Cудьба и небо. Вячеслав Березкин

**************** Отрывок из художественно-документального романа**************
Июль 1943 г.

К тому моменту, как закончился разбор с Олефиренко, вернулся из разведки без своего ведомого лейтенант Цветков. Ведомым у него был Слава Березкин, который до этого дня так и не открыл свой личный боевой счет. Выяснилось, что в этом вылете  он его все-таки открыл, причем уничтожил зловредную «раму» - корректировщик  артиллерийского огня FW-189. Это, конечно, было хорошо. Но сбил эту «раму» Березкин ценой потери своего самолета. Несколько раз безуспешно атаковал, пока Цветков связал боем четырех «мессеров» прикрытия, но маневренная «рама»  всякий раз уходила из-под его огня и, отчаявшись, Березкин пошел на таран.  «Рама» развалилась в воздухе, а сам Слава спрыгнул с парашютом.  Теперь все зависело от того, в какую сторону его отнес ветер. Хорошо, если он попал к своим. А вдруг к немцам?  Тогда плен. Зачем он вообще пошел на таран? Если в первые дни войны тараны командованием поощрялись, то теперь все изменилось. Таран – оружие отчаяния. Когда Виктор Талалихин на своем «ишаке» таранил ночью «юнкерса», который летел уже чуть ли не над Кремлем, тут было все понятно. «Бомбера» нужно было уничтожить любой ценой, и Талалихин вполне заслуженно  получил за свой первый в мире ночной таран звезду Героя. Но в данном случае правильность этого решения Березкина вызывала большие сомнения. Психологически его можно было, конечно, объяснить отчаянным желанием открыть боевой счет. Ну, и конечно, боевой злостью, отлично знакомой каждому хорошему истребителю. Именно эта злость и  азарт помогают преодолеть в бою инстинкт самосохранения, а вернее, заставить его работать не во вред, а на пользу делу.
Вскоре в полк позвонили из штаба одной из наземных частей и сообщили, что Слава  жив, хотя и ранен. Ветер помог ему и отнес, куда надо. У всех отлегло от сердца. Покрышкин решил провести с Березкиным серьезную беседу о выдержке и степени разумного риска, а за смелость и уничтоженную «раму» предложить командиру представить его к награде. Итак, Березкин был жив, а о судьбе Голубева было пока ничего не известно.

Между тем, успех сопутствовал наземным войскам. Кавалеристы  генерал-лейтенанта Кириченко зашли к немцам в тыл, посеяли там ужас и панику, порубали  обозников и уже нацелились на город Мариуполь и село Буденовку. Именно село Буденовка и было определено штабом дивизии, как следующее место дислокации 16-го авиаполка.  С высоты было отлично видно, как танки, самоходки, пехота и конница катились неудержимой наступающей лавиной в прорванную на Миусе брешь в немецкой обороне.  Через два дня в полк вернулся и Слава Березкин,  и  Жора Голубев.  Их встретили большой толпой у КП.  Голубев был цел, а Березкин стоял, опираясь на костыль, одна рука была на перевязи.   Покрышкин крепко пожал руку своему ведомому.

- Молодец, - только и сказал он ему, - спасибо.
- Я все видел, как было дело - встрял Костя Сухов и повторил  все, что  уже однажды рассказывал.   Голубев вежливо молчал и только улыбался.

- Это был единственный выход в этой ситуации, – только и добавил он к рассказу Сухова.
- Вечером расскажешь подробно о своих приключениях, - сказал ему командир.

А вечером всех ждал праздничный стол. Эту традицию – собираться за столом и отмечать благополучное возвращение летчиков в боевую семью - завел еще Иванов, и офицеры ее свято придерживались, хотя Исаев  не одобрял и, как правило, в застольях не участвовал.   

- Почему пошел на таран? – спросил  командир  Березкина, когда все уже приняли по одной стопке из наркомовских ста грамм за счастливое возвращение в полк боевых товарищей.
- Да не хотел я таранить, - смутился тот, - просто столкнулся. 
- Вот те раз! – изумился Александр под дружный смех. – Ну, давай!  Рассказывай, как дело было.
- Да нечего рассказывать особо, товарищ командир. Увертливая она, стерва. Несколько раз стрелял – все мимо. Решил атаковать  сверху, пикирую прямо на «раму», а сам самолет чуть в сторону подвожу. Думаю, сейчас она метнется, а я ее очередью прошью. А тут ее стрелок в меня сам стал стрелять, мне руку обожгло. Я растерялся…  В общем, столкнулись мы с ней. Удар, треск, «рама» пополам, а я еле-еле выпрыгнуть успел.  Вот и получился таран. 
- А кто кого таранил – это еще вопрос, - заметил Речкалов.
- Вот именно! – вздохнул Березкин. - Машину жалко!
- Ничего! – сказал Крюков. – Был бы летчик,   а самолет найдется. Чай, не сорок первый год на дворе.
- Слыхал? – Покрышкин, наконец, тоже улыбнулся. -   Пал Палыч верно говорит. Главное, что ты жив остался.   Так что было дальше?
- Прыгнул я. И фашисты тоже прыгнули. Вишу на стропах и гадаю, куда меня ветер отнесет, и куда этих гадов из «рамы». Когда метров сто до земли осталось, с нашей стороны стрелять начали. И по мне, и по  фрицам. Солдаты видели, как «рама» развалилась в воздухе, и живыми их брать не хотели.
- Оно и понятно, - заметил Табаченко, - пехота эти «рамки» ненавидит,  и  потому стремится уничтожать экипажи в воздухе, чтобы не брать в плен. Вот и тебе заодно досталось!
- Тут было дело не только в этом, - сказал Березкин,  - мы ведь над нейтральной полосой спускались. В общем, пехота ни в кого не попала, приземлились мы.  Немцы помахали мне рукой  даже показали направление, куда ползти к своим.
- А ты что им в ответ? – усмехнулся Речкалов. - Данке шон?
- А я и без них знал, куда мне ползти! – обиделся Березкин.
- Ну, теперь в госпиталь отправишься, - сказал Покрышкин.
- Да у меня рана пустячная, товарищ командир! - умоляюще сказал Березкин, - Я тут, в санчасти полежу, пока кость срастется.
- Нет, - твердо возразил  замкомполка, - лечиться будешь серьезно. Если хочешь снова летать – ложись в госпиталь. Завтра же самолетом в тыл отправим.
- А потом обратно возьмете?  Я в другой полк не хочу!
- Ну, что сейчас это обсуждать?  Вылечись сперва, а там видно будет.
- Да не волнуйся ты, Славка!  - сказал ему Старчиков. – Летчиков всегда после ранения возвращают в свои полки.   Вот,  хоть у  Гриши Речкалова спроси. 
***