Адрана. Хроники войны. книга 1 Мандрагора гл. 15

Глава 15


Челнок быстро скользил по гладким водам Есрома. Наступал тот час, когда утреннее светило уходило за край земли, и огневолосый Забар бросал в воду горсти золотых монет. Фиолетовый карлик ненадолго воцарялся на небесном своде. Все изменялось. Ландшафты казались вышедшими из снов. Есром был величествен и спокоен. Неторопливо катил он свои воды к морю Вату, которые за много миль отсюда станут желтыми от потоков Ионафана, второй великой реки Эгина.

На корме стоял юноша илот и длинным веслом правил челнок. Отражение в струящейся водной глади повторяло его размеренные движения. Он был невысок и крепок, как все илоты землепашцы. Пальцы с крупными суставами надежно сжимали весло. Глаза его были устремлены вперед, но иногда настороженный взгляд останавливался на человеке, сидящем на носу челна.

Щур из рода Ибисов не задавал вопросов, зато накрепко запоминал все, что вокруг говорили. Но спутник оказался неразговорчивым. Думал о чем-то своем, прятал лицо под вислыми полями войлочной шляпы. Только Щура не проведешь. Он замечал выражение лица чужака, лихорадочный блеск его глаз. Да идолы бы с ним, пускай молчит. Так даже лучше. Чем меньше знаешь, тем крепче спишь. А многое знание влечет многие печали. Так говорил его батька Будли, покойничек.

Человек этот появился в их пенате десять дней назад. Ему нужна была лодка, чтобы водным путем пройти весь Белый Эгин и достичь пределов Карфагосса.  Только все старания были тщетны. Разве илоты – враги себе? Карфагосс начинается в священном Междуречье, куда непосвященным вход закрыт. И хоть пришелец и уверял, что всю дорогу они будут держаться правого берега, на риск никто не пошел. Междуречье надежно охраняется. Воды Есрома рассекают килями дозорные ладьи под небесно-голубыми парусами, так что издали и не заметишь. Перенесутся ласточкой поперек реки, и поминай, как звали. Либо медный обруч на шею, либо на корм рыбам. А живой илот лучше мертвого магистра, так-то.

Только молодой Щур согласился. Была на то у него своя причина. Нравилась ему Сойка, дочь старейшины Маврика. Покой потерял из-за нее, душа стонала и сохла. Видел, что и девушка на него засматривается, да все только издали. А в праздник солнцеслияния взяли да и прыгнули через костер и обо всем договорились. Можно было просить у возлюбленной подвесок, но прежде нужно совершить поступок, доказать свою силу и храбрость перед родными девушки.

И когда в пенате появился этот чужак, Щур решил, что пойдет с ним. Тот явился ночью, остановился в «Сытом филине» и не покидал своей каморки, а по его делу хлопотал сам Йолло-корчмарь. Об этом постояльце кривой поваренок Йолло нес всякую невидаль. Например, что в первое же утро тот купил у хозяина барана, велел снять шкуру и вынуть кишки, и еще теплую тушу отнес в конюшню, где о ту пору никого и не было, кроме его вороного. Корчмарь за длинный язык поваренка высек. Уж кто-кто, а Йолло не такой дурак. Стал бы он богатеть, если бы носил по свету чужие секреты!

Незнакомец щедро платил серебром, но Щур, сын Будли, от мзды отказался, ибо поступок – дело чести любого юноши. Чутье подсказывало ему, что впереди ждут немалые опасности. Но ради Сойки он готов на все. Он должен пойти и вернуться. Но худшие его опасения подтвердились, когда он увидел чужака.

Щур в сопровождении Йолло поднялся по скрипучей лестнице и толкнул дверь каморки. Чужак сидел в старом кресле перед очагом, который распространял оранжевый дрожащий свет, и читал какую-то бумагу. Увидев вошедших, бросил свиток на стол и поднялся. Обтрепанный черный плащ скрывал его фигуру, а шляпа – лицо. Но Щур почему-то подумал, что перед ним женщина.

