите, и простите, уважьте - поэт все ж таки. Да еще и какой! Сам твердо и неколебимо знает, что его стихи "лучом пробьются" аж через "бездну лет". И словно и невдомек ему, столь великому поэту, что этими своими стихо-перло-шедеврами он не только позорит себя, но еще и дурной пример подает читателям. Особенно молодым да доверчивым. Ведь очень уж настоятель¬но и последовательно он подталкивает их к мысли о том, что вот, если такой великий поэт неуемно пьет да еще и похваляется этим, то уж нам, простым смертным, это и тем боле простительно.
Тема пьянства и распутства для Владимира Скворцова - поистине "золотая жила", из которой он гребет свои стихо-перлы-шедевры поистине лопатами. Только ведь выгребает-то он не чистое золото поэзии, а как из помойной ямы духовную и нравственную отраву. И это в то время, когда уже на общена¬родном и правительственном уровне общество вынуждено говорить о пьянстве как о национальном бедствии и главной причине вымирания, депопуляции,  уносящей из жизни по миллиону человек в год. И это,  позволения ска¬зать, поэт громогласно объявляющий себя "очень русским" поэтом и патрио¬том! Ну, честное слово, хочешь - не хочешь, невольно думается:  а нужны ли нам такие, с позволения сказать, поэты?! Тем боле, что вторая такая "золотая жила" рассматриваемой книги - это якобы тема патриотизма, тема любви к России и родному русскому народу.
Всячески: подчеркивая автобиографичность своих стихо-перло-шедевров, будто в этом и состоит главное достоинство поэзии и значимость его творчества, он упорно и последовательно навязывает читателям мысль о том, что можно любить только деревенскую Россию, напрочь отстраняя любовь к России городской. Потому, мол, что только там, в деревне, и подлинная русская культура, и свобода, духовность, и вообще сама жизнь. А в городе... О, не приведи Господи! Он это на себе, на собственной разнесчастной шкуре испытал. Ему, шустрому и разносторонне не богато одаренному мальчишечке, рожденному в милой его сердцу новгородской деревне Климовщине, злодейка-судьба подстроила пакость, забро¬сив и определив на муки-мученические в город. "Я шел в столицу просветиться да в мрак "свободы "угодил!"
И вот с тех пор и мается, и страдает, и стонет, и плачет. Одно из стихотворений, являющееся в книге определяющим, программным, так и озаглавлено: "Плач по деревенской Руси". Не хватает ему в  русском городе этой деревенской Руси, отсюда и общее название книги. И уж так он туда мечтает вернуть¬ся, так рвется истомившейся в разлуке душой - ну никакими славами не высказать. Один из стихо-перло-шедевров и вообще уж на горе-горьком крике озаглавлен - "Бегство в деревню, или из живого ада в убитый рай".

*    *    *
А ведь тема-то, а стоны-страдания, а сопли-вопли, размазываемые сермяжным рукавом, увы, не новые. Я бы мог назвать десятки имен таких вот "страдальцев" не безбедно проживающих в городах и на все лады в рифму рыдающих по покинутой и зовущей их вернуться деревне. Их так и называет - "поэтами-деревенщиками". И не скажу, что все они заурядные посредственности. Просто не в пример Владимиру Скворцову они хотя бы не претендуют на роль выдающихся и "слишком русских", и то ладно. А вот удивительно, что как-то ни одному из них не приходит в голову элементарно-простейшая, лежащая на поверхности и вроде бы по-настоящему патриотическая мыслишка. Ну, хорошо, скажет и будет прав, любой, самый что ни на есть рядовой читатель из деревни, если уж ты так любишь родную деревню, так тоскуешь вдали от нее, так страдаешь, так возвращайся, черт побери, и дело с концом! А?..
Тем боле, если ты, по своим громким рифмованным воплям, вон какой русский поэт, вон какой патриот, обладающий недюжинными способностями. Вон ведь и знаменитый Василий Белов, и Валентин Распутан, и многие другие прозаики и поэты в деревнях живут. И храмы там порушенные восстанавливают, и новые строят,  и дома для своей семьи, и даже сельские музеи и картинные галереи, как это сделал, к примеру, пскович Иван Васильев. Или, скажем, как поэт Александр Яшин, который собственными руками срубил и поставил себе избу в лесной вологодской глубинке и поселился там с семьей навсегда, что не помешало ему стать и видным общественным деятелем, и замечательным русским поэтом. Что, спрашивается, кишка тонка? Ну тогда и не бравируй своей деревенскостью, и не разводи вопли, изображая из себя изнемогающего от тоски по деревне страдальца. Это я говорю не одному только "очень русскому поэту" Скворцову, но и всем тем, кто сделал деревенскую тему именно своей "золотой жилой". Тем па¬че, что после таких деревенщиков, как Сергей Есенин, Сергей Клычков, Николай Клюев, Алексей Ганин, Павел Васильев, Борис Корнилов и Николай Рубцов никто пока что своего слова не сказал. И сколь ни порывался бы выставить себя в роли едва ли не самым-самым среди сегодняшних деревенщиков, Скворцов тоже ока¬зывается пока что лишь в роли изобретателя велосипеда.
