Сиделки нарцисса или пути неисповедимые

Лет эдак на двадцать потеряв с поля зрения друг друга, Людмила с Мариной встретились в социальной сети. Обменялись печальными событиями: у каждой из них рано умерли мужья.

 С детьми у Людмилы тоже не всё сложилось: от передозировки наркотиков ушла из жизни дочь Людмилы, оставив ей сыночка, а младший сын, неудачно женившись, разошёлся, и его сынишкой практически тоже приходится заниматься Людмиле.

 Мальчики растут хорошие, воспитание получают достойное, потому что семья, как говорит сама Людмила, центр её вселенной!

 Марине тоже пришлось не сладко: повзрослевшие дети работали в питейных заведениях и рано приобщились к алкоголю и развлечениям: неудачные браки, в результате внучки растут без отцов, а разгульные их мамочки вытягивают с сыновей алименты, которые редко достаются на нужды девочек.

 Одно её успокаивает, что все трое работают и как-то умудряются выживать самостоятельно, изредка даже немного помогая Марине в ремонте дома и лекарствами для поддержания здоровья.

 Далее однокурсницы по институту вспомнили о весёлой студенческой поре и через пару-тройку сюжетов из прошлого закрыли тему: карьеру сделать обеим не удалось, хотя амбициозных намерений было достаточно много. Но обе смолоду залипли на семейных отношениях, детях, заботах о ближних, конечно же, в ущерб самим себе, любимым…а может и во благо.

 Перейдя к темам на злобу дня, поняли, что едины в постоянной необходимости иметь дополнительный заработок, ибо выживать на мизерные пенсии с бюджетных зарплат как-то не получается.

 Марина пробовала подрабатывать на вахтах упаковщицей влажных салфеток, но их тяжести не выдержали постаревшие, шестидесяти пяти летние, натруженные руки. Они просто стали, немея, отказываться от непосильной для них работы.

 Людмила, подрабатывала на туристических турах и круизах, куда и сама выбиралась каждые полгода. Она быстро уловила момент и предложила Марине подменить её на период выезда в очередной круиз.

 А там, если надо будет, поможет пристроиться сиделкой на тёпленькое местечко, такое же, какое сейчас у неё. На том и договорились.

 За день-два она ввела Марину в курс обязанностей и требований лежачего больного, на вид лет шестидесяти, на самом деле ему стукнуло уже семьдесят три года.
Людмила заверила своего подопечного, что Марина умеет всё и сделает всё, как надо и не хуже её самой.

 Прощание с Милочкой, так называл её Иннокентий  Владиславович, было коротким. Это для него она была Милочкой-Милашкой. А для сокурсников она была и осталась Люсей-Люсечкой.

 Люся облегчённо хохотнула, послав по кругу воздушный поцелуй, суетливо покатила свой чемоданчик на колёсиках к лифту. Марина искренне разделяла её радость от предвкушения предстоящего путешествия.

 Последним Люсиным наставлением было, как-нибудь дать ему знать, что она не сможет принять его предложение, быть с ним вместе, как пара, мол, намучилась от неблагодарных мужчин и сейчас ей лучше быть одной: -

«Этот Кеша балованный, вообще, больной на всю голову! Дарит мне перстень потасканный, как ботинок 45 размера, зовёт чуть ли не замуж при живой жене, а у самого ничего нет, кроме пролежней и рака простаты: всё уже отписано сыновьям. Оно мне надо такой?! Всё, пока! Продержись!»

 Дверцы лифта плавно закрылись, нивелируя взрывную волну в мозге Марины от такой информации.

 «Не волнуйся, разберёмся, продержусь», -
прокричала Марина вслед удаляющейся Люсе.

 С трудом, но также плавно, как дверцы лифта, она растягивала свою улыбку, чтобы вернуться, как ни в чём ни бывало, теперь уже к её «больному на всю голову».

 На лице Иннокентия Владиславовича отражалась неподдельная боль потери объекта его неусыпного внимания. За девять месяцев «сидения» сиделки Милочки рядом с ним между ними завязались недетские связи.