Молодой илот коснулся налобного шнура, где висели матушкины лунницы. Скоро, совсем скоро его виски украсят невестины подвески. О, с какой гордостью он станет носить их! В задумчивости Щур опустил весло, и челнок стало сносить к правому берегу.
Чужак, – юноша все еще так называл ее, эту странную молчаливую гостью, – не отводя взгляда от пологих зеленых сопок, кажущихся теперь почти черными, где буйно рос лиловый эгинский вереск, проговорил:

- У берега полно камней. Ты продырявишь лодку.

Щур встрепенулся. Весло глубоко ушло в воду. Нос челна, украшенный резной головой тетерева, нырнул, и плавно заскользил к середине реки.

- К утру пройдем последний пенат Белого Эгина. Близится Карфагосс, - сказал илот.

- Хорошо.

- Идти станет опасно. На границе Есрома так и кишат дозорные.

- Знаю. Не только на границе. Карфагосские ладьи заходят в воды Белого Эгина. Сегодня утром дозорные прошли мимо нас.

- Как это возможно? Я ничего не заметил! – воскликнул Щур.

- Это не важно.

Чужак наконец оторвал взгляд от берега, где уже поднимался серый туман и наползал на упругую гладь реки.

- Послушай меня, Щур сын Будли, мне дороги назад нет. Ты же можешь вернуться. На рассвете я отпущу тебя.

- Это как же?

- Знаю, почему ты пошел со мной. Ты уже совершил поступок. Ты принял вызов, принял то, что другие мужи отвергли. Ты можешь возвращаться.

- Я поклялся вернуться с тобой.

- Ты не понял. Речь вовсе не о тебе. 

- Мы пока не распяты на воротах Бест-Карины. Я сам сделал выбор и вернусь в свой пенат с тобой!

- А с чего ты взял, что я собираюсь возвращаться?

- Но, мне сказали…

- Люди много чего говорят. Не всему же надо верить.

Чужак привалился спиной к деревянному носовому украшению и красноречиво пожал плечами. Щур наконец решился.

- Мы плывем уже шесть ночей. Ты ничего не рассказываешь. Пусть, дело твое. Я не очень-то любопытен. Но ты можешь хоть сказать, как тебя зовут?

- А какое имя тебе нравится?

- Мужское или женское?

Чужак неподвижно сидел, сложив на груди руки, и смотрел на него из-под шляпы.

- Мужское.

- Мне всегда нравилось имя Герман. Помню, я даже жалел, что матушка не дала мне это имя, - проговорил Щур, мерно опуская и поднимая весло.

- Значит, зови меня Германом, - предложил его спутник.

- Ну, уж нет! – не выдержал Щур. – Как я могу звать Германом женщину? Ведь ты женщина.

- А ты наблюдателен, сын Будли из рода Ибисов, - только и сказала она.

Она снова смерила взглядом русоволосого илота. Незаметно спустившиеся сумерки смазали его черты. Рубаха выделялась ярким светлым пятном. На поясе висел железный тесак.

- Накинь, - сказала она и бросила ему темный шерстяной плащ.

Щур послушно облачился и слился с молодой фиолетово-черной темью. Мерцали белки его глаз. Они будут плыть всю ночь. С берега, где стоит густой туман, рассмотреть челн почти невозможно, даже когда взойдут луны. Дозорные ладьи не ходят по ночам вслепую. Их фонари видны издали, и значит, будет время укрыться все в том же тумане. Челнок скользил бесшумно. Лишь легкий плеск весла изредка нарушал глубокую тишину движения вод. Спутники молчали – в ночи на реке далеко разносятся голоса. Каждый думал о своем.

