Великий и могучий...

            В нашу мотострелковую бригаду, затерявшуюся в дебрях Афганистана, приехал по замене из Союза новый начальник политического отдела - майор Ксенофонтов. Начпо оказался человеком дотошным, обстоятельным, целеустремлённым, – одним словом, настоящим коммунистом, которых до этого мы только в кино и видели да в газетах о таких читали.
            Ксенофонтов не стал, как его растолстевший предшественник, прятаться за газетку «Правда» в своём уютном кабинетике, под массивным кондиционером, работающим на всю мощь, а решительно и смело бросился в самую гущу армейских масс.
          Увиденный хаос, привычно списываемый отцами-командирами на постоянные боевые действия, и общий пещерный быт, также скатываемый начальниками на них, настолько потряс вчерашнего наивного выпускника военно-политической академии имени Владимира Ильича Ленина, что сон въедливый армейский инженер человеческих душ сократил до трёх часов в сутки. Всё остальное время майор прореживал недостатки бригады и постоянно общался с народом: коммунистами, комсомольцами и просто беспартийными.
         И поступал так, заметим, Ксенофонтов не только по долгу службы, но, как привычно в газетах писалось, по велению своей широкой партийной души, исходя из человеческих убеждений и того воспитания, в котором его мама с папой взрастили. Майор действительно старался выслушать каждого солдата, понять, чем на самом деле живут его подчинённые, что их заботит и что мешает службу ратную Родине служить.
         А мешало, как выяснилось, многое: отвратительная кормёжка, вши, клопы, антисанитария, частые экзотические болезни, отсутствие досуга, оторванность от союзной жизни, да и просто бытовая неустроенность.
        Доклад Ксенофонтова в итоге на партийном собрании бригады был резок, жёсток, справедлив и вполне логичен: если все мы, товарищи коммунисты и комсомольцы, собравшись вместе, ситуацию не начнём исправлять, то все, кто заслуживает этого, положат партбилеты на стол и будут вышвырнуты с позором в Союз, где вашей карьере, как вы понимаете, придёт конец. В народном хозяйстве будете свиньям хвосты на фермах накручивать, товарищи офицеры и прапорщики. Слово коммуниста даю, товарищи по партии, за мной не заржавеет, если не начнёте о подчинённых заботиться, солдат-сержантов прилично кормить, клопов-вшей не изведёте, нормальным постельным бельём не обеспечите, а также положенным досугом и отдыхом.
        И все, глядя на сухого, подтянутого майора с острыми скулами, сверкающего карими цепкими глазами, как первые революционеры-большевики на баррикадах, поверили, что так оно и будет.
        Буквально и двух месяцев не прошло, как жизнь в бригаде значительно обратилась в лучшую сторону: всякие мелкие паразиты в виде вшей-клопов-жучков-паучков-червячков были изгнаны; бойцы, насколько это было возможно в тех условиях, отмыты и облагорожены; появилось свежее постельное бельё, кормёжка значительно улучшилась, и письма с Родины, что самое главное для каждого в бригаде, стали идти потоком, а не задерживаться привычно в Кабуле.
       Собственно на бригаде, обнесённой колючей проволокой, вышками и минными полями, целеустремлённый коммунист не остановился и начал объезжать сторожевые заставы, где также служили его подчинённые.
       Делалось это следующим образом. С попутной колонной майор вместе с комсомольцем бригады доезжал до очередной армейской заставы – как правило, афганского дувала с высокими стенами, опутанного колючей проволокой и окружённого минными полями. Там политработник десантировался, ну а вечером либо на следующий день с другой армейской колонной возвращался в бригаду.
       И если на первой заставе, внезапно спланировав на неё, начпо бригады с ужасом обнаружил исключительно раздолбайство, пофигизм, завшивленность чумазых бойцов, их нечеловеческий быт и полное отсутствие партийно-политической работы, то на последующих, идущих строго по номерам, – второй, третьей, четвёртой, пятой – дела всё улучшались и улучшались. В Советской армии сметливые подчинённые мгновенно делали выводы из нагоняя соседям, стараясь их ошибок не повторять.