 Крепче этой связи он не наблюдал ни с женой Еленой, ни с сыновьями-внуками, ни с одной из своих женщин и сиделок, коих было немало, поэтому никто из вышеперечисленных, кроме бенефициантов, в эту квартиру не смел и «носа сунуть».  Только она имела доступ к его дражайшему телу.

 Как и у всех стареющих, больных мужчин-нарциссов «кукушку перемыкает», и они впускают в своё ближайшее окружение самых улыбчивых, волевых дамочек, умеющих вовремя подать-принести и подсластить всю словесную еду лестью, так и Иннокентий Владиславович не стал исключением.

 Он настолько был увлечен удовлетворением своего эго и телесных потребностей, что ему недосуг было включить разум и вовремя понять в чём же «бескорыстный», но всё-таки немножечко шкурный интерес Милочки, что она так безотказна во всех его просьбах?

 Он допускал лишь один вариант, что она провинциальная простушка и искренний, душевный человек, каких среди коренных москвичек днём с огнём не сыщешь. Он не брал во внимание, что она просто хор-рошая актриса!

Он был явно ослеплён своей Милочкой и блуждал в лабиринтах её искусных, словесных сплетений. Он смотрел сквозь Марину и, загораясь красноречием, стал описывать все достоинства Милочки, приписывая ей даже, отсутствующие в самой природе женщины, добродетели.

 Марина вслушивалась в мелодику его речи, согласно кивала головой, и в какой-то момент стала улавливать фальшивые ноты.

 Нужно же было сразу догадаться, что "песня" пелась для неё самой, сюжет которой сводился к расширению перечня услуг подменной сиделки, которые она должна будет выполнять, потому что добрейшей души, бескорыстнейший человечек Милаша творила чудеса сверх прейскуранта.

 Не уточнялось, какие именно чудеса, но о них будет сказано по ходу совместной деятельности по оздоровлению этого всемогущего, с большими связями, очень хорошего, правильного и, главное, безгрешного христианина. В подтверждение тут же был представлен серебряный крестик на черном шнурке.

 Марина взглянула на настенные часы. Они показывали половину девятого. Люся уехала в половине восьмого. Марина машинально подсчитала в уме, что стоит перед лежачим лектором уже битый час.

 Получилось, конечно, беспардонно для первого раза, но она перебила Иннокентия Владиславовича: -

«Вам пора выпить лекарства, через час завтрак. Можно, я начну его готовить, а то творог не успеет согреться?»

«Да, конечно, я люблю всё горячее!» -

попытался оставаться вежливым Иннокентий Владиславович, но тут же почувствовал, что ляпнул фразу, которая нелепо звучала в отношении творога. После этого ему не так легко было перестроиться на дружелюбный лад.

 Приготовив завтрак, Марина предложила больному умыться. Люся показала тяжёлый эмалированный тазик, куда должна была сливаться вода, которую из такой же тяжёлой эмалированной кружки Марина поливала на руки больному.

«Блин, как же я буду тягать эту тяжесть туда-сюда своими ручонками», - немного под расстроилась Марина.

 Марина буквально залюбовалась лощёной кожей рук, не знавших физического труда, лица, шеи мужчины, на коих почти не было морщин, и кои он буквально демонстрировал, грациозно обдавая их лаской тёплой водички и нежно промокая мягким, махровым полотенцем. Его оценочный взгляд выражал удовлетворение эмоцией Марины.

 Тем самым Марина реабилитировалась в его глазах. Она попыталась унести тазик с использованной водой в одной руке, а другой подхватила пустую кружку и полотенце. Но тут же спохватилась и не стала рисковать: рука не осилила эту тяжесть, пришлось отнести всё в два захода.

 На протяжении всего утра не было ни одного замечания или намёка на неточности выполнения необходимых действий.

 После завтрака они-с-с чистили зубы, брились, освежались дорогим, импортным парфюмом, который ему тоже подарила одна из, безумно любящих его, женщин.

 Вся гигиеническая атрибутика была расставлена в разных местах: в комнате на полках стенки, под телевизором, в ванной. Чтобы взять, принести и унести, а посылал мужчинка за каждой из них отдельно, Марине пришлось отойти и подойти к кровати двадцать четыре раза.

