Сузука

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".


Было раннее утро, моросил дождь. Всю ночь не спалось, и Андрей досыпал последние десять секунд.
  - Ты встаёшь? - кричала мама. - Пора, Сергей уже на улице.
  - Ну, ты идёшь? - Сергей ворвался в дом. - Вставай.
  - Встаю, ну что ты не даёшь выспаться? Я уже встал, - назидательным тоном, одеваясь, наспех натягивая одежду, - потом-потом, мама, нет времени...
  - На, хоть возьми с собой, - протягивая бутерброды с сыром, - поешь в дороге. Сергей, хоть ты скажи...
  - Не надо, мама, у нас поест. Поехали, конь заждался.
Мать вышла на крыльцо помахать сыновьям.
  - Уехали, - сказала она, вернувшись в комнату, - опять... - но махнула рукой, - она не договаривала, когда была недовольна. - Отец, - сказала она, - когда мы, наконец, с тобой поедем?
Поверх очков муж рассматривал свою супругу.
  - Когда ты захотела ехать? - он знал привередливость жены к поездкам, ей не нравилась осень и распутица. Конечно, поедем, - и опять уткнулся в библию, он изучал последний постулат, который гласил: "Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова..." Нет, не могу, Даша, ты всё путаешь, я просил тебя... - он был недоволен своей супругой, которая постоянно "сдвигала страницу", так он называл скрепку, полагаемой защитить лист от перевёртывания. От этого был "непорядок", которого он терпеть не мог.
  - Илья, не трогала я твой лист.
  - Всё, не буду читать, потом... глаза устали, пойду прилягу.
  - Иди. К чаю выйдешь?
  - Выйду, - и ушёл.
К обеду нет, к ужину... Жена не звала, знала - сам выйдет: с ним случалась ипохондрия, "и на этот раз", думала она. Но всё же подошла к двери. Кто-то скрёбся.
  - Илья, это ты? - Дарья Максимовна кричала в дверь.
Хрип...
  - Даша...
  - Иду, - в открытую дверь она увидела на полу в луже крови умирающего мужа, она кинулась к нему, - Илья! - закричала она истошным голосом. - Илюша!
  - Умер, - из-за плеча выглянул камердинер, прибежавший на крик.
  - Илюша... Доктора! Живо у меня! - она отдавала приказы, а сама закрывала глаза мёртвому мужу. - Не надо. Полицию давайте, - слёзы текли по щекам, но голос оставался ровным. Детям надо сказать.
Она отправила за детьми коляску мужа.
  - Побыстрей. Скажите... - она махнула рукой и заплакала. - Как же так, Илюша?
Слёзы полились рекой. Полиция прибыла только утром, дети были уже на месте. Разбирались в гостиной: кто первый увидел? Кому пришло на ум двигать тело? Подобных вопросов задавалось много, но Дарья Максимовна уже не могла отвечать, только плакала. Сергей как старший взял на себя сбор информации по дому. Оказалось, по дому никто не ходил. Обед не тронут: мать не ела без мужа, и тарелки на столе оставлены. "Разогрели бы, - сказал камердинер, - если бы вышли". Только камердинер, когда не был пьяным, прислуживал в столовой, иногда Дарья Максимовна подкладывала мужу "сладкие кусочки" из супа. Они мирно беседовали во время трапезы, и никто им не был нужен. В этот раз всё было по иному: муж не вышел, Дарья Максимовна прилегла и к ужину вышла - всё как было восстановили.
День за днём потом решали, как могло такое случиться? Но всё по порядку. Дверь была заперта, муж запирал всегда, когда ложился отдохнуть. На окнах замки старинной работы, все исправны: так как? Нет, конечно, дверь мог открыть Илья Ильич сам, позвать... Кого? Камердинер Иван служил давно, соблюдал порядок, выпивал иногда - не отрицал, но "верой и правдой" - божился. Мог? Был трезв, но мог - исключать нельзя. Конюх захаживал, если просили, докладывал, но лошади здоровы: зачем? Маша - прислуга, эта не может, глуха, если позовёт кто, не услышит, надо толкнуть - не она, решили. Повариха, та ещё здоровей камердинера телом, но в комнаты не зовут - не она. Остаётся... карлик Сузука - он, возможно, он: не верил в бога. "Зачем такой бог, который одним крылья, другим, - он показывал на свой маленький рост, - такой рост? Меня девушки не любят", - все смеялись. Он был обидчив, но не показывал никому, только плакал потихоньку в углу, где ему постелено было, даже комнаты не дали, изгородь хоть сделать... - обижен был Сузука.
