Филология ботаники. Беседа с Александром Стрижевым

ФИЛОЛОГИЯ БОТАНИКИ

(«Человек и Природа». Май 1989 г. С. 3 - 21)

Беседу с писателем фенологом, действительным членом Географического
Общества СССР (ныне - РФ) Александром Николаевичем СТРИЖЕВЫМ ведёт публицист Игорь ШЕВЕЛЕВ.


- Кто-то заметил: язык науки - это уже пол науки. Здесь и задаваемый способ мыслить, и путь в частную область бытия, и состыковка вопросов и ответов. Язык науки - это охранная грамота от дилетантов и в то же время зачастую барьер перед непосредственным знанием мира. В первую очередь имею в виду науки об окружающей нас живой природе. Ботанику в том числе. Сегодняшние экологические проблемы не спрячешь за высокой стеной посвящённости. Но взять ботаническую латынь. С одной стороны, знания для «служебного пользования», с другой - наша вопиющая безъязыкость по отношению к миру растений. А ведь то, что не имеет имени, не жалко ни вытоптать, ни «преобразовать», разве не так?

- Начнём с того, что для существования науки необходима международная общность её языка. Само превращение ботаники в науку было связано с принятием единой международной терминологии. Преамбула Международного кодекса ботанической номенклатуры гласит: «Ботаника требует точной и простой номенклатуры, употребляемой ботаниками всех стран...».
Ещё в XVI веке Цезальпин писал, что распознавание даже известных растений затруднено из-за их противоречивых и сложных названий, вызывающих бесконечные ошибки и споры между учёными.
Карл Линней, с именем которого связывают бинарный метод классификации растений, когда название рода сопровождается одним видовым эпитетом, писал в 156-м афоризме «Основ ботаники»: «Ариаднина нить ботаники - классификация, без которой - хаос».

- Я сейчас о другом. Ботаническая номенклатура построена на латыни, в которой и Линней не был совершенен. Но это по меркам XVIII века, когда учёные сочинения писались по-латыни. Сегодняшняя классическая необразованность делает эту классификацию условностью, схемой для заучивания. Конечно, она нужна. Но ведь названия растений должны звучать и на родном языке. Иначе - немота, безразличие, одичалость.

- Я понял. В этом случае надо говорить о развитии русской ботанической терминологии, о связи её, с одной стороны, с наукой, а с другой - с многовековой народной традицией травознания.
Связь науки с народной традицией полезна обеим. Не даёт исчезнуть вековому народному знанию, что необходимо в экологических целях. Но она задает импульс и развитию науки. Пренебрежение опытом травознания, утраченная связь с прошлым мешает научному поиску.
Траволечение - это живая традиция, естественно существующая в любом народе. В старину говорили: «У врача три оружия: слово, растение и нож». Сейчас от этого в науке остался только нож. И второй афоризм: «Медицина начинается там, где есть любовь к людям».
Почечные заболевания, нефриты искони лечились с помощью трав. Я сам был пациентом Татьяны Александровны Буревой, белорусской народной врачевательницы. Она лечит порошками из трав, расширяющими протоки и выводящими камни из почек. Состав этих порошков знает она одна. Готова передать секреты их составления фармакологам, если они заинтересуются. Нет, не интересуются.
Неинтересно, это ещё ладно. Народные знания вытравливались поколения за поколениями. В ВИЛРе, институте лекарственных растений, был в своё время сотрудник, А. Николаев, специально собиравший народные знания о травах. В чём его только не обвиняли: и в мракобесии, и в идеализме, и в суеверии!
Лет десять назад мы снимали документальный фильм о мире растений, который назывался «Войдите в этот храм». Надо было преодолеть массу препон и запретов. Особенно отличался Фармкомитет Минздрава СССР, подлинный душитель народного траволечения. Фильм с большим трудом появился, а недавно его повторили по телевидению и ничего, даже, кажется, с успехом.
Я скажу, что произошло усвоение лишь формальной стороны науки. Это повлекло отторжение живого источника народного опыта, который с неизбежностью хиреет и оскудевает. Мертвенное наукообразие начинается с учебника для школы, который не отражает ни современную науку, ни живую жизнь. Продолжается в обучении студентов, аспирантов... Произошёл разрыв единой питательной среды, в которой только может существовать живая наука.
Характерен пример, связанный с международной ботанической номенклатурой. Её становление происходит до сих пор. Не так давно принята новая, с некоторыми изменениями. Семейство злаковых теперь называется мятликовыми - по самому характерному виду. Было семейство крестоцветных - стало капустных, было семейство розовоцветных - стало розовых. И так далее. Казалось бы, это должно прежде всего отразиться в школьных учебниках ботаники. Они, однако, по-прежнему построены на старой номенклатуре. Вот один пример отрыва ботанической науки от обучения.
Другой важный момент - это становление собственно русской ботанической терминологии. Необходим русский толковый словарь по ботанической номенклатуре, учитывающий не только международный, но и отечественный опыт названий растений. Его нет. Вообще русский язык ботаники слабо изучается и развивается.
Запаздывание за международными нормами и отказ от собственного народного опыта, кажется, связаны друг с другом. В европейских странах это соединение произошло. Наука естественно продолжала традиции народного травознания. В России ботаника распалась на умирающий народный опыт и формальное знание «наукоимущих».
К чему это ведёт в самой науке? К вульгаризаторству, к обслуживанию сиюминутных ведомственных интересов, к чисто потребительскому подходу, к распадению живого опыта. В науке возобладала схоластика и мертвечина. Это видно по самим учёным писаниям. О самых интимных тонких вещах, о живом мире пишется формально и мёртво.