 Так что нечего хлеб хозяйский даром есть, здесь его отрабатывать нужно будет по полной программе - это Марина поняла в первый же день.
 
 Зеркало не сходило с рук и после утреннего моциона. Что ещё, кроме ухоженного лица, надеялся увидеть там этот нарцисс, Марине было непонятно. Но на её лице эти мысли никак не отразились – она мило улыбалась, демонстрируя восторг, уходя к себе, даже палец большой подняла. Во!

 А когда подошло время катетеризации, Марине предстояло дослушать начатую "песню" про Милочку, и снова она стала улавливать в голосе мужчины властные ноты утверждений необходимости в жизни делать то, что не нравится, иначе не пробьёшься и даже потеряешь, что имеешь.

 Марина тем временем закончила процедуру и направилась в ванную, помыть свои руки.

 «Принесите, пожалуйста, теплой водички в беленькой мисочке, надо завершить омовение», - услышала она вслед, набрала воду и вернулась к кровати. Вопрошающе взглянула на, по-барски перекрещенные на груди, руки Иннокентия Владиславовича.
Он перехватил взгляд и безотносительно произнёс: -

«Помойте его.»

 Марина была предупреждена Люсей, что он это потребует, мол, она это делает, так что, если Марина захочет, чтобы их обеих не попёрли из сиделок, то тоже надо будет мыть пенис каждое утро. Всех сиделок, которые отказывались это делать, он выгонял.

 «Вы же катетер сами вставляете, прекрасно достаёте до пениса, мойте, я подержу мисочку. Сиделка должна делать то, с чем больной не справляется сам, разве не так?», - 
мягко произнесла Марина, глядя ему в глаза.

 «Вы в курсе, что я бо-ле-ен?! Я не справляюсь, у меня на спине была операция», - раздражаясь, жёстко продолжал настаивать Иннокентий Владиславович.

 «Я видела, как вы брали себя за стопы и подтягивали их руками, сидя, прогибаясь к ногам. Даже я с трудом достаю до своих стоп, вы это делаете легко», -
не сдавалась Марина, но говорила всё это, дружелюбно улыбаясь.

«Со мной ещё никто не смел так разговаривать! Мне кажется, что вы не хотите больше у меня работать. Не смею больше настаивать», -
уязвлённо поджав свои, и без того тонкие, губы, хозяин-работодатель «уволил» свою рабыню-сиделку!

 «Ну, почему же не хочу, хочу! Я для этого и приехала, преодолев тысячу триста километров. Я не могу подвести подругу, и вы этим можете пользоваться. Вы больной, я сиделка. Если действительно не справляетесь, я это сделаю легко. Мне всегда приятно помочь больному. Ну-ка, где у нас тут прячется симулянт? Вот мы его сейчас помоем и заставим поплясать», -
Марина, как ни в чём ни бывало взялась за дело.

 Иннокентий Владиславович оценил гибкость Марины. Ему понравилась её покладистость и уступчивость. Он с любопытством наблюдал за движениями её рук, ассоциативная память вернула его к былым сексуальным картинкам.

 Он чуть было не схватил её за волосы и не пригнул так, чтобы заставить её коснуться пениса губами. Пенис впервые за всё время болезни налился кровью, побагровел и предстал во всей своей былой красе. Но, как говорится, не долго счастье продолжалось! Резкая боль внизу живота заставила больного закричать: -

 «Оставь его в покое, хватит!»

 Марина от испуга чуть не выронила миску, подхватила её и быстро ушла в ванную.  Потом она неслышно подошла к двери и заглянула в комнату стонущего больного.
Бедненький, маленький мальчик Кеша гладил свой пенис руками, чтобы утихомирить глупыша. Говорил ведь врач, чтобы не шутил со своим больным «дружком».

 Марина вспомнила такую же картину, когда её сынишка прищемил молнией своего писуна к джинсам. Было по-детски смешно. И Марина смеялась, стоя в проёме двери. Потом принесла полотенце, смоченное холодной водой. Кеша тоже смеялся сквозь слёзы и принял скорую помощь. Его порадовало, что произошло частичное восстановление чувствительности.