Полицейский ножа у Сузуки не нашёл, нет его и у Ивана, камердинера. Нож на кухне только, да в столовой разве. Стали обыскивать, нашли: под полом лежал закутанный в тряпку, весь в крови. Дарья Максимовна ахнула:
  - Как ты мог? - и кинулась на Сузуку с кулаками.
  - Не я, не я, - отбивался он, - посмотри (он со всеми был на «ты»), видишь? Я не могу достать.
Дарья Максимовна оцепенела: эта доска открывалась в противоположную сторону. Ручки у Сузуки коротенькие, сам выше сорока дюймов с обувью - не дотянется и сил нет открыть половицу, а та весом фунтов семь, да порог мешает. Как тут открыть?
  - Кто знает, откроет, - сказал полицейский следователь и не стал исключать Сузуку из списков подозреваемых. "Один и был в списке", - мрачно шутил про себя следователь Митрофанов Сергей Юрьевич.
  - Сергей Юрьевич, господин следователь, - позвал старший сын Загорских, - подойдите, пожалуйста, сюда, прошу.
Следователь протиснулся в проход между комодами.
  - Здесь пыльно, не убирали, да и не ходят. Смотрите, след: видите? Вот он, шагнул сюда. Кто бы это мог быть? След не маленький, ступня вот, - он показал, - поищем по отпечатку. Видите? Вот здесь и здесь.
Следы действительно были, но кто их оставил и когда?
  - Нет, пожалуй, у отца такой след, он мог пройти... сюда... и сюда. Что искал? Шумел, может, кто? Прошёл, постоял, послушал, вернулся в комнату, подходит к двери... за дверью... слышит...
  - Интересно рассказываете, Сергей Ильич, сами-то вы, где с братом находились? Уехали, а как узнаем, не вернулись ли часом? - следователь почесал подбородок, он всегда его почёсывал, когда думал. - Нет, конечно, - рассуждая сам с собой, - проверим...
Однако проверить не удалось, Сергей уехал, не предупредив: болела дочь, жена просила приехать быстрей. Отца он жалел, но уж не вернёшь. Распоряжался всем теперь Андрей, младший, была ещё дочь у Загорских, но уехала, так и не вышла замуж здесь. "Сейчас болтается по Европе с душевнобольной тётушкой, хорошая подруга", - сказала мать, но отпустила. Андрей был привязан к матери больше, чем к отцу и жалел её, видя, как она убивается по мужу.
  - Не надо, мама, что уж... не вернёшь отца, позаботься о себе ради нас.
Но мать болела душой и телом - занемогла. К утру похорон не могла встать с постели. Всю панихиду пролежала в постели, потом встала, чуть не умерла - доктор был рядом, помог: прописал лекарства, велел не вставать. "Утром приеду, - сказал, - до завтра", - и уехал.
Похороны прошли в печали. Набралось много гостей, все жалели умершего: "Хороший был человек, - говорили, но оставаться на поминанье не хотели, - разве на рюмочку". Дарья Максимовна болела, и беспокойства ей не хотели: разъехались быстро, остались родные и дальние Оставницковы, по его родне. Грустно сидели, пили чай (мать и дочери не выпивали ничего крепче), разговаривали об урожае и молчали. Дарья Максимовна не выходила, горничная бегала, носила полотенца и утирала сопли рукавом - плакала.
  - Ничего, Илья святой человек: как он читал... тропарь... - и принималась бубнить.
  - Барыне плохо! - закричала горничная. - Умирает? - выглядывая из-за плеча Андрея Ильича, спросила.
  - Нет, жива. Что раскричалась? Спит, не буди.
  - Не дышит ведь.
  - Дышит, тихо только, - а сам заплакал.
  - Андрей, что?
  - Нина Николаевна, мама умерла, не выдержала...
  - Илья, теперь она... так вот в один день... почти. Не плачь, Андрюша, ей лучше там с ним.
  - Не верю я в «лучше», Нина Николаевна. Кто помог ей, тот помог отцу - я уверен. Сузука крутился, полотенца подавал. Выведу я тебя на чистую воду!
Но "выводить" не стал, доктор успокоил: "Сама, сердце больное. Смотрел и раньше - не лечилась. Только охала за мужа да за сына, что до двадцати восьми годков не женат ещё, о дочери так не болела".
Следователь стал наведываться чаще, что-то заподозрил или разгадку уже знал.
  - Вот что, - сказал он в последний раз, - приеду ещё раз, буду арестовывать, никуда не уезжайте до следующей недели.
"Зачем он это сказал?" - домочадцы недоумевали. Сузука стал молиться, чего за ним раньше не замечали. Чувствовал? Нет, боялся: обвинят его, повесят убийство барина, может, обвинят и в другом (мало ли доктор наговорил). Нет, пока тихо, ждут, надеются, что арестуют не его, а другого.