- Настоящее - это точка приложения сил прошлого и будущего. Может быть, что-то прояснит процесс становления российской науки. Возьмём один аспект: становление ботанической терминологии.

- Становление ботанической научной терминологии началось у нас в конце XVIII века. Ботаника как европейская наука ведёт у нас отсчёт с петровских и последующих времен, когда для работы в Аптекарских огородах, позднее названных Аптекарскими садами, а затем и Ботаническими, приглашаются такие европейские, в основном немецкие, учёные, как Блюментрост, Фальк, Стефан, Паллас.
Сочинения свои они писали на латинском языке. Они оставили подробные описания российской флоры.
К концу XVIII века появляются книги и на русском. Вот «Ботанический подробный словарь, или Травник» в двух частях Андрея Мейера (Спб., 1781 - 1783 годы).

- Но ведь русские названия растений существовали с момента возникновения самого языка?..

- Существенное отличие народной ботанической номенклатуры от научной в её неоднозначности. Русские названия растений представляли собой к этому времени (к XVIII веку) синонимический ряд. В разных областях России одно растение называлось по-разному, или, наоборот, имя одно, а растений несколько. В народной медицине травы, имеющие сходные лекарственные свойства, и назывались одинаково. Например, тысячелистник и пижма - девятихой.
Словарь Мейера устанавливал, как видите, соответствия между принятым в науке бинарным обозначением растения и синонимическим рядом народных названий этого вида. Кроме того, Мейер образовывал многие русские названия растений как кальки с латинских. Так, Hepatica стала русской печёночницей.
Большой вклад в развитие русской ботанической терминологии внёс Н. Максимович-Амбодик. Его четырёхтомный, весьма редкий, кстати, труд «Врачебное веществословие» включает то, что называется сегодня фармакопеей, то есть описание веществ, из которых делают лекарства, в том числе и описание растений. А вот его же «Ботанический словарь», в котором он дал названия многим растениям. Millefolium получил распространённое сегодня имя тысячелистника (калька с латинского). В народе это растение было известно как «порезник», средство против порезов. Применение описательного метода в ботанике того времени также вело к развитию русского ботанического языка.

- Для развлечения читателя позвольте привести выдержку из вольного изложения Т. Смеловским линнеевской «Философии ботаники». Вышло в Санкт-Петербурге в 1800 году. Хотя бы вот: «Все цветочки, в общей чашечке содержимые, суть двоепольные; женочки их опложаются собственными своими мущинками, и следственно все они произносят семена».