*     *     *
Беда - причем беда большая, страшная, пагубная! - еще и в том, что на  склонного к самолюбованию и самовосхвалению "очень русского поэта", обрушился прямо-таки Ниагарский водопад комплиментов. Как устных, заметим, так уже и печатных. Мало того, что он сам ничтоже сумняшеся, называя себя по фамилии, превозносит свою значимость до небес, так это с неуемной прытью делает еще целый хор подпевал. Право, у кого бы при этом не вскружилась голова. И он, уже видя себя бессмертным, ко всем тем, кто его хоть мало-мальски пытается для вразумления покритиковать, этак над¬менно-презри-тельно чихает со своего парнасского величия:
...Вы смеялись в жизни надо мною -   
я над вами в вечности смеюсь!
Понятно? Вот так-то, разнесчастные критиканы, лучше заткнитесь, если не хотите, оказаться осмеянными и ныне, и присно и во веки веков! Ну еще в какой-то мере можно понять его, когда он мечтает:
Но лишь бы при жизни ехидно во след
никто не сказал:  это бывший поэт.
Ведь Пушкин - не бывший  и Лермонтов - нет,
так думать жестоко и пошло!
Узнать не желаю на старости лет,
что все мое лучшее - в прошлом.

И даже у гроба в конце-то концов,
никто б не сказал:  это бывший Скворцов!
А я вот читаю и - увы! - ничтоже сумняшеся усмехаюсь. Ну, кому же из нас не хотелось бы видеть себя хорошим-расхорошим, даже сверх того - достойным прижизненного признания. Так ведь мечтать-то никому не возбраняется, а вот заслужить... И, зная Скворцова лично, зная его стихи и внимательно, с пристра¬стием прочтя рассматриваемую книгу,  и как намного старше его по возрасту, и как давно не новичок в среде пишущей братии, лишь грустно вздыхаю. И счи¬таю по праву старшинства и товарищества не просто должным, а - обязанным сказать нечто иное, противоположное тому, о чем, любуясь собой, возмечтал "очень русский поэт" Владимир Скворцов. Он-то уже уверен, что о нем никто не имеет право ехидно обронить: "бывший…" А я безо всякого ехидства беру на себя обязанность сказать: чтобы быть бывшим, надо сперва стать состоявшимся. И не слишком ли самонадеянно ему считать себя таковым?! Тем паче, что сам-то он вон как размашисто-разухабисто о себе, любимом поет:
В жизни искал совершенство
и целовал поэтесс...
Знаю: цена за блаженство -
завистъ и мрачный Дантес.
А ведь уже в одной только этой строфе он весь, как на ла¬дони. Во-первых, какая, скажем, у меня к нему может быть зависть? К тому, что он "искал совершенство"? Но это же еще не значит, что он это совершенство нашел. К тому, что он "целовал поэтесс?" Неужто это - верх совершенства? Да я уверен, и не один только я, иную из поэтесс, скажем, ту же... нет, не стану называть имен, женщины все же... но ни за какие бы деньги целовать не согласился. А что касается блаженства, то это уж тоже кто, в чем таковое видит и ищет. И, право, как-то совсем уж неловко "очень русскому поэту" разъ¬яснять ЛИШНИЙ раз, что не из-за какой-то там зависти и не ради блаженства, великие Пушкин  вызвал подлеца Дантеса на смертный поединок, а во имя чести и достоинства своего имени и своей семьи.
*    *    *
Такую вот лексическую и смысловую неряшливость я мог бы показать если и не во всех, то  в великом множестве стихо-перло-шедевров "очень русского поэ¬та", но это потребовало бы статьи, объемом превышающим самоё рассматриваемую книгу. И не СТОИЛО бы устным и печатающимся комплиментщикам оказывать ему истинно медвежью услугу. И не хотелось бы им лишний раз напомнить известное,   крыловское о том, что услужливый... ну, скажем, чтобы помягче - чудак опаснее врага. Любое, самое благое дело, как известно, можно довести до абсурда. Известен такой метод дискриминации  человека, как непомерное и непрерывное его восхваление и возвеличение. Так вот тут ну ей-же-ей один из примеров того. Право, я, еще как-то могу понять Ольгу Нефедову-Грунтову. У нее доброе, благородное, чувствительное до экзальтированности женское сердце, вот она и рассыпалась в безудержных похвалах своему кумиру. Но другие… Думаю, извинительно, что при нынешней массе псевдо литераторов, я не знаю, кто такой Сергей Протопопов и что он пишет. Но вы посмотрите, что он написал в послесловии к рассматриваемой нами книге:
"Книга Владимира Скворцова "Мне в России Руси не хватает" проливает свет на истоки/?/ и причины/?/ загадочности русской души..."