 Этот первый инцидент был проверкой на совместимость. Марина пришлась ко двору. Проходили день за днём. Все шло по расписанию, всё было разложено по местам и только пересчитанные орешки, чернослив и изюм, лежали не в кухонном гарнитуре рядом с крупами и спагетти, а на полке возле кровати больного и выдавались поштучно.

 Марина наблюдала, как настойчиво и вежливо он третировал не только её, но и сыновей, переложив на них всю ответственность по его жизнеобеспечению и здоровью. Он заставляя их даже продукты питания покупать выборочно: хлеб только дарнинский и полиницкий, молоко только «с птичкой», особые орехи, фрукты и сухофрукты, мясо и рыбу только филе, яйца высшей категории, чтобы варились всмятку, другие, оказывается, всмятку не варятся!

 Прежде чем разобрать продуктовые пакеты, Марине нужно было принести и показать больному, правильные ли хлеб и молоко куплены, на сколько кусков разрезан цельный кусок рыбы или стейка, сколько куриных бёдер или голени в подложке?!

 Иннокентий Владиславович с каждым днём все более активно входил в раж в плане изобретения дополнительных обязанностей для Марины, которые, к большому его разочарованию, она выполняла с огромным воодушевлением.

 Он продолжал ублажать себя беспрекословным выполнением Мариной всех просьб по приготовлению тех или иных любимых блюд, постоянно напоминая о минимизации соли и сахара.

 С мучительной физиономией жертвы произвола сиделки отодвигал «пересоленное» или «переслащенное» блюдо, якобы, его зло умышленно оставили без обеда или ужина. По обижавшись часик, просил принести из морозильника солёное сало и ломтями наяривал его с черным хлебом, вприкуску с огурцами или помидорами, посыпанными мелкой солью "Экстра".

 Иногда в нём проявлялись капризы, сродни капризам беременной женщины: он заставлял Марину греть на плите, всё, что греется и не греется, например, сваренное яйцо, специально охлаждённое в холодной воде, чтобы лучше чистилось; овощной салат, хранимый в холодильнике, чтобы не раскис и не дал лишнего сока; живой кефир или творог со сметаной, которые, не успев согреться, сворачивались и распадались на две фракции.

 Чай он требовал заваривать прямо в чашку, чтобы видеть, как лист прямо на глазах раскрывается во всю широту – так пьют чай в Германии, и он любит так пить чай!

 Каждую субботу два сына обязаны были, бросив семью, малых деток, приезжать, чтобы полчаса погулять с ним вокруг дома. Оказывается, от крыльца его дома отходят особые пандусы, по которым спустить и поднять коляску могут только его сыновья!

 Но Марина-то прекрасно знала, что в каждом доме по таким же пандусам спускаются и поднимаются мамами - детские коляски, сиделками - инвалидные коляски, медбратами скорой помощи - носилки-каталки.

 По вторникам, четвергам и субботам приходили патронажные медсёстры, чтобы сделать перевязку пролежней, которые он себе пролежал до костей по обеим бокам и между ягодиц в крутой, платной клинике после операции по удалению позвоночной грыжи, в результате которой у него, вдобавок ко всему прочему, атрофировалась вся нижняя часть туловища и ноги.

 Марина, впадала в замешательство, когда он выливал на неё всю свою боль от превратностей, несправедливой к нему, судьбы.

 «А может ли человек так много нагрешить, чтобы быть так безжалостно наказанным судьбой, ведь это же невозможно пережить!» - думала она, всем сердцем сочувствуя пострадавшему.
 
 «За это, нанесённое мне, увечье кое-кто уже сидит в тюрьме!»  - сотрясая пальцем воздух, сдерживая удушающий то ли визг, то ли хрип, выдавливал из себя слова возмездия , обречённый на смерть, но ещё живой человек.

 «Да, что же это такое! Ну, зачем же желчью то собственной так давиться, себе вредить, так и до инсульта дело может дойти!» - беспокоилась Марина.