- Сегодня это, конечно, курьёз. Но вспомним, это было время становления русского языка, в том числе и научного. Подвижность, неожиданность языка была чревата новыми открытиями. В обиходную культуру народа входили целые пласты нового знания. Популярную ботанику для народа писал В. Даль. «Основания ботаники» и другие сочинения в этом ряду написаны Михаилом Максимовичем (1804 - 1873) - известным украинским этнографом, филологом, археологом, естествоиспытателем. Это время - когда многие термины и названия растений изобретаются и вводятся в обиход самими авторами.
Интерес к народному знанию трав предполагал и их хозяйственное осмысление, и лечебное использование. Всегда находился житейский угол рассмотрения. Практическое, очеловеченное знание. Вот, например, книга князя П. Енгалычева, масона новиковского круга, «Простонародный лечебник», вышедшая в начале XIX века. Это ведь проблема целостного знания, целостной жизни культуры, нерасколотой гибельно на народ и образованное сословие.
Во второй половине XIX века на волне народничества, на волне интереса к этнографии, языковым диалектам, традиционной культуре снова растёт интерес к травознанию, к народной медицине, траволечению. Среди выходящих в это время книг я бы отметил «Ботанический словарь» Н. Анненкова, который явился сводом простонародных названий растений, употребляемых народами необъятной Российской империи.
Преобладала, однако, другая ботаника. В николаевскую эпоху особенно вышла на первые роли официальная формальная наука с солидным дремлющим корпусом штатных услужающих на ботаническом поприще. Переводились далёкие от живого языка и опыта французские и немецкие книги, соответственно им писались и отечественные.

- Запрещение «неуставных отношений» в языке и мышлении?

- Да, время псевдознания, разрешённого от сих до сих. Без соединения с народным опытом происходит стагнация науки, застой. Ток научного знания не циркулирует в организме культуры, кровь не обновляется, новая научная мысль прививается с трудом. Усваивается лишь формальная, недвижная и, по сути, бесполезная сторона - наукообразие.

- Травоведение ведь непосредственно касается нашей жизни?

- Да, но в связи с органичной целостностью культуры: с агрономией, огородничеством, медициной, краеведением, фольклором, этнографией. Травознание без целостного подхода к нему хиреет, влачит жалкое существование, умирает.
А наше невежество поразительно. Уничтожение крестьянского опыта привело к тому, что из дикой флоры даже в деревне люди знают не больше семи-восьми названий трав. Это в основном кормовые травы, сорняки. Знают, например, василёк фригийский, который из-за своего большого и толстого стебля может оборвать мужику косу. Его ещё называют «рассыпным лиходеем», он как бы рассыпается по всему лугу. Сейчас домашние животные знают в деревне траву лучше, чем люди. Они не ошибутся в ядовитых травах, обойдут чемерицу, полынь, белену или употребят их в лекарственных целях.

- А в современной литературе писатели-«деревенщики» травы знают?

- На уровне тех же мужиков. Если полагаются только на свой опыт, то сплошь и рядом встречаются ошибки. Я уже собрал порядочную коллекцию литературных «ляпов».
В последние годы экологическая беллетристика стала более тщательной и точной. Общий «рептильный» характер литературы, когда автору изначально задавался необходимый уровень ползания, письма «чего изволите», привёл к тому, что у нас появилось довольно много книг «о природе», возникла такая своеобразная литературно-экологическая ниша лирических описаний природы. Не знаю, является ли это признаком развития собственно художественной литературы, но уровень «лирико-природного» мышления, безусловно, повысился.

- А научно-популярная литература о травах?

- К сожалению, если в популярной литературе о животных есть своя классика «от Брэма до Акимушкина», то о траве, пожалуй, нет.
В прошлом веке издавались занимательные переводные книги таких ученых, как Шлейден, Кернер. Ещё бы я отметил книги Д. Кайгородова: «Из зелеёного царства», популярные очерки «Наши весенние цветы», «Наши летние цветы». Здесь чудесные акварели его дочери. Любопытна биография его. По первой своей профессии Кайгородов был инженер, работал на пороховых заводах на Охте. Затем, осознав своё призвание, всё бросил, стал самодеятельным ботаником, позже и профессором Лесного института. В его книгах есть это живое отношение к травам. К сожалению, после его смерти, в 1924 году, они не переиздавались, хотя представляют и сейчас интерес. Хороша книга П. Массагетова «Заветные травы» (Москва, 1973 год), в которой он описывает своё путешествие 1921 года от Алтая через Южный Казахстан в Среднюю Азию.