       Так что начальник девятой заставы старший лейтенант Вова Клобучков был совершенно спокоен за себя, подчинённых и собственно заставу, когда докладывал о состоянии дел прибывшему на неё теперь уже товарищу подполковнику Ксенофонтову.
        Нет, безусловно, старлей волновался, ибо приезд начпо бригады на его заставу был сродни явлению Христа верующему в него народу, так как за всё время существования заставы выше командира роты никто на неё не забирался.
        Клобучков, яснее ясного, из кожи вон лезет, чтобы, значит, своё подразделение и, соответственно, себя любимого в лучшем свете и виде перед таким высоким начальством представить.
        Всё вроде бы идёт нормально.
        Кругом чистота и организованность.
        Солдаты опрятны и подтянуты.
        Всякие там журналы по боевой и политической подготовке – в исключительном порядке.
        Подполковник с комсомольцем довольны.
        Старлей счастлив и уже мечтает о переводе в бригаду из опостылевшего дувала-заставы, где по ночам волком на луну выть хочется.
        Ведёт он, значит, дорогих гостей в крохотную комнатушку-столовку отобедать. Причём в прямом смысле этого слова – просто отобедать. Без всяких там пышных застолий и разносолов. В комнатушку, значит, заводит он проверяющих, а сам тактично так, аккуратненько пытается дематериализоваться, ибо не по чину ему с Христом за одним столом хлебы преломлять. Но подполковник настойчиво старлея рядом усаживает, чтобы, значит, о житье-бытье потолковать.
       И тут происходит непоправимое.
       Выскакивает, значит, надраенный до блеска таджик, который на этой заставе совмещал ещё и обязанности поварёнка. Выскакивает, улыбается, изгибается всем телом всячески и услужливо так, заботливо спрашивает:
       - Тфою мат, полкан, чё хават будишь? Дафай, билят, иплом не счёлкай, гри быро, ёп тфою мат!!!
        И улыбка таджикская добрая – во всю приветливую рожу...
        Начальник политического отдела бригады, понятное дело, малость офонарел от подобной нештатной ситуации.
        Клобучков покраснел так, словно он только-только вилку проглотил и жить ему осталось меньше минуты.
        После такого оптимистичного вступления таджику-бойцу вместе со старлеем проще было застрелиться, нежели дальше под бдительным оком Ксенофонтова служить...
        Но подполковник был человеком справедливым, опытным и не делающим сразу скоропалительных выводов.
       - А чем покормишь, солдат? - спрашивает улыбаясь.
       - Хороший хавчик ест, билят. Борщ-морщ, салат-малат, твою мат, шашлык-машлык. Ты, билят, всё хават бушь или чё?
       И улыбка таджикская по-прежнему во всю радостную рожицу.
       В итоге выяснилось. Таджик, практически не говоривший по-русски, из родного горного кишлака попал в итоге на эту отдалённую заставу, где армейский интернационал между собой общался просто, коротко и исключительно тем языком, на котором говорили окружающие.
       Вот таджик и освоил эти невнятные звуки, искренне считая, что это и есть настоящий великий и могучий русский язык, утешение и отрада для души, измученной армейской службой, Афганом, когда в дни тягот и сомнений именно к нему обращаешься – к великому русскому языку. И к подполковнику он тоже обращался с сердцем, по-доброму, никак не желая того хоть как-то обидеть или задеть. Он же не самоубийца, этот таджичонок.
      История закончилась так, как и должна была закончиться. Ксенофонтов Клобучкова, скажем так, пожурил, но, честно говоря, не очень сильно.
      А со следующей колонной на заставу начальник политического отдела бригады переслал несколько книг, где присутствовал в том числе и томик Александра Сергеевича Пушкина, с наказом  Клобучкову обучить всех на заставе русскому языку, опираясь исключительно на классика русской литературы.
      Занятное в итоге через полгода это было зрелище: вдоль всего горизонта – горы со снежными вершинами, зелёные долины внизу, быстрая горная река, бьющаяся о камни, и таджик, читающий на посту нараспев Пушкина, причём, отметим, на правильном русском языке.
     А Клобучкова Ксенофонтов в бригаду всё-таки перевёл, и, заметим, с повышением, но только после того, как таджичонок лично политработнику всего «Евгения Онегина» наизусть доложил.