 Мало того, оказывается, в клинике никто не хотел воротить туда-сюда девяносто килограммовую, как они его называли, «тушу» бесплатно. А платить за такую ерунду, как повернуть человека с боку на бок, сыновьям не захотелось, не смогли, не придали должного значения… Бог им судья.

 Пока крутой папочка названивал по всем инстанциям наверх, чтобы нажали сверху на медперсонал и заставили его переворачивать, прошел не один месяц. Откуда ему было знать, что семейная скупость, безалаберность или невежество обойдутся им втридорога.

 Кстати про скупость… Марина не отваживалась спросить, что в этих коробках, которыми забиты все ниши в квартире и лоджии, пока не стала свидетелем, как говорят в простонародье, "крысятничества".

 Взрослый человек, Генеральный директор крупного холдинга, глядя в глаза этим самым молодым, добрейшим медсёстрам, каждый раз врал, что ничего у него уже нет, и выпрашивал у них перевязочный материал: мази, гелиевые аппликации, липучую ленту, лейкопластырь, вату, марлю, растворы для дезинфекции ран и так далее.

 Марина недоуменно поинтересовалась, мол, зачем ему столько, ведь этим могли бы пользоваться десятки больных? На что он, не моргнув глазом, с внушительной убеждённостью, хвастался, что всегда умел и умеет делать запасы, например, он летом поедет на дачу, а у него уже всё необходимое есть. Вот какой он молодец!

 С первых минут нахождения в квартире, Марина заметила заскорузлую, въевшуюся во все неровности всех поверхностей, грязь и пыль. Стояк под мойкой был забит, и из него шёл специфический запах. Марина неоднократно пробивала засор вантузом.

 На кухне, где стоял собранный диван, и было лежбище сиделок. Иначе никак нельзя было назвать крохотную комнатушку, забитую до предела кухонным гарнитуром, холодильником, тумбочкой, сломанными табуретами и бутылями покупной, питьевой воды, висящими всюду пакетами для пакетов, хлеба, мусора, а также личными вещами.

 Люся уверяла, что убиралась, всё помыла, как смогла, но здесь одними тряпками и мылом не справиться: надо было сначала всю грязь соскоблить, а затем сильным моющим средством отмочить и оттереть металлической мочалкой эти присохшие жирные ляпы. Она была права. Но сыновья были глухи к её и прежних сиделок просьбам, купить чистящие средства.

 Тем не менее, Марина две недели изо дня в день скоблила кастрюли, сковородки, плиту, посуду. Отмыла окно и гардины, выстирав, повесила занавески.

 Сделала перестановку, освободив место, разложила диван, так как спать на узкой половине было неудобно. Теперь хоть высыпаться стала. В нишу дивана переместилась постель и пакеты с личными вещами.
 
 Гарнитур, плита и холодильник проявились в родном, белом цвете. Линолеум перестал хлюпать на каждом шаге, так как был отмыт от, пролитого в прошлом веке, сахарного сиропа и жировых подтёков вокруг плиты и ниши под мусорное ведро.
Дышать и взирать на интерьер стало легче, пользоваться, отмытой до блеска, посудой приятнее.

 Глядя на старания Марины, потомственный интеллигент, Иннокентий Владиславович Крутяк, другими глазами посмотрел на свою, доставшуюся от престарелых родителей, засратую до нельзя, квартиру, куда после операции привезли его сыновья, так как жена не соизволила ухаживать за ним сама.

 Он стал просить пересаживать его в коляску, так как хотел самолично прибрать, разбросанные как попало, личные вещи и всякую мелочь. Также он сам вытер вековую пыль везде, куда мог достать жёлтенькой, микро-фибровой салфеткой, которую Марина купила на свои деньги, чем очень удивила, рачительного, но повеселевшего больного.

 Так появилась общность заинтересованности в чистоте, хотя мужчина, как и все мужчины уверяют, был, якобы, безразличен к чистоте и порядку, а думал лишь о том, как быстрее вылечить пролежни и начать ходить.
 