- А встречающаяся в книжных магазинах многотомная «Жизнь растений»?

- Я не думаю, что хоть один человек что-нибудь запомнил, прочитав эти тома. Облегчённо изложенные ботанические сведения. Не рассказы о растениях в том привлекающем душу смысле, что мы имеем в виду.
А спрос на них безусловно вырос. Кризис официальной медицины вызвал интерес к средствам народной медицины и траволечению. Интерес к прошлому страны, к традиционной культуре затрагивает и область травознания.
Профессиональные ботаники этим не занимаются. А могли бы вспомнить и книги А. Бекетова, знаменитого ботаника, деда Александра Блока, и справочник «Сбор, сушка и разведение лекарственных растений в России» (Петроград, 1916 год) В. Комарова, будущего президента Академии наук.
А как сейчас происходит... Вот вышла книга «Съедобные травы Сибири». Компиляция прежде изданного. Мне это несложно было заметить, некоторые мои статьи из «Науки и жизни» переписаны просто дословно. И не обидишься на этих людей: их так учили. Так они писали диссертации, так книги пишут. Составляется план издательства. К определённому сроку книга должна быть выпущена. Человек берёт пятнадцать книг и компилирует из неё шестнадцатую. Причём происходит не улучшение, а дальнейшее выхолащивание.

- Недавно в Ленинской библиотеке меня удивил такой факт. «Настольная книга священнослужителя» может быть выдана читателю на полки открытого хранения, а вот ваша книга «Лесные травы», выпущенная в 1979 году вторым изданием в сто тысяч экземпляров, была передана из фонда в специальный шкаф ответственного. А в районной библиотеке и вовсе бесследно исчезла. В чём секрет такой популярности?

- Секретов, конечно, нет. Кроме нескольких выпущенных книжек, я в течение одиннадцати лет печатал в «Науке и жизни» из номера в номер очерки о растениях. Их набралось ровно 132. Мне хотелось соединить описания ботанического облика растений с воспоминаниями о личных встречах с ними, их хозяйственное использование с рассказом о лечебных свойствах. Не забыты народные легенды, фольклор, литература, факты истории, язык народных названий.
Травы как бы впитывают в себя эманации страны, народа, культуры. Получается, что у каждого народа свои травы, даже внешний вид одних и тех же растений в разных странах неуловимо отличается. Я заметил это по переводным ботаническим атласам, роскошным и ботанически очень точным изданиям. Смотришь на подорожник - нет, это не наш подорожник. Какие-то другие его расы. Тип один, внешний вид отличен. Немецкие описания растений воспринимаются как чуждые. Для учёного познания они дают много, а для целостного эстетического восприятия - ничего. Ощущение, что не о нашем, не о родном говорится.
Поэтому наши российские пробы пера, несмотря на свою, может быть, научную ограниченность, могут иметь эстетический смысл. А в общем-то в культуре популяризации так мало сделано по сравнению с мировым уровнем, что в любой области у нас можно стать Колумбом.

- А как вы занялись изучением и описанием трав?

- Я по специальности своей агроном. Ну и хотелось написать общепонятно. Знание ведь делится на то, что знаешь, и на то, что знаешь, где узнать. Вначале не было ни того, ни другого. Постепенно стал читать, обрастать материалом. Ходил, искал растения, наблюдал в разных фазах роста, стал пробовать описывать. Это ведь не только ботаническая, но во многом и филологическая работа.

- Где вы ходите?

- По Подмосковью, в основном. Лето провожу в Тарасовке - там показательная для Подмосковья местность: лес, луг в двести гектаров, приречная пойма, болото. Переношу растения к себе в сад, в огород.
И вот ещё. В отношении к травам сильны ощущения детства. Для меня самое яркое впечатление это сено. Зимой корову держали в избе. Бросят ей охапку сена, она жуёт, а ты сидишь перед ней, рассматриваешь засохшую траву, выбираешь ту, что знакома, вдруг василёк сверкнёт - это прямо радость, память о лете... Как у Константина Случевского, помните?