Молодой землепашец вспоминал праздник солнцеслияния. Как стояли они в гуще синей акации, и Сойка, смеясь, обещала ему многочисленное потомство. А он осторожно держал одну из ее кос и вдыхал запах кончиков, подпаленных на костре. Поляна, где гуляли юноши и девушки их пената, была скудно освещена новорожденными лунами. В сыром теплом воздухе плыл сизый дым догорающих костров. Метались и таяли тени. Щур запомнил стертое сумраком лицо, запах волос и ее обещание. Разве мог он надеяться, что они так легко сговорятся!

Спутница Щура думала о ветре, что гонит облака, о воде, что несет листья, огне, очищающем землю, о судьбе, что ведет человека. Она думала о пути, что избрал ее самое. Оставить этот путь она не в силах, ибо это не будет возвратом к истокам, это станет шествием во мрак и ничтожество. Она размышляла о сакральных знаках незримого бытия. Глаза ее, скользящие по горбатым сопкам, наполнялись печалью.

В отдалении, близ противолежащего берега, невидимого в темноте, появились огни. Они приближались неторопливо, мерцая и подрагивая – их зыбкий свет пересекали духи предков или неприкаянные тени, носящиеся над водой. Взошедшие луны засияли в полную силу. Великий Есром переменился, заискрил блестками. Челнок стал виден, как на ладони. Женщина сделала знак, но илот уже и сам правил к берегу, где меж валунов шептались волны.

Сквозь полог тумана, сотканный из мифических образов, была видна ладья, идущая на веслах. Слышалось, как скрипят уключины, и надсмотрщик покрикивает на гребцов. Огни приближались. Наконец ладья, ощетинившись веслами, повернулась левым бортом и плавно вошла в лунную дорожку. Это оказалась медуза, легкое боевое судно, чей нос венчала свирепая голова Грума. Медуза прошла вверх по реке, почти скрывшись за береговым уступом, развернулась и, неспеша заскользила серединой Есрома. Грум патрулировал границы Карфагосса.


***


Над сквозными вратами, где слились в объятиях цветы и птицы, в плоских чашах на стальных колоннах полыхало пламя. Врата вели в обширные сады Суллы, что превзошли сады всех властителей континента пышностью и красотой. Но сейчас вход туда был закрыт. Десять темнокожих воинов с секирами в руках стояли в аллее Воды и Камней. Отблески пламени плясали в длинных узких бассейнах с водяными лилиями, на рогатых шлемах и доспехах стражей, на их золотых ошейниках и оружии, убранном с вызывающей роскошью.

Слуги наконец разогнали лирников и танцовщиц, и в дворцовом саду стало тихо. Еще какое-то время слышалось шарканье шагов, приглушенные голоса, звон ключей в темных и глубоких нишах. Потом смолкли и они. Только среди пиний крутились шутихи, разбрызгивая холодные белые и голубые искры. То здесь, то там на миг вырывалась из тьмы белая мраморная рука, копье, или строгий профиль статуй.

Королева покинула свое жаркое ложе и молодую фаворитку, во сне раскинувшую руки на дорогих шелках. Королеве не спалось. В таких случаях ей приносили вязкий дымящийся напиток с таинственным запахом чародейских трав. Она засыпала, а поутру, не зная устали, предавалась любовным утехам. Сегодня она прогнала постельничего и гадалку – седую ходячую мумию. Скорее бы рассвет. Сулла чего-то ждала, и сама не знала, чего. Мягкие сандалии не заглушали ее шагов: ноги несли грузное тело. Страх, липкий, парализующий холодил спину. Она не испытывала страха с тех пор, как воцарилась на престоле Великого Эгина. Она проделала долгий путь от многочисленных борделей портовой Марух-Рузы до Старого Грифа, дворца королей, построенного еще Борисом Скорбящим, положившим начало династии Росомах. Долгий, долгий, грязный путь…

Сулла верила, что настанет день, когда мир падет пред нею ниц. «Смертные, венец творения бренного мира, бойтесь желаний своих, ибо они исполнятся». Так было начертано на старом куске пергамента с обгоревшими краями, что выпал тогда из сумки матроса. Этот мертвецки пьяный морской волк спал на ее деревянном ложе, выдержавшем сотни эротических битв, и был похож на голого жирного гуся. Обещал осыпать ее жемчугом, сделать своей морской женой, хотя на кой черт он ей нужен! Нет, не такой доли для себя жаждала Сулла.

Бойтесь своих желаний. А она ничего не боялась! В гневе швырнула она пергамент в очаг. Страх пришел позже. В тот день, когда чернь Бест-Карины заполнила склоны Дворцового холма, обвиняя ее в убийстве юной принцессы Беатрис, наследницы Филиппа Вепря. Народ называл ее узурпатором, взбунтовались войска.

Да, тогда она испугалась. Но магистры сумели усмирить черный народ, сыграв на внешнем сходстве Суллы с Росомахами, убедили, что она старшая дочь ушедшего короля, много лет назад похищенная адранитами. Король умер. Да здравствует королева! Капкан захлопнулся. Сулла стала разменной фигурой в большой политической игре магистров великого королевства Эгин.

Слишком долга ночь и тесны покои. Королева откинула занавес. Стражники вытянулись. Она пошла, тяжело ступая, по узким лесенкам и переходам, где в нишах горели негасимые светильники. Вернулся страх. Статуи в полутьме казались ожившими мертвецами. Она вошла в переднюю гостиную личных покоев. Здесь было темно и прохладно. Сквозь отверстие в потолке лился лунный свет. Изломанные блики лежали на воде бассейна. Сулла слышала, как по крыше ходят стражники.

- Эгин!

- Есром!

- Ионафан! – перекликались дозорные на стенах Старого Грифа. Заканчивались часы второй стражи.

Могучий Есром огибал Бест-Карину широкой подковой. Сулле казалось, что она чувствует, как бьется пульс реки, журчит вода, натыкаясь на сваи моста Утопленниц, соединяющего Вечный город с Каринским предместьем. Почувствовала на себе кожу, как что-то чужое, лишнее, неопрятное. Она ведь отдала себя магистрам. До последнего надеялась, что сумеет подавить их амбиции, сумеет править по-настоящему. Но они-то рвались к власти не меньше ее самой. Им нужен был щит, и этим щитом стала самонадеянная Сулла.

Скорее бы рассвет. Уж лучше бы она выпила их демонического зелья, навевающего забытье и сон. Никогда она не станет прежней Суллой. Ленивая жирная игрушка в руках магистров – вот что она такое теперь. Войска готовы двинуться на Адрану, и какие-то там отряды уродов шныряют в Дождевом Лесу и штурмуют приграничные крепости. Пусть. Все безразлично. Настало ее время собирать камни. Пусть за все отвечают эти упившиеся кровью вурдалаки – магистры. Пусть Эгин растерзают дикие звери – империя Адрана и Каньон. За себя Сулла ответит, а они пусть отвечают за себя.

- Есром!

- Тулуза!

- Ионафан!

Как холодно! Какой с ума сводящий страх! Скорее бы это кончилось. Тот, кто имеет многое, познает тяготы и ужас запустения. Она видит Эгин разоренным, и прекрасную Бест-Карину в руинах. Это уже свершилось! Свершилось в тот день, когда она взошла на престол.

Королева услышала лязг оружия на кровле и голос начальника стражи. Глупцы! Они не знают, что давно мертвы. Сегодня Аленкар издевался над ней. Нет, это был не совет! Ее распяли, как блудницу на торжище, на поругание черни. Они смеют приказывать королеве! Всегда смели.

Разведка приносит страшные вести. Легион Каньона продвигается вдоль Бегущей Тропы и разоряет Белый Эгин. Прекрасную Бест-Карину не так много миль отделяет от несчастного нома. Сулла молчит. Она не посмеет ослушаться магистров. Война с империей, которую они так жаждут, скоро будет развязана, и это станет началом конца Великого Эгина. Пропадай все! Пропадай, душа ручной королевы. Жалеть ни о чем не надо. Она пресытилась всем и больше ничего не хочет.

- Ничего не хочу! – закричала Сулла. – Вы опротивели мне. Вы сделали меня слабой, посмешищем в глазах черни. И теперь у меня есть одно право – оставаться посмешищем! Подите прочь! Ты, Аленкар, хитрый пес, ты, Бустаманте, грязный оборотень! Ты на совете не проронил ни слова. Ты глядел на меня взглядом василиска. Ты парализовал мою волю тогда, много лет назад. Но этого больше не будет. Ты же все понял, Бустаманте, и теперь я тебе не нужна. Я знаю, что скоро мне поднесут кубок с цикутой. Я знаю и плюю, слышишь! Я плюю на это, я, блудница с лазурных вод!

Отголоски ее крика разнеслись по атрию. Сулла тяжело дышала. Воздух со страшным клекотом заполнял рот, легкие. Стражники в аллее Воды и Камней взялись за мечи. Ветер всколыхнул белые занавески. Ветер, которого не было. Королева схватилась за сердце, глаза вылезали из орбит. Птицы в клетках проснулись, их вопли отражались от стен атрия и прокатывались звуковыми волнами. До ушей Суллы долетел звон струн и тихий всхлип.

- Кто здесь? – спросила она придушенным голосом.

- Это я, Ляля. Уже которую ночь я не сплю, моя королева. Я думаю о родине, что покинула не по своей воле. И мне все еще кажется, что я босая стою в росных травах.

- Молчи! – крикнула Сулла. – Молчи. Ты – рабыня. А теперь даже и не человек. Пой своей повелительнице. Я не хочу, чтобы здесь было так тихо.

- Я спою свою лучшую песню, королева. Но, умоляю, сжальтесь, исполните одно мое желание.

- Что тебе надо?

- Когда смолкнет песнь, отпустите меня, госпожа. Пусть встретят меня духи предков, и священные волы перенесут меня через Сумрачный Перевал. Я давно чувствую в своих ладонях огонь Лотоса.

Сулла скрипнула зубами.

- Эй, там!

В атрий с поклоном вошла воительница, препоясанная мечом.

- Обнажи клинок, - глухо приказала королева. – Когда утихнет лира этой рабыни, освободи ее. Собери кровь в кубок, пусть на рассвете другие нереиды восславят свою властительницу.

Юная Ляля пела. Луна переместилась, и в ее призрачном свете сапфирами сверкала рыбья чешуя. Нереида укрылась волосами, как накидкой. Тонкие пальцы бегали по струнам золотой лиры. Позади нее стояла воительница с занесенным над ее головой мечом. Сулле показалось вдруг, что это ее голова покатится с плеч, а светлая Ляля убежит в душистые росы. Сулла окаменела. Почему? Почему так? Она любила нереиду. Она может ее спасти, даровать жизнь. Но ведь это жалкое существо, калека, никогда ей этого не простит!

Голова королевы Суллы. Именно так. Она повернулась и пошла вон из атрия. Песня смолкла, и через анфилады комнат до нее долетел приглушенный всплеск воды.


***


Ночь разметала свои шелка. Ящеры, ориентируясь по звездам, скользили в сыром прохладном воздухе. Впереди засветился огонь. Седоки потянули кольца в шейных наростах ящеров, направляя грозных зверей вниз. Башня приближалась. Верхняя площадка по периметру была уставлена масляными лампами. Ящеры опустились на каменные плиты и сложили крылья. Аленкар и Бустаманте, первые из Великих Магистров, мудрейшие старцы, которые больше походили на варваров-легионеров, выпрыгнули из седел. Молча прошли они к глухой стене Башни, и уродливый горбун распахнул перед ними низкую дверь.

Окутанный шелками ночи, по Есрому скользил челнок. Воительница Тьмы, Мандрагора, двигалась к цели, идя путем Служения, и в конце ее ждало Равновесие Мира, чаша, ваянная из гребня Дракона.