Под бой курантов

Вспышка света озарила комнату, вспугнув густую темноту. Потом ещё одна. И еще. Прижавшись лбом к холодной глади оконного стекла я смотрел на проносящиеся машины. Они летели по вьющейся белой змеёй заснеженной колее дороги, спеша нырнуть в мутную зеленоватую зыбь ночного зимнего неба и поскорее сгинуть там. В отличие от них мне некуда было торопиться. Они-то мчались, рассекая белую фату снегопада, чтобы поспеть домой к семье, столу, к теплу и свету, а мне это было уже ни к чему. Я стоял в темной комнате, и в гробовой тишине слышал только ее редкое прерывистое дыхание.
Я стоял к ней спиной, но знал, что она сидит в своем атласном бордовом, до умопомрачения ей подходящем вечернем платье, и смотрит на меня. Такая лёгкая и красивая. Когда она вошла, я не поверил. До этого я только читал ее письма, и они не были такими лёгкими как она. Скорее наоборот, горькие, тяжёлые, полные бесконечной печали, они сулили мне свидание с женщиной, которая должна была быть значительно старше, грубее. Не хочу говорить слово "поистаскавшаяся", хотя очень хочется.
Но я как-то не привык применять его к женщинам. Нет, ожидания не оправдались: никаких мешков под глазами, морщин на лбу, впалых щек и поддатых потрескавшихся губ. В ней теплится тот огонек невинной, немного наивной и смешной молодости, которая заставляет мужчин каждый раз оборачиваться, и ловить взглядом каждую чёрточку ее неземного образа, искать голодным взглядом омут ее беспокойных глаз, в которых то и дело мелькает искорка, заставляющая почувствовать себя лет на десять моложе.
И вот теперь она здесь, со мной. В руках у нее бокал шампанского, которое она то и дело помешивает, и молчим уже битый час, сидя в темноте, укрывшись от суетного предновогоднего мира в новой незнакомой обстановке, наверное, забыв, для чего мы здесь.
Хотя нет, такое едва ли можно забыть.
- Можно я включу елку? - её чуть дрожащий голос нарушает тишину, заставляя меня вздрогнуть. Не оборачиваясь, я киваю, продолжая смотреть в окно.
Там на улице уже ни души, и машин стало гораздо меньше. Снег мелкими хлопьями торопится поскорее засыпать мостовые, воздав людям за бесснежный декабрь сполна.
Ёлка... Проклятая ёлка. Невысокая искусственная подделка, обвешанная серебристыми и голубыми шарами, наспех забросанная поистрепавшейся мишурой.
Заботливый хозяин удосужился нарядить нам эту чёртову ёлку, видимо, вообразив, что мы любовники, сбежали в новогоднюю ночь от своих надоевших семей, наврав с три короба, и насладиться друг другом таком в чужой квартире, такой, с зашкаливающим адреналином и чувством, что мы преступники, которых вот-вот поймают.
 Обычная история, жаль, что не про нас. Нет, она в своем платье, с отличным макияжем, походила на шикарную любовницу, ради которой приличному мужчине не стыдно оставить семью, послать друзей, зовущих в сауну, и запереться с ней в одной комнате, пылая от юношеской страсти, потирая потные ладошки, словно наивный юнец в предвкушении первого раза.
Где-то в глубине душе, признаться, мне даже жалко, что я не на свидании с ней. В своих потёртых джинсах и растянутом свитере едва ли я похож на маститого свежего кавалера, с которым тело так и алчет упасть в койку, забыв про все на свете.
 Моя небритая морда на секунду отразилась в стекле после очередного мелькания фар, и я поймав свой дикий взгляд, такой пустой и погасший, понял, что сегодня не тяну даже на утешительный приз.
- Ты готова? - прошептал я, облизав пересохшие губы и резко повернулся к ней. Надоело тянуть, пора было заканчивать с этим глупым балаганом.
Она встрепенулась так, словно до этого момента бродила по очень тёмной пещере, как вдруг её окликнул зычный голос откуда-то из тёмной глубины, и уставилась на меня. Правильно, до этого момента я не обратил ее и парой слов, просто распахнув дверь у нее перед носом и жестом пригласив войти.