«Коронки всех иван-да-марий,
Вероник, кашек и гвоздик
Идут в стога, в большой гербарий,
Утратив каждая свой лик!».

Хотя как раз лик-то свой они не утрачивают.
А второй источник - это интерес к русской старине, к средневековому ощущению мира. Знание трав позволяет как бы перенестись в иные времена, иную культуру, в мир травников, цветников, зельников, «прохладных вертоградов»...

- Рассматривать филологический гербарий? Действительно, ведь, не говоря даже об опыте мирового травоведения, сами названия трав несут в себе память об античных легендах, приметах, языках, о фармацевтическом и алхимическом опыте средневековья, о становлении европейского натурализма. Сюда же входит огромный пласт народной культуры с её особым мировидением, уникальной поэтикой знахарских заговоров, языком народных травников. В какой степени это присутствует в ботанической номенклатуре?

- Вспомним, когда К. Линней в XVIII веке «крестил» растения, наименовав примерно 1200 видов, он использовал при этом античную мифологию, следовал народным преданиям, опирался на античные и средневековые сведения о растительном мире. Травы получали имена в честь богов и героев. Например, Achillea - трава Ахилла, которого его учитель Хирон научил пользоваться этой травой. Хотя есть и другие объяснения: от «хилос» - корм, «ахиллос» - обильный корм, «хилион» - тысяча. Achillea Millefolium - это тысячелистник, калька с латинского. А в народе её зовут грыжной травой, кашкой, порезником, грудной травой...
Если уж вспомнили кентавра Хирона, то необходимо назвать и Centaurea Cyanus - траву, которой, по преданию, кентавр излечил свою рану. А в нашем обиходном языке это всем известный синий василёк.
Другие растения получали свои названия по внешнему виду: Leoporus - львиный хвост. Русское имя, кстати, другое: пустырник - по месту произрастания. Название мелких папоротничков «змееголовники» - калька с латинского offioglosum: змееязычные. Название основано на внешнем признаке: при размножении растение выбрасывает стрелки со спорангиями, похожие на змеиный язык.

- Ничего не скажешь, образно...

- Тут скорее не про образность можно говорить, а про эмблематичность, развитую в XVII-XVIII веках. Не случайно, упомянутый уже нами Нестор Максимович-Амбодик, кроме своих ботанических трудов, был автором и весьма примечательной книжки: «Емблемы и символы избранные, на российский, латинский, французский и аглицкий языки преложенные, прежде в Амстердаме, а ныне во граде св. Петра напечатанные, умноженные и исправленные Нестором Максимовичем Амбодиком». Это Санкт-Петербург, 1788 год.
Окружающий мир воспринимался символом высшего, и поэтому так ощущалась людьми его эстетическая целесообразность.
А вот русское травословие рассудочно просто не оценишь. Смотрите, например, каков далеко не полный список русских народных названий только одного растения: Polygonum Bistorta (от polys - много и gony - колено, узел): богородичник, брылена, бяшечки, венжовник, винный корень, горец, горец аптечный, горец змеиный, горлец, горлянка, горечавка, горчак, дикая греча, дикуша, дубровка, животный корень, жолуничный корень, завязный корень, змеевик, змеинник, корень змеиный, икум, кровавик красный, макаршино коренье, медведица, пестик, плесняк, почечуйник, правильная трава, рак трава, раковые шейки, расходник, сабельник, сердечное коренье, сердечная трава, собачьи столбики, султанчики, полевой султанчик, ужик, ужовка, черевные коренья, черевная трава, чередник, шаленец, язычник и так далее...

- Как раньше говорили: сколько слов, столько и пониманий. Чем объяснить такое богатство ботанических наименований?

- Тем, что в разных областях страны имелось своё название и не одно. Народная культура стремится к замкнутости, к самоидентификации, к сбережению «своего». Затем надо учесть, что травознаями были прежде всего знахари. Они стремились к недоступности своего специального знания для окружающих. Отсюда и герметичность названий. Более того, само описание растений должно было послужить для сокрытости и тайны. Сейчас, читая травники, трудно даже догадаться, какое растение скрывается за тем или иным названием.
Самые старые из дошедших до нас травников пришли в XVI-XVII веках из Польши. Переводчики дополняли их из собственных источников. Затем в обиход входят переводы с немецкого языка. Таким образом, многие названия оказались переводными с европейских языков и несут за собой соответствующую традицию, которая в России пополнялась и расширялась.
Это не означает, что до известных нам сейчас источников знание трав на Руси не было развито. Ведь ещё в XI-XII веках монахи Печерской Лавры в Киеве получали знание лечебных травных свойств от монахов с Афонской горы, то есть были связаны с традициями античными, а также арабской средневековой медицины.
Учтем и то, что преследование травознаев началось на Руси не сегодня и не вчера. Подозрительное отношение к ним как бы входит в структуру отечественной культуры, возобновляясь, как мы видим, на новых витках.
Не потому ли мы так плохо разбираемся в окружающих нас растениях. Все для нас «трава». Я даже затруднился бы сказать, какой цветок можно назвать любимым для русского народа. На Украине - это барвинок, в Литве - рута, у англичан - примула, ландыш - любимый цветок для француза, фиалка - для немца, со времен средневековья гвоздика - у голландцев. А у нас? Василёк? Не знаю...
Был я в Монголии, в дацане - буддийском монастыре, где сейчас создан институт народной медицины. Ламы там лечат любые переломы не дольше чем за три недели, самые сложные роды принимаются без кесарева сечения. Помощник настоятеля показывал нам старинные, печатанные с досок ксилографы XIV-XV веков, внешне похожие на карты для игры в лото. Двести шестьдесят томов Тибетской энциклопедии, куда вошел весь свод знаний об окружающем мире. Человек, его организм, здоровье - это лишь малая часть единого космоса.
И что удивительно. Это местность с исключительно скудной растительностью. Отроги Тибетских гор, пустыня, но не песчаная, как мы себе представляем, а чёрная. Галька покрывает скудную почву, чтобы ту не сорвал ветер. Монголы носят сапоги с загнутыми вверх носками, чтобы, не дай бог, не задеть землю, не сковырнуть её тонкий слой. Травка только кое-где. Но странное дело, и скот пасётся, ему хватает, и медицинская практика, основанная на траволечении, богатейшая. Скудность природы обострила её восприятие. То же мы наблюдаем у наших горцев.
А вот в России обилие трав как будто не позволяет ощутить, сберечь, познать и использовать своё достояние.
Известно, что «съедобность» трав, грибов, ягод - это скорее свойство культуры и традиций, нежели питательности и объективной полезности для организма. Мы отличаемся от своих северо-западных соседей тем, что с энтузиазмом собираем грибы, которые те в рот не возьмут.

- «Что русскому в пользу, то немцу - смерть»?

- Да? Но и наоборот, к сожалению. Поразительный факт: нам практически неизвестны дикорастущие травы, которые по своим вкусовым и питательным свойствам вполне могут заменить зерновые культуры. И это в условиях постоянной многовековой угрозы голода!
Я составил приблизительную библиографию русских книг о растениях за последние двести лет. Вот закономерность. Как голод или война - тут же выходят книги об использовании съедобных диких растений, о заменителях чая, кофе. В 1942 году в блокадном Ленинграде выходит книга об использовании в пищу лесных, луговых и полевых растений. В ящики с оружием и продуктами для партизан кладут листовки с описанием растений, которые можно употреблять в пищу. Но приходит мирное время, и всё это тут же забывается, хотя, казалось бы, эту традицию можно не прерывать.

- Действительно, печально. Но знания исчезают, а народные имена растений остаются. Их-то хоть изучают?

- Практически нет. Выходила лет двадцать назад книга В. Меркуловой с лингвистическими этюдами, посвященными народной номенклатуре растений. Обобщающих трудов нет. А разве не полезно было бы узнать, как назывались на Руси травы, допустим, в XVII веке?
Я возлагаю надежды на «нового Даля» - 40-томный словарь русских народных говоров, в котором тоже принимаю участие. В словарь войдёт более двухсот тысяч слов, в том числе и весь корпус интересующих нас ботанических имён, терминов, названий. Сейчас вышло уже более половины томов. На основе этого словаря, видимо, и будут возможны новые исследования.

- Вы говорили о «зашифрованном» характере многих названий. Но ведь не всех, наверное?

- В крестьянской среде бытуют, конечно, и вполне простецкие названия растений. Имя щирицы (Amarantus) - кулина, или акулина, выдает её происхождение. Или собачки - череда трёхраздельная - из-за плодов, прицепляющихся к шерсти. Вьюнок - повитель, одуванчик - одуй плешь, подойничек (из-за выступающего молочка), молочай. Кормовые травы также имели названия попроще, по внешнему виду. Душистый колосок, или душица, назывался лисохвостом. Растение известное, оно и чай заменяло, и, засушенным, в сене благоухает, сено от него духмяным становится. Иные названия растений про-исходят из истории самой ботаники. Тимофеевка, например, от имени американского ученого Тимофея Герда, культивировавшего эту траву в XVIII веке. Русские агрономы, следившие, как А. Болотов, за иностранными журналами, вместе с растением ввели в обиход и его название.
На бытование некоторых названий растений повлияли различные народные легенды и предания. Например, чертополох. Растение, которое полошит чертей. Существовало поверье, что ровно в полночь под Ивана Купалу появляется огненный цветок папоротника, называемого еще перуновым огнецветом, жар-цветом, кочедыжником (науке, правда, этот цветок папоротника неизвестен). Смельчак, сорвавший его, должен взрезать себе ладонь, вложить цветок туда и бежать домой, не оглядываясь. Возбуждённые черти будут соблазнять и страшить его, но оглядываться всё равно нельзя, можно лишь швырять через плечо в чертей шишечки чертополоха.

- А зачем с папоротником-то бежать?

- Овладевшему цветком папоротника подвластны все тайны и чары. Если он прибавит к нему ещё и корень плакуна, то сможет обрести и разрыв-траву, которая разрывает запоры тюрем, превозмогает сатанинскую силу, стерегущую клады. Польза есть.
Вообще практика травознайства бытовала и использовалась в особой атмосфере таинственности, стоящего рядом чуда.

- Это чувство, что внечеловеческий мир существует и по своим внечеловеческим законам, где всё возможно... Поэтому, кстати, и связываться с ним не стоит.

- Действительно, обыкновенные с нашей точки зрения растения обретают в этом особом, окружающем нас со всех сторон мире природы качества, которые не исчерпываются сегодняшним пониманием утилитарности. Таинственная одолень-трава, фигурирующая во многих заговорах, известная как амулет, который надо брать в дорогу, это всего-навсего лишь кувшинка, обитательница прудов, заливов и стариц. Её лечебную силу мы можем вычислить. Но природный мир, превышающий разумение человека, постоянно открывается с неожиданной стороны. Вот заговор на путь-дороженьку. «Еду я из поля в поле, в зелёные луга, в дольние места, по утренним и вечерним зорям; умываюсь медвяною росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки. Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили. Отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса тёмные, пеньки и колоды... Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретивого сердца, во всём пути и во всей дороженьке». Клали в ладанку и носили как амулет.

- То же ощущение, что природа предоставляет совершенно необыкновенные возможности...

- И заметим ещё, что восприятие «заветных трав» и связанной с ними магии предполагает всего человека целиком, вместе с малоисследованной областью человеческого подсознания.

- Я просмотрел, Александр Николаевич, составленную вами библиографию книг о растениях и обнаружил интересную закономерность. Количество книг о травах резко возрастает в годы относительно либеральные, в годы общественной «оттепели». Такая вот «социальная фенология». Это касается времени новиковских изданий и «дней Александровых прекрасного начала», эпохи реформ второй половины прошлого века и начала века нынешнего. Растет интерес к травоведению и в последние годы. Бесспорно одно: интерес к миру трав подразумевает и особые чувства по отношению к родной земле, к культуре этой земли. Недаром первое значение латинского слова cultura было возделывание, обработка, уход за землей, за растениями. Это и то, что в 1920-е годы называлось краеведением. Но здесь особая тема разговора. Надеюсь, мы к ней ещё придём.