Ничего себе прозо-перло-шедевр! Ничего себе книжища! По всей вероятности, надо думать, кладезь исследовательской мудрости! Но далее, далее:
"Так афористично  выражать свои мысли и чувства в стихах может только боголюбивый/! /мыслящий человек/!/ с широкой душой/!/и природным/!/умом, для этого ему даны несметные богатства и возможности русского языка"...
У-у-у!  - думаешь, читая, вот это - гигант! Вот это талантище! Наверняка поэт от Бога, поскольку боголюбивый, и вообще… Но и это еще не все. Читаю - глазам не верю:
"Эта книга является ключом к пониманию внутреннего мира простого русско¬го человека..."
Вот это - да-а-а! Прочти я это до прочтения книги, право, пал бы на колени и перед автором книги и перед автором послесловия. А вот прочтя книгу...
Это в чем же она, эта книга, ключ к пониманию простого русского человека? В том, что лирически-автобиографический герой книги, по существу, двулик? Даже можно сказать - двуличен? Да, он, мол, грешит, но он же и кается, горько, до самобичевания кается - раскаивается в содеянном. В этом, что ли, и заключается его боголюбие? "Вон даже целый раздел его спасо-перло-шедевров он озаглавил прямо-таки пронзительно молитвенным воплем: "Прости мне, Господи, меня! "Только ведь даже мало-мальски верующему человеку известно, что покаяние тогда лишь покаяние, когда согрешивший раскаявшись больше своих грехов не повторяет. А иначе его покаяния - всего лишь лицемерная показуха, фальшь. А наш лирическо-автобиографический "боголюб" не просто не перестает грешить, а еще своими грехами бравирует и упивается. Прямо-таки садомазохизм, а не покаяние.
Или, может, ключ к пониманию внутреннего мира простого русского человека" в том, что лирико-автобиографический герой книги со страницы на страницу занимается самолюбованием и самовосхвалением?
Или, может, в том, что он то и дело, мягко говоря, неделикатен по отношению к "родным россиянкам"?
Или, может, в том, что при предоставленных ему несметных богатствах русско¬го языка он не гнушается в своей "афористичности" так называемого приблатненного стёба и этого самого... ну - тьфу ты, ну ты - говна?!
Или, возможно, в том, что открыто признается в своем бесконечном пристрастии к "зеленому змию"?
*    *    *
С последним в общем-то можно и согласиться, если иметь в виду лично самого бесконечно и фальшиво кающегося Скворцова. А вот лирического героя окончательно падшим пропойцей "очень русскому поэту", болеющему душой за нашу нацию, поднимать бы до образца для подражания и непростительно. И что, собственно, он хочет сказать этим своим бахвальством "Я не вашего разлива, я деревенским был с утра"? Что, может, там, в русской деревне, меньше пьют? Увы, печально-горестная статистика говорит обратное. И что означает это "деревенским был с утра»? По логике вещей,  к вечеру он уже и не деревенский? Или, может, если он деревенский, то и более русский, нежели русский горожанин?
Вопросы, вопросы, вопросы, и ведь не риторические, коли мы ведем речь о рус¬ской поэзии, "очень русском поэте" и его книге, которая, видите ли, является ключом к пониманию загадочной русской души. Если на то пошло, то, во-первых, ты русский наверно не потому только, что родился в деревне. Вообще, как сказал замечательный русский поэт серебряного века Игорь Северянин: "Русским мало родиться,/Русским надобно стать..." И, во-вторых, глядя правде в глаза, рассматриваемая книга если и является каким-то ключом, то, скажу без обиняков, ключом к пониманию той пагубной посредственности и серости, которая мутным потоком хлынула сегодня в русскую поэзию. За деньги, за "свой счет" ныне можно издать черт-те что, отсюда и этот графоманский поток.
Потому-то, собственно, я и счел должным написать эту уже, может, позатянувшуюся статью. Дело не только в Скворцове. Просто он очень ТИПИЧНЫЙ, очень показательный пример личной и издательской безответственности, и молчать об этом нельзя. Что, при Игоре Северянине не было, что ль, такого? Было, пожалуй, и не в меньшей степени. Но честные поэты и издатели решительно сказали этому пороч¬ному явлению свое решительное и категорическое "Нет!" Был даже специально из¬дан объёмный том под названием "Мнимая поэзия", где наглядно и убедительно показывалась творческая несостоятельность стихоплетов, ВОЗОМНИВШИХ себя поэ¬тами. А сколько же их, таких самозваных гениев, вроде того же Скворцова, в наше смутное время. Известно же, что во взбаламученной воде на поверхность вы¬ныривает.