 Вот тогда он развернётся: и ремонт сделает, и чистоту наведёт, и личной жизнью займётся! Людмила не сходила с его уст: он намеревался сделать её своим замом и весь мир положить к её ногам!

 Марина, сдерживая горечь неизбежности приближающейся потери этого человека, слушала с каким воодушевлением он озвучивал свои намерения и всячески поддерживала его оптимизм. Даже уверяла, что может бесплатно поклеить обои, покрасить оконные и балконные рамы. Просила сообщить, когда начнётся ремонт.

 Иннокентий Владиславович часами сидел в коляске, пристально рассматривал вещи, одежду, сувениры и озвучивал историю происхождения каждой: это он привёз из Германии, а эти джинсы и ещё две пары таких же каждый год  дарила ему его пассия, а вот такой батник с планочкой и клёпками подарила другая воздыхательница...

 Женщины его любили. Но он ни разу не обмолвился, что кого-то из них любил он.

 Кстати, Марина верила в существование этих щедрых дам, так как каждое утро ему кто-нибудь из них названивал, чтобы узнать о здоровье. Все его дамы напрашивались к нему не только в гости, но и хотели ухаживать за ним, да и попросту предлагали сойтись и жить вместе в горе и радости.

 Он всем до поры до времени отказывал, оставляя каждой надежду, что всё возможно со временем. Ему нравилась эта игра, и он играл в неё с удовольствием!

 За неделю до приезда Людмилы в нём опять проявилась сволочная натура нарцисса, делать всех без вины виноватыми на ровном месте.

 От долгого сидения в коляске по три-пять часов произошло, видимо, ущемление мошонки, и она сначала покраснела, потом на глазах стала раздуваться, наполняясь изнутри лимфатической жидкостью. В интернете нашлось определение этому явлению – водянка мошонки.

 Одна из самых догадливых его воздыхательниц выложила Иннокентию Владиславовичу всю правду-матку: это сиделка его инфицировала. После чего и последовал этот безобидный, но гаденький вопросик: -

 «А вы, Марина, ничем не больны, вы не могли меня инфицировать?»

 Марина тоже была начитана не меньше той весёлой и находчивой дамочки, без тени смущения ответила: -

 «Любой человек может быть носителем любой, дремлющей до поры до времени, инфекции. В период ослабленного иммунитета спровоцировать возбуждение такой инфекции может даже простуда.
 
 А также мужчина может стать носителем трихомоноза, который в нём никак не проявляется длительное время, медленно, но верно заражая всю его мочеполовую систему, что может привести даже к раку.

 Вспомните, при столь свободной сексуальной жизни с множеством партнёрш, которые до сих пор вам названивают, не было ли у вас случая заражения трихомонозом или гонореей? Ищите причину инфицирования в вашем бурном прошлом.

 Всякая инфекция имеет инкубационный период. В столь короткое время моя инфекция ещё никак не могла бы проявиться в вас. Тем более наш «половой акт», если его можно так назвать, был без биологического обмена жидкостями».

 Иннокентий Владиславович надолго умолк, наповал сражённый интеллектом и логикой рассуждений простой сиделки. Он тут же очень сильно её "зауважал".

 «Извините, я об этих подробностях не знал», - сквозь зубы процедил он и погрузился в неприятные воспоминания.

 Вероятно, Марина попала в болевую точку, мучившую его на протяжении долгого периода, пока не пришло осознание, что за свои ошибки он слишком дорого платит теперь здоровьем.

 "Не делайте поспешных выводов, даже врач не ставит диагноз на "глазок" или "понаслышке". Анализы сданы, только они убедительный довод для вынесения окончательного вердикта", - Марина опять погладила растерянного и маленького Кешу по руке, пожелав доброй ночи и приятных снов, выключила свет и ушла к себе.

 Ночь была бессонной не только у Иннокентия Владиславовича. И Марине не спалось. Она размышляла о путях неисповедимых. Зачем она прислана стечением обстоятельств именно к этому человеку? Может за тем, чтобы научить его видеть мир не только отражённым в личном зеркале?

 Может за тем, чтобы разбудить его Душу, не научившуюся воспринимать мир в реальности и общаться с ним на принципах взаимности. Нельзя же иметь право только брать, надо же когда-нибудь получить право и отдавать.

 А что он может теперь отдать? У него ничего не осталось, кроме пролежней и рака простаты, как сказала Люся. Но отдать дань благодарности за Жизнь, которую он получил от Бога, ему бы не помешало.

 Если бы ему пришлось завтра прожить свой самый последний день, чем бы он, интересно, занялся? Ведь в первую очередь ему необходимо понять, почему у него утеряна способность передвигаться и почему нарушены функции именно выделительной системы?
 
 Как утверждают гении медицины, все болезни наши в голове. Голова Иннокентия Владиславовича была забита всякой информацией о прелестях телесной жизни, но ни в коем случае не о Душе. Он даже не знал, что это такое? Даже сейчас, на смертном одре он не задумывался о ней.

 Он рвался назад, в свой, шикарно обставленный кабинет, ежедневно справляясь о делах в компании, которые вели теперь его сыновья. Его позвоночник-остов, который нёс на себе всю тяжесть непосильных для него забот, не выдержал, отказался от, ненужного ему и его Душе, груза. Нужно-то было всего-навсего осознать факт смены статуса и сбросить навешанные на себя ярлыки начальника и успешного бизнесмена.

 Он хотел быть в курсе всего, что касалось их семейного бизнеса. Мало того, в его голове скопились и уже спрессовались умозаключения обо всех областях бытия, кем-то описанные в книгах, озвученные в интернете и вешающиеся на всех каналах телевизора. Он считал себе высоко образованным интеллектуалом.

 По нескольку часов в день он пялился в телевизор. Привычка всегда брала верх, хотя он, выключая телевизор, всегда произносил одни и те же слова, что надоело одно и то же, что нечего смотреть, что глаза устают, что всё это ни уму, ни сердцу.
 
 Его голова, как всеядный желудок, поглощала всё подряд, но не развитый Разум и неумелая Душа отказывались перерабатывать и выбрасывать за ненужностью весь этот информационный мусор. Отсюда и вывод: дисфункция и застойные процессы в выделительной системе.

 Раньше раз в неделю, теперь два раза в неделю ему делали укол в живот. Когда действие укола ослабевало, Иннокентий Владиславович чувствовал жгучую боль в области живота. Он догадывался, что там происходят необратимые процессы. Когда выделительная система совсем отказалась выполнять свои функции, он утвердился в своих догадках, но категорически не хотел принять их за реальность.

 Марина всё же надеялась на благоразумие этого смертельно больного, но  физически сильного человека. За день до приезда Людмилы она решилась поговорить с ним. Было уже за полночь, когда она встала и пошла в комнату Иннокентия Владиславовича, прошла вглубь комнаты, села в кресло подле его кровати. Он не подавал признаков бодрствования. Дыхание его было ровное, казалось, он спал. Марина заговорила в темноте ночи: -

 «Иннокентий, прости, но я завтра уйду. Я не дождусь Людмилу. Завтра ты поймёшь, почему я должна это сделать для тебя. Весь день и ночь ты будешь совершенно один без всякой помощи. Ты проснёшься, пересядешь в коляску, разогреешь себе завтрак, позавтракаешь, дождёшься врача с результатами последних анализов. Тебе сделают УЗИ. Наконец тебе озвучат диагноз и предложат операцию. Но и после операции боль будет нестерпимой, и уход будет длительным и мучительным. 

 Если ты согласишься на операцию, то во время анестезии у тебя будет возможность совершить безболезненный выход из тела. Но это решение ты должен принять в сознательном состоянии до анестезии. Другого такого случая у тебя не будет. Ты это должен осознать, как неизбежность и понять, что это не смерть, а смена уровней бытия, это обновление».

 «Да, я уже понял, что ухожу - не мешкая, ответил Иннокентий: - Завтра я буду просить прощение у всех, кого не любил, использовал, обидел, оскорбил, унизил, обесценил, предал, обманул, кого бросил, как раз нравившуюся вещь, с кем лукавил и кого искушал. Сегодня ты прости меня, сестра.»

 «Скажи себе, что ты ещё должен будешь успеть сделать завтра? Осознай степень важности покаяния и сброса негатива-сделай это прежде всего по отношению к себе, очистись от тяжёлых файлов обид и агрессии, - продолжала Марина: -
 
 Прости себе всю неудовлетворённость и разочарование собой, сними с себя всякое осуждение себя и вину за неудачи, и полюби прежде всего себя не в зеркале, а там в глубине Души рассмотри в себе чистого, безгрешного и радостного младенца - Дитя Божьего!

 И тогда тебе захочется побыстрее сбросить и это, изношенное, инфицированное, заживо разлагающееся, временное тело, и астральное тело сбросить, в котором ты поначалу окажешься. Ты очень талантливый и сильный человек, но там это случится не вдруг. Поэтому будь терпелив и бесстрашен, ведь ты обретаешь жизнь вечную в Духовном Мире. Ничему не удивляйся, ни в чём не сомневайся, генерируй правильные вопросы и ответы будут к тебе приходить сами, иди к своей цели - там всё возможно!

 Действуй только Силой мысли: в них должна быть только СИЛА Бога - Свет, Истина, Любовь Абсолюта. Ведь там ты будешь только энергетическим сгустком, излучающим свет и тепло. Сканирование твоего информационного багажа определит твой маршрут.
Запомни, к Нему надо идти чистым, лёгким, светлым и радостным! И не будет у тебя иных желаний, как только любить всё живое и творить всё новое, всё совершеннее прежнего!

 Когда тебя спросят, куда ты так уверенно рвёшься, говори только одно, что направляешься к Отцу своему, иначе тебя не выпустят из Астрала! Ты узнаешь, как Его найти. Готовься. У тебя ещё есть время»,- Марина встала, подошла к Иннокентию и вложила в его руку книгу.

 Сквозь толщу мутных стёкол балконных и оконных рам пробивался свет уличного фонаря. Она увидела блеск глаз, наполненных слезами, наклонилась к изголовью Иннокентия, поцеловав его в лоб и обе щеки, произнесла слова, которые он слышал много раз, но сакральный смысл которых понял только сейчас.

 "Я люблю тебя! Встретимся у Отца, брат!" -
голос Марины дрогнул, она смахнула набежавшую слезу и быстро удалилась к себе. Собрала вещи, уже под утро ушла, предоставив Иннокентию, самому принять правильное решение. У каждого должен быть свой свободный выбор. Будет ли он готов, Марина не знала. Но она сделала своё дело, она показала ему путь.

 Вечером Марина узнала, что Людмила вернулась вовремя. На следующий день Инокентию Владиславовичу сделали операцию, и он впал в глубокую кому. Людмила не оставляла его не на минуту и в больнице. Ночи напролёт она сидела в кресле, прикорнув головой на край кровати, гладила его по руке и рассказывала во всех подробностях о красотах мест её многочисленных путешествий. Засыпала на мгновение и опять монотонно и устало продолжала свой рассказ, время от времени вглядываясь в показатели монитора, которые принуждали её всё чаще и чаще вытирать, мокрое от слёз, лицо больничным полотенцем...

 Её рассказ любому слушателю вселил бы желание побывать в тех прекраснейших местах её морских путешествий на лайнерах, чтобы поплескаться в прохладных водах палубных бассейнов, когда в воздухе 40 градусов жары или по вечерам, вкушая изысканные блюда прибрежных аборигенов, показать свою удаль в их экзотических танцах. Ах! Как она любила танцевать!
 
 Но у Инокентия Владиславовича был другой маршрут. И задержался он только потому, что невозможно было так вдруг сразу разорвать ту ментальную связь, которая всё ещё связывала его, с одной единственной за всю его жизнь, любимой женщиной, которой стала его, необыкновенной доброты и верности, Люсечка! В момент, когда она закончила свой рассказ, по её щеке скатилась прощальная слеза... Вот так достойно, торжественно и спокойно она проводила его в последний путь с Земли в необъятные просторы Божьих Обителей.