Кажется, она впервые слышит мой голос. Мы общаемся с ней очень давно, почти три месяца, но голос она слышит впервые. Такой низкий, хриплый, полагаю, неприятный. Явно не этого она ждала. Вот он - изъян современных технологий: получай кота в мешке каждый раз, рассчитывая на лучшее. Словом на экране я владею лучше, чем говорю, как ни крути. Благо, мучиться ей не долго, как и мне. Надеюсь...
- Ты готова?
Я подсел к ней, и вгляделся в ее лицо. Цветные огоньки беспрестанно мигали, скользя своими вспышками по матовым обоям обнажённых стен, окрашивая комнату то в синий, то в красный, то в зелёный, то в жёлтый цвет. Она осталась неподвижной, и лишь уголок рта чуть дрогнул. Потом из левого глаза, который был ближе ко мне покатилась крохотная едва заметная слезинка.
- Разве к этому можно быть готовым? - горько выдавила она, и протянула мне мой бокал шампанского.
Я осторожно взял его и уставился на пузырьки, которые торопились, как машины на автостраде, вырваться из ажурного бокала с тонкой ножкой, расталкивая друг друга.
Я было поднес его ко рту, как с ее губ слетело едва осязаемое "Стой".
И мне пришлось замереть. Чего ещё она от меня хотела? К чему тянуть? Символично, под бой курантов? К черту, я терпеть не могу эти ритуалы и церемонии. Развязаться бы с этим дерьмом поскорее, прямо вот сейчас...
Но меня угораздило связаться с женщиной, хотя я знал, как они любят тянуть кота за хвост. Не дай Бог захочет ещё потрепать языкам, хотя это тут совершенно ни к чему. Коль пришел - делай.
- Ты точно в этом уверен? - подрагивающим, звенящим, как хрусталь голосом, прошептала она.
- Был бы не уверен, меня бы здесь не было.
Сухой и короткий ответ. Отлично, может он остудит ее пыл?
Она с опаской покосилась на шампанское, будто у неё в руке был не фужер, а ядовитая кобра, и машинально продолжила его бултыхать неверной уже совсем дрожащей рукой, и я понял, что случилось самое страшное: она начала сомневаться.
Начать переубеждать ее? Так и самому не захочется. Тьфу, дура, потихоньку портит настрой! Чуял, что не стоит связываться. Когда у человека в каждой фразе сквозит непоколебимая уверенность, знай, что он точно отступится, когда наступит момент.
- Если передумала, уходи, - решительно отрезал я, и уставился на макушку ёлки, на которой серебрилась витиеватая пика, венчавшая пластмассовый черенок, старательно изображавший ствол.
Мне было страшно взглянуть на нее, обнаружить, что слезы катятся градом, что человек расклеился, сойдя с дистанции.
- Я этого не сказала, - она пыталась это выговорить как можно твёрже и убедительнее, чтобы голос не дрожал.
- Иногда слова излишни.
- Ты, как всегда, играешь в проницательность.
Она начинала злиться на меня. Я не удивился. Правильно, в таком деле, когда твое естество из последних сил откапывает внутри тебя предлог, чтобы повернуть назад, так проще всего. Легко сейчас искать во мне врага, кукловода, манипулятора, который подталкивает к краю, чтобы потом оправдать себя за то, что не смогла, не захотела, отреклась.
- Я повторяюсь, я тебя не держу. Ты знаешь, мы не заперли дверь. Встать и уйти можно в любой момент.
Она чуть подвинулась, но, вопреки моим ожиданиям, не от меня, а ко мне. Пружины матраса жалобно скрипнули.
Она так бегала глазами по моему лицу, будто хотела обнаружить там какой-то ответ на сложный, давно мучавший ее вопрос. Но его там, как на зло, разумеется, не нашлось.
- Может, скажешь, почему? - она спросила обречённо, голосом, полным обречённой надежды, и внутри меня все буквально оборвалось.
«Почему»? Если бы я только знал. Спроси у меня такое самый близкий на свете человек, если бы таковой имелся, я бы не смогла ничего ответить, а тут, человек, которого я вижу впервые, и знаю всего ничего.
- Я понимаю, что прошу чересчур многого, но, понимаешь, мне, скорее всего будет легче решиться...
Я помотал головой.
- Поверь, не будет.
Она вся сгорбилась, сжалась, бессильно понурив голову в приступе охватившего ее беспросветного отчаянья. Интересно, верит ли она также твёрдо, что у нее тоже нет пути назад? Здесь не сомнения или просто страх перед неизбежным.