Ладно, следуя подозрительности Скворцова, заподозрим, что это я пишу, по его словам, из зависти к его высокой одаренности и исключительности. Но честное слово, еще и еще раз повторю, что, прочтя его "ключевую" книгу,  с горечью подумал: да не в России Руси,  а в авторе русскости не хватает! Ведь даже в этом его самозваном выпендреже, что он - "очень русский поэт", ну прямо бьющее в глаза самодовольство и самохвальство - аж с души воротит.
*     *     *
В свое время еще наш великий русский историк Карамзин проницательно отметил, что мы, русские, в своей русскости щепетильно скромны, даже, как он писал, порой излишне скром¬ны. Да и в самом деле, оглянемся, где и когда это было, чтобы русский народ хвастался перед другими своей русскостью, своими национальными особенностя¬ми? И еще. Даже такой великий знаток русской души, как Достоевский, которого не случайно же назвали совестью русского народа, писал, что для того, чтобы считать себя русским, быть по-настоящему русским, "в русского надо выделаться". И стоит ли особо говорить, что, прежде всего это должно относиться к тому, кто избирает для себя по правде быть "властителем дум и чувств". То есть поприще поэта. Но ведь одно дело - видеть и называть себя таковым самому, и совсем другое - быть признанным читателями, людьми, народом.
Издавна бытует у нас в деревнях своего рода улыбчивое присловье: "Первый парень на деревне". В нем как бы и похвала, но вместе с тем и ироническая усмешка. Похоже, таковым и возомнил себя досточтимый автор "ключевой" книги. Давно замечено, что себялюбие и чванство ослепляют, и человек утрачивает чувство скромности. Так и здесь. Видя себя этаким неотразимым красавчиком, наш "очень русский поэт" ничтоже сумняшеся устроил перед читателями явно не русский лирическо-автобиографический стриптиз. Да предстал-то, явился, так сказать, городу и миру отнюдь не таким, которым можно с восхищением залюбоваться. Ему-то казалось, что он ух какой ухарь-парень, а оказалось - ах, лучше бы и не видеть:  так себе шустрячок, не ахти, если не хуже того.
Тут нельзя, кстати, не вспомнить одного из лучших наших русских поэтов "деревенщиков" - Бориса Корнилова. Обращаясь к товарищам по литературному цеху, он предупреждал: "Ты пишешь о великом человеке - ты в кровь свое обмакивай перо!" В кровь, подчеркнем, в кровь, а не в размазывание лицемерно-сермяжным рукавом сопли фальшиво кающегося и одновременно В ПЬЯ¬НОМ угаре выпендривающего алкаша. И не стоило бы некоторым якобы авторитетным рецензентам как-то очень уж заворожено, что ли, не видеть оче¬видного, выдавать забулдыжное словоблудие за "распахнутую русскую душу". Не скажу, что рассматриваемая книга вся сплошняком так вот из рук вон негодная. Есть в ней и более-менее терпимые строки, есть и некоторые удачи. Однако, к великому сожалению, они теряются в разливанном потоке неряшливой серости, как иголка в стогу сена, и я даже не стану на них останавливаться. Это, как называл Маяковский, всего лишь заготовки, черновики для дальнейшей кропотливой работы, ибо "поэзия  - та же добыча радия, в грамм добыча - в год труды". И относится это, разумеется, не к одному только Владимиру Скворцову. На этом, пожалуй, можно поставить точку. Впрочем, ни в коей мере не считаю свои суждения ИСТИНОЙ В последней инстанции, поэтому не точку, а - многоточие… Ибо если наши "очень русские поэты" уподобляются русскоязычному Иосифу Бродскому и пишут даже хуже его, да еще возами гонят свои полуфабрикатные стихо-перло-шедевры в печать, то это заставляет над многим и многим горько и серьезно задуматься. И пусть многоточие обозначает недосказанность, чтобы искренне болеющие за русскую поэзию русские литераторы продолжили разговор…
Ибо поэзия, стихи - это не позерство-стриптизерство, а глубокий духовный мир и высокая внутренняя культура поэта, иначе он просто жалкий кривляка и скоморох. И если уж пишущий стихи на русском языке берет на себя ответственность именовать себя очень русским поэтом, то надо соответствовать этому высокому званию. В рассматриваемой книге вот этого-то как раз я, увы, и не усмотрел. И как русский человек смею сказать авторам предисловия и послесловия, что показывать нравящегося им кумира чуть ли не образцом русского человека с его загадочной душой для меня, русского, пусть и невольное, бездумное, но все равно - оскорбление.