Кто мог убить? Все и никто: не замечали ни за кем воровства, прислугу не пороли, строго не спрашивали. Только старый барин тропарь читал при всех, заставлял молиться. Сузука сидел и не слушал, но Илья Ильич и не старался за него: "Что ему, он и так божий, - говорил, - моя молитва касается каждого".
Сузука заболел, на следующий день преставился. Доктора барин вызывать не хотел, но пришлось: возможно, убийство. "Отравлен", - вердикт доктора. Полиция тут как тут, на барина думают. Не простил, не верил в невиновность? Нет. Следователь так не думал. Сергей Ильич виноват - его вердикт. Унаследовал всё он, как старший сын. Наследник за отцом и за матерью - оба с деньгами. Андрей младший, ему по наследству... ничего: отец решил библейский вопрос - по старшинству. Деньги у Сергея водились, но плох тот хозяин, кто больше не хочет. Сузука видел его - не сказал, выдавать не стал. Только, когда все ушли, на ухо (попросил склониться) сказал:
  - Я видел.
  - Вот тебе конфеты, молчи.
  - Буду молчать, только ты забери с собой.
  - Заберу, будешь у меня шутом, молиться не заставлю.
Сузука понял шутку, не стал говорить никому. Потихоньку нацарапал на конфете инициалы "С.И.", остальные съел. Знал? Нет. Думал, конфеты ест, ждал другого - ножа. Боялся, молился и ждал.
Нашлись доказательства в пользу причастности к убийству Андрея Ильича, но он не знал, зачем брат вернулся, когда они тронулись в путь.
  - Я быстро, только заберу портсигар, отцовский подарок. Скажет: "Подарил, а ты забыл", - посмеялся ещё.
Андрей не верил, соучастником не был, но следы его были. Следователь тщательно проверял шаг за шагом каждого. Допрашивал по несколько раз.
  - Ну, что вы допрос ведёте, будто мы преступники какие? - возмущался Сергей Ильич.
  - Мне надо знать и я узнаю. Сузука не в счёт, я его не подозреваю: лёгкий и маленький, такой ножом сколько не махай, взрослого мужчину убить не сможет, не дотянется. А вот... это ещё проверю.
Пугался ли допросов Сергей Ильич? Не верил, не мог поверить, что подозрение падёт на него. Вернулся он сразу, никого в гостиной не обнаружил, взял оставленный на виду портсигар, потом показал Андрею (с ухмылкой) вот, мол, подарочек. А что он делал наверху, в отцовском кабинете - это рассудить может только бог. Взяв нож, приготовленный заранее, он поднялся к отцу (в это время он всегда ложился "на часок", а то и на больше), отец ещё не спал.
  - Что тебе? Вернулся?
  - Я вот зачем, отец, - подошёл и полоснул по вене, да так, что кровь хоть и текла, но оставляла шанс ползти.
Где вена? - спросите вы. На шее: кричать не может, задыхается, но живёт. Знаете такое место? Сергей Ильич знает, патологоанатомом был, изучал медицину, углублял знания, мог профессором стать. Отцу резал, приговаривал: "Вот так, вот так..."
Андрей до конца не верил, только после смерти Сузуки понял - не он, но на брата всё равно не думал. Суд оправдал Андрея Ильича: заинтересованности в смерти отца не было, наоборот, мог оказаться на улице без средств к существованию. Сузука оказал ему услугу, нацарапав на отравленной конфете имя настоящего убийцы.
Вот и всё. Сузука был похоронен по христианскому обычаю с отпеванием. А был ли он японцем? Нет? История его такая. Привезли некогда мальчика на корабле для развлечения публики. Маленький, не вырастет больше - забава. Матросы посмеивались, не обижали, конечно. "Юнга, юнга", - кричали. Кто-то сказал: "Вылитый Сузука", - так и стали звать. Потом уже взял его к себе боцман, но, не ловкий, Сузука ему надоел и тогда за гривенник продал мальчика проезжему офицеру, на пирсе встретил.
  - Могу продать.
  - Мальчонку-то? Давай так, что тебе деньги? - не любил офицер торговать людьми. - Ну, ладно, давай, и документ пиши: отдаю, мол, и имя.
Так Сузука попал в дом к помещикам Загорским, офицером был Илья Ильич. "Привёз трофей", - сказал и поселил мальчика у себя. Все привыкли и перестали замечать. Восемнадцать лет прошло, Илья Ильич постарел, а японский карлик остался маленьким, незаметным и безразличным для окружающих.
История закончена, грусть о Сузуке остаётся в моём сердце.