Вдруг за стенкой грянул хор весёлых раскатистый голосов, невпопад опавших какую-то разухабистую песню, слипшихся в общий ком животного первобытного рева, так, что невозможно было разобрать ни единого слова. Честно говоря, в нём едва ли удалось бы опознать даже мотив, если бы возникло такое желание.
Рев испугал нас обоих, заставив чуть привстать. Хотя чего было пугаться, удивляться? Люди праздновали, им было хорошо, весело, беззаботно, душа рвалась наружу, выталкиваемая парами разнокалиберного алкоголя, и дух праздника твердил, что не стоит удерживать её внутри.
Да, это не наш унылый полумрак, пропитанный сплошь тлетворным ароматом смерти и дорогих женских духов.
Неожиданно она обняла меня и прижалась носом к шее. Я на секунду застыл, а потом обнял ее в ответ. По телу разлилось приятное тепло.
- Прости, прости, что вот так развалилась. Мне просто надо набраться духу, чтобы решиться. Давай чуть-чуть посидим вот так. От тебя так хорошо пахнет, как от папы. Смешно, я ведь его совсем не помню. Ничего от него не осталось. Он погиб, когда мне было... Не важно... Этот запах... После стольких лет остался только запах. Почему ты пахнешь, как он? Не отвечай. Я, наверное, кажусь такой глупой... А ведь писала тебе такие умные вещи... Помнишь, когда мы рассуждали о смерти, о свободе воли, о выборе... Господи, ты такой умный, такой уверенный в себе, сильный, а я такая дура...
Я ощущал ее содрогающееся тело, ее горячие губы на своей шее, она попыталась просунуть руку в прореху моей рубахи, но я остановил ее.
- Это правда будет лишним.
- Я тебе не нравлюсь?
- Тебе не понравится. Поверь, будет обидно, если я стану тем, кем ты закончишь.
- Разве ты так плох?
- Хуже не придумаешь.
- Поверь, я видела куда хуже, я была с теми, кто гораздо хуже, спала с теми, кто хуже.
- Ты знаешь меня лично всего пять минут. Откуда ты знаешь, что я не такой?
- Порой пять минут более, чем достаточно.
Она взяла мою руку и крепко сдавила ее.
- Может, тебе просто с мужиками не везло?
Она едва заметно улыбнулась.
- Может, им со мной не везло? Знаешь, после каждого раза я думала, возможно, правда проблема во мне. Если каждого, кто рядом со мной так и тянет ударить, растоптать, вытереть ноги...
- Не в тебе. В нас самих нет проблем. Мы все одинаковые. Просто ты выбирать не умеешь.
- С чего ты так решил, ты ведь меня совсем не знаешь?
- Иногда пять минут достаточно.
Она улыбнулась снова.
Я положил свою вторую руку поверх ее и заглянул ей прямо в глаза. Что я хотел там найти? Уверенность? Решимость? Твердость? Неотвратимость?
Мы с ней часто писали эти слова, но понимала ли она их смысл так, как понимаю его я?
- Слушай, - как по волшебству, словно, на автомате, вырвалось из меня,- а не хочешь...
Хлопок, потом ещё один, и ещё. Комната то и дело озарялась яркими необычайно шумными искрящимися резкими вспышками света. С улицы донеслись восторженные крики и возгласы - очередная подвыпившая компания решила расцветить свой праздник фейерверком.
- Что ты хотел предложить? - она сжала мою руку крепче.
- Ничего, ерунда.
- Нет, скажи, пожалуйста.
- Я хотел предложить тебе лечь вон туда.
Я указал ей место на полу, рядом со столом, аккурат под ёлкой.
Она не стала ничего спрашивать, удивляться, насмехаться, вопреки моим ожиданиям, просто встала и потянула меня за собой.
И мы легли под ёлкой, глядя на россыпь подмигивал их крохотных огоньков, в полной тишине, слыша, как звенят посудой соседи с одной стороны, а с другой, где недавно пели, теперь притихли, и слышно, как бубнит надоедливый телевизор, и думали каждый о своем.
- Я очень любил у детстве так делать, - ни с того ни с сего прервал благодатное молчание, мой сдавленный голос, - мне казалось, что я смотрю на разноцветные звёзды. Звёзды, досягаемые, которых можно коснуться. Мы жили не очень хорошо, но ёлку старались наряжать всегда. Украшения часто делали сами, вырезали из цветной бумаги гирлянды и фонарики.
- Веселое у тебя было детство, не то, что моё.
- Не сказал бы.
- Твоя мать называла тебя грязной шлюхой?
- Нет. Мы с ней редко разговаривали. Она сутками пропадала на работе. Я в основном с бабушкой сидел. Помню, когда мне было лет семь, она стала вокруг такой вот ёлки водить со мной хоровод. Не помню, с чего вдруг, только, мы взялись за руки, она запела ту самую «В лесу родилась ёлочка», и мы стали с ней кружиться...
Она скоро умерла... Моя бабушка...На поминках о ней просили сказать что-то хорошее, но все родственники молчали, знаешь, как будто она было плохим человеком... Черт, прости, не знаю, к чем это я вдруг вспомнил.
- Вставай, - скомандовала она, - поможешь мне.
Я послушно поднялся с пола. Она начала двигать стол, на котором стояла елка, на центр комнаты. Я, без лишних вопросов, помог ей это сделать.
- Давай, - сказала она, когда мы закончили, протянув ко мне свои тонкие руки. Мы стояли по разные стороны от ёлки, и я любовался на ее аккуратные обнаженные плечи, по котором длинными вьющимися прядями спадали её замечательные густые волосы и, немного замявшись, протянул ей руки, тут же ощутив мягкость ее крохотных ладоней.
- Давай петь, - она немного смущённо посмотрела на меня на из-за елки, - только я не очень хорошо это делаю.
- Я тоже далеко не Карузо.
Мы перестали отдавать себе отчёт в том, что делаем. Просто отдались во власть непонятному импульсу, который увлек нас в этот безумный хоровод, и я видел, как мимо меня летят шары, барабанчики, звёздочки, снеговики, как обвивается вокруг веток гирлянда, и видел ее улыбку, как горят ее глаза, как вздымаются плечи, становятся влажными ладони, как ей хочется смеяться и, кажется, она готова вот-вот взлететь, пробив потолок, мешающий ее движению к свободе.
Наконец, мы остановились, тяжело дыша. А потом прыснули от смеха.
Она была похожа на ангела, такая жизнерадостная и счастливая, совершенно лишняя и чужая в этой проклятой комнате.
И вдруг, словно, уловив направление моих мыслей, она остановилась, вновь вспомнив, для чего мы сюда пришли, и сразу же поникла, нахмурившись и напряжённо замолчав.
- Можно, мы ещё полежим под ёлкой, пожалуйста, ты ведь не торопишься?
Мне было некуда торопиться.
Мы снова смотрели на мерное перемешивание огоньков, и она едва слышно произнесла:
- А вот моя доченька умерла, так и не успев отметить свой первый Новый год… Порок сердца. Звучит-то страшно... Я каждый день боялась, смотрела на нее, спящую в кроватке, молилась только, чтобы она снова открыла глаза. И вот однажды кто-то там наверху не услышал мои молитвы...
Можно, я все- таки просуну руку под рубашку, мне так спокойнее?
Я кивнул.
Ее рука осторожно скользнула по моей груди и робко замерла, пытаясь поймать такт моего сердцебиения.
- Почему ты этого хочешь? - задавая этот вопрос, она прижалась губами к моей щеке, говоря так тихо, будто боялась, что если я его услышу, то мигом вскачу на ноги, оденусь, хлопну дверью и уйду восвояси.
- Не знаю, мне кажется, для этого не нужна причина.
- Разве? - удивилась она.
- У людей может быть тысяча причин, но ни одной правильной среди них не будет.
- То есть, ты делаешь это просто так? Не верю.
- Нет, не просто так, конечно, но... Не знаю. Это сложно. Я делаю, потому что хочу это сделать. Должен.
- А я? Как ты думаешь, я хочу? Я должна?
- Уходи.
- Что?
Уходи, - тихо повторил я, - ласково проведя рукой по ее щеке, - прошу тебя.
- Ты меня прогоняешь? - она резко выдернула руку из-под рубашки.
-Нет. Но я прошу тебя уйти.
- Почему? Ты ведь знаешь, меня там ничего не держит, у меня там ничего нет.
Она громко всхлипнула.
- Ты так сама для себя решила или тебе кто-то сказал?
Она вскочила на ноги, а я остался на полу, только чуть приподнявшись на локтях, уперевшись взглядом в нее, стараясь смотреть как можно строже.
- Слушай, - возмущённо начала она, - ты сам все это придумал, сам меня позвал, а теперь гонишь? Ты что передумал?
- Нет. Но хочу, чтобы ты ушла. Прошу, не заставляй меня повторять в третий раз.
- Я... я тоже хочу... С тобой… Я могла бы и одна, но…страшно… Ты не видишь? Ты не веришь?
- Пошла вон, - проскрежетал я сквозь зубы, - Так понятнее? Я хочу, чтобы ты сейчас же исчезла отсюда, грязная шлюха!
- Встань! - крикнула она в исступлении. - Встань, мерзкий говнюк!
Я покорно повиновался, вытянувшись перед ней в струнку. Хлесткая оплеуха, необычайно тяжёлая для такой маленькой ручки звоном отозвалась у меня в ушах.
- Всё? Довольна?
Огромные градины слез выступили у нее на глазах и тут же рывком сорвались вниз по щекам.
- Прошу, - взмолилась она, - прости меня, позволь мне остаться. Ты мне нужен.
- Вот именно. Я прогоняю тебя, потому что у одной у тебя не получится. Придется барахтаться, моя дорогая, придется бороться. Я убежден, что ты сможешь.
- А ты? - она уже дрожала всем телом, и, значит, нужно срочно было прогонять ее.
Я помотал головой. Но потом какая-то не ведомая сила снова притянула меня к теплу её бесконечно нежных рук.
Я держался за них, пытаясь задушить надежду внутри, потому что ей было не место и не время, и слишком многое было сломано, чтобы начинать чинить опять. Поздно. Как приговор.
- Я хочу услышать, как хлопнет входная дверь. Ты не вернёшься, поняла? Прошу тебя! Умоляю! Требую! Ты выйдешь из подъезда, поймаешь такси (У тебя ведь есть деньги? Если нет возьми у меня в правом кармане куртки). И едешь туда, куда тебе нужно, куда захочется. Немедленно, не оглядываясь.
Я отпустил ее руки, и они бессильно упали, как два завядших цветка. Она стояла, застыв, словно ее не выгоняли, не просили на выход.
- Пошла вон! - что есть мочи безапелляционно рявкнул я, как бы отрезая все пути назад.
 - Со мной... - пролепетала она, задыхаясь от нахлынувших слез, - пожалуйста, милый... Со мной...
- Вон! - я даже замахнулся на нее. - Провались уже!
Она развернулась и пошла быстрым, неуверенным, но изящным шагом.
А я взял бокал и сел на пол около кровати. Шуршание одежды в коридоре - она одевается. Хлопок. Закрылась дверь.
Я остался один. Снова. А ведь хорошая идея была, ничего не скажешь. Одному ведь так страшно умирать. Другое дело с кем-то. Стараешься, придумываешь, достаешь чертов яд, врешь жене, родне, находишь квартиру... Подумать только, полгода переписки... Нет, конечно, можно было утянуть ее за собой. Она ведь трепыхалась, как травинка на ветру. Склонить её ничего не стоило, тем более для меня.
Но... Нет, она должна жить. В ней есть то, чего нет во мне. Я думал, что она та, но... Она не заслуживает такого... Умирать, осознавая, что утянул за собой такую... Это слишком. Интересно, что бы подумала жена, когда бы наши тела обнаружили через какое-то время?
А, впрочем, плевать.
За всем происходящим, за табуном чужих и своих мыслей я не заметил, как смолкли шум и возня за стенками. В благословенной тишине люди замерли в ожидании чего-то неистово волшебного, непостижимого, того, что по их мнению, уже стояло за кулисами, там, застыв на пороге в ожидании своего выхода.
«Надеюсь, она выйдет замуж за таксиста – пронеслась у меня в голове непонятно откуда взявшаяся глупая в своей безумной неистовости шальная мысль. - Сейчас поймает машину, сядет, он повернется к ней, она увидит его лицо... И все у них будет хорошо».
Бой курантов надменно оборвал и эти мои никчёмные мысли.
Иногда человеку нужно просто остаться со смертью наедине. Она прячется там, на дне бокала, я знаю, и нас разделяют всего лишь несколько глотков. И я, сжав свободной рукой покрывало на кровати, поднял свой бокал на просвет, поднеся его к лукаво подмигивающей всеми своими огнями ели, чтобы постараться встретится с ней лицом к лицу. А куранты продолжали упрямо отбивать привычный ритм, приближая для всех новую жизнь, оставляя позади наболевшее